Частная жизнь парламентскаго дятеля.
Частная жизнь парламентскаго дятеля.
Романъ Эдуара Ро (Rod).
(Съ французскаго).
Часть первая.
І.
II.
Частная жизнь парламентского деятеля, Род Эдуар, Год: 1893
Время на прочтение: 193 минут(ы)
Маленькая гостиная въ нижнемъ этаж, убранная проще всхъ остальныхъ покоевъ дома, была любимой комнатой Сусанны, потому что въ ней одной сохранилась прежняя мебель, высокій баулъ, диванъ, кресло во вкус Людовика XIII и столъ Генриха II, сочетаніе стилей, не доказывавшее классической строгости вкусовъ хозяевъ.
Однако въ т дальныя времена, когда они еще жили въ скромныхъ антресоляхъ въ улиц Помпы, эти вещи, купленныя по случаю и въ разсрочку на распродажахъ и аувціонахъ самимъ Мишелемъ, составляли предметъ гордости тогда еще юной четы и съ торжествомъ одна за другой водворялись въ рабочемъ кабинет мужа.
Тогда он являлись единственными предметами роскоши въ ихъ скудной обстановк, теперь, напротивъ, ихъ постарались сбыть въ комнаты, куда не заглядывалъ глазъ посторонняго и допускались лишь близкіе друзья дома, между тмъ какъ парадные покои двухъ этажей просторнаго отеля съ конюшней и каретнымъ сараемъ, который Тесье занимали вотъ уже третій годъ въ улиц Сенъ-Жоржъ,— были убраны новой мебелью, купленной въ модномъ магазин заразъ полной обстановкой.
Тесье вели скромный образъ жизни до тхъ поръ, пока это было возможно. Но съ того времени, какъ денежныя дла ихъ упрочились, благодаря полученному наслдству, положеніе Мишеля съ каждымъ днемъ улучшалось, онъ шелъ въ гору и силою обстоятельствъ принужденъ былъ жить на широкую ногу: депутатъ и въ ближайшемъ будущемъ министръ, онъ долженъ былъ обставить себя съ извстною роскошью, позаботиться о представительности.
Но Сусанна осталась врна старой мебели. Она являлась для нея живымъ воспоминаніемъ о прошлыхъ дняхъ. Она любила эти разнокалиберныя вещи. Он напоминали ей невозвратные дни, о которыхъ она сожалла, дни — когда Мишель безраздльно принадлежалъ ей, проводя съ нею часы досуга, остававшіеся отъ публицистическихъ занятій,— онъ уже былъ тогда извстнымъ публицистомъ, поглощеннымъ большой газетой ‘Порядокъ’, въ которой онъ участвовалъ, которая имла успхъ благодаря ему и выдвинула вмст съ тмъ его и которую онъ еще редактировалъ и теперь, но уже спустя рукава, черезъ пень-колоду.
Он напоминали ей очаровательные часы, первоначальную близость союза по страсти, горячую привязанность, побудившую къ необдуманному, безразсудному браку молодого, слишкомъ молодого человка, безъ состоянія, безъ опредленнаго будущаго, съ двушкой, которая была почти ребенкомъ, все приданое которой состояло изъ доврія, отваги, розовыхъ надеждъ и любви.
Вещи эти напоминали ей безчисленныя мелкія событій шестилтней жизни вдвоемъ, въ нжномъ tte—tte, o той глубокой нжности, которую питаютъ другъ къ другу бездтные супруги, остающіеся такими-же страстными любовниками какъ и до свадьбы.
Он напоминали ей наконецъ высшее удовлетвореніе, полноту счастья, когда наконецъ она испытала муки, тоску и безконечную радость первой беременности, какъ она застнчиво предупредила мужа о готовящемся семейномъ событіи, и съ какимъ радостнымъ удивленіемъ принялъ онъ это. Потомъ болзнь Анни, ихъ старшей дочери, а такъ-же тяжелая болзнь самого Мишеля, приговореннаго къ смерти врачами, и котораго она спасла боле силою безконечной любви, чмъ исполненіемъ докторскихъ предписаній, да, все это напоминала ей старая мебель, всякія мелочи, равно какъ и крупныя событія, тысячи воспоминаній поднимались и окружали ее, едва она садилась на диванъ или кресло въ маленькомъ кабинет, и передъ ней возникала вся ткань нашей жизни, тянулись т безконечныя нити, которыя вышиваютъ на ней то яркіе, пестрые, веселые, то сумрачные арабески. Он говорили ей о дняхъ, изъ которыхъ одни были радостны, другіе тяжелы, но первыхъ было больше, такъ какъ сильное, сладкое чувство все смягчало, сглаживало и украшало.
Сусанна вступила въ тотъ періодъ, когда сожалнія берутъ перевсъ надъ надеждами, и глухой инстинктъ заставлялъ ее предпочитать протекшіе годы годамъ грядущимъ.
Теперь столько заботъ отвлекаетъ отъ нее Мишеля, не даетъ его чувству сосредоточиться на ней! Онъ ее еще любитъ, безъ сомннія, чувство, воспитанное и окрпшее за годы совмстной жизни, не могло такъ быстро уступить изсушающей дловой сует,— душа его устояла противъ растлвающаго дйствія успха. Но все же ужь прежняго не было: онъ уже не принадлежалъ безраздльно Сусанн. Жизнь требовала отъ него слишкомъ много: онъ игралъ выдающуюся роль, у него былъ свой органъ, которымъ онъ долженъ былъ руководить, своя партія, которой онъ управлялъ, великіе планы и задачи, которые долженъ былъ преслдовать и осуществлять, то ‘нравственное преобразованіе’ страны, какъ онъ называлъ, и душею котораго былъ.
Жена помогала ему трудиться, поддерживала въ немъ энергію, ободряла его своей симпатіей и вмст съ тмъ своими руками готовила отчужденіе мужа отъ нея. Дло стало между ней и мужемъ, приходилось длиться имъ съ выборщиками, товарищами-соперниками, друзьями, подчиненными, обожателями и обожательницами наконецъ, такъ какъ женщины имъ бредили, очарованныя его задушевнымъ краснорчіемъ, любовью къ добру, великодушнымъ характеромъ, а главнымъ образомъ его успхами. Вковчное свойство женщины преклоняться передъ извстностью, тяготніе ихъ ко всмъ, кому удалось выдвинуться, ненасытное любопытство заставляло женщинъ гоняться за Мишелемъ, надодать ему, забрасывать его письмами, окружать опьяняющею атмосферой, въ которой вяли струйки коварства и предательства. Сусанна питала къ мужу глубокое, непоколебимое довріе, но тмъ не мене порою ее волновало смутное опасеніе.
Она чувствовала себя слишкомъ слабой, чтобы отстаивать мужа, отражать постороннія вліянія на него, охранять его. Она старлась: уже нсколько серебряныхъ нитей мелькало въ ея прекрасныхъ черныхъ волосахъ, цвтъ лица принялъ колоритъ старой слоновой вости и морщины, не исеажая еще чертъ, тмъ не мене проложили тонкіе слды на увядающемъ лиц. Напротивъ Мишель, который всего на четыре года былъ старше ея, сохранился удивительно, безъ единаго благо волоса, съ юношеской гибкостью стана, сильный, живой, неутомимый, какъ будто тридцать восемь лтъ наполненныхъ такою оживленною дятельностью прошли для него безслдно и не легли гнетущею тяжестью.
Да, Сусанна сожалла о той пор, когда, сидя въ креслахъ Людовика XIII, она видла передъ собою Мишеля, работающаго за столомъ въ стил Генриха II, въ то же врема разсянно пробгая какую-нибудь новую книгу или работая иглой надъ какой нибудь хозяйственной мелочью. И теперь она любила уединяться въ дальній покой, гд принимала только близкихъ, чтобы переживать прошлое, упиваясь его грустной отрадой.
