АЛЕКСЙ ГРОМОВЪ.
АЛЕКСЙ ГРОМОВЪ.
РАЗСКАЗЫ.
РАЗСКАЗЫ.
ТИПОГРАФІЯ Л. Н. ХОЛЧЕВА.
Москва, Тверской бульв., д. 105.
‘Человкъ — я’.
‘Человкъ — я’.
——
——
——
——
——
——
——
‘Человек — я’, Громов Алексей Матвеевич, Год: 1908
Время на прочтение: 16 минут(ы)
… Чахлый осенній день переходилъ въ сумерки.
Голодный и усталый, едва передвигая ноги, я направлялся домой, съ тяжелой, неотвязной мыслью о нашемъ безвыходномъ положеніи.
Эта мысль сверлила мой мозгъ, мучила душу.
Тамъ, въ маленькой, неуютной комнатк ждала жена, больная, истощенная голодомъ — она ждала, что я принесу денегъ…
Напрасно.
Я не могъ достать ни одной копейки.
— Никто, никто не хотлъ дать.
Въ груди клокотала безумная злоба, хотлось, сейчасъ, здсь на улиц остановиться и крикнуть, что есть мочи, въ лицо этимъ сытымъ довольнымъ людямъ:
— Я ненавижу васъ!
Я выше и сильне васъ!— И громко, громко смяться надъ ними…
Они дико посмотрятъ мн въ лицо, блдное искаженное злобой, окинутъ быстрымъ пренебрежительнымъ взглядомъ всю мою измятую жалкую фигуру и отойдутъ прочь, пожимая плечами. Вдь на такого, какъ я, не обращаютъ вниманія.
И я не кричу, я сдерживаю себя, ломаю свое страстное желаніе.
Я смотрю имъ прямо въ лицо, и, должно быть, мой взглядъ страшенъ, такъ какъ они боязливо сторонятся, давая мн дорогу…
А дождь все хлещетъ.
Холодно.
Дрожу и ежусь въ своемъ поношенномъ и легкомъ пальто, и, чтобы немного согрться, прибавляю шагу.
Вотъ ужъ и недалеко меблированныя комнаты, въ которыхъ я живу съ женою четвертый мсяцъ. Он пріютились въ маленькомъ двухэтажномъ домик, съ большой синей вывской на три стороны.
Теперь меня начинаетъ мучить вопросъ — какимъ образомъ ухитриться пройти къ себ въ комнату, чтобы не встртить хозяина.
Обыкновенно онъ торчитъ около своей ‘конторы’, дверь которой, какъ разъ противъ входной лстницы.
И всякій разъ онъ останавливаетъ меня, здоровается и тягуче-плаксивымъ голосомъ начинаетъ выпрашивать за комнату деньги.
Это настоящая пытка.
Всего непріятне, что во время этого клянчанья присутствуютъ — вся номерная прислуга и нкоторые изъ жильцовъ.
Они за одно съ хозяиномъ терзаютъ меня своими замчаніями о моей кредито-способности.
Вотъ и сейчасъ боюсь этого.
Я сначала прохожу мимо меблированныхъ комнатъ, зорко вглядываюсь въ стеклянную дверь — хозяина не видно…
Тихонько вхожу, стараясь не шумть лечу вверхъ по лстниц.
Съ бьющимся сердцемъ останавливаюсь лишь у двери своего номера, чтобы перевести дыханіе…
Жена такъ крпко задумалась, что даже не слыхала моего прихода. Я окликнулъ ее, она порывисто вздрогнула и проговорила.
— Ахъ, это ты! Я и не слыхала, какъ ты вошелъ. Ну какъ дла?
Вмсто отвта я развелъ руками и сталъ раздваться.
— А мн такъ хочется сть…— прошептала жена.
— Мн то же… Но что жъ ты сидишь впотьмахъ?
— Да, вдь нечего зажечь!
— Разв? Какъ будто остался небольшой огарочекъ?
Я началъ шарить по всмъ угламъ, тщетно отыскивая свчку. Наконецъ, посл долгихъ поисковъ мн удалось разыскать.
