Р. М. Самарин
Р. М. Самарин
Чарльз Лэм
Чарльз Лэм
Чарльз Лэм, Самарин Роман Михайлович, Год: 1953
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Учеником и последователем Кольриджа был Ч. Лэм (Charles Lamb, 1775-1834). Он происходил из семьи лондонского клерка и сам в течение долгих лет состоял на конторской службе у крупных лондонских торговых компаний. В середине 90-х годов XVIII века выступил как автор лирических стихотворений и юмористических миниатюр.
В 1807 г. Лэм издал книгу своих пересказов из Шекспира, сделанных в расчете на детского читателя, — ‘Рассказы из Шекспира’ (Tales from Shakespeare).
Буржуазные литературоведы до сих пор восхваляют эту книгу Лэма как образец английской прозы и как мастерское изложение лучших пьес великого английского драматурга.
В действительности, пересказывая гениальные творения Шекспира, Лэм убивал в них народное начало, обеднял их общественное содержание, вытравлял их реализм. В его изложении Шекспир — неподражаемый сказочник, не забывавший включать в свои произведения проповедь смирения и покорности все тому же ‘провидению’, которое постоянно воспевали Кольридж и Вордсворт.
Эссеи Лэма стали появляться с 1820 г. в ‘Лондонском журнале’ под псевдонимом ‘Элия’. В 1823 г. Лэм издал их отдельной книгой (‘Elia’), через десять лет вышли ‘Последние эссеи Элии’ (The Last Essays of Elia).
‘Эссеи Элии’ были прежде всего книгой о себе самом. В их центре стоит образ самого Лэма, отрывочно рассказывающего историю своей жизни. В подборе фактов и лиц, упоминаемых Лэмом, обращает на себя внимание особый интерес автора к чудачествам, к странностям, выделяющим героя эссеев из общества обыкновенных смертных.
В очерке о 1-м апреле Лэм признается читателю, что питает к дуракам особую родственную симпатию. В юродивости Лэм видит залог честности: ‘чем смешнее те промахи, какие совершает человек в вашем обществе, тем больше вероятия, что он не предаст и не обманет вас’, — пишет Лэм. Он и сам не без кокетства причисляет себя к людям ‘несовершенного интеллекта’, которые ‘не претендуют на особую точность и ясность своих идей или способов их выражения’.
Надо правильно понять эту насмешливую тираду Лэма: она, конечно, не есть признание собственного несовершенства, — в ней выражено сомнение в самой целесообразности ‘точности и ясности идей’. Лэм сомневается в ней, так как его лирические эссеи эгоцентрически утверждают глубоко субъективное, иррациональное отношение к действительности. Сам Лэм убеждает читателя в том, что ‘отныне никто не должен принимать рассказы Элии за правдивые сообщения! Они, поистине, лишь тени фактов, — подобие правды’.
Правда и вымысел переплетаются в эссеях Лэма соответственно его идеалистическому, зыбкому представлению о действительности. Весь Лондон для него — ‘пантомима и маскарад’. Обстоятельно описав в одном из очерков, казалось бы, вполне реальных лондонских конторщиков, Лэм вдруг сбивает с толку читателей неожиданным вопросом: ‘Читатель, а что, если я все это время дурачил тебя? — Быть может, даже самые имена, которые я приводил тебе, вымышленны, бестелесны’.
Одним росчерком пера превратив в фантазию прозаических лондонских клерков, Лэм в другом случае окружает себя вымышленной родней, рассказывая в эссее ‘Воображаемые дети’ о потомстве, которого у него никогда не было.
Если похвальное слово юродивости сближает эссеи Лэма с аналогичными стихотворениями Вордсворта, то ‘Воображаемые дети’ прямо напоминают образ девочки у Вордсворта, для которой ее покойные брат и сестра — реальность.
‘Эссеи Элии’ иногда ставили социальные вопросы, обнаруживали критическое отношение к бессердечию и продажности, насаждаемым в старом Лондоне торжествующей буржуазией. Так, например, в цикле очерков ‘Распространенные заблуждения’ Лэм обращается к печальной повести об участи бедняков, чье подлинное положение весьма далеко от распространяемых ханжеских уверений в благополучии народных масс, будто бы умеющих ‘довольствоваться малым’.
Голод, растлевающее воздействие преступного ‘дна’, создаваемого буржуазными отношениями, болезни, косящие бедняков, не имеющих средств лечиться, развал и гибель целых семей, не выдержавших страшной повседневной борьбы за жизнь, — таковы черты подлинной лондонской повседневности, подмеченные в ‘Распространенных заблуждениях’.
Но эта критика никогда не выходит за пределы этических соображений. Ее сглаживают юмор, присущий Лэму, лирическая усмешка, парадокс, наконец, нарочито ирреальный характер эссеев Лэма, в которых он стремится превратить суровую и грязную лондонскую действительность в увлекательную сказку.
Источник текста: История английской литературы, том 2, выпуск 1, М., 1953. Глава 2 ‘Озерная школа», п. 4.