Иоасаф Любич-Кошуров.
Чемодан с деньгами
Иоасаф Любич-Кошуров.
Чемодан с деньгами
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
Чемодан с деньгами, Любич-Кошуров Иоасаф Арианович, Год: 1905
Время на прочтение: 18 минут(ы)
— Есть свободные номера?
Василий Никитич встал со скамейки, стряхивая с красной с белыми городками рубашки скорлупу от семечек и в то же время вглядываясь пристально прищуренными глазами в лица двух молодых людей, в резиновых плащах с поднятыми капюшонами, и ответил с заминкой:
— Нумера?.. Нумера есть…
Глаза его совсем сузились, зрачки почти скрылись под веками и блестели между ресницами, как две маленькие-маленькие искорки.
Вдруг он словно опомнился.
— Как же, есть! Пожалуйте.
И, повернувшись, подошел к двустворчатой двери, ведшей в номера.
Взявшись рукой за скобку двери, он помедлил секунду, словно раздумывая о чем-то, потом потянул скобку к себе. Одна половина двери отворилась с пронзительным визгом, что-то забултыхало и застукало внутри притолоки. На мгновенье из номеров, должно быть, из поварской, донесся дробный стук ножа по доске или по столу.
— Входите.
Василий Никитич посторонился, придерживая дверь спиной и руками.
Теперь он глядел во все глаза на новых своих квартирантов. Они взбирались мимо него вверх по ступенькам, придерживая плащи. У одного Василий Никитич заметил под плащом ручной чемодан.
Лестница в номерах была крутая и узкая с перилами, выкрашенными в черную краску, с темно-красным половиком, прибитым к ступенькам наглухо. На нижних ступеньках, от нанесенной на сапогах с улицы грязи, половик был, как мокрая кожа, склизкий и липкий. Всюду по лестнице валялись папиросные окурки, обгорелые спички. Какие-то жирные, темные пятна проступали по половику. На одной из верхних ступенек прилип кружочек лимона, и тут же лежала раздавленная пустая папиросная коробка и пустой разорванный конверт с грязным следом каблука.
Пропустив молодых людей вперед ступеньки на три, Василий Никитич отслонился от двери и пошел вслед за ними.
Опять заскрипела дверь, опять забултыхало и застукало внутри притолоки, слышно было, как визжит блок, потом что-то глухо и отрывисто громыхнуло об пол внизу притолоки.
Теперь по лестнице раздавался только скрип сапог Василия Никитича да шуршанье резиновых плащей. Вверху на площадке, молодые люди остановились. Один откинул капюшон. Тот, у которого был чемодан, поставил чемодан на пол и повернулся к Василию Никитичу. Его взгляд прямо встретился со взглядом Василия Никитича.
— Направо! — крикнул Василий Никитич немного запыхавшимся голосом.
Он торопливо поднимался по лестнице, опираясь правой рукой о перила и показывая из-под рубахи попеременно то правую, то левую коленку. Он был в синих штанах, на коленках штаны выцвели, стали из синих почти белыми, и когда он, откинувшись корпусом назад, переставлял по ступенькам ноги, выворачивая их как-то странно, точно ноги спешили сами собой вверх, а грузное короткое туловище оттягивало назад вниз, — эти белые пятна выделялись резко на его темной фигуре и на общем темном фоне лестницы. Голова Василия Никитича была поднята, густая рыжая борода выставлялась вперед. Сверху из-за бороды видны были только его ноздри, брови да лоб.
О площадки направо вела дверь с мутными стёклами, защищенными переплетом из медных прутьев. Молодой человек, не имевший с собой никаких вещей, отворил дверь. Его товарищ опять взял чемодан, теперь уже не в правую, а в левую руку, и оба они взошли в коридор, длинный и мрачный, освещенный только одним окном в самом конце.
Тут они снова остановились.
В коридоре было совсем тихо. Но через секунду откуда-то донеслось тиканье больших стенных часов и вслед за тем их протяжное хрипенье. Потом часы стали бить. Ударили раз, дребезжа на весь коридор, затихли на мгновенье, захрипели опять… Долго хрипели. Второй удар… Точно тонкие железные полосы одну на другую бросали в железной лавке.