Сегодня Сусанна сидла въ маленькой гостиной съ двумя дочерьми: Анни, слишкомъ высокая для своихъ восьми лтъ, вытянувшаяся какъ спаржа, немного слишкомъ блдная подъ блокурыми волосами, съ маленькимъ вдумчивымъ личикомъ, на которомъ сіяли большіе, срые глаза,— глаза Мишеля,— поражала серьезнымъ, мягкимъ, почти меланхолическимъ выраженіемъ, между тмъ какъ Лауренція, моложе сестры на два года, почти брюнетва, составляла полную противоположность Анни: въ чертахъ лица ея, въ шустрыхъ глазахъ, нсколько несоразмрно большомъ рт, въ круглыхъ щекахъ съ ямочками, дрожалъ и сверкалъ вчный смхъ. Дти какъ всегда сидли около матери, старшая по правой сторон, младшая no лвой, чинно играя молча съ перстнями матери, предоставленными ею въ ихъ распоряженіе. Удерживая ихъ взглядомъ въ этомъ спокойномъ положеніи, которое видимо было естественно для старшей, Лауренціи же стоило нкоторыхъ усилій, Сусанна бесдовала съ гостемъ. Это былъ Жакъ Монде, другъ дтства ея мужа, съ которымъ сохранилъ тснйшую связь. Онъ пріхалъ неожиданно, вызванный семейными длами, взявъ отпускъ изъ лицея въ Аннеси, въ которомъ самъ учился вмст съ Мишелемъ и гд уже лтъ десять преподавалъ латынь. Зная, что у Тесье всегда найдется для него комната, онъ остановился у нихъ, убжденный въ хорошемъ пріем. Въ самомъ дл, Монде былъ вмст другомъ и мужа и жены: Тесье провели нсколько сезоновъ въ сосдств съ нимъ, на берегу маленькаго озера, зеленыя воды котораго наввали на Мишеля воспоминанія дтства. Друзья не разлучались. Сусанна же, узнавъ покороче Монде,— при первомъ знакомств онъ ей не понравился, прониклась въ нему самой дружественной симпатіей. Хорошій человкъ, безъ всякаго честолюбія, легко переносившій скромную долю, выпавшую ему, съ умренными желаніями,—Монде скрывалъ подъ незначительною наружностью рдкое благородство сердца и исключительную, всестороннюю интелигентность, Сусанна называла его ‘добрымъ геніемъ’ своего мужа. Она обожала его за простоту, прямой характеръ, добродушіе. Порою она завидовала его жен, которая хотя итне вкушала сладкій фиміамъ славы, за то мужъ принадлежалъ ей и она длилась имъ только съ шестью толстыми дтьми, отлично выкормленными, но плохо одтыми, адскій гвалтъ и топотъ которыхъ не мшалъ скучнымъ занятіямъ — исправленія ученическихъ тетрадей. Она чувствовала, что эти два любящія друга друга существа принимаютъ спокойно все, что имъ посылаетъ судьба, и не волнуются несбыточными желаніями. Мишель же таилъ въ себ тайну, и порою она зіяла какъ бездна въ душ съ виду спокойной, но которую всегда внезапная буря могла взволновать до сокровеннйшей глубины.
Монде, съ своей стороны, обожалъ Сусанну за ея скромную прелесть, необыкновенную доброту и самоотверженную преданность ‘великому человку’, котораго любилъ съ истинно отеческой нжностью.
Часто говаривалъ онъ Тесье:
— У тебя именно такая жена, какую теб нужно, мой милый, врная, единственная… Ты долженъ быть счастливъ!
Тесье отвчалъ:
— Я счастливъ, это правда, вполн счастливъ…
A иногда прибавлялъ:
— У меня и времени нтъ быть несчастнымъ!
И Монде оставался смущеннымъ, смутно чувствуя что-то надтреснутое въ этомъ счасть.
Сусанн и Монде было о чемъ поговорить. Вотъ уже четвертый годъ, то есть съ того времени, какъ Мишель пошелъ въ гору, лтнія поздки въ Аннеси прекратились, и они почти не видались. Разговоръ переходилъ съ одного предмета на другой, прерываемый время отъ времени Лауренціей, которой надодало чинное сиднье возл мамаши.
Разумется, едва только Монде сообщилъ новости о своей жен и дтяхъ, разговоръ перешелъ на Мишеля.
— Онъ вышелъ на открытую дорогу! — съ уваженіемъ въ голос сказалъ Монде. — Вы знаете, въ прошлые выборы онъ въ Верхней Саво избранъ былъ почти единогласно… Мы боимся только, что если и Сена станетъ на его сторону, онъ совсмъ о насъ забудетъ…
— Да,— съ гордостью подтвердила Сусанна,— онъ очень популяренъ. Твердость и благоразуміе его намреній, ясность принциповъ обезпечиваетъ ему успхъ повсюду… Но только, политика занимаетъ такое большое мсто въ его жизни… теперь, когда онъ принадлежитъ всему свту, на нашу долю почти ничего не достается.
— Что вы хотите! Это судьба всхъ замчательныхъ людей… а онъ человкъ замчательный, въ полномъ смысл этого слова. Я всегда былъ высокаго мннія о немъ, даже когда помогалъ ему справляться съ латинскими упражненіями… потому что въ латыни онъ силенъ никогда не былъ. Тмъ не мене, я ему удивляюсь, онъ превзошелъ мои ожиданія! Когда я вижу чего онъ достигъ въ эти четыре года!.. какъ онъ геніально… да, прямо геніально… организовалъ охранительныя силы и побдилъ сопротивленіе радикаловъ, мудрость его предложеній, его удивительный тактъ, краснорчіе…
Здсь Сусанна со скромностью прервала его:
— Надо еще принять во вниманіе поддержку, оказанную ему страной и въ особенности…
— Поддержку? Гмъ! Кто же его поддерживалъ, я васъ, спрошу?
— Да вс т, которые примкнули къ его партіи, такіе публицисты, какъ Пейро и депутаты, какъ Торнъ и монсеніоръ Руссель…
Монде покачалъ головой:
— Пейро… Торнъ… моньсеніоръ Руссель… Желалъ бы я посмотрть, чтобы стали эти господа и ихъ друзья длать безъ Мишеля! Нтъ, нтъ, я убжденъ въ томъ, что онъ одинъ вынесъ на плечахъ все зданіе. И знаете почему? Потому что онъ видитъ лучше другихъ!.. Вс эти господа, просто шуты гороховые, и думаютъ только объ одномъ, какъ бы набить карманъ. Онъ же человкъ съ характеромъ, съ идеалами, съ убжденіями, съ твердой волей,— все это рдко встрчается, вотъ почему онъ одинъ только и можетъ насъ спасти… Онъ должно быть сильно перемнился съ тхъ поръ, какъ судьба заставила его играть такую высокую роль?
— О, нтъ, Боже мой! Онъ все тотъ же, ни мало не измнился, напротивъ: добръ, ровенъ, прежде всего мыслитель, всегда спокоенъ, среди самыхъ горячихъ схватокъ… Сегодня онъ долженъ произнести большую рчь и если вы увидите его за завтракомъ…
Монде прервалъ:
— Какъ, онъ говоритъ, а вы не въ палат?..
— Нтъ. Онъ не любитъ, чтобы я была тамъ, когда онъ говоритъ… Я съ своей стороны то же: вс будутъ на меня смотрть… вы знаете, что у меня самолюбіе направлено въ другую сторону…
— Знай я это, я пріхалъ бы вчера вечеромъ… Легко бы могъ пріхать… какая жалость, что я не зналъ! Объ чемъ же онъ говоритъ?
— Относительно предложенія уничтожить законъ о развод.
Монде открылъ удивленно глаза.
— Почему же онъ хочетъ уничтожить разводъ? — вскричалъ онъ.— Разводъ необходимъ, разводъ иметъ свои основанія, разводъ…
Сусанна съ живостью прервала его:
— О, Мишель приводитъ вскія основанія! Если бы вы слышали его, вы бы согласились съ нимъ… Надо помнить, что въ его систем семья, общество, церковь, занимаютъ одинаковое мсто. Все это святое… и должно уважать его неприкосновенность… Я не могу вамъ хорошенько все это растолковать, но онъ удивителенъ, когда коснется этихъ вопросовъ… Я убждена, что онъ будетъ имть громадный успхъ сегодня.
Честное лицо Монде по прежнему выражало удивленіе, но онъ не желалъ противорчить своей собесдниц.
