Чаши гнва Господня.
Чаши гнва Господня.
——
——
А. БЛЯЕВЪ.
‘Приазовскій край’. 1916. No 340. 25 декабря. С. 7-8.
Чаши гнева Господня, Беляев Александр Романович, Год: 1916
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Узкая и крутая каменная лстница вела въ подвалъ стараго дома. По об стороны лстницы стояли вывски, старыя, облупившіяся, забрызганныя грязью.
На лвой сохранялось только нсколько словъ: ‘настоящія искусствнные мнералы…’ и нарисованная головка сифона, правая выглядла лучше. На ней изображена была аршинная бутылка, изъ которой, какъ изъ жерла вулкана, вылетаетъ пробка въ цломъ вер блыхъ полосъ. Вокругъ бутылки неровными печатными буквами написано ‘Сдесь продаецца боярски квасъ сприятнымъ отрыжкомъ’.
Въ подвал доживалъ шестой десятокъ квасникъ Назарычъ. Никакими минеральными водами онъ не торговалъ, и самъ не могъ бы объяснитъ происхожденіе вывски съ нарисованнымъ сифономъ. Квасное дло перешло къ нему отъ отца и всегда, сколько онъ себя помнитъ, торговали они только квасомъ.
Отъ отца же Назарычъ унаслдовалъ секретъ приготовленія кваса необыкновенной шипучести.
Это свойство кваса было своего рода ‘спеціальностью фирмы’ и создало въ свое время ‘боярскому квасу’ большую славу во всей округ. Вывска объясняла несвдущимъ, въ чемъ прелесть этой шипучести.
Но не однимъ квасомъ былъ знаменитъ Назарычъ.
Слава его, какъ чтеца и толкователя священныхъ книгъ, была не меньше, а лтъ двадцать тому назадъ даже больше, чмъ слава его кваса.
Посл отца осталась цлая библіотека: полный ‘кругъ’ житія святыхъ (‘Четьи Минеи’),— четыре громадныхъ толстыхъ книги къ тисненыхъ кожаныхъ переплетахъ, съ металлическими застежками, и старинная Библія.
Вс поля этихъ книгъ были испещрены какими-то кабалистическими знаками,— понятными одному Назарычу. По этимъ знакамъ онъ съ необыкновенной быстротой разыскивалъ нужное ему мсто въ книг. Онъ умть найти подходящій текстъ св. писанія или разсказъ изъ житій святыхъ на всякій случай жизни. Это умнье сблизить вчное съ преходящимъ, ‘злобы дня’ съ древними преданьями, близкое, личное съ далекимъ, божескимъ привлекало къ нему людей.
Правда, онъ пользовался словомъ писанія довольно свободно и еще свободне толковалъ его, но слушатели приходили къ нему не за тмъ, чтобы критиковать.
Лтъ двадцатъ тому назадъ, когда въ город еще не было кинематографовъ и кіосковъ съ продажею шипучихъ водъ,— его квасъ и его чтенія собирали въ полутемный, сырой подвалъ многочисленныхъ постителей.
Съ какими только горестями не приходили къ Назарычу, и онъ всегда находилъ слова утшенія. Моль попортила у сосдки салопъ, и онъ читалъ ей о сокровищахъ нетлнныхъ на небеси, приходила къ нему женщина, у которой умеръ ребенокъ, и онъ, углубившись на минуту въ свои іероглифы, открывалъ Четьи Минеи, и вотъ уже слышится мрное его чтеніе житія преподобнаго отца нашего Андроника и святыя супруги его Афанасіи.
…Рече ей святый: почто убо о нихъ плачеши… глаголю бо та… чада небесными благими питаются у Христа, его-же молятъ глаголюще: Праведный Судіе, лишилъ еси насъ земныхъ, не лиши убо насъ небесныхъ. Она-же, слышавши сіе, умилися. И преложи скорбь ни радость, глаголющи: аще чада моя живутъ на небеси, то почто азъ плачу’…
Даже съ сердечными длами обращались къ Назарычу. Однажды онъ до полусмерти перепугалъ парня, который, оставивъ двушку, свою первую любовь, хотть жениться на другой.