Коридорная дверь скрипнула.
— Пожалуйте-с… Номер двадцать восьмой… Позвольте-с.
Василий Никитич протискался между молодыми людьми и пошел по коридору, все так же выворачивая ноги.
Громко заскрипели его сапоги, — еще громче, чем на лестнице. Этот скрип раздавался во всех углах коридора. И если закрыть глаза, то трудно было бы сказать, где именно родится этот скрип и где он родит эхо. Точно весь коридор заскрипел.
А часы все били.
— Это ваши номера?
Василий Никитич остановился и круто повернулся назад. Его словно кто дёрнул сзади.
Широко открыв глаза, он прямо устремил их в лицо очутившемуся теперь всего в расстоянии шага перед ним человека в резиновом плаще.
— Чего-с?..
И он приложил ладонь к уху, чуть-чуть повернув голову в бок. Закусив слегка нижнюю губу, он стоял неподвижно и смотрел теперь не на своего постояльца, и вниз.
Потом он сказал тихо:
— Ну-те?..
И еще больше повернул голову в сторону и совсем оттопырил ухо ладонью.
— Хозяин этих номеров вы?..
Василий Никитич ответил не сразу. Отняв руку от уха, он медленно опустил ее вдоль тела, наклонил голову, и на лице его на мгновенье застыло такое выражение, будто он разгадал что-то сразу и неожиданно, что также неожиданно пришло ему на ум.
Брови поднялись, глаза стали неподвижны, губы полуоткрылись, и между губами, словно облизывая губы и зубы, мелькнул и опять моментально спрятался кончик языка.
— Я, — произнес он наконец и встряхнув плечами, пошел по коридору дальше.
Василий Никитич беседовал у себя в ‘конторке’ с своим номерным Жмуркиным.
Жмуркин был невысокого роста, тщедушный человек, с узкой грудью и острыми, немного приподнятыми плечами.
Василий Никитич сидел за столом, а Жмуркин стоял у притолоки. Он держался довольно свободно с Василием Никитичем. Голову он запрокинул назад, так что затылок как раз упирался в край притолоки, руки скрестив на груди, выпятив вперед локти и точно нарочно выставляя на показ темно оранжевые пятна на пиджаке под мышками, выгоревшем в этих местах от пота.
Одну ногу, согнув ее в коленке, он прожимал ступней и каблуком к притолоке, а другою упирался в пол.
На нем были очень короткие, сразу видно, что подшитые снизу, брюки из какой-то необыкновенно толстой материи одного цвета с пиджаком, все в пятнах. Жилетка, измятая и морщинистая, приподнялась, наползла кверху по животу и из-под жилетки белела рубашка.
Смотрел Жмуркин не на Василия Никитича, а в потолок, от времени до времени почесывая о притолоку голову то в том, то в другом месте, для чего извивался всем своим жидким сухим телом.
— Жмуркин, я тебя спрашиваю, видел ты их?
Почесывая о притолоку голову, Жмуркин ответил:
— Известно, видел.
На секунду только он скользнул глазами сверху вниз из полуоткрытых век, потом опять уставился в потолок и продолжал:
— Я думаю так. Василий Никитич: подам я прошение в главный штаб к его высокопревосходительству… Ей Богу-с… Они, конечно, примут…
Тут зрачки его глаз словно выплыли из-под век и остановились на Василии Никитиче.
Вы полагаете, я не могу состоять при них в должности переводчика?..
Василий Никитич нахмурился и стукнул пальцем по краю стола. На пальце у него было кольцо, и звук вышел короткий и громкий, словно стол треснул.
— Будет молоть!..
Жмуркин все так же, из-под век, поглядел на стол и на палец Василия Никитича.
Потом он выпрямился и тряхнул головой.
— Чиво-с?
— Ведь ты знаешь по-японски?
Жмуркин присвистнул, мотнув головой снизу-вверх.
— Фью!..
Затем прищурил глаза.
— А вы спросите, по-каковски я не знаю… Например…
И, сдвинув брови, он отвернул голову в сторону и пристально поглядел в окно.