— Вы были бы хорошимъ депутатомъ,— сказалъ онъ, улыбаясь.— Да, да, вы оказываете Мишелю гораздо большую поддержку, чмъ всякіе Торны и Руссели. Очевидно, у него есть свои основанія, разъ вы это говорите, и такъ какъ онъ не пойдетъ противъ своихъ убжденій, то значитъ вритъ въ свои доводы, но онъ задумалъ трудное дло, трудное дло…
Въ эту минуту бесда была прервана: дверь отворилась, и не предупреждая о себ, вошла хорошенькая молодая двушка. Дти побжали къ ней на встрчу, чтобы обнять ее. Она погладила по голов Анни и протянула руку Сусанн, свазавшей ей:
— Здравствуйте, Бланка!..
— Я намрена отобдать у васъ безъ церемоніи,— объяснила та,— если этимъ не причиню вамъ безпокойства…
— Вы сами отлично знаете, что мы всегда рады вамъ… Къ тому же у насъ сегодня старый другъ…
Бланка, не обратившая вниманія на Монде, посмотрла на него и повернулась къ нему съ протянутой рукой:
— M-eur Монде!..
— M-llе Эстевъ!.. Я не смю больше васъ звать просто Бланкой… Я не видлъ васъ ужь лтъ пять, за это время вы такъ измнились, такъ измнились!..
Отецъ Бланки, Рауль Эстевъ, такъ же уроженецъ Верхвей Савойи, былъ третьимъ въ тсномъ, дружественномъ союз Тессье и Монде. Это былъ талантливый инженеръ, дятельный, предпріимчивый, полный широкихъ плановъ, и умеръ въ полномъ цвт силъ — погибъ при одной жедзнодорожной катастроф, оставивъ жену и дочь въ положеніи, если не беннадежномъ, то во всякомъ случа крайне затруднительномъ.
Тесье, ввявши на себя заботу о ихъ длахъ, вмсто непрактичнаго опекуна, при помощи удачныхъ операцій составилъ довольно значительный капиталъ, который обезпечивалъ будущее Бланки. Что же касается г-жи Эстевъ, то, поговоревавъ, она вышла вновь замужъ, не дождавшись конца траура, за очень богатаго и пустого клубмена, Керіе. У ней не было дтей отъ второго брака, который бросилъ ее въ вихрь свтской жизни, въ которой всегда влекли ее вкусы.
Когда ея дочь, похожая на нее боле лицомъ, чмъ характеромъ, выросла, она стала тяготиться ею. Она относилась къ дочери съ полнымъ равнодушіемъ, и Бланка, которую не любилъ и Керіе, такъ какъ она питала въ нему глухую антипатію, совершенно вмст съ тмъ чуждая вкусамъ той среды, въ которой жила ея мать, мало по малу стала отдаляться отъ своей семьи и сдлалась почти пріемной дочерью Сусанны. Монде зналъ ея положеніе. На его глазахъ почти выросла Бланка, обыкновенно сопровождавшая Тесье въ ихъ лтнихъ поздкахъ. Но уже четыре года, какъ онъ ее не видлъ, а за это время она значительно перемнилась, развилась, похорошла. Теперь это была стройная и изящная молодая двушка, въ которой было нчто большее чмъ одна красота юности. Безъ сомннія она была хороша собой, но особою, скромною и не кидающеюся въ глаза красотой, которую не замчалъ глазъ профана. Повидимому черты еялица были неправильны, и это мшало замтить разсянному взгляду ихъ тайную, своеобразную гармонію. Ея волосы на первый взглядъ казались слишкомъ блокурыми и не подходили къ ея блоснжному цвту лица, съ тою преувеличенною нжностью, которую видишь на эстампахъ, длинныя рсницы осняли глаза, какъ бы желая скрыть странный голубой цвтъ ихъ, ясный блескъ, мягкое выраженіе. Чтобы вникнуть въ ея прелесть, надо было долго и внимательно всматриваться. Надо было видть ея походку, медленныя движенія, замтить эту затаенную въ себ грацію. Нужно было слышать какъ она говоритъ, ея голосъ одновременно глубокій и кристаллическій, придававшій особую прелесть самымъ незначительнымъ словамъ. Надо было наблюдать ея позы, жесты, вдыхать особую атмосферу, которая окружала ее. И мало по малу васъ схватывала эта внутренняя, скрытая жизнь, не стремившаяся обнаружить себя, но полная тайнаго очарованія.
— Сегодня Тесье былъ великолпенъ,— сказала Бланка садясь въ третье кресло Людовика ХІП.
Она казалось была въ сильномъ волненіи и точно принесла съ собою отголосокъ парламентской бури.
— Вы были въ палат? — спросилъ Монде.
— Да… я была съ г-жею де-Торнъ… Она его никогда до сихъ поръ не слышала, можете себ представить.
— Такъ же какъ и я,— отозвался Монде.
— И я,— прибавила Сусанна съ улыбкой.
— Вамъ не нужно слушать его въ палат,— сказала Бланка,— когда вы слышите его постоянно, когда онъ разсказываетъ вамъ о всхъ своихъ планахъ! Но сегодня онъ былъ краснорчивъ и увлекателенъ, какъ никогда…
— Значитъ его предложеніе прошло? — спросила Сусанна.
— Нтъ… Но успхъ все же былъ полный… Фурре предложилъ предварительный вопросъ, стоитъ-ли палат выслушивать докладъ… вы понимаете? Предварительный вопросъ по поводу предложенія Тесье, какъ вамъ это нравится!.. Большинствомъ ста голосовъ тотчасъ же запросъ отвергли… Неотложность такъ же приняли, но къ несчастью только посл вторичнаго голосованія и всего 15 голосами… Палата шумла, волновалась, правая ворчала, лвая апплодировала… И среди этого волненія его звучный, чистый голосъ гремлъ, покрывая гамъ и крики. Бсновались даже въ трибунахъ, которыя были биткомъ набиты. Я не понимаю, какъ онъ въ состояніи выдержатъ и одолть такую бурю. Вдь вы знаете: онъ остается совершенно спокоенъ, когда все кругомъ неистовствуетъ.— Говоря это, она пришла въ экстазъ, голосъ ея дрожалъ отъ скрытаго волненія.
Монде покачалъ головой и сдлалъ жестъ, выражавшій неодобреніе.
— Зачмъ Мишель вздумалъ поднять такой вопросъ, какъ вопросъ о развод? — спросилъ онъ.— Есть проблемы, которыхъ лучше не касаться. Время отъ времени ихъ ршаютъ въ томъ или иномъ смысл, но затмъ лучше ихъ оставить въ пово. Чтобы ни говорилъ въ данномъ случа законъ, но онъ во всякомъ случа еще не устарлъ и перемны едва-ли поведутъ къ чему либо.
— Мишель васъ обратитъ въ свого вру,— сказала Сусанна, прежде чмъ молодая двушка успла возразить Монде.— Да вотъ и самъ онъ. Въ самомъ дл, онъ входилъ. Это былъ высокаго роста человкъ, съ ршительной фигурой, рзко очерченнымъ профилемъ, темные волосы острижены подъ гребенку, усы закручены вверхъ.
— Bonjour! — сказалъ онъ. А! Монде! какой благопріятный втеръ занесъ тебя въ нашу сторону?
И протянулъ другу руку.
Но Монде слишкомъ хорошо зналъ Мишеля, чтобы не уловить или не угадать скрытой холодности въ его голос, несмотря на сердечность словъ и жеста.
— Меня вызвало маленькое дло насчетъ наслдства моей тетки,— отвчалъ онъ.— Меня вызвалъ нотаріусъ, но какъ бы ни было я пробуду здсь не долго, не боле двухъ дней.
— Какъ, два дня! — вскричалъ Мишель, и на этогь разъ съ боле искренней сердечностью.— Но если ты хочешь продлить свой отпускъ, я могу похлопотать!
— Ты хорошъ съ министромъ?
— Я? на ножахъ. Тмъ не мене я готовъ сдлать все, что отъ меня зависитъ, если только что нибудь значу.
— То, что ты говоришь мн, мой милый,— началъ Монде,— для человка желающаго всеобщаго возрожденія…
Но Мишелъ повернулся въ m-lle Эстевъ и не слушалъ его боле.
— Какъ я радъ, что вамъ пришло на мысль провести у насъ сегодня вечеръ, Бланка,— сказалъ онъ, беря ее за руку.
Она вся просіяла. Онъ продолжалъ, указывая жестомъ на молодого человка, вошедшаго вмст съ нимъ, но оставшагося незамченнымъ:
— Я долженъ вамъ представить Мориса Пейро, кажется вы еще не знакомы съ нимъ, хотя онъ постоянно бываетъ у насъ въ дом.