Пламя, маленькое, робко замигало, заколыхалось, словно испуганное темнотой.
Причудливыя, подвижныя тни, вдругъ заходили по комнат.
Я услся около жены, положилъ къ ней на колни голову и задумался.
Непонятная тяжесть лежала на сердц, сознаніе полной безпомощности страшно мучило…
— Не думай, милый, еще тяжеле будетъ… Какъ нибудь перебьемся… Придетъ другое время…
— Ахъ, не врится, не врится… Да, я и не хочу думать о будущемъ,— важно лишь настоящее.
— Нтъ, не говори такъ, въ нашей тяжелой жизни одно утшеніе — мечты…
Когда ты уходишь, я цлыми часами не схожу съ мста и все думаю, думаю…
Думаю о будущемъ, рисую его такимъ свтлымъ, такимъ яснымъ… Я живу имъ.
Это единственное мое утшеніе.
— Напрасно,— возразилъ я,— мечтать — вдь это значитъ сознательно длать себ больно.
— Какъ такъ?
— Я сейчасъ объясню. Вотъ ты мечтаешь, строишь въ воображень воздушные замки, создаешь въ будущемъ одни лишь блага…
Ты вся въ мечтахъ!.. Ты уходишь отъ дйствительной жизни, а очнувшись, видишь лишь одно горе и суровыя лишенія.
Теб становится еще тяжеле. Вдь это правда?
— Да, это такъ…— промолвила жена, глубоко вздохнувъ.
— Не мечтай, дорогая!— продолжалъ я.— Мечты, по моему, вообще то длаютъ человка ничтожнымъ передъ жизнью… Мечтающій человкъ никогда не увренъ въ себ, когда вдругъ на него начинаютъ сыпаться удары жизни, потому что это случилось для него неожиданно. Его охватываетъ отчаянье, и онъ погибъ!
Мы замолчали.
Я видлъ, я чувствовалъ ея тоску. Тяжелымъ, непосильнымъ бременемъ ложилась нужда на ея нервную и крайне впечатлительную натуру.
Я зналъ хорошо чего она желала, о чемъ мечтала.
Мечты ея не выходили изъ предла возможности — он вращались всецло около беззаботной, покойной жизни.
Он не сбылись.
Съ жестокой послдовательностью жизнь разбивала и разбиваетъ ихъ, толкая насъ все глубже и глубже въ омутъ страданій…
— Ну вотъ ты опять задумался! Брось! Не надо думать…— прервала жена мои мысли.
Я горько улыбнулся.
— Что же я могу подлать?
Мысли, точно зми, вползаютъ въ голову…
— А ты прогони ихъ… Давай что нибудь длать! Только что?.. Книгъ не осталось — все продали.. Вотъ что, давай чай пить? Хорошо?..
— Я согласенъ… Да…есть ли чай?
— Чуть-чуть есть…
— Сахаръ?
— Три кусочка.
— Ну тогда прекрасно. Обманемъ желудокъ чаемъ.
Явившемуся, на мой звонокъ, корридорному, я приказалъ подать самоваръ. Но онъ грубо отвтилъ съ нахальной улыбкой:
— Невозможно!
— Почему?— спросилъ я.
— Хозяинъ не приказалъ!
Безсильная злоба сдавила вмигъ мн грудь, и я крикнулъ такъ рзко, что онъ попятился:
— Пошелъ вонъ! Передай своему хозяину, что онъ болванъ!
Передай!
Изъ корридора донеслась его ругань.
Мн хотлось броситься за нимъ вслдъ, догнать его и бить!..
Бить, какъ бьютъ самую отвратительную гадину.
Хотлось что нибудь сломать, разбить и тмъ хоть удовлетворить проснувшееся вдругъ чувство ненасытности, желаніе чего-то остраго.
Хотлось причинить себ страшную боль и рыдать, рыдать…
Большими шагами я заходилъ по комнат.
Пламя свчки отъ колебанья воздуха вздрагивало и нагибалось.
