Чайльд-Гарольд, Байрон Джордж Гордон, Год: 1864 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 145 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОЧИНЕНІЯ ЛОРДА БАЙРОНА
ВЪ ПЕРЕВОДАХЪ РУССКИХЪ ПОЭТОВЪ

ТОМЪ ПЕРВЫЙ

ИЗДАНІЕ ТРЕТЬЕ

О. ГЕРБЕЛЬ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1883

ЧАЙЛЬДЪ-ГАРОЛЬДЪ.
РОМАНЪ.

ПРЕДИСЛОВІЕ.
(КЪ ПЕРВОЙ И ВТОРОЙ ПСНЯМЪ.)

Настоящая поэма написана, большею частью, среди тхъ мстностей, которыя её вызвали. Она начата въ Албаніи и вс обстоятельства, относящіяся къ Испаніи и Португаліи, описаны но наблюденіямъ автора, сдланнымъ на мст. Это я долженъ сказать для удостовренія въ точности описаній. Сцены, описываемыя здсь, происходятъ въ Испаніи, Португаліи, въ Эпир, Акарнаніи и Греціи. На послдней стран поэма пока останавливается, пріёмъ, сдланный ей публикою, покажетъ, можетъ ли авторъ позволить себ ввести своихъ читателей въ столицу Востока, черезъ Іонію и Фригію. Эти дв псни — не боле какъ опытъ.

Для того, чтобы соединить вс части поэмы въ одно цлое, въ ней выводится на сцену вымышленное лицо, изъ чего, однако жь, не слдуетъ, чтобы поэма отличалась особенною правильностью. Друзья мои, мнніемъ которыхъ я дорожу, дали мн понять, что меня могутъ заподозрить, будто я, подъ вымышленною личностью Чайльдъ-Гарольда, имлъ въ виду извстное лицо. Здсь я долженъ прямо объявить — одинъ разъ навсегда — что Гарольдъ-образъ, созданный воображеніемъ для извстной цли. Въ нкоторыхъ частностяхъ можетъ быть случайное сходство съ кмъ-нибудь, но, вообще, могу васъ уврить, такое предположеніе не можетъ имть здсь мста.

Почти безполезно упоминать, что названіе ‘Чайльдъ’ употреблено мною, какъ ‘Чайльдъ-Уотерсъ’, ‘Чайльдъ-Чильдерсъ’, въ подражаніе старой форм версификаціи, принятой мною. ‘Добрая Ночь’, въ начал первой псни, была вызвана ‘Спокойной ночью Лорда Максуэля’, помщённою въ ‘Шотландскихъ Минестреляхъ’, изданныхъ Вальтеръ-Скоттомъ.

Быть-можетъ, что въ первой псн, въ которой говорится о Пиренейскомъ полуостров, будетъ найдено нкоторое совпаденіе съ различными поэмами, говорящими объ испанскихъ нравахъ, но это можетъ только быть мстами, потому-что, за исключеніемъ нсколькихъ послднихъ строфъ, всё остальное было написано въ Левант.

Стансы Спенсера — какъ говоритъ одинъ изъ нашихъ достоуважаемыхъ писателей — носятъ на себ отпечатокъ величайшаго разнообразія. Д-ръ Битти замчаетъ слдующее: ‘Недавно началъ я писать поэму въ стил и размр Спенсера, въ которой я намренъ дать всю волю своей фантазіи и быть то смшнымъ, то патетичнымъ, то описательнымъ, то сентиментальнымъ, чувствительнымъ или сатирическимъ, смотря но расположенію духа, потому-что, если я не ошибаюсь, размръ принятый мною, одинаково допускаетъ вс эти формы.’ Имя за себя такой авторитетъ и примръ нкоторыхъ итальянскихъ поэтовъ первой величины, я не буду стараться оправдывать себя въ разнообразіи, допущенномъ мною въ настоящемъ сочиненіи, довольно того, что, въ случа неудачи, ошибка будетъ лежать въ исполненіи, но не въ намреніи, освящённомъ примрами Аріоста, Томсона и Битти.

Лондонъ, февраль, 1812.

ПРИБАВЛЕНІЕ КЪ ВВЕДЕНІЮ.

Я выждалъ время, когда большая часть нашихъ періодическихъ изданій раздлила между собою обычную долю критики. Я не хочу возражать противъ справедливости большей части критическихъ сужденій: дурно было бы съ моей стороны ссориться съ ними за ихъ снисходительную критику, хотя, быть-можетъ, они были бы правдиве, еслибъ были мене любезны. Посылая всмъ и каждому мою благодарность за ихъ великодушіе, я рискну всё-таки сдлать замчаніе, касательно одного пункта. Между многими возраженіями, возникшими по поводу индифферентности характера Странствующаго Чайльда (о которомъ, несмотря на многіе намёки на противное, я всё-таки утверждаю, что онъ лицо вымышленное), было сдлано, между-прочимъ, предположеніе, что онъ, кром того, что представляетъ анахронизмъ, вовсе не проникнутъ рыцарскимъ духомъ, такъ-какъ времена рыцарства были — времена любви, славы и т. п. Но вотъ въ чёмъ дло: добрыя старыя времени, когда l’amour du bon vieux temps, l’amour antique процвтали, были самыя безнравственныя изъ всхъ времёнъ. Т, которые сомнваются, пусть пробгутъ сочиненіе Sainte-Palaye и, въ особенности, 96 стр. 2-й части. Рыцарскія клятвы не лучше хранились, какъ и всякія другія клятвы, и псни трубадуровъ не были благопристойне овидіевыхъ, хотя и были мене остроумны.

Въ Goure d’amour, parlements d’amour, ou de courtoisie et de gentillesse было гораздо больше любви, чмъ вжливости и любезности. Смотри Роланда, трактующаго о томъ же предмет, какъ и С. Пеле. Какіе бы ни были другіе нападки на не очень любезнаго Чайльдъ-Гарольда, онъ былъ въ этомъ смысл совершенный рыцарь: ‘не услуживающій кавалеръ, но настоящій тампліеръ’. Вмст съ тмъ, я боюсь, что сиръ Тристамъ и сиръ Ланцелотъ были не лучше того, чмъ имъ быть слдовало, хотя они и были очень поэтическіе личности и рыцари sans peur, хотя и не sans reproche. Если утвержденіе ордена ‘Подвязки’ не басня, то рыцари этого ордена, въ продолженіе нсколькихъ вковъ, носили цвты одной графини Салисбюри, не очень-то лестной памяти. Но довольно о рыцарств. Боркъ напрасно жалетъ, что дни ихъ прошли, хотя Марія Антуанетта на столько же была цломудренна, на сколько большая часть тхъ, въ честь которыхъ ломались копья и выбивались рыцари изъ сёделъ.

Со времёнъ Баярда и до времёнъ сэра Іосифа Бенкса, самыхъ цломудренныхъ и знаменитыхъ какъ стараго, такъ и новаго времени, мало исключеній найдётся въ опроверженіе этому предположенію, и я полагаю, что нсколько изысканій научатъ насъ не сожалть о тхъ чудовищныхъ безобразіяхъ, которыми славились средніе вка.

Я предоставляю теперь Чайльдъ-Гарольду отжить своё время такимъ, какъ онъ есть. Конечно, было бы пріятне и, разумется, легче описывать пріятный характеръ. Легко было бы прикрыть его ошибки, заставить его боле дйствовать и мене говорить, но я никогда не намревался представить его образцомъ, а хотлъ показать только, что ранняя испорченность характера и нравственности ведётъ къ пресыщенію прошедшими наслажденіями и къ разочарованію въ новыхъ, и что красоты природы и сильныя впечатлнія путешествій (которыя, за исключеніемъ честолюбія, есть самые сильные двигатели жизни) не существуютъ для души такъ созданной или, лучше сказать, заблудшей. Если бъ я продолжалъ поэму, то этотъ характеръ затемнился бы ещё боле къ концу, потому-что рама, въ которую я хотлъ его заключить, должна была содержать въ себ, съ нкоторыми исключеніями, изображеніе новаго Тимона, а, можетъ-быть, и поэтическаго Зелюко.

Лондонъ, 1813.

КЪ ЯНТ. ¹)

Ни въ тхъ странахъ, гд я блуждалъ когда-то,

Гд красота царитъ донын свято,

Ни въ тхъ мечтахъ, когда являлись мн

Виднья чудныя въ какомъ-то смутномъ сн —

Въ фантазіи плнительной, во сн ли —

Теб подобную мечты создать не смли.

Ты предо мной въ сіяньи красоты!

О, мн ли передать твои черты?

Кто зналъ тебя — такъ нужны ли слова имъ?

А кто не зналъ — мы словъ для нихъ не знаемъ.

Когда бъ всегда ты красотой сіяла,

И юности своей не измняла

И сохранила дтства чистоту,

И прелесть формъ, и дтскую мечту!

Ты на земл, вся вя ароматомъ,

Явилась намъ амуромъ безкрылатымъ.

Конечно, мать, вскормившая тебя,

О будущемъ заботясь и любя,

Найти въ тебя ту радугу желала,

Которая вс скорби усмиряла.

Я радъ тому — о, пери молодая!—

Что пережилъ т юные года я,

Когда киплъ огонь въ моей крови,

Что на тебя смотрю я безъ любви,

Я радъ тому, что мн чужда утрата

Дождаться твоего печальнаго заката,

Я счастливъ тмъ, что твой прекрасный взоръ

Не страшенъ мн, какъ смертный приговоръ

Для юношей, которымъ всё не мило,

Когда ты ихъ улыбкой не дарила.

Твои глаза, глаза твои газельи,

Которые — въ мечтахъ или въ весельи —

То чуть блестятъ, то пламенемъ горятъ,

Пусть иногда на трудъ мой поглядятъ,

И изрдка — быть-можетъ, хоть ошибкой —

Ты на него взгляни съ своей улыбкой.

Зачмъ свой трудъ теб я посвящалъ —

Не спрашивай! Я только бы желалъ,

Чтобы вплелась во мн въ внокъ надгробный

Лилея нжная, которой нтъ подобной.

Здсь имя Янты съ пснями сольётся

И будетъ жить, когда же разнесётся

О нихъ воспоминаніе, какъ дымъ —

То не случится съ именемъ твоимъ.

А если жь дни мои сочтутся въ мир,

Тогда коснись перстами феи къ лир —

Вотъ всё, о чёмъ такъ проситъ твой поэтъ,

Тебя узнавшій съ самыхъ дтскихъ лтъ,

Вотъ всё, чего душа моя желала

И дружба втихомолку подсказала.

ПСНЯ ПЕРВАЯ.

О муза! нкогда въ Эллад

Неборожденной ты слыла!

Тебя лишь праздной скуки ряди

Мечта поэтовъ создала!

Ужь сколько разъ твой слухъ терзали

Напвы ихъ нестройныхъ лиръ.

Что я теперь ршусь едва ли

Нарушить твой священный міръ,

Хотя дельфійскія руины

И твой ручей, и твой алтарь

Всхъ девяти заснувшихъ музъ,

За повсть скромную примусь.

II.

Подъ небомъ Англіи туманной

Жилъ мой герой когда-то: былъ

Онъ юноша довольно странный,

Который оргіи любилъ,

Надъ добродтелью смялся,

Разгулу ночи посвящалъ,

И всё, съ чмъ въ жизни ни встрчался.

Онъ равнодушно отвергалъ,

И жилъ, поклонникъ наслажденій,

Не зная дла и трудовъ,

Среди вакхическихъ пировъ,

Среди любовныхъ похожденій

И только отдыхъ находилъ

Въ кругу любовницъ и кутилъ.

III.

Онъ Чайльдъ-Гарольдомъ назывался.

Здсь говорить я не хочу,

Чмъ предокъ Чайльда занимался:

Объ этомъ просто умолчу.

Могу одно сказать: былъ знатенъ

Его почтенныхъ предковъ родъ,

И гербъ ихъ переданъ безъ пятенъ

Ему въ наслдство. Въ свой черёдъ

Гербъ каждый можно такъ ославить

Единымъ маленькимъ грхомъ,

Что ужь бды никто потомъ

Не въ состояніи исправить:

Ни геральдическій мудрецъ,

Ни сладкой пснею пвецъ.

IV.

Гарольдъ кружился въ вихр свта

Безъ опасеній, безъ борьбы…

Такъ въ ясный день подъ солнцемъ лта

Кружится муха. Онъ судьбы

И не боялся вовсе даже

И, праздность вольную любя,

Безпечно жилъ всегда — судьба же

Ждать не заставила себя:

Ещё далёкъ до разрушенья,

Ещё въ цвтущіе года

Онъ заразился навсегда

Ужасной скукой пресыщенья.

Съ-тхъ-поръ душ его больной

Противенъ сталъ весь, край родной.

Въ чаду грховъ не разъ плутая,

Онъ ихъ ничмъ не искупилъ,

О многихъ женщинахъ вздыхая,

Одну лишь только онъ любилъ.

Увы! успхами балуемъ,

Онъ ею лишь не обладалъ:

Своимъ преступнымъ поцалуемъ

Ея щеки не запятналъ,

Не бросилъ жертвой святотатства

Для новыхъ женщинъ и тревогъ

И въ мотовств сгубить не могъ

Ея наслдныя богатства:

Имъ не была осквернена

Семейной жизни тишина.

VI.

Пресытивъ бурныя желанья,

Онъ быть разгульнымъ пересталъ.

Порой кипли въ нёмъ рыданья,

Но онъ ихъ скоро подавлялъ

И думалъ, скукою томимый,

Своё желанья не тая,

Покинуть берегъ свой родимый,

Ухать въ тёплые края,

На корабл пуститься въ море.

Казалось, жизнью пресыщёнъ,

Вполн доволенъ былъ бы онъ

Для развлеченья встртить горе,

И, чтобъ разсяться, былъ радъ

Спуститься даже въ самый адъ.

VII.

Онъ бросилъ замокъ свой наслдный.

Хоть старый замокъ видъ имлъ

Полуразрушенный и бдный,

Но предокъ выстроить умлъ

Домъ этотъ прочно и солидно.

Былъ монастырь когда-то тутъ —

И оскорблёнъ теперь обидно

Благочестивый тотъ пріютъ. ‘

Гд жизнь текла, чужда веселій,

Гремлъ теперь паосскихъ двъ

Шальной, вакхическій напвъ.

Могли бъ подумать старцы келій

(На нихъ привыкли клеветать),

Что время ихъ пришло опять.

VIII.

Не разъ средь буйнаго собранья

Гарольдъ сидлъ и хмурилъ бровь,

Какъ-будто прошлое страданье,

Иль оскорблённая любовь

Въ нёмъ просыпались на мгновенье,

Но уловить никто не могъ

Его душевнаго движенья

И думъ его не подстерёгъ.

Своихъ сомнній неизмнныхъ

Онъ пылкой дружб не вврялъ

И человка не искалъ

Для изліяній откровенныхъ,

Хотя бы гордая тоска

Была, какъ море, глубока.

IX.

Онъ былъ одинъ. Хоть на банкеты

Онъ звалъ гостей со всхъ концовъ,

Но видлъ въ нихъ одн примты

Лишь паразитовъ и льстецовъ.

Увы! любовницами даже

Онъ былъ любимъ, какъ щедрый мотъ,

Онъ измнился — и тогда же

Сокрылся втренный Эротъ.

Какъ мотыльки, созданья эти

Всегда бросаются на свтъ,

И гд Мамонъ проложитъ слдъ,

Не опасаясь тайной сти,

Тамъ — опечаленъ, недвижимъ —

Опуститъ руки серафимъ.

Кидая берегъ свой родимый,

Гарольдъ, всегда любившій мать,

Не обнялъ матери любимой

И не пришелъ сестры обнять.

Въ кружк знакомыхъ не слыхали

Его ‘прости!’ — не потому,

Чтобъ сердце, словно какъ изъ стали,

Природой сковано ему —

Нтъ, кто любилъ, тотъ знаетъ муку,

Какъ безконечно тяжело

Лобзать любимое чело,

Предвидя долгую разлуку.

Свиданье боли не уймётъ,

Но только сердце разобьётъ,

XI.

И такъ Гарольдъ безъ сожалнья

Покинулъ замокъ и родныхъ,

Свою отчизну и имнья,

И рой красавицъ молодыхъ,

Имъ позабытыхъ безъ привта,

Хотя ихъ взоры, рчи звукъ

И блый мраморъ нжныхъ рукъ

Свели бъ съ ума анахорета.

Для неизвстныхъ новыхъ странъ

Онъ позабылъ пиры разгула,

Чтобъ переплыть чрезъ океанъ,

Чтобъ побывать у стнъ Стамбула,

Чтобъ знойный климатъ испытать

И чтобъ экваторъ миновать. ²)

XII.

Ужь паруса надулись ровно

И втерокъ по струйкамъ водъ

Игралъ и радовался словно,

Что Чайльда въ море унесётъ.

Скалистый берегъ потерялся

Подъ пной волнъ и уплылъ въ даль,

И Чайльдъ-Гарольдъ чуть не признался,

Что край родной покинуть жаль,

Но это было на мгновенье —

И, затаивъ невольный стонъ,

Въ тотъ мигъ себя не выдалъ онъ

Единымъ словомъ сожалнья,

А вкругъ него народъ стоналъ

И малодушно трепеталъ.

XIII.

Когда же солнце скрылось въ море,

Герой нашъ арфу въ руки взялъ,

Которой радости и горе

Въ уединеньи поврялъ.

До звучныхъ струнъ коснулись руки,

Аккорды тихо полились

И въ тишин по морю звуки

Прощальной псней понеслись.

Летлъ корабль, какъ окрылённый,

На блоснжныхъ парусахъ,

Всплывала ночь на небесахъ —

И скрылся берегъ отдалённый,

А Чайльдъ-Гарольдъ зелёный валъ

Прощальной пснею встрчалъ:

Прости! Утопаетъ въ дали голубой

Родимаго берега видъ:

Волна за волною ревётъ въ перебой

И дикая чайка кричитъ.

Мы видимъ, какъ солнце въ морской глубин

Торопится отдыхъ найти…

Прости и теб, какъ родимой стран!

Мой край — доброй ночи! прости!

Часы пролетятъ и опять надо мной

Румяное солнце всплывётъ,

Вновь день я увижу, но берегъ родной

Изъ глазъ навсегда пропадётъ.

Сталъ пустъ и заброшенъ печальный мой домъ,

Огонь разведённый зачахъ

И стны травой заростаютъ кругомъ,

И воетъ мой пёсъ въ воротахъ.

Мой маленькій пажъ ³), подойди же ко мн!

О чемъ ты рыдаешь съ тоской?

Боишься ль ты смерти въ холодной волн?

Иль холоденъ втеръ морской?

Утри жъ свои слезы, будь веселъ опять,

Корабль нашъ построенъ легко,

И если бы соколъ насъ вздумалъ догнать,

Остался бы онъ далеко.

‘Не страшны мн бури, пусть волны ревутъ,

Пусть втеръ рветъ парусъ въ клочки,

Но ты, господинъ, не дивись, что бгутъ

Изъ глазъ моихъ слезы тоски: ⁴)

Не вижу я больше отцовскихъ сдинъ

И мать со слезами въ глазахъ,

Остались друзьями мн ты лишь одинъ,

Да Тотъ, что живётъ въ небесахъ.

‘Отецъ на прощанье крестилъ мн чело,

Хоть холоденъ былъ его взглядъ,

Но мать моя будетъ вздыхать тяжело,

Пока не вернусь я назадъ.’

Довольно, малютка! понять я умлъ,

Что слезы такія — не стыдъ,

И еслибъ я чистое сердце имлъ,

Я самъ бы заплакалъ навзрыдъ.

Поди же ко мн ты, мой врный слуга! ⁵)

Въ лиц твоемъ блдность видна!

Ужь ты не боишься ль француза-врага?

Иль буря теб такъ страшна?

‘Ты думаешь, мой господинъ, обо мн,

Что стану за жизнь я робть —

Нтъ: мысль о покинутой бдной жен

Меня заставляетъ блднть?

‘Близь замка отцовъ твоихъ, съ мукой въ лиц,

Пришлось мн дтей покидать…

Теперь если спросятъ они объ отц —

Что можетъ отвтить имъ мать?’

Довольно, мой добрый служитель — ты правъ,

Печаль твоя стоитъ похвалъ,

Но я… не таковъ легковрный мой нравъ:

Смясь край родной покидалъ.

О что же находимъ мы въ женскихъ слезахъ?

И долго ли женщина ждётъ?

Чужая рука на прекрасныхъ глазахъ

Вчерашнія слезы сотрётъ.

Не жаль мн дней счастья въ родной сторон,

Не гнусь я при вид грозы,

Но горько одно лишь, что не о комъ мн

Сронить ни единой слезы.

Я вновь одинокъ, какъ въ былые года,

Одинъ посреди этихъ водъ.

Къ чему жь о другихъ я заплачу, когда

Никто обо мн не вздохнётъ?

Не долго мой нёсъ будетъ выть и скучать:

Найдётъ новый уголъ и кровъ

И если вернусь я — меня разорвать

Пёсъ собственный будетъ готовъ.

10.

Корабль мой, неси же меня по волнамъ!

Пусть море кипитъ подо мной!

Неси куда хочешь, въ далёкимъ странамъ,

Лишь только бъ не въ край мой родной.

Привтъ посылаю я синимъ морямъ,

А ихъ не увижу въ пути —

Привтъ мой пустынямъ, пещерамъ, горамъ…

Мой край! доброй ночи! прости!

XIV.

Корабль летитъ, волна бурлива

И. втеръ рзче и сильнй

Вблизи Бискайскаго залива,

Корабль летитъ уже пять дней —

И берегъ всталъ изъ-за тумана.

О Цинтра! вотъ зубцы твои!

Вотъ Taro данью океана

Мчитъ золотистыя струи.

Вотъ на корабль взошли съ привтомъ

Бреговъ сосднихъ лоцмана —

И плодоносная страна

Открылась залитая свтомъ,

Гд поселяне въ пол жнутъ,

Кончая свой подённый трудъ.

XV.

О, Боже! небо не скупилось

Для этихъ мстъ въ своихъ дарахъ…

Какихъ плодовъ здсь не родилось!

Что за окрестности въ горахъ!

Лишь нечестивыми руками

Здсь человкъ всё портить могъ.

Когда Перунъ за облаками

Подниметъ бичъ свой на порокъ,

На всхъ идущихъ противъ рока,

То онъ ударитъ съ вышины

На притснителей страны —

И галлъ, наказанный жестоко

Рукой незримаго врага,

Покинетъ эти берега.

XVI.

О! какъ хорошъ при первомъ взгляд

Необозримый Лиссабонъ

Когда во всей своей громад

Въ рк бываетъ отраженъ.

Намъ ту рку во время оно

Пвцы хвалили безъ стыда,

По ней теперь изъ Альбіона

Плывутъ могучія суда

Спасать отъ галловъ славу юга,

Но лузитанецъ гордъ и дикъ,

И отличать онъ не привыкъ

Врага отъ истиннаго друга —

И втихомолку онъ клянётъ

Своихъ спасителей приходъ.

XVII.

Когда же съ этимъ градомъ дивнымъ

Мы ознакомимся вблизи —

Онъ намъ покажется противнымъ:

Дворцы и хижины въ грязи

Кругомъ въ одну столпились груду,

И еслибъ путникъ только могъ

Пройти весь городъ этотъ — всюду

Онъ мерзокъ вдоль и поперёгъ.

Толпа гражданъ немытыхъ, праздныхъ

Отъ лни рубища влачитъ,

Ничто её не устрашитъ:

Она не сброситъ платьевъ грязныхъ,

Хотя бъ на встрчу шла сама

Египта страшная чума.

XVIII.

Рабы презрнные, къ которымъ

Такъ щедры были небеса,

Природа… ихъ ли, ихъ ли взорамъ

Цнить вс эти чудеса?

Здсь Цинтра ⁶) смотритъ новымъ раемъ

Въ вершинахъ горъ, въ цвтахъ долинъ.

Обвороженный этимъ краемъ,

Какой поэтъ намъ дастъ одинъ

Хотя намёкъ на ту природу,

Передъ которою блдна

Та неизвстная страна,

Пвцомъ открытая народу,

Когда онъ смертныхъ удивилъ

И имъ Элизіумъ открылъ?

XIX.

Цпь голыхъ скалъ идётъ рядами.

Тамъ монастырь, склонившись внизъ,

Своими блыми стнами

Надъ самой бездною повисъ,

Деревьевъ тнь но горнымъ скатамъ,

Сожжённый мохъ на крутизн

И съ вчнымъ мракомъ, съ ароматомъ

Долины въ мёртвой тишин,

Сверканье моря голубого,

И апельсинныхъ рощъ нарядъ,

И изумрудный виноградъ,

И рёвъ потоковъ — здсь всё ново!

Здсь предъ глазами вставшій видъ

И восхищаетъ и дивитъ.

XX.

Но выше по тропинк горной

Идите вверхъ, смотря назадъ,

Чтобъ той природой благотворной

Ещё полнй упился взглядъ.

А тамъ одна изъ тхъ тропинокъ

Ведётъ къ стнамъ монастыря.

Здсь васъ съ мощами встртитъ инокъ,

Свои легенды говоря:

‘Вотъ тутъ погибли изувры:

Ихъ за нечестье рокъ сразилъ,

А тамъ Гонорій прежде жилъ,

Спастись желавшій въ тьм пещеры,

Въ адъ обратившій жизнь свою,

Чтобъ быть впослдствіи въ раю.’

XXI.

Блуждая по уступамъ этимъ,

Среди пустынныхъ, дикихъ мстъ,

Мы по дорог часто встртимъ

Воткнутый въ землю скромный крестъ,

Но онъ есть только слдъ ужасныхъ

Ночныхъ убійствъ, уже потомъ,

Найдя останки жертвъ несчастныхъ,

Ихъ погребаютъ подъ крестомъ.

Здсь встртитъ путникъ удивлённый

Такихъ могилъ несчётный рядъ,

И т могилы говорятъ,

Что въ той стран окровавленной

Законъ усталый тупо снятъ

И жизни гражданъ не хранитъ. ⁷)

XXII.

Въ долинахъ замки видны нами,

Въ нихъ прежде жили короли,

Теперь же дикими цвтами

Они капризно заросли,

Но слдъ величья ихъ остался…

Вотъ ‘замокъ принца’ тамъ стоитъ.

Но ты ль здсь жизнью наслаждался,

Ты, Ватекъ, ⁸) нашъ богатый бриттъ?

Не здсь ли, жизнію наскуча,

Ты создалъ свой земной эдемъ?

Но объ одномъ забылъ межъ-тмъ,

Что какъ богатство ни могуче,

Но и ему — везд равно —

Надъ жизнью власти не дано.

XXIII.

Внизу горы въ жилищ этомъ

Ты жилъ, всхъ прихотей творецъ…

Теперь, какъ проклятый всмъ свтомъ,

Стоитъ пустынный твой дворецъ,

И нтъ слдовъ минувшей славы:

Какъ ты, онъ сталъ и пустъ и нмъ,

Лишь колоссальной рощью травы

Путь загораживаютъ всмъ

Къ раскрытымъ портикамъ и заламъ…

Какой торжественный урокъ

Для всхъ, кто только думать могъ

О счасть, безконечно маломъ,

Которое кладётъ въ гроба

Неумолимая судьба.

XXIV.

Вотъ замокъ: здсь — то каждый знаетъ —

Сошлись вожди и съ давнихъ поръ

Видъ замка этого смущаетъ

Британца смлый, гордый взоръ.

Смотрите: тамъ съ улыбкой адской,

Обвитъ пергаментомъ кругомъ,

Сидитъ, надвъ колпакъ дурацкій,

Чертёнокъ маленькій, на нёмъ

Висятъ печать и свитокъ чёрный,

Гд виднъ рядъ гербовъ, имёнъ

Извстныхъ рыцарей — и онъ

На нихъ указывалъ проворно,

Лукаво надписи читалъ

И непритворно хохоталъ.

XXV.

Конвенція — названье бса.

Въ томъ замк на смхъ онъ собралъ

Всхъ гордыхъ рыцарей конгреса

И ихъ надежды осмялъ.

Здсь побдитель покорился

И предъ безуміемъ поникъ,

И вновь спасителемъ явился

Дипломатическій языкъ.

О лавры, лавры! вы обидны

Героямъ нашимъ навсегда.

Срамъ побдителю, когда

Онъ растеряется постыдно

И клонитъ голову въ стран

Имъ покорённой на войн.

XXVI.

Съ-тхъ-поръ — о Цинтра — не забудутъ

Тебя британцы никогда,

И, если могутъ, долго будутъ

Сгорать отъ тайнаго стыда

Вожди грядущихъ поколній,

Побдоносные вожди…

Нтъ, стыдъ безславныхъ пораженій

Суда потомства подожди,

Когда, смясь, припомнятъ внуки,

Какъ побдитель уступилъ,

Какъ побждённый врагъ смутилъ

Побды радостные звуки,

Смялъ гордый лавръ ея внковъ

И бросилъ на позоръ вковъ.

XXVII.

Такъ думалъ Чайльдъ, но безъ кручины,

Бродя одинъ средь этихъ скалъ,

И хоть прелестныя картины

Повсюду взоръ его встрчалъ,

Но онъ, какъ ласточка скучая,

Рвался всё дальше, въ край иной,

И чаще думы, избгая,

Терзали умъ его больной,

И не безъ горькаго презрнья

Припоминалъ Гарольдъ тогда

Мелькнувшей юности года,

Что прожилъ ихъ безъ сожалнья

Въ чаду безумствъ, въ чаду проказъ —

И взоръ его темнлъ не разъ.

XXVIII.

Коня скорй! ¹⁰) И покидаетъ

Онъ этотъ край и мирный кровъ,

Онъ мрачнымъ грёзамъ измняетъ,

Но не для женщинъ и пировъ.

Спшитъ куда?— безъ цли мчится

Вперёдъ, вперёдъ, куда-нибудь,

Не зная самъ, гд прекратится

Его капризный, долгій путь.

Не мало мстъ и видовъ разныхъ

Передъ собой увидать онъ,

Пока не будетъ утомлёнъ

Картиной странъ разнообразныхъ

И долгимъ опытомъ, пока

Ещё сильна его тоска.

XXIX.

Но вотъ и Мафра. ¹¹) Въ вихр танцевъ

Здсь слышенъ былъ церковный хоръ,

Здсь королева лузитанцевъ ¹²)

Жила, оплакавъ свой позоръ,

Мшались здсь пиры и мессы

И составляли дворъ одинъ

И куртизанки и повсы,

И рядомъ — мрачный капуцинъ.

Здсь вавилонская блудница

Себ построила чертогъ,

Здсь позлащённый твой порокъ,

Въ крови купавшаяся жрица,

Толпу къ ногамъ твоимъ бросалъ

И рабскій трепетъ возбуждалъ.

XXX.

Такъ между горъ, цвтущей нивой

Шелъ Чайльдъ Гарольдъ вперёдъ, вперёдъ.

О! для чего въ стран счастливой

Народъ свободный не живётъ?

Нтъ, для однихъ лнтяевъ, дома

Жалвшихъ кинуть свой диванъ,

То наслажденье не знакомо:

Бродить подъ небомъ разныхъ странъ

Съ однимъ желаніемъ упорнымъ —

Иныя думы испытать,

Всё знать, всё видть и дышать

Всей грудью воздухомъ нагорнымъ.

Одинъ флегматикъ лишь не могъ

Понять всю прелесть тхъ тревогъ

XXXI.

Но плодоносныя долины

Всё рже, рже видитъ взоръ —

И вотъ испанскія равнины

И безконечный ихъ просторъ

Кругомъ открылся нашимъ взглядамъ.

И новый край суровъ и глухъ:

Средь поля гладкаго за стадомъ

Лишь кое-гд бредётъ пастухъ.

Онъ долженъ быть вооруженнымъ,

Чтобъ защищать своихъ овецъ,

Затмъ-что изъ конца въ конецъ

Предъ цлымъ краемъ разорённымъ

Прошелся врагъ — и весь народъ

Теперь его прихода ждётъ.

XXXII.

Тамъ, гд слились между собою

Дв враждовавшія страны,

Какой же гранью роковою

Они теперь раздлены?

Что длитъ ихъ? Въ зубцахъ Сіерра?

Иль Таго мощная волна?

Иль колоссальнаго размра

Вновь возведённая стна?

Тамъ нтъ ни стнъ, ни рчки быстрой,

Ихъ межь собой не раздлялъ

Огромный рядъ высокихъ скалъ,

Подобно цпи той гористой,

Которой галльская страна

Отъ южныхъ мстъ отдлена.

XXXIII.

Но между ними пробгаетъ

Едва замтный ручеёкъ.

Какъ знать его?— никто не знаетъ,

Но онъ для нихъ границей лёгъ

И здсь журчитъ, переливаясь

Вдоль ненавистныхъ береговъ…

Порой, на посохъ опираясь,

Пастухъ глядитъ въ страну враговъ

Своимъ лниво-гордымъ взоромъ…

Любой испанскій селянинъ

Смотрлъ, какъ истый властелинъ,

На край, задавленный позоромъ:

Но ужился съ нимъ никогда бъ

Несчастный лузитанскій рабъ. ¹³)

ХХXIV.

Когда жь вдали, среди тумана,

Ушла граница та — и вотъ

Явилась мрачно Гвадіана

Съ журчаньемъ тихихъ, грустныхъ водъ.

На берегахъ ея когда-то

Сходился съ рыцарями мавръ,

Сверкали кованные латы

И обливался кровью лавръ.

Спасался бгствомъ побждённый

За склономъ взрытаго холма

И мусульманская чалма

И гордый шлемъ окровавленный

Во слдъ за ней въ рку летлъ,

Гд мчалась груда мёртвыхъ тлъ.

XXXV.

Прекрасный край любви и славы!

Здсь знамя поднялъ самъ Пелагъ,

Когда отецъ презрнный Кавы ¹⁴)

Пришелъ съ дружинами, и врагъ

Окрасилъ кровью горъ долины.

Гд жь флаги грозные войны?

Держали ихъ твои сыны,

Разбивши дерзкія дружины.

О, какъ тогда средь этихъ мстъ

Сіялъ, горлъ надъ всей страною

Побдоносный яркій крестъ

Предъ потухавшею луною!

А въ Африк носился стонъ

Рыдавшихъ мавританскихъ женъ.

XXXVI.

Но сохранился ль въ псняхъ края

Минувшій блескъ твоихъ побдъ?

Дла героевъ разбирая,

Он одн хранятъ ихъ слдъ.

Сотрётся въ пыль стна гранита,

Умрутъ историки страны,

Лишь только въ псняхъ не забыта

Бываетъ слава старины.

О, радость! знай: языкъ преданья,

Какъ лесть, которая ужь спитъ,

Ни для кого не сохранитъ

Величья прошлаго сіянья,

Но то величіе въ народъ

Въ безсмертныхъ псняхъ перейдётъ.

XXXVII.

Сыны Испаніи, проснитесь!

Оружье въ руки и — вперёдъ!

На крикъ призывный отзовитесь:

Вперёдъ! васъ рыцарство зовётъ.

Ужь пыльче съ дерзостью бывалой

Не машетъ копьями оно,

Надъ свтлымъ шлемомъ хвостъ кровавый

Не развевается давно,

Но подъ раскаты пушки мдной,

Въ дыму, гд воздухъ рвётъ картечь,

Оно зовётъ: ‘за мечъ! за мечь!’

Скажите: этотъ крикъ побдный

Но тотъ ли, что сзывалъ къ врагу

На андалузскомъ берегу?

XXXVIII.

Но — чу! раздался топотъ конный…

Звукъ битвы… гулъ… Кого же тамъ

Сражаетъ мечъ окровавлённый?

Уже-ль тиранамъ и рабамъ

На жертвы кинете вы братій?

Огонь ружейный между скалъ

Не мало бшеныхъ проклятій,

Не мало жизней вырывалъ.

Смерть проносилась, какъ сироко,

То съ той, то съ этой стороны.

Покрытый кровью, богъ войны

Ногой билъ въ землю — и далёко

Людей во всхъ концахъ земли

Удары эти потрясли.

XXXIX.

А тамъ съ горы на бой ужасный

Глядитъ Гигантъ — и грозенъ онъ,

И цвтъ волосъ кроваво-красный

Румянымъ солнцемъ озарёнъ,

Смерть разносилъ онъ каждымъ взглядомъ,

Всё на пути палилъ и жегъ,

А у его желзныхъ ногъ

Духъ разрушенья виднъ рядомъ:

Онъ отмчалъ дянья зла.

Въ тотъ день три сильныя державы

Сюда рука его свела

Лить кровь ркою для забавы —

И съ наслажденьемъ ждётъ Коллосъ,

Чтобъ больше крови пролилось.

XL.

Клянусь — для всхъ, кто на сраженьи

Друзей и братьевъ не встрчалъ —

Великолпное смшенье

Характеръ битвы представлялъ!

Вилися шарфы и, блистая,

Мелькалъ огонь надъ головой…

Какъ-будто псовъ явилась стая

И подняла зловщій вой.

Вс ждутъ побдъ, облитыхъ кровью,

Добычи ждутъ — но много силъ

Погибло жертвою могилъ,

И Разрушенья духъ съ любовью

За ихъ паденіемъ слдилъ

И падшимъ трупамъ счётъ сводилъ.

XLI.

Три арміи для грозной битвы,

Для смертныхъ жертвъ сошлися тамъ,

Три племени свои молитвы

Шлютъ дикимъ воплемъ къ небесамъ.

Подъ небомъ чистымъ и лазурнымъ

Знамёна вьются, пыль стоитъ,

И вотъ вперёдъ потокомъ бурнымъ

Идутъ французъ, испанецъ, бритъ,

Врагъ, жертва и союзникъ нжный

На битву общую пришли,

Какъ-будто дома не могли

Дождаться смерти неизбжной,

Сошлись, чтобъ язвами ихъ ранъ

Потомъ питался хищный вранъ.

XLII.

И здсь сгніютъ безумцы эти!

Гд жь слава ихъ?— одинъ туманъ.

Они орудьемъ были въ свт

Въ рукахъ тирановъ. Ты, тиранъ,

Себ дорогу пролагаешь

По человческимъ костямъ,

А для чего — и самъ не знаешь —

Далъ волю бшенымъ страстямъ.

Кому жь мила деспотовъ злоба?

И есть ли въ мір уголокъ,

Гд бъ каждый хищный деспотъ могъ

Найти покой лишь кром гроба,

Гд онъ сотрётся скоро въ прахъ,

Не наводя на смертныхъ страхъ?

XLIII.

О! альбуэрскія равнины!

Гд скорбь оставила печать?

Ктобъ угадалъ, что здсь дружины

Сойдутся въ битв умирать?

Миръ павшимъ! Пусть тріумфъ побдный

И громкой славы письмена

Въ вка, какъ лучшій даръ наслдный,

Перенесутъ ихъ имена.

Пока мы новыхъ битвъ не видимъ,

Не видимъ новыхъ похоронъ —

Къ теб на встрчу, Альбіонъ,

Мы съ мимолётнымъ гимномъ выйдемъ

И, хоть недолго, можетъ-быть,

Ты въ нашихъ псняхъ будешь жить. ¹⁵)

XLIV.

Но о любимцахъ войнъ забудемъ:

О нихъ напрасно толковать…

Пускай капризъ приходитъ людямъ

По приказанью умирать,

Пусть мы наёмщиковъ лишались —

О нихъ мы плакать не должны:

Вдь еслибъ жить они остались,

То для позора всей страны.

Тогда бъ ихъ роли были жалки,

Они погибли бъ безъ слда,

Безъ угрызеній, безъ стыда

Въ какой-нибудь домашней свалк,

Иль съ окровавленнымъ ножомъ

Вс занялись бы грабежомъ.

XLV.

Гарольдъ идётъ — и предъ собою

Севилью ¹⁶) видитъ. Какъ всегда,

Она не кажется рабою:

Ещё свободна и горда,

Но близокъ часъ ея страданій:

Ворвутся полчища врага —

И до ступеней чистыхъ зданій

Коснётся грязная нога,

Скуются цпи для рабыни…

Часъ страшный! Неизбженъ онъ:

Иначе Тиръ и Иліонъ

Существовали бы донын

И добродтель вкругъ цвла,

И въ мір не было бы зла.

XLVI.

Но тамъ бды ещё не чуетъ

Въ безумныхъ оргіяхъ народъ…

Позоръ отчизны не волнуетъ

Тебя, севильскій патріотъ!

Тамъ нтъ воинственнаго жара,

Молчитъ призывный рогъ войны

И только слышится гитара

Въ часы полночной тишины.

Для сладострастныхъ наслажденій

И дни и ночи на пролётъ

Безумно молодость живётъ,

Среди безмолвныхъ преступленій

И дряхлыхъ каменныхъ громадъ

Лишь только властвуетъ развратъ.

XLVII.

Не такъ живётся селянину:

Боится видть онъ съ женой

Полей печальную картину,

Полей ограбленныхъ войной.

Фанданго звуки замолчали,

Весёлыхъ псенъ нтъ въ дали…

Монархи! если бы вы знали

О чистыхъ радостяхъ земли,

Васъ сладкой прелестью обмана

Къ себ бы слава не звала

И за собою не вела,

И рзкій грохотъ барабана

Насъ навсегда бъ забылъ будить,

И смертный могъ бы счастливъ быть.

XLVIII.

Какія жь псни распваютъ

Теперь погонщики быковъ?

Любовь ли, славу ль прославляютъ?