Молодой человкъ поклонился, между тмъ какъ Бланка произнесла:
— Я васъ постоянно читаю.
Тутъ Тесье, съ нсколько нервной подвижностью, обратился въ жев:
— Мы сейчасъ сядемъ за столъ,— неправда ли? надо поскоре пообдать. У Пейро корректуры, которыя надо исправить сегодня же.
— Обдъ готовъ,— отвчала Сусанна.— Ужь больше получаса какъ мы ждемъ тебя.
Въ тхъ фразахъ, которыми перекинулся Мишель съ присутствующими явившись изъ палаты, не было ничего, абсолютно ничего особеннаго. Почему же Монде испытывалъ тягостное безпокойство и никакъ не могъ совладать съ этимъ чувствомъ, преодолть его? Почему странное предчувствіе глухою тоской сжало его сердце? И что-то грозящее, какая-то надвигающаяся опасность почуялась въ этомъ смутномъ, болзненномъ впечатлніи! Истинные друзья порою испытываютъ эти таинственныя предчувствія, обязанныя имъ безъ сомннія глубиною своей преданности.
Обдъ былъ сервированъ съ благородною простотой: одинъ изъ тхъ ничмъ не выдающихся обдовъ, показывающихъ, что хозяева не придаютъ ему никакого значенія. Разговоръ вертлся исключительно около политики. Пейро овладлъ имъ и перетряхивалъ вопросы, о которыхъ трактовалось на засданіи того дня. Онъ говорилъ съ рдкимъ искусствомъ, изобильно уснащая рчь метафорами и сравненіями, вставляя психологическія замчанія и нравственныя сентенціи. Монде возражалъ ему съ обычною, характеризовавшею его, прямотою и здравымъ смысломъ. Мишель разсянно слушалъ ихъ однимъ ухомъ, не говоря ничего или подавлялъ другихъ авторитетнымъ и нервнымъ тономъ, вставляя замчанія, нетерпящія возраженій.
— Вы судите какъ наблюдатель, любопытный, литераторъ,— рзко сказалъ онъ Пейро, когда тотъ привелъ интересный случай развода.— Въ сущности я всегда удивлялся, что вы на нашей сторон. Вы интересуетесь дломъ лишь постольку, поскольку оно даетъ вамъ матеріалъ для философствованія. Ваши убжденія ничто иное какъ отвлеченная спекуляція. Вы любите изучать вопросъ со всхъ сторонъ, поворачивать его подъ всевозможными углами зрнія, разсматривать его со всхъ точекъ, а это безполезная и опасная игра. Мы, наоборотъ, мы не философы, а люди практическіе. Мы желаемъ прежде дйствовать, а потомъ мыслить, такъ какъ это единственный способъ что либо сдлать. Замтьте, что это не мшаетъ намъ отлично знать, чего мы хотимъ. За послднія двадцать лтъ во Франціи все разстлилось и расползлось. Мы перестраиваемь, вотъ и все. Мы явились въ полуразрушенный домъ и желаемъ отстроить его заново, согласивъ вс части. Поэтому-то мы и отвергаемъ вашу психологію и наша мораль гораздо проще вашей.
— Ты говоришъ словно въ парламент,— сказалъ Монде.
— Нимало. Въ палат я говорю длинне, повторяю и разжевываю. Впрочемъ по существу ты правъ. Чего же ты хочешь отъ меня? У меня нтъ двойныхъ убжденій, однихъ для публики, другихъ для интимнаго вружка. Ты видишь меня такимъ же, какъ и весь свтъ, старина!.. И это тебя не должно удивлять: вдь ты знаешь меня съ дтства!
Монде, любившій пошутить, принялъ ироническій видъ.
— Мн всего ясне,— сказалъ онъ,— изъ твоей сегодвяшней рчи одно, что ты сжегъ свои корабли!..
И обратясь въ Сусанн онъ продолжалъ, какъ будто въ удивленіи:
— Неправда ли, это ясно?.. Вы можете теперь быть совершенно спокойны… Могло-бы великому человку придти на мысль покуситься развестись съ вами — а посл сегодняшней рчи, все кончено, онъ сковалъ самого себя на вки.
И добрякъ Монде захохоталъ. Но никто не поддержалъ его. Сусанна принужденно улыбнулась. Мишель пожалъ плечами. Посл короткаго молчанія, Пейро возразилъ:
— Вы можете быть спокойны, г. Монде. Но знаете ли, что составляетъ самую сильную сторону Тесье? Не его краспорчіе, не талантъ: главнымъ образомъ характеръ и то, что его дло не расходится со словомъ, и въ особенности бевупречная семейная жязнь.
Монде обмнялся взглядомъ съ Сусанной, напоминая ей, что это именно то, что онъ самъ всегда говорилъ. Но Мишель рзко возразилъ:
— У насъ этого рода вещи не имютъ того значенія, какое вы имъ придаете.
— Они значатъ быть можетъ гораздо боле, чмъ вы думаете, вы, репутація котораго беэукоризненна,— отвчалъ Пейро. — Торнъ не разъ говорилъ со мною на этотъ счетъ, а вы знаете, какъ онъ проницателенъ. ‘Мы — странный народъ,— говорилъ онъ,— добродтель кажется всегда намъ немного смшной, и тмъ не мене, мы въ ней безконечно нуждаемся и преклоняемся передъ ней’. И я съ своей стороны думаю, что Торнъ ни мало не обманывается.
— Несмотря на это,— возразилъ Тесье,— люди, очень мало щепетильные, длаютъ прекрасную карьеру въ нашемъ обществ. Возьмите хотя бы Диля. Вотъ ужь не скажете про этого человка, что онъ обязанъ своимъ успхомъ добродтели! A между тмъ, вопреки скандальнымъ исторіямъ, которыя разсказываютъ о немъ, Диль сидитъ себ на своемъ посту и ничмъ его не сдвинуть съ него. Посмотрите такъ же, Компель: тутъ еще странне. Явно замаранная репутація, а пользуется всеобщимъ уваженіемъ. Въ прошломъ у него всевозможныя грязныя исторіи съ жещиинами, денежныя аферы земного свойства, а онъ ни мало не смущается. Значеніе его возростаетъ. Самые противники его признаютъ, что въ качеств президента совта онъ достоинъ полнаго уваженія. Разв это не правда?
Повидимому слова Мишеля ни мало не поколебали Пейро:
— Все это не столь убдительно, какъ кажется съ перваго взгляда,— возразилъ онъ.— Комбель и Диль — исключенія: зло помогаетъ ихъ успху. Они дошли до такой черты, что могутъ все себ позволить: ничто уже не можетъ ихъ сдлать черне, чмъ они есть. У нихъ нтъ боле репутаціи, которую можно было бы скомпрометировать… Они защищены отъ всхъ нападеній. О нихъ все сказали, боле нельзя ничего сказать. Они прошли черезъ огонь и воду, чрезъ вс скандалы.
— Мн кажется, Пейро,— сказалъ Мишель,— что вы противорчите самому себ.
— Увряю васъ, что нтъ. Позвольте мн кончить. Если все это сходитъ имъ съ рукъ и не мшаетъ успху, то это потому, что они обладаютъ добродтелью, замняющею вс другія: наглостью.
— Ну, это парадоксъ!
— Никогда! Дло въ томъ, что это врно относительно ихъ однихъ, такъ какъ они своего роды монстры, какъ такіе они и не подходятъ подъ общее правило. Но попробуй другой человкъ сдлать или только покуситься сдлать хотя одну десятую того, что они сдлали и онъ погибъ! И если это честный человкъ, въ истинномъ значеніи этого слова, надо еще мене, чтобы погубить его: достаточно малйшей ошибки, слабости, пустяка.
— Я,— сказалъ Монде, слушавшій съ величайшимъ вниманіемъ,— я думаю, что г. Пейро правъ: прощаютъ только злодямъ. Смотри, Мишель, держи ухо востро! Ты осужденъ на вчную добродтель, мой милый!
— Все, что я сказалъ по этому поводу, не касается Тесье,— возразилъ Пейро,— онъ даже не знаетъ, что такое раскаяніе, такъ какъ ни разу не сдлалъ ложнаго шага.