По жалоб покинутой, Назарычъ призвалъ парня къ себ и, раскрывъ Апокалипсисъ на второй глав грозно сказалъ ему:
— Слушай, что сказано про такихъ, какъ ты: ‘Ты много переносилъ и имешь терпніе… но имю противъ тебя то, что ты оставилъ первую любовь твою. Итакъ вспомни, откуда ты ниспалъ, и покайся, и твори прежнія дла, а если не такъ, скоро приду къ теб и сдвину свтильникъ твой съ мста его, если не покаешься’.
— ‘Сдвину свтильникъ съ мста’. Это значить — поражу тебя смертью! Ты понимаешь? Вотъ какое наказаніе ожидаетъ тебя, если ты бросишь Марушу.
Перепуганный парень прямо отъ Назарыча побжалъ къ священнику ‘на счетъ законнаго брака съ двицей Марой Панкратовой’.
Такимъ вліяніемъ обладалъ Назарычъ.
Но это было когда-то.
Въ послдніе годы интересъ къ нему значительно упалъ. Постителей становилось все меньше, и это сильно огорчало Назарыча. Во всемъ онъ винилъ ‘киматографъ’, который будто бы, ‘отбилъ’ у него публику.
Съ началомъ войны, къ отношеніи ‘публики’ къ Назарычу и его чтеніямъ произошелъ еще боле рзкій переломъ.
Житія святыхъ уже совсмъ не привлекали слушателей.
А однажды былъ даже такой случай.
Назарычъ читалъ ‘житіе тріехъ женъ, въ гор пустыннй обртенныхъ’.
Когда онъ прочиталъ о томъ, какъ птицы приносили пустынножителямъ овощи, солдатку-дворничиху точно прорвало.
— Хорошо имъ было спасаться,— перебила она Назарыча,— когда птицы имъ овощи носили, да дикія козы доиться приходили! А вотъ тутъ, когда за каждымъ кускомъ сахара полдня простоишь, да за кружкой молока для ребенка, по всему базару побгаешь, вотъ тутъ и спасись! Вотъ тутъ и подумай о душ! Это-бъ всякій въ пустыню пошелъ бы! И душу спасешь,— и бгать не надо. А тутъ ни душ, ни тлу, какъ каторжныя….
И долго еще слышались ея причитыванія.
Авторитетъ Назарьгча, казалось, безнадежно падалъ.
Однако, онъ не сдавался. И посл долгаго, напряженнаго раздумья, ему, наконецъ, пришла въ голову счастливая мысль.
— Что-жъ, мобилизуемъ и мы свое предпріятіе,— шепталъ онъ съ лукавой улыбкой,— будемъ работать на оборону!
И, посидвъ нсколько вечеровъ надъ Библіей и, главнымъ образомъ, надъ Апокалипсисомъ, онъ вдругъ сталъ ‘пророчествовать’ о войн и о скоромъ наступленіи Второго Пришествія.
Это сразу подняло его авторитетъ, хотя и не вернуло его былой славы.
Вечеромъ, въ Рождественскій Сочельникъ, въ подвал квасника Назарыча собралось всего четверо слушателей: солдатка-дворничиха,— та самая, что разсердилась на трехъ женъ-пустынножительницъ, ея свекоръ, полуглухой, высокій, сухопарый старикъ, пароходный поваръ Иванъ Потапычъ и пароходный буфетчикъ Кольчиковъ.
Потапычъ, маленькій, кругленькій, съ пуговкой вмсто носа, живой, какъ ртуть, былъ давнишнимъ пріятелемъ Назарыча, который въ шутку называлъ его ‘Потопычъ’.