— Гм, — сказал он и еще больше сдвинул брови.
— Стало, понимаешь?..
Жмуркин отвел глаза от окна и остановил их на Василии Никитиче.
— Например, — произнёс он глупо, — мутер… Или опять…
Брови его снова сдвинулись. Лицо приняло сосредоточенное выражение.
— Жмуркин!..
Жмуркин встрепенулся.
— А по-японскому…
И тут он взял свой указательный палец левой руку большим и указательным правой и, поднеся обе руки ко рту, вздернул с уголка верхнюю губу, обнажив желтый клык, и погрыз этим клыком кончик указательного пальца на левой руке.
— Вот как-с… До тонкости. Можно сказать, собаку съел.
— Ну и что же ты скажешь?
— А то я скажу, что это японцы… Вот эти.
Он качнул головой в сторону двери и пояснил:
— Которые в резинах.
Василий Никитич внимательно поглядел ему в лицо.
— Подслушивал?..
Лицо у Жмуркина стало как деревянное.
Каким-то скрипучим голосом он сказал:
— А вы изволили слыхать про лазутчиков? Так я вроде лазутчика.
Он снова запрокинул голову, уперся затылком в притолоку и уставился в потолок.
Значит, под дверью стоял?
— Не под дверью, — ответил Жмуркин, все глядя в потолок, — а как бы и засаде.
— Ну, а дальше…
— А дальше, про вас говорили…
— Про меня?..
Василий Никитич даже чуть-чуть приподнялся в кресле, положив обе руки ладонями на край стола. Глаза у него округлились, зрачки стали прямо посредине белков.
— Как про меня? — выговорил он глухо.
— Про вашу, значит, наружность и про нумера…
Жмуркин крякнул.
— Говорят, вот, мол… Один говорить: ‘Можно на него положиться?’ А другой: ‘Я такого не в первый раз вижу. Если, — говорит, — он при часах и сапоги лаковые и притом номера держит, то можно’.
Он умолк.
Молчал и Василий Никитич. Глаза у пего стали как стеклянные, без всякой мысли. Весь он словно оцепенел.
Жмуркин заговорил снова:
— И потом, говорит это другой, говорит: ‘а кроме того, я навел справки, что он торговал водкой потихоньку’. По-нашему, значит, из-под полы — пояснил он от себя и кашлянул в руку.
— По-японски говорил? — крикнул Василий Никитич, блуждая по комнате глазами и на мгновенье даже остановив их на потолке, на том месте, куда смотрит Жмуркин.
— Я же вам сказал, — ответил тот.
Василий Никитич встал из-за стола и заходил по комнате.
— Мне и то казалось, — бормотал он, разводя руками, — чего они на меня так смотрят… И опять же по выговору слышу… Гм…
Вдруг он остановился перед Жмуркиным.
— Жмуркин!.. А ты не врешь?
— Вот вам крест, — сказал Жмуркин и перекрестился.
В комнате, снятой таинственными путешественниками в резиновых плащах, находились Жмуркин и Василий Никитич.
Таинственные путешественники только что ушли, заперев дверь своего номера на ключ.
Но у Василия Никитича нашелся другой ключ, и он сказал Жмуркину:
— Жмуркин, пойдем и посмотрим.
— Как вам угодно-с, — ответил Жмуркин.
После некоторого весьма непродолжительного колебания Василий Никитич решил вскрыть чемодан… Ведь он, собственно, для того и вошел в номер, чтобы добыть какие-нибудь сведения о своих постояльцах.
На паспортах у них значилось: мещане такого-то города… Василий Никитич, просмотрев паспорта, бросил их сейчас же в ящик стола с таким видом, с каким он, перебирая иногда бумаги, бросал в этот ящик векселя, по которым нельзя получить. Паспортам он не придавал никакой цены.
Вынув из кармана связку ключей, он один по одному совал ключи в замочную скважину чемодана.
Пружина вдруг щелкнула.
Василий Никитич приподнял крышку чемодана, отвернул потом газетный лист, закрывавший сверху то, что было в чемодане.
Чемодан оказался полон пачками совсем новеньких трехрублевок. Каждая пачка была перевязана бечевкой.