Никто не отвчалъ на эти слова. Воцарилось молчаніе. Наконецъ Мишель заговорилъ съ большимъ добродушіемъ, чмъ до того:
— Вы знаете, мои дти, что у всякаго есть свои слабости, свои недостатки и больныя мста, даже когда люди и не длаютъ чего либо подобнаго, что совершаютъ Дили и Комбели, они стоютъ другъ друга. Что вы хотите? Мы рабы своей судьбы. Моя ведетъ меня по прямой линіи, и я долженъ слдовать за ней! Если ужь вы хотите знать, то признаюсь вамъ, что порою мн становится тошно отъ собственной добродтели… Линія моя скучновата. Да! Но я никогда съ нея не сойду, быть можетъ въ силу того, что и на моей дорог много пріятнаго.
При этихъ словахъ онъ повернулся въ жен, которая ему улыбнулась.
— Быть можетъ также,— продолжалъ онъ,— я инстинктивно чувствовалъ то, что высказалъ Пейро, хотя я и не психологъ, и не философъ. Быть можетъ я предчувствовалъ что добродтель — сила. Нами всегда руководитъ разсчетъ.
— Вотъ видите, вы кончили тмъ, что признали справедливость моихъ словъ,— торжествовалъ Пейро.— Знаете ли, что сказалъ о васъ Торнъ, между прочимъ: для Тесье, корректность — талисманъ.
— Но во всякомъ случа это странно,— замтилъ Монде, что прямо противуположныя вещи могутъ способствовать успху. Что Диль обязанъ быть порочнымъ и погибъ бы, если бы вздумалъ обратиться въ честнаго человка, а Тесье обязанъ быть добродтельнымъ, и ему не простятъ малйшей оплошности.
— Да, это странно,— согласился Пейро,— но тмъ не мене это такъ. И быть можетъ это и лучше! это расширяетъ бездну, лежащую между добрыми и злыми.
— Оставьте,— заключилъ Мишель,— справедливости произнести послднее слово: наступитъ день возмездія для Комбеля, Диля и имъ подобнымъ! Теперь имъ удивляются, говорятъ о нихъ: они сильны! A это все покрываетъ. Успхъ въ глазахъ черни все оправдываетъ. Но подуетъ другой втеръ, и тогда, друзья мои, картина перемнится! Мы уже видли тому примръ: вспомните дло Каффареля, и обстоятельства ему предшествовавшія. Мы еще будетъ присутствовать при послднемъ суд!
Встали изъ-за стола. Мишель произнесъ свою тираду стоя и заключилъ ее широкимъ, красивымъ жестомъ. Затмъ вс перешли опять въ маленькую столовую, гд Сусанна, съ помощью Бланки, сервировала кофе. Пейро, проглотивъ быстро свою чашку, вышелъ, извинаясь неотложными длами. Кружокъ пріобрлъ тогда еще боле интимный характеръ. Тесье, не курившій самъ, предложилъ сигару Монде.
— У тебя добрыя сигары,— вскричалъ тотъ, посл перваго же клуба дыма,— вдь ты ими не пользуешься? Вроятно держишь для политическихъ друзей?
— Конечно.
— A тебя часто они навщаютъ?
Сусанна отвтила за Мишеля:
— Почти каждый день кто либо бываетъ.
— Вамъ то же приходится и самимъ много вызжать?
— Боле чмъ мн было бы желательно во всякомъ случа,— сказалъ Мишель.
— Это должно тебя развлекать?
— Ахъ, весьма мало, увряю тебя! Видишь ли, ведя спокойную жизнь въ этомъ миломъ уголк Анеси, гд одинъ день похожъ на другой, ты вообразить себ не можешь, до чего порою я устаю и душею и тломъ отъ этой жизни, до чего она мн надодаетъ… Она наваливается на меня какъ гора, и я не могу изъ-подъ нея выбиться…
— Я бы не могъ жаловаться на твоемъ мст: такой человкъ, какъ ты, который столько длаетъ…
— Увряю тебя, что выдаются минуты, когда мн отвратителенъ видъ лица человческаго… Мн хочется убжать куда нибудь отъ нихъ и этой суеты, скрыться гд нибудь съ семьей… и нсколькимя друзьями… да, съ немногими друзьями… и тамъ проводить скромную жизнь, безъ борьбы, безъ заботъ, безъ мысли…
Между тмъ какъ Мишель говорилъ это, Монде съ выраженіемъ удивленія вопросительно глядлъ на него.
Мишель замтилъ этотъ пристальный взглядъ, ему стало неловко и онъ остановился.
— Мн странно слышать такія слова,— сказалъ ему его другъ посл короткаго молчанія,— отъ человка, преслдующаго великую цль, занятаго разршеніемъ такихъ важныхъ во всхъ отношеніяхъ вопросовъ, желающаго поднять нравственность страны, улучшить міръ. Что если бы твои собратья или выборщики услышали тебя…
Мишель прервалъ его, пожавъ плечами:
— Но они не слышутъ меня!.. Они видятъ только мой вншній обликъ, лишь то, что видятъ вс… внутренняя моя жизнь для нихъ сокрыта… они не знаютъ другого, истиннаго Тесье…
Голосъ его сталъ глухъ.
— Неужели же ты хочешь этимъ сказать,— спросилъ Монде, и въ голос его зазвучала тоскливая нота,— что твоя ролъ только поза?.. что въ душ ты такой же скептикъ, какъ и другіе?… Что не вра въ добро движетъ тобою, а…
Тесье вскричалъ:
— Конечно, нтъ!… Я врю въ то, что цлаго и тому, что говорю и всми силами желаю блага родин… Но что ты хочешь! Выпадаютъ часы упадка духа, слабости, даже сомнній… сомнній въ себ… Ты видишь меня именно въ одинъ изъ такихъ несчастныхъ часовъ.
— Я не могу тебя хорошенько понять,— возразилъ Монде,— казалось бы въ самомъ дл своемъ ты долженъ бы почерпать новыя силы, и чувство исполненнаго долга должно бы длать тебя счастливымъ…
Тутъ, повернувшись къ Сусанн, молча слушавшей ихъ, онъ прибавилъ:
— Какъ вы это позволяете ему такъ говорить?
— Что же мн съ нимъ сдлать? — отвчала та.— И такія минуты находятъ на него чаще, чмъ вы думаете… Если бы вы знали, какъ онъ нервенъ!.. Эта публичная жизнь пожираетъ его здоровье и силы… а также отчасти и его сердце… Я часто проклинаю всю эту политику, я желала бы предохранить его отъ этой пьевры… но это невозможно: онъ останется на своемъ посту до послдней крайности.
Съ минуту помолчали.
— Во всякомъ случа,— сказалъ наконецъ Монде серьезнымъ тономъ,— для такого человка, какъ онъ,— горячаго, энергичнаго, умнаго, необходима кипучая дятельность… Это даетъ исходъ его нервной силы… Безъ того, быть можетъ, сударыня, вамъ приходилось бы еще боле безпокоиться за него.
— Вообще же, все это не такъ важно, какъ кажется,— заключилъ разговоръ Мишель.— Такъ или иначе приходится склоняться передъ судьбой, и нести выпавшій на долю крестъ.
Съ этими словами онъ всталъ и подслъ въ Бланк, которая сидла въ сторон, не принимая участія въ разговор. Онъ въ полголоса сталъ бесдовать съ нею, между тмъ какъ Сусанна продолжала толковать съ Монде. Это двойное а parte продолжалось довольно долго.
Наконецъ Монде звнулъ раза два и Сусанна вскричала:
— Ахъ, вы я вижу утомлены, а я кажется бы всю ночь на пролетъ говорила, говорила…
— Это все желзная дорога виновата, сударыня… эта дьявольская желзная дорога, на человка непривычнаго…
— Ваша комната вроятно уже готова. Позвольте мн васъ привести туда, я посмотрю, все-ли въ порядк…
Она поднялась, Монде попрощался съ Бланкой и Мишелемъ и вышелъ за Сусанной.