— Ну, что, Потопычъ, еще не потопъ на своемъ дырявомъ пароход?
— Вашими молитвами, Назарычъ. А только, пароходъ въ лучшемъ вид, хоть бы и вамъ прохать!
Иногда Назарычъ называлъ своего пріятеля-повара Евфросиномъ, за его крайнюю любовь къ житію преподобнаго Евфросина. Любовь же, эта основывалась на томъ что Евфросинъ, такъ же, какъ и Потапычъ, былъ поваромъ.
— Евфросинъ былъ святой,— говорится къ житіи,— но объ этомъ никто не зналъ, — такъ какъ онъ ‘работалъ Господу въ тайн’. ‘Терпніе его б неизреченно: бды бо многи, поношенія, поруганія и частыя досады прія’.
Потапычъ невольно вздыхалъ, вспоминая свое невеселое дтство, все исполненное такими же поношеніями и поруганіями.
Случилось одному іерею того монастыря,— повствуетъ дале житіе,— видть во сн рай и въ раю повара Евфросина: ‘къ нему же приступивъ іерей вопроси: брате Евфросине, что се есть? еда-ли рай есть се? Отвща Евфросинъ: тако есть отче, рай Божій. Паки вопроси іерей: ты же како зд обрлся еси?’…
Когда Назарычъ прочитывалъ эта слова, Потапычъ всякій разъ приходитъ въ необыкновенное волненіе.
— Да, ты тутъ чего?— насмшливо и вмст съ тмъ злобно повторялъ поваръ вслдъ за Назарычемъ,— недоставало еще, чтобы повара въ раю гуляли! Рай-то, чай, только для благородной публики? Ишь ты! А вотъ, накось-выкусь райскихъ яблочковъ отъ повара-то!
Дальше Назарычъ могъ не читатъ, такъ какъ поваръ самъ досказывалъ о томъ, какъ Евфросинъ далъ іерею три райскихъ яблока, какъ эти яблоки іерей, проснувшись, нашелъ у себя на кровати, какъ Евфросинъ разсказалъ іерею его сонъ и какъ поэтому іерей и весь монастырь узнали, что ихъ поваръ — преподобный святой.
— Вотъ теб и поваръ,— съ чувствомъ удовлетворенія заканчивалъ всегда Потапычъ.
Буфетчикъ Кольчиковъ считалъ себя интеллигентомъ. Онъ любилъ выражаться изысканно: ‘чувствительно вами тронутъ’, ‘великодушно извиняюсь’, на письмахъ подписывался ‘уважаемый Вами Кольчиковъ’. Онъ почитывалъ газеты, оставляемыя пассажирами, носилъ потрескавшійся и пожелтвшій отъ времени воротничокъ ‘композиція’, по натур былъ скептикъ и даже немножко атеистъ.
Когда на пароход, во время качки, старухи-богомолки падали на колни и начиняли громко молиться, онъ пожималъ плечами и съ сожалніемъ въ голос говорилъ: ‘необразованность’!
Однако, во время сильной бури, когда пароходу дйствительно грозила большая опасность, онъ сямъ, забившись въ свою каморку, уцпился за привинченную къ стн кровать, сталъ на колни и молился съ такимъ же жаромъ, какъ и богомолки. Молитвы онъ забылъ, и потому импровизировалъ:
— Великодушно прошу Тебя, Господи, спаси раба Твоего! Ты же знаешь, Господи, что я въ Тебя очень врю и люблю, а если я тамъ что какое, такъ, вдь, Ты же знаешь, что все это такъ, только для блезиру!
Къ Назарычу Кольчиковъ согласился идти только потому, что ‘Грезы’ сегодня не работаютъ, т. е., по случаю Сочельника закрытъ кинематографъ ‘Грезы’.
Мужчины услись вокругъ стола, дворничиха, сложа руки на груди, стояла у стны.