По улице в это время по неровной, изрытой копытами и колесами, совершенно пересохшей дороге с грохотом двигались пустые зарядные артиллерийские ящики. Чувствовалось, как содрогается почва и дрожат стены.
Когда Василий Никитич увидел деньги, грохот колес, оглушительный, немолчный, от которого дребезжали стекла в окнах, вдруг словно потух в его ушах.
Стекла перестали дребезжать…
Каким-то задыхающимся шопотом, широко раскрывая рот, он произнес, точно выдыхая из себя это слово:
— Жмуркин…
Потом сунул руки в чемодан между пачками.
— Фальшивые, — сказал Жмуркин… — Слышали, небось… Они в роде Наполеона… Хотят напустить их побольше, чтобы подорвать кредит.
— Молчи — зашептал опять Василий Никитич, — на… Только молчи…
И, выхватив дрожащими руками несколько пачек из самой середины, он подал их Жмуркину.
Но Жмуркин спрятал руки за спину.
— Бери сам, — сказал он грубо.
Брови у него сдвинулись. Невыразимое презрение изобразилось на его лице.
И, отступив назад к дверям, он произнёс сквозь зубы:
— Христопродавец…
Скривив губы, несколько секунд он молча смотрел на Василия Никитича, потом заговорил, все так же кривя губы:
— Правильно они про тебя поняли, что на тебя можно положиться… хотя, впрочем, что от тебя ждать…
Василий Никитич вскочил.
Он вспомнил, что час тому назад ему говорил Жмуркин.
Точно толкнуло ему что в грудь.
Опять загромыхали за окном колеса, задребезжали стекла… Казалось, не по улице, а в нем самом грохочут колеса и давят его.
— Гадина! — сказал Жмуркин. — Люди на смерть идут, а ты…
Дверь чуть-чуть скрипнула, приотворилась и сейчас же опять быстро захлопнулась.
Щелкнул ключ. Вслед затем по коридору раздались быстрые, почти бегом, удаляющиеся шаги…
— Они! — крикнул Жмуркин. — Давай ключ.
Но Василий Никитич забыл, куда он сунул ключ. Он остановился неподвижно посреди комнаты и тупо глядел на Жмуркина.
По-прежнему по улице грохотали зарядные ящики, и Василию Никитичу чудилось, будто зарядные ящики проваливаются куда-то вниз, и он проваливается вместе с ними.
И вдруг в нем вспыхнула злоба на себя, на японцев, этих владельцев неисчислимого богатства, заключающегося в чемодане.
Он подбежал к окну, вышиб стекла и закричал:
— Держи их, лови!..
На мгновенье среди пешеходов, лепившихся по деревянным мосткам-тротуарам, мелькнули серые плащи.
— Вон они!..
Но плащи мелькнули и скрылись…
Василий Никитич схватился руками за голову, крепко зажав в пальцах волосы, и заскрипел зубами.
Было холодно и сыро. Моросил мелкий дождик.
На крылечко маленького низенького домишка под деревянной почерневшей от дождей и времени крышей торопливо взбежали два человека.
Один из них худенький, невысокого роста, в коротком однобортном черном пиджаке с поднятым воротником, застёгнутом на все пуговицы до самого верха, был брюнет с желтым болезненным лицом, другой, немного повыше его, блондин с круглой густой бородой и подвитыми усами.
Застегнув пиджак, брюнет, кроме того, еще расправил отвороты на груди и, придерживая их рукой снизу спрятал в них подбородок и кончик носа. Он горбился немного, поднял плечи и вобрал голову в плечи. Воротник пиджака почти касался его больших оттопыренных ушей.
Очутившись па крыльце, он стукнул в дверь согнутым указательным пальцем, костяшкой этого пальца, став к двери боком, согнувшись и все продолжая другой рукой придерживать под подбородком отвороты пиджака.
Мгновенье спустя, он стукнул опять и затем через секунду снова подряд три раза.
Стук… Стук-стук-стук…
Дверь скрипнула и отворилась.
Ежась, все так же сгорбившись и потирая руки, брюнет юркнул за дверь. Вслед за ним так же быстро, как он, юркнул и его спутник.