Нсколько мгновеній въ комнат царствовало молчаніе. Бланка и Мишель, обмнявшись быстрымъ взглядомъ, одновременно повернулись къ двери и прислушивались къ удалявшемуся шуму шаговъ, заглушенному наконецъ коврами. Потомъ они вновь посмотрли другъ другу въ глаза и Мишелъ, опустившись на колни у ногъ двушки, покрылъ ея руки поцлуями. Такъ оставалисъ они, замерли, молча, прижавшись другъ въ другу, изливая въ этихъ ласкахъ, какія только и могли себ позволить, всю сладкую муку своихъ безразсудныхъ желаній, свою болзненную любовь, лишь увеличенную безполезной борьбой съ долгомъ, которая мучила и вмст возбуждала ихъ, и передъ которою ихъ воля была безсильна.
Безъ словъ они съумли все сказать другъ другу. Руки Бланки слабо трепетали въ рукахъ Мишеля, ихъ дыханіе становилось бурнымъ. Чувство, поднявшееся въ нихъ, было подобно разршившейся бур, которую весь вечеръ предчувствовалъ честный Монде. Но вотъ глухой шумъ, скрипъ пола, ничтожный шорохъ заставилъ ихъ вздрогнуть въ ужас, Мишель поднялся и сказалъ торопливо:
— Пока мы одни…
Онъ вынулъ письмо изъ кармана, протянулъ его Бланк и она быстро спрятала его за корсажъ, а въ обмнъ дала другое. Когда онъ вновь взялъ ее за руки, молодая двушка спросила:
— Чтo вы мн пишете въ этомъ миломъ письм?
Тотъ отвчалъ:
— Вы увидите… Все тоже самое! что я васъ люблю… что я васъ люблю и что я несчастенъ…
Она пожала ему руки:
— Несчастны?
— О, не теперь, не въ эти рдкія мгновенія, когда я съ вами наедин, возл васъ, когда я тшу себя иллюзіей, что вы моя!.. Но остальное время, постоянно!.. Когда я одинъ — я думаю о васъ. Мысль о васъ преслдуетъ меня повсюду. Чтобы я ни длалъ, чтобы ни говорилъ, я длаю и говорю совершенно машинально, мысль моя занята вами… Сегодня, напримръ, на трибун…
Она прервала его:
— Вы такъ хорошо говорили!..
— Не знаю, я не слышалъ!.. Я думалъ, какъ всегда, о васъ.
— Вы даже не смотрли на меня!..
— Потому что я говорилъ… ахъ, вы отлично это понимаете!.. я говорилъ наперекоръ самъ себ, своему сердцу!.. Монде сказалъ правду, хотя и невольно: да, я сжегъ свои корабли… увы, вс наши надежды! Я переживалъ мучительныя минуты, точно я самому себ вырзывалъ сердце… Вс планы, которые я постоянно строю съ тхъ поръ, какъ полюбилъ васъ, рушились… съ каждой фразой, которую я произносилъ, мн становилось ясно какъ день, что вы никогда не будете моею… я самъ, своими руками разрушилъ нашу послднюю надежду, изломалъ послднюю доску, на которой мы могли бы спастись… мн хотлось закричать отъ боли, такъ жгли меня собственныя слова…
Бланка слушала его удивленно. Изъ устъ ея излетло лишь короткое ‘о!’.
— Да,— продолжалъ онъ,— я не говорилъ вамъ объ этомъ никогда, но часто думалъ… Все таки у насъ было средство въ рукахъ — разводъ.
Она сдлала жестъ, какъ будто хотла закрыть ему ротъ рукой:
— Не говорите этого, Мишель! не говорите такихъ вещей, прошу васъ!.. Зачмъ вы это говорите? Вы вдь отлично знаете, что все это одн слова, что это невозможно!..
— Невозможно, это врно, вы говорите правду… Но я долго думалъ и подъ конецъ мн стало казаться это не столь уже невозможнымъ… Эта идея меня преслдовала… Наконецъ я захотлъ побдить ее…
— И хорошо сдлали! Дорогой, не забывайте того, что вы сами такъ часто говорили мн: мы господа своихъ чувствъ, но не дйствій, и мы имемъ право… врно-ли это? я не знаю… мы имемъ право любить другъ друга, такъ какъ этимъ мы никого не заставляемъ страдать…
— Да, это врно, я это говорилъ, я думалъ это и до сихъ поръ еще думаю, но у меня нтъ боле силъ, я васъ слишкомъ люблю!..
— Никогда не ‘слишкомъ’!..— возразила она, прижимаясь къ нему.
— Да, да, я долженъ быть мужественнымъ… но я ненавижу, я презираю самого себя за то, что не могъ съ собою справиться! Я возмутилъ ваше спокойствіе, я укралъ у васъ счастье, которое судьба послала-бы вамъ на долю…
— Не говорите этого, вдь я счастлива!
И желая утшить любимаго человка, который видимо страдалъ, она почти материнскимъ движеніемъ ласкала его волосы. Такъ замерли они, почти счастливые, все забывъ,— самихъ себя, раздлявшія ихъ препятствія, все — что жизнь и долгъ клали между ними, что мшало слиться имъ, медленно сближавшимся, устамъ, они все забыли, ничего не видли, поглощенные всецло своей страстью, наклонившись надъ жарко дышущей бездной, кружившей имъ головы,— когда дверь комнаты безшумно отворилась, и они не видли, какъ вошла Сусанна, остановилась на порог, сдлала шатъ впередъ, прижимая руку къ сердцу, блдная какъ полотно, готовая вскрикнуть… Но она не вскрикнула, не выдала своего присутствія ни малйшимъ шумомъ, и такъ-же быстро удалилась какъ и вошла.
Еще нсколько времени они оставались очарованные, глядя въ глаза другъ другу, обмниваясь лишь отдльными безсвязными словами.
Наконецъ они какъ-будто устали отъ этой напряженной борьбы съ неудовлетворенной страстью, перемнили позы и когда Сусанна вновь вошла, и какъ ни въ чемъ не бывало присоединилась къ ихъ бесд, въ нихъ уже ничего не было, кром обычной привтливости! Когда пробило десять часовъ, слуга явился доложить, что карета m-lle Эстевъ ждетъ ее.
Бланка встала, пожала руку Мишелю и обняла Сусанну, которая поблднла и закрыла глаза…
Но ни слова, не жеста, ничего не вырвалось у нихъ, чтобы обнаружило разыгравшуюся между этими тремя людьми драму.
Однако, когда Бланка удалилась, Мишель замтилъ, что жена его блдна, утомлена и едва держится на ногахъ:
— Что съ тобою? — спросилъ онъ съ участіемъ.
Она отвчала самымъ естественнымъ голосомъ:
— Я чувствую себя не очень хорошо сегодня…
— Не очень хорошо? — переспросилъ мужъ съ тревогой.
— О, это пустяки, не безпокойся… я немного устала… пришлось сдлать столько покупокъ, бгать по магазинамъ… За ночь все какъ рукой сниметъ. Покойной ночи!..
Она подставила ему свой лобъ. Онъ прижалъ къ нему горвшія губы.
— Ты тоже пойдешь спать?— спросила она.
— Нтъ, еще слишкомъ рано. Мн надо еще кое-что сдлать… Я буду работать въ кабинет…
Онъ взялъ лампу и первый вышелъ.
Она повторила то, что говорила ему каждый вечеръ:
— Не утомляй себя слишкомъ!
Онъ на порог обернулся и отвтилъ тоже заученной фразой:
— Не бойся… Ты знаешь, какъ я разсудителенъ!..
Когда-же дверь за нимъ захлопнулась, Сусанна безъ силъ упала въ кресло, давъ волю душившимъ рыданіямъ. Она не могла сомнваться въ томъ, что видла собственными глазами. Но какъ вс, кого настигнетъ несчастіе внезапно, она еще все не могла сообразить всей его глубины. Она мысленно повторяла:— Все кончено! — не проникая въ значеніе этихъ трагическихъ словъ. Она спрашивала себя: что длатъ теперь? не угадывая еще всей безнадежности этого вопроса. И тихо проходили глухіе ночные часы въ этихъ смутныхъ терзаніяхъ.
Мишель не работалъ. Свъ къ своему столу, онъ отпихнулъ груды наваленныхъ на немъ бумагъ, и вынувъ изъ кармана письмо Бланки, принялся его читать и перечитывать. Прежде чмъ сжечь его, какъ всегда длалъ, онъ выписалъ, чтобы присоединить къ нкоторымъ своимъ интимнымъ бумагамъ, слдующее мсто изъ письма, заставившее его предаться самимъ сладкимъ мечтамъ.