Керосиновая лампа, висвшая надъ столомъ. освщала красивую голову Назарыча, съ цлой гривой сдыхъ волосъ, правильными, крупными чертами лица и густой бородой. Это былъ ‘ликъ’, исполненный древняго русскаго ‘благообразія’.
— Ну, о чемъ сегодня?— спросилъ онъ, обводя слушателей глазами.
— Это что-жъ,— съ улыбкой недоврія спросилъ буфетчикъ,— тутъ отвты на вс случаи жизни,— въ род какъ бы оракулъ?
— Ну и ляпнулъ!— обидлся за Назарыча поваръ.
— Здсь,— спокойно отвтить Назарычъ буфетчику, поглаживая ладонью раскрытую Библію.— въ сихъ богодухновенныхъ книгахъ есть вс случаи не только жизни, но и смерти человческой.
— Ну вотъ, къ слову сказать, какъ святые писатели говорятъ на счетъ…— буфетчикъ запнулся, но потомъ твердо проговорилъ,— на счетъ закрытія винополіи?
Поваръ даже со стула привскочилъ.
— Ну и дуракъ?..
— Прошу неприличныхъ словъ не говоритъ!
— Ну, и дуракъ!— не унимался поваръ,— очень интересна святымъ писателямъ винополія твоя!
— Есть и про винополію,— спокойно сказалъ Назарычъ, будто ожидавшій такого вопроса.
Слушайте, что говоритъ пророкъ: ‘Пробудитесь, пьяницы, и плачьте и рыдайте вс пьющіе вино о виноградномъ сок ибо онъ отнятъ отъ устъ вашихъ’!
Буфетчикъ, съ удивленіемъ и недовріемъ заглянули, въ Библію. Назарычъ показалъ ему пятый стихъ, первой главы пророка оиля.
— Совершенно врно!— смущенно проговорилъ буфетчикъ, и прочелъ самъ слдующій стихъ ‘ибо пришелъ на мою землю народъ сильный и безчисленный’…
— Это нмцы,— не удержался Потапычъ.— Какъ нмцы пришли, такъ и вину крышка. Что, получилъ?— обратился онъ торжествующе къ буфетчику, раскачиваясь на стул и потирая колни руками.— Ну, а какъ тамъ по части спекуляціи да взяточничества? Тоже, чай, прописано?
На этотъ разъ Назарычъ немного замшкался, но и тутъ не посрамилъ себя. ‘Пророкъ Михей, глава седьмая. Такъ’,— проговорилъ онъ про себя.
— Не стало милосердныхъ на земл,— началъ Назарычъ сильнымъ, обличительнымъ голосомъ, будто духъ древняго пророка, который не боялся говорить правду въ глаза народу и сильнымъ міра сего, пробудился въ немъ.
— Нтъ правдивыхъ между людьми: вс строють ковы, чтобы проливать кровь…
— Работаютъ, значатъ, на оборону,— шопотомъ пояснялъ поваръ.
— …Каждый ставить брату своему сть. Руки ихъ обращены къ тому, чтобы длать зло…
— Это все про спекулянтовъ!— не унимался буфетчикъ.
— …Начальникъ требуетъ подарковъ…
— Начальники станцій, значитъ, понимаемъ!
— …и судьи судятъ за взятки, а вельможи высказываютъ злыя хотнія души своей и извращаютъ дло. Лучшій изъ нихъ — какъ тернъ и справедливый хуже колючей изгороди…
— Взять хоть бы нашего капитана,— вдругъ съ необыкновенной горячностью перебилъ Назарыча поваръ.— Сущій тернъ, такъ и лзетъ такъ и цпляется почемъ-зря?
— Это ‘Иванъ-ты-пьянъ’ (презрительная кличка капитана) въ вельможи попалъ?— иронически спросилъ Потапыча буфетчикъ,— деревенщина!
— Кому Иванъ, кому капитанъ. Съ придетъ на кухню съ похмлья, и такой газъ отъ него…
— Я что, про удушливые газы тоже есть?— не шелъ во вкусъ буфетчикъ.