Дверь захлопнулась.
Дверь вела в проходной коридор: в конце коридора была другая дверь, выходившая прямо на двор. Сейчас дверь эта была не плотно прикрыта. Узкая полоска света белела между притолокой и краем двери.
Коридор только и освещался сквозь эту щель между притолокой и дверью. Окон в коридоре не было.
Смутно и неясно различались в полутьме фигуры вошедших в коридор и отворявшего им дверь.
Один из вошедших, болезненный брюнет в коротеньком пиджаке, произнес тихо:
— Сам дома?
И, сейчас же дернув своего товарища за рукав, нагнулся к нему и что-то шепнул ему на ухо.
Затем спросил опять:
— Дома?
Глаза его успели уже несколько привыкнуть к темноте… Оклеенные белыми обоями стены коридора выплыли из сумрака по обе его стороны. Довольно ясно разглядел он теперь стоявшего перед ним молодого парня, в простой без пояса рубахе, босого, в нанковых серых штанах.
— Дома?
— Дома-с.
— А гости есть?
— Есть.
— Много?
— Порядочно.
А белые стены постепенно словно впитывали в себя темноту. Даже тень разглядел он на стене позади парня, падавшую от него. Маленькие черненькие глазки скользнули через плечо парня дальше в глубь коридора и сейчас же опять остановились на парне.
— Там?
Он мотнул головой на дверь.
— Там-с.
Парень посторонился.
Брюнет вскинул глаза на блондина.
— Пойдем?
Тот кинул утвердительно головой и двинулся вперед.
Дверь в конце коридора, как уже сказано, вела прямо на двор.
В глубине двора было какое-то длинное каменное здание с маленькими почти под самым карнизом окошками, — не то сарай, не то конюшня. На крыше не было труб. Но, вероятно, здание было обитаемо: из одного окна наружу сквозь круглое отверстие, прорезанное в стекле с жестяной накладкой, как это делается в вентиляторах, высовывалась короткая железная черная от копоти трубка вершка два в диаметре.
Брюнет и блондин направились прямо к этому зданию: брюнет — впереди, блондин — сзади, сейчас же за ним, ловко перескакивая по большим серым камням, набросанным в некотором расстоянии один от другого по прямой линии от двери из коридора через весь двор.
Им опять пришлось стучаться так же, как на улице, в дверь каменного здания — в несколько приемов, с короткими перерывами: стук…
И потом после небольшой паузы раз за разом: стук-стук-стук.
Дверь отворилась. Она была узенькая и низенькая, словно прорубленная карликами и для карликов. Согнувшись, они скользнули в эту лазейку один за другим тихо и бесшумно, как два зверька.
Они опять очутились в темноте.
Но темнота теперь уже была полная.
Блондин опросил шопотом:
— А что ж дальше?
Под ногой он чувствовал каменные плиты. Пахло сыростью, как пахнет в подвале или погребе. Когда он протянул руки, чтоб ощупать стены, пальцы его встретили что-то твердое, влажное и холодное.
Невольно он отдёрнул руку и сейчас же сообразил: ‘Кирпичи… верно, подвал’.
Шопотом он окликнул товарища.
— Сейчас, — отозвался тот невнятно и глухо. По звуку его голоса можно было догадаться, что он уже переменил место, отойдя куда-то дальше в глубь подвала. Подвал, видно, был большой.
Потом там же, где прозвучал его голос, что-то скрипнуло, и вслед затем в темноте блеснул свет.
Свет, казалось, родился из этого скрипа.
— Ага, — сказал блондин, двигаясь вперед.
Но свет сейчас же потух.
Брюнет все также шопотом произнёс:
— Сюда.
Опять вспыхнул свет.
На блондина из мрака глянуло знакомое ему худое болезненно-желтое лицо…
— Идите сюда.
Когда брюнет произносил эти слова, черная резкая полоска тени легла у него между губ… Потом полоска исчезла, губы словно посерели и провалились. Только лоб, щеки и нос белели рельефно, как вылепленные.
Слабый бледный, немного дрожащий свет продолжал струиться сверху, искрясь чуть-чуть на стенках там, где на кирпичах была известка.