Нтъ, смыслъ ихъ псенъ не таковъ.

Иные звуки и тревоги…

Перемнилась скоро роль:

Они поютъ лишь по дорог

Одно: ‘да здравствуетъ король!’ ¹⁷)

Иль шлютъ проклятія Годою,

Безумцу Карлу, иль тому,

Кто сталъ — нтъ имени ему!—

Предъ королевой молодою —

И эта падшая жена

Была въ порокъ увлечена.

XLIX.

Среди долинъ, межъ скалъ гигантскихъ,

Гд и теперь ещё видны

Обломки замковъ мавританскихъ,

Остался грозный слдъ войны.

Слдъ лошадинаго копыта

Избороздилъ красу луговъ,

Всё поле ядрами изрыто:

Здсь, говорятъ, былъ станъ враговъ,

И здсь крестьяниномъ отважнымъ

Былъ не одинъ драгунъ сраженъ!

И всмъ теперь укажетъ онъ

На это мсто съ видомъ важнымъ,

Увривъ, что верхи тхъ скалъ

Не разъ одинъ онъ съ бою бралъ.

При встрч здсь видна на всякомъ

Кокарда красная ¹⁸) — она

Служить для всхъ условнымъ знакомъ

Во всей стран теперь должна.

Кто не надлъ кокарды красной,

Тому бда, будь юнъ иль старъ,

Онъ начинаетъ путь опасный:

Здсь ножъ остёръ, здсь быстръ ударъ.

И горе галльскому солдату,

Когда надъ нимъ бы засверкалъ

Коварно спрятанный кинжалъ,

И обнаженному булату

Не страшенъ сталъ бы громъ траншей

И блескъ французскихъ палашей.

LI.

Тамъ, высоко, съ вершинъ Морены

На поворотахъ, изъ-за скалъ,

Глядятъ твердынь могучихъ стны,

Рядъ батарей — и взоръ встрчалъ

Рвы, затоплённые повсюду,

Построекъ крпкихъ образцы,

Изъ ядеръ сложенную груду, ¹⁹)

Рогатокъ острые зубцы,

Тамъ стражи грозныя фигуры

И группы взнузданныхъ коней,

Тамъ подъ ущельемъ, межь камнёй,

Для боевыхъ запасовъ фуры

И возл пушки боевой

Фитиль курится роковой.

LII.

Ждутъ битвы, царства слёзъ и мрака,

Но тотъ, кто троны низвергалъ,

Ещё рукой не подалъ знака,

Ещё стран онъ отдыхъ далъ,

Но скоро, жадные къ разбою,

Сюда придутъ его рабы —

И скоро западъ надъ собою

Увидитъ грозный бичъ судьбы.

Испанцы! слабы вс усилья!

Для васъ печальный день придётъ,

Лишь галльскій коршунъ развернётъ

Съ побдоноснымъ воплемъ крылья —

И станетъ въ битвахъ умирать

Испанцевъ доблестная рать.

LII.

Уже-ль погибнутъ эти силы

И этой молодости цвтъ?

Межь рабствомъ и дверьми могилы

Уже-ль иной средины нтъ?

Уже-ль насиліе жестоко

Поработитъ кругомъ народъ

И никогда до слуха Рока

Мольба испанцевъ не дойдётъ?

Напрасны ль храбрость и забота

Въ чертахъ геройскаго лица

И наставленья мудреца,

И увлеченье патріота,

И обнаженный въ битв ножъ,

Съ которымъ рвётся молодёжь?

LIV.

Къ чему жь, гитару покидая,

Забывъ стыдливость и покой,

Теперь испанка молодая

За мечъ хватается рукой?

Забыты женскія приманки

И, новымъ мужествомъ горды,

Кругомъ становятся испанки

Съ своими братьями въ ряды,

И т, которые когда-то

Боялись самыхъ лёгкихъ ранъ,

Вступивъ ногой въ военный станъ,

Становятъ грудь подъ штыкъ солдата

И на рзню, сквозь дымъ и смрадъ,

Какъ Марсы юные глядятъ.

LV.

Но если бъ ихъ вы увидали

Не въ дни войны, когда на васъ

Изъ-подъ таинственной вуали

Глядла нжно пара глазъ

И у окна, въ часы досуга,

Могли подмтить очеркъ рукъ,

И прелесть формъ, и профиль юга,

Могли услышать рчи звукъ,

То не подумали бы вс вы

Увидть съ трепетомъ потомъ

У сарагосскихъ стнъ съ метёмъ

Воинственной испанской двы,

Гд — и спокойна и строга —

Она съ оружьемъ ждётъ врага.

LVI.

Любовникъ палъ — она не плачетъ,

Начальникъ мёртвъ — она спшитъ,

Она вождёмъ побднымъ скачетъ,

Она трусливаго стыдитъ

И вновь на битву возвращаетъ.

Никто такъ грозно, какъ она,

За смерть вождей не отомщаетъ,

Не будитъ слабаго отъ сна.

Испанка смло пробуждала

Надежды спавшія въ груди

И съ браннымъ крикомъ впереди

Сама преслдовала галла,

Когда бжалъ безславно онъ,

Рукою женщинъ пораженъ. ²⁰)

LVII.

Но всё жь породы амазоновъ

Чужда испанская жена,

Она съ ребяческихъ пелёнокъ

Служить любви осуждена.

И если въ битв неизбжной

За мечъ бралась ея рука,

То это месть голубки нжной

За смерть родного голубка.

Любовь и гнвъ — въ ней всё безцнно!

И съ ней ли я теперь сравню

Пустыхъ красавицъ болтовню,

Въ которыхъ всё обыкновенно:

Он равны съ ней въ красот,

Но души, души ихъ не т…

LVIII.

На ямкахъ щёкъ — слды дыханья:

Амуръ лишь смлъ на нихъ дохнуть,

Уста, гд спрятались лобзанья

Сейчасъ готовыя спорхнуть,

Казалось, шепчутъ, что опасно

Лобзанья нжныя срывать.

А взоръ… какъ дико и прекрасно

Блеститъ и жжётъ! О Фебъ! не трать

Лучей и солнечнаго жара,

Чтобъ повредить загаромъ ей:

Ещё прекраснй и свжй

Она выходитъ изъ загара —

И передъ ней скучны, блдны

Вс дамы сверной страны.

LIX.

Востокъ, прославленный по свту,

Гаремы знойной той страны,

Гд самъ ²¹) пою я псню эту

Въ честь красоты (предъ ней должны

Вс циники во прахъ склоняться)

Ведите же меня теперь

За ту таинственную дверь,

Гд ваши гуріи таятся,

Гд даже воздухъ стерегутъ

Въ закрытой спальн мусульманской!

Гд жь ваши гуріи? Кто тутъ

Сравнится съ женщиной испанской? ²²)

Такими женщинами могъ

Наполнить рай лишь вашъ пророкъ!

LX.

Парнасъ! тебя я вижу нын

Не въ смутной грёз прежнихъ дней,

Но съ вчныхъ снгомъ на вершин,

Подъ небомъ родины твоей,

Во всёмъ твоёмъ величьи дикомъ!

Не ставь же мн теперь въ вину,

Что я смутилъ невольнымъ крикомъ

Твою святую тишину.

Не я одинъ достоинъ смха —

Вдь каждый скромный пилигримъ

Привыкъ здсь голосомъ своимъ

Отъ сна будить, тревожить эхо,

Хотя давно съ твоихъ высотъ

Не сходятъ музы къ намъ въ народъ.

LXI.

Я зналъ тебя въ мечтахъ когда-то,

Давно… Кому невдомъ ты —

Не знаетъ тотъ, что въ жизни свято.

Теперь я здсь! Сбылись мечты,

Но я молчу, позабывая

Всё, что хотлъ сказать въ стихахъ,

Поэтовъ древнихъ вспоминая,

Могу лишь только пасть во прахъ,

Не смя выговорить слова,

Дрожа, волнуясь и любя,

Могу смотрть лишь на тебя

Сквозь ризу облачнаго крова

И молча думать въ этотъ часъ:

Я вижу, наконецъ, Парнасъ! ²³)

LXII.

Счастливй всхъ поэтовъ, нын

Ещё не знавшихъ этихъ мстъ,

Могу ль но чувствовать святыни

Во всёмъ, что вижу здсь окрестъ?

Хоть въ тёмный гротъ къ себ на ложе

Теперь не сходитъ Аполлонъ,

И ты, жилище Музъ, похоже

На тёмный гробъ со всхъ сторонъ,

Но здсь у храма вдохновеній,

Въ тни пещеръ, въ дыханьи водъ,

Ещё витаетъ и живётъ

Какой-то кроткій, добрый геній —

И въ этой мёртвой тишин

Скользитъ незримо но волн.

LXIII.

Парнасъ! къ теб поднявши руки,

Я позабылъ, обвороженъ,

Страну, гд слышны цпи звуки

И стоны юношей и женъ!

Я предъ тобой лежалъ на камн,

Роняя слёзы на песокъ…

Но мой разсказъ начать пора мн,

А ты… ахъ! если бъ только могъ

Я здсь сорвать хоть листъ лавровый

Отъ втки Дафны, чтобъ опять

Я могъ съ успхомъ воспвать

Тебя въ стихахъ, Парнасъ суровый,

Чтобъ въ чуткой памяти пвца

Ты могъ жить долго, до конца!

LXIV.

Но никогда, въ дни прежней славы,

Ни ты, краса всхъ нашихъ горъ,

Ни жрицы Дельфовъ (величаво

Здсь нёсся ихъ пиійскій хоръ)

Такого зрлища не знали,

Когда, оружьемъ овладвъ,

Игралъ клинкомъ блестящей стали

Рядъ андалузскихъ женъ и двъ.

Въ нихъ пышетъ зной желаній жгучихъ,

Но дти юга лишены

Награды греческой страны —

Уединенья рощъ пахучихъ,

Хоть ныньче въ Греціи и нтъ

Минувшей славы прошлыхъ лтъ.

LXV.

Севилья гордая прекрасна

Богатствомъ, древностью своей,

Кадиксъ съ ней сравнивать опасно,

Хотя Севильи онъ милй,

О, взоръ чарующій порока!

Какую юность не смутитъ

Его магическое око?

Чьё сердце онъ не обольститъ!

Въ комъ кровь кипитъ въ здоровой груди,

Того змёй онъ обовьётъ

И тихо въ пропасть увлечётъ,

Для всхъ мняя по причуд

Свой обольщающій нарядъ,

Улыбки нжныя и взглядъ.

LXVI.

Когда Сатурнъ въ безстрастномъ гнв

Косою Паосъ поразилъ,

(Сатурнъ и самой королев

Не разъ косой своей грозилъ)

Тогда забавы и веселье

Нашли пріютъ въ стран тепла,

Тогда сюда на новоселье

Венера храмъ перенесла

И здсь, за блыми стнами,

Она поставила свой тронъ.

Но что ей храмъ? Со всхъ сторонъ,

Блистая яркими огнями,

Вкругъ отъ зари и до зари

Предъ ней курились алтари. ²⁴)

LXVII.

Всю ночь до самаго разсвта

Кипитъ здсь праздникъ красоты:

Подъ звукъ гитаръ и кастаньета

Народъ, наряженный въ цвты,

Поётъ при пляск молодёжи,

Не встртишь хмураго лица,

Сегодня пиръ и завтра тоже,

И не видать пирамъ конца.

Слдовъ нтъ скорби и кручины,

И горькихъ слёзъ — ни здсь, ни тамъ,

Лишь стерегутъ свой иміамъ

Одни сдые капуцины

И шевелитъ здсь всхъ равно

Любовь съ молитвой заодно.

LXVIII.

Вотъ день воскресный. Чмъ займётся

Народъ въ день отдыха теперь?

Но, чу! рычанье раздаётся:

То царь лсовъ, могучій зврь.

Онъ ноздри вздулъ, съ кровавой пной

Терзаетъ всадниковъ, коней…

Толпа повисла надъ ареной —

Видъ крови радость будитъ въ ней:

Она въ восторг замираетъ,

Когда оплошнаго врага

Быкъ поднимаетъ на рога

И къ верху трупъ его бросаетъ,

А дамы смотрятъ въ этотъ часъ,

Не отворачивая глазъ.

LXIX.

И вотъ онъ, день седьмой недли!

Но такъ ли Лондонъ чтитъ т дня?

Наряды чистые надли

Вс классы общества, они,

Покинувъ зданій тёмныхъ стны,

Бгутъ вс воздухомъ дохнуть,

Чтобъ освжить больные члены,

Чтобъ разъ въ недлю отдохнуть.

Въ фіякрахъ скромныхъ, въ пышномъ кэб

Всё что и юно и старо

Спшитъ въ Гемпстедъ или въ Гэро,

Чтобъ вспомнить вновь о синемъ неб,

Межъ-тмъ, какъ сзади пшеходъ

Съ ревнивой завистью идётъ

LXX.

На Темз лодки, въ лодкахъ дамы,

На нихъ цвты, узоры блондъ,

Инымъ же хочется упрямо

Идти въ Гейгэтъ или въ Ричмондъ.

Куда же ихъ ведётъ дорога?

Я разскажу — къ чему скрывать?—

Они спшатъ на праздникъ Рога ²⁵)

Ему мольбы свои шептать.

Тамъ онъ внималъ моленьямъ страннымъ

Отъ многихъ юношей и женъ,

Тамъ рядъ признаній окроплёнъ

Бывалъ виномъ благоуханнымъ,

Смнялась музыкой игра

И танцы длились до утра.

LXXI.

Свои безумства въ каждомъ кра.

И ты, Кадиксъ, подверженъ имъ:

Лишь вспыхнетъ день — перебирая

Гранаты чётокъ, пилигримъ

Предъ ликомъ Двы Непорочной,

(Она одна во всей стран)

Въ своёмъ обряд всюду точный,

Стоитъ, склонившись въ тишин…

Онъ за людей творитъ моленья,

Но часъ насталъ — и въ циркъ идётъ

Такъ жадный къ зрлищамъ народъ.

Весь городъ, вс безъ исключенья,

Перемшавшись межь собой,

Идутъ смотрть кровавый бой.

LXXII.

Вотъ сцена зрителямъ предстала.

Арена дйствія пуста.

Ещё труба не прозвучала,

Но всюду заняты мста:

Повсюду гранды и вельможи

И вереница доннъ и дамъ —

Приманка бойкой молодёжи,

Мелькавшей вкругъ по ихъ слдамъ.

А взоры женщинъ такъ лукавы…

Но никогда прекрасный взглядъ

Не гналъ поклонниковъ назадъ,

Хотя пвцы луны и славы

Твердятъ, что женщинъ гордый взоръ

Для сердца смертный приговоръ.

LXXIII.

Шумъ замеръ, стихли разговоры —

И всадники възжаютъ въ кругъ.

Въ рукахъ ихъ копья, блещутъ шпоры.

Они раскланялись вокругъ,

Готовя публику къ потхамъ,

А публика ужь ждётъ съ утра,

Когда окончится съ успхомъ

Бойцовъ опасная игра.

Тогда ихъ встртятъ общимъ плескомъ,

Ихъ поощрятъ и здсь и тамъ

Улыбки, взгляды гордыхъ дамъ…

Съ такимъ тріумфа пышнымъ блескомъ

Король встрчается, порой,

Или увнчанный герой.

LXXIV.

Нарядной мантіей блистая,

Стоитъ проворный матадоръ.

Даря лсного поджидая,

Онъ вкругъ себя бросаетъ взоръ,

Чтобъ осмотрть просторъ арены,

(Въ его рук — одинъ кинжалъ)

Чтобъ убжать ему со сцены

Никто отъ звря не мшалъ.

Повсюду — пшій съ шарфомъ краснымъ —

Онъ звря издали дразнилъ:

Онъ только издали шутилъ

Надъ непріятелемъ опаснымъ

И вызывалъ его на бой,

Раскинувъ шарфъ передъ собой.

LXXV.

Вотъ поданъ знакъ — труба запла,

Широко распахнулась дверь,

Толпа какъ-будто онмла:

На сцену разомъ прянулъ зврь,

Глазами медленно вращаетъ,

Взрывая подъ собой песокъ,

Но на врага не нападаетъ:

Онъ разглядть его не могъ.

Какъ-будто что соображая,

Онъ бьётъ, крутитъ своимъ хвостомъ,

Глазами красными кругомъ

Поводитъ, жертву поджидая —

И стали грозно-велики

Его кровавые зрачки.

LXXVI.

Но вотъ онъ сталъ съ недвижнымъ взоромъ.

Бги, безумецъ, этихъ глазъ!

Побднымъ лавромъ иль позоромъ

Теб грозитъ ужасный часъ…

Проворно всадники мелькаютъ,

Удары сыплютъ на быка —

Струями крови покрываютъ

Его широкіе бока.

Онъ мчится, вертится, крутится:

Отъ ранъ онъ бшене сталъ,

Кинжалъ сверкнулъ, другой кинжалъ,

Въ его спин копьё дымится —

И быкъ подъ градомъ смертныхъ стрлъ

Съ мычаньемъ дикимъ заревлъ.

LXXVII.

Рёвъ грозный вырвался изъ груди,

Но онъ опять вперёдъ бжитъ…

Ему ли страшны эти люди?

Его ль оружье устрашитъ?

Ужь конь одинъ убитъ, какъ муха,

Другой… видъ страшный для меня:

Черезъ распоротое брюхо

Видна вся внутренность коня,

Но онъ не падаетъ отъ боли,

Хотя качаясь, онъ бжитъ

И изъ бды снасти спшитъ —

Въ послдній разъ теперь, не бол —

Того, кого въ дни прежнихъ силъ

Онъ на хребт своёмъ носилъ.

LXXVIII.

Въ крови, усталый и взбшенный,

Ножами, копьями покрытъ,

Вдругъ, словно къ мсту пригвождённый,

Быкъ сталъ — и вкругъ себя глядитъ.

И вотъ тогда, врага измря,

Плащёмъ кровавымъ матадоръ

То издали подразнитъ звря,

То подбжитъ къ нему въ упоръ.

Въ послдній разъ царь стада мчится,

Въ зрачкахъ его зажглась гроза,

Но плащъ закрылъ ему глаза —

И зврь испуганный кружится.

Конецъ! со всхъ могучихъ ногъ

Онъ упадаетъ на песокъ.

LXXIX.

Между хребтомъ и шеей разомъ

Кинжалъ вошолъ по рукоять,

Герой упалъ — и вкругъ съ экстазомъ

Сталъ весь народъ рукоплескать.

Безъ стоновъ, безъ предсмертной муки

Зврь на арен умиралъ,

При общемъ грохот и стук

Богатый поздъ вызжалъ.

На колесниц помщаютъ

Кровавый трупъ героя дня,

Четыре бойкіе коня

(Они удилъ стальныхъ не знаютъ)

Изъ рокового круга мчатъ

Быка убитаго назадъ.

LXXX.

Вотъ наслажденья и забавы

Испанскихъ грандовъ, гордыхъ двъ!

Ихъ тшитъ кровь сильне славы,

Знакамъ имъ съ дтства мести гнвъ.

Не разъ кровавые раздоры

Испанецъ втайн затвалъ,

Не разъ въ пылу минутной ссоры

Онъ землю кровью обливалъ.

Хоть на врага родного края

Единодушно шелъ народъ,

Но дома онъ на месть идётъ

И, чёрный умыселъ скрывая,

Не разъ онъ другу измнялъ,

Въ него вонзая свой кинжалъ.

LXXXI.

Но прежней ревности дозоры —

Замки, ршетки на окн,

Дуэньи старыя, запоры —

Ихъ нтъ ужь больше въ той стран.

До дней войны, до дней невзгоды,

Когда гроза ещё не шла,

Счастливой дочерью свободы

Испанка каждая была.

Съ косой распущенной, бывало,

Она топтала пышный лугъ,

То съ быстротою мчалась вдругъ,

То въ страстномъ танц замирала —

А на испанку съ вышины

Лился прозрачный свтъ луны.

LXXXII.

Не разъ Гарольдъ любилъ, иль врилъ.

Что любитъ онъ, но въ т года

Онъ предъ собой не лицемрилъ,

Не увлекался никогда.

Любви желанья и усилья

Не шевелятъ его души,

И у Амура только крылья

Ему казались хороши.

Хоть онъ красивъ и вчно молодъ,

Но наслажденій тайныхъ дно

Всегда печально и темно:

Тамъ скрыты горечь, тьма и холодъ..

Такъ иногда цвты хранятъ

Неизлечимый, тонкій ядъ.

LXXXIII.

Но, прелесть формъ не отвергая,

Онъ, какъ философъ, ихъ цнилъ,

Хоть всхъ философовъ пугая,

Прекрасный образъ не манилъ…

Страсть утомляя, убгаетъ

И сладострастія порокъ

Ему могилу вырываетъ

И губитъ насъ въ короткій срокъ…

О, жертва тьмы и пресыщенья!

Теб невдома любовь,

Теб волнуетъ только кровь

Неумолимое презрнье,

Проклятье Каина легло

Къ теб на гордое чело.

LXXXIV.

Онъ одиноко шелъ въ народ,

Хоть мизантропомъ не смотрлъ,

Въ весельи общемъ, на свобод,

Порой, забыться онъ хотлъ…

Но улыбнётся ль тотъ хоть дважды,

Чья жизнь разбита, тёменъ путь?

Онъ цпи демона однажды

Хотлъ на мигъ съ себя стряхнуть —

И въ спальн женщины прекрасной

Невольно псню ей сложилъ:

Онъ въ этой женщин цнилъ

Красавицъ прежнихъ, образъ ясный

Подруги первой — даже съ той

Она равнялась красотой:

ИНЕС.

Не улыбайся мн! Теб бы — видитъ Богъ.—

Своей улыбки я въ отвтъ бы не принёсъ,

Но Бога я молю, чтобъ Онъ тебя сбёрегъ

Отъ безполезныхъ слёзъ.

Ты хочешь знать давно о чёмъ моя печаль,

Которой никогда я не могу забыть!

Не спрашивай о томъ: тоску мою едва ль

Кто можетъ излечить.

Нтъ, не слды любви, не ненависти власть,

Не честолюбія обманутаго пылъ —

Заставили меня всё проклинать и клясть,

Что въ жизни я цнилъ.

То — пресыщеніе, оно теперь слдитъ

За мной, какъ тать, везд. Въ душ разбитой тьма,

И красота меня ужь больше не плнитъ —

И даже — ты сама.

Во мн живётъ печаль — и ту печаль носилъ

Въ себ самъ Вчный Жидъ, скитаясь сотни лтъ,

Въ одной могил бъ я тоску свою забылъ,

Но до могилы — нтъ.

И кто жъ съ охотою въ изгнаніе бжитъ?

О, гд бы ни былъ я — печаль одна и та жъ!

Бичъ жизни — мысль моя везд, везд стоитъ

Передо мной, какъ стражъ.

А вкругъ вс веселы — что недоступно мн,

У всхъ есть радости — я ихъ не назову…

О! пусть же знаютъ вс лишь въ мимолётномъ сн

Что зналъ я на яву.

Не мало новыхъ странъ мн нужно пробжать,

И много, много разъ я оглянусь назадъ:

Моей отрадою осталось — лишь считать

Страданій прошлыхъ рядъ.

Изъ сожалнія ко мн не узнавай,

Не спрашивай, о чёмъ душа моя скорбитъ!

Нтъ, съ сердца моего ты маски не срывай:

Подъ маской адъ кипитъ. ^2б)

LXXXV.

Прости, Кадиксъ! Мы не забудемъ,

Какъ защищался ты у стнъ!

Мы долго, долго помнить будемъ,

Чмъ искупилъ ты тяжкій плнъ!

Въ твоёмъ возстаніи народномъ

Дышалъ правдивый гнвъ и страсть:

Ты первымъ былъ, чтобъ быть свободнымъ,

Ты былъ послднимъ, чтобы пасть!

Но если же въ пылу боренья

Весь городъ кровью истекалъ —

Одинъ измнникъ только палъ,

Какъ жертва тяжкаго отмщенья, ²⁷)

За всю страну возсталъ народъ,

Лишь гнулъ вельможа свой хребётъ.

LXXXVI.

Судьба испанскаго народа

Была всегда для насъ странна:

Ему невдома свобода,

Но за неё дралась страна.

Народъ стоялъ за честь и славу,

Которыхъ нтъ въ родномъ краю,

За изнурённую державу

Слагалъ онъ голову свою.

Великій, гордый, непреклонный,

Свободой бредитъ онъ во сн,

И рвётся вновь къ борьб, къ войн

Герой, недавно побждённый:

Хоть на ножахъ ему нужна

Неукротимая война. ²⁸)

LXXXVII.

Вс ужасы народной мести

(Здсь всмъ свобода дорога)

Соединились дружно вмст

Для кары чуждаго врага.

Готовъ весь край безъ содраганья

Начать кровавую игру,

Чтобъ защитить отъ поруганья

Жену свою, свою сестру.

Здсь всё равно — ударъ открытый

Иль потайной ударъ ножа…

Здсь каждый, мщеньемъ дорожа,

Слдитъ, какъ умеръ врагъ убитый…

О, еслибъ всюду, всюду такъ

Караемъ былъ преступный врагъ!

LXXXVIII.

Но намъ ли плакать здсь отъ муки?

Въ равнин трупы… смертный стонъ…

Въ крови — смотрите — эти руки,

Въ святой крови испанскихъ женъ!

Пусть псы одни грызутъ ихъ смло,

Пусть коршунъ рвётъ глаза съ ихъ лицъ,

Хотя ихъ мерзостное тло

Едва ль достойно хищныхъ птицъ.

Пусть кости ихъ, пусть трупы эти

И кровь, которой не стереть,

Потомки сходятся смотрть —

И пусть увидятъ наши дти

(И содрогнутся ихъ умы)

Bcё то, что нынче видимъ мы.

LXXXIX.

Но нтъ, ещё не смолкли стоны,

Опять польётся скоро кровь.

Въ дали мы видимъ легіоны

И горизонтъ темнетъ вновь.

Испанія! твоей свободы

Ждётъ рядъ изнывшихъ въ рабств странъ!

И ты, свободная, народы

Освободишь отъ долгихъ ранъ,

Скорй чмъ самые Пизарры

Ихъ покорятъ… Но ты пока

Ещё раба… Судьбы рука!

Жестоки такъ твои удары!

И эта вольная страна

Ещё въ цпяхъ стонать должна.

ХС.

Ни трупы павшихъ въ Талавер,

Ни при Баросс рядъ могилъ,

Ни жертвы битвъ при Альбуэр

Не сберегли народа силъ.

Когда жъ очнётся онъ отъ гнёта

И расцвтутъ его сады?

Давно онъ ждётъ, онъ ждётъ чего-то,

Но много, чёрныхъ дней бды

Ещё испанцамъ предстояло

Пока но кинетъ хищный галлъ

Поля, гд всё онъ разорялъ,

Пока земля, гд всё завяло,

Не дастъ завтнаго плода

Свободы, счастья и труда.

ХСІ.

А ты, ты другъ моей печали! ²⁹)

Когда погибъ бы ты въ борьб

За бдный край, тогда едва ли

Я пожаллъ бы о теб.

Но умереть безславно, сиро,

Безъ пышнихъ лавровъ, въ тишин,

Чужимъ для жизни и для міра,

Оставивъ память только мн!…

Твой прахъ сложили, яму роя,

Съ бойцомъ, искавшимъ смерть въ бою…

Зачмъ же голову твою

Не увнчалъ внецъ героя?

Ты, какъ и вс, носить бы могъ

Героя падшаго внокъ.

ХСІІ.

О, старшій другъ, всхъ больше милый!

Пусть смерть теперь въ твоей груди,

Пусть отъ меня ты взятъ могилой —

Ты хоть во сн ко мн приди!

А утромъ вновь польются слёзы

Й вновь печаль придётъ назадъ,

Мои таинственныя грёзы

Къ твоей могил полетятъ.

Летая тамъ у двери гроба,

Он исчезнутъ лишь тогда,

Когда подъ камнемъ навсегда

Въ молчаньи вчномъ лягутъ оба —

И тотъ, кто горько слёзы лилъ,

И тотъ, кто имъ оплаканъ былъ.

XCIII.

Вотъ псня первая романа.

Романа этого конецъ,

Конечно, поздно или рано,

Представитъ публик пвецъ.

Но здсь закончить не пора ли?

Быть-можетъ, критикъ такъ ршилъ.

Постойте! вы не всё узнали:

Въ иныхъ странахъ герой нашъ былъ,

Въ странахъ, гд видимы донын

Слды глубокой старины

И гд ещё пощажены

Великой Греціи святыни:

Ихъ оставляла жить вка,

Не тронувъ, варваровъ рука.

¹) Лэди Шарлот Гарлей, второй дочери графа Эдуарда Оксфорда — впослдствіи лэди Бэконъ — осенью 1812 года, когда эти стихи были ей посвящены, не было еще и одиннадцати лтъ.

²) Лордъ Байронъ вначал намревался постить Индію.

³) Этотъ маленькій пажъ былъ Робертъ Рештонъ, сынъ одного изъ фермеровъ лорда Байрона. ‘Я беру Роберта съ собою’, говоритъ поэтъ въ одномъ изъ писемъ къ матери. ‘Я люблю его, потому-что, какъ мн кажется, онъ такое же покинутое созданье, какъ и я.’

⁴) Видя, что этотъ ребёнокъ такъ печалится о разлук съ родными, лордъ Байронъ, прибывъ въ Гибралтаръ, отправилъ его обратно въ Англію, въ сопровожденіи своего стараго слуги, Мёррея (Murray). ‘Прошу васъ’, пишетъ онъ къ матери, ‘будьте добры къ этому ребёнку, онъ мой фаворитъ.’ Онъ также написалъ письмо къ отцу мальчика, свидтельствующее о его доброт и внимательности. ‘Я отослалъ’, говорить онъ, ‘Роберта въ Англію, потому-что страна, по которой мн придётся путешествовать, не совсмъ безопасна, особенно же для ребёнка его лтъ. Я позволяю вамъ сбавить съ ежегодной арендной платы 25 фунт. стерл. съ тмъ, чтобы употреблять ихъ, въ продолженіе трёхъ лтъ, на его воспитаніе, если только я не возвращусь до того времени. Я желаю, чтобы онъ считался у меня на служб. Онъ вёлъ себя очень хорошо.’

⁵) Уильямъ Флетчеръ, врный слуга Байрона. Посл двадцатилтней службы, во время которой, по его словамъ, Байронъ былъ для него боле чмъ отецъ, онъ принялъ послдній вздохъ ‘странника’ въ Миссолонги, и не ране покинулъ его прахъ, какъ увидвъ его поставленнымъ въ фамильномъ склеп въ Гекнелл. Этотъ слуга, полный простодушія, служилъ своему господину предметомъ для постоянныхъ шутокъ. ‘Флетчеръ’, говоритъ Байронъ въ одномъ изъ писемъ къ матери, ‘далеко не изъ храбрецовъ. Онъ нуждается въ равныхъ удобствахъ, безъ которыхъ я самъ легко могу обойтись. Онъ вздыхаетъ и о пив, и о говядин, и о ча, и о жен, и чортъ знаетъ о чёмъ еще! Однажды мы заблудились во время бури, въ другой разъ, мы чуть-чуть-было не потерпли кораблекрушеніе. Въ обоихъ случаяхъ онъ совершенно растерялся: въ первый разъ отъ опасенія голодной смерти и разбойниковъ, а во второй — отъ боязни пойти на дно. Отъ молніи ли, или отъ слезъ — не знаю отъ которой изъ этихъ двухъ причинъ — его глаза сильно раскраснлись. Я сдлалъ всё отъ меня зависвшее, чтобы его утшить, но онъ оказался неисправимъ. Онъ посылаетъ шесть вздоховъ Салли. Я ему дамъ ферму, потому-что онъ служилъ мн врно, а Салли добрая женщина.’ Посл всхъ приключеній на суш и на мор, какъ небольшихъ, такъ и значительныхъ, этотъ скромный Ахатъ нашего поэта открылъ лавку състныхъ припасовъ въ Чарльзъ-Стрит, что у Беркелей-Сквера.

⁶) ‘Какъ бы въ въ вознагражденіе за всю грязь Лиссабона и его жителей, ещё боле грязныхъ, деревня Цинтра, лежащая миляхъ въ 15 отъ столицы, представляетъ, быть-можетъ, во всхъ отношеніяхъ прелестнйшее мсто во всей Европ. Оно соединяетъ въ себ всевозможныя красоты, какъ природныя, такъ и искусственныя: дворцы и сады, возвышающіеся среди скалъ, водопадовъ и пропастей, монастыри, построенные на страшныхъ высотахъ, и далёкій видъ на море и на Таго. Это мсто соединяетъ въ себ всю дикость западной Шотландіи и всю свжесть растительности южной Франціи.’ Байронъ.

⁷) ‘Извстно, что въ 1609 году португальцы въ Лиссабон и окрестностяхъ, не довольствуясь убіеніемъ своихъ соотечественниковъ, ежедневно убивали англичанъ. За это не только не получалось никакого удовлетворенія, но насъ даже просили не вмшиваться, когда кто-нибудь изъ нашихъ соотечественниковъ подвергался нападенію нашихъ союзныхъ. Однажды вечеромъ, отправляясь въ театръ, на меня было сдлано нападеніе въ такое время когда ещё на улицахъ ходитъ народъ и, притомъ, передъ открытой лавкой. Я былъ въ карет съ однимъ пріятелемъ, къ счастью мы были вооружены, иначе намъ пришлось бы сдлаться предметомъ разсказа, вмсто того, чтобы передавать его самимъ. Убійства не ограничиваются одной Португаліей: въ Сициліи и Мальт не проходитъ ночи, чтобы не размозжили голову хоть одному англичанину, и ни сициліецъ, ни мальтіецъ не бываетъ за это наказанъ.’ Байронъ.

⁸) ‘Vat`ek’ (говоритъ Байронъ въ одномъ изъ своихъ дневниковъ) есть незнаніе повсти, которая восхищала меня въ молодости. По красот описаній и сил воображенія она превосходить вс европейскія подражанія и отличается такой оригинальностью, что вс, бывавшіе на Восток съ трудомъ врятъ, что это не боле какъ переводъ.’

⁹) Цинтрская конвенція была подписана в замк маркиза Маріальвы.

¹⁰) ‘Пробывъ 10 дней въ Лиссабон, мы отослали нашъ багажъ и часть нашей прислуги моремъ въ Гибралтаръ, а сами отправились верхомъ въ Севилью. Это составитъ около 400 миль. Лошади были отличныя: мы длали ежедневно 70 миль. Яйца, вино и жесткая постель — вотъ весь комфортъ, который мы находили, впрочемъ, при страшной жар этого было совершенно достаточно.’ Байронъ.

¹¹) Пространство, занимаемое Мафрой, огромно, этотъ городъ заключаетъ въ себ дворецъ, монастырь и великолпную церковь. Ея шесть органовъ самые лучшіе, которые я когда-либо видлъ. Мы ихъ не слыхали, но намъ говорили, что звукъ ихъ равняется ихъ великолпной отдлк. ‘Въ десяти миляхъ отъ Цинтры’, говоритъ лордъ Байронъ въ одномъ изъ писемъ къ своей матери, ‘лежитъ замокъ Мафра — гордость Португаліи въ отношеніи великолпія, которое, однако же, лишено всякаго вкуса. Къ нему примыкаетъ монастырь, монахи, пользующіеся огромными доходами, довольно вжливы и понимаютъ по-латыни. Я долго разговаривалъ съ ними’. Мафра была построена Іоанномъ У вслдствіе даннаго имъ обта, во время опасной болзни, основать монастырь въ пользу бднйшей братіи королевства. Разыскивая повсюду самую бдную братію, наконецъ нашли её въ Мафр, гд двнадцать францисканцевъ жили вмст въ одной хижин.’

¹²) Впослдствіи королева сошла съ ума и, несмотря на вс усилія доктора Уиллиса, уже никогда не могла поправиться. Она умерла въ Бразиліи въ 1816 году.

¹³) ‘Какими я нашелъ португальцевъ, такими я и описалъ ихъ. Съ-тхъ-поръ они сдлали успхи, по-крайней-мр въ отношеніи храбрости. Послдніе подвиги герцога Веллингтона смыли съ Цинтры ея пошлости. Онъ дйствительно совершилъ чудеса: ему, быть-можетъ, должно приписать измненіе національнаго характера, уничтоженіе предразсудковъ между соперниками и побду надъ непріятелемъ, никогда неотступавшимъ передъ его предшественниками.’ Байронъ.

¹⁴) ‘Кава — дочь графа Юліана, Клена Испаніи. Пелагъ сохранилъ свою независимость въ горахъ Астуріи, и, нсколько вковъ спустя, потомки его сподвижниковъ окончили борьбу побдою надъ Гренадою.’ Вальтеръ-Скоттъ.

¹⁵) Эта строфа не находится въ манускрипт. Она была написана въ Ньюстед, въ август 1811 года, нсколько времени спустя посл битвы при Альбуэр, которая сдалась въ ма.

¹⁶) ‘Въ Севиль мы жили у двухъ незамужныхъ испанокъ, которыя пользовались хорошею репутаціею, старшая изъ нихъ била красавица, а младшая — очень мила. Свобода нравовъ, столь обыкновенная здсь, удивила меня. Впослдствіи я имлъ случай убдиться, что степенность не есть отличительная черта испанокъ. Старшая удостоивала вашего недостойнаго сына особеннымъ вниманіемъ, обнимая его съ нжностью при прощаньи (я оставался у нихъ всего три дня), отрзавъ у него передъ тмъ локонъ волосъ и подаривъ ему свой, длиною почти въ три фута, который вамъ посылаю, съ просьбою сохранить его до моего прізда. Ея послднія слова были: ‘Addio, tu, hermoso! me gusto mu’ho!’ (Прощай мой красавчикъ! ты мн очень нравишься!’) Л. Байронъ къ своей матери. Августъ, 1809.

^l7) ‘Viva el Rey Fernando!’ (да здравствуетъ король Фердинандъ!) есть припвъ большей части тогдашнихъ патріотическихъ псенъ испанцевъ, направленныхъ большею частью противъ стараго короля Карла, королевы и князя Мира.

¹⁸) Красная кокарда, съ именемъ Фердинанда VII посредин.

¹⁹) ‘Кто видлъ батарею, тотъ знаетъ, что ядра и бомбы складываются обыкновенно пирамидою. Сіерра Морена была укрплена во всхъ узкихъ проходахъ, которые я прозжалъ на путы въ Севилью.’ Байронъ.

²⁰) Таковы были подвиги сарагосской двы, неустрашимость которой доставила ей первое мсто между героинями. Во время пребыванія автора въ Севиль, она каждый день гуляла въ Прадо, украшенная медалями и орденами, пожалованными ей юнтою. Подвиги Августины, знаменитой героини двухъ осадъ Сарагоссы, довольно полно изложены въ одной изъ лучшихъ главъ ‘Исторіи войны на полуостров’ Саутея. Въ то время, когда она въ первый разъ обратила на себя вниманіе, бросившись на батарею, на которой былъ убитъ ея возлюбленный, и занявъ его мсто при пушк, ей не было еще 22-хъ лтъ, притомъ, она была очень хороша собой и носила во всёмъ тотъ отпечатокъ женственности, который для насъ иметъ такую прелесть. Вильки написалъ съ нея портретъ. Вордсвортъ, съ своей диссертаціи ‘О конвенціи’, такъ неудачно названной ‘Конвенціею Цинтры’, говоритъ, между-прочимъ, слдующее: ‘Сарагосса доказала печальную, но тмъ не мене утшительную истину — именно: если нападаютъ на то, что драгоцнне всего для народа, и онъ видитъ себя вынужденнымъ драться за свою свободу, лучшее поле для битвы — это полъ, на которомъ играли его дти, комнаты, гд спало его семейство, кровля, которая его укрывала, сады, улицы и площади, алтари храмовъ и развалины жилищъ, пожираемыхъ пламенемъ’.

²¹) Эта строфа была написана въ Турціи.

²²) ‘Длинные, чёрные волосы, чёрные, страстные глаза, свтло-оливковый цвтъ тла, граціозныя движенія, непонятныя для англичанина, привыкшаго къ небрежнымъ и вялымъ движеніямъ своихъ женщинъ — всё это, вмст съ нарядомъ, самымъ привлекательнымъ и, въ то же время, самымъ приличнымъ, длаетъ красоту испанки неотразимою.’ Л. Байронъ къ своей матери. Августъ. 1809.

²³) ‘Отправляясь въ 1809 году къ дельфійскому фонтану (Кастри), я видлъ на Парнас полеть 12 орловъ (Гобгаузъ увряетъ, что это были коршуны) и я попалъ предсказаніе. Наканун я написалъ посланіе къ Парнасу (въ ‘Чайльдъ-Гарольд’) и, увидвъ этихъ птицъ, у меня возродилась надежда, что Аполлонъ принялъ моё приношеніе. По-крайней-мр, я пріобрлъ имя и славу поэта въ самой поэтическій, періодъ жизни (между 20-ю и 30-ю годами). Будетъ ли она продолжительна — это другой вопросъ, но я былъ поклонникомъ бога и мста, ему посвящённаго. Я благодаренъ ему за всё то, что онъ для меня сдлалъ, и оставляю моё будущее въ его рукахъ, какъ оставляю прошедшее.’ ‘Дневникъ’ Байрона, 1821 года.

