Часы Адама бенъ-Адама.
Часы Адама бенъ-Адама.
Гавр. де-Бужимъ.
‘Звено’ No 1, 1918
Часы Адама бен-Адама, Елачич Гавриил Александрович, Год: 1918
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Прошло уже около недли съ того дня, когда непонятнымъ образомъ изчезъ изъ своего рабочаго кабинета молодой, но пользовавшійся широкой извстностью въ ученомъ мір, гебраистъ Аполлонъ Марковичъ Гардичъ. Еще наканун своего исчезновенія онъ читалъ въ тсномъ кругу любителей изученія еврейской древности рефератъ о нкоторыхъ особенностяхъ назоретскаго произношенія, рефератъ представлявшій эскизъ къ большому труду, надъ которымъ онъ работалъ: ‘О вліяній древнееврейскаго языка на языки арійскіе’. Въ день своего исчезновенія его видлъ утромъ одинъ заходившій пріятель, а когда вечеромъ, въ назначенное Аполлономъ Марковичемъ время, на его квартиру стали собираться гости, чтобы дослушать прерванный наканун рефератъ, то кухарка объявила имъ, что Гардичъ заперся въ кабинет и не отвчаетъ на вопросы. Обезпокоенные гости, посовтовавшись между собой и долго тщетно стучавшись въ дверь, ршили, наконецъ взломать замокъ, но въ кабинет никого не оказалось. Позвали кухарку, допросили ее, но она клялась и божилась, что Аполлонъ Марковичъ въ и часа дня вошелъ въ кабинетъ и никуда не выходилъ оттуда. Николай Марковичъ, братъ гебраиста, на правахъ ближайшаго родственника, далъ знать куда слдовало о странномъ происшествіи, были предприняты розыски, не къ чему ни приведшіе, и вотъ прошло уже около недли, а о несчастномъ Гардич не было ни слуху ни духу. Сильно удрученный изчезновеніемъ брата, сидлъ Николай Марковичъ въ его кабинет и перебиралъ рукописи, валявшіяся на стол.
Вдругъ его вниманіе было привлечено какой-то странной коробкой врод футляра старинныхъ карманныхъ часовъ. Заинтересованный, онъ открылъ ее, изъ нея выпалъ сложенный вчетверо листъ писчей бумаги, кром котораго въ ящичк оказался еще небольшей ключъ съ пятизубчатой бородкой и кусочекъ замши. Внутри футляръ представлялъ еще больше сходства съ футляромъ для старинныхъ часовъ луковицъ, только очень большого, съ кулакъ величиной, размра.
Повертвъ въ рукахъ ящичекъ, Николай Марковичъ отложилъ его въ сторону и развернулъ выпавшій листъ. Бумага была сплошь исписана характернымъ бисерно мелкимъ, но четкимъ, почеркомъ Аполлона. Не желая быть нескромнымъ, Николай Марковичъ отложилъ было его въ сторону, но случайно прочитанная фраза заставила его вздрогнуть, онъ надлъ пенснэ и сталъ читать. По мр того, какъ глаза его скользили по строкамъ, выраженіе лица становилось все встревоженне и встревоженне. Дочитавъ до конца онъ потянулся къ футляру, открылъ его, вынулъ ключъ, затмъ глаза его наполнились слезами и, опершись головой на руки, Николай Марковичъ беззвучно заплакалъ.