Назарычъ открылъ Апокалипсисъ.
— Слушайте!
— Такъ видлъ я въ видніи коней и на нихъ всадниковъ, которые имли на себ брони огненныя, гіацинтовыя и срныя, головы у коней, какъ головы у львовъ, и изо рта ихъ выходилъ огонь, дымъ и сра. Отъ этихъ трехъ язвъ, отъ огня, дыма и сры, выходящихъ изо рта ихъ, умерла третья часть людей…
— Будто бы отъ газовъ меньше померло,— усумнился буфетчикъ.
— Такъ, война-то еще не кончилась,— возразилъ ему поваръ.— А ты подожди, еще такую вонь придумаютъ, что, можетъ, и тутъ нимъ съ тобой носы затыкать придется!
— Все должно исполниться,— наставительно произнесъ Назарычъ,— ни одна буква не прейдетъ. И все предсказано, все предопредлено. Предсказана и дороговизна, когда горсть пшеницы будетъ стоить столько же, сколько дневная плата поденщику, предсказаны въ Откровеніи и карточки на продукты продовольствія. Въ тринадцатой глав прямо сказало, что никто, ни малый, ни великій, ни богатый, ни бдный не въ состояніи будетъ ни продать, ни купить, не имя въ рук ‘начертанія’, то есть, значить, карточки на покупку или разршенія на продажу.
Сидвшій все время неподвижно полуглухой старикъ вдругъ неожиданно спросилъ скрипучимъ голосомъ:
— А на счетъ конца войны ничего не слыхать?
Потапычъ заерзалъ на стул отъ досады, что такой интересный вопросъ не ему первому пришелъ въ голову.
— Объ этомъ въ Откровеніи сказано трижды, и везд указана совершенно точная цифра. Въ глав одиннадцатой сказано, что язычники будутъ попирать святой городъ срокъ два мсяца, и дальше, что два свидтеля будутъ пророчествовать тысячу двсти шестьдесятъ дней. Сочти. Сорокъ два мсяца, какъ и тысяча двсти шестьдесятъ дней, составляютъ ровно три съ половиной года. Это и есть время войны. Теперь считай дальше-то. Война когда началась?
— Мубилизація къ самому Иль Пророку объявлена.— отозвалась солдатка, которая твердо помнила тотъ день, стоившей ей столькихъ слезъ.
— Такъ. Стало быть въ іюл четырнадцатаго года. Да три съ половиной. Выходитъ, что война кончится къ январю восемнадцатаго.
— Когда?— недослышалъ ддъ.
— Двадцатаго января тысяча девятьсотъ восемнадцатаго года,— отчеканилъ поваръ.
Ддъ помоталъ головой.
— Хватитъ ли животовъ-то,— проскриплъ онъ.
Наступило молчаніе.
— А вотъ… послушали-бъ меня, давно война прикончилась бы,— заявилъ вдругъ поваръ.— потому я средство такое выдумалъ. И средство это, братцы мои, за-амчательно простое и врное. Чтобы переодть вхъ на-чисто нашихъ солдатъ въ нмецкую форму. Какъ пойдутъ въ сраженіе, да перемшаются, поди тогда, разбери, гд свой, гд чужой? Вс въ одномъ вид, вс человки.. Тутъ и войн конецъ!
— Ну, а дальше-то что,— задумчиво спросилъ Кольчиковъ.
— А дальше трамъ-тамъ-тамъ, трамъ-тамъ-тамъ, къ своимъ бабамъ, по домамъ!
— Я на о томъ. Посл войны-то что?
— А дальше прилетъ великій день гнва Божьяго!— пророчески произнесъ Назарычъ, поднимая вверхъ указательный палецъ.