²⁴) ‘Кадиксъ, прелестный Кадиксъ, пріятнйшее мсто на свт. Красоту его улицъ и зданій превосходятъ разв только любезность его жителей. Это совершенный островъ Цитеры, наполненный очаровательнйшими женщинами въ Испаніи. Красавицы Кадикса для полуострова то, что для Англіи ланкаширскія волшебницы.’ Л. Байронъ къ своей матери. Августъ. 1809.

²⁵) Здсь лордъ Байронъ намекаетъ за смшной обычай, бывшій когда-то въ употребленіи въ трактирахъ Гейгэта Этотъ обычай заключался въ томъ, что всхъ путешественниковъ средняго класса заставляли произносить смшную клятву. Путешественникъ долженъ былъ клясться на двухъ рогахъ: никогда не цловать служанку, когда можно цловать хозяйку, никогда не сть чёрный хлбъ, если можно имть блый, никогда не пить лёгкаго пива, если возможно пить крпкое, и тому подобныя клятвы въ томъ же комическомъ род, къ которымъ всегда прибавлялось исключеніе: ‘если вы только не предпочитаете первое’.

²⁶) Вмсто этихъ стиховъ, написанныхъ Байрономъ 29 января 1810 года въ Аинахъ, въ первомъ изданіи 2-й псни ‘Чайльдъ-Гарольда’ были помщены другіе стихи, которые мы и помщаемъ здсь, въ перевод покойнаго Л. А. Мея.

Не говорите больше мн

О сверной крас британки:

Вы не извдали вполн

Всё обаянье кадиксанки.

Лазури нтъ у ней въ очахъ

И волоса не золотятся,

Но очи искрятся въ лучахъ

И съ темнымъ окомъ не сравнятся.

Испанка, словно Прометей,

Огонь похитила у неба,

И онъ летитъ изъ главъ у ней

Стрлами чёрными Эреба,

А кудри — ворона крыла:

Вы бъ поклялись, что ихъ извивы,

Волною падая съ чела,

Цлуютъ шею, дышутъ, живы…

Британки зимне-холодны,

И если лица ихъ прекрасны.

За-то уста ихъ ледяны

И на привтъ уста безгласны,

Но юга пламенная дочь,

Испанка, рождена для страсти —

И чаръ ея не превозмочь,

И не любить ея — нтъ власти.

Въ ней нтъ кокетства: ни себя,

Ни друга лаской не обманетъ,

И, ненавидя и любя,

Она притворствовать не станетъ.

Ей сердце гордое дано:

Купить нельзя его за злато,

Но — неподкупное оно

Полюбитъ надолго и свято.

Ей чуждъ насмшливый отказъ,

Ея мечты, ея желанья —

Всю страсть, всю преданность на васъ

Излить въ годину испытанья.

Когда въ Испаніи война,

Испанка трепета не знаетъ,

А другъ ея убитъ — она

Врагамъ за смерть копьёмъ отмщаетъ.

Когда же, вечеромъ, порхнётъ

Она въ кружокъ весёлый танца,

Или съ гитарой запоётъ

Про битву мавра и испанца,

Иль чётки нжною рукой

Начнётъ считать, съ огнёмъ во взорахъ,

Иль у вечерни голосъ свой

Сольётъ съ подругами на хорахъ —

Во всякомъ сердце задрожитъ,

Кто на красавицу ни взглянетъ,

И всхъ она обворожитъ

И сердце взорами приманитъ…

Осталось много мн пути,

И много ждётъ меня приманки,

Но лучше въ мір не найти

Мн черноокой кадиксанки!

²⁷) Намёкъ на поведеніе и смерть Солано, губернатора Кадикса, въ ма 1809 года.

²⁸) ‘Война хоть на ножахъ!’ Отвтъ Палифокса французскому генералу при осад Сарагоссы.

²⁹) ‘Джонъ Уингфильдъ, офицеръ англійской гвардіи, умершій отъ лихорадки въ Коимбр, 14 мая 1811 года. Я его зналъ 10 лтъ, въ лучшую половину его жизни и самую счастливую моей. Въ короткій срокъ одного мсяца я лишился той, которой обязанъ существованіемъ, и большей части тхъ, которые длали мою жизнь сносною.’ Байронъ.

ПСНЬ ВТОРАЯ.

Голубоокая богиня,

Богиня мудрости, приди!

Ни въ комъ не вызвала донын

Ты вдохновенія въ груди.

Здсь былъ твой храмъ. Остатки храма

Ещё видны до этихъ поръ,

Не истребили ихъ упрямо

Ни время, ни войны раздоръ. ¹)

Но хуже, чмъ вковъ теченье,

Чмъ пламя грозное войны,

Поработителей страны

Ихъ поразило разрушенье:

Врагамъ невдомъ страхъ и стыдъ

И ихъ ничто не устрашитъ.

II.

Аины — старецъ величавый

Твоихъ героевъ древнихъ нтъ

Они явились въ мір съ славой,!

Прошли — съ побдой… Гджь ихъ слдъ?

Вся эта слава для того ли,

Чтобъ древнимъ подвигомъ добра!

Подчасъ дивился въ скромной школ

Досужій разумъ школяра? ‘

Героя мечъ, софиста тогу!

Здсь межъ развалинъ не найдёмъ,

Подъ тьмой вковъ могильнымъ сномъ!

Здсь всё сковалось понемногу,

И даже тни прежней нтъ

Могущества прошедшихъ лтъ.

III.

Встань, человкъ одной минуты!

На эту урну посмотри:

Здсь вжды нація сомкнуты,

Боговъ распались алтари.

Нтъ, не безсмертны даже боги:

Упалъ Юпитеръ, Магометъ,

Въ иные храмы, въ синагоги

Ещё пойдётъ молиться свтъ,

Пока не будетъ въ нёмъ сомннья,

Что безполезно небесамъ

Курить не нужный иміамъ

Предъ кровью жертвоириношенья…

О ты, несчастной смерти сынъ,

Ты, человкъ, хотлъ одинъ,

IV.

Къ земл прикованный, подняться

До тайнъ небесъ!… То призракъ сна!…

Ты не умешь наслаждаться

Той жизнью, что теб дана.

Жизнь — лучшій даръ. Путей не зная,

Гд жь съ жизнью встртишься иной?

Ея наградъ не понимая,

Зачмъ покинешь міръ земной?

Не рвись же въ край ещё безвстный

И жизнь земную оцни

Вотъ урна здсь! Сюда взгляни:

Священной урны смыслъ чудесный

Краснорчиве всхъ мессъ

И жертвъ, закланныхъ для небесъ.

Иль въ гробъ взгляни, гд погребали

Героя прахъ ²) — онъ не встаётъ,

Онъ палъ — и націи съ нимъ пали

И слёзъ надъ намъ никто не льётъ.

Вотъ здсь у храма по дорог

(Какъ намъ преданье говоритъ:

Здсь прежде жили полубоги)

Найдёмъ мы черепъ… Гадкій видъ!

Кто бъ угадалъ, чтобъ въ этомъ храм

Жилъ прежде богъ? Кто бъ угадалъ,

Что много истинъ разсказалъ

Онъ вдохновенными устами?

Теперь же червь земной — и тотъ

Въ пустую храмину нейдётъ

VI.

Взгляни жъ теперь на эти своды,

На черепъ, брошенный въ тиши:

То былъ когда-то храмъ свободы,

Жилище мысли и души.

Изъ этихъ впадинъ не сверкаютъ

Глаза, а взглядъ ихъ былъ такъ живъ:

Они теперь не выражаютъ

Страстей несдержанный порывъ.

Какой софистъ великій свта,

Какой прославленный мудрецъ

Возобновитъ опять дворецъ,

Возобновитъ жилище это?

Здсь, посреди могильныхъ плитъ,

Кто этотъ черепъ оживитъ?

VII.

‘Мы знаемъ то’ — ты правъ, философъ —

‘Что ничего не знаемъ мы…’

Зачмъ бжать отъ тхъ вопросовъ,

Что прямо просятся въ умы?

У всхъ есть скорби, но страданья

Зачмъ ловить намъ на бгу?

Насъ ждётъ міръ вчнаго молчанья

На ахеронскомъ берегу.

Тамъ нтъ банкетовъ принуждённыхъ

Гд кормятъ сытыхъ ужь гостей,

Послднимъ сномъ обвороженныхъ:

И дологъ будетъ вчный сонъ

И не пройдётъ для смертныхъ онъ.

VIII.

Ханжи! твердите вы сердито,

Что жизнь иная намъ дана,

Скажите жь скептикамъ открыто:

Гд та завтная страна?

Какъ хорошо бы въ мір новомъ

Друзей погибшихъ увидать

И обмняться съ ними словомъ

И тнь любимую обнять!

Да, встртить было хорошо бы —

Безъ погребальныхъ ихъ внцовъ —

Могучій призракъ мудрецовъ,

На жизнь смнившихъ тьму и гробы

И возвстившихъ міру вновь

Свободу, славу и любовь!

IX.

Ты то же тамъ, въ могил тлнья,

Мой лучшій другъ, хотя тебя

Всегда моё воображенье

Живымъ рисуетъ, и, любя,

Хочу я врить — будетъ время,

Ты, вставши вновь, съ себя стряхнёшь

Могилы тягостное бремя

И къ другу прежнему придёшь.

Пусть будетъ въ будущемъ что будетъ —

Не измню своимъ мечтамъ,

Что день придётъ и снова тамъ

Мой поцлуй тебя разбудитъ —

И въ этотъ день я буду радъ,

Что счастливъ мой усопшій братъ. ³)

Здсь, на массивномъ пьедестал,

Подъ тнью мраморныхъ колоннъ,

Сижу… ⁴) Сатурна сынъ! мы знали:

Здсь прежде былъ твой славный тронъ. ⁵)

Ужъ нтъ слдовъ его величья…

Увы! на зло своимъ мечтамъ,

Ужь не могу теперь постичь я,

Какъ былъ великъ твой дивный храмъ?

Пусть здсь вздымаются въ туман

Остатки гордыхъ колоннадъ —

Невозмутимый, праздный взглядъ

На нихъ бросаютъ мусульмане

И мимо, съ псней, безъ заботъ,

Грекъ легкомысленный идётъ.

XI.

О дивный храмъ! твои громады

И этотъ царственный покой,

Пріютъ божественной Паллады,

Кто тронуть смлъ своей рукой?

Кто хищникъ тотъ? Стыдомъ румянца

Ты, Каледонія, отвть:

Тотъ хищникъ — сынъ твой! Для британца

Позоръ дтей такихъ имть.

Я радъ за Англію, за бритта,

Что нтъ дтей подобныхъ тамъ,

Рукой которыхъ свергнутъ храмъ,

Святыня древняя разбита,

А алтари ихъ прочь съ земли

Печально волны унесли.

XII.

Что пощадили турки, готы,

То новый пиктъ не пощадилъ:

Суровъ, какъ скалъ родныхъ высоты,

Онъ умъ и сердце изсушилъ. ‘

Холодный деспотъ разрушенья,

Лишь приготовилъ онъ одинъ

Коварный планъ перемщенья

Остатковъ бдственныхъ Аинъ.

Въ своёмъ безсильи, аинйне,

Въ виду разбитыхъ алтарей,

Узнали слёзы матерей,

Имъ не знакомыя заран,

Узнали, какъ горька судьба

Въ цпяхъ изнывшаго раба.

XIII.

Когда жь британца восхищали

Аинъ страданья? Пусть враги

Подъ нашимъ флагомъ ихъ терзали,

Но отъ Европы сбереги

Такой разсказъ. Какъ? Край свободы?

Морей царица?… Тамъ могли

Срывать лохмотья въ годъ невзгоды

Съ окровавленной ужъ земли?

Какъ? въ томъ краю, гд слёзы лили,

Явилась Гарпіей она,

И всё, чмъ славилась страна,

Что и тираны пощадили,

Что даже время не взяло,

То мщенье Англіи снесло?

XIV.

Твоя эгида гд, Паллада?

Аларикъ ею сдержанъ былъ. ⁶)

Зачмъ опять не могъ изъ ада

Встать страшнымъ призракомъ Ахиллъ?

Уже-ль Плутонъ не въ силахъ снова

Героя новаго создать,

Чтобъ разомъ хищника другого

Съ позоромъ вновь съ земли согнать?

Увы! въ т дни бродилъ безъ дла

Онъ по стигійскимъ берегамъ

И не вернулся къ тмъ стнамъ

Ихъ защищать собою смло,

Хоть прежде стнъ знакомый валъ

Онъ постоянно охранялъ,

XV.

Кто въ этой Греціи унылой

Въ себ тхъ чувствъ не находилъ,

Какъ предъ любимою могилой —

Тотъ сердце мёртвое носилъ.

О! кто безъ слёзъ посмотритъ нын

На край измученный отъ ранъ,

На искаженныя святыни,

На жертвы хищныхъ англичанъ?

Будь проклятъ часъ, когда узнали

Они сюда вторичный путь,

Когда раздавленную грудь

Безчеловчно разрывали

И увезли чужихъ боговъ

Трофеемъ хладныхъ береговъ.

XVI.

Но гд жь Гарольдъ? Намъ не пора ли

Теперь къ нему вернуться вновь?

Людскіе скорби и печали

Его не трогали. Любовь,

Красавицъ милыхъ изліянья

Не пробуждали въ нёмъ тоски,

Другъ ни единый на прощанье

Не протянулъ ему руки,

Когда онъ въ путь стремился новый.

Его душа была тверда,

Невозмутима, какъ всегда.

Онъ бросилъ смло край суровый,

Край преступленья и войны —

И шелъ искать другой страны.

XVII.

Кто въ мор былъ, тотъ, врно, знаетъ,

Какъ новый видъ плняетъ взглядъ:

Вотъ втеръ парусъ надуваетъ,

Вотъ съ мста тронулся фрегатъ.

Направо — рядъ неуловимый

Церквей, домовъ — ихъ скрылъ туманъ,

Налво — всталъ неизмримый,

Великій, грозный океанъ.

Мелькаютъ стаей лебединой

Кругомъ конвойныя суда,

Не смотритъ вяло никогда

Изъ тхъ фрегатовъ ни единый,

Лишь только волны къ килю льнутъ

И, разсыпаясь вкругъ, бгутъ.

XVIII.

А тутъ матросы съ видомъ важнымъ…

Вотъ сть большая… ⁷) пушекъ рядъ…

Команды звукъ: съ прыжкомъ отважнымъ

Матросы вверхъ ползутъ, скользятъ…

Чу! на фрегат раздаётся

Призывный боцмана свистокъ.

Пока по мант смло вьётся

Иной матросъ, и новичёкъ

Изъ мичмановъ визгливымъ тономъ

Матросовъ хвалитъ иль хулитъ,

Тотъ боцманъ только засвиститъ —

И свистъ его всмъ сталъ закономъ,

И этотъ юноша ведётъ

Весь экипажъ по лону водъ.

XIX.

По чистой палуб шагаетъ,

По долгу службы, лейтенантъ.

Онъ постъ свой строго охраняетъ:

Угрюмъ и нмъ онъ, какъ педантъ.

Для всхъ безстрастный, лишнимъ словомъ

Онъ подчинённыхъ не почтитъ —

И на лиц его суровомъ

Печать начальника лежитъ

Британцы строги въ дисциплин,

Вела въ побдамъ ихъ она,

А потому-то вся страна

Ей подчинилась всюду нын,

И знаетъ бриттъ: хоть строгъ законъ,

Но къ слав ихъ приводитъ онъ.

XX.

Дуй, втеръ, зле! Солнце стало

Склоняться, меркнутъ небеса.

Подъ вечеръ судно адмирала

Убавитъ разомъ паруса,

Судовъ отсталыхъ поджидая…

Что за тоска ихъ въ мор ждать

И ради ихъ — вдь лнь какая!—

Попутный втеръ потерять.

Потерянъ даромъ вечеръ цлый,

Но мы стоимъ. Журчитъ волна,

Темна морская глубина,

Опущенъ съ мачты парусъ блый —

И намъ приходится всё ждать

Лнтяевъ, вздумавшихъ отстать.

XXI.

Взошла луна. Клянусь, нтъ мочи

Мн не хвалить такую ночь!

Тамъ, на земл, въ часъ этой ночи

Не можетъ вздоховъ превозмочь

Предъ двой юноша влюблённый…

А, между-тмъ, я слышу звонъ:

Толпой матросовъ окруженный,

Играетъ новый Аріонъ

Напвъ любимый моряками,

И подъ знакомой псни звукъ

Живе двигается кругъ,

Въ тактъ ударяя каблуками,

И не пугаетъ ихъ тогда,

Что подъ ногами ихъ — вода.

XXII.

Черезъ проливъ Кальпе предъ нами

Европа въ Африку глядитъ.

Геката блдными лучами

Теперь равно васъ серебритъ:

Страна испанки черноокой

И мавра смуглаго страна…

Испанскій берегъ одинокій

Открылся взорамъ, и луна

Лса и скалы освщала,

Но африканскій берегъ былъ

Почти не виднъ: мракъ сходилъ

И тнь широкая сползала

До береговъ съ его вершинъ…

Тамъ тьма одна, тамъ мракъ одинъ!

XXIII.

Въ такую ночь — живй мечтанья

О тхъ, кого любили мы,

Въ такую ночь воспоминанья

Ещё живй встаютъ изъ тьмы.

Кто жь радъ, себя повривъ строго,

Упасть подъ тяжестію лтъ,

Когда въ нёмъ молодости много,

Но нтъ любви и счастья нтъ?

Увы! когда любовь пропала

И больше въ насъ не расцвтётъ —

Пусть смерть на встрчу къ намъ идётъ

Для смерти дла будетъ мало…

Ахъ, юность! еслибъ мы опять

Могли тебя переживать!

XXIV.

Такъ, сидя на краю фрегата,

Глядишь на волны иногда,

Въ мечтахъ о томъ лишь, что когда-то

Случалось въ прошлые года.

Среди страданіи неизмнныхъ,

У насъ у всхъ на дн души

Есть много образовъ священныхъ —

И мы лелемъ ихъ въ тиши.

О нихъ мы намять сберегаемъ,

И сколько бъ жить намъ ни пришлось,

Не мало тёплыхъ, чистыхъ слёзъ —

Благоговйныхъ слёзъ — роняемъ,

И той печали тайный слдъ

Не потеряется отъ лтъ.

XXV.

Бродить межь пропастей по скаламъ,

Всходить до самыхъ облаковъ,

Жить межь народомъ одичалымъ,

Незнавшимъ рабства и оковъ,

Слдить въ горахъ за дикимъ стадомъ,

Съ нимъ уходить въ дремучій боръ,

Сидть, склонясь надъ водопадомъ,

Жить безъ людей въ ущельяхъ горъ,

Спускаться къ пропастямъ глубокимъ —

Ещё не значитъ быть однимъ

Скитальцемъ мрачнымъ и чужимъ

И въ цломъ мір одинокимъ,

Но это значитъ — тотъ постигъ

Природы тайны и языкъ.

XXVI.

Но тотъ, кто въ шумномъ вихр свта,

Одной усталостью томимъ,

Идётъ безъ ласки, безъ привта,

Никмъ незнаемъ, нелюбимъ,

Кто никогда любимцамъ счастья

Не поврялъ своей тоски,

Не вдалъ тёплаго участья

И честной, дружеской руки,

Кто посреди льстецовъ холодныхъ,

Ханжей безчувственныхъ живётъ,

Для всхъ чужой — лишь только тотъ

Въ своихъ мученіяхъ безплодныхъ

Сказать бы съ тайнымъ вздохомъ могъ,

Что онъ на свт одинокъ.

XXVII.

Счастливй ты, монахъ Аона,

Когда глядишь съ своей скалы

Подъ ясной глубью небосклона —

А тамъ внизу, шумятъ валы.

Когда твой берегъ одинокій

Увидитъ путникъ предъ собой —

Къ нему спшитъ съ тоской глубокой

И съ самой искренней мольбой.

Когда жь въ туман исчезаетъ

Священный край пустынныхъ горъ,

Пославши имъ прощальный взоръ,

О томъ лишь странникъ тутъ вздыхаетъ,

Что долженъ въ міръ явиться вновь.

Смнивъ на ненависть любовь.

ХXVIII.

Но мы слдить напрасно бъ стали

За похожденьемъ моряковъ,

За тмъ, гд бури ихъ встрчали,

Гд втеръ гналъ отъ береговъ.

Пройдёмъ молчаньемъ рядъ утёсовъ,

Гд то надежда, то бда

Играли участью матросовъ,

Ведущихъ по морю суда,

Гд мёртвый штиль подчасъ смнялся ₍

Волненьемъ моря въ рёв грозъ,

Но зорко смотритъ въ даль матросъ:

Въ туман берегъ показался,

‘Земля! земля!’ и каждый взоръ

Глядитъ вперёдъ въ морской просторъ.

XXIX.

И вотъ встаютъ въ морской пучин

Калипсы скорбной острова,

Но нтъ теперь на нихъ богини,

Она не плачетъ, какъ вдова,

О томъ, кто ей въ иную пору

Для слабой смертной измнилъ…

А дальше тамъ мы видимъ гору:

Здсь сынъ Улисса совершилъ

Въ морскую глубь скачокъ ужасный,

Суровымъ Менторомъ смущёнъ —

И вырвался невольный стонъ

Изъ груди нимфы той несчастной:

Здсь долго плакала она,

Что ихъ обоихъ лишена.

XXX.

И нтъ богини этой нын…

Но берегись, о молодёжь!

Ты здсь, на трон той богини,

Калипсу новую найдёшь…

Флоранса! если бъ сердце это

Я для любви не схоронилъ,

Тогда бъ, поврь, любовь поэта

Къ твоимъ ногамъ я положилъ.

Но ты не можешь быть моею:

У насъ различные пути —

И это чувство принести

На твой алтарь я не посмю,

Тебя не смю я будить,

Чтобъ ты могла меня любить.

XXXI.

Такъ думалъ Чайльдъ, смотря безстрастно

Въ глаза Флорансы. Онъ лишь могъ,

Ей удивляться безопасно,

Спокойно, тихо, безъ тревогъ.

Амуръ не смлъ къ нему коснуться,

Хоть близокъ былъ: имъ ршено,

Что сердце Чайльда встрепенуться

Не въ состояніи давно,,

Что возбудить въ нёмъ прежней страсти!

Онъ по желанію не могъ,

И сознавалъ давно божокъ

Потерю прежней, сильной власти

Надъ сердцемъ, гд одна тоска

Была сильна и глубока.

XXXII.

Самой Флоранс непреклонной

Былъ страненъ Чайльдъ при встрч той,

Что онъ не палъ, обвороженный

Ея волшебной красотой?

Какъ онъ одинъ предъ чуднымъ взглядомъ,

Который былъ для всхъ кругомъ

Судьбой, закономъ, раемъ, адомъ,

Не пресмыкается рабомъ?

Ей было странно съ нимъ встрчаться,

Гарольдъ Флорансу удивилъ,

Что передъ ней онъ не спшилъ

Хотя бъ влюблённымъ притворяться…

Извстно: женщинъ никогда

Любовь не сердитъ, господа.

XXXIII.

Она не знала, безъ сомннья,

Въ своёмъ невдньи грша,

Что эта смлая душа

Сильна искуствомъ обольщенья.

Въ своей любви она горда,

Она хитро разставитъ сти,

Не дорожитъ она на свт

Побдой лёгкой никогда.

Нтъ, Чайльдъ нашъ шелъ тропой иною:

Искусствомъ прежнимъ пренебрёгъ,

И если бъ даже снова могъ

Вдругъ полюбить, то предъ женою

Плаксивымъ юношей не нылъ

И униженно не любилъ.

ХХXIV.

Тотъ сердце женщинъ знаетъ плохо,

Тотъ вовсе ихъ не могъ понять,

Кто лишь мольбой и силой вздоха

Старался страсть въ нихъ пробуждать.

До побждённыхъ — нтъ имъ дла!

Люби подругу юныхъ дней,

Но ей въ глаза гляди ты смло,

Не раболпствуй передъ ней.

Умй сдержать порывы ласки,

Хотя бъ огонь въ крови киплъ,

Будь дерзокъ съ женщиною, смлъ,

Подъ вншнимъ льдомъ наружной маска

Умй въ ней чувство раздразнить —

Тогда она начнётъ любить.

XXXV.

Та пснь стара… Въ томъ убдились

Мы вс, кто началъ рано жить…

Когда желанья притупились,

Чмъ т желанья воскресить?

Мы подошли къ ничтожной цли:

Нтъ больше цли впереди,

Душа мрачна, мечты слетли

И сердце умерло въ груди —

Вотъ всё, что страсть даётъ въ награду…

А если въ жизни иногда

Страстей кипучіе года

Встрчаютъ долгую преграду,

То тхъ терзаній новый гнётъ

И насъ самихъ переживётъ.

XXXVI.

Но бросимъ эти размышленья.

Мы встртимъ новый рядъ картинъ,

Насъ ждутъ иныя впечатлнья

И берега иныхъ долинъ.

Своей тоской руководимы,

Мы много новыхъ странъ пройдёмъ:

Он мечтой неуловимы,

Ихъ описаній не найдёмъ

Мы въ книгахъ тхъ, гд гражданина

Хотятъ давно ужь научить

Тому, чмъ онъ обязанъ быть,

Хотя — намъ думать есть причина —

Теперь сомнительно, чтобъ онъ

Когда-нибудь былъ научёнъ.

XXXVII.

Природа-мать! ты намъ дороже

Всего… Мняя часто видъ,

Ты каждый разъ встаёшь моложе

И образъ твой къ себ манитъ.

Своимъ величіемъ умла

Сердц людей тревожить ты,

Когда искусство не посмло

Тревожить дикой красоты.

Ты мн нердко улыбалась

Въ глухую ночь, при блеск дня,

Но больше тшило меня,

Когда ты бурей разражалась,

Когда грозой ревла мгла

И небо молнія рвала.

XXXVIII.

Но вотъ Албанія предъ нами…

Примръ для многихъ мудрецовъ:

То — гробъ, наполненный костями

На пол павшихъ мертвецовъ.

Суровый край! О, гд ты? гд ты?

Не узнаю я этихъ мстъ:

Вкругъ поднялися минареты,

Гд на церквахъ былъ прежде крестъ,

Теперь рогъ мсяца блистаетъ,

Да позабытый рядъ могилъ

Лсъ кипарисный оснилъ

И вчной тнью покрываетъ,

Ихъ не видать среди садовъ

Твоихъ старинныхъ городовъ.

XXXIX.

Гарольдъ плывётъ. Промчалась мимо

Нагого берега стна:

Здсь Пенелопа недвижимо

Смотрла въ волны. Здсь видна

Ещё великая могила.

О, Сафо! врно, не могла

Твоихъ стиховъ волшебныхъ сила

Тебя спасти — ты умерла…

Уже-ли власть безсмертной музы

Такъ въ этомъ свт непрочн,

Что лечь въ могилу ты должна,

Съ себя не свергнувъ смерти узы?

Ты, жизнь дававшая другимъ,

Теперь сковалась сномъ нмымъ.

XL.

То былъ часъ вечера — и въ мор

Открылся Левкадійскій мысъ, ⁸)

Съ скалой, откуда въ тайномъ гор

Ты, Сафо, бросилася внизъ.

Чайльдъ на свалу смотрлъ въ волненьи

И съ ней разстаться не желалъ.

Хоть онъ не мало мстъ видалъ,

Гд были битвы и сраженья,

Но — такова его звзда —

О нихъ кровавые разсказы

Гарольдъ не слушалъ никогда:

Солдатъ подкупленныхъ проказы

И спсь воинственныхъ дружинъ

Въ нёмъ возбуждали смхъ одинъ.

XLI.

Когда жь звзда взошла, сіяя

Надъ злополучною скалой,

Поклонъ ей грустный посылая

Гарольдъ смотрлъ. Но вотъ за мглой

Её не видно. Быстро мчится

Корабль всё дальше отъ скалы…

Чайльдъ въ море синее глядится,

Гд съ рёвомъ прядаютъ валы.

Задумчивъ онъ, но въ тёмномъ взор

Вдругъ стало ясно и свтло —

И не хранитъ его чело

Слдовъ таинственнаго горя.

Теперь чужда ему печаль

И онъ глядитъ безмолвно въ даль.

XLII.

Зажглась заря. Вотъ скалы Сули,

Вотъ Пинда дальніе верхи

Въ туман раннемъ потонули,

А съ нихъ сбгаютъ ручейки.

Туманъ всё рже… Свтомъ алымъ

Играетъ день по высотамъ,

И открываются по скаламъ

Жилища горцевъ здсь и тамъ,

Тамъ бродитъ волкъ, тамъ клювъ желзный

Остритъ проснувшійся орёлъ,

Тамъ хищный зврь въ горахъ прошелъ

И хищный горецъ сталъ надъ бездной,

Тамъ буря лсъ съ корнями рвётъ

И громъ грохочетъ круглый годъ.

XLIII.

Въ стран невдомой, безвстной

Гарольдъ теперь понять лишь могъ,

Что, постивши край чудесный,

Онъ, наконецъ, былъ одинокъ.

Онъ за бдами не гонялся,

Но убгать ихъ не привыкъ,

Онъ новымъ мстомъ наслаждался,

Хоть берегъ, былъ суровъ и дивъ.

Для новизны — путей невзгоды

Онъ постоянно презиралъ

И съ хладнокровіемъ встрчалъ

Суровость сверной природы,

И выносилъ и жаръ, и зной

Роскошной южною весной.

XLIV.

Вотъ красный крестъ, другой! ихъ много,

Ихъ не щадитъ ислама сынъ.

Поруганъ здсь служитель Бога

И мирный, честный гражданинъ…

О, суевріе людское!

Какъ ни мняй ты свой нарядъ,

Ни обновляй его покроя,

Весь этотъ пёстрый маскарадъ

Ихъ идоловъ разнообразныхъ

Доходомъ служитъ для святошъ

И для ханжей корыстно-грязныхъ.

О, суевріе! кладёшь

Ты тнь свою ещё донын

На вс обряды и святыни.

XLV.

Заливъ Амбраціи открылся…

Здсь азіатскій властелинъ

Съ морской грозой не разъ стремился,

Владыка римскій не одинъ

Здсь вёлъ на бой свою дружину, ⁹)

Здсь новый Кесарь оставлялъ

Свои трофеи… Нтъ помину

О нихъ теперь: ихъ блескъ пропалъ. ¹⁰)

Рабъ и властитель стали прахомъ…

О! для того-ль, скажи, мой Богъ,

Весь этотъ міръ создать ты могъ,

Чтобъ люди гибнули со страхомъ

И, покорясь своей судьб,

Ложились трупами въ борьб?

XLVI.

Чрезъ иллирійскія долины,

Чрезъ грань зловщихъ, дикихъ горъ

Прошелъ Гарольдъ: отъ ихъ картины

Онъ оторвать не могъ свой взоръ.

Разсказы путниковъ и гиды

О тхъ мстахъ молчатъ для насъ…

Роскошны греческіе виды,

Прекрасны Темпе и Парнасъ,

Но блескъ природы своенравной

На томъ цвтущемъ берегу

Сравнить я съ ними не могу.

Л красоты не видлъ равной:

Здсь берегъ Аттики святой

Блднлъ предъ новой красотой.

XLVII.

Чайльдъ перешелъ чрезъ Пиндъ холодный,

Столицу края миновалъ —

И вотъ направилъ путь свободный

Туда, гд грозно управлялъ

Страной албанскою владыка. ^1І)

Тамъ власть его такъ велика,

Что весь народъ давила дико

Его кровавая рука.

Тамъ и въ народ диви страсти

И много шаекъ изъ-за горъ

Готовы дать ему отпоръ

И протестуютъ противъ власти.

Народъ тамъ гордъ, надъ нимъ сильно

Лишь только золото одно. ¹²)

XLVIII.

О, Зитца ¹³) — садъ уединенья,

Земли священный уголокъ!

Что за цвты, что за растенья

Растутъ внизу, у самыхъ ногъ!

Сверканье ркъ и рощъ прохлада…

Природа южная щедра…

Чу! звучный ропотъ водопада

Дробится звономъ серебра…

Лазурь небесъ ласкаетъ взоры,

Повсюду блескъ и ароматъ

И скалъ висящихъ цлый рядъ.

Но эти скалы, эти горы —

Какъ ни отвсны, ни страшны —

А всё жъ манить къ себ должны.

XLIX.

Въ зелёной рощ, на вершин

Горы, имвшей скромный видъ,

Есть монастырь, тамъ онъ донын

Стнами блыми блеститъ.

Въ его стнахъ монахъ Эллады

Живётъ теперь, онъ не суровъ:

Не хмуры старческіе взгляды,

И незнакомца онъ готовъ

Въ свой монастырь принять радушно,

Съ нимъ скромный ужинъ раздлить —

И странникъ можетъ тамъ пробыть,

Когда глядитъ неравнодушно

На чудный край, и новый видъ.

Его плняетъ и дивитъ.

Пускай же странникъ утомлённый

Здсь отдохнётъ въ полдневный зной.

Свтла здсь зелень, благовонный

Играетъ втеръ. Здсь больной

Въ себ найдётъ иныя силы:

Пусть этотъ воздухъ жадно пьётъ —

Не будутъ больше члены хилы

И сладкимъ сномъ онъ здсь заснётъ.

О странникъ! приходи же лтомъ

Сюда, въ цвтущій, пышный садъ:

Какъ дни и ночи пролетятъ —

Ты не замтишь въ мст этомъ,

Ты не замтишь никогда,

Какъ долго тянутся года.

LI.

Амфитеатромъ тёмнымъ, мрачнымъ

Рядъ Хилерійскихъ Альпъ встаётъ

И тонетъ въ воздух прозрачномъ:

Видна долина съ тхъ высотъ:

Деревьевъ шумъ, садовъ прохлада,

Въ горахъ ключей блестящихъ звонъ,

Рзвясь бжитъ по полю стадо…

Но вотъ и чёрный Ахеронъ, ¹⁴)

Когда-то смерти посвящённый!

Плутонъ! въ твоёмъ ли я аду?

О если такъ — я не пойду

Къ теб въ Элизіумъ смущённый!

Мой тёмный призракъ не пойдётъ,

Поврь, за грань твоихъ воротъ!

LII.

Нтъ городовъ кругомъ. Янина

Стоитъ вблизи но не видна.

Здсь рдко встртишь селянина

И дымъ жилищъ: вкругъ тишина.

Лишь подъ горою шагомъ смлымъ

Бредётъ надъ бездной стадо козъ,

Пастухъ въ своёмъ хитон бломъ

Къ скал какъ-будто бы приросъ:

За стадомъ зорко наблюдаетъ,

Слдитъ онъ за его игрой

И къ камню дикому, порой,

Головку дтскую склоняетъ,

Иль подъ скалой нависшей ждётъ,

Когда гроза въ горахъ пройдётъ.

LIII.

Додона! гд жь твоя дубрава?

Ручей пророческій былъ тамъ.

Гд твой оракулъ вщій, слава?

Гд громовержца вчный храмъ?

Ихъ нтъ кругомъ. И вы ли, люди,

Теперь ршитесь сожалть,

Что такъ легко изъ вашей груди

Жизнь можетъ въ вчность отлетть?

Безумцы! если гибли боги,

Искусства дивнаго дары,

Крушились націи, міры,

То вы ли — слабы и убоги,

Лишь на мгновенье рождены —

Погибнуть съ ними не должны?

LIV.

Всё рже, рже стали горы,

Въ волнахъ скрывается Эпиръ —

И вотъ кругомъ встрчаютъ взоры

Однхъ долинъ цвтущій міръ.

Кругомъ весна. Встаютъ равнины,

Несутся рчекъ быстрины,

Лсовъ зелёныя вершины

Въ нихъ, какъ въ стекл, отражены,

И слышенъ гулъ и шумъ зелёный,

И говоритъ о чёмъ-то лсъ…

Вотъ мсяцъ всплылъ среди небесъ —

И въ часъ полночи полусонной

Весеннимъ тихимъ, яснымъ сномъ

Всё забывается кругомъ.

LV.

За Томеритомъ ¹⁵) солнце сло,

Угрюмый Лаогъ волны мчалъ,

Сходила ночь, когда, не смло

Блуждая близь прибрежныхъ скалъ,

Гарольдъ увидлъ надъ ркою

Блескъ минаретовъ изъ-за стнъ.

Кругомъ всё предано покою…

Предъ нимъ открылся Тепаленъ.

Идётъ онъ ближе. Изъ долины

Доноситъ втеръ звуки — вотъ

Шумъ сталъ сильнй, ростётъ, ростётъ:

То раздавался крикъ дружины,

Шумвшей гд-то за стной.

Гарольдъ идётъ во тьм ночной.

LVI.

Прошелъ гаремъ. Черезъ ворота

Онъ предъ собою видть могъ

Жилище грознаго деспота,

Великолпія чертогъ.

Тамъ онъ сидлъ. Передъ владыкой

Перевести не смютъ духъ

Рабы, солдаты. Голосъ дикій

Готовъ ловить евнуха слухъ,

Вс ждутъ владыки приказанья —

И словно слышенъ бой сердецъ…

Великъ и мраченъ былъ дворецъ:

Смотрлъ тюрьмой, въ самомъ же зданьи

Различныхъ климатовъ и странъ

Толпился пёстрый караванъ.

LVII.

Въ богатыхъ сбруяхъ видны кони,

Сверкаютъ кисти серебра,

Снуётъ народъ и блещутъ брони

Среди широкаго двора.

Толпа смшалась въ безпорядк,

Пестрютъ платья при огн.

Тамъ чрезъ ворота на площадк

Мелькнулъ татаринъ на кон.

Народъ толпится, очень страненъ,

Разнообразенъ общій видъ:

Албанецъ съ грекомъ тамъ стоитъ

И вмст съ мавромъ мусульманинъ.

Спустилась ночь — и барабанъ

Услышалъ весь воинскій станъ.

LVIII.

Въ плащ албанецъ величавый,

Шнурками золота обшитъ,

Здсь македонца шарфъ кровавый,

Тамъ съ шашкой дельги, здсь стоитъ

Въ своёмъ наряд грекъ красивый,

Тамъ Нубіи суровой сынъ,

Тамъ, въ сторон, стоитъ одинъ

Угрюмо турокъ молчаливый.

Онъ, какъ владыка, вчно нмъ,

На всхъ кругомъ глядитъ сурово

И посреди толпы ни съ кмъ

Проговорить не хочетъ слова.

Онъ слишкомъ грозенъ и великъ,

Чтобъ быть развязнымъ на языкъ.

LIX.

Смшалось все: тамъ на ступени

Услись группы, тамъ, склонясь

Благочестиво на колни,

Свершаетъ турокъ свой намазъ,

Иные курятъ, т играютъ,

Албанецъ гордо смотритъ вкругъ,

А греки, хвастая, сбираютъ

Безмолвныхъ слушателей кругъ.

Но — чу! откуда жь голосъ строго

Раздался тамъ, то плъ одинъ

Съ своей мечети муэзинъ

Слова: ‘нтъ Бога — кром Бога,

А Магометъ — его пророкъ…

Молитесь вс! великъ нашъ Богъ!’

LX.

То было время Рамазана.

Весь день въ молитв проведёнъ,

Но встала ночь изъ-за тумана —

И снова праздникъ разршенъ.

Вкругъ суета: рабы толпятся,

Роскошный столъ уже накрытъ

И яства сочныя дымятся.

На галере тьма лежитъ,

Изъ дальнихъ комнатъ раздаётся

Шумъ голосовъ — нестройный звукъ…

Толпа пажей, рабовъ и слугъ

Взадъ и вперёдъ бжитъ, несётся,

И слышны крики издали —

Изъ комнатъ грознаго Али.

LXI.

Мы не услышимъ здсь, порою,

Женъ голосовъ: он должны

Жить подъ присмотромъ, подъ чадрою,

Гаремной участи врны.

Он сжились съ своей судьбою,

Он легко несутъ свой гнётъ

И рады жертвовать собою,

Когда ласкаетъ ихъ деспотъ.

Имъ не дано другого счастья

Какъ у груди своей кормить

Дтей, ихъ холить и любить

Всей силой женскаго участья,

Иной отрады и заботъ

Имъ жизнь гаремовъ не даётъ.

LXII.

Въ бесдк пышной, гд фонтана

Струя прозрачная журчитъ,

Гд ложе мягкое дивана

На отдыхъ сладостный манитъ,

Въ коврахъ пушистыхъ утопая,

Али усталый возлежалъ,

Сдую бороду склоняя.

Онъ былъ старикъ. Кто бъ угадалъ.

Какія тайныя движенья,

Какія тёмныя мечты

Скрывали старыя черты,

Гд поселилось преступленье?

Какая чёрная тоска

Терзала сердце старика?

LXIII.

Не пылкость юноши смущаетъ

Грудь старика избыткомъ силъ,

‘Любовь сдины покоряетъ!’

Гафизъ когда-то говорилъ,

Мудрецъ теосскій думалъ то же,

Но преступленья многихъ лтъ,

Всю нжность чувства уничтожа,

На нёмъ оставили свой слдъ.

Такое сердце не томило

Порывомъ огненнымъ любовь.

За око — око, кровь — за кровь!

Вотъ всё, что имъ руководило.

Такихъ людей одинъ удлъ:

Ужасный рядъ кровавыхъ длъ.

LXIV.

Гарольдъ смотрлъ и былъ глубоко

Той обстановкой пораженъ,

Но пышной роскошью Востока

Сталъ наконецъ онъ утомлёнъ.

Безумны прихоть безъ различья

И пышность гордаго дворца,

Гд пресыщенное величье

Привыкло къ лепету льстеца.