По пятамъ суетливо ходили тни.
Постепенно я успокоился.
— Не удалось…— печально замтила жена.— А мн такъ хочется сть… Что-то сосетъ, требуетъ хлба… Больно… больно…
Она беззвучно зарыдала.
Что могъ я сдлать?
Какъ облегчить ея страданья?
Я подошелъ къ ней, сталъ ласкать ее, называя нжными именами.
— Не плачь, родная… Не плачь… Что же длать… Нужно терпть…
— Не могу! Не могу! Это свыше силъ… Я измучилась вся…
Она билась въ рыданіяхъ… Тло ея вздрагивало и изгибалось…
Я стоялъ надъ ней, опустивъ безпомощно.голову.
Я задыхался въ безконечной тоск… Леденящая, ноющая боль сосала сердце…
Я овладлъ собой и сталъ опять утшать ее, какъ утшаютъ маленькаго ребенка.
Она, все еще вздрагивая, подняла заплаканное лицо и слушала…
— Не плачь, моя любимая,— утшалъ я,— не плачь… И мн вдь тяжело… Не надо быть слабымъ, это опасно въ нашемъ положеніи… Богъ знаетъ, до чего можетъ довести отчаяніе… Не плачь!
Надо быть сильнымъ! Не надо падать духомъ!
Успокойся!… Пойди усни.
На утро что-нибудь придумаемъ.
— Хорошо, я пойду лягу спать, а ты?
— Я тоже скоро приду.
Меня всего охватываетъ злобная радость.
Жизнь бьетъ насъ, и пусть!
Мы постараемся избгать ея ударовъ по мр возможности.
Какъ хороша эта борьба съ жизнью!
Какъ хороша!
Она зажигаетъ все мое существо, поднимаетъ весь мой моральный укладъ.
Напрягаетъ нервы до безумія!
Правда, подчасъ нападаетъ такая тоска, такое отчаянье — вдь ни одной удачи за все время.
Мертвящая слабость охватываетъ тогда все существо.
И нтъ покоя.
Чувствуется, какъ жизнь иногда душитъ всей своей тяжестью.
Вотъ и теперь я попалъ въ ея цпкія объятья.
Она смется дряблымъ ехиднымъ смхомъ надъ моей минутной растерянностью.
Ну, да, я не знаю, что длать?
Что длать?
Тысячу разъ этотъ проклятый вопросъ встаетъ передо мной, дразнитъ своей загадочностью.
Я напрягаю все свое мышленіе, чтобъ разршить его…
Но нтъ, ничего не выходитъ…
Словно замысловатая шарада.
Украсть?
Что? Гд?…
Нуженъ счастливый случай.
Гд же найти этотъ случай?
Я поймалъ себя на мысли:
— Воръ!
И невольно улыбнулся при этомъ.
Мн смшны людскіе взгляды и предразсудки.
Быть воромъ — позоръ!
Воры — отбросы общества, осмлившіеся посягнуть на чужую собственность.
Но почему же это все такъ?
Вдь въ сущности каждый изъ именующихъ себя ‘честнымъ человкомъ’ самый типичный воръ, обкрадывающій своего ближняго, пользующійся его минутной растерянностью или оплошностью.
На обыденное воровство не обращаютъ вниманіе, потому что оно ловко вправляется въ рамку ‘порядочности’.
Честныхъ людей нтъ.
Имъ нтъ мста.
А если и есть, то они неминуемо кончаютъ либо самоубійствомъ, либо пьянствомъ, а до этой крайности на ихъ ше разъзжаютъ ближніе.
Такъ было — такъ будетъ.
И я кралъ и никогда не раскаивался ни на одну минуту въ своемъ поступк, потому что я былъ убжденъ, что это такъ нужно.
Если бы обстоятельства жизни заставили меня убить человка, и если я сдлалъ бы это сознательно, то никогда не проснулась бы совсть.
Да что такое совсть?
Выдумка слабыхъ людей.
Это разладъ животнаго существа съ ‘я’, котораго человкъ не послушался или вовсе не спросилъ.
Но разъ преступленіе совершилось обдуманно и сознательно, разъ этого хотло ‘я’ — то совсть никогда не проснется.
Мое ‘я’ — не можетъ ошибиться.
‘Я’ — мой законъ, мое божество.
Разв есть сила, которая могла бы служить авторитетомъ для моего ‘я’?…
Будь то сила темная, могучая, порабощающая умы людей и заставляющая трепетать и унижаться и,— будь то свтлая и прекрасная чарующая сердца и души…
‘Я’ — это разумная совершенная сила.
Ничто не можетъ быть выше его!
Я кралъ, потому что умиралъ съ голоду, и никто не хотлъ помочь мн.
Я кралъ, ради умирающей съ голоду больной жены, и никто, никто не хочетъ знать и видть моихъ страданій.
Я правъ.
Я презираю людей за ихъ лживые предразсудки и взгляды, заставлявшіе гибнуть такъ много хорошихъ, но слабыхъ людей.
Пусть я гадокъ съ ихъ точки зрнія, но я силенъ и не хочу подохнуть съ голоду, и я бросаю вызовъ всмъ.
Вотъ сейчасъ, я готовъ убить человка изъ-за пяти копекъ, лишь бы купить хоть одинъ фунтъ чернаго хлба.
Проклятый голодъ!
Внутри что-то жжетъ палящимъ огнемъ…
Хлба!
Куска хлба!
Я кусаю себ руку, кусаю до крови, лишь бы не дать вылетть хриплому крику, противъ воли рвущемуся изъ груди,
Два дня ничего не лъ — ни одной крошки хлба.
Давеча, утромъ, когда я принесъ жен немножко хлба, она было отломила и мн, но я отказался, говоря, что не утерплъ и полъ дорогой, пока шелъ.
Я принужденъ былъ отвернуться, чтобы скрыть жадный блескъ своихъ глазъ, пока она ла.
У меня вдь больше силъ — она слабе…
— Вра!— окликнулъ я жену.
Она молчала.
Я прошелъ въ спальню, наклонился къ ней и прислушался къ дыханію.
Оно было тяжелое и порывистое.
Грудь высоко подымалась.
На лбу выступилъ холодный потъ… Губы шевелились, стараясь что-то произнести.
Повидимому она видла страшный сонъ, но я не разбудилъ ее.
Все-таки во сн ей лучше.
Огарокъ свчки совсмъ догорлъ, пламя его какъ-то безпокойно вздрагивало.
На одно мгновеніе оно выросло и стало большимъ, большимъ, но сейчасъ же вдругъ опять судорожно замигало маленькимъ голубоватымъ огонькомъ и потухло…
Я долго сидлъ задумавшись, тщетно отыскивалъ выходъ изъ нашего отвратительнаго положенія.
И я невольно отклонился отъ прямой задачи и сталъ разсянно вспоминать свою прошлую жизнь…
Изъ мрака ярко выступали картины прошлаго, вставали забытыя лица и уходили прочь, смняя другъ друга…
Вдругъ радостное восклицаніе сорвалось съ моихъ губъ.
Я нашелъ выходъ — выходъ съ точки зрнія ‘порядочныхъ людей’ — не честный и не красивый.
Ну, да, а мн высоко безразлично ихъ мнніе.
Вдь ихъ мнніе не наполнитъ паши желудки.
И такъ, завтра будутъ деньги.
Конечно, выходъ лишь временный, но и это уже много для насъ.
Только бы расчетъ мой былъ вренъ.
Утромъ я пригласилъ къ себ въ номеръ одного изъ татаръ, въ безчисленномъ количеств слоняющихся по нашему двору.
Я предложилъ купить ему пальто.
Жена была въ ужас отъ мысли, какъ я буду ходить въ такой холодъ и дождь раздтый.
— Но вдь оно все равно меня почти не защищаетъ отъ холода! Смотри, какъ оно истрепалось!
— А все-таки теб тепле, хоть немного, а тепле!
— Ну, матушка, а что же намъ длать? Вдь ты хочешь сть?
— Ужасно.
— Ну такъ значитъ нечего и разговаривать.
— Но вдь ты же сказалъ, что у тебя есть какая-то комбинація?
— Неизвстно еще, удастся ли…
Вопросъ былъ исчерпанъ, и я посл долгихъ торговъ, продалъ пальто татарину за восемдесятъ копекъ.
Сейчасъ же купилъ хлба столько, что жена ахнула:
— Да ты съ ума сошелъ, словно на цлую артель накупилъ!
— Ну такъ что же? Тмъ лучше — проговорилъ я.
Слдовательно мы хоть два дня, а не будемъ голодать.
Я съ удовольствіемъ замтилъ, какъ лицо жены оживилось.
— Что рада?— спросилъ я.
— Такъ рада, такъ рада!— радостно воскликнула она, но сейчасъ же какая-то тнь легла на ея улыбающееся лицо.
Мн очень жаль тебя… Я не могу представить какъ ты будешь дрогнуть отъ холода…
— Ерунда!.. Только бъ удалась моя комбинація!
— Какая именно, объясни!
— Нтъ, нтъ… Посл…
— Я сейчасъ иду!
— Теб сейчасъ черезъ заставу проходить!— засмялась жена.
— Н… да, чортъ возьми, непріятная штука!..
— А ты сейчасъ ходилъ за хлбомъ, не видалъ его?
— Нтъ…
Я нахлобучилъ шляпу, поцловалъ крпко жену и вышелъ.
Хозяинъ по обыкновенію стоялъ на своемъ посту.
— Здрасте, господинъ Золотовъ!— плаксиво проговорилъ онъ, протягивая мн жирные пальцы.— Когда же денежки?..
— Не знаю… Можетъ быть сегодня…
— Шутить изволите!
— А можетъ быть завтра.
— Вы окромя шутокъ отвтствуйте!
— Какія къ чорту шутки!— вспылилъ я.
— Вотъ ужъ, почитай, четвертый мсяцъ я кушаю ваши завтраки, да что то голодно… Не жирно!
Меня, какъ и всякій разъ, начинало уже бсить.
— Не могу же я родить деньги, разъ ихъ нтъ у меня!
— Очистите номеръ-съ въ такомъ раз.
— Успете, очищу!
— Нтъ-съ не успю-съ!.. А вотъ окончательно даю вамъ срокъ для уплаты денегъ до завтра… Иначе-съ я присяжному повренному скажу и онъ напишетъ на васъ бумагу!
— Ну и дьяволъ съ вами! Хоть сотню строчите!
Я повернулся и быстро вышелъ на улицу.
Несмотря на дождь, я медленно шелъ, детально обдумывая свою комбинацію.
Года два тому назадъ мн предложили урокъ по русскому языку съ одной пвичкой изъ какаго то кафэ-шантана.
Долженъ былъ научить ее читать и писать.
Я согласился.
Вскор она уже могла кое-какъ читать, но писать такъ и не могла научиться.
При всемъ ея стараніи и прилежаніи на бумаг вмсто буквъ получались какія то каракули!..
Такъ прозанимался я съ ней около года. Въ теченіе этого времени мы сошлись съ ней на короткую ногу.
Затмъ она получила выгодный ангажементъ куда-то въ провинцію, и наше занятіе по русскому языку прекратилось.
Вернувшись черезъ нсколько мсяцевъ изъ провинціи, она дала мн знать о своемъ прізд.
Урокъ больше не возобновлялся, но несмотря на это, я все-таки иногда навщалъ ее.
Меня всегда поражала въ ней отвратительная черта — неряшливость и неаккуратство.
Деньги, драгоцнныя вещи были разбросаны по всмъ комнатамъ и во всхъ уголкахъ…
Корсетъ, чулки очень часто можно было видть на обденномъ стол…
Въ корзинку для хлба клались шпильки, гребенки, булавки…
На картины въ гостинной вшались кальсоны, кофточки и юбки…