‘… Я еще не говорила вамъ, что послднее время меня преслдуетъ какой-то странный бредъ. Я много думала о нашей любви, безъисходной, преступной, ужасной и мн становилось такъ грустно, я теряла всякую надежду. Я ничего не видла въ будущемъ и мн казалось, что моя голова разорвется отъ скорби и усталости. Но внезапно, представивъ себ чмъ я могу и чмъ должна быть для васъ, я испытываю глубокое, сладкое успокоеніе… Мн становится яснымъ, что между нами существуетъ нерасторжимая исключительная связъ, родъ братства въ любви. Я для васъ боле чмъ сестра, потому что между нами тайна, боле чмъ другъ, потому что я энаю, какъ вы меня любите, боле чмъ жена — мы такъ рдко бываемъ вмст одни, что я не могу васъ утомить, наскучить вамъ, боле чмъ любовница, такъ какъ въ нашей любви нтъ ничего темнаго. Если бы намъ пришлось разстаться, мы вспоминали бы другъ о друг безъ горечи и угрызеній. Эти мысли длаютъ меня совершенно счастливой и я спокойно засыпаю, а этого я уже давно не знаю…’
Мишель долго мечталъ, надъ этими строками письма, наполнявшими его заразъ безконечной радостью отъ сознанія, что онъ такъ любимъ, и вмст безнадежностью, такъ какъ онъ понималъ, что надо почти не человческія усилія, чтобы воспрепятствовать этой великой любви перейти предлы дозволеннаго. И онъ такъ же, какъ и та, которая еще рыдала въ маленькой заброшенной гостиной, спрашивалъ себя: ‘Что длать?’ И если онъ не ощущалъ, какъ она, смертельной раны, опустошающей сердце, то все же съ мучительной тоской измрялъ бездну, разверзшуюся передъ нимъ и то безконечное пространство, которое отдлило его на всегда отъ счастья. Между тмъ Бланка, пройдя черезъ роскошный вестибюль равнодушнаго дома матери, гд ея сердце никогда не находило отклика, заперлась въ своей спальн, такъ же съ тою цлью, чтобы прочитать письмо Мишеля:
‘…О, если бы вы знали,— писалъ онъ,— какъ я васъ благословляю, какъ я благодаренъ вамъ!.. Если бы вы знали, какой благородной и великодушной я васъ нахожу, какъ я обожаю васъ за эту любовь, которая ни на что не разсчитываетъ, которая вся — самопожертвованіе!.. До сихъ поръ жизнь моя была слишкомъ увлечена вншними интересами, чувства не играли въ ней большой роли, вы первая озарили передо мною тайны сердца. Я понялъ теперь многое, смыслъ чего прежде ускользалъ отъ меня, я понялъ такія вещи, которыя прежде были для меня закрыты. Да, я понялъ, я чувствую, что для насъ настала новая жизнь, которая принадлежитъ только намъ двоимъ. Я понимаю, чувствую все, что есть глубокаго, скорбнаго, жестокаго, божественнаго и сладкаго въ тайн, которая насъ соединяетъ. Вмст, ведя другъ друга, мы вступили въ міръ, двери котораго были такъ долго закрыты. И наша любовь можетъ дать намъ немного радости, только если она будетъ выше любви. Она преступна, я это знаю, потому что осуждена на притворство и ложь. И тмъ не мене мн кажется, что мы можемъ смыть съ нея пятно позора, что она можетъ облагородить насъ. Милая, или это иллюзія? Если это такъ, то разв простительно такому человку какъ я, который долженъ знать жизнь, допустить такую грубую ошибку? Но что длать? Я не могу не улыбаться, думая о суд, который произнесутъ надъ нами, если все откроется. Да, я смюсь, такъ я равнодушенъ во всему, что не вы. И я забываюсь, поглощенный счастіемъ любить васъ, и я съ радостью пожертвовалъ бы для васъ всмъ, еслибы въ этомъ ‘все’ не было трехъ существъ, которыхъ я долженъ защитить и спасти отъ себя самого. И это сознаніе безсилія, что вотъ счастье само дается въ руки, а взятъ его нельзя, что долгъ, суровый долгъ препятствуетъ этому, наполняетъ мое сердце безконечной грустью, и эта грусть, эта скорбь является для меня лучшимъ доказательствомъ того, что наша любовь сама въ себ носитъ извиненіе, такъ какъ она полна самопожертвованія…’
Бланка читала и перечитывала, и, между тмъ какъ слезы ея падали на этотъ листокъ бумаги, она спрашивала себя, почему судьба предопредлила ей любить этого человка, которому она никогда не будетъ принадлежать? почему она должна состарться, не зная радостей свободной и правой въ глазахъ общества любви, той радости, которую вдаютъ вс невсты, вс жены, вс матери?…
На другой день, Монде, поднявшись довольно рано, обошелъ домъ, любопытствуя изучить расположеніе комнатъ, обстановку, немного вычурную мебель, картины смшаннаго достоинства, какъ будто желая открыть въ убранств покоевъ своего друга тайну его существованія: ибо чмъ больше онъ размышлялъ, тмъ глубже убждался въ томъ, что уже и наканун смутно почувствовалъ, что въ Мишел явилось что-то фальшивое, надтреснутое, что онъ колеблется, сомнвается, что какъ будто его пріздъ былъ ему непріятенъ, мшалъ ему. Или это его успхи въ качеств главы политической партіи сдлали то, что въ отношеніяхъ къ людямъ и даже къ ближайшему изъ друзей онъ ужь холоденъ, неискрененъ, держитъ всхъ на отдаленіи? Или быть можетъ тутъ скрывается что либо другое, непріятность, денежныя затрудненія, отношенія въ женщин, одна изъ тхъ тайнъ, которыя такъ часто скрываются въ сердцевин семейныхъ союзовъ и даютъ о себ знать сквозь благодушную вншность благополучія и порядочности острымъ холодомъ и неуловимой фальшью, слышными однако для тонкихъ нервовъ близкаго человка?.. Переворачивая эти вопросы, и не въ силахъ будучи разршить ихъ, Монде сидлъ передъ столомъ въ столовой, это былъ длинный, безконечный столъ, который казалось постоянно ждалъ гостей. Лакей въ передник немедленно приблизился, освдомляясь, чего ему угодно спросить: чаю, кофе или шоколаду. Монде нахмурясь проворчалъ:
— Я подожду барина… Подайте мн то же, что и ему подаете…
— Они всегда кушаютъ супъ,— почтительно изъяснялъ лавей.
— Ну, и мн дайте супу, коли такъ!..
Монде перемнилъ тонъ, повеселвъ. Ему утшительно было услышать, что среди роскоши парижской жизни Мишель сохранилъ привычку своего дтства, обычай своей провинціи. Монде смягчился и мгновенно въ немъ воскресла надежда, что онъ ошибся, что его другъ все тотъ же, что не было никакой тайны, тяготившей его, а что просто онъ вчера былъ утомленъ, какъ всякій депутатъ, посл засданія, на которомъ онъ говорилъ рчь.
Пробило девять часовъ. Тесье наконецъ явился, въ черномъ пиджак, готовый въ вызду.
— А, вотъ и ты! — сказалъ Монде, пожимая ему руку.— Ты не ранняя птичка, какъ вижу!
— Ты думаешь?.. Я въ это утро провелъ два часа, подводя итоги… да, для бюджетной коммиссіи… и я голоденъ порядкомъ!..
И онъ быстро сталъ глотать супъ, прибавивъ, съ полнымъ ртомъ:
— Мы не въ Анеси, старина! Приходится поздно возращаться домой, поздно ложиться, работать по ночамъ… Приходится спать, когда можно, когда спокоенъ, не томитъ безсонница, пользоваться временемъ, хотя бы то было и утромъ!..
Монде отвчалъ философично:
— У всякаго свои привычки!..
Потомъ продолжалъ:
— Вотъ что мн пріятно видть, такъ это твой хорошій аппетитъ. Только ты шь слишкомъ быстро… это вредно для желудва.
— Желудокъ мой работаетъ исправно,— возразилъ Монде, отирая усы,— однако намъ надо сговориться… у меня есть время… мы вдь вмст отправимся, неправда ли? Куда тебя довезти?
— Въ улицу Saint-flonor, номеръ 217, къ нотаріусу… Въ вашемъ проклятомъ Париж у меня только и есть это — дла… Затмъ я свободенъ… Чтожь ты мн что нибудь покажешь?