Для насъ пріятнй то жилище,

Откуда роскошь изгнана,

Гд, строгой скромности врна,

Проходитъ жизнь свтлй и чище,

Гд блескъ искусственный не могъ

Переступить черезъ порогъ.

LXV.

Свирпъ и дикъ албанецъ съ виду,

Но вы, Албаніи сыны,

Врагамъ дадитесь ли въ обиду?

Они несутъ труды войны,

Они стремительны и скоры,

Суровымъ мужествомъ горды,

Они, какъ скалы ихъ и горы,

Непоборимы и тверды.

За-то ихъ дружество надёжно.

Грозитъ ли краю ихъ бда,

Враги ль явились — ихъ тогда

Скликать на битву смло можно.

Они безстрашно всюду шли,

Куда бы ихъ ни вёлъ Али.

LXVI.

Въ дворц ихъ гордаго владыки

Чайльдъ видлъ ихъ: на зовъ войны

Они сошлись при общемъ клик…

Онъ видлъ ихъ, дтей страны,

Когда въ неволю къ нимъ попался,

Но какъ народъ тотъ ни суровъ —

Его обидитъ не ршался

И далъ ему пріютъ и кровъ.

Вы, развитой Европы дти,

Всегда ль такъ кротки и мягки?

Вы, Чайладъ-Гарольда земляки,

Способны ль на услуги эти?

Въ длахъ, гд сердце говоритъ,

Мы чаще встртимъ рядъ обидъ.

LXVII.

Однажды буря, къ скаламъ Сули

Корабль Гарольда принесла.

Гроза ревла, втры дули,

А берегъ глухъ — тамъ ночи мгла.

Куда жь идти? за рядъ утёсовъ?

Тамъ ждётъ засада, можетъ-быть,

А въ мор- гибель для матросовъ

Готовитъ буря. Какъ ршить?

Вотъ судно къ берегу пристало,

Весь экипажъ, бродя межъ скалъ,

Съ врагами встрчи ожидалъ:

Месть суліотовъ всхъ пугала,

Месть дикарей тхъ береговъ,

Гостей встрчавшихъ, какъ враговъ.

LXVIII.

Напрасный страхъ! къ нимъ суліоты

Съ привтомъ дружескимъ пришли,

Черезъ опасныя болота

На врный путь ихъ навели.

Передъ огнёмъ они сушили

Одежду странниковъ, потомъ

Трапезой скромной угостили —

Душистымъ мясомъ и виномъ…

Дикарь готовитъ гостю ужинъ,

Даётъ усталому покой…

Скажите жь мн: ещё какой

Для васъ урокъ, о люди, нуженъ,

Для васъ, которымъ жизнь даётъ

Путь безъ тревогъ и безъ заботъ?

LXIX.

Когда жь оставить эти горы

Хотлъ Гарольдъ и вдругъ узналъ,

Что тамъ явились мародёры

И дерзко грабили межъ скалъ,

Тогда нашъ странникъ взялъ съ собою,

Въ пути предчувствуя бду,

Проводниковъ, готовыхъ къ бою,

Привыкшихъ къ долгому труду.

Лсъ Акарнаніи опасный

Ужъ назади… Гарольдъ одинъ.

Онъ очутился средь равнинъ

Полей Эттоліи прекрасной,

Гд Ахелоуса потокъ

Катился, веселъ и широкъ.

LXX.

Онъ видитъ бухту. Въ ней лниво

Смиряетъ ропотъ свой волна,

Тамъ, на холм, вблизи залива,

Темнетъ зелень… Ночь темна,

Кустарникъ втеръ чуть колышетъ

И, пробгая но волн,

Въ неё съ любовной лаской дышетъ,

Къ ней льнётъ въ полночной тишин.

Гарольдъ глядитъ. Картина эта

Гд всё въ дремот сладкой спитъ,

Въ нёмъ наслажденье шевелитъ

И шопотъ тихаго привта.

А ночь плывётъ въ огн свтилъ…

Такія ночи онъ любилъ.

LXXI.

На берегу огни сверкаютъ:

Оконченъ праздникъ и кругомъ

Въ толп весёлой наполняютъ

Вс чаши пурпурнымъ виномъ.

Но вотъ въ огн скользнули нары,

Весёлый голосъ раздался

И заплясали поликары:

Народный танецъ начался.

Отбросивъ мечъ, сплелися руки,

Толпа сомкнулась въ общій кругъ —

И тишину ночную вдругъ

Смутили псенъ дикихъ звуки,

На лицахъ радость, смхъ и жаръ —

И съ крикомъ пляшетъ поликаръ…

LXXII.

На эту пляску въ отдаленьи

Смотрлъ Гарольдъ и уловлялъ

Ихъ танца дикаго движенья,

Но онъ его не возмущалъ,

Ихъ крики слуха не пугали…

Когда же лица дикарей

Живымъ румянцемъ запылали,

Движенья сдлались быстрй,

Когда ихъ кудри въ танц скоромъ

Волной разсыпались, въ тотъ мигъ —

Ихъ голосъ былъ могучъ и дикъ,

Они запли общимъ хоромъ,

И въ полуночный этотъ часъ

Такая псня раздалась:

Барабаны! вашъ грохотъ сзываетъ

На войну и побду народъ,

Иллирійцевъ безстрашныхъ сбираетъ,

И на зовъ вашъ спшитъ суліотъ! ²⁶)

Кто же равенъ въ бою суліоту,

Въ блой туник съ толстымъ плащёмъ?

Онъ, какъ коршунъ, летитъ на работу

И въ равнину слетаетъ пращёмъ.

Въ нашихъ дтяхъ, лишь съ местью знакомыхъ,

Есть ли жалость? Имъ кровь дорога.

Дастъ ли нуля ихъ мткая промахъ,

Если мтится въ сердце врага?

Македонія шлётъ строй за строемъ…

Вс покинуть пещеры должны…

Прежде шарфы мы кровью покроемъ,

А потомъ ужь и сабли въ ножны…

Пусть суда свои кинутъ пираты,

Пусть идутъ по домамъ, кончивъ бой,

И, наградой одною богаты,

Только плнныхъ приводятъ съ собой.

Не ищу я богатства вельможи,

Мечъ мой ищетъ наградъ бдняка…

Два въ длинныхъ кудряхъ мн дороже:

За неё моя месть велика.

Только двъ я люблю въ этомъ мір —

Усыпятъ он псней любви…

О! сыграй же мн, два, на лир,

Какъ отцы твои гибли въ крови.

Кто забылъ, какъ Превизу мы брали?

Только головы прыгали съ плечъ,

Жгли дома мы, добычи искали,

Лишь красавицъ не трогалъ нашъ мечъ.

Страхъ! Пощада! Но кто же на это

Отозвался?— Мы съ визиремъ шли:

Со временъ самого Магомета

Мы не знали храбре Али.

10.

Чёрный Муктаръ ²⁷) на берегъ Дуная

Въ станъ гяуровъ внёсъ смерть и бды,

Наша конница, страха не зная,

Прогнала московитовъ ряды.

11.

Меченосецъ! сюда мечъ владыки!

Барабаны о битв гремятъ…

Мы вернёмся при радостномъ клик

Иль совсмъ не вернёмся назадъ.

LXXIII.

О Греція, гробница славы!

Ты и въ паденьи велика!…

Рабы! воспрянете когда вы?

Съ васъ иго свергнетъ чья рука?

Найдёмъ ли въ васъ, больныхъ и хилыхъ,

Героевъ Греціи святой,

Погибшихъ гордо въ ермопилахъ,

Отдавшихъ жизнь за край родной?

Кто жъ духъ воинственной Эллады

Вновь воскреситъ въ груди рабовъ?

Они ль возстанутъ изъ гробовъ

И рабства рушатся преграды,

И будутъ Аттики сыны

Опять свободны и сильны?

LXXIV.

Свобода! Съ свитой разибула

Давно ль неслась ты между горъ?

О, еслибъ ты теперь взглянула

На падшей Греціи позоръ!

Теперь не грозные тираны

Ей цпи тяжкія куютъ,

Но каждый ей наноситъ раны,

Надъ ней заноситъ дерзкій кнутъ —

И цлый край лежитъ безъ силы,

И на спин своей несётъ

Безславно свой турецкій гнётъ…

Рабы съ рожденья до могилы

Не слышатъ — жребій ихъ таковъ —

Позорный звонъ своихъ оковъ.

LXXV.

Они не т! Когда сверкаетъ,

Порой, огнёмъ ихъ быстрый взглядъ,

Быть-можетъ, каждый ожидаетъ:

Свобода къ нимъ придётъ назадъ.

Они врны ещё надежд,

Что, наконецъ, тотъ часъ придётъ —

Наслдье предковъ имъ вернётъ

И возвратитъ, что было прежде…

Ихъ ноги цпи тяготятъ,

Имъ снится призракъ прошлой славы,

Они съ надеждою глядятъ

На иностранныя державы,

Чтобъ хоть они пришли сорвать

Съ нихъ рабства горькаго печать.

LXXVI.

Рабы! Но разв вы забыли:

Кому свободы сладокъ даръ,

Т рабству сами наносили

Въ бою ршительный ударъ.

Защиты ль русскаго народа

Вы ждёте? Галлъ-ли васъ спасётъ!

Но пусть вашъ врагъ отъ нихъ падётъ —

А всё жь желанная свобода

Не будетъ Греціи дана.

Мняй же, бдная страна,

Своихъ владыкъ — они могучи —

Но надъ тобой всё будутъ тучи.

Твой блескъ угасъ ужь съ давнихъ поръ:

Теб остался лишь позоръ.

LXXVII.

Пусть древній городъ турки взяли —

Гяуръ опять его возьмётъ,

На башню пышнаго сераля

Франкъ побдителемъ взойдетъ,

Опять, быть можетъ, будетъ время,

Европу встртитъ рядъ обидъ,

И вагабитовъ грозныхъ племя

Весь западъ кровью обагритъ,

Но на проклятомъ этомъ мст,

Гд проливалась только кровь,

Не встртимъ мы свободы вновь,

Здсь рабъ влачитъ въ безсильной мести

Свои оковы, никогда

Не отдыхая отъ труда.

LXXVIII.

Мы обратимъ теперь вниманье

На ихъ веселье предъ постомъ.

Тотъ постъ молитвъ и покаянья

Блюдётся строго въ кра томъ —

И на колняхъ начинаетъ

Народъ замаливать свой грхъ…

Но постъ ещё не наступаетъ:

Разршены теперь для всхъ

Веселье, праздники, подъ маской,

Надвши праздничный нарядъ,

Толпа стремится въ маскарадъ,

На площадяхъ кружится съ пляской,

На карнавальный пиръ идётъ,

Шумитъ, хохочетъ и поётъ.

LXXIX.

Стамбулъ! Ты прежде веселился…

Грусть овладла снова мной!…

Тогда ещё не осквернился

Ты мусульманскою чалмой

И грекъ не видлъ разрушенья

Своихъ священныхъ алтарей.

Не испытавъ порабощенья,

Онъ на пирахъ сидлъ бодрй,

Онъ, какъ теперь, не притворялся

Въ своёмъ весельи… Шумъ и гулъ…

Съ утра ликуетъ весь Стамбулъ

До поздней ночи — и сливался

Въ единый гимн, въ единый хоръ

Весь торжествующій Босфоръ.

LXXX.

На берегу толпы пестрли.

Чу! гд-то псня замерла —

И голубыя волны пли

Подъ равномрный звукъ весла,

А съ вышины небесъ сіяла

Царица блдная ночей

И въ быстрыхъ струйкахъ отражала

Снопы серебряныхъ лучей

Вотъ втерокъ подплъ въ эир —

И ликъ задумчивой луны

Вдругъ задрожалъ въ игр волны

И на мгновенье вспыхнулъ шире,

И блескомъ волнъ со всхъ сторонъ

Стать тёмный берегъ озарёнъ.

LXXXI.

На берегу танцуютъ двы,

Мелькаютъ лодки по рк.

Огонь очей… любви напвы…

Рука горитъ въ другой рук,

Движенью тайному послушна…

Отъ всхъ тоска умчалась прочь…

Кто захотлъ бы равнодушно

Покинуть праздникъ въ эту ночь?

Любовь! пусть циникъ отвергаетъ

Тебя въ твоёмъ внк изъ розъ,

Но каждый годы долгихъ слёзъ

Выноситъ легче и страдаетъ,

Чтобъ только день такой прожить,

Чтобъ только часъ одинъ любить.

LXXXII.

Но здсь вс веселы едва-ли

Въ движеньи общей суеты,

Слды мучительной печали

Скрываютъ блдныхъ лицъ черты.

Несносно многимъ волнъ журчанье,

Какъ пробуждённая тоска,

И поднимаетъ въ нихъ страданье

Безпечный смхъ весельчака.

И шумъ и говоръ маскарадный,

И время, кажется, идётъ

Для нихъ не скоро, каждый ждётъ,

Чтобъ могъ скорй костюмъ парадный

На блый саванъ промнять

И сонъ могильный испытать.

LXXXIII.

Эллады истинныя дти —

А есть ли тамъ теперь они?—

Должны понять страданья эти,

Не т сыны, что въ пяти дни

Кричатъ: ‘на бой!’ а жаждутъ мира,

Передъ тираномъ рады лечь,

Хоть о прошедшемъ плачутъ сиро,

Но на соху смнили мечъ.

Эллада! грустно измельчали

Твои сыны! Свои внцы

Не завщали имъ отцы:

Они твоимъ позоромъ стали!

Герои славной старины

Твоихъ гражданъ стыдить должны.

LXXXIV.

Когда возстанутъ легіоны,

Проснутся Аттики сыны

И снова греческія жены

Родятъ героевъ для страны,

Тогда лишь только край узнаетъ

Иную жизнь, уставъ страдать…

Тысячелтье пролетаетъ,

Чтобъ славу націи создать,

За-то довольно и мгновенья,

Чтобъ подвигъ славы въ прахъ разбить

И государство раздробить —

И надъ кладбищемъ разрушенья

Не всходитъ многіе года

Величья прежняго звзда.

LXXXV.

Но всё же ты ещё прекрасна,

Земля потерянныхъ боговъ!

Ты хороша, хоть и несчастна,

Везд — средь пышныхъ береговъ,

Тамъ, гд бгутъ, сверкая, воды,

Гд ароматъ и тишина —

Видна везд любовь природы

Къ теб, печальная страна…

Твои классическія зданья

Среди классической земли

Лежатъ обломками въ пыли…

Такъ гибнетъ всё безъ состраданья!

Лишь трудъ великаго Творца

Не знаетъ смерти и конца.

LXXXVI.

Кругомъ развалины… Колонна,

Травой заросшая, лежитъ,

Да на утёс храмъ Тритона

Въ рку прозрачную глядитъ.

Видъ общій — мёртвенно-спокоенъ…

Зелёнымъ мхомъ поросъ курганъ,

Гд, можетъ-быть, когда-то воинъ

Погибъ въ бою отъ смертныхъ ранъ.

Его покоя не тревожитъ

Кругомъ никто… Когда жь сюда

Заходитъ странникъ иногда,

Сказать онъ только съ грустью можетъ:

‘Увы! какой здсь мёртвый видъ!’

И вздохъ невольный затаитъ.

LXXXVII.

Но это небо также сине,

Утёсы дики, зеленъ лсъ —

Твои оливы зрютъ нын,

Какъ при Минерв въ вкъ чудесъ.

Какъ прежде, мёдъ течётъ янтарный,

Трудится рзвая пчела,

И, трудъ свершая благодарный,

Какъ прежде вьётся у дупла.

А лто длинное Эллады

И рядъ распавшихся колоннъ

Всё также гретъ Аполлонъ,

Но спятъ разбитыя громады

И слава спитъ въ оковахъ сна:

Природа царствуетъ одна.

LXXXVIII.

Куда бъ мы взглядъ ни обратили,

Здсь всё — земля и небеса —

Воображеніе будили,

Напоминая чудеса.

Повсюду блескъ, иныя краски

Въ роскошной зелени, въ цвтахъ,

И сказки музъ для насъ не сказки

Въ очаровательныхъ мстахъ.

Сдое время не посмло,

Разрушивъ храмины Аинъ,

Коснуться двственныхъ равнинъ

И только издали глядло,

Какъ улыбалась вкругъ весна

Всегда свжа, всегда ясна…

LXXXIX.

Земля и солнце — здсь всё то же…

Вотъ поле битвы: для рабовъ

Оно всего теперь дороже.

Здсь персовъ встртилъ мракъ гробовъ,

Здсь поднялъ эллинъ мечъ кровавый,

Здсь помнятъ день — забытъ ли онъ?—

Когда при слов Мараонъ

Гордился грекъ минувшей славой

И рядъ картинъ предъ нимъ вставалъ:

Кровавый бой, гд врагъ дрожалъ,

Побды, вызовы, сраженье,

Крикъ, вопль пощады, пораженье

И гулъ торжественный кругомъ

Предъ опрокинутымъ врагомъ,

ХС.

Вотъ здсь — мидянинъ пораженный:

Колчанъ безъ стрлъ, изломанъ лукъ,

Тамъ грекъ, мечемъ вооруженный,

Кругомъ враги и смерть вокругъ…

И что жь встрчаемъ въ эти годы

Въ стран, которая могла

Узнать однажды блескъ свободы

И карой Азіи была?

Что видимъ здсь?— земля изрыта,

Рядъ опрокинутыхъ гробницъ,

Урнъ обезчещенныхъ, божницъ,

Да пыль отъ конскаго копыта

Прізжій странникъ заносилъ

Сюда, блуждая вкругъ могилъ.

ХСІ.

Но между-тмъ къ твоимъ руинамъ

Спшитъ народъ со Всхъ сторонъ,

Порой къ аттическимъ равнинамъ

Капризнымъ втромъ занесёнъ.

Твои священныя поврья

И твой божественный языкъ

Повсюду чтить безъ лицемрья

Надолго міръ земной привыкъ.

Ты — старцевъ, юношей отрада,

Тебя глубоко чтитъ мудрецъ

И вдохновлёнъ тобой пвецъ,

Когда и Муза и Паллада

Ему дары свои сулятъ

И въ сердц псни шевелятъ.

ХСІІ.

Кто одиночествомъ страдаетъ,

Тотъ пусть Элладу поститъ,

Пусть эту землю онъ лобзаетъ…

Здсь жизнь весельемъ не кипитъ,

Здсь не найдёмъ мы развлеченья —

Не тмъ Эллада хороша:

Въ стран тоски, уединенья

Смирится гордая душа.

Здсь одинокій странникъ будетъ

Жить безъ тревогъ, полей просторъ

Везд найдётъ усталый взоръ,

Онъ скоро край родной забудетъ

Для мстъ, куда случайно рокъ

Перенести скитальца могъ.

XCIII.

Идите жь вы въ тотъ край священный,

Но да не сметъ тамъ слегка

Остатковъ древности безцнной

Коснуться дерзкая рука!

И безъ того теперь ихъ мало…

О, странникъ! ихъ боготвори:

На память древность завщала

Намъ только эти алтари,

Да рядъ развалинъ видны взорамъ…

Теперь мы ихъ не оскорбимъ

Прикосновеніемъ своимъ,

Иначе заклеймятъ позоромъ

На вс вка я времена

Пришельцевъ дерзкихъ имена.

XCIV.

А ты, игравшій намъ на лир

Вотъ эту псню до конца,

Твой голосъ скоро стихнетъ въ мір

Для псенъ новаго пвца.

Я лавръ увядшій уступаю

Ему безъ бою: на земл

Я съ равнодушіемъ внимаю

Какъ похваламъ, такъ и хул.

Вс т, которые дюбели

Меня, и отъ кого я ждалъ

Съ невольнымъ трепетомъ похвалъ —

Теперь давно лежатъ въ могил:

Вдь больше нечего хвалить,

Когда ужь некого любить!

XCV.

Тёбя ужь нтъ на свт тоже,

Ты отошла въ тотъ міръ, любя…

О, кто жь остался мн дороже

На этомъ свт безъ тебя?

Чьи чувства были больше святы?

Кто такъ тепло меня любилъ?

Не отшатнулась отъ меня ты,

Хоть я того достоинъ былъ.

Ты умерла! Зачмъ живу я?

Зачмъ вернулся я назадъ,

Гд ужъ не встрчу милый взглядъ?

Зачмъ рвался къ теб, тоскуя?

Зачмъ?… Слезами рвётся грудь,

Но ужъ былого не вернуть.

XCVI.

О, вчно милая подруга!

Кто мн отдастъ тебя опять?

Ужаснй въ мір нтъ недуга:

Съ прошедшимъ связи разорвать.

Въ могил ты, но образъ милый

Надолго память сберегла…

О, смерть! её ль одну могилой

Ты отъ меня оторвала?

Мать… другъ… Вотъ новая гробница

Опять раскрылась. Жизнь не ждётъ,

И рядъ печалей новыхъ шлётъ

Ея тяжелая десница,

Чтобъ отвратить мн каждый день

И на чело набросить тнь.

XCVII.

Уже-ль въ толпу я брошусь снова,

Туда, гд слышенъ смхъ глупца,

Гд исказитъ иное слово

Черты усталаго лица?

Къ чему жь напрасное старанье

Тамъ подъ улыбкой затаить

Своё глубокое страданье?

Оно сольётся, можетъ-быть,

Въ одну морщину тайной боли,

Гд посл слёзы побгутъ,

И губы смхомъ не солгутъ,

Не подчинятся новой роли

И искривлённый смхомъ ротъ

Лишь корча нервная сведётъ.

ХСVIII.

Чмъ жизнь подъ старость — наказанье?

Что тнь наводитъ на чел?

То зло: печальное сознанье,

Что вс друзья твои — въ земл,

Что ты, какъ я теперь, на свт

Для всхъ чужой и одинокъ…

Къ чему жь такъ долги годы эти?

Какъ-будто не пришелъ ихъ срокъ?

Съ-тхъ-поръ, какъ время схоронило

Мои надежды и любовь —

Всё, чмъ кипла прежде кровь —

Всё ныньче старость подавила,

И въ этомъ сердц старика

Теперь живётъ одна тоска.

¹) Часть Акрополя была истреблена взрывомъ порохового магазина во время осады Аинъ венеціанцами.

²) Древніе греки не всегда имли обыкновеніе сожигать своихъ мёртвыхъ, Аяксъ, сынъ Теломона, была погребёнъ. Большая часть героевъ длалась богами посл склей смерти. Только на могилахъ людей совершенно ничтожныхъ не устроивали ежегодныхъ игръ или празднествъ въ ихъ память, въ род тхъ, какія совершались въ честь Ахилла, Бразидаса и даже Антиноя, смерть котораго была на столько же геройскою, на столько жизнь подлою.

³) Лордъ Байронь написалъ эту строфу въ Ньюстед, въ октябр 1811 года, узнавъ о смерти своего кембриджскаго товарища, молодого Эддльстона.

⁴) ‘Мысль и выраженіе этого мста’, говоритъ профессоръ Кларкъ въ письм къ Байрону, ‘такъ напоминаютъ стиль и манеру Петрарки, что мн хочется спросить васъ: не читали ли вы слдующихъ стиховъ:

Poi quando ‘l vero sgombra

Quel dolce error pur li medesmo assido,

Me freddo, pietra roorta in pietra viva,

In guisa d’uom che pensi e piauge e seriva.

⁵) Храмъ Юпитера Олимпійскаго, отъ котораго осталось еще 16 колоннъ изъ цльнаго мрамора. Первоначально ихъ было 150. Многіе предполагаютъ, что он прежде принадлежали къ Пантеону.

⁶) По Зосиму, Минерва и Ахиллъ отдалили Аларика отъ Акрополя, по другимъ, этотъ готскій король сдлалъ ему столько же зла, сколько и шотландскій пэръ.

⁷) Сти натягиваются для того, чтобъ предохранить палубу корабля отъ падающихъ обломковъ и осколковъ во время битвы.

⁸) Левкадія — нын Сенъ-Моръ. Съ вершины его мыса, какъ говоритъ преданіе, Сафо бросилась въ море.

⁹) ‘Говорятъ, что за день до битвы при Акціум тринадцать королей окружали Антонія. Сегодня, 12 ноября, я видлъ остатки Акціума, близь котораго въ маленькомъ залив, едва достаточномъ для маневрированія двухъ ныншнихъ фрегатовъ, Антоній лишился владычества надъ свтомъ. Въ другой части залива существуютъ ещё остатки Никополя, построеннаго Августомъ въ честь его побды.’ Байронъ къ своей матери, 1609.

¹⁰) Никополь, развалины котораго занижаютъ большое пространство, находится въ нкоторомъ разстояніи отъ Акціума. Здсь ещё сохранились остатки стнъ Гипподрома. Эти развалины состоятъ изъ весьма сложныхъ работъ, въ которыхъ кирпичи связаны между собой цементомъ почти въ ширину кирпича, не уступающимъ ему въ прочности.

¹¹) Знаменитый Али-Паша.

¹²) Среди скалъ и въ замк Сули 5000 суліотовъ держались въ продолженіе 18 лтъ противъ 30,000 албанцевъ. Замокъ, наконецъ, былъ взятъ измною, причёмъ совершены были подвиги, достойные лучшихъ дней Греціи.

¹³) Монастырь и деревня Зитца лежатъ въ четырёхъ часахъ пути отъ Лнипи, столицы пашалыка. Въ долин течётъ рка Каламасъ (прежде Ахеронъ), которая, недалеко отъ Зитци, образуетъ красивый водопадъ. Мсто это, быть-можетъ, лучшее въ Греціи.

¹⁴) Нын называется: Каламасъ.

¹⁵) Въ древности — гора Томарусъ.

²⁶) Эти стансы взяты отчасти илъ разныхъ албанскихъ псенъ, на сколько я могъ ихъ вонять на романскомъ и итальянскомъ нарчіи албанцевъ. Байронъ.

²⁷) Такъ называется одинъ изъ сыновей Али-Паши.

ПСНЬ ТРЕТЬЯ.

Affin que cette application tous for de penser autre
chose, il n’y a en vrit de remde que celui lit ei le temps.
(Lettre du Roi de Prusse D’Alembert. Sept. 7., 1776.)

Моё дитя, малютка Ада,

Я не забылъ твои черты!

Улыбкой двственнаго взгляда

На мать свою похожа ль ты?

Когда съ тобой мы разставались,

Твои прекрасные глаза

Съ надеждой дтской улыбались

И не сверкала въ нихъ слеза…

И вотъ опять я вижу море,

Вокругъ меня шумятъ волна —

Я мчусь. Гд-жь пристань?— не видна!

Но я смотрлъ вперёдъ безъ горя,

Слдя, какъ рядъ родимыхъ скалъ

Въ дали туманной утопалъ.

II.

Я снова въ мор. Мимо, мимо,

Какъ кони, прыгаютъ валы…

Привтъ вамъ, волны! Несдержимо

Бгите въ даль вечерней мглы.

Пусть мачты въ бури заскрипли,

Изорванъ парусъ, труденъ путь —

Я понесусь вперёдъ безъ цли:

Я долженъ плыть куда-нибудь.

Я, какъ и поросли морскія,

Лечу капризно по волнамъ —

Куда? зачмъ? не знаю самъ —

Пока волнами на пески я,

Разбитый бурею пловецъ,

Не буду брошенъ наконецъ.

III.

Въ дни юности въ своей поэм

Я мрачный образъ воспвалъ.

Вернемся жь вновь къ забытой тэм.

Въ разсказ томъ я испыталъ

Слды упорнаго мышленья

И роковыхъ, изсякшихъ слёзъ,

Которыхъ много пролилось

Тамъ на могил разрушенья.

Засохли слёзы, назади

Стоятъ безъ солнца, безъ святыни

Года безплодные, въ груди,

Какъ посреди нмой пустыни,

Гд зарождается тоска,

Нтъ ни единаго цвтка.

IV.

Отъ юныхъ лтъ чужой для міра,

Теперь я, врно, ужъ не тотъ,

И, можетъ-статься, съ сердцемъ лира

Въ ладу, какъ прежде, не живётъ.

Но всё жь я пть, какъ прежде, буду,

Пусть въ звукахъ слёзы будутъ — пусть!

Быть-можетъ, въ псн я забуду

Тебя, карающая грусть!

Быть-можетъ, псня дастъ забвенье,

Прогонитъ тёмную мечту,

Наполнитъ сердца пустоту —

И я, среди уединенья,

Уставши чувствовать, любить,

Могу о прошломъ позабыть.

Кто одряхллъ, въ міру скитаясь,

Отъ долгихъ мукъ, но не отъ лтъ,

Кто всё встрчалъ, не удивляясь,

Кого не тшитъ славы слдъ,

Любви плнительныя сти,

Раздоръ, печали, тишина —

Тотъ, кмъ исчерпана на свт

Всей нашей жизни глубина,

Лишь только тотъ поймётъ желанье

Въ пустыню мыслью улетать,

Гд бъ стали въ образахъ мелькать

Больной фантазіи созданья:

Они — чисты и хороши —

Всегда живутъ на дн души.

VI.

То — жизнь иная, то — виднья,

То — въ формы сжатыя мечты…

Я самъ не есть ли сновиднье?

Я самъ — ничто. А ты, а ты,

Царица думъ моихъ, судьбою

Со мной ты схожа! Я — незримъ —

Слжу повсюду за тобою,

Слился съ дыханіемъ твоимъ,

Съ твоимъ рожденіемъ слился я,

Съ однимъ желаньемъ и мольбой

Могу лишь чувствовать съ тобой,

Дрожа, волнуясь и пылая,

Хотя былъ горекъ жизни путь,

Хотя давно разбита грудь.

VII.

Довольно! Прежде слишкомъ много

Я жилъ — страдать я много могъ,

Пока сильна была тревога,

Пока мой мозгъ не изнемогъ.

Ужь въ сердц нтъ огня былого

И жизнь моя отравлены,

Теперь ужь поздно жить мн снова:

Намъ дважды радость не дана.

Я ужь не тотъ, хотя остались

Ещё во мн запасы силъ,

Которыхъ опытъ не скосилъ,

Хотя уста не раскрывались,

Чтобы хулу послать судьб,

Послднимъ мщеніемъ въ борьб.

VIII.

Теперь прошло очарованье,

На немъ положена печать…

Начнёмъ же старое сказанье,

Вернёмся къ Чайльду мы опять,

Къ тому, чьё сердце такъ болло,

Кто боль души не могъ смирить,

Но время всё-таки умло

Его во многомъ измнить.

Въ насъ пылъ и силы усмиряютъ

Въ своёмъ теченіи года:

Лишь у краёвъ своихъ всегда

Бокалы пною сверкаютъ,

А ихъ невидимое дно

Стоитъ спокойно и темно.

IX.

Имъ кубокъ жизни былъ осушенъ —

И, вновь наполнивъ кубокъ свой,

Онъ оставался равнодушенъ

И бремя цпи роковой

Незримо влёкъ, она давила,

Хоть не былъ слышенъ звонъ оковъ:

Она, какъ иго, тяготила

И не гремя подъ звукъ шаговъ.

Онъ всюду былъ съ врагомъ незримымъ —

И этотъ тайный, тёмный врагъ

За нимъ слдилъ за шагомъ шагъ,

И гнётомъ вчнымъ, нестерпимымъ,

Куда бъ ногой онъ ни ступалъ.

Жизнь одинокую смущалъ.

Разочарованный, холодный,

Воображалъ Гарольдъ, что могъ

Опять среди толпы народной

Бродить безъ скорби и тревогъ.

Инымъ онъ думалъ въ міръ явиться,

И если радость не придётъ,

То ужъ печаль не возвратится

И сердца въ нёмъ не шевельнётъ.

Онъ думалъ посреди народа

Дать пищу хладному уму,

Что нкогда дала ему

Иныхъ далёкихъ странъ природа,

Когда не разъ съ высокихъ скалъ

Цвтущій край онъ созерцалъ.

XI.

Кого жь цвтокъ къ себ не манитъ?

Кто розу съ стебля не сорвётъ?

На щёчку розовую взглянетъ

Кто безъ любви и не поймётъ,

Что наше сердце не старетъ

Отъ лтъ и жизни никогда?

Кто отъ лучей твоихъ не млетъ

О, славы яркая звзда?

Въ круговорот жизни снова

Гарольдъ, какъ вс, кружиться сталъ,

Но на земл теперь искалъ

Онъ счастья лучшаго, иного,

Затмъ, что въ юности оно

Гарольду не было дано.

XII.

Увы! уврился онъ скоро,

Что съ міромъ сблизиться не могъ,

Не могъ поддакивать средь спора

И называть добромъ порокъ.

Въ своихъ движеньяхъ благородный,

Умъ независимый, свободный

Всмъ подчиняться не умлъ.

Надменный, лучше онъ хотлъ

Нести свой жребій одинокій,

Безмолвно жить въ себ самомъ,

Чмъ предъ людьми ползти рабомъ,

Какъ вс они, во тьм глубокой,

Имъ покоряться, уступать

И общимъ воздухомъ дышать.

XIII.

Его друзьями были скалы,

Отчизной — гордый океанъ,

Гд небо ясное сверкало,

Гд грло солнце тёплыхъ странъ,

Тамъ онъ любилъ скитаться нын,

Исполненъ страсти и огня.

Лса, пещеры и пустыни,

Напвы волнъ, сверканье дня —

Его друзьями только были,

И ихъ таинственный языкъ

Онъ понялъ лучше многихъ книгъ,

Которымъ въ юности учили,

И въ блеск тающихъ озёръ

Онъ забывалъ весь книжный вздоръ.

XIV.

Какъ магъ, слдилъ онъ за звздами,

Ихъ дивнымъ міромъ населялъ —

И шаръ земной съ его бдами

Предъ нимъ въ то время исчезалъ.

Когда бъ съ мечтами не разстался,

Онъ счастье бъ зналъ, но — сынъ земли —

Онъ отъ земли не отрывался

И искра гаснула въ пыли,

Та искра, что съ выси эира

Влечётъ насъ прямо въ небеса

И въ нихъ сулитъ намъ чудеса,

Но дти праха, дти міра

Её теряютъ каждый разъ:

Улыбки неба — не для насъ.

XV.

Но въ городахъ Гарольдъ скучаетъ —

Всегда нахмурено чело…

Такъ дикій соколъ опускаетъ

Своё разбитое крыло

И проситъ воздуха и воли…

Тогда лвились въ нёмъ опять

Страданья прежнія и боли.

Какъ птица хочетъ разломать

Ршетку клтки одинокой

И клювъ свой разбиваетъ въ кровь,

Такъ рвался Чайльдъ на волю вновь,

На свтъ, на свтъ изъ тьмы глубокой,

И сердце, поднимая грудь,

Казалось, хочетъ вонъ прыгнуть.

XVI.

Гарольдъ, сживясь съ судьбой изгнанья,

Себя скитальчеству обрёкъ,

Съ его душой сжились страданья,

Онъ улыбаться даже могъ,

Уврившись, что скорби, горе

Его до гроба поведутъ…

Какъ моряки въ открытомъ мор,

Чтобъ быть смлй, безумно пьютъ

И смотрятъ съ хохотомъ, какъ судно

Ихъ погружаетъ всхъ на дно,

Такъ и Гарольдъ смотрлъ давно,

Надъ всмъ смялся безразсудно

И всюду, гд бы ни бывалъ,

Своей улыбки не скрывалъ.

XVII.

Но, стой здсь, трепетомъ объятый!

Орёлъ имперскій здсь сраженъ!

Зачмъ же нтъ тутъ славныхъ статуй

И колоссальныхъ нтъ колоннъ?

Ихъ нтъ! Но истина осталась,

И это поле не умрётъ,

Гд столько крови проливалось.

Къ чему жь привёлъ кровавый плодъ?

Какое счастіе для міра

Равнина эта принесла?

Гд лавры гордаго чела?

Побда! гд твоя порфира?

Гд ты, создавшая царей

Къ дыму пылавшихъ алтарей?

XVIII.

Гарольдъ стоитъ предъ гробомъ галла,

Среди кладбища Ватерло.

Одной минуты здсь достало,

Чтобъ развнчать одно чело.

Надъ этой гибельною нивой,

Взрывая бшено песокъ,

Упалъ орёлъ властолюбивый

И отъ ударовъ изнемогъ.

Погибла власть съ громадной славой,

Герой раздавленъ былъ судьбой,

И потащилъ онъ за собой

Обрывки цпи той кровавой,

Которой міръ онъ обвивалъ

И въ рабств націи держалъ.

XIX.

Правдивый судъ! Пусть галлъ кусаетъ

Свои стальныя удила

И пной цпи покрываетъ —

Но гд жь свобода? Что дала

Побда надъ однимъ владыкой?

Или снова рабство воскрешать,

И вновь въ лохмотья наряжать

Тотъ идолъ, нкогда великій?

Затмъ ли свергнули мы льва,

Чтобъ предъ волками преклоняться?

Шептать ли робости слова

И въ новомъ рабств унижаться?

Такъ не сплетайте же внковъ:

Побда ваша — стыдъ вковъ.

XX.

Погибъ деспотъ одинъ. Что жь въ этомъ?

Напрасны слёзы женъ и вдовъ

По ихъ мужьямъ, давно отптымъ,

Лежащимъ въ сумрак гробовъ,

Напрасны битвы, разрушенье,

Оковы рабства и стыда

И всей Европы ополченье

Врага смирившей навсегда…

Та слава лишь не умираетъ

И будетъ жить въ устахъ страны,

Что мечъ губительный войны

Втвями мирта обвиваетъ,

Какъ мечь Гармодія святой.

Подъятый имъ за край родной.

XXI.

Въ огняхъ бельгійская столица.

Кипитъ весёлый праздникъ такъ,

Въ сверканьи люстръ мелькаютъ лица

Красивыхъ воиновъ и дамъ.

Пиръ оживлённый разгорался…

Вотъ сладострастно грянулъ хоръ —

И страстью пылкой зажигался

Тамъ не одинъ склонённый взоръ.

И смхъ, и блескъ, и говоръ бальный —

Всё дышетъ счастіемъ вокругъ…

Но, чу! откуда этотъ звукъ

Печальный, мрачный, погребальный?

Одни лишь звуки похоронъ

Напоминаетъ этотъ стонъ. ¹)

XXII.

Но, нтъ! то былъ, наврно, грохотъ

Колёсъ о камни мостовой…

Опять за пляску и за хохотъ!

Пусть сонъ не манитъ на покой,

Не навваетъ новой скуки!

Пусть прочь бжитъ отъ нихъ тоска!

Но вотъ опять всё т же звуки!

Имъ словно вторятъ облака

И эхо гуломъ повторяетъ.

Вотъ звукъ всё явственнй ростётъ…

Скорй къ оружію! Вперёдъ!

Тотъ шумъ на битву насъ сзываетъ!

Тотъ шумъ, смутившій всхъ кругомъ,

Былъ раскалённыхъ пушекъ громъ.

ХXIII.

Тамъ, у окна, въ тни скрываясь,

Стоитъ Брауншвейга властелинъ,

И, внемля залпамъ, содрогаясь,

Душой смущается одинъ.

Хоть всмъ, въ весёлыхъ разговорахъ,

Смшонъ былъ страхъ его больной —

Узналъ онъ залпы, отъ которыхъ

Погибъ отецъ его родной…

И возродилось втайн мщенье —

Л кровь ркою пролилась:

За мечъ взялся онъ въ этотъ часъ

И полетлъ въ разгаръ сраженья

И, очутившись впереди,

Палъ съ чёрной раной на груди.

XXIV.

И вдругъ смятенье встало въ зал:

Моленья, трепетъ, капли слёзъ —

И щёки двъ блдне стали

И не алли краской розъ.

Подкрались къ нимъ часы разлуки,

Осталось счастье назади,

Ломались трепетныя руки

И сердце падало въ груди.

Кто можетъ знать: сойдутся ль снова

И отшатнётся ль горе прочь?

Кто зналъ, что кончится такъ ночь?

Что съ блескомъ утра рокового

Разстроится весёлый пиръ

И что война замнитъ міръ?

XXV.

Вотъ впопыхахъ коней сдлаютъ,

Громъ колесницъ, оружья звонъ —

И въ боевыхъ рядахъ мелькаетъ

За эскадрономъ эскадронъ.

Ночь гаснетъ въ облакахъ тумана,

Рога призывные трубятъ

И звукъ тревожный барабана

Зовётъ къ оружію солдатъ.

Въ испуг бдные граждане:

Забывши свой покойный сонъ,

Бгутъ толпой со всхъ сторонъ,

Внимая грому новой брани —

И шепчетъ съ ужасомъ народъ:

Къ намъ врагъ идётъ! къ намъ врагъ идётъ!

ХXVII.

‘Сборъ Камероновъ’ ²) раздаётся.

О, эта псня, Лохіэль,

Нердко въ скалахъ здсь поётся!

Врна ей горная свирль…

Какъ въ тёмный вечеръ псни звуки

Рзки и диви! Тотъ напвъ

Кладётъ оружье горцу въ руки

И въ патріот будитъ гнвъ,

Въ нёмъ храбрый предокъ воскресаетъ

И въ т минуты часто онъ

Тебя, Дональдъ и Камеронъ, ³)

Въ порыв гордомъ вспоминаетъ —

И слава, спавшая вка,

Для горца кажется близка.

XXVII.

Лса Арденскіе роняютъ

Росу средь зелени травы

И словно слёзы проливаютъ

За гибель храбрыхъ. Да, увы!