Опять что-то скрипнуло.
На одну минуту блондину показалось, будто слегка приотворили дверь в комнату, где собралось много народа: сразу вместе с этим скрипом ударил ему в уши слитный и смутный гул голосов, шмурыганье и громыханье шагов по каменному полу…
Но дверь — если это точно была дверь — сейчас же закрылась: звук голосов и шум шагов вспыхнул в тишине и потух мгновенно, словно налетел и бесследно унесся. Словно упал камень куда-то, где звук не родить эха.
Свет усилился.
Теперь уже ясно было видно, что свет идет чрез небольшое полукруглое окошко под самым потолком. Под окошком стояла железная лесенка, прислоненная к краю подоконника верхним концом. Нижним концом она упиралась в пол. Направо от лесенки смутно различалась дверь, проделанная в каменной стене. Дверь устроена была аркой.
— Ступайте за мной, — шепнул брюнет.
Он стоял возле лесенки, сбоку, держась за нее одной рукой.
— Слышите? Наверх…
И, повернувшись, он ловко закарабкался по лесенке, как обезьяна, хватаясь за перекладины лесенки то левой, то правой рукой и также попеременно быстро переставляя ноги.
На ходу, взбираясь по лесенке, он еще раз оглянулся на блондина.
— Сюда…
— Мы должны бежать, — сказал блондин.
Он поглядел на брюнета и перевел затем глаза на сидевшего на корточках возле маленькой железной печки человека в кожаной куртке, с большим покатым лбом и реденькими, словно выщипанными, на голове, щеках и подбородке волосами.
Человек в куртке поднял руку и почесал у себя под глазом. Брови у него были сдвинуты. Почесывая левую бровь, он медленно, не вставая с пола и не разгибая колен, повернулся чуть-чуть корпусом в сторону блондина.
— А?
Он еще больше сдвинул брови и жмурился.
— Нужно бежать, — повторил блондин.
Брюнет кивнул головою, пока блондин говорил, человек в куртке, словно уже заранее решив, что блондин ничего нового ему не скажет, остановил глаза на брюнете.
И брюнет на этот безмолвный вопрос ответил также безмолвно кивком головы.
— Вы ошиблись, мой друг, — снова заговорил блондин, — вы указали на этого содержателя меблированных комнат, но он оказался большим патриотом…
Человек в куртке слабо вздрогнул, выпрямил потом спину и затих, чуть-чуть подняв голову.
Блондин продолжал:
— От нашего номера у него оказался запасной ключ, и когда мы ушли, он вошел в номер, распаковал чемодан…
Человек в куртке снова вздрогнул.
Казалось, и в глазах его тоже дрогнуло что-то, словно трепетный огонек сверкнул на мгновенье сквозь выражение испуга, внезапно изобразившееся в них…
— Счастье, что мы не потерялись, — продолжал блондин. — Мы застали, когда вернулись в номер, как раз у открытого чемодана. Я успел вовремя замкнуть его на ключ в номере. Потом мы бросились на улицу… Я слышал, как он кричал в окно, чтобы нас задержали.
Лицо у человека в куртке побледнело, словно серая тень легла на него.
Губы побелели.
Немного хрипло он произнес:
— Ну?..
И потом спросил, прямо в упор уставившись на блондина:
— А никто не видел, что вы скрылись сюда?
Рот у него после того, как он произнес эту фразу, остался полуоткрытым.
— Никто.
— Я думаю, — заговорил брюнет (и сейчас же человек в куртке повернулся к нему), — я думаю, что он, конечно, не прочь был воспользоваться фальшивками, которые нашел в чемодане, но его смутило наше появление.
— Так никто не видел? — живо переспросил человек в куртке, снова поворачиваясь к блондину.
— Никто… Нас могли заметить по плащам, но по дороге мы бросили плащи.
— Но все-таки нам необходимо бежать, — сказал брюнет.
— Необходимо, — подтвердил блондин. — Будут искать.
Он поднял глаза.
— Нам нужно бежать… Поезд отходит ровно в два. Есть у вас что-нибудь, во что переодеться?
— Есть.