— Разумется!.. Если бы ты меня предупредилъ, я сообразно съ этимъ распорядился бы своимъ временемъ… Но ты свалился, какъ снгъ на голову… Но сегодня вечеромъ я свободенъ. Постой, вотъ идея: мы отправимся обдать въ кабачекъ, и проведемъ интимный вечеръ, какъ старые друзья… Хочешь?..
— Конечно… Но видишь-ли, отнимать у тебя цлый вечеръ, когда ты такъ занятъ… ты здаешь, я прежде всего не желаю тебя стснять.
— Стснять меня? Ты смешься!.. Могу же я найти одинъ-то вечеръ, разокъ-то, ради такого случая… У меня немного такихъ друзей какъ ты, старина, и въ Парижъ ты не часто показываешься!..
Когда они услись въ карету, Мишель сталъ просматривать газеты, ссылаясь на то, что позже у него не будетъ времени ихъ прочесть. Монде былъ въ смущеніи. Въ прежнія времена Мишель не выражалъ удивленія, когда онъ ‘падалъ какъ снгъ на голову’, по теперешнему выраженію Мишеля, принималъ его просто, радостно, радушно.
Снова Монде стало что-то мерещиться. Перемнился его другъ. Но что бы такое было тутъ?
Этотъ тревожный для искренней дружбы вопросъ занимадъ честнаго Монде гораздо боле, чмъ наслдство, которое предстояло ему получить. Онъ думалъ объ этомъ у своего нотаріуса, который заставилъ его ждать порядочно, а принялъ всего на нсколько минутъ. Онъ объ томъ же думалъ, бродя по улицамъ, останавливаясь передъ лавками, ища небольшой подарокъ для жены. Объ этомъ же онъ думалъ и въ кафе на площади Оперы, куда зашелъ выпить рюмку ликеру, какъ привыкъ длать по воскресеньямъ. Зала была почти пуста. По естественной общительности, Монде подслъ въ столу, за которымъ уже сидло двое потребителей, лниво разговаривавшяхъ и очевидно кого-то ждавшихъ.
Вдругъ онъ насторожилъ уши,— онъ услышалъ имя Тесье. Одинъ изъ неизвстныхъ произнесъ его, говоря по всей вроятности о вчерашнемъ засданіи палаты.
Другой сказалъ убжденнымъ тономъ:
— Вотъ единственный, у котораго въ прошломъ нтъ никакой темной исторіи… Да, это честный человкъ, именно честный человкъ, который и живетъ честно, добрый семьянинъ, а не занимаетъ газеты своими похожденіями, пари и любовницами…
Первый, боле скептикъ, покривился:
— Надо еще все знать!..
— Все знать? — съ горячностью отвчалъ другой.— Да разв человкъ въ его положеніи можетъ что-либо скрыть? Если бы за нимъ водились какія-либо длишки, поврьте, все было бы извстно… но ничего нтъ, даж и сплетенъ и клеветы нельзя о немъ распускать.
— Однако я кое-что слышалъ…
— Что же именно?
— Я хорошенько не знаю… была одна исторія съ женщиной… въ которой онъ игралъ довольно гнусную роль… Почему вы думаете, что онъ лучше другихъ? Такой же вдь человкъ…
— Почему? не знаю. Но онъ кажется лучшимъ… Это чувствуется въ его словахъ… Я питаю въ нему довріе…. Если и онъ такой же, какъ и другіе, то я перестаю врить въ политическихъ дятелей и политику.
Тутъ они заговорили о другомъ, а Монде, больше уже ихъ не слушавшій, въ изумленіи думалъ: также какъ и въ Анеси, общественное мнніе Парижа на сторон Мишеля! Ему разъ уже приходилось слышать такіе отзывы о его друг въ разговорахъ честныхъ буржуа. ‘Смшные люди! странные люди!’ повторялъ Монде, допивая свою рюмку. Т же мысли занимали его, въ то время какъ онъ разсчитывался: ‘Ба! люди всюду одни и т же!.. Въ глубин души люди цнятъ и уважаютъ многое, о чемъ повидимому такъ легко отзываются… Они любятъ добро, не отдавая себ въ этомъ отчета… Часто они о томъ и не думаютъ, но чувство это пробуждается, когда придется въ слову… И они съ радостью идутъ за тмъ, кто шествуетъ прямымъ путемъ’… Онъ продолжалъ философствовать въ томъ же дух на улиц: ‘Если бы Тесье не былъ такъ искрененъ, можно было бы прдумать, что онъ великій хитрецъ… Онъ представляетъ изъ себя то самое, чего мы вс хотимъ, что всмъ намъ нужно… Онъ заставилъ звучать въ нашей сред струну, которою слишкомъ долго пренебрегали. Онъ стоитъ просто за честность. Добродтель осмяли и вс словно поврили, что міру нуженъ именно порокъ и зло… Никто точно не смлъ стоять за честность… Онъ посмлъ. Вотъ причина его успха, его популярности!’ Остатокъ утра онъ пробродилъ по улицамъ, погруженный въ свои мысли. Наконецъ, замтивъ, что уже поздно, ускорилъ шаги. Когда онъ вернулся, въ гостиной, около Сусанны, собралось небольшое общество. Тутъ были: Торнъ, Пейро и еще пять, шесть человкъ, между ними аббатъ. Тесье по обыкновенію заставилъ себя ждать и въ ожиданіи его, объ немъ говорили.
Наконецъ онъ явился, и извиняясь, пожалъ всмъ руки. Сли за столъ и немедленно завязался политическій разговоръ.
Монде слушалъ со вниманіемъ этихъ людей, изъ которыхъ нкоторые были знамениты и въ застольной бесд которыхъ предршалось будущее страны. Говорили о работникахъ, солдатахъ, о молодежи, о церкви. Какъ удовлетворить требованіямъ рабочаго класса? Какія стремленія питаетъ молодежь? Что длать, чтобы поднять нравственный уровень Франціи? Нужно-ли присоединиться къ церкви? или лучше обойтись безъ нея? У нихъ были благородныя идеи, но они не были согласны между собой, видимо никто изъ нихъ не зналъ хорошенько, чего онъ собственно хочетъ, за исключеніемъ Торна, отрывистый и властный голосъ котораго порою объединялъ всхъ, бросая вское и опредленное мнніе.
Особенно безпокоенъ былъ Пейро: у него всегда было въ запас возраженіе, онъ находилъ всегда ‘но’, которое охлаждало энтузіазмъ ораторовъ. Въ самомъ повидимому простомъ вопрос, онъ открывалъ такія стороны, которыя длали его неразршимымъ. Онъ путался въ діалектическихъ тонкостяхъ, пока Тесье, который почти не вмшивался въ разговоръ, говорилъ ему:
— У васъ отрицательный умъ…
Тогда онъ умолкалъ, протестуя жестомъ, не желая быть классифицированнымъ, когда онъ и самъ не могъ разобраться въ свойствахъ своего ума.
Посл короткаго молчанія возвратились въ вчерашнему засданію.
— Мн кажется,— сказалъ Торнъ,— что вчерашніе инциденты могутъ объяснить положеніе дла. Положеніе палаты совершенно ясно. Мы не настолько еще сильны, чтобы излечить вс поврежденія, обезображивающія наше соціальное зданіе. Должно держаться политическаго закона, который не затрогиваетъ частныхъ интересовъ, и вмст съ тмъ всегда воодушевляетъ отдльный кружокъ людей…
На это Тесье замтилъ:
— Подойдемъ къ вопросу прямо и исчерпаемъ его до дна! Почему намъ сомнваться въ возможности подйствовать на общественное мнніе и возбудить публику? наши идеи новы, или по меньшей мр подновлены: безъ извстнаго потрясенія он восторжествовать не могутъ. Необходимо, чтобы пробудилось общественное сознаніе. Тогда только наши идеи будутъ поняты.
— Вы слишкомъ много разсчитываете на общественное сознаніе,— возразилъ Торнъ.— Я же разсчитываю главнымъ образомъ на насъ самихъ и въ особенности на васъ, мой другъ. Несомннно существуетъ движеніе, которое насъ поддерживаетъ до сихъ поръ. Но мы не должны его преувеличивать. Оно зависитъ отъ насъ. Мы теперь должны имъ овладть и руководить имъ.