Какъ та трава, они сомнутся,

Лишь съ неба взглянетъ нонъ опять,

И эти травы разростутся

Вокругъ могилъ, гд лягутъ спать

Они отъ вражьяго удара

И растеряютъ безъ слда

Въ послдней битв навсегда

Запасы силъ, любви и жара,

И кости ихъ въ земл уснутъ,

Окоченютъ и сгніютъ.

ХXVIIІ.

Ещё вчера вс были живы,

Ещё вчера ихъ тшилъ балъ,

Но полночь шлётъ войны призывы,

А утромъ бой ихъ ожидалъ.

Явился день. Въ дыму сраженья

Летаютъ ядра, воздухъ рвутъ —

И нтъ ударамъ отраженья,

На грудахъ груды вновь ростутъ

И въ мрачный, кровью обагрённый,

Покрытый трупами, оврагъ

Слетаютъ вмст — другъ и врагъ,

И конь, и всадникъ утомлённый,

И прахъ вздымается, и дымъ

Скользитъ надъ мёртвымъ и живымъ.

XXIX.

Пусть лира лучшаго поэта

Героевъ чтитъ — лишь одному

Я посылаю дань привта,

Быть можетъ, частью потому,

Что насъ вела, одна дорога,

Что я — былъ врагъ его отца,

Что имена героевъ много

Даютъ внковъ для ихъ пвца,

А онъ — онъ былъ всегда героемъ

И пуля жертвы не могла

Почетнй выбрать — и свела,

Промчавшись смертью передъ строемъ,

Тебя въ могилу подъ курганъ:

Ты, Гоуардъ, погибъ отъ ранъ —

XXX.

Оплаканъ всми. Но могли-ли

Дойти т слёзы до тебя?

Когда же на твоей могил

Зелёный лугъ увидлъ я,

Когда всё жизнью улыбалось

И въ пол зрлъ душистый плодъ,

Когда весна вкругъ возрождалась

И плъ пернатый хороводъ,

Тогда отъ свтлой той картины

Я обращался съ думой къ тмъ,

Кому весь міръ казался нмъ

Съ минуты горестной кончины,

Къ тмъ, для кого теперь весна

Не зелена и не красна.

XXXI.

Я падшимъ отдалъ сожалнье,

Родня скорбитъ о нихъ давно,

И даже самаго забвенья

О нихъ ей небомъ не дано,

Героевъ прошлаго подниметъ

Труба архангела одна…

А слава?— слава быстро минетъ,

Разскажетъ намъ ихъ имена,

Но не подниметъ ихъ изъ гроба

И не вольётъ въ ихъ жилы кровь,

И въ насъ тогда проснутся вновь

И сожалніе, и злоба —

И вызоветъ изъ груди стонъ

Рядъ дорогихъ, святыхъ имёнъ.

XXXII.

Сквозь слёзы міръ порой смётся.

Въ тиши такъ дерево гніётъ,

Предъ тмъ, чтобъ рухнуть, такъ несётся

Корабль безъ мачтъ по лону водъ —

И въ безднахъ моря погибаетъ,

Такъ свтъ сквозь тучу видимъ мы,

Такъ дверь тюрьмы переживаетъ

Всхъ обитателей тюрьмы,

Такъ, годъ отъ году разсыпаясь,

Ещё всё держится стна…

И наша жизнь тому жъ врна:

Такъ, часто, сердце, разбиваясь,

Ещё живётъ у насъ въ груди

И ищетъ жизни впереди.

XXXIII.

Въ разбитомъ зеркал дробится

Всё то, что въ нёмъ отражено,

И можетъ сто разъ повториться

Въ осколкахъ тхъ лицо одно

Такъ, если сердце въ насъ разбито,

Оно не скоро въ насъ умрётъ,

Ничто имъ въ прошломъ не забыто,

Оно всё помнитъ и живётъ,

Живётъ безъ прежнихъ упованій,

Смнивши свтъ на мракъ и тьму,

Не повряя никому

Своихъ мучительныхъ страданій,

И до преклонныхъ самыхъ лтъ j

Не покидаетъ этотъ свтъ,

XXXIV.

Есть жизнь въ страданьи самомъ жгучемъ,

Когда и ядъ ужь не мертвитъ.

Такъ корнемъ сочнымъ и могучимъ

Лсъ втви мёртвыя поитъ.

Смерть не страшна, но съ шуткой злою

Жизнь сторожитъ насъ, шлётъ бды,

Такъ моря Мёртваго плоды

Вдругъ разсыпаются золою,

Когда сорвутъ ихъ. Если бъ намъ

Пришлось жизнь мрить по часамъ!

Могучихъ радостей, то въ свт

(Кто разршитъ вопросы эти?

Возможно ль было или нтъ

Жить до шестидесяти лтъ?

XXXV.

Давно означенъ былъ пророкомъ

Срокъ нашихъ лтъ и ихъ число,

По этимъ слишкомъ долгимъ срокомъ

Ты возмутилось Ватерло.

Чтобъ не тянулись эти годы,

Людей давило ты, губя —

И станутъ помнить вс народы

Съ невольнымъ ужасомъ тебя.

Не позабудутъ милліоны

И дти ихъ такую рчь:

Здсь обнажили въ битв мечъ

Союзныхъ націй легіоны!’

Вотъ всё, что въ памяти людей

Останется на много дней.

XXXVI.

Здсь былъ великій, свтлый разумъ!

Онъ ни предъ чмъ не отступалъ:

Желалъ, спшилъ и тутъ же разомъ

Труды и подвиги свершалъ.

Въ своихъ стремленьяхъ несдержимый,

Онъ ими же и былъ сраженъ,

Иначе бъ тотъ упавшій тронъ

До нын былъ несокрушимый,

Иль вовсе бъ имъ онъ не владлъ…

Своимъ величьемъ и паденьемъ

Себ обязанъ ты! Хотлъ

Ты міръ смутить своимъ явленьемъ,

Вновь прежній скипетръ въ руки взять

И, какъ Юпитеръ, поражать.

XXXVII.

Ты — побдитель побждённый!

До нын міръ не пересталъ

Ещё колнопреклонённый

Дни вспоминать, когда ты сталъ

Игрушкой счастья, жертвой жалкой…

Давно ли слава за тобой

Слдила льстивою весталкой,

Гордилась славною судьбой.

Пока смотрлъ ты полубогомъ,

Отъ блеска твоего слпа,

Склонялась предъ тобой толпа

Въ своёмъ благоговньи строгомъ:

Въ ея глазахъ ты въ этотъ срокъ

Былъ, въ самомъ дл, полубогъ.

XXXVIII.

Кто бъ ни былъ ты — безумецъ, геній —

То императоръ, то капралъ,

Изъ царствъ ты длалъ рядъ ступеней,

Ты государства разгромлялъ

И возрождать умлъ ихъ снова,

Но только справиться не могъ

Съ самимъ собой. Вотъ твой порокъ:

Въ себ стремленья рокового

Къ войн смирить ты не умлъ,

Ты новой бездны не измрилъ,

Въ свою звзду и въ свой удлъ

Съ самонадянностью врилъ,

Забывъ, что гордая судьба

Не подчинится какъ раба.

XXXIX.

Позоръ, паденье властелина

Ты вынесъ съ силой мудреца,

И эта гордость исполина

Враговъ дразнила до конца.

Когда народъ кругомъ сбгался

Кощунствомъ встртить твой позоръ —

Ты хладнокровно улыбался:

Такъ свтелъ былъ спокойный взоръ!

Когда фортуна отвернулась,

Тебя лишивъ своихъ даровъ,

Ты оставался гордъ, суровъ.

Спина героя не согнулась,

Въ самомъ несчастьи даже онъ

Былъ прежнимъ блескомъ окруженъ.

XL.

Въ дни бдствій больше чмъ въ дни счастья

Ты былъ великъ. Тогда не зналъ

Ты къ людямъ добраго участья

И къ нимъ презрнья не скрывалъ.

Ихъ знать нельзя, не презирая,

Но ты былъ тмъ лишь виноватъ,

Что, это чувство не скрывая,

Его въ глаза бросать былъ радъ.

И ты паденьемъ поплатился!

Къ чему же власть теперь? Къ чему

Желать высокому уму,

Чтобъ цлый міръ предъ нимъ склонился?

Такое дло никогда

Не стоитъ нашего труда.

XLI.

Когда бъ стоялъ ты одинокимъ,

Какъ башня замка на скал,

Съ своимъ презрніемъ глубокимъ —

Ты могъ быть счастливъ на земл.

Но тамъ, гд мнніе народа

Даётъ и власть, и тронъ даётъ —

Оружіе такого рода

Къ прямой погибели ведётъ.

Взойдя на новую арену,

Какъ Александръ, всякъ долженъ стать,

А не народу хохотать

Въ глаза, подобно Діогену.

О циникъ! помни до конца:

Земля — не бочка мудреца. ⁴)

XLII.

Покой инымъ — ужаснй ада.

Вотъ отчего сломился онъ.

Есть силы: душитъ ихъ преграда,

Они изъ граней рвутся вонъ.

Душевный пылъ зовётъ на дло,

Порывъ желаній несдержимъ:

Такъ пламя къ верху рвётся смло

И всё палитъ огнёмъ своимъ.

Оно не гаснетъ отъ движенья,

Ему противенъ лишь покой,

И лихорадкою такой

Пьянетъ грудь до изступленья,

Она вс страсти дразнить въ насъ

И раздражаетъ каждый разъ.

XLIII.

Та лихорадка возрождаетъ

Безумцевъ, бардовъ, королей,

Она на битвы призываетъ

Вокругъ разбитыхъ алтарей,

Она творитъ людей движенья,

Въ которыхъ кровь живй бжитъ,

На ихъ дла, на ихъ стремленья

Толпа, смясь, порой глядитъ.

Что жь за причины ихъ терзанья?

О, какъ бы были хороши

Хотя бъ одной такой души

Для насъ открытыя признанья:

Тогда бы вс мы, можетъ-быть,

Не стали славу такъ любить.

XLIV.

Въ душ ихъ — буря, жизнь — волненье,

Хоть часто губитъ ихъ оно,

Но безъ борьбы, но безъ паденья

Имъ въ мір жить не суждено.

Покой ихъ давитъ вчной скукой,

Имъ нужны: ненависть вражда…

Такъ спалены борьбой и мукой,

Они потухнутъ навсегда,

Какъ постепенно потухаетъ

Безъ дровъ оставленная печь,

Какъ безъ движенья павшій мечъ

Безславно ржавчина съдаетъ:

Въ пыли забытый онъ лежитъ

И никого ужь не страшитъ.

XLV.

Кто видитъ, стоя на вершин,

Верхушки скалъ въ внц снговъ,

Кто въ мір сталъ всхъ выше нын,

Тотъ всюду долженъ ждать враговъ.

Надъ нимъ — высоко солнце славы,

Земля отъ взоровъ — далека,

Кругомъ — налво и направо —

По льдинамъ вьются облака,

И только бури псни ада

Поютъ вкругъ гордаго чела…

И вотъ, что жизнь ему дала!

И вотъ пути его награда!

Такъ для чего жь достигнулъ ты

Всмъ недоступной высоты?

XLVI.

Ахъ, нтъ! Міръ собственныхъ созданій

Или природы красоты

Избавятъ насъ отъ всхъ страданій.

О, Рейнъ! вдь это блещешь ты!

Гарольдъ глядитъ открылись взорамъ

Природы чудные дары,

Поля, съ зелёнымъ ихъ просторомъ,

Долинъ цвтущіе ковры,

Плоды и кисти винограда,

Пустые замки тамъ стоятъ

И мрачно стны ихъ глядятъ

Изъ изумрудныхъ листьевъ сада,

И разрушенья духъ одинъ

Тамъ поселился межь руинъ.

XLVII.

Они стоятъ, какъ привиднья,

Недвижно многіе вка,

Въ нихъ слышно бурь, втровъ шипнье,

Ихъ гости — только облака.

Въ нихъ прежде псни раздавались

И слышенъ былъ сраженій громъ,

Надъ ними флаги разввались,

Но спятъ бойцы могильнымъ сномъ

Въ гробницахъ, въ саванахъ кровавыхъ,

Лоскутья флаговъ пали въ прахъ

И нтъ помину о пирахъ,

И въ этихъ башняхъ величавыхъ,

Гд паутина ткётъ узоръ,

Уже враговъ не ждётъ отпоръ.

XLVIII.

Средь этихъ башенъ страсти жили,

Въ нихъ обиталъ могучій духъ,

Толпы разбойниковъ бродили,

Для грабежей держали слугъ,

Могучіе во время оно,

Сражали вкругъ враговъ своихъ…

Чего же, кром лишь закона,

Не доставало слав ихъ?

Лишь лтописца подкупного,

Чтобъ могъ прославить ихъ дла,

Иль шире поприща для зла,

Иль мавзолея росписного?

Въ нихъ бились пламенно сердца,

Жила въ нихъ пылкость храбреца.

LXIX.

Средь феодальныхъ ихъ раздоровъ

Погибло много громкихъ длъ…

И звукъ любви блескъ нжныхъ взоровъ

Проникнуть въ сердце ихъ умлъ,

Но пламя страсти дико было:

Влекло къ погромамъ и войн

И ихъ неистовство любило

Въ крови купаться и вин.

Не разъ, влекомые любовью,

Повсюду смерть они несли,

Стирали башни прочь съ земли —

И Рейнъ окрашивался кровью

Во славу гордой красоты.

О, Рейнъ! чего не видлъ ты?

О, славный Рейнъ! своимъ разливомъ

Обогащалъ ты берега…

Когда бъ по этимъ чуднымъ нивамъ

Врагъ не стремился на врага,

Ты былъ бы вченъ красотою,

Тогда бъ долина тихихъ водъ

Была — какъ неба новый сводъ,

На землю спавшій пеленою.

Чего жь теперь не достаётъ

Теб, чтобъ небомъ могъ казаться?

Чего душа здсь не найдётъ?

Забвенья Леты, можетъ-статься.

Ея забвенья, врно, мн

Не отыскать на Рейна дн.

LI.

Здсь битвы воздухъ потрясали —

Он забыты навсегда,

Здсь берегъ трупы покрывали —

Отъ нихъ не видно и слда.

Могилы самыя пропали,

Военныхъ бурь прошла игра —

И волны кровь съ земли смывали,

Едва пролитую вчера.

Смясь, глядится солнце въ волны,

Въ твои прозрачныя струи,

Лишь думы тайныя мои,

Какъ и всегда, печали полны:

Волнамъ сверкающей рки

Не затопить моей тоски.

LII.

Такъ думалъ Чайльдъ. Но безъ вниманья

Не могъ же относиться онъ

Къ мстамъ, гд самое изгнанье

Идётъ для насъ, какъ сладкій сонъ.

Хоть на чел его морщины

Печатью опыта лежатъ,

Но нтъ въ лиц былой кручины,

Черты безстрастны, ясенъ взглядъ.

Въ глазахъ веселье отражалось,

Какъ свтъ мелькнувшій въ масс тучъ,

И по лицу довольства лучъ

Игралъ порою и, казалось,

Въ нёмъ каждый новый, чудный видъ

Былую радость шевелитъ.

LIII.

Надъ нимъ любовь имла силу,

Хотя порывъ страстей своихъ

Въ себя онъ пряталъ, какъ въ могилу,

Но могъ ли съ корнемъ вырвать ихъ?

Нтъ, сердце требуетъ участья —

Хоть міръ души и отравленъ,—

И не откажется отъ счастья:

И точно такъ же думалъ онъ.

Всегда одно воспоминанье

Теперь въ груди его живётъ,

Его давно къ себ влечётъ

Одно прекрасное созданье —

И часто мысленно къ нему

Носиться весело ему.

LIV.

Любить онъ сильно научился —

И это странно было въ нёмъ…

Но отчего жь онъ измнился,

Онъ, презиравшій всё кругомъ,

Онъ, отвергавшій чувство смло?

Какъ вдругъ могла исчезнуть тьма?

Къ чему намъ знать?— не въ этомъ дло:

Важна тутъ истина сама.

Пусть для страстей людскихъ опасна

Всегда бываетъ тишина —

Его любовь была сильна,

Какъ чувство первое, прекрасна,

Хотя въ нёмъ сердце ужъ давно

Было огнёмъ опалено

LV.

Да, онъ любилъ одно созданье,

И связь, сильнй законныхъ узъ,

Связала ихъ: ей нтъ названья.

Былъ чистъ и крпокъ ихъ союзъ.

Во всёмъ далёки лицемрья

Они не видли бды

Въ нападкахъ моднаго поврья

И не боялися вражды.

Ничто любви не угрожало,

И ей-то съ чуждыхъ береговъ

Мотивы тихихъ, нжныхъ строфъ

Гарольду Муза напвала —

И повторяетъ онъ за ней

Слова мелодіи своей:

ПСНЯ.

Замокъ ⁵), нахмурясь, надъ Рейномъ склоняется,

Рейнъ серебристый ворчитъ:

Грудь водяная его раздувается,

Межь берегами скользитъ.

Въ пышныхъ садахъ виноградъ разростается…

Нивы, холмы и лса…

Городъ за городомъ въ нихъ поднимается…

Кротко глядятъ небеса…

Право, не плъ бы я псни унылыя,

Счастье напрасно губя,

Если бъ была ты со мной, моя милая,

Если бъ я видлъ тебя!

Голубоокія двы встрчаются:

Поступь — полна красоты,

Такъ откровенно он улыбаются

И предлагаютъ цвты.

Здсь — колоннада стоитъ феодальная,

Тамъ — рядъ скалистыхъ высотъ,

Здсь — виснетъ въ воздух арка печальная,

Словно паденія ждётъ.

Вотъ и бесдка… О, врно бъ здсь скоро я

Могъ отдохнуть отъ потерь —

Жаль, что нтъ ручки прекрасной, которая

Сжала бъ мн руку теперь.

Шлю я теб эти лиліи блдныя:

Въ день, какъ получишь ихъ ты,

Будутъ измяты ихъ листики блдные,

Мёртвыми будутъ цвты.

Всё же на память иного свиданія

Эти цвты сохрани,

Брось имъ, порою, хоть взоръ состраданія

И обо мн вспомяни.

Будешь ты помнить, что гд-то на Рейн, я

Эти цвты собиралъ,

Вмст съ цвтами къ теб въ отдаленіе

Думы свои посылалъ.

Рейнъ горделиво бжитъ, извивается:

Каждый хорошъ поворотъ,

Тысячи видовъ кругомъ раскрывается,

Полныхъ волшебныхъ красотъ.

Здсь забываю я гордость надменную,

Съ сердца сбгаетъ тоска:

Можно кругомъ исходить всю вселенную —

Краше въ ней нтъ уголка.

Но эти виды мн лучше бъ казалися,

Ожило всё бы вокругъ,

Если бы взоры мои здсь встрчалися

Вмст съ твоими, мой другъ.

LVI.

Близъ Кобленца, въ одной равнин,

Подъ пирамидою лежитъ

Въ могил прахъ героя нын. ⁶)

Марсо нашъ врагъ, но есть ли стыдъ

Надъ этой раннею могилой

Стоять въ слезахъ? Надъ ней не разъ

Потоки слёзъ съ любовной силой

Струились изъ солдатскихъ глазъ.

Они съ завистливой тоскою

Умли чтить героя прахъ,

Онъ, презирая смерти страхъ,

Вооруженною рукою

Народъ французскій защищалъ

И за его свободу палъ.

LVII.

Дв арміи о нёмъ рыдали

И врагъ почтилъ его въ тиши,

Молитвы странники шептали

За упокой его души,

Души безстрашной, благородной…

Его забудетъ ли молва?

Онъ — занятъ участью народной —

Сталъ за народныя права —

И умеръ за тебя, свобода,

Героемъ онъ. Вотъ почему

На этотъ скромный гробъ ему

Несётся въ даръ слеза народа,

Вотъ отчего толпа, порой,

Идётъ въ холму, гд палъ герой.

LVIII.

Эренбрейштеннъ! ⁷) Твои руины

Не т, что въ прошлые года,

Когда картечь, огонь и мины

Не причиняли имъ вреда.

Отъ взрывовъ стны почернли…

О, тотъ ли ты, побдный валъ,

Гд битвы грозныя кипли

И врагъ разбитый отступалъ?

И миръ разрушилъ эти своды,

Чего не сдлала война!

Стоитъ въ развалинахъ стна

Печальной жертвой непогоды,

Хоть былъ не страшенъ прежде ей

Весь ужасъ пушечныхъ огней.

LIX.

Прощай мой Рейнъ съ невольнымъ стономъ

Уходитъ путникъ отъ тебя!

На берегу твоёмъ зелёномъ

Вс оживаютъ, жизнь любя,

И еслибъ коршунъ злой сомннья

Намъ втайн сердца не сосалъ —

Ты бъ далъ намъ свтлыя мгновенья

И много радостей послалъ.

Твоя роскошная природа

Не весела и не мрачна,

Хотя дика, но не страшна,

Какъ осень ясная для года,

Въ сіяньи зрлой красоты

Земл полезенъ былъ бы ты.

LX.

Ещё прости! Къ чему жь прощанье?

Теб нельзя сказать: прости!

Нельзя безъ боли и страданья

Глазъ пораженныхъ отвести

Отъ мстъ, достойныхъ обожанья.

Быть-можетъ, много лучшихъ странъ,

Которымъ климатъ краше данъ,

Но гд найдёмъ то сочетанье

Разнообразной красоты?

И блескъ, и жизнь, и прелесть неба,

Лса, душистые цвты,

Поля златыхъ колосьевъ хлба,

И наконецъ — когда хотятъ —

Воспоминаній славныхъ рядъ.

LXI.

Величье вмст съ простотою!

Овраги, стны городовъ,

Лса съ ихъ зеленью густою,

Обломки стнъ, потоковъ рёвъ…

Тамъ зелень яркая, тамъ пашни —

Всё манитъ къ грёзамъ и къ мечт..

Тамъ скалы дикія, какъ башни,

Стоятъ въ суровой нагот.

Довольство общее народа

Вкругъ разлито: здсь также онъ

Всегда спокоенъ и силёнъ,

Какъ края этого природа,

Хоть государство не одно

Когда-то здсь погребено.

LXII.

Но предо мною Альпы встали —

Природы вчные дворцы —

И облака отъ глазъ скрывали

Вершинъ ихъ снжные внцы,

Откуда лавина спадаетъ,

Какъ громъ всё руша впереди.

Что духъ людей живятъ, смущаетъ —

Всё есть въ ихъ каменной груди,

Они какъ-будто тмъ гордятся,

Что близко къ небу подошли,

А люди — эта моль земли —

Должны внизу ихъ пресмыкаться,

И до предловъ тхъ высотъ

Никто изъ смертныхъ не дойдётъ.

LXIII.

Но прежде, чмъ себ дозволю

Всходить на Альпы, брошу взглядъ

Патріотическому полю:

Мн открывается Моратъ.

Трофеи страшные! Здсь пали

Бургундской арміи полки…

Ихъ кости въ груду набросали…

Теперь но Стиксу, вдоль рки,

Непогребённыхъ бродятъ тни

Въ безлунную, глухую ночь,

Не въ состоянья превозмочь

Стенанья тайныя и пна:

Лишь только въ неб день потухъ —

Начнётъ рыдать тамъ каждый духъ. ⁸)

LXIV.

Какъ Ватерло я бой при Каннахъ

Имютъ сходство, такъ Моратъ

И Мараонъ вдвоёмъ стоятъ.

Великій бой! Въ твоихъ гражданахъ

Тогда духъ братства говорилъ:

Въ нихъ много было юныхъ силъ.

Негодованіемъ объяты,

Они дрались и шли на кликъ

Не какъ наёмные солдаты,

Не какъ рабы своихъ владыкъ.

Они нигд народныхъ стоновъ

Ярмомъ чудовищныхъ законовъ

Не возбуждали, произволъ

Межъ нихъ защиты не нашелъ.

LXV.

Мы предъ колонной посдлой!

На ней видна печать годовъ.

Какъ человкъ окаменлый

Съ сознаньемъ тайнымъ, но безъ словъ

Глядитъ кругомъ на всё безсонно —

Такъ ты смотрла здсь, колонна,

Ты, мёртвый остовъ прошлыхъ лтъ!

И, удивляя цлый свтъ,

Ты здсь стоишь, не разрушаясь,

Тебя не тронулъ жизни шумъ,

Межь-тмъ здсь палъ Авентякумъ, ⁹)

Въ своихъ обломкахъ разсыпаясь,

Въ мстахъ, гд прежде онъ царилъ

И гордой славою дивилъ.

LXVI.

И здсь — сакъ имя то священно!—

Ты, Юлія, тогда жила,

Отца любила неизмнно

И въ землю вмст съ нимъ легла.

Ты за него въ слезахъ молила,

Но строги судьи, строгъ законъ —

И смерть съ отцомъ ты раздлила,

Смнила жизнь на вчный сонъ. ¹⁰)

Могила ихъ безъ украшеній

Стоитъ, вкушая тишину,

И прахъ одинъ и мысль одну

Хранитъ въ той урн добрый геній,

Но монумента не найдётъ

Надъ той могилою народъ.

LXVII.

Всё жъ міръ её не забываетъ,

Хотя бы годы шли и шли,

Хотя забвеніе стираетъ

Народы, царства прочь съ земли.

Всё, что вчера шумло, жило,

То завтра смолкнетъ и умрётъ,

Лишь добродтели свтило

Вс времена переживётъ,

Безсмертнымъ блескомъ поражая

Тебя, ничтожный человкъ!

Такъ на вершинахъ горнихъ снгъ,

Въ себ блескъ солнца отражая,

Всегда, зимою и весной,

Сверкаетъ яркой близной.

LXVIII.

Всегда любилъ я тихій Леманъ.

Въ него глядятся цпи горъ…

И звздъ небесныхъ чуткій хоръ…

Тамъ хорошо! Но только тмъ онъ

Нердко мой покой смущалъ,

Что я людей на нёмъ встрчалъ.

Но скоро вновь придётъ отрада,

Мечтамъ предаться я могу:

Отъ человческаго стада

Я безъ оглядки убгу.

Судьб я вдвое благодарнй,

Когда, простясь съ людской овчарней,

Я одинокимъ остаюсь

И отъ жилищъ всхъ сторонюсь.

LXIX.

Людей бгутъ не отъ презрнья.

Не могутъ вс нести ихъ трудъ.

Пусть мизантропомъ назовутъ

Того, кто, скрывъ души движенья,

Не шелъ друзей искать въ народъ,

Гд за утратой ждётъ утрата,

Гд ранней жертвою разврата

Мы гибнемъ тупо въ тьм заботъ,

Гд наши, силы изнуряемъ,

О томъ жалемъ, что прошло,

Гд всюду платимъ зломъ за зло,

Пошлемъ скоро и мельчаемъ,

Приходимъ къ выводамъ такимъ,

Что вс усилья наши — дымъ.

LXX.

Тамъ ждётъ насъ тёмное страданье —

Его ничмъ не превозмочь,

Тамъ превратится кровь въ рыданье,

А впереди предстанетъ — ночь.

Жизнь станетъ бгствомъ неизбжнымъ

Для тхъ, кто ползаетъ во мгл,

Такъ въ мор съ чувствомъ безнадежнымъ

Морякъ спшитъ на корабл

Причалить къ берегу. Однако,

Иной пловецъ въ волнахъ плывётъ,

Не зная пристани, вперёдъ,

Не опасаясь бурь и мрака:

Онъ, съ ними сжившійся давно,

Не броситъ якоря на дно.

LXXI.

И такъ, не лучше ль оставаться

Вкъ одному, весь міръ забыть

И синей Роной любоваться

На это озеро ходить,

Которое её вскормило,

Какъ нжно любящая мать

И поцлуями любила

Ребёнка крики заглушать?

Не лучше ль жить такъ во вселенной,

Не проходя одной тропой

Съ безумной, шумною толпой,

Порою, какъ герой надменный,

Порой, въ цпяхъ усталыхъ ногъ?

Не лучше ль жить безъ тхъ тревогъ?

LXXII.

Я самъ — ничто, я — есть частица

Того, что вижу лишь вокругъ,

Со мной бесдуетъ денница,

Мн шепчутъ сказки горы, лугъ…

Лишь пробуждаетъ содроганье

Во мн жизнь въ шумныхъ городахъ.

Нтъ въ мір зле наказанья,

Какъ быть овцой въ людскихъ стадахъ,

Тогда-какъ духъ свободный рвётся

Къ сліянью съ небомъ, съ цпью горъ,

Его влечётъ полей просторъ,

Къ полночнымъ звздамъ онъ несётся,

И хочетъ — власти не дано —

Съ природой жить онъ заодно.

LXXIII.

Да, это зло людской судьбины!

Смотрю я съ ужасомъ вокругъ

На заселённыя равнины,

Какъ на пріютъ скорбей и мукъ,

Гд я за грхъ одной минуты

Былъ на мученья осуждёнъ…

Довольно! Прочь срываю путы!

Теперь я снова окрылёнъ,

Теперь Могучи снова крылья,

Чтобъ противъ втра мчаться въ путъ,

Чтобъ прахъ земли съ нихъ отряхнуть,

Безъ утомленья и усилья,

И долетть до облаковъ,

Освободившись отъ оковъ.

LXXIV.

Когда же мысль освободится

Отъ узъ земныхъ, что мысль гнетётъ,

И въ жизни лучшей обновится

И плоть земли съ себя стряхнётъ,

И разомъ вырвется на волю

Изъ формы глиняной своей,

Оставивъ часть одну на долю

Букашекъ, гадовъ и червей —

Тогда ужели даръ прозрнья

Меня оставитъ? Я пойму

Языкъ духовъ и неба тьму

И мысли вчное движенье,

И, вчный духъ съ природой сливъ,

Я не умру — я буду живъ.

LXXV.

Моря и горы, небо, рки!

Санъ я не ихъ ли только часть?

Уже ль во мн, какъ въ человк,

Не велика къ природ страсть?

Могу ль смотрть безъ сожалнья

На все, что сравниваютъ съ ней?

За это горькое презрнье

Я къ людямъ чувствую сильнй,

И лучше вынесу страданье,

Чмъ предъ бездушною толпой

Съ ея ничтожной суетой

Открыто выскажу желанья

И одинокія мечты

Въ честь вчно-юной красоты.

LXXVI.

Я поступаю очень дурно,

Что свой разсказъ забылъ опять.

И такъ, всхъ любящихъ мечтать

Прошу взглянуть сюда: вотъ урна!

Въ ней прахъ того положенъ былъ,

Чья жизнь была огонь и пылъ,

Того, родился кто въ стран той,

Гд я дышу теперь, согртый

Одной безумною мечтой —

Быть солнцемъ славы колоссальной.

Плнённый ложной суетой,

Минутный гость земли печальной,

Пока онъ чувствовалъ и жилъ —

Все въ жертву слав приносилъ.

LXXVII.

Здсь прахъ Руссо. Пвецъ страданья,

Страстямъ онъ прелесть придавалъ

И доводилъ до обожанья

Вс муки сердца. Онъ искалъ

Въ безумь — близость идеала,

Вс мысли черныя, дла

Блестящимъ свтомъ заливала

Его софизмовъ похвала.

Они мгновенно ослпляли,

Какъ блескъ отъ солнечныхъ лучей,

Такъ что нердко изъ очей

Потокомъ слёзы выбгали,

И переполненная грудь

Въ слезахъ хотла отдохнуть.

LXXVIII.

Въ любви онъ весь сгоралъ отъ страсти…

Такъ молнія мгновенно жгла,

Колола дерево на части…

Хотя любовь его влекла,

Но не къ живымъ, прекраснымъ женамъ:

Онъ хладенъ былъ къ ихъ красот,

Не къ мёртвымъ, смертью пораженнымъ,

Ожившимъ вновь въ его мечт,

Но въ красот своей печальной,

Воображеньемъ создана,

Предъ нимъ являлася жена,

Какъ образъ чисто идеальный,

И много жгучихъ ей страницъ

Онъ посвятилъ, упавши ницъ.

LXXIX.

То чувство — Юліи прелестной

Родило образъ, и оно жъ

Дало намъ поцлуй извстный, ¹¹)

Губъ лихорадочную дрожь,

Когда онъ бшенымъ движеньемъ

Лобзанью дружбы отвчалъ,

Спалёнъ ея прикосновеньемъ,

И бдный мозгъ его пылалъ.

Да, въ чувств томъ есть упоенье

И много сладостныхъ минутъ,

Въ которыхъ врно не найдутъ

Высокой страсти наслажденья

Любовники позднйшихъ лтъ:

Въ такой любви имъ счастья нтъ.

LXXX.

Вся жизнь Руссо была борьбою

Лишь съ тми, кто его любилъ:

Не въ силахъ властвовать собою,

Друзей онъ злобно поносилъ,

Онъ къ нимъ жестокъ былъ, но едва-ли

Поймёмъ мы — отчего былъ онъ

Неистовъ такъ и озлоблёнъ.

Недугъ ли это? слдъ печали?

Но онъ безумствовалъ тогда,

Порывомъ гнва увлекался,

И въ т минуты иногда

Его разсудокъ затемнялся,

Но и въ безуміи самомъ

Онъ поражалъ своимъ умомъ.

LXXXI.

Онъ доходилъ до вдохновенья

И чуднымъ словомъ былъ великъ.

Такъ древній Пифіи языкъ

Міръ доводилъ до разрушенья.

А Франція! Среди оковъ,

Давно ль въ пыли она лежала

Подъ тиранніею вковъ?

Давно ль подъ игомъ трепетала?

Но вотъ Руссо заговорилъ —

И искра пламенемъ раздулась,

Возстали тни изъ могилъ

И въ гнв Франція проснулась:

Родной стран въ проводники

Пошли Руссо ученики.

LXXXII.

Они-то памятникъ сложили

Изъ предразсудковъ долгихъ лтъ,

Кулисы дряхлыя сломили —

И много лжи увидлъ свтъ.

Но вмст съ зломъ уничтожались

Зачатки прежняго добра:

Одн развалины остались,

Обломковъ пыльная гора.

11а нихъ опять такія жь зданья

Росли, какъ нкогда изъ тьмы…

Опять безправье, гнётъ тюрьмы

И воскрешенное преданье,

Опять цпей позорный звонъ,

А честолюбецъ всё силёнъ.

LXXXIII.

Но долго ль будетъ то терпимо?

Ужь силы чувствуетъ въ себ

Народъ. Пусть онъ неутомимо

Дрался и тратилъ ихъ въ борьб,

Пусть вкъ прошелъ въ безплодной вр,

Но обвинимъ ли мы народъ,

Который тихо росъ въ пещер

И зналъ одинъ тяжелый гнётъ?

Но если выростутъ орлята,

Свободу съ дтства оцня,

На вол, при сіяньи дня,

Цпей не зная — вотъ тогда-то

Никто ужь ихъ не закуётъ!

Не станемъ же винить народъ!

LXXXIV.

Слды глубокихъ ранъ на тл

Всегда останутся, сердца,

Хотя бы скорбь мы скрыть хотли,

Болятъ, терзаясь до конца.

Кому надежды измнили

И обманули — т молчатъ,

Но месть въ груди своей таятъ.

Настанетъ часъ — и въ новой сил

Зажжётся гнвъ ихъ… судъ придётъ —

Заплатитъ онъ за вс невзгоды!

Такъ не печалься же народъ

И жди — всегда приходятъ годы

Разсчёта: не минуетъ насъ

Награды или мщенья часъ.

LXXXV.

Ты, Леманъ, не похожъ ни мало

На дикій свтъ, гд я живу.

Твоё величье привлекало

Меня къ себ. Л поплыву,

Чтобъ убжать тоски безсонной,

Чтобъ волю дать своимъ мечтамъ,

На этой лодк окрылённой,

По этимъ ласковымъ волнамъ.

Любилъ я прежде моря ропотъ —

Но ближе я къ твоей волн:

Въ ея журчань слышенъ мн

Какъ бы сестры любовный шепотъ,

Которая журитъ меня,

Что я печальнй день отъ дня.

LXXXVI.

Всплываетъ ночь. Туманъ прозрачный

Подёрнулъ берегъ, выси горъ…

Одну Юру, какъ призракъ мрачный,

Едва-едва уловитъ взоръ.

Чмъ ближе къ берегу по скатамъ

Идёшь, тмъ глуше тишина,

Тмъ обаятельнй весна

Съ ея цвтами, съ ароматомъ…

Чу! вотъ до слуха долетлъ

Звукъ но волнамъ скользившихъ вёселъ,

Кузнечикъ въ зелени заплъ

И трели звонкія разбросилъ:

Онъ предъ своимъ весеннимъ сномъ:

Прощался ночью съ яснымъ днёмъ.

LXXXVII.

Пвецъ ночей!— сильна привычка —

Ты вчно юнъ и не молчишь…

Порой въ кустахъ засвищетъ птичка

И вдругъ замолкнетъ. Всюду тишь —

Лишь чей-то шепотъ пролетаетъ,

Но то обманъ полночныхъ грёзъ…

На зелени росинки слёзъ,

Благоухая, проступаютъ,

И землю влагою поятъ

Росы серебряныя зёрна,

И ихъ цлебный ароматъ

Земля глотаетъ благотворно

И распускаетъ вновь цвты

Въ сіяньи вешней красоты.

LXXXVIII.

О, звзды! вы цари эира!

У насъ у всхъ желанье есть

Въ сверканьи звздъ судьбину міра,

Народовъ будущность прочесть.

И хочетъ мысль необычайно

Взлетть до вашей высоты.

Вы — неразгаданная тайна!

Вы — лучь небесной красоты!

И такъ васъ люди обожаютъ,

Что власти, счастью и уму,

Всему высокому, всему

Эмблемой васъ изображаютъ.

И люди врили всегда,

Что есть у нихъ своя звзда.

LXXXIX.

Земля и небо молчаливы,

Чуть дышатъ, но ещё не спятъ.

Такъ, затаивъ свои порывы,

Глядимъ и мы. Они молчатъ,

Какъ мы въ минуту размышленья…

Всё жизнью ветъ: группы горъ,

Водъ убаюканныхъ просторъ…,

Ни одного нтъ дуновенья,

Луча иль лишняго листка,

Гд бъ жизнь природы не сказалась,

Гд съ стебля каждаго цвтка

Одно бы имя не шепталось,

Не повторялось безъ конца:

То — имя Вчнаго Творца.

ХС.

Насъ безпредльность обнимаетъ!

Тутъ человкъ, хоть одинокъ,

Но не одинъ: тутъ онъ встрчаетъ

Ту истину, съ которой могъ

Стать выше личнаго сознанья,

То — звукъ, который уяснитъ

Святую тайну мірозданья

И наслажденіе даритъ,

И, словно поясомъ Дитеры,

Насъ обнимаетъ красота…

Предъ этимъ звукомъ смерть — и та

Въ себ забыла бъ злость Мегеры,

И разлетлась бы какъ дымъ,

Обезоруженная имъ.

ХСІ.

Не даромъ персы воздвигши

Алтарь въ честь Истины межъ скалъ,

Но храмъ стнами не стсняли,

Какъ человкъ потомъ стснялъ.

Богамъ построивъ алтари т,

Безумцы, станьте и сравните

Ничтожный рядъ своихъ божницъ

И алтарей, склонённыхъ ницъ,

Вотъ съ тми храмами природы,

Гд только воздухъ и гранитъ,

Гд иміама не стснитъ

Ни арка душная, ни своды.

О вы, безумцы! пусть же вамъ

Урокомъ будетъ этотъ храмъ!

ХCІІ.

Видъ ночи быстро измнился.

Темно, гроза ревётъ межь горъ,

И въ блеск молній отразился

Горячій, пылкій, женскій взоръ.

Вотъ по вершинамъ слышенъ грохотъ,

Проснулась каждая гора.

Хохочетъ громъ, на этотъ хохотъ

Спшитъ откликнуться Юра

Подъ блымъ облачнымъ покровомъ

И, повторяя перекатъ,

Отвтить Альпы ей спшатъ

Подобнымъ откликомъ суровымъ,

И всё — долины, цпи горъ

Вступили въ общій разговоръ,

ХСІІІ.

И это ночью! Не дана ты

Для сна, плнительная ночь!

Позволь ловить твои раскаты,

Съ тобою слиться! Сонъ мой прочь!

Вотъ волны вспыхнули при блеск,

Дождь крупный скачетъ по земл,

А псни горъ всё также рзки,

Громъ разсыпается во мгл,

Какъ гулъ неистоваго смха,

И, пробгая по холмамъ,

То раздаётся здсь, то тамъ,

И словно радуется эхо,

Какъ-будто бы оно съ высотъ

Землетрясеніе ведётъ.

XCIV.

Межъ двухъ утёсовъ Рона вьётся.

Какъ два любовника, они,

Поссорившись въ иные дни,

Стоятъ — и имъ не доведётся

Пучину снова переплыть.

Сердца ихъ, полны озлобленья,

Умли нкогда любить,

Но ихъ разбило оскорбленье —

И разошлись они. Любовь

Теперь ихъ больше не смущала,

Не шевелила сердца вновь

И лишь въ наслдство завщала

Бой съ одиночествомъ своимъ

Да рядъ холодныхъ, вчныхъ зимъ.

XCV.

И такъ, гд Рона пролагала

Себ дорогу, въ мст томъ

Нердко буря завывала

И по утёсамъ мчался громъ,

Окрестность блескомъ заливая,

И онъ сильне грохоталъ,

Изъ тучи стрлы разсыпая,

Межъ двухъ разъединённыхъ скалъ.