— Исполнилось пророчества, свершились времена. Возсталъ народъ на народъ и царство на царство, были глады и моры, и знаменія небесныя, и лжепророки. ‘Се гряду скоро, и возмездіе Мое со Мною, чтобы подать, каждому по дтямъ его’. Горе, горе, живущимъ на земл! Въ т дни люди будутъ искать смерти, но не найдуть ея, пожелаютъ умереть, но смерть убжитъ отъ нихъ…
Назарычъ уже не читалъ, а ‘пророчествовалъ’ въ какомъ-то экстаз онъ всталъ. Свтъ лампы ярко освтилъ его сдые, пушистые волосы. На темномъ фон они свтились, будто сіяніе исходило отъ чела его. Глаза его горли. Весь онъ былъ похожъ на древняго пророка, посланнаго призвать людей къ послднему покаянію.
Слушатели были охвачены волненіемъ. Солдатка колотилась мелкой дрожью и тихо шептала ‘Господи спаси, Господи спаси’… Потапычъ ерзалъ за стул, тяжело вздыхалъ и пожимался, будто его окатывали то холодной, то горячей водой, буфетчикъ устремилъ неподвижный взоръ на лицо Назарыча, въ этомъ взор отражался страхъ и глубокое вниманіе, отъ прежняго недоврія не осталось и слда. Даже ддъ приложилъ руку къ уху, чтобы лучше слышать жуткія, но притягательныя, какъ бездна, слова Апокалипсиса.
…Уже нтъ убогаго подвала, съ кислымъ запахомъ кваса и коптящей лампой, все унеслось куда-то въ темную бездну… и солнце стало, мрачно, какъ власяница, и луна сдлалась какъ кровь, и звзды небесныя пали на землю, …и небо скрылось, свившись, какъ свитокъ, и всякая гора и островъ двинулись съ мстъ своихъ…
Вотъ конь рыжій. Сидящему на немъ дано взять миръ съ земли, и чтобы убивали другъ друга, вотъ конь блдный, и на немъ всадникъ, которому имя смерчъ, адъ слдуетъ за нимъ, а вотъ и самъ страшный таинственный зврь, съ семью головами и десятью рогами, выходящій изъ бездны морской. Онъ подобенъ барсу. Ноги у него, какъ у медвдя, а пасть, какъ у льва…
Голосъ Назарыча звучалъ, какъ труба ангела, возвщающая о грозномъ Пришествіи.
— ‘И услышалъ я изъ храма громкій голосъ, говорящій семи ангеламъ: идите и вылейте семь чашъ гнва Божія на землю’… И вотъ, выливаютъ ангелы чаши свои, и начинаютъ мучить людей язвы, огонь и зври, и бсовскіе духи… Седьмой ангелъ вылилъ чашу свою на воздухъ… отъ Престола раздался громкій голосъ: свершилось! И произошли молнія, громы и голоса, и великое землетрясеніе, какого не бывало съ тхъ поръ, какъ люди на земл.
— Такое землетрясеніе,— слышится громовый голосъ Назарыча,— такъ великое!….
Вдругъ страшный ударъ потрясъ весь подвалъ Назарыча,— точно своды небесныя обрушились. Задребезжали стекла въ окнахъ, пламя лампы заметалось, какъ въ предсмертной судорог солдатка истерически крикнула, слушатели поблднли…
Когда волненіе немного улеглось и вс убдились въ своей цлости, послышался такой обычный, знакомый, простой голосъ Назарыча.
— Это, наврно, большая бутыль съ квасомъ не выдержала!
Назарычъ подошелъ къ корзин, изъ-подъ которой уже расползалась по каменному полу темная лужа.
— Таки и есть — произнесъ онъ, почему-то виновато улыбаясь.
Разсялись страшные призраки.
Всмъ стало какъ-то неловко, что разорвавшуюся бутыль съ квасомъ они приняли за громъ отъ пролитой чаши гнва Господня.
Гости стали поспшно прощаться съ Назарычемъ, у котораго такъ и застыла на лиц виноватая улыбка.