Вотъ что было написано на лист, выпавшемъ изъ страннаго ящичка: ‘Дорогіе мои! Не старайтесь разыскать меня, ибо меня больше нтъ между вами, но и не служите по мн панихидъ, ибо въ то время, какъ вы читаете эти строки, я, Аполлонъ Марковичъ Гардичъ, сознаю и чувствую себя живымъ, здоровымъ и полнымъ силы, хотя нигд на земл вы не отыщите моихъ слдовъ. Это странно? Не правда-ли? Но это такъ на самомъ дл. Сейчасъ у меня мало времени, чтобы подробно сообщить вамъ все что со мной произошло и поэтому я ограничиваюсь только этимъ краткимъ письмомъ, чтобы просить васъ обо мн не безпокоиться и удовлетворить ваше вполн законное любопытство, касательно моего изчезновенія. Я не любитель длинныхъ предисловій и потому непосредственно перехожу къ фактамъ, происшедшимъ въ послдній день моего съ вами пребыванія, 27 марта. На другой день посл моего реферата, я сидлъ у себя въ кабинет и готовился ко второй части доклада, имвшаго быть въ тотъ же вечеръ, какъ ко мн позвонили. Кухарка была въ лавк и я самъ отперъ дверь. Предо мной стоялъ старый, обтрепанный еврей, съ немного фанатичными глазами: ‘Вы господинъ Гардичъ?’— ‘Я. Что вамъ угодно?’. ‘Разршите на пару словъ?’ Я провелъ еврея въ кабинетъ, недоумвая, что ему отъ меня нужно, но вы сейчасъ поймете, какъ я былъ удивленъ, когда узналъ цль его визита. Старикъ вынулъ изъ кармана деревянный часовой футляръ, поставилъ его на столъ и началъ:
‘Видите ли господинъ Гардичъ. Я скоро, на дняхъ, умру и у меня никого нтъ, и люблю я въ мір только дв вещи: свой святой древній языкъ и вотъ эту игрушку. Ваши труды по гебраизму я читалъ, они кишатъ ошибками’ (признаться, отъ этихъ словъ меня слегка передернуло) — ‘но вы первый изъ ученыхъ вставшій на врный путь при изученіи языка Моисея, Авраама, Іакова и поэтому вамъ и никому другому я и ршилъ оставить въ наслдство эту… эту игрушку, которая поможетъ вамъ изучить нашъ языкъ такъ, какъ никто въ мір его, кром меня, не знаетъ. Извольте видть. Эта вещица, которую я вамъ принесъ и которую я у васъ оставлю, что бы вы ни говорили, обладаетъ свойствомъ, таинственнымъ, суеврные люди скажутъ чудеснымъ, свойствомъ переносить пользующагося ею въ ту точку земного шара и въ то мгновеніе времени, которыя предварительно были отмчены на этихъ двухъ циферблатахъ. Какъ это происходитъ? Очень просто: на правомъ циферблат вы отмчаете географическую широту и долготу желаемаго мста, на лвомъ переводите стрлки на извстное тысячелтіе, вкъ, годъ, мсяцъ, соотвтственно знаку зодіака, въ которомъ находится солнце, и день. Затмъ вы прикладываете весь приборъ къ середин груди на тмъ мст, гд ребра образуютъ впадину, и три раза поворачиваете этотъ пятибородный ключъ въ замк. Тогда, благодаря ряду заключенныхъ въ часахъ приспособленій, изъ которыхъ механическіе приборы играютъ наименьшую роль, ваше тло распадется на невсомыя эфирныя частицы, которыя войдутъ въ міровой эфиръ, для котораго, какъ вамъ извстно, нтъ ни времени ни пространства, являющимися лишь представленіями нашего мышленія. Ваша же душа и духъ, освобожденные отъ тлесной оболочки и подгоняемые вашей волей, проявившейся въ постановк часовыхъ стрлокъ на опредленную точку пространства и времени, смогутъ собрать изъ мірового эфира новыя частицы, вполн соотвтствующія прежнимъ и строенію вашего духа и души, въ желательномъ мст и момент. Я знаю, вы считаете меня за сумашедшаго, Аполлонъ Марковичъ, но меня это ни мало не безпокоитъ, потому что я знаю, что посл моего ухода вы продлаете все что я сказалъ. Платы за эти часы мн не надо. Общайте мн одно: когда весь вашъ трудъ по древнееврейскому языку будетъ законченъ, посвятите его памяти Адама бенъ — Адама, т. е. мн. Да, вотъ еще что. Имйте въ виду: ключикъ легко выпадаетъ и съ нимъ надо быть осторожнымъ, т. к. безъ него аппаратъ не дйствуетъ. А за симъ прощайте’. Я не усплъ опомниться отъ удивленія, какъ за моимъ постителемъ захлопнулась входная дверь, и тутъ только я сообразилъ что фанатичные глаза старика дйствовали на меня гипнотически, принудивъ неподвижно выслушать всю только что приведенную рчь. На мигъ мн показалось, что я галюцинирую, но часы и футляръ лежали на стол. Въ эту минуту часы пробили три, я позвонилъ кухарку, чтобы она мн дала чаю и, напившись его, я хотлъ продолжать заниматься. Но работа не клеилась. Словомъ кончилось дло тмъ, что я, справившись по географическому атласу о мст нахожденія Іерусалима поставилъ стрлки праваго циферблата на 3514′ В. Д. отъ Гринвича, и 3110′ С. Ш. Затмъ передвинулъ стрлки времени назадъ безъ малаго на 2000 лтъ и, закрывъ глаза, повернулъ ключъ.
Я не ощутилъ ровно ничего. Все еще зажмурившись, я внутренне улыбнулся своей глупой легковрности, заставившей меня исполнить безсмысленное предписаніе Адама бенъ Адама, когда почувствовалъ легкій втерокъ. Я открылъ глаза и чуть не закричалъ отъ удивленія.
Вокругъ меня разстилалась равнина. Теплое темно-синее южное небо горло надо мной яркими лампадами звздъ. Оглядвшись я увидалъ вдали свтящіяся точки и тутъ только сообразилъ, что нахожусь не въ своемъ кабинет, а гд-то въ окрестностяхъ Палестины и не въ XX вк, а въ I столтіи нашей эры. Не буду скрывать: первое охватившее меня чувство было ощущеніе ужаса, ни съ чмъ не сравнимое, рядомъ съ которымъ поблднлъ-бы ужасъ человка, попавшаго на необитаемый островъ или понявшаго, что онъ заблудился. Еле сознавая себя я пошелъ по направленію къ огонькамъ далекого города, проклиная часы и свое легкомысліе, поставившія меня въ такое исключительное положеніе. Но тишина ночи и чудный воздухъ мало-по-малу успокоили меня и громадное любопытство, любопытство изслдователя и ученаго пробудилось и все сильне, разыгрывалось во мн. Я сообразилъ, что часы, эта непонятная игрушка Адама-бенъ Адама, находится при мн и я могу въ любое мгновеніе перенестись обратно въ свою эпоху, но обогащенный громаднымъ запасомъ историческихъ свдній, очевидцемъ которыхъ я сталъ. Да, старикъ еврей былъ правъ: онъ далъ мн возможность на мст изучить древнееврейскій языкъ, какъ никто изъ моихъ современниковъ не знаетъ его.
Это соображеніе придало мн бодрости и я смло направился къ Іерусалиму, полагаясь на то, что мои теоретическія познанія еврейскаго и латинскаго языка дадутъ мн возможность объясняться со своими новыми современниками.
Посл того, что со мной произошло я ничуть не удивился тому, что оказался одтымъ въ тотъ-же (или такой же) рабочій домашній костюмъ, что на моей груди была золотая часовая цпочка, на пальц кольцо съ рубиномъ, а въ карман браунингъ съ запасной обоймой. Все это меня весьма радовало, т к. обезпечивало мн какъ деньги, такъ и полную безопасность отъ какого бы то ни было насилія, ибо мой браунингъ, я увренъ произвелъ бы грандіозный эффектъ на всякаго, кто осмлился бы напасть на меня. Размышляя такимъ образомъ я добрался до холма съ котораго даже въ темнот ночи мн сталъ ясно виднъ древній Іерусалимъ, обитателемъ котораго я становился
Я не могу дать себ яснаго отчета въ томъ, сколько времени простоялъ я такъ надъ спящимъ городомъ, мысля скоре образами, чмъ сознательными мыслями, какъ внезапно звуки человческой рчи заставили меня вздрогнуть и обернуться. Первое, что я замтилъ было кроваво-багряное зарево всходившей полной луны и на фон этого свта дв смутно выдлявшіяся человческія фигуры. Съ каждымъ мгновеніемъ он становились все четче и я могъ различить двухъ, шедшихъ въ моемъ направленіи, мужчинъ. Одинъ шелъ медленно, еле передвигая ноги и замтно прихрамывая, низко опустивъ голову, а другой высокій, коренастый, съ громадной гривой на голов шелъ рядомъ, повидимому въ сильномъ возбужденіи, размахивая руками и громко говоря что-то. За разстояніемъ я не могъ уловить словъ, но долетавшіе звуки ясно свидтельствовали во первыхъ о крайнемъ раздраженіи говорившаго, а во вторыхъ о его несомннно семитическомъ происхожденіи. Сердце во мн замерло отъ напряженнаго ожиданія Черезъ нсколько секундъ я долженъ былъ узнать, привело-ли меня мое теоретическое изученіе еврейскаго языка къ возможности понимать ихъ рчь или же ко всмъ прелестямъ моего положенія прибавлялась еще и невозможность объясняться со своими новыми согражданами. И вотъ до меня донеслась фраза, которую все время повторялъ высокій незнакомецъ. Я напрягъ все свое вниманіе и чуть не закричалъ отъ радости: я понялъ, я понялъ слова говорившаго! Правда произношеніе словъ было далеко не похоже на то, къ которому я привыкъ, но смыслъ былъ мн понятенъ. Высокій, раздраженный человкъ велъ куда-то своего спутника повторяя. ‘Идемъ я покажу теб мсто! Я покажу теб мсто’.