Являясь здсь, онъ понялъ словно,

Что т печальныя мста,

Гд жизнь смнила пустота,

Онъ долженъ сжечь теперь любовно,

Слды прошедшаго стереть

И стрлъ громовыхъ не жалть.

XCVI.

О небо, рки и озёра!

Вы, молніи и бури скалъ!

Васъ сердцемъ оцнилъ я скоро:

Достойны вы, чтобъ я не спалъ,

Внимая вамъ! Вашъ грохотъ странный,

И эти бури въ вышин

Есть только откликъ постоянный

Того, что не заснётъ во мн.

Куда жъ вы, бури, мчитесь? Или

Вы т же, что въ людской груди

Живутъ всегда? иль вы открыли

Себ пріюты, какъ орлы,

Въ внц заоблачной скалы?

XCVIІ.

О! еслибъ могъ я вылить звукомъ

Всё сокровенное во мн,

Дать выраженье думамъ, мукамъ —

Всему, что есть въ душ, въ ум,

Всмъ снамъ, сомнніямъ суровымъ,

Всю силу знаній, страсти жаръ

Могъ передать единымъ словомъ —

То былъ бы громовой ударъ.

Но такъ-какъ это лишь возможно

Въ минутномъ сн — не на яву,

То я умру, какъ и живу,

Съ своими думами, ничтожно,

И спрячу ихъ, забывши сны,

Какъ безполезный мечъ въ ножны.

XCVIII.

Вотъ снова утро наступаетъ

И зарумянилось слегка,

Его улыбка прогоняетъ

Съ небесъ туманъ и облака.

Въ нёмъ столько счастія и силы,

Какъ будто на земл у насъ

Ужь не единой нтъ могилы.

Но вотъ и день, приходитъ часъ

Намъ всмъ въ дорогу собираться.

О Леманъ! можетъ-быть и мн

Ты дашь забвенье въ тишин,

Гд бъ стадъ я молча удивляться

Всему, что вяжу предъ собой,

Мирясь съ злосчастною собой.

ХСІХ.

Кларансъ! пріютъ любви священной!

Твой воздухъ ею напоёнъ,

Твой снгъ, на скалахъ неизмнный,

Ея румянцемъ позлащёнъ,

И солнце розовыя краски

Ему приноситъ съ высоты,

Одну печать любовной ласки…

Горъ неизмнные хребты

Здсь о любви напоминаютъ:

Сюда ушла она отъ бдъ,

Отъ жгучей боли тяжкихъ лтъ,

И на свобод отдыхаетъ

И ужъ не вдаетъ теперь

Заботъ, сомнній и потерь.

С.

Кларансъ! ты прежде попирался

Стопами тхъ безсмертныхъ ногъ…

Тамъ, межъ утёсовъ возвышался

Богини тронъ — и жилъ тамъ богъ.

Есть жизнь и свтъ такой, которымъ

Ни въ чёмъ нигд преграды нтъ:

Тамъ былъ божественный тотъ слдъ

Замтенъ всюду: по озёрамъ,

По горнымъ высямъ, по лсамъ

Его дыханіе спускалось

Къ душистымъ травамъ и цвтамъ

И въ нёмъ одномъ соединялось

Благоуханье нжныхъ розъ

И сила страшныхъ, вешнихъ грозъ.

СІ.

Всё говоритъ кругомъ о бог:

Тамъ ель подъ тнь его манитъ,

Склонялись лозы по дорог,

Ручей серебряный шумитъ,

Тамъ бога воды восхваляютъ,

Боготворитъ его потокъ

И струйки шепотомъ лобзаютъ

Слды его безсмертныхъ ногъ.

Тамъ лсъ съ столтними стволами,

Но въ свжей зеленя, дремалъ

И отдохнуть его онъ звалъ

Подъ изумрудными втвями,

Гд бъ, возлежа, мстъ этихъ богъ

Былъ счастливъ, хоть и одинокъ.

СІІ.

Тамъ пчёлы, бабочки и птицы,

Невинно крылья распустивъ,

Поютъ ему, лишь лучъ денницы

Озолотитъ приволье нивъ.

Ихъ псни — слаще самой славы…

Тамъ звучно ропщетъ ₍водопадъ,

Шумятъ зелёныя дубравы,

Тамъ почки алыя твердятъ

О красот природы вчной

И славятъ вчную весну…

Всё составляетъ мысль одну

Въ картин этой безконечной,

Одну гармонію чудесъ

Земли цвтущей и небесъ.

CIII.

Кто не любилъ — тотъ здсь узнаетъ,

Что значитъ сильная любовь,

А кто то чувство понимаетъ —

Ещё сильнй полюбитъ вновь.

Да, здсь любовь нашла жилище,

Забыла свта пустоту,

Его волненья, суету

И вновь, блистательнй и чище,

Сюда явилась. Да, она

Идётъ вперёдъ иль умираетъ,

Падётъ навки, иль — сильна —

Блаженства жизни достигаетъ.

Блаженство это я бъ сравнилъ

Съ однимъ безсмертіемъ свтилъ.

CIV.

Руссо не даромъ мсто это

Всмъ, что любилъ онъ, населилъ,

Для страстныхъ помысловъ поэта

Тотъ уголокъ не даромъ милъ.

Его мечты, не успокоясь,

Искали здсь свой идеалъ:

Здсь мсто, гд Психеи поясъ

Амуръ съ любовью развязалъ,

Здсь жизнь — и ярче, и моложе —

И улыбалась, и цвла,

Здсь Рона для себя нашла

Успокоительное ложе,

И Альпы — гордость тхъ сторонъ —

Здсь для себя воздвигли тронъ.

CV.

Фернеи и милая Розанна!

Вы стали гордостью земли

Съ тхъ самыхъ норъ, какъ два титана

Здсь звали славу и нашли. ¹²)

Великіе то были люди!

Сломивъ преданья — хламъ вковъ,

Они прошлись но этой груд,

И каждый былъ изъ нихъ готовъ

Идти на бой съ самба судьбою,

Съ небесъ огонь и громъ призвать,

Когда бы вызовъ тотъ принять

Ршилось небо предъ борьбою

И не смялось издали

Надъ этой дерзостью земли.

CVI.

Одинъ изъ нихъ — непостояненъ

Какъ втеръ былъ, хоть былъ мудрецъ:

То веселъ онъ, то дикъ и страненъ…

Острякъ, философъ и пвецъ,

Протей таланта, онъ не мало

Дивилъ людей, но больше ихъ

Его насмшки острой жало

Всегда казнило въ шуткахъ злыхъ.

Насмшки той — ужасна сила:

Онъ съ пси повсюду проникалъ

И эпиграммой поражалъ

То тупоумнаго зоила,

То убивалъ имъ пошляка,

То тропъ покачивалъ слегка.

CVII.

Другой — глубокъ, сосредоточенъ,—

Въ науку умъ свой погружалъ

И, дломъ правды озабоченъ,

Сарказмъ оружіемъ избралъ.

Онъ — царь ироніи, и ею

Казнилъ онъ пошлую идею,

Дразнилъ враговъ, какъ гордый левъ —

И росъ въ врагахъ безумный тлнъ…

Они отъ страха трепетали,

Предвидя близкій свой конецъ

И муки ада, наконецъ,

Ему въ грядущемъ предвщали,

Какъ-будто той угрозой онъ

Могъ быть взволнованъ и смущенъ.

СVIII.

Миръ праху ихъ! Мы но осудимъ

Ошибокъ ихъ: они давно

За нихъ отвтили. Не будемъ

Судить ихъ дло: всё равно —

Наступитъ часъ, когда не станетъ

Ужь въ мір тайны ни одной,

Иль страхъ съ надеждой вмст канетъ,

Заснётъ подъ общей пеленой.

Но мы тогда ужь будемъ пылью,

Мы станемъ тупо догнивать,

Когда жь воскресномъ мы опять

Вс по послднему усилью

То для того лишь, чтобъ страдать

И прошлый грхъ свой искупать.

СІХ.

Но вновь я отъ людскихъ созданій

Къ созданьямъ Бога перейду

И кончу рядъ моихъ мечтаній

Ужь очень длинныхъ… Я иду.

Сбжались тучи къ Альпамъ блымъ,

Но долженъ я ихъ разорвать,

Чтобъ могъ ещё я взоромъ смлымъ

Съ горы весь край обозрвать,

Чтобъ видлъ этотъ край безсонный

Съ внца возвышенной скалы —

Какъ въ поздній часъ полночной мглы

Бесдуютъ съ землёй влюбленнои,

При шепот воздушныхъ силъ,

Плеяды искристыхъ свтилъ.

СХ.

Италія, твоя арена

Стоитъ, въ вкахъ озарена!

Была почти покорена

Ты пришлой ратью Карагена,

Тебя учили мудрецы:

О нихъ молва съ двойною силой

Давно прошла во вс концы,

Была ты трономъ и могилой

Для государствъ. Тотъ быстрый ключъ,

Что жажду знаній утоляетъ,

Всё такъ же, веселъ и могучъ,

Съ холмовъ тхъ самыхъ же сбгаетъ,

Гд и теперь, несокрушимъ,

Стоитъ великій, вчный Римъ.

СХІ.

Я, далеко зайдя въ поэм,

Пришолъ къ сознанію, что мы

На свтъ являемся не тми,

Чмъ быть должны, что льдомъ зимы

Должны сковать души движенья,

Въ самихъ себ таить любовь,

Печали, радости, волненья,

Негодованье — всё, что кровь

Мутитъ порою въ нашихъ жилахъ,

Безъ упованій впереди,

Должны сокрыть въ своей груди,

Какъ въ тёмныхъ, сумрачныхъ могилахъ.

Шагъ сдланъ былъ — и мн съ пути

Теперь нельзя уже сойти.

СХІІ.

А вы, стиховъ капризныхъ звуки,

Вы позволяли только мн

Лишь простирать на встрчу руки

Къ видньямъ чуднымъ въ тишин,

Затмъ, чтобъ свтлыя виднья

И ихъ таинственная рчь,

Хотя бы на одно мгновенье,

Могли тоску мою развлечь…

Пусть слава юношей плняетъ!

Мн приговоромъ не была

Людская брань иль похвала:

Она меня не достигаетъ.

Своихъ волненій властелинъ,

Я въ мір жилъ всегда одинъ.

СХІІІ.

Мн свтъ — чужой, и чуждъ я свту.

Его кумирамъ я не льстилъ,

Колнъ предъ ними не клонилъ,

Не улыбался по завту,

Не гнулся въ обществ въ кольцо

И не умлъ быть общимъ эхомъ,

Не оскорблялъ своё лицо

Притворной радостью иль смхомъ.

Въ толп нердко я бродилъ,

Но постороннимъ гостемъ былъ,

Иною думой проникался…

Такимъ бы я теперь остался,

Когда бъ души своей въ борьб

Не подчинялъ самой себ.

СXIV.

Мн свтъ чужой и чуждъ я свту,

Но всё жь хочу разстаться съ нимъ,

Какъ добрый другъ. Не все жь въ нёмъ дымъ!

Въ себ храню надежду эту,

Что есть въ нёмъ славныя дла

И добродтели движенья,

Что средь ликующаго зла

Живётъ къ несчастнымъ сожалнье,

Что есть въ нёмъ человка два,

Которымъ скучно лицемрить,

И въ нихъ не всё одни слова…

Хочу хоть разъ тому поврить,

Что возбуждаетъ слёзы стонъ,

Что счастье на земл — не сонъ.

CXV.

О, дочь моя! теб я, Ада,

Начало псни посвятилъ —

И тмъ же кончить псню надо…

Тебя не вижу я, но былъ

Всегда проникнутъ я тобою:

Ты — тнь моихъ грядущихъ дней

И если навсегда судьбою

Я взять отъ дочери моей,

То голосъ мой, всё съ той же силой,

Услышишь ты въ невинномъ сн,

Хотя бы смерть пришла во мн —

Любить я стану за могилой:

Услышишь ты привтъ отца,

Хоть смерть коснулась бы лица.

СXVI.

Слдить, какъ пышно разцвтаешь,

Какъ развивается твой умъ,

Какъ ты, робя, въ свтъ вступаешь,

(Теб такъ чуденъ свта шумъ!)

Ловить порывъ твоихъ движеній,

Лобзать румянецъ дтскихъ щёкъ —

Мн не дано тхъ наслажденіи,

Я ихъ лишенъ, хотя бы могъ,

Передъ тобой благоговя,

Отдать теб остатокъ дней,

Священной ласкою своей

Твоё младенчество леля.

Мн эта доля не дана,

Но къ ней привязанность сильна.

СXVII.

О! если бы теб велли

Къ отцу лишь ненависть питать —

Меня любила бъ ты? Скрывать

Моё бы имя захотли,

Какъ имя стёртое съ земли,

Какъ вопль отчаянный изъ ада —

Меня любила бы ты, Ада?

И если бъ даже погребли

Меня въ могил и старались

Взять у тебя всю кровь отца —

Напрасный трудъ! ты бъ до конца

Меня любила, и остались —

Хотя бы мимо шли года —

Въ теб т чувства навсегда.

CXVIII.

Дитя любви моей! Была ты

Среди мученій вскормлена.

Стихіи наши — лишь утраты,

Какъ я, ты ихъ нести должна,

Тебя он же окружаютъ…

Но твой ясне небосклонъ,

Тебя дни счастья ожидаютъ:

Пусть будетъ тихъ твой дтскій сонъ!

И въ это самое мгновенье,

Съ вершинъ, гд я теперь брожу,

Я за тобой въ мечтахъ слжу

И шлю теб благословенье,

А ты привтами любви

Меня сама благослови.

ДЖОНУ ГОБГОУЗУ, ЭСКВАЙРУ.

Венеція, 2-го января 1818 года.

Любезный Гобгоузъ!

Спустя восемь лтъ, прошедшихъ между сочиненіемъ первой и послдней псней ‘Чайльдъ-Гарольда’, окончаніе поэмы является теперь передъ публикой. Разставаясь съ такимъ старымъ другомъ, не удивительно, что я обращаюсь къ другу ещё боле старому и достойному, видвшему рожденіе и конецъ поэмы, и которому я боле обязанъ за его просвщённую дружбу, чмъ теперь или когда-либо могу быть обязанъ ‘Чайльдъ-Гарольду’ за вниманіе публики, оказанное автору, къ тому, кого я зналъ такъ долго и сопровождалъ такъ далёко, кто ходилъ за мной въ болзни, сочувствовалъ моему горю, радовался моей радости, поддерживалъ меня въ несчастьи, былъ правдивъ въ совт и вренъ въ опасности — къ вамъ.

Длая это, я отъ вымысла перехожу къ истин и, посвящая вамъ, въ полномъ или, по-крайней-мр, оконченномъ вид, самое длинное, обдуманное и понятное изъ моихъ произведеній, хочу сдлать честь самому себ, упоминая о многихъ годахъ короткаго знакомства съ такимъ учёнымъ, талантливымъ, твёрдымъ и честнымъ человкомъ, какъ вы. Не въ нашихъ правилахъ льстить другъ другу, но искренняя похвала всегда дозволена дружб — и если я упоминаю о вашихъ достоинствахъ или, скорй, объ услугахъ, которыя они мн оказали, то я длаю это не для васъ и даже не для другихъ, но чтобы облегчить своё сердце, не часто привыкшее встрчать сочувствіе, особенно въ послднее время, чтобы но быть имъ глубоко потрясённымъ. Даже этотъ день, въ который я пишу вамъ, памятный для меня, какъ самый несчастный день {2-е января — день свадьбы Байрона.}, моей прошедшей жизни, но который не можетъ отравить моё будущее, пока я сохраню вашу дружбу и свои способности, теперь будетъ для насъ обоихъ соединёнъ съ боле пріятнымъ воспоминаніемъ: онъ будетъ напоминать намъ попытку высказать мою благодарность за то постоянное вниманіе, какое рдко кому приходится встртить, и, разъ встрченное, не можетъ не дать ему лучшаго понятія о ближнихъ и о себ. Намъ посчастливилось путешествовать, въ разное время, вмст въ странахъ рыцарства, исторіи и басни — Испаніи, Греціи, Малой Азіи и Италіи, и что прежде были для насъ Аины и Константинополь, то были недавно Венеція и Римъ. Поэма, или странникъ, или оба вмст, также сопровождали меня повсюду, и тщеславіе, можетъ-быть довольно извинительное, заставляетъ меня съ удовольствіемъ думать о сочиненіи, соединяющемъ меня въ нкоторой степени съ мстомъ, гд оно написано, и съ предметами, которые оно старалось изобразить. Какъ бы оно ни казалось недостойно этихъ чудныхъ я прославленныхъ нсть, какъ бы ни было ниже идеаловъ, созданныхъ нашимъ воображеніемъ издали, и впечатлній, испытанныхъ нами на мст, но, какъ дань уваженія къ тому, что достойно уваженія, и какъ дань сочувствія ко всему славному, воспроизведеніе его было для меня источникомъ наслажденія — ни разстаюсь съ нимъ съ сожалніемъ. Не думалъ я, чтобы событія оставили мн его для предметовъ воображенія.

Что же касается послдней псни, то въ ней ещё мене говорится о странник, чмъ въ предъидущихъ, и то немногое — мало или почти вовсе не отдлено отъ автора, говорящаго отъ своего имени. Дло въ томъ, что мн надоло проводить между ними черту, которую вс ршились не видть. Такъ китайца, въ сочиненіи Гольдсмита ‘Гражданинъ Свта’, никто не хотлъ признавать за китайца. Напрасно я уврялъ и воображалъ, что вывелъ различіе между авторомъ и странникомъ. Самая забота о сохраненіи этого различія и досада на безполезность всхъ увреній уничтожали вс мои усилія, такъ-что я ршился совершенно отъ этого отказаться. Я такъ и сдлалъ. Какое бы мнніе ни было или ни будетъ составлено на этотъ счётъ — для меня всё равно. Сочиненіе должно говорить само за себя. Авторъ, который не иметъ другихъ достоинствъ, кром репутаціи преходящей или долговременной, пріобртённой его литературными трудами, достоинъ обыкновенной участи авторовъ.

Въ предлагаемой здсь псн я хотлъ — или въ текст, или въ примчаніяхъ — коснуться состоянія современной литературы и даже нравовъ итальянцевъ, но я скоро увидлъ, что текстъ въ объём, предполагаемомъ мною, былъ едва достаточенъ для лабиринта вншнихъ предметовъ и относящихся къ нимъ размышленій. Что же касается примчаній, то, за исключеніемъ самыхъ короткихъ, я обязанъ ими вамъ, и они, по необходимости, ограничиваются поясненіемъ текста. Къ тому же, разсуждать о литератур и нравахъ такого разнохарактернаго народа — дло весьма щекотливое и неблагодарное, и требуетъ большого вниманія и безпристрастія. Всё это побуждаетъ меня — хотя довольно внимательнаго наблюдателя и не незнакомаго съ языкомъ и обычаями народа, между которымъ я жилъ послднее время — не слишкомъ доврять своимъ приговорамъ, или, по-крайней-мр, пообождать съ ними и поближе ознакомиться со своими свдніями.

Литературныя и политическія партіи возбуждены до такой степени, что иностранцу почти невозможно быть безпристрастнымъ. Довольно будетъ для моей цли сдлать выписку на ихъ собственномъ прекрасномъ язык: ‘Mi pare cbe in un paese tutto poetico, ehe vanta la lingua la pi nobile ed insieme la pi dolce, tutte le vie diverse si possono tentare, e ehe sinchc la patria di Alfieri e di Monti non ha perduto l’antico valore in tutte essa dovrebbe essere la prima’. Италія иметъ ещё великія имена: Канова, Монти, Уго Фосколо, Пиндемонте, Висконти, Морелли, Чиконьяра, Альбрицци, Мецофанти, Маи, Мустоксиди, Альетти и Вакка — доставятъ современному поколнію почётное мсто почти во всхъ отрасляхъ искусствъ, науки и словесности, а въ нкоторыхъ и первое: Европа, какъ и цлый міръ, иметъ всего одного Канову.

Альфіери гд-то сказалъ: La pianta uomo nasce pi robusta in Italia che in qualunque altra terra — e ehe gli stessi atroci dlitti ehe vi si commetono ne sono una prova’. Не соглашаясь съ послдней частью его предположенія, опасное ученіе котораго легко оспаривать уже по одному тому, что итальянцы нисколько не свирпе своихъ сосдей, тмъ не мене надо быть умышленно-слпымъ или невжественно-невнимательнымъ, чтобы не быть пораженнымъ необыкновенными способностями этого народа, лёгкостью, съ какою они пріобртаютъ познанія, быстротою ихъ соображенія, огнёмъ ихъ генія, сочувствіемъ къ всему прекрасному и — несмотря на вс невыгоды повторённыхъ революцій и опустошительныхъ войнъ — ихъ неутомимою жаждой безсмертія — безсмертія независимости. Когда, объзжая стны Рима, мы слышали, какъ плъ хоръ рабочихъ свою простую жалобу: ‘Roma! Roma! Roma! Roma! non pi comme era prima!’ — трудно было не сравнить этой меланхолической, жалобной псни съ вакхическими кликами торжествующихъ псенъ, которыя до-сихъ-поръ раздаются въ лондонскихъ тавернахъ въ честь ватерлоской рзни и тхъ людей, измнившихъ Гену, Италіи, Франціи и всему свту, поведеніе которыхъ вы описали въ сочиненіи, достойномъ лучшихъ дней нашей исторіи. Что же касается меня, то

Non movero mai corda

Ove la turba di sue ciance assorda.

Что выиграла Италія послднею передачею народовъ — вопросъ совершенно безполезный для англичанъ, пока не сдлается извстнымъ: пріобрла ли сама Англія что-нибудь боле постоянной арміи и прекращенія Habeas Corpus, пусть лучше посмотрятъ, что длается у нихъ дома. За-то же, что они сдлали за границей и, въ особенности, на юг, ‘они воистину получатъ свою награду’ — и время это не далёко.

Желая вамъ, любезный Гобгоузъ, счастливаго и пріятнаго возвращенія въ страну, благополучіе которой никому такъ не дорого, какъ вамъ, посвящаю вамъ эту поэму въ ея законченномъ вид и повторяю ещё разъ, какъ искренно я остаюсь навсегда

вамъ благодарный и преданный другъ
Байронъ.

¹) Говорятъ, что въ ночь вередъ сраженіемъ при Ватерло въ Брюссел данъ былъ великолпный балъ.

²) Шотландская военная псня.

³) Сэръ Ивенъ Камеронъ и его потомокъ Дональдъ, храбрый Лохіель 1745 года.

⁴) ‘Главная ошибка Наполеона — если наши историки справедливы — состояла въ томъ, что при всякомъ случа онъ показывалъ своё презрніе и пренебреженіе къ людямъ. Это часто оскорбляетъ самолюбіе боле, чмъ жестокость тираній. Говорятъ, что, возвратившись въ Парижъ посл уничтоженія его арміи русской зимой, онъ, потирая руки, воскликнулъ: ‘Здсь лучше, чмъ въ Москв’. Эта фраза, быть-можетъ, оттолкнула отъ него боле сердецъ, чмъ вс неудачи, которыми онъ объяснялъ охлажденіе къ себ своихъ прежнихъ приверженцевъ.) Байронъ.

⁵) ‘Замокъ Драхенфельсъ. Онъ стоитъ на самой возвышенной изъ ‘Семи горъ’, на берегу Рейна, въ настоящее время изъ представляетъ кучу развалинъ и съ нимъ соединено множество странныхъ преданій. Это первый замокъ, попадающійся путнику, идущему отъ Бонна, но онъ лежитъ на противоположномъ берегу рки. Почти противъ него, черезъ рку, лежатъ развалины другого замка, называемаго замкомъ Жида, и стоитъ большой крестъ — въ память одного изъ владльцевъ, убитаго его братомъ и тамъ погребённаго. Число замковъ и городовъ, лежащихъ на обоихъ берегахъ Рейна, огромно, и мстоположеніе ихъ необыкновенно живописно.’ Байронъ.

⁶) ‘Памятникъ молодого и всми оплакиваемаго генерала Марсо, убитаго пулей при Альткирхен, въ послдній день IV года французской революціи, существуетъ ещё въ томъ же вид, какъ я описалъ его. Генералы и депутація отъ обихъ армій присутствовали на его похоронахъ, французы обожали его, враги его любили, какъ т, такъ и другіе плакали надъ его гробомъ. Къ той же самой могил похороненъ генералъ Гошъ (Hoche), человкъ храбрый въ полномъ смысл слова.’ Байронъ.

⁷) Эренбрейтштейнъ, т. е. ‘широкій камень чести’ — былъ одною изъ самыхъ сильныхъ крпостей Европы, его взорвали французы посл сдачи Леобена. Онъ могъ быть взятъ измной или голодомъ — и сдался отъ голода, при нападеніи врасплохъ. Генералъ Марсо долго осаждалъ его безъ успха.

⁸) ‘Капелла, бывшая на этомъ мст, уничтожена и пирамида костей значительно уменьшена бургундскимъ легіономъ, которому очень хотлось скрыть этотъ памятникъ не очень-то счастливыхъ нашествій своихъ предковъ. Несмотря на вс старанія бургундцевъ, костей ещё осталось довольно.’ Байронъ.

⁹) ‘Апентикумъ, близь Мората, былъ столицей римской Гельвеціи. На томъ мст теперь Аваашъ.’ Байронъ.

¹⁰) Юлія Альпинула, молодая жрица Авентикума, умерла вскор посл напрасной попытки спасти жизнь своего отца, присуждённаго на смерть Ауломъ Цециней, за предательство своего отечества.

¹¹) ‘Это относится къ тому мсту въ ‘Признаніяхъ’ Жанъ-Жака Руссо, въ которомъ онъ говоритъ о своей страсти къ графин Удето (Houdetot), любовниц Сем-Ламбера и о длинныхъ утреннихъ прогулкахъ съ нею, дланныхъ имъ для того, чтобы получать единственный поцлуй, которымъ она дарила его при прощаньи. Описаніе чувства, охватывавшаго его въ т минуты, можетъ служить образцомъ самой страстной, хотя и цломудренной, любви, какая только когда-нибудь была выражена словами.’ Байронъ.

¹²) Вольтеръ и Гиббонъ.

ПСНЯ ЧЕТВЕРТАЯ.

VistohoToscana, Lombardia, Romagna,
Quel Monte che divide, e quel che serra
Italia, e un mare e Paltro ehe la bagna.
ARIOSTO. Satin III.

Я былъ въ Венеціи. Стояли

Передо мной тюрьма, дворецъ… ¹)

И зданья словно выплывали

Изъ тёмныхъ водъ. Здсь свой внецъ

Тысячелтье величаво

Въ наслдство завщало намъ,

Здсь умирающая слава

Улыбку шлётъ тмъ временамъ,

Когда вс націи несмло

Смотрли съ трепетомъ кругомъ

На т дворцы съ крылатымъ львомъ,

Когда Венеція сидла

Царицей сотни острововъ,

Гд царскій тронъ ей былъ готовъ.

II.

Она являлася Сибелой

Съ тіарою среди кудрей,

Съ осанкой царскою и смлой,

Богиней гордою морей.

Всхъ дочерей ея приданнымъ

Востокъ богатый награждалъ

И перлы ей дождёмъ нежданнымъ

Онъ на колни высылалъ.

Она подъ пурпуромъ блистала,

Дивила роскошью весь міръ,

Она къ себ на пышный пиръ

Не разъ монарховъ созывала —

И каждый царь, какъ самъ народъ,

Всегда цнилъ такой почётъ.

IIІ.

Тамъ нынче смолкли псни Тасса, ²)

Нмъ гондольеръ и нтъ пвцовъ,

Кругомъ руинъ забытыхъ масса —

Слды разрушенныхъ дворцовъ.

Ихъ вкъ прошелъ, но и донын

Тамъ красота ещё живётъ…

Да, гибнутъ царства и святыни,

Искусство гаснетъ — не умрётъ

Одна безсмертная природа.

Венеція всегда была

Ей дорога, она слыла

Весёлымъ мстомъ для народа:

Она для міра — пышный балъ,

Для Итальянцевъ — карнавалъ.

IV.

Она донын чтима нами,

Но не за славу прежнихъ лтъ

Съ ея великими тнями,

Не дорогъ намъ величья слдъ

Среди тхъ стнъ, гд жили дожи…

Иной трофеи для насъ дороже:

Какъ все, погибнуть онъ не могъ!

Отелло, Пьеръ и жидъ Шейлокъ

Уничтоженья не страшатся:

Ихъ образъ вченъ и могучъ,

Они — подъ сводомъ арки ключъ,

И ими будетъ оживляться,

Лишь ихъ присутствіемъ сильна,

Та опуствшая страна.

Созданья мысли — заслужили

Своё безсмертье. Тни ихъ

Своимъ сіяньемъ озарили

Существованіе другихъ.

Тамъ, гд судьба намъ жизнь мутила

Подъ гнётомъ рабства, смерти, зла,

Тамъ геніальной мысли сила

Мирить насъ съ жизнію могла.

Всё ненавидимое нами

Она преслдуетъ, казнитъ,

Сердца надеждою живитъ

И населяетъ ихъ мечтами,

И насаждаетъ вновь цвты

Среди сердечной пустоты.

VI.

Созданья мысли геніальной!

Въ нихъ врить юноша привыкъ

И съ ними свой удлъ печальный

Всегда бодрй несётъ старикъ.

О, сколько псенъ вдохновенье

Родитъ въ часы уединенья!

Но и дйствительность, порой,

Фантазію съ ея игрой

Собою рзко затемняетъ.

Есть образы: ихъ красоты

Создать не могутъ — и мечты,

Воображенье ихъ не знаетъ,

И имъ подобный идеалъ

Ещё поэтъ не создавалъ.

VII.

Я видлъ прежде ихъ — во сн ли,

Иль на яву — не знаю я.

Они нежданно прилетли

И сномъ исчезли отъ меня.

Я ихъ теперь считаю снами,

Я бъ снова могъ, когда бъ хотлъ,

Смнить ихъ новыми мечтами,

Рой новыхъ грёзъ созвать умлъ.

Но — Богъ ужь съ ними! Умъ холодный

И отрезввшій отъ потерь

Привыкъ преслдовать теперь

Мечты фантазіи свободной,

Иныя думы въ немъ кипятъ,

Иные образы манятъ.

VIII.

Въ странахъ чужихъ я былъ какъ дома,

Усвоилъ я чужой языкъ.

Умамъ свободнымъ незнакома

Тоска по родин: привыкъ

Её отыскивать я всюду,

А между тмъ я не забуду,

Что я родился въ той стран,

Которой можно бъ было мн

Гордиться смло. Для чего же

Я бросилъ островъ, гд найдутъ

Свобода, умъ себ пріютъ,

И, жизнь усталую тревожа,

Средь новыхъ странъ пошелъ опять

Отчизну новую искать?

IX.

Любилъ я родину, быть-можетъ,

И если прахъ остывшій мой

Въ чужой земл въ могилу сложатъ,

Мой духъ вернётся въ край родной.

Къ мстамъ знакомымъ и любимымъ,

Надюсь я: въ родной стран

На язык моемъ родимомъ

Потомки вспомнятъ обо мн.

Но если я лишался права

Участья ждать отъ земляковъ,

И если жребій мой таковъ,

И если такъ минутна слава,

Небаловавшая меня,

И если счастье — измня —

Не дастъ мн мста въ славномъ храм

Гд чтитъ народъ своихъ пвцовъ,

То пусть внчаетъ онъ внками

Чело достойныхъ мертвецовъ,

Ко мн жъ слова примнитъ эти,

Что ‘въ славной Спарт были дти

Его достойнй’… ³) Никакой

Не надо мн любви людской!

Вс т шипы, что я сбираю,

Я самъ взлелялъ и взростилъ —

И тихо кровью истекаю.

Понять я долженъ былъ вперёдъ:

Каковъ посвъ — таковъ и плодъ.

XI.

Теперь оплакала супруга

Ты Адріатика вдова,

Бракъ ежегодный — праздникъ юга —

Не повторяется. Хоть льва

Святого Марка и донын

На площади встрчаетъ взоръ, ⁴)

Но онъ стоитъ ужъ безъ гордыни,

Какъ-бы понявши свой позоръ,

Въ мстахъ, гд прежде унижались

Владыки гордые земли,

Монархи съ завистію шли

И предъ Венеціей склонялись,

Когда невстою она

Была богата и сильна.

XII.

Гд прежде деспотъ унижался,

Тамъ деспотъ властвуетъ другой,

И блескъ свободы потерялся

У тираніи подъ ногой.

Едва лишь страны достигаютъ

До одуряющихъ высотъ,

Гд ихъ величье славы ждётъ,

И — съ высоты они спадаютъ,

Какъ грозной лавины обвалъ,

Когда она летитъ со скалъ…

О, если бы явилась снова

Дандоло ⁵) тнь, того слпого,

Который старцемъ страшенъ былъ

И Византію побдилъ!

XIII.

Предъ площадью святого Марка

Изъ бронзы лошади стоятъ,

Ещё блестя на солнц ярко,

И ихъ ошейники горятъ,

Но Дорій правъ былъ: въ наши годы

Т кони взнузданы… ⁶) Гд жъ слдъ

Тринадцати вковъ свободы?

Былой Венеціи ужь нтъ:

Она погибла тамъ, гд встала

Морской травой въ морской волн…

О, лучше бъ въ водной глубин

Иль подъ землёй ты смерть узнала,

Чмъ покупать среди оковъ

Покой постыдный у враговъ.

XIV.

Какъ новый Тиръ, жила ты славой,

Съ побднымъ именемъ твоимъ

Носилась ты въ борьб кровавой

Грозою націямъ чужимъ,

Всегда свободная, умла

Всхъ обращать кругомъ въ рабовъ

И берегла Европу смло

Отъ мусульманъ — ея враговъ…

О волны вчныя! возстаньте

Почтить минувшіе года,

Героевъ подвиги, когда

Случилась битва при Лепант,

Ихъ длъ не истребятъ вка,

Ни хищныхъ деспотовъ рука…

XV.

Рядъ гордыхъ дожей въ прахъ разбился:

Въ гробницахъ тлютъ ихъ сердца…

Лишь только остовъ сохранился

Великолпнаго дворца.

Разбитый скиптръ и мочь ихъ ржавый

Для чужестранца сталъ забавой.

О! кто бъ Венецію узналъ:

Чужія лица, арки залъ

Пустыхъ… на улицахъ нелюдно…

Когда припомнитъ о быломъ

Съ его величьемъ, торжествомъ —

Венеціянцу будетъ трудно

Своихъ гонителей любить

И иго тяжкое сносить.

XVI.

Былъ страшный бой при Сиракузахъ

И шелъ въ цпяхъ аинскій станъ,

Тогда Аттическая муза

Пришла къ спасенью аинянъ…

Печальный гимн — былъ примиритель:

Пронёсся псни грустной звукъ —

И побждённый побдитель

Роняетъ грозный мечь изъ рукъ.

Онъ цпи плнныхъ разрываетъ,

Великодушный до конца,

И вдохновеннаго пвца

Благодарить ихъ заставляетъ:

Пвецъ напвомъ чудныхъ строфъ

Освободилъ ихъ отъ оковъ. ⁷)

XVII.

Венеція! И ты когда-то

Могла того же ожидать —

И псни славнаго Торквато

Должны бы цпь съ тебя сорвать

И иго пришлаго тирана.

Твоя судьба — народамъ стыдъ,

Стыдъ ей, цариц океана,

Стыдъ Англіи: она глядитъ,

Какъ погибаютъ моря дти,

Не подавая имъ руки…

О Англія! пусть велики

Твои владнія на свт,

Но и тебя, быть-можетъ, ждётъ

Паденье то же, тотъ же гнётъ.

XVIII.

Волшебный городъ! порывался

Къ теб я много лтъ назадъ.

Ты въ синемъ мор поднимался

Какъ рядъ кристальныхъ колоннадъ,

Твой образъ мн обрисовали

Радклифъ и Шиллеръ и Шекспиръ. ⁸)

О! пусть оплакалъ ты въ печали

Свой обезславленный кумиръ,

Но и теперь мн дорогъ ты —

Венеція! Дороже ты

Въ обломкахъ прошлой красоты…

Твои дворцы, твои палаты,

Какъ монументъ прошедшихъ лтъ,

Оставили безсмертный слдъ.

XIX.

Я населять умю снова

Её тнями прошлыхъ дней,

Но и безъ помощи былого

Я и теперь встрчаю въ ней

Не мало новыхъ наслажденій

Для думъ мучительныхъ, для глазъ

И для высокихъ вдохновеній,

Меня смущавшихъ тамъ не разъ.

Мста Венеціи прекрасной!

О! я провёлъ не мало тутъ

Счастливыхъ дней, святыхъ минутъ…

Есть чувства: пыткою ужасной

Нельзя ихъ вырвать изъ души —

Такъ эти чувства хороши.

XX.

Такъ на утёс выростаетъ

Свободно гордая сосна:

На почв каменной пускаетъ

Узлы корней своихъ она.

Альпійскій втеръ, бури съ рёвомъ

Надъ ней проносятся, порой,

Она жь въ величіи суровомъ

Ихъ потшается игрой.

Сильнй и выше втви стали —

И вотъ подъ хохотъ бурь и грозъ

Явилось дерево-колоссъ

Тамъ на гранитномъ пьедестал.

Такъ точно мысль людей ростётъ —

И, наконецъ, рождаетъ плодъ.

XXI.

Жизнь можетъ долго протянуться —

И вс страданія земли

Корнями въ сердц разростутся.

Подъ тяжкой ношею, въ пыли

Идётъ верблюдъ въ степи безводной

И издыхаетъ волкъ голодный

Безмолвно. Вотъ для насъ урокъ:

Ужь если зврь ничтожный могъ

Безъ жалобъ вынести страданья,

То долженъ съ гордостью страдать

И о страданіи молчать

Ты, человкъ — внецъ созданья!

Вс муки жизненныхъ тревогъ

Всегда даются намъ на срокъ.

XXII.

Страданья насъ иль разрушаютъ,

Иль разрушаются. Одни,

Въ комъ силы юности играютъ,

Живутъ не падая: они,

Мужая, вновь идутъ на дло,

Другіе робко и несмло

До срока падаютъ въ борьб,

Покорные своей судьб.

Иные жь, ринувшись въ движенье,

Къ себ опорою зовутъ

Войну, науку, церковь, трудъ,

Добро и даже преступленье.

Кто что поищетъ — то найдетъ:

Инымъ позоръ, иньгмъ почётъ.

XXIII.

Но муки вчныя, безъ стона

На долго сдержанныя въ насъ,

Какъ боль отъ жала скорпіона,

Къ намъ возвращаются не разъ.

Одинъ намёкъ, пустое слово

Страданье старое вернётъ

Съ прошедшей горечью и снова

Больное сердце изгрызётъ,

Звукъ, нота псни музыкальной,

Іюльскій вечеръ, ночь, луна,

Букетъ цвтовъ, зефиръ, волна,

Весёлый видъ и видъ печальный —

Всё можетъ рану въ насъ раскрыть

И скорби цпь зашевелить.

XXIV.

Кто мысль слдилъ въ ея полёт?

То быстрой молніи полётъ.

Всегда сильна, всегда въ работ,

Она не разъ насъ потрясётъ

Сильнй громоваго удара,

Оставивъ сзади ядъ угара,

Она, смущая въ насъ умы,

Выводитъ призраки изъ тьмы,

И никакія заклинанья

11е могутъ прочь ихъ отогнать.

Они приходятъ къ намъ опять,

Любви угасшей упованья,

Сердца умершія давно:

Имъ право жизни вновь дано.

XXV.

Но возвращусь съ своей кручиной

Туда, гд съ думой я бродилъ

Среди руинъ живой руиной.

Какъ привиднье межь могилъ,

Гд водъ землёй почила сила

И рядъ имперій: гд сильна

Была великая страна.

Её до нын пощадила

Природы нжная рука

И ей щедроты расточаетъ.

Прошедшимъ блескомъ велика,

Она и ныньче сохраняетъ

Иного времени черты,

Нетлнность вчной красоты.

XXVI.

Республика… герои Рима…

Италія — вселенной садъ!

Самой природой ты хранима!

Искуства — твой священный кладъ!

Ты всхъ дивишь ещё понын

Безсмертной прелестью своей

Повсюду, даже и въ пустын

Твоихъ забытыхъ пустырей.

Ты велика въ своёмъ паденьи,

И эти славныя мста

Не покидала красота,

Когда свершилось разрушенье:

Его зловщее крыло

Тебя коснуться не могло.

XXVII.

Взошла луна, но ночь не смла

Ещё сойти. Въ лучахъ зари

Всё небо синее алло…

Тамъ дальше, путникъ, посмотри:

Тамъ будто моремъ славы залитъ

Рядъ голубыхъ Фріульскихъ горъ,

Мракъ тучъ свинцовыхъ не печалитъ

Небесъ открывшійся просторъ.

Весь западъ красками пылаетъ

И день спшитъ на ложе сна,

А тамъ серпомъ взошла луна

И на восток выплываетъ,

И въ этотъ дивный край чудесъ

Глядитъ съ улыбкою съ небесъ.

XXVIII.

Одна звзда съ луною рядомъ

Надъ небомъ ласковымъ царитъ…⁹)

Вотъ свтъ лучистымъ водопадомъ

Верхушки горъ покрылъ, спшитъ

День съ тёмной ночью состязаться,

Пока въ борьб не изнемогъ,

И въ Брент стали отражаться,

Перемняясь въ краткій срокъ,

Цвта румяно-нжной розы,

Окрасивъ струйки тихихъ водъ,

И голубой небесный сводъ

Съ тнями легкими, какъ грёзы,

И отражалась въ ней, горя,

Съ небесъ вечерняя заря,

ХХІХ.

И солнца яркій лучь прощальный,

Дня улетавшаго привтъ,

И пурпуръ запада, и дальній

Звздъ золотистый, тёплый свтъ.

Но вотъ на горы тнь ложится,

День умираетъ. Такъ, порой,

Дельфинъ предъ смертью шевелится

И каждый разъ иной игрой

Цвтовъ различныхъ онъ сверкаетъ,

Когда жь кончаетъ жизнь дельфинъ,

Тогда бываетъ мигъ одинъ —

Онъ краснымъ цвтомъ заиграетъ,

Но смерть придётъ — застынетъ кровь —

Тогда онъ срымъ станетъ вновь.

XXX.

Въ Арку есть одна могила,

Въ ней въ саркофаг опочилъ

Пвецъ Лауры — и уныло

Къ гробниц странникъ приходилъ,

Чтобъ тамъ почтить пвца страданья.

Онъ первый высказалъ протестъ

И бросилъ крикъ негодованья

На рабскій гнётъ родимыхъ мстъ

И на враговъ родного края.

Онъ вмст съ Музою рыдалъ,

Слезами землю орошалъ,

Лауры имя повторяя —

И въ псн, плача и любя,

Онъ создалъ славу для себя.

XXXI.

Его въ Арку ¹¹) схоронили

Въ деревн, брошенной межь горъ,

Здсь дни поэта проходили,

Здсь умеръ онъ — и съ-этихъ-поръ

Гордится этимъ сельскій житель,

И гордость та честна вполн.

Когда жь зазжій поститель

Пройдётъ по горной той стран —

На знаменитую могилу

Ему укажутъ гордо тамъ:

Она идётъ къ его стихамъ

И обаятельную силу

Въ себ таитъ, хотя надъ ней

И не воздвигнутъ мавзолей.

XXXII.

Онъ жилъ здсь въ хижин. Казалось,

Она построена для тхъ,

Которымъ счастье улыбалось

Въ уединеніи отъ всхъ,

Въ густой тни холмовъ зелёныхъ,

Вдали отъ шумныхъ городовъ,

Безумнымъ шумомъ оживлённыхъ:

Ихъ блескъ не манитъ изъ садовъ, ‘

Изъ тишины не вызываетъ…

Вокругъ всё ярко и свтло…

Здсь солнца свтитъ такъ тепло

И столько счастья разливаетъ,

Что не захочется опять

Блаженства новаго искать.

XXXIII.

Вкругъ солнце льётъ потоки свта

На зелень листьевъ и цвты:

Его лучами все согрто…

О, счастье! здсь понятно ты!

Здсь жизнь пройдётъ какъ сонъ пріятный

Покой и лнь въ нмой глуши…

Но въ этой лни благодатной

Окрпнетъ умъ и мощь души.

Да, если люди научаютъ

Насъ жизнь земную признавать,

То мы умемъ умирать

Въ уединеньи: не мшаетъ

Тщеславье грёзамъ и мечтамъ.

Борись одинъ съ судьбою тамъ.

XXXIV.

Иль съ тайнымъ бсомъ, что тревожитъ

Мысль человка безъ конца

И жертвой длаетъ и гложетъ

Всегда печальныя сердца

Тхъ, чья душа со дня рожденья

Привыкла къ мраку, къ тишин:

Ихъ роковое назначенье —

Страдать и въ жизни и во сн,

Имъ солнце кажется кровавымъ,

Земля — могилой, ихъ страшатъ

Смерть и могила, словно адъ.

Страдальцы бдные! всегда вамъ

Страшнй казался самый адъ,

Зловщей тьмой кругомъ объятъ.

XXXV.

Бродя по улицамъ Феррары,

Поросшимъ дикою травой —

Глядишь съ поникшей головой:

Увы! проклятія удары

Надъ древнимъ городомъ лежатъ,

Гд прежде царствовала слава

И деспотическій развратъ,

Гд гордыхъ деспотовъ забава

То милость расточала вкругъ,

То тираніей упивалась,

То произвольной властью вдругъ

Въ внецъ священный облекалась,

Который прежде на земл

Горлъ у Данта на чел.

XXXVI.

И Тассъ былъ славой ихъ когда-то.

Прислушайтесь къ стихамъ пвца

И въ келью скромную Торквато

Войдёмъ: онъ жилъ здсь до конца.

Альфонсъ отвёлъ жилище это —

Презрнный деспотъ! Онъ хотлъ

Смирить великаго поэта

И окружить его умлъ

Безумцами и адомъ новымъ,

Жизнь съ тайной злобой отравлялъ,

Но лучь безсмертья засіялъ

Надъ тмъ челомъ въ внк лавровомъ,

Разсявъ массу облаковъ —

И славнымъ именемъ вковъ.

XXXVII.

Торквато имя намъ осталось.

Межь-тмъ, Альфонсъ, ты былъ забытъ!

Твоё бы имя затерялось,

Когда бъ твой гнусный, тяжкій стыдъ

Не связанъ былъ съ судьбой поэта.

Нтъ, будутъ долго проклинать

Тебя съ презрніемъ за это.

Альфонсъ! ты не умлъ блистать,

Твоё величье въ прахъ разбилось

И если бы въ быту другомъ

Ты родился, тогда бъ рабомъ

Назвать тебя судьба стыдилась,

Рабомъ того, кого ты гналъ,

Кто отъ оковъ твоихъ страдалъ.

ХХХVIII.

Ты жилъ чтобъ сть, сносить презрнье

И умеръ смертію скота,

Вдругъ околвшаго въ забвеньи.

Межъ вами разница лишь та,

Что ты пышнй имлъ корыто

И хлвъ обширне имлъ.

А онъ? Чело его покрыто

Внцомъ лучей, внецъ горлъ

На нёмъ въ виду враговъ презрнныхъ,

И зависть мелочная ихъ

Встрчала съ злобой каждый стихъ,

Звукъ каждый псенъ вдохновенныхъ,

Стыдившихъ смло до конца

Труды бездарнаго пвца.

XXXIX.

Тнь оскорблённая Торквато —

О, миръ съ тобой! Пвецъ сгорлъ,

Злость ядовитая собрата

Въ него бросала тучи стрлъ,

Хотя его не уязвляла.

Онъ — побдитель. Каждый годъ

Толпа поэтовъ въ міръ идётъ,

Но геніевъ межь ними мало,

Ихъ ждёмъ мы цлые вка,

И если бъ блескъ всхъ лиръ сливался

Въ сіянье одного внка —

Блескъ этотъ скоро бъ миновался:

Пвцы создать бы не могли

Другого солнца для земли.

XL.

Онъ былъ великъ, но съ Тассомъ рядомъ

Ещё два генія идутъ:

Они, какъ онъ, родились тутъ,

Но только раньше. Первый ‘Адомъ’

Себя прославилъ на земл —

Тосканецъ, съ мыслью на чел,

Другой — пвецъ его достойный,

Великій гордый и спокойный —

Своимъ магическимъ жезломъ

Свтъ новый вызвалъ вдругъ для міра:

Онъ плъ любовь, военный громъ —

И раздавалась нжно лира,

И чудный слышался напвъ

Въ честь храбрыхъ рыцарей и двъ.

XLI.

Гроза съ статуи Аріосто

Внокъ желзный сорвала

Изъ листьевъ. ¹¹) Тутъ была

Права стихія. Очень просто:

Не тронетъ молнія внца

Сплетённаго могучей славой,

Внецъ искусственный пвца

Лишь могъ служить гроз забавой.

О люди! помните одно,

Что здсь жалть намъ не пристало:

То мсто ужь освящено,

Гд въ землю молнія упала —

И голова пвца вдвойн

Священнй сдлалась стран.

XLII.

Италія! ты овладла

Несчастнымъ даромъ красоты,

Но съ ней надла трауръ ты

И лишь страдать въ слезахъ умла.

Морщины муки и скорбей

Чело прекрасное покрыли

И буквы огненныя были

Всегда въ исторіи твоей.

О Боже! лучше бъ ты осталась

Не такъ прекрасна, по сильна:

Тогда бъ возстала вся страна

И власть гонителей порвалась,

Которымъ пить въ краю пришлось

Лишь смсь изъ крови и изъ слёзъ.

XLIII.

Тогда бъ ты только устрашала

И въ неизвстности жила,

И красотою не смущала

И сожалнья не звала,

Тогда бъ толпой вооруженной

Враги не шли съ альпійскихъ скалъ

Испить воды окровавленной

Изъ рчки По, тогда бъ не сталъ

Здсь сторожить твои предлы

Иноллеменцевъ чуждый мечъ

И, не бояся съ ними встрчъ,

Ты право бъ равное имла

Быть у родимыхъ береговъ

Рабой друзей, рабой враговъ. ¹²)

XLIV.

Когда подъ втромъ разскала

Равнину водъ моя ладья,

Римлйнинъ мудрый видлъ я

Гд проходилъ ты. ¹³) Здсь вставала

Мегара прямо предо мной,

А сзади — новая картина —

Лежали: древняя Эгина,

Пирей, Коринъ… Влекомъ волной,

Смотрлъ я, грустенъ и печаленъ,

И мн казалось, что они

Стоятъ теперь, какъ и въ т дни.

Когда на груды ихъ развалинъ

И историческихъ руинъ

Глядлъ другъ Туллія одинъ.

XLV.

Да, время ихъ не исправляло.

Лишь гнзда варваровъ росла

У древнихъ стнъ, что заставляло

Любить руины той земли

Ещё сильнй. Смотрлъ римлйнинъ

На т могилы городовъ,

Ихъ прежней славой отуманенъ…

Теперь изъ всхъ его трудовъ

Одна страница намъ осталась

И въ ней есть нравственный урокъ,

Завщанный на долгій срокъ:

Въ нёмъ горько истина сказалась.

И этотъ памятникъ нмой

Теперь лежитъ передо мной.

XLVI.

Страницу эту чту я свято…

Развалины ею страны

Причислить мы теперь должны

Къ тмъ павшимъ царствамъ, что когда-то

Онъ самъ оплакалъ. ¹⁴) Остовъ ихъ

Донын живъ несокрушимо

И Римъ… о, гд жь величье Рима?

Онъ палъ во прахъ межь стнъ своихъ:

Не стало больше великана!

Смерть, разрушеніе кругомъ…

Повсивъ голову, идёмъ

Мы мимо павшаго титана,

Который въ пепелъ обращёнъ,

Но и подъ пепломъ дышетъ онъ.

XLVII.

Италія! твои страданья

Наврно будутъ жить вка.

Ты — мать искусствъ: твоя рука

Насъ берегла, дала намъ знанья.

Ты — мать религіи, чудесъ!

Предъ ними націи склонялись:

Ихъ руки рабски простирались.

Чтобъ получить ключи небесъ.

Въ отцеубійств сознаваясь,

Европа наша, можетъ-быть,

Придётъ тебя освободить

И, варваровъ изгнать стараясь

И покоривши ихъ въ борьб.

Найдётъ прощеніе въ теб.

XLVIII.

Но насъ иныя ждутъ картины:

Насъ Арно манитъ къ тмъ стнамъ.

Гд вы, атрурскія Аины,

Достойны вызвать иміамъ.

Амфитеатръ холмовъ зелёныхъ

Родитъ и масло и вино,

Рогъ изобилья всмъ равно

Несётъ дары, въ струяхъ безсонныхъ

Тамъ Арно весело бжитъ

И край богатый и торговый

Новйшей роскошью дивитъ,

И тамъ воскресла съ силой новой

Наука, спавшая во мгл

Подъ смертнымъ саваномъ въ земл.

XLIX.

Тамъ ликъ Венеры разливаетъ

Кругомъ блескъ дивной красоты —

И воздухъ вдругъ благоухаетъ…

Съ тебя покровъ упалъ — и ты

Стоишь, богиня! Въ изумленьи ‘

На эти формы мы гладимъ:

Какъ человка вдохновенье

Природу геніемъ своимъ

Могло осилить? Преклоняясь.

Мы никнемъ въ прахъ у дивныхъ ногъ…

О! только геній древнихъ могъ,

Красою древней вдохновляясь,

Такую статую создать,

Чтобъ всё потомство поражать.

И мы глядимъ, той красотою

Упоены, ослплены,

Мечта смняется мечтою…

Искусства чары такъ сильны

И власть его неотразима…

О, нтъ! слова безсильны тутъ —

(То шарлатановъ жалкій трудъ)

Оно для словъ не уловимо.

У насъ есть сердце, нервы, кровь,

У насъ одно есть только зрнье:

Чрезъ нихъ понятна намъ любовь

И предъ прекраснымъ восхищенье:

Лишь только ими понята

Богини дивной красота.

LI.

Скажи, въ такомъ ли точно вид

Съ Парисомъ встртилася ты?

О! т же ль чистыя черты

Впервые богъ войны увидя,

Съ мольбою палъ у дивныхъ ногъ?

Склонившись на твои колни,

Въ истом сладострастной лни,

Смотрлъ въ лицо влюблённый богъ,

А ты?— съ румяныхъ устъ Венеры —

Хотя уста т не клялись —

Лобзанья лавою лились,

Лились безъ счёта и безъ мры.

Ея лицо, рсницы, бровь —

Всё выражало лишь любовь.

LII.

Полны любви, порою, боги,

И въ самомъ блеск божества

Не въ силахъ скрыться отъ тревоги,

И, какъ земныя существа,

Глубоко страждутъ. Есть мгновенья,

Когда и люди на земл

Лучъ божества я вдохновенья

Носили гордо на чел,

Пока не скрыла ихъ могила…

Но есть виднья чудныхъ грёзъ —

И имъ поспорить бы пришлось

Съ красою статуй: та же сила

И т же формы — только богъ

Въ ту красоту облечь ихъ могъ.

LIII.

Пускай артисты и педанты

И вс учёные шуты

Покажутъ намъ свои таланты

Въ изображеньи красоты,

Пускай дадутъ намъ описанья

Того, что трудно уловить.

Но я бъ желалъ, чтобъ возмутить

Не смло вредное Дыханье

Струи, гд двственно-сильна

Та красота отражена —

Мечты свободной изваянье,

На землю посланной съ небесъ

Въ залогъ божественныхъ чудесъ.

LIV.

Въ предлахъ древнихъ Санта-Кроче, ¹⁵)

Великія закрылись очи.

Здсь прахъ безцнный опочилъ —

И пыль его среди могилъ

Есть ужъ безсмертье. Гроба двери

Здсь дали мсто для костей

Микель-Анджело, Альфіери, ¹⁶)

Здсь опочилъ ты, Галилей,

Властитель звздъ и другъ печали,

Здсь смерть дала теб постель,

Великій умъ — Маккіавель…

Тла великихъ пылью стали:

Они изъ праха въ міръ пришли

И стали прахомъ той земли. ¹⁷)

LV.

Четыре генія могучи

Какъ и стихіи, и опять

Могли бы новый міръ создать.

Италія! Сатурнъ изъ тучи

Твои одежды изорвалъ,

Но онъ теб не отказалъ

Въ великихъ людяхъ. Ты въ паденьи

Ещё полна благоговнья,

Въ печальныхъ остовахъ равнинъ,

Среди развалинъ и руинъ,

Лучемъ божественнаго свта

Ещё досел ты согрта,

И геній тхъ былыхъ времёнъ

Теперь въ Каноп возрождёнъ.

LVI.

Но гд же прахъ Петрарка, Данта?

Гд прахъ Боккачіо лежитъ —

Почти имъ равнаго таланта?

Не видимъ ихъ могильныхъ плитъ,

Хотя до смерти и въ могил

Имъ данъ особый былъ внецъ.

Иль прахъ ихъ по втру пустили?

Иль не нашелся тамъ рзецъ,

Чтобъ въ мрамор ихъ бюстъ оставить

И обезсмертить ихъ черты?

Каменоломни ли пусты?

Иль позабыли ихъ прославить?

Иль ты, Флоренція, отъ нихъ

Вдругъ отреклась, какъ отъ чужихъ?

LVII.

Какъ Сципіонъ,¹⁸) спитъ Дантъ далёко ¹⁹)

Отъ береговъ страны родной,

Гд оскорблёнъ онъ былъ жестоко

И изгнанъ дерзко въ край иной.

Пройдутъ вка и станутъ дти

То имя свято обожать

Съ смущённой совстью на свт…

А тотъ внецъ, что сталъ сверкать

Надъ головой Петрарка зъ жизни,

Принадлежалъ чужой земл,

Своимъ сіяньемъ на чел,

Какъ и могилой, онъ отчизн

Былъ не обязанъ, ей чужой

Всегда и мёртвый и живой. ²⁰)

LVIII.

Одинъ Боккачіо, конечно,

Въ родной земл похоронёнъ? ²¹)

И надъ собою слышитъ вчно

Тосканы рчь, сквозь смертный сонъ,

Языкъ тосканскій — пснь сирены,

Гд рчи — музыка? О, нтъ!

Исчезъ его могилы слдъ.

Изъ тайной злобы и измны,

Рукой злодевъ хищныхъ онъ

Могилы скромной былъ лишенъ:

Имъ не хотлось, въ тайной злоб,

Чтобы на этомъ славномъ гроб

Прохожій взоръ остановилъ

И прахъ Боккачіо почтилъ.

LIX.

Той урны родина не знаетъ,

Но тмъ замтне она.

Такъ, бюста Брута лишена,

Статуя Цезаря смущаетъ

Римлкнъ — и ихъ великій сынъ

На умъ приходитъ имъ одинъ.

Ты больше счастлива, Равенна:

На берегу твоёмъ почилъ

Давно изгнанникъ вдохновенный:

Аркуа также рядъ могилъ

И бережетъ и сохраняетъ —

Одна Флоренція не знаетъ

Своихъ изгнанниковъ и ждётъ

Вотъ-вотъ одинъ изъ нихъ придётъ.

LX.

Къ чему же мраморныя плиты,

Порфиръ и яшма и агатъ,

Гд — флорентинцами зарыты —

Теперь ихъ герцоги лежатъ? ²²)

Траву среди холмовъ зелёныхъ,

Росой ночною окроплённыхъ,

Гд скромно геніи легли,

Чьи имена для всей земли

Есть мавзолей несокрушимый —

Народъ ногой не оскорбитъ:

Трава могилъ священнй плитъ,

Иль той гробницы нелюбимой,

Гд королей останки спятъ

Подъ тнью мраморныхъ аркадъ.

LXI.

Но всё жь сюда стремятся взоры:

Здсь храмъ искусства, здсь рзецъ

Заводитъ съ живописью споры,

Здсь чудеса есть, наконецъ —

Но мн они чужими стали:

Картинамъ древнихъ галлерей

Я измнилъ для синей дали,

Для красокъ неба и морей.

Я удивляюся искусству,

Но кровь оно не шевелитъ

И мало сердцу говоритъ,

И говоритъ немного чувству:

Ему оружіе дано,

Но то оружье холодно.

LXII.

Нтъ, въ дефилеяхъ разименскихъ,

Гд римлянъ ждалъ кровавый бой,

Доволенъ больше я судьбой.

Здсь рядъ продлокъ карагенскихъ

Я словно вижу. Между горъ,

Врага обманывая всюду,

Они сошлися съ нимъ въ упоръ,

Здсь храбрецы валились въ груду

И ихъ толпы являлись вновь,

Потокомъ проливалась кровь,

И рки кровью той алли,

Равнины пышныя краснли,

Гд наступалъ со всхъ сторонъ

За легіономъ легіонъ, ‘

LXIII.

Какъ лсъ, низринутый втрами.

Такъ былъ силёнъ той битвы жаръ,

Что былъ не слышенъ межъ горами

Землетрясенія ударъ, ²³)

Никто не слышалъ колебанья

Земли, открывшей пасть могилъ

Для тхъ, кто палъ на щитъ безъ силъ

Такъ велико негодованье

Толпы людей среди рзни,

Когда сражаются они,

Такъ иногда пьянетъ злоба,

Когда дв націи у гроба

Сойдутся грозно межь собой,

Чтобы начать смертельный бой.

LXIV.

Для нихъ земля ладьёй казалась,

Они неслись — куда-нибудь…

Предъ ними море открывалось,

Но непонятенъ былъ имъ путь,

Не страшно имъ землетрясенье,

Когда вс птицы улетать

Спшили дальше для спасенья,

Чтобъ въ гнздахъ смерти избжать,

Когда, по нив спотыкаясь,

Бжали въ трепет стада

И гибли въ пропастяхъ, когда

Самъ человкъ, въ бд теряясь,

Стоялъ недвижимъ и безъ словъ,

Съ природой спорить не готовъ.

LXV.

Но разименъ теперь не страшенъ.

Спокойно озеро блеститъ

И зелень тучныхъ нивъ и пашенъ

Плугъ селянина бороздитъ.

Деревья обросли корою,

Ужь труповъ нтъ у ихъ корней,

И только маленькій ручей

Своимъ названіемъ, норою,

Напомнитъ день кровавый тотъ:

Напоминаетъ Сангвинетто,

Что кровь людей и смертный нотъ

Здсь орошали мсто это,

Играла пурпуромъ волна,

Отъ крови воиновъ красна.

LXVI.

А ты, Клитумнъ! ²⁴) волной кристальной

Ласкаешь нжно ты наядъ

И въ глубин твоей зеркальной

Он пыряютъ и шалятъ,

Отъ волнъ твоихъ поля тучнютъ,

На нихъ пасётся блый мулъ

И воды свтлыя имютъ

Спокойный видъ. Военный гулъ,

Рзня — тебя не осквернили,

Ты волны тихія катилъ

И только зеркаломъ служилъ,

Гд отражать всегда любили

Свои прекрасныя черты

Богини юной красоты.

LXVII.

На берегу твоёмъ счастливомъ

Глядитъ простой, изящный храмъ

Съ высотъ холма, внизу же тамъ

Бжишь ты, царственно-лнивый.

Лишь иногда по струйкамъ водъ

Сверкнётъ чешуйчатая рыбка,

Шалитъ, играетъ вьётся гибко —

И въ глубин вдругъ пропадётъ.

Порою, нжная шлея

Скользитъ, покорная волн,

И дремлетъ будто бы во сн.

Волна несётъ её, леля,

Качая тихо и легко,

Ей шепчетъ сказки на ушко.

LXVIII.

Здсь чуемъ генія повсюду.

Когда зефиръ въ лицо пахнётъ —

Свой поцлуй съ нимъ геній шлётъ,

Когда, подобно изумруду,

Поля откроются для глазъ

И разливается прохлада,

Когда душа забыться рада

Отъ скучной жизни хоть на часъ.

Отъ жгучей пыли всхъ волненій,

Тогда отъ горя и заботъ

Тебя въ міръ новый унесётъ

Тхъ мстъ счастливыхъ добрый геній —

И ты, свободный отъ оковъ,

На благодарность будь готовъ!

LXIX.

Но — чу! ревъ водъ. Съ вершинъ Велино

Спадаетъ въ бездну водопадъ,

Ревётъ и цнится. Картина

Совсмъ нова: то — водный адъ,

Гд волны, словно въ адской мук,

Со стономъ прядаютъ, кипятъ

И брызги бьютъ изъ-за громадъ —

(То Флегетона слышны звуки!)

И составляютъ скалы кругъ,

Откуда къ верху бьютъ каскады,

Наводятъ страхъ и ужасъ вкругъ

И въ бшенств, ломя преграды.

Ихъ пнистый кипучій валъ

На волю рвётся изъ-за скалъ

LXX.

И брызги къ облакамъ бросаетъ,

Откуда падаетъ дождёмъ —

И тамъ весна благоухаетъ,

Гд онъ разсыплется, кругомъ

Трава роскошно зеленетъ…

О, какъ пучина глубока!

Волна неистово-дика

Въ скачкахъ гигантскихъ. Вотъ блетъ

Рядъ скалъ, раздавшихся предъ ней.

Въ порыв злобнаго веселья

Среди недвижимыхъ камней,

Волна пробила въ нихъ ущелья

И, прорываясь сквозь гранитъ,

Такою массою бжитъ,

LXXI.

Что можно думать: это море,

Рождённое среди тхъ скалъ:

Но водопадъ тотъ жизнь давалъ

Лишь скромнымъ рчкамъ, на простор

Среди долинъ он бгутъ.

Смотрите — чудный видъ предъ нами:

Вкругъ разрушая всё волнами,

Каскады мчатся и ревутъ,

Какъ-будто въ вчность всё уносятъ.

Всё разбивая на лету,

И дикую картину ту

Едва взоръ робкій переноситъ —

И каждый ужасомъ объятъ…

О, страшно-дивный водопадъ! ²⁵)

LXXII.

Вотъ новый видъ открылся взглядамъ:

Съ одной вершины до другой,

При блеск солнца, надъ каскадомъ

Явилась радуга дугой —

Подобна радостной надежд

Надъ смертнымъ ложемъ — и горитъ

Въ своей сіяющей одежд.

Пусть водопадъ кругомъ шумитъ:

Она сіянья не теряетъ,

Вкругъ проливая нжный свтъ.

И постоянныхъ красокъ цвтъ

Ей никогда не измняетъ:

Такъ иногда слдитъ любовь,

Когда въ безумц бродитъ кровь.

LXXIII.

Я снова вижу Аппенины!

Он бы были милы мн,

Когда бъ альпійскія вершины

Я не видалъ. Тамъ въ вышин

Родятся сосцы, такъ обвалы

Несутся съ грохотомъ со скалъ:

Тамъ я Юнгфрау посщалъ,

Гд вчный снгъ, какъ покрывало.

Её скрываетъ въ облакахъ

Среди нагорнаго тумана,

Я былъ въ холодныхъ ледникахъ

Всмъ недоступнаго Монблана

И слышалъ часто между горъ

Стихій громовый разговоръ.

LXXIV.

Я видлъ, какъ орлы летали

И, поднимаясь на Парнасъ,

Какъ-будто славы тамъ искали:

Я, какъ троянецъ, могъ не разъ

Смотрть на Иду. Не замтны

Мн Аппенины съ тхъ времёнъ.

Какъ видлъ я вершину Этны.

Олимпъ и Атласъ и Аонъ,

И лишь безснжныя вершины

Соракты привлекли мой взоръ.

Она безъ снга съ давнихъ норъ.

И здсь-то всмъ намъ есть причины

Стихи Горація прочесть:

Въ стихахъ пвца страница есть

LXXV.

О той гор. Она волною

Застывшей въ воздух стоитъ

И хочетъ рухнуть внизъ стною…

Пусть каждый здсь расшевелитъ

Свои классическія знанья,

Цитаты римскія, названья

Проговоривъ межь этихъ горъ.

Я самъ былъ слишкомъ живъ и скоръ,

Чтобъ изучить вполн поэта,

Уроки была скучны мн,

Когда въ роди мой сторон

Мой менторъ строго ждалъ отвта

И принуждалъ въ короткій срокъ

Знать слово-въ -слово свой урокъ.

LXXVI.

Хоть я потомъ и измнился

И сталъ упорно размышлять

О томъ, чему тогда учился —

Кого же въ этомъ обвинять?

Капризный и нетерпливый.

Я наслажденія искалъ,

Когда ещё не погружалъ

Въ науку умъ свой прихотливый.

Не тмъ бы сталъ я, можетъ-быть, j

Когда бъ меня не принуждали,

Но прежнихъ чувствъ мн не забыть:

Они съ лтами выростали —

И ненависть моя сильна,

Какъ и въ былыя времени.

LXXVII.

Прости, Горацій! Каюсь въ этомъ:

Тебя я вовсе не любилъ…

Несчастливъ тотъ, кто не цнилъ

Твоихъ стиховъ. Ты былъ поэтомъ,!

Ты чтилъ искусство высоко,

Какъ моралистъ, ты глубоко

Проникъ и въ жизнь, и въ омутъ міра,

Твоя прекрасная сатира

Умла совсть шевелить —

Тревожа сердце, не хотла

Ему ранъ тяжкихъ наносить.

Но всё жь съ тобой прощаюсь смло

И шлю теперь теб, поэтъ,

Съ горы Соракты свой привтъ.

LXXVIII.

О Римъ родной! друзья страданья

Пускай къ теб теперь придутъ:

Ничтожно горе наше тутъ.!

Что наши скорби и рыданья?

Здсь кипарисъ бросаетъ тнь,

Совы полпочной слышны стоны.

Идёмъ съ ступени на ступень,

Гд распадались храмы, троны…

О люди! стихнутъ въ краткій срокъ

Вс ваши скорби съ вчнымъ страхомъ.

Смотрите: здсь у вашихъ ногъ

Великій Римъ сталъ тмъ же прахомъ,

Которымъ также будемъ мы,

Узнавъ покой могильной тьмы.

LXXIX.

Богиня націй опочила,

Дтей и трона лишена:

Пустую урну опустила

Рукой израненой она.

Пусты могилы Сципіоновъ,

Отъ пепла ихъ исчезъ и слдъ,

И вы, владыки грозныхъ троновъ,

Среди гробницъ васъ тоже нтъ.

Въ обломкахъ рухнули святыни…

О, старый Тибръ! лишь ты одинъ,

Свидтель лучшихъ тхъ годинъ,

Бжишь по мраморной пустын.

О, поднимись — и массой водъ

Залей печальный городъ тотъ!

LXXX.

О вчный городъ войнъ забавы,

Гнётъ, христіанство и потопъ

Теб готовили свой гробъ.

Ты видлъ: гасли звзды славы,

Къ капитолійскому холму

Монархи-деспоты съзжались,

Дворцы и храмы разрушались…

Ты видлъ хаосъ, смерть и тьму.

Среди разрушеннаго свта

Кто бъ могъ здсь прошлое сыскать

И снова точно разсказать:

‘Здсь было то, здсь было это’?

Кто могъ здсь хаосъ превозмочь,

Когда кругомъ царила ночь?

LXXXI.

Двойная ночь весь Римъ сковала —

Невжества и тьмы вковъ —

И мысль здсь ощупью блуждала.

Есть планъ морей для моряковъ,

Есть карта звздъ: лишь только въ Рим

Мы, какъ въ степи, идёмъ чужими

И спотыкаемся. Порой

Кричимъ мы ‘эврика!’ въ надежд

Узнать о томъ, что было прежде,

Но то миражъ своей игрой

Насъ ввёлъ невольно въ заблужденье,

Какъ мимолётное виднье —

И вновь всё въ мракъ погружено

И недоступно и темно.

LXXXII.

Гд жь гордый Римъ? гд та минута,

Когда кинжалъ геройскій Брута

Блескъ побдителя смутилъ

И лавры славы заслужилъ?

И гд теперь пвецъ Виргилій?

Увы гд Туллія языкъ?

Гд, наконецъ, и ты, Титъ-Ливій?

Тогда сіяющій ихъ ликъ

Былъ воскресеніемъ для Рима.

Всё остальное — смерти тьма.

Сіянье строгаго ума

Для насъ теперь неуловимо.

Ихъ взглядъ такъ строгъ и свтелъ былъ,

Когда ты, Римъ, свободно жилъ.

LXXXIII.

О ты, всегда счастливый, Силла! ²⁶)

Ты, покорявшій всхъ враговъ,

Тиранъ, въ которомъ говорила

Лишь только злоба, чьихъ орловъ

Рабою Азія встрчала —

О ты, чей гордый, дерзкій взглядъ

Могъ уничтожить весь сенатъ!

Ты до конца — какъ я сначала —

Римлйнинъ былъ, хоть былъ жестокъ

И не одинъ имлъ порокъ…

Ты, власть чужую попиравшій

И въ прахъ короны низвергавшій

И лавръ диктаторскій — тогда,

Въ т отдалённые года,

LXXXIV.

Ты одного не могъ предвидть,

Что до ничтожества дойдётъ

Всё, что въ теб привыкли видть

Великаго — и что падётъ

Не отъ римлянъ величье Рима.

Онъ, вчный городъ, чьи полки

Дрались всегда непобдимо,

Чьи грани были велик,

Чьи безконечные предлы

Шли изъ конца въ другой конецъ,

Онъ, всемогущества внецъ

Носившій нкогда такъ смло,

Онъ — этотъ вчный, гордый Римъ —

Исчезъ съ величіемъ своимъ!

LXXXV.

Такъ побдителемъ былъ Силла

Нашъ Кромвель тоже Силой былъ:

Сенаты также онъ крушилъ

И троны въ плахи обратила

Его рука. Свобода! ты,

Порою, рядомъ преступленій

Несёшь намъ отдыхъ съ высоты —

И кровью пачкается геній.

Его судьба — урокъ другимъ.

Его побды годовщина

Раскрыла тёмный гробъ предъ нимъ.

Когда предъ властью исполина

Два государства ницъ легли,

Въ тотъ день онъ прахомъ сталъ земли.

LXXXVI.

Тотъ день, когда-то давшій силу

И масть могучую ему,

Тотъ день открылъ ему могилу

И съ трона свёлъ въ нмую тьму. ²⁷)

Судьба намъ этимъ доказала,

Что блескъ и счастье на земл,

Всё, что тщеславіе искало,

Родило думы на чел —

Всё это смерть одна смиряетъ

Зловщимъ сумракомъ гробовъ…

Какъ жаль, что міръ среди трудовъ

Объ этомъ рдко вспоминаетъ!—

Тогда бы люди, можетъ-быть,

Съумли жизнь перемнить.

LXXXVII.

Статуя грозная! донын

Ты тамъ стоишь въ своей гордын.

Ты помнишь: предъ тобой стоялъ,

Съ улыбкой смлою и строгой

Самъ Цезарь, драпируясь тогой,

И гордо кровью истекалъ.

То — жертва грозной Немезиды,

Царицы неба и земли,

Всмъ гнвно мстящей за обиды…

Героевъ нтъ: ихъ дни прошли…

Погибъ Помпей… О! неужели

Вы вс когда-то власть имли?

Иль, ставъ игрушкою молвы,

Лишь только куклы были вы?

LXXXVIII.

И ты кормилицею Рима

Была волчица въ тьм вковъ. ²⁸)

Донын съ бронзовыхъ сосцовъ

Въ бассейнъ спадаетъ несдержимо

За каплей капля молока.

О, мать! была ты велика,

Вскормивъ тогда такого сына!

Теперь, грозой опалена,

Ты, какъ великая руина,

Стоишь — но дтямъ предана:

Ты и теперь была бъ готова

Кормить дтей погибшихъ снова?

Вдь бережетъ твой нжный взглядъ

Безсмертныхъ этихъ волченятъ?

LXXXIX.

Да, это такъ! но эти дти

Уже исчезли навсегда,

Изъ ихъ гробницъ потомъ на свт

Сооружали города

И люди кровью истекали:

Они дорогой римлянъ шли

И имъ со страхомъ подражали

И въ грозныхъ битвахъ смерть нашли,

Но не далась имъ римлянъ слава,

Хоть проходилъ за вкомъ вкъ.

Одинъ лишь гордый человкъ

Сталъ съ ними рядомъ величаво:

Онъ живъ ещё, но межъ оковъ

Онъ сталъ рабомъ своихъ рабовъ.

ХС.

Онъ отъ величья растерялся

И, чтобъ быть цезаремъ другимъ,

Идти путёмъ его старался

Неровнымъ шагомъ… Вчный Римъ!

Герой твой созданъ былъ иначе:

Онъ страсти пылкія имлъ,

Но хладнокровіемъ владлъ,

Его спасалъ отъ неудачи

Инстинктъ безсмертный. Разный видъ

Онъ принималъ: то, какъ Алкидъ,

Сидлъ онъ съ прялкой неизмнной

У ногъ царицы несравненной,

То страсть свою позабывалъ —

Шелъ, настигалъ и побждалъ.

ХСІ.

Но тотъ, кто укротилъ такъ скоро

Своихъ властительныхъ орлятъ,

Довёлъ до бгства, до позора

Побдной Галліи солдатъ,

Тотъ, чья душа была могила,

Былъ странно созданъ — и упалъ.

Его тщеславіе сгубило.

Куда онъ шелъ? чего желалъ?

Къ чему упорно порывался

Его честолюбивый умъ?

Въ какія тайны тёмныхъ думъ

Тотъ властолюбецъ погружался?—

Кто намъ на это дастъ отвтъ?

Напрасно ждать — отвта нтъ.

XCII.

Всмъ иль ничмъ онъ быть ршился.

Когда бъ онъ только ждать умлъ,

Быть-можетъ прахъ его покрылся

Почётомъ цезарей… Удлъ

Достойный имени героя…

Такъ для чего же, арки строя,

Тріумфовъ ищетъ человкъ?

Къ чему внокъ ему плетётся

И кровь людей потокомъ льётся?

Гд тотъ спасительный ковчегъ,

Гд бъ былъ пріютъ для всхъ несчастныхъ?

Спасенья нтъ отъ бурь ужасныхъ…

Весь міръ въ крови… О, еслибъ Богъ

Дать снова радугу намъ могъ!

ХСІІІ.

И вотъ плоды отъ жизни скудной!

Въ насъ чувства — узки, умъ — не смлъ,

Жизнь — коротка, дорбгой трудной

Даётся истина. ²⁹) Съумлъ

Обычай насъ держать во власти,

На зло и правд и уму,

Могущества земного страсти

Нердко гонятъ насъ во тьму.

Добро и зло — для насъ случайно,

И люди многіе года

Дрожали строгаго суда,

Свободной мысля чрезвычайно

Страшились, крояся во мгл,

Пугаясь свта на земл.

XCIV.

И такъ т люди прозябаютъ

Безцльно цлые вка

И отъ разврата умираютъ,

До смерти злоба ихъ дика:

Она идётъ въ наслдство дтямъ,

Завтомъ ддовскихъ гробовъ

Передаются внукамъ этимъ

Оковы тяжкія рабовъ

И вновь за эти цпи внуки,

Какъ гладіаторы, надутъ,

И снова кровью истекутъ

На мст томъ, гд т же муки

И ту же цgь въ нмой борьб

Несли ихъ братья на себ.

XCV.

Вопросъ религіи обходимъ.

Мы говоримъ теперь о томъ,

Что въ этомъ мір мы находимъ

Ежеминутно и кругомъ:

О томъ, что длаютъ тираны,

Народъ влекущіе въ пыли,

О тхъ, предъ кмъ трепещутъ страны,

О грозныхъ деспотахъ земли,

Тому герою подражавшихъ,

Который дерзость ихъ смирилъ

И предъ собою заставлялъ

Дрожать тирановъ трепетавшихъ,

Который славою своей

Безсмертенъ сталъ между людей.

XCVI.

Уже-ль земныхъ тирановъ можетъ

Лишь покорить тиранъ одинъ?

Уже-ль ихъ власть не уничтожитъ

Земной свободы лучшій сынъ,

Какъ тотъ герой, что въ Новомъ Свт

Спасъ всю страну съ мечёмъ въ рукахъ?

Иль, можетъ-быть, герои эти

Родятся въ двственныхъ лсахъ,

Гд видятъ съ дтства мать-природу,

Гд рабство не смущаетъ сонъ

И гд ребёнокъ Вашингтонъ

Свою воспитывалъ свободу?

Уже-ль смянъ подобныхъ нтъ

И ими бденъ Старый Свтъ?

XCVIІ.

Но Франція подъ кровью братій,

Средь преступленій и проклятій,

Ударъ свобод нанесла

И міру пагубна была.

Рядъ сатурналій сценъ кровавыхъ,

И честолюбье гордеца

И козни замысловъ лукавыхъ

Свободу гнали до конца.

Между надеждой благородной

И человкомъ стать должна

Несокрушимая стна.

И рабство — этотъ гнётъ народный —

Вторымъ паденіемъ казнитъ

Весь міръ, уставшій отъ обидъ.

ХСVIII.

Но всё же ты жива, свобода!

Твой стягъ, изорванный кругомъ,

Стоитъ святынею народа,

Твой голосъ, слышный словно громъ,

Теперь, усталый, грянетъ снова,

И въ сердц дерева больного

Подъ старой ветхою корой,

Гд слдъ оставила скира,

Ещё теперь кипитъ для міра

Сокъ жизни съ прежнею игрой,

И смяна его донын

Найдёмъ и въ сверной пустын,

И скоро міру лучшій плодъ

Весна иная принесётъ.

XCIX.

Есть башня древняя. ³⁰) Оградой

Такой она окружена,

Что армія своей громадой

Была бы башн не страшна.

Стойтъ руина распадаясь,

Вс стны обростаютъ мхомъ —

Гирляндой вчности. Кругомъ

Всё умираетъ, разрушаясь…

Кто жь эту башню здсь сложилъ?

Что за сокровища въ ней скрыты?

Кто въ ней въ иное время жилъ?

Какія кости здсь зарыты?

Здсь, посреди разбитыхъ плитъ,

Гробница женщины стоитъ.

С.

Кто жь эта смерти королева,

Которой домъ — есть гробъ червей?

Была ль она чиста, какъ два?

Иль ложа брачнаго царей

Была достойна? Родила ли

Героевъ славныхъ для побдъ,

Иль дочь, которой краше нтъ?

Какія страсти и печали

Она имла, и когда?

Любила ль въ юные года?

И здсь ли, наконецъ, въ могил

Ея останки положили,

Гд башня крпкая надъ ней

Стоитъ, какъ вчный мавзолей?

СІ.

Была ли любящей женою?

Иль мужъ чужой ей былъ любимъ?

Такія жены стариною

Бывали: ими древній Римъ

Богатъ по лтописямъ старымъ.

Она блистала ль южнымъ жаромъ

Египетской царицы той,

Что міръ смущала красотой?

Иль въ ней Корнеліи движенья

Пугали строгостью своей?

Иль береглась она страстей,

Иль обожала наслажденья,

Иль чувству подчиняла умъ,

Иль вкъ жила подъ гнётомъ думъ?

CII.

Иль умерла она, быть-можетъ,

Въ дни первой юности? Она,

Быть-можетъ, здсь схоронена

Какъ жертва мукъ? Хоть не тревожитъ

Теперь ничто почившій прахъ —

Тогда вдругъ туча омрачила

Ту красоту и блескъ въ очахъ —

И взрыта ранняя могила?

И вечеръ жизни залитъ былъ

Лучистымъ солнцемъ заходящимъ

И блескомъ смерти освтилъ,

Лучёмъ прощальнымъ, преходящимъ

Тотъ блдный ликъ — и вспыхнулъ онъ

Багрянымъ свтомъ озарёнъ.

СІІІ.

Она почила, можетъ-статься,

Въ т дни, когда была стара,

Когда ужь стали появляться

На кудряхъ пряди серебра

И ей года напоминали,

Когда т кудри заставляли

Дрожать отъ страсти цлый Римъ?

Но съ увлеченіемъ своимъ

Вперёдъ ушелъ я очень смло:

Одно мы знаемъ, что жила

И въ Рим древнемъ умерла

Женой римлянина Метелла.

Онъ былъ богатъ…Такъ вотъ вамъ слдъ

Тщеславія погибшихъ лтъ!

CIV.

Стою я предъ тобой, гробница,

И словно знаю образъ той,

Чей прахъ лежитъ здсь подъ плитой.

Иные дни, иныя лица,

Иная музыка встаётъ —

И эта музыка ростётъ,

Какъ громъ торжественный по скаламъ,

Когда въ дали слабетъ онъ.

На этомъ камн обветшаломъ,

Разрушенномъ со всхъ сторонъ,

Готовъ стоять я до мгновенья

Пока моё воображенье

Здсь изъ метилъ кинувшихъ дней

Не вызоветъ былыхъ тней —

CV.

Пока я изъ досокъ разбитыхъ

Себ не сдлаю ладью

И вврю ей судьбу свою,

Чтобъ спорить съ массой волнъ сердитыхъ.

Ревётъ, взбжавъ на берега,

Ихъ несдержимое теченье,

Гд оставляетъ разрушенье

Всего, чмъ жизнь мн дорога.

Но если даже я исправлю

Ладьи обломки, то куда

Я полечу на ней тогда?

Куда же смло бгъ направлю?

Отчизна, счастье на пути

Лишь только здсь я могъ найти!

CVI.

Такъ войте жь втры! Ихъ стенанье

Я вчно слушать здсь готовъ:

Здсь ихъ ночное завыванье

Смолкаетъ лишь при крик совъ…

Я и теперь, при блдномъ свт,

Съ вершинъ покрытыхъ мракомъ горъ

Ночной ихъ слышу разговоръ.

Чу! дико стонутъ птицы эти,

Раскрывъ блестящіе глаза

И мрачно крыльями махая…

Застынь нависшая слеза!

Здсь неумстна скорбь людская!

Моя же скорбь… о! скорбь мою

Я въ сердц молча затаю!

CVIІ.

Мохъ и трава, кругомъ обвалы…

Одн развалины стоятъ,

Гд прежде были арки, залы

И рядъ высокихъ колоннадъ.

Аркады старые суровы,

Со стнъ вс фрески сбиты прочь

И населяютъ только совы

Пещеры тёмныя, какъ ночь.

Что жь это: бани? храмъ? палаты?

Кто намъ на это дастъ отвтъ?

Мы знаемъ только: то былъ слдъ

Стны, разрушенной когда-то…

То императорства гора!

Давно прошла ея пора.

CVIII.

Какой урокъ для человка! ³¹)

Онъ повторяется всегда:

Сперва свобода — сила вка,

Тамъ — славы многіе года,

Развратъ, порокъ, а посл — что же?

Что остаётся, наконецъ?

Лишь только варварства внецъ.

Во всхъ исторіяхъ — о, Боже!—

Одну страницу лишь найдемъ,

Гд тиранія день за днёмъ

Вс наслажденія вкушала,

Вс блага міра пожирала…

Но бросимъ славу и назадъ

На эту гору кинемъ взглядъ.

СІХ.

Любуйтесь, плачьте, смйтесь, злитесь

И негодуйте люди тутъ!

Своимъ ничтожествомъ казнитесь!

Подъ этой кучей сложенъ трудъ

Столтій, троны поднимала

Здсь пирамидою гора

И ихъ величья мишура

Надъ ними ярко такъ блистала,

Что солнца лучъ среди небесъ

Отъ нихъ ещё свтлй казался…

И гд жь слды отъ тхъ чудесъ,

Которымъ міръ весь удивлялся?

Гд золочённыхъ троновъ рядъ?

Гд ихъ властители лежатъ?

CX.

О Туллій! твой языкъ едва-ли

Краснорчивъ, какъ та скала…

Гд Цезарь съ лаврами чела?

Желалъ бы я, чтобъ увнчали

Меня съ могилы славной мхомъ…

И чья колонна эта? Тита?

Траяна? Всё здсь мёртвымъ сномъ

И строгой вчностью сокрыто.

Колонны, арки сбиты въ прахъ,

Гд императоры почили,

Теперь стоятъ на тхъ мстахъ

Иныя статуи, ³²) въ могил

Подъ небомъ вчно-голубымъ

Имперскій прахъ сталъ недвижимъ.

СХІ.

Въ гробницахъ тхъ почило тло

Того, чей духъ при жизни могъ

Величіемъ гордиться смло.

То былъ послдній полубогъ,

Властитель міра, слава Рима.

Его потомки не могли

Стоять, какъ онъ, непобдимо

За блескъ родной своей земли.

Самъ Александръ предъ нимъ блднетъ

Онъ кровью рукъ не обагрилъ

И добродтелью дивилъ.

Донын міръ благоговетъ

Предъ памятью твоей, Траянъ! ³³)

Ты будешь гордостью всхъ странъ…

СХІІ.

Гд та гора, гд Римъ въ гордын

Своихъ героевъ обнималъ?

Скала Тарпейская гд нын?

Гд мысъ, съ котораго упалъ

Измнникъ, сброшенный для казни?

И гд грабители земли

Беречь безъ страха и боязни

Свои сокровища могли?

Да, тамъ, внизу, теперъ истлли

Развратъ, крамолы многихъ лтъ.

Вотъ Форумъ — славы прошлой слдъ,

Гд рчи нкогда гремли,

Гд словно живъ донын онъ,

Краснорчивый Цицеронъ.

СХІІІ.

О, поле славы и свободы,

Кровопролитій и крамолъ!

Здсь истощаяась мощь народа

Съ дней возрожденья въ мор золъ.

Давно свобода тамъ закрыла

Своё лицо и уступила

Анархіи былую власть,

И только царствовала страсть,

Пока ногой своей желзной

Не растопталъ простой солдатъ

Предъ нимъ трепещущій сенатъ —

Рабовъ, поставленныхъ надъ бздной,

И сталъ, чтобъ людямъ угрожать,

Холоповъ гнусныхъ подкупать.

СXIV.

А ты, Италіи подпора,

Петрарки другъ, герой римлянъ,

Ты искупитель ихъ позора —

Ріенци! ³⁴) пусть на твой курганъ

Кладутъ печальные народы

Листы, которые растутъ

На тощемъ дерев свободы

И ими гробъ твой обовьютъ.

Чело твоё внчала дума.

Подвижникъ Форума, ты былъ

Вождёмъ народнымъ римскихъ силъ

И бросилъ міръ, какъ новый Нума,

Въ которомъ лишь на краткій срокъ

Быть повелителемъ ты могъ.

CXV.

Эгерія! созданье грёзы!

На лон двственномъ твоёмъ

Забыть могъ смертный грусть и слёзы

И позабыться сладкимъ сномъ.

Кто ты? воздушная Аврора

Иль нимфа въ блеск красоты.

Иль та земная два ты,

Которая плняетъ скоро

Боговъ, сошедшихъ въ міръ съ небесъ?

Но гд бы ты ни возродилась,

Была ты перломъ всхъ чудесъ,

Къ теб такъ ярко воплотилась

Неуловимая мечта

И чистой грёзы красота.

СXVI.

Фонтанъ твой въ брызгахъ водомёта

Зелёный мохъ водой кропитъ,

Въ твоёмъ ручь, подъ тнью грота,

Духъ этихъ мстъ изъ струй глядитъ.

Искусство здсь не исказило

Зелёныхъ, дикихъ береговъ,

Теченье водъ не задавило

Здсь иго мраморныхъ оковъ.

Съ подножья статуи разбитой

Он бгутъ, едва журча,

Въ изгиб яркаго ключа.

Здсь — плющъ, вкругъ дерева обвитый,

Тамъ — ароматные цвты

И изумрудные листы.

СXVII.

Холмы мелькаютъ въ отдаленьи,

Съ земли несётся ароматъ…

И пёстрыхъ ящерицъ движенье

И пнье птицъ… Цвты манятъ,

Зовутъ къ себ улыбкой ласки.

Разнообразно-хороши

Ихъ фантастическія краски

Въ благоухащей тиши.

Здсь тёмно-синими глазами

Фіалки нжныя глядятъ

И ихъ невинный, кроткій взглядъ

Лазурью споритъ съ небесами,

Какъ-будто цвтъ ихъ съ высоты

Вдругъ перешелъ на т цвты.

CXVIII.

Ты здсь когда-то обитала,

Огерія! Здсь часто ты

Ждала любовника, дрожала —

И ночь подъ ризой темноты

Скрывала тайное свиданье.

Какъ дорогъ былъ его приходъ!

Конечно, этотъ тёмный гротъ,

Хранившій тайну обожанья,

Сооруженъ нарочно вновь

Для этой любящей богини,

Принявшей смертнаго любовь…

Любовь витала въ той руин…

Весь міръ любви такой языкъ

Считать оракуломъ привыкъ.

СХІХ.

Отвтивъ на любовь земную,

Ты твердь на землю низвела,

Съ земнымъ восторгомъ ты слила

Восторгъ божественный, иную

Жизнь подаривши на земл.

Съ своимъ безсмертьемъ на чел,

Скажи: земныя наслажденья,

Земныя страсти и томленья

Могла ли обезсмертить ты?

Могла ль избавить отъ страданья,

Отъ той сердечной пустоты,

Гд пресыщённыя желанья

Въ гробницу сердце превратятъ,

Въ которой чувства наши спятъ?

СХХ.

Мы чувства на втеръ бросаемъ,

Безцльно тратимъ съ раннихъ лтъ,

Въ своей душ мы насаждаемъ

Цвтъ сластолюбья, мёртвый цвтъ,

Растенья, милыя для взгляда,

Но смерть которыя таятъ…

Дыханье ихъ — зловреднй яда

И смрадъ могилъ — ихъ ароматъ.

Вотъ садъ, которымъ мы проходимъ

Путёмъ страстей земныхъ всегда,

Везд запретнаго плода

Мы ищемъ, ищемъ и находимъ:

Но этотъ запрещённый плодъ

Намъ истощенье лишь даётъ.

СХХІ.

Любовь! ты гостья въ мір этомъ,

Къ теб, незримый серафимъ.

Мы порываемся съ привтомъ

И съ свтлымъ помысломъ своимъ.

Въ сердцахъ разбитыхъ скрыта вра:

Но всё жь не можемъ мы взглянуть.

Гд ты живёшь, гд эта сфера

Любви, свершающей свой путь.

Кто эти формы созерцаетъ?

Ты нашей мыслью создана.

Какъ мысль, фантазіи врна,

Пространство неба заселяетъ,

Такъ и въ любви она творитъ

И наши страсти шевелитъ.

СХХІІ.

Влюблённая въ своё созданье,

Въ насъ мысль становится больна

И въ лихорадк обожанья

Бываетъ вымыслу врна.

Кто далъ скульптору идеалы?

Они сокрыты въ немъ самомъ.

А наши грёзы, что, бывало,

Насъ увлекали дивнымъ сномъ,

Какимъ-то раемъ неизвстнымъ

И мы рвались подъ парой грёзъ,

Въ попыткахъ дтскихъ, въ мукахъ слёзъ,

Къ какимъ-то ббразамъ прелестнымъ,

Ни живописецъ, ни поэтъ

Не уловилъ ещё ихъ слдъ.

СХХІІІ.

Любовь — безумство. Но ужаснй

Ещё лекарство отъ любви.

Оно любви самой опаснй:

Исчезнетъ первый жаръ въ крови

И убгутъ очарованья —

И наши идолы падутъ,

Исчезнутъ пылкихъ грёзъ созданья,

Мечта уйдётъ, но даже тутъ

Не сбросимъ мы любви оковы…

Посявъ втры, мы найдёмъ

Лишь бури страшныя кругомъ,

Мы будемъ думать, что готовы

Найти сокровища въ тотъ часъ,

Когда ужь бездна близко насъ.

СХXIV.

Отъ юныхъ лтъ мы вянемъ хило,

Бредёмъ безъ цли цлый вкъ,

Хоть до конца — вплоть до могилы —

Всё ищетъ слабый человкъ

Какой-то призракъ, но проклятье

На нёмъ съ пелёнъ ещё лежитъ.

О, слава и любви объятья!

То и другое насъ мутитъ:

То и другое минетъ скоро.

Ихъ безобразна красота,

Они исчезнутъ, какъ мечта,

Какъ блескъ случайный метеора:

Ихъ тушитъ вдругъ столбомъ своимъ

Зловщей смерти чёрный дымъ.

СXXV.

Почти никто любить не сметъ

Ту, для которой онъ рождёнъ,

Хоть случай часто и уметъ

На насъ навять ложный сонъ

И заглушить воспоминанья,

Но скоро въ насъ воскреснутъ вновь

Ошибки старыя, страданья

И неумершая любовь.

Случайность — этотъ злобный геній —

Приходитъ съ горемъ и тоской

И намъ грозитъ своей клюкой,

И отъ ея прикосновеній

Надежды наши въ прахъ падутъ

И никогда не расцвтутъ.

СХXVI.

Жизнь наша — вчный грхъ природы,

Насланіе небесныхъ каръ,

Клеймо судьбы, позоръ свободы,

Жизнь наша — то же что Анчаръ

Съ его смертельною отравой

И ядовитою росой.

Жизнь — служитъ хищною забавой

Для мукъ, недуговъ, смерть съ косой

За ней слдитъ. Жизнь — есть страданья,

Хоть ихъ, порою, не видать:

Они съумютъ истерзать,

Изгрызть всю грудь безъ состраданья —

А въ сердц боль царитъ одна,

Неукротима и сильна.

СХXVII.

Всё жь будемъ размышлять мы смло.

Безчестно отступать отъ правъ:

Мысль — наше право, наше дло,

И я храню ея уставъ.

Хоть съ дня рожденья мысль въ насъ гнали

Водили къ пыткамъ и на казнь,

Терзали, жгли и оскорбляли,

Хотя завистливо боязнь

Её во мрак содержала,

Чтобъ съ свтомъ не жилъ человкъ,

Но все жъ порою видть вкъ,

Что мысль лучёмъ своимъ сіяла —

И мы узнали, наконецъ,

Что прозрваетъ и слпецъ.

СХXVIIІ.

Надъ арками восходятъ арки:

Какъ-будто бы ршился Римъ

Въ нихъ завщать вкамъ подарки

Великимъ зданіемъ своимъ.

То — Колизей. Луна сіяетъ,

Подобно факеламъ въ ночи,

Какъ-будто Римъ лишь позволяетъ

Одной лун метать лучи

На этотъ памятникъ богатый

Отъ улетвшей старины…

И озаряетъ блескъ луны

Весь городъ, сумракомъ объятый,

И хоть лазуревая тьма

Стоитъ недвижна и нма,

СХХІХ.

Но въ ней какъ-будто бы носились

Слова — манили въ небеса

И Риму вчному дивились…

Здсь снятъ въ громадахъ чудеса,

Здсь’ время все не истребило:

Какой-то духъ живъ въ тхъ мстахъ

Съ косой изломанной въ рукахъ…

И непонятная есть сила

Въ обломкахъ стнъ, сдыхъ колоннъ:

Они — безсмертныя сказанья

Иныхъ столтій и времёнъ —

И передъ ними блдны зданья,

Постройки ныншнихъ годовъ,

Среди новйшихъ городовъ.

CXXX.

О время! смерть ты укрощаешь,

Ты смыслъ развалинамъ даёшь,

Ты наше сердце исцляешь,

Ты нашъ разсудокъ бережешь

И отгоняешь заблужденья!

О время! пробный камень ты

Любви и мотивы. Движенья

Твои суровы, какъ мечты

Философа. Ты мститель свта.

Къ теб я сердце приношу

И у тебя теперь прошу

Я, вмсто всякаго привта,

Одной награды роковой —

Прошу съ поникшей головой:

СХХХІ.

Между обломковъ разрушеній,

Соорудившихъ твой алтарь,

Межъ самыхъ лучшихъ приношеній,

Что для тебя хранила встарь,

Я приношу теб руины

Своихъ разрушенныхъ годовъ,

Хоть незнакомы имъ сдины…

О! если въ гордости готовъ

Сносить я ненависть спокойно,

И мн не страшенъ злобы гнётъ,

Желаю я, чтобъ вчный лёдъ

Я могъ носить въ груди достойно,

Чтобъ этотъ лёдъ во вс года

Въ груди не таялъ никогда.

СХХХІІ.

А ты, бичъ злобы и порока,

Ты, Немезида! вредъ тобой

Склонялся часто міръ съ мольбой.

Ты, призывавшая жестоко

Всхъ фурій адскихъ злобно выть

И съ визгомъ прыгать вкругъ Ореста,

Чтобы Оресту оплатить

За мщенье зврское — здсь съ мста,

Гд ты даришь, я въ этотъ часъ

Тебя изъ праха вызываю…

То просьба сердца прорвала’.

Возстань! Должна ты — умоляю —

Во что бъ ни стало, изъ гробовъ

Придти на мой послдній зовъ.

СХХХІІІ.

Быть-можетъ, я бъ привыкнугь къ ран,

Когда бы мн узнать заран,

Что справедливъ былъ тотъ ударъ

Меня сразившій: этотъ даръ

Я вынесъ бы безъ сожалнья,

Но ныньче чёрной раны кровь

Земля не будетъ пить ужъ вновь —

И я зову тебя для мщенья,

Зову одну тебя къ Мечу,

Затмъ-что самъ я не хочу

Прибгнуть къ мести и угроз.

И такъ я сплю, предаваясь грёз,

И за меня теперь должна

Ты встать, на мигъ не зная сна.

СХХXIV.

Я не боюсь своихъ страданій!

Кто видлъ на моёмъ чел

Слды* тревогъ и содроганій?’

Но я жёлаю на земл

Остться жить въ страниц этой*

Не даромъ брошу я слова,

Хоть въ прахъ сотрусь, въ гробу отптый.

Времёнъ грядущая молва

Мой гнв предъ всми оправдаетъ.

Теперь мой гордый, смлый гнвъ

Стиховъ пророческій напвъ

Въ груди усталой пробуждаетъ.

Моё проклятіе въ народъ

На многихъ смертныхъ упадётъ.

CXXXV.

Земля я небо! Мн внимайте:

Я долженъ былъ идти на бой,

Страдая съ- грозною сдобой.

Мои вс муки сосчитайте,

Не изсушилъ ли я свой умъ?

Не сокрушилъ ли сердце въ пепелъ?

Какой отравы въ жизни не пилъ

Среди тяжелыхъ чёрныхъ думъ?

И если я, не зная страха,

Себ въ борьб не измнилъ,

То потому, что созданъ былъ

Не изъ того простого праха,

Что породилъ весь родъ людской

Съ его ничтожностью земной.

CXXXVI.

И разв мало преступленій,

О родъ людской, надлалъ ты,

Отъ самыхъ сильныхъ огорченій

До ядовитой клеветы?

Та клевета отравой гада

Всё отравлять, порою, рада,

Она, какъ Янусъ, два лица

Иметъ: взглядами льстеца,

Мишурной истиной обманетъ —

И люди врятъ иногда

Лжецу, лишенному стыда —

И клевета порочить станетъ

Съ лукавой лестью до конца

Иного добраго глупца.

CXXXVII.

Но я на свт жилъ не даромъ.

Быть-можетъ, умъ мой ослаблъ

И кровь бжитъ не съ прежнимъ жаромъ,

Но я за-то въ борьб съумлъ

Смирить и время, и мученья,

Я даже посл погребенья

Останусь жить съ своей тоской —

И долго надъ душей людской

Незримо буду я склониться

И каменистую ихъ груду

Я разбужу когда нибудь —

И въ же тогда зашевелился

И угрызенье и тоска,

Имъ неизвстные пока.

CXXXVIII.

И такъ, привтъ теб, богиня!

Ты возбуждаешь въ насъ не страхъ,

Но уваженье. Въ тхъ мстахъ,

Гд спитъ въ развалинахъ пустыня,

Являлась ты порей ночной,

Какъ ризой, скрыта темнотой,

Въ мстахъ, гд плющъ по камнямъ вьётся,

Гд всё приходъ твой оживлялъ,

Гд чрезъ тебя скорй поймётся

Весь смыслъ руинъ и дикихъ скалъ,

И всё, что прахъ вковъ скрываетъ,

Для насъ мгновенно оживаетъ —

Тогда готовы слиться мы

Съ картиной, вышедшей изъ тьмы!

СХХХІХ.

Да, раздавался здсь когда-то

Восторгъ народа шепотъ, крикъ,

Здсь братъ съ убійствомъ шелъ на брата

И смертью скованъ былъ языкъ.

Законы цирка заставляли

Ихъ умирать — и забавляли

Ихъ трупы кесарей тогда.

Мы вс умрёмъ — что жъ за бда,

Погибнуть въ цирк иль въ сраженья?

Насъ здсь и тамъ найдётъ червякъ,

Глаза закроетъ вчный мракъ

И вс мы ляжемъ безъ движенья,

И здсь и тамъ ужъ съ-давнихъ-поръ

Смерть — торжествующій актёръ.

CXL.

Я вижу: На руку склоняясь

Палъ гладіаторъ… Страшный видъ!

Чело блднетъ, опускаясь,

Изъ черной раны кровь бжитъ

На землю, умъ его мутится:

Арена передъ нимъ кружится,

Въ глазахъ туманъ и смерти мракъ.

Онъ жизнь оканчиваетъ такъ

Подъ крикъ толпы безчеловчной,

Которая кругомъ ревётъ

И побдителю несётъ

Порывъ восторга безконечный —

И слышитъ онъ, какъ этотъ крикъ

Неумолимъ и зврски дикъ.

CXLI.

Но онъ, чело своё склоняя,

Не замчалъ, какъ кровь лилась…

Предъ нимъ встаютъ брега Дуная —

Онъ видитъ ихъ въ послдній разъ:

Тамъ ждутъ его жена и дти

Въ убогой хижин теперь,

А онъ, опора ихъ на свт,

Погибнуть долженъ, словно зврь,

Забавою позорной Рима.

Когда онъ кровью истекалъ,

Онъ будто вновь ихъ увидалъ —

Ихъ образы скользнули мимо…

О мщенье! что же медлишь тутъ?

Когда же готы мстить придутъ?

CXLII.

И здсь, гд прежде паръ кровавый

Вставалъ изъ чёрныхъ, смертныхъ ранъ,

Здсь, гд злодйствами и славой

Цвла исторія римлянъ,

Гд приговоры раздавались,

Теперь царитъ здсь тишина:

Мста для публика распались

И на стн лежитъ стна.

Арену звзды освщаютъ,

Везд молчанье, пыль и мракъ,

Лишь эхо мой чуть слышный шагъ

По галлереямъ повторяетъ —

И межь разрушенныхъ колоннъ

Проносятся и’ гулъ и звонъ.

CXLIII.

Развалины! Изъ нихъ слагались

Дворцы, чуть-чуть не города,

Он жь всё прежними остались,

Какъ-будто т же, что тогда,

Какъ-будто ихъ не разрушали,

Но если ближе подойдёмъ —

Ихъ разрушеніе поймёмъ,

Слды погрома и печали.

Здсь освщаетъ солнца свтъ

Всё то, что время не щадило,

Чему теперь возврата нтъ,

Что варварство давно сгубило,

Что ужь въ могилахъ спитъ давно —

Здсь солнцемъ всё озарено.

CXLIV.

Когда жь луна надъ этимъ сводомъ

Глубокой полночью всплывётъ,

Заблещутъ звзды хороводомъ,

И втерокъ ночной пахнётъ

И плющъ зелёный закачаетъ,

Віющійся вокругъ стны,

Когда блескъ ночи озаряетъ

Картину эту съ вышины,

Тогда герои покидаютъ

Свои гробницы и встаютъ.

И ныньче люди тамъ идутъ,

Гд ихъ останки отдыхаютъ:

Вдь попирали и они

Тотъ самый прахъ въ былые дни.

CXLV.

‘Цлъ Колизей — и слава въ Рим,

Онъ палъ — падётъ съ нимъ вмст Римъ,

А Римъ въ руинахъ — вмст съ ними

Погибнетъ міръ’ — такъ пилигримъ

Когда-то длалъ предсказанья.

Но Римъ ещё теперь стоитъ —

И не распались Рима зданья,

И Колизея тотъ же видъ,

И міръ — огромная пещера,

Всегда дающая пріютъ

Для всхъ, которые войдутъ:

Для вора и для лицемра

Не стёрся въ пыль до-этихъ-поръ

И живъ, готовый на раздоръ.

CXLVI.

О храмъ великій, неизмнный,

Храмъ всхъ боговъ и всхъ святыхъ!

Ты всталъ съ главой своей священной,

Презрвши власть вковъ сдыхъ. ³⁵)

Вкругъ государства исчезали,

Колонны, стны, города,

Вкругъ люди въ мукахъ умирали —

Одинъ ты молодъ былъ всегда.

Косу здсь Время изломало,

Тираны бичъ сломали свой

Въ припадк злости надъ тобой —

Твоё жь величье устояло.

О Пантеона славный храмъ!

У же-ль навчно сталъ ты тамъ?

CXLVII.

То памятникъ минувшей славы,

Ограбленный со всхъ сторонъ,

Но всё стоящій величаво!

Благоговнье будитъ онъ.

Здсь изъ развалинъ одинокихъ

Глядитъ величье на народъ

И много думъ святыхъ, глубокихъ

На богомольцевъ наведётъ

Алтарь, сюда для поклоненій,

Гд Слава предвкушаетъ сонъ,

Сойдутся люди на поклонъ,

Которымъ дорогъ римскій геній:

Здсь бюсты римлянъ вкругъ стоятъ ³⁶)

И на прохожаго глядятъ.

CXLVIII.

Иду. Передо мной темница. ³⁷)

Что вижу?— всюду темнота.

Но чьи дв тни тамъ? чьи лица?

Уже ль они — одна мечта.

Но нтъ, я вижу — точно это —

Съ прекрасной женщиной старикъ.

Въ ней кровь какъ нектаръ, свтелъ ликъ.

Зачмъ же здсь, вдали отъ свта,

Стоитъ прекрасная жена?

Зачмъ же грудь обнажена?

Зачмъ открыта эта шея,

Бла, какъ нжная лилея?

Я вижу ясно въ темнот

Передъ собой фигуры т.

CXLIX.

Грудь поднимается высоко,

Та грудь, которую сосётъ

Дитя, заснувшее глубоко:

Той грудью мать ему даётъ

Сладчайшей пищей жизнь и силы.

Капризы дтскіе ей милы.

Ей такъ пріятно а легко

Давать ребёнку молоко.

Она у дтской колыбели

Находитъ радость и покой.

(О, врно радости такой

Понять мужчвны не умли!)

Мать ждётъ отъ сына славныхъ длъ,

Но… вдь и Каинъ мать имлъ.

CL.

А здсь отца теперь питаетъ

Она цлебнымъ молокомъ,

Она часть крови возвращаетъ

Ему назадъ. Надъ старикомъ

Дотол смерть не. пронесётся,

Пока въ той груди въ жилахъ льётся

Младая, огненная кровь,

Пока сильна къ отцу любовь.

О пей, старикъ, изъ этой груди

Спасённый силою любви,

Пей молоко — и вновь живи!

Вдь даже въ лучшемъ мір люди,

Куда ихъ души упорхнутъ,

Питья такого не найдутъ.

CLI.

Той нжности не сохраняла

И басня о пути млечномъ,

Какъ тотъ разсказъ, гд дочь кормила

Отца сдого молокомъ.

Его созвздіе свтле,

Чмъ т блестящіе міры,

Что свтятъ въ тёмномъ неб, мля

Среди таинственной игры.

О ты, кормилица святая!

Потокъ твой чистый сыщетъ путь

Къ отцу разслабленному въ грудь —

И эта влага пролитая

Дастъ жизнь тому, кто умиралъ,

Кто жизнь теб же даровалъ.

CLII.

Вотъ холмъ забытый Адріана — ³⁸)

И этотъ остовъ великана

По прихоти иметъ видъ

Египта древнихъ пирамидъ.

Плодъ императорскихъ фантазій,

Стоитъ громадный образецъ

Инаго вка безобразій,

Величья ложнаго внецъ,

Онъ возведёнъ былъ Адріаномъ

И возбуждаетъ смхъ одинъ

Въ теб, прохожій пилигримъ,

Покрытъ забвеньемъ, какъ туманомъ,

Гигантскій холмъ сооруженъ

Надъ тмъ, кто въ пепелъ обращенъ.

CLIII.

Смотрите! передъ нами зданье: ³⁹)

Предъ нимъ Діаны чудный храмъ

Избушкой кажется. Созданье

И чудо Ефеса глазамъ

Моимъ когда-то представлялось.

Въ степи стна его распалась,

Гд лишь съ гіеною шакалъ

Его. обломки посщалъ,

Мечеть Софійскую когда-то

Я видлъ то же: осмотрть

Усплъ я древнюю мечеть…

Она священна и богата:

Ислама врные сыны

Молились въ ней средь тишины…

CLIV.

Но ты, межь храмовъ вставши строго,

Стоишь одинъ. Лишь только ты

Достоинъ сталъ быть храмомъ Бога

Съ-тхъ-поръ какъ пали высоты

И стны древняго Сіона!

Нтъ, никогда во время оно

Для славы Бога и небесъ

Такихъ не строили чудесъ.

Здсь всё — величье, слава, сила

И неземная красота…

Въ себ одной постройка та

Смыслъ вры истинной вмстила.

Съ благоговніемъ народъ

Предъ этой храминой падётъ.

CLV.

Войдёмъ. Громада насъ не давитъ,

Хоть та громада велика,

Но здсь душа растётъ, мужаетъ,

Въ своёмъ полёт высока,

Здсь освящаются надежды.

Настанетъ день: раскрывши вжды,

Узнаешь ты безсмертья свтъ

И гласа божьяго привтъ.

Теб откроется дорога

Къ инымъ, небеснымъ высотамъ,

И въ вчно-новомъ блеск тамъ

Лицомъ къ лицу увидишь Бога,

И взоръ божественный и видъ

Твоей души не устрашитъ.

CLVI.

Идёмъ — а зданье выростаетъ…

Такъ, посреди Альпійскихъ горъ,

Чмъ дальше путникъ вверхъ всползаетъ,

Тмъ необъятнй ихъ просторъ…

Идёмъ — а зданье выростаетъ,

Но, не теряя красоты,

Оно величіемъ пугаетъ:

Колонны мрамора чисты,

Блестятъ лампады золотыя

И куполъ сверху смотритъ внизъ

И словно въ воздух повисъ,

А съ образовъ глядятъ святые

И въ этомъ храм по стнамъ

Ихъ лики видны здсь и тамъ.

CLVII.

Здсь взоръ теряется въ простор,

Здсь по частямъ всё видитъ глазъ.

Такъ береговъ зелёныхъ моря

Не осмотрть въ единый разъ.

Тамъ нужно всё смотрть отдльно,

Чтобъ оцнить, какъ всё кругомъ

Тамъ гармонично, строго, цльно

И ветъ высшимъ божествомъ.

Тамъ разомъ взоръ не въ состояньи

Постичь великой красоты:

Лишь по немногу только ты

Доводишь умъ до обожанья

И, ощутивъ невольный страхъ,

Предъ красотой падёшь во прахъ.

CLVIII.

Мы можемъ только постепенно

Всё нашимъ чувствомъ обнимать,

Всё, что не такъ обыкновенно.

Словами вдругъ не передать

Величіе такого зданья.

Своей ничтожности сознанье

Сначала тамъ смущаетъ насъ,

Когда же привыкаетъ глазъ

Къ картин стройной и спокойной,

Тогда и наша мысль растётъ

До поминанія красотъ

И чувствуетъ себя достойной

Начать неслышный разговоръ

Со всмъ, что вкругъ увидлъ взоръ.

CLIX.

Смотри и стой здсь безъ движенья!

Въ томъ созерцаніи дано

Намъ не одно благоговнье

И не чудесное одно,

Нтъ, не одно разбудитъ чувство

Остатокъ древняго искуства,

Но здсь сокрытъ великій слдъ

Великихъ думъ протекшихъ лтъ,

Здсь научаться можешь разомъ

Тому, какъ былъ великъ тотъ вкъ,

Когда жилъ древній человкъ,

Какъ былъ возвышенъ древній разумъ

И геній тхъ былыхъ вковъ,

Поднявшій храмъ до облаковъ.

CLX.

Иль обратимся въ Ватикану:

Тамъ въ гордыхъ мукахъ Лаоконъ —

Тамъ смертный подавляетъ стонъ

Съ терпньемъ бога, скрывшимъ рану.

Напрасно борется старикъ.

Къ чему послужитъ оборона?

Въ нёмъ подавляютъ самый крикъ

Объятья страшнаго дракона.

Ужасный зврь его сжималъ

И лишь страданье разжигалъ.

Безсиленъ смертный, вкругъ обвитый

Огромной цпью ядовитой:

Среди такихъ ужасныхъ мукъ

Не сметъ боль облечься въ звукъ.

CLXI.

Иль взглянемъ мы на образъ бога!

Поэзіи и жизни богъ,

Онъ держитъ лукъ, склонясь немного,

Ликъ просвтлённый смлъ и строгъ.

Его побда оживляла —

Сейчасъ стрла его упала…

Месть бога свтится въ очахъ,

Въ его раздувшихся ноздряхъ

Замтно гордое прозрнье.

Онъ дышетъ силой, красотой

И, вчнымъ блескомъ залитой,

Такое принялъ положенье,

Что видъ его сказать бы могъ:

Смотрите люди — это богъ!

CLXII.

Во всей его прекрасной поз

Сонъ вчной страсти отраженъ.

Какъ-будто въ лучезарной грёз

Онъ грустной нимфою плнёнъ.

Въ его фигур отразилась

Та красота, что возродилась

Въ неясныхъ обликахъ мечты,

Безсмертья высшаго цвты

Своими залили лучами

И блескомъ чуднаго внца

Черты прекраснаго лица —

И передъ нашими очами,

Какъ воплощённая мечта,

Открылась бога красота.

CLXIII.

Пусть Прометей- унёсъ украдкой

Съ небесъ огонь — свою мечту

Вложилъ художникъ, въ мраморъ падкій

И въ камень вдунулъ красоту,

И если это изваянье

Дала намъ смертнаго рука,

То,— какъ безсмертное созданье —

Переживетъ оно вка.

Его и время пощадило:

Оно не рушится отъ лтъ,

Богъ вчнымъ пламенемъ согрть,

Въ нёмъ та божественная сила,

Которую зажегъ рзецъ

И ты, невдомый -творецъ.

CLIX.

Но гд жъ герой мой? Не пора ли

Его въ разсказъ ввести опять?

Нтъ, ужь ему теперь не встать.

Героя нтъ. Его печали

Теперь окончились для насъ.

Онъ самъ — ничто. О нёмъ разсказъ

Мы не начнёмъ, какъ прежде снова:

Напрасно образа живого

Искать хотли бы мы въ нёмъ.

Исчезнулъ онъ, какъ сновиднье,

И унесло своимъ крыломъ!

Его изъ міра разрушенье!

И разрушеньемъ этимъ онъ

Въ пучину бездны погруженъ.

CLX.

Гд погибаетъ безвозвратно

Всё то, что въ свт намъ дано,

Чмъ доля жизни намъ пріятна.

Той страшной бездн суждено

Смущать насъ тьмой и облаками.

Они становятся межъ нами

И свтлыхъ прошлымъ каждый разъ,

И такъ идётъ за часомъ часъ,

И слава въ этой тьм блднетъ,

Теряетъ свой -блестящій ликъ

И точно сумерки глядитъ,

Темне -ночи тяготетъ

И, безпокоя каждый взоръ,

Родитъ сомннье и укоръ.

CLXVI.

И всхъ насъ въ пропасть посылаетъ

Пытать судьбу и узнавать,

Что насъ за гробомъ ожидаетъ,

И о величіи мечтать

И съ суетой свой теряться…

Вотъ въ чёмъ должны мы убждаться!

Былой намъ жизни не вернуть:

Однажды только носитъ грудь,

Вс муки сердца и страданья,

И не забьётся сердце вновь

У насъ въ груди, застынетъ кровь,

Уснутъ безплодные желанья…

Мы жить не будемъ никогда,

Какъ жили въ прежніе года!

CLXVII.

Но, чу! изъ бездны крикъ раздался, ⁴⁰)

Протяжный и ужасный звукъ:

Какъ-будто кровью обливался

Народъ, истерзанный отъ мукъ…

Средь тьмы и бури разверзалась

Земля грозно поднималась

За тнью тнь. Вотъ призракъ всталъ.

То — королева. Не блисталъ

На ней внецъ, она стояла

Съ печалью матери въ глазахъ —

Блдна, прекрасна — и въ слезахъ

Ребёнка къ сердцу прижимала.

Увы! напрасно стала мать

Къ груди ребёнка прижимать.

CLXVIII.

Надежда націй, не-уже-ли

Тебя ужь нтъ? ты умерла?

Зачмъ же смерть тебя взяла,

Какъ-будто нтъ иной ей цли?

Однажды въ полночь, посл мукъ,

Ребёнка не спуская съ рукъ.

Ты съ сердцемъ, обагреннымъ кровью,

Склонилась тихо къ изголовью

И въ этой жизни умерла.

Съ собой вс скорби унесла.

Когда же ты закрыла вежды —

Съ тобой исчезли вс надежды,

Которымъ вритъ былъ готовъ

Народъ имперскихъ острововъ.

CLXIX.

Крестьянки, ставши матерями,

Здоровьемъ блещутъ и красой,

А ты, сіявшая звздой,

Златой звздой межь королями,

Ты въ полномъ блеск умерла,

Хоть обожаема была,

Была любимицей народа…

Тебя оплакала свобода…

А ты — убитый горемъ мужъ, ⁴¹)

Несчастный принцъ — одинъ остался!

Скажи же намъ теперь: къ чему жь

Такъ не надолго съ ней внчался?

Лишь на годъ ты надлъ внецъ,

Ребёнка мёртваго отецъ!

CLXX.

Костюмъ твой брачный — власяница,

Ребёнку твоему дана

Не люлька дтская — гробница…

Почила чудная жена!

Мы ей ввряли наши силы

И нашу славу я умы,

И дтямъ завщали мы

Ей врить до дверей могилы

И тмъ, кто будетъ ей рождёнъ…

Для насъ надежды этой совъ,

Какъ пастуху въ степи безводной,

Всходилъ звздою путеводной,

Но этотъ лучъ для насъ исчезъ,

Какъ метеоръ среди небесъ.

CLXXI.

Такъ будемъ сожалть съ тоскою,

Но не о ней, а о себ.

Она, покорная судьб,

Въ могил вврилась покою….

Быть-можетъ, дерзкій приговоръ,

Языкъ измны, судъ спсивый —

Оракулъ мстительный и лживый,

Уже который съ давнихъ поръ,

Какъ звукъ могильный, раздавался

Надъ головою королей,

Пока, уставшій отъ скорбей,

Народъ за мечъ свой не хватался —

Капризъ судьбы въ единый мигъ

Въ прахъ низвергающій владыка — ⁴²)

CLXXII.

Вотъ всё, что посл, можетъ-статься,

Её въ вкахъ грядущихъ ждётъ.

Но можно ль съ этимъ соглашаться?

Ты, такъ любившая народъ,

Такъ молода и такъ прекрасна —

Жена и мать я… всё напрасно!—

На вки окованъ твой языкъ…

О! сколько было въ смертный мигъ

Сердецъ убито сожалньемъ:

Отъ сердца мужа до сердецъ

Всхъ подданныхъ! Да, твой конецъ

Пронёсся вкругъ землетрясеньемъ

Въ стран, которая тебя

Тогда оплакала, любя… ⁴³)

CLXXIII.

Вотъ Неми, ⁴⁴) скрытая холмами

Такъ хорошо, что ураганъ,

Дубъ вырывающій съ корнями

И громоздящій океанъ

Грозой до самыхъ тучъ небесныхъ,

Не возмущаетъ струй прелестныхъ.

Покой надъ озеромъ царятъ —

И водъ стекло его лежитъ

Какъ назрвающая злоба.

Оно сверпулося въ клубовъ

И спитъ, и этотъ сонъ глубокъ,

Подобно темной нога гроба.

Такъ спятъ ужасная змя,

Отраву страшную тая.

CLXXIV.

Въ долин рядомъ