Не замтивъ меня, оба еврея прошли мимо и я послдовалъ за ними.
Не прошли мы и двухъ сотъ шаговъ, какъ высокій остановился, дернулъ своего спутника за руку и съ крикомъ ‘Хакъ’ — ‘Вотъ’ бросилъ его на колни. Отъ силы толчка хромой еврей покатился и остался недвижимъ, а высокій съ поднятыми къ небу кулаками кричалъ яростно: ‘Банеитъ Іешуа! Банеитъ’… Эти слова были для меня какъ ударъ по голов. Я боялся понять ихъ смыслъ, но сомннія быть не могло. Мы были на невысокомъ холм въ полуверст отъ города. Яркая полная луна освщала дремлющій городъ, гигантскій, тяжелой громадой спящій, храмъ, и ту площадку на которой лежалъ поверженный хромой и неистовствовалъ въ несказанномъ гор высокій еврей, указывая на глубокую съ полъ-аршина въ діаметр яму, чернвшую на земл между двумя другими, и повторяя все громче и громче ‘Бане итъ Іешуа, банеитъ’.
Я хотлъ и боялся врить своимъ глазамъ и ушамъ ‘Банеитъ Іешуа’ вдь значило ‘Умеръ Іисусъ!’… Неужели же чудовищная сила часовъ Адама бенъ-Адами перебросила меня черезъ вка и пространства на вершину Голгофы на другой день посл распятія? Это было черезъ чуръ невероятно.
Однако я видлъ и слышалъ вполн ясно: полнолуніе, холмъ со слдами трехъ крестовъ, хромой рыжій еврей и высокій фанатикъ кричавшій поразившія меня слова. Но кто же были они? Неужели ученики, пришедшіе поскорбть на мсто великой казни? И вотъ новыя слова высокаго еврея вывели меня изъ недоумнія. Подскочивъ къ лежавшему на земл, онъ схватилъ его за платье, приподнялъ и весь его ужасъ, вся скорбь вылилась въ звук голоса, которымъ онъ полушепотомъ спросилъ ‘Іехуда, зачмъ ты это сдлалъ?’
Мои нервы не выдержали: я кинулся впередъ, не отдавая себ отчета зачмъ я это длаю. При вид меня высокій выпустилъ Іуду, и, замахавъ руками, бросился бжать. Очевидно и его напряженныя нервы не выдержали и внезапное появленіе дико, по его понятію, одтаго человка, навели на него паническій ужасъ.
Я наклонился надъ оставшимся лежать Іудой и увидлъ что онъ безъ сознанія
Первое, что меня поразило было громадное несходство простертаго у моихъ ногъ еврея со ставшимъ всмъ намъ привычнымъ представленіемъ о вншности Іуды Предателя. Правда онъ былъ хромъ, правда ярко-рыжіе волосы окаймляли его лицо, но само лицо было отнюдь не преступное, не жестоко мрачное съ искривленнымъ носомъ, какъ изображали Іуду съ легкой руки Леонарда да-Вличи вс живописцы. Передо мной лежалъ истощенный отъ поста, еврей среднихъ лтъ, со строгимъ, скорбнымъ и безконечно измученнымъ лицомъ на которомъ не было не единой кровинки. Большіе сро-стальные глаза были широко раскрыты и невидящимъ взоромъ смотрли на небо. Длинный блый хитонъ облекалъ все тло, а на перевязи черезъ плечо болтался ящикъ, знаменитый ящикъ для сбора милостыни.
Но вотъ Іуда повернулъ глаза и взглянулъ на меня и къ этимъ взор было столько отчаянія, горя, скорби, что на моихъ губахъ застыли вопросы съ которыми я хотлъ къ нему обратиться. Еще не отвелъ онъ отъ меня своихъ глазъ, а я уже понялъ, что все, все въ мір ему безразлично кром одного ‘Банеитъ Іешуа’, которое тихо прошептали его тонкія безкровныя губы.
Вс вопросы испарились изъ моей мысли и я нашелъ въ себ только одну фразу: ‘Іуда Искаріотъ, ты ли это?’ и отвтилъ тотъ ‘Ани’, что значитъ ‘Я’. И спросилъ я тогда: ‘Іуда Искоріотъ, ты ли предалъ Іисуса?’ и отвтилъ тотъ: ‘Ты сказалъ’.
И всталъ тогда Іуда на ноги свои и показалъ мн яму въ земл говоря: ‘Здсь умеръ Іисусъ, Тотъ кого я предалъ, чтобы исполнилось сказанное въ Писаніи’, а я смотрлъ на Іуду и безмолствовалъ.
И снова сказалъ Іуда: ‘Я не знаю тебя и необыченъ видъ твой, но ты первый, кто встртилъ и не проклялъ меня, посл того, какъ я предалъ Сына Человческаго’. И спросилъ я ‘А разв вс проклинаютъ тебя?’ — и отвтилъ Іуда: ‘Вс братья отвернулись отъ меня, Симонъ побилъ меня, а фарисеи и книжники презираютъ меня, хотя и отдалъ я имъ цну крови’.
И хотлъ я спросить Іуду Искаріота, зачмъ онъ сдлалъ это, но не повиновался мн языкъ мой и пошелъ я внизъ къ городу.
Но Іуда, взявъ меня за руку остановилъ говоря: ‘Слушай чужеземецъ, такъ плохо говорящій на язык нашемъ. Когда вернешься ты въ отчизну свою и до вашихъ мстъ дойдетъ всть, что предалъ Іуда Искаріота Іисуса Сына Божія, ты говори соплеменникамъ своимъ: да воистину предалъ онъ Его, но не изъ за корысти, а изъ за любви къ Нему, чтобы до конца свершилъ Онъ путь жизни Своей и чтобы свершилось что писано о Мессіи. А про Іуду говори такъ: если крестными муками, страдалъ Распятый, то муками смертными о смерти Его страдала душа Іуды, и смертью своей платитъ онъ за это’. Сказавъ такъ, Іуда ушелъ, а я остался одинъ на Голгоф, что значитъ Лобное мсто.
Стало свтать. Совершенно переставая, соображать, что со мной происходитъ я кинулся бжать къ городу, но внезапно остановился. Вс, не о мысли, желанія, все мое любопытство передъ фантастическими, открывавшимися мн, европейскому ученому XX вка, возможностями изученія эпохи первыхъ дней христіанства, все это испарилось изъ моей памяти, и я слышалъ только въ ушахъ приказъ Іуды: ‘говори соплеменникамъ своимъ: изъ любви къ Нему предалъ Іуда Іисуса, чтобы до конца свершилъ Онъ путь жизни своей, и чтобы свершилось, что писано о Мессіи’.
Это велніе было такъ мощно, что я, какъ загипнотизированный, перевелъ стрлки на часахъ Адама-бенъ-Адама, трижды повернулъ ключъ, крпко сжимая его въ рук, чтобы не выронить и тмъ самымъ не потерять возможность вновь переноситься въ другую эпоху, и увидлъ себя сидящимъ къ своемъ кабинет. Была ночь. Я зажегъ лампу на стол, увидлъ, что вс бумаги перерыты, что календарь показываетъ не 27-ое марта, какъ въ мигъ моего исчезновенія, а 2-ое апрля, какъ то сразу понялъ, что вс мои родные и друзья обезпокоены моимъ исчезновеніемъ и поэтому то я началъ это письмо къ вамъ словами успокоенія.
Но я думаю, что вы поймете, что теперь, какъ я исполнилъ слова Іуды, слышанныя мною часъ (или 2000 лтъ, я спутался въ понятіяхъ времени) назадъ, я больше не въ силахъ удержать свое желаніе вновь оказаться въ Іерусалим, только поставлю временной циферблатъ на 2 года дальше назадъ, чтобы попасть въ періодъ земной жизни Спасителя, а потомъ, потомъ я вновь вернусь къ вамъ, ибо научился пользоваться часами Адама бенъ-Адама и не рискую потерять пятибородаго ключа. Пока прощайте. Я написалъ все, что хотлъ. Повторяю не безпокойтесь обо мн. Разъ у меня часы и ключь, то пространства и времени для меня не существуетъ. Я вернусь къ вамъ.
Аполлонъ Гардичъ’.
Вотъ что было написано на выпавшемъ изъ футляра лист.
Вмст съ рукописью на стол лежалъ странной формы пятибородый часовой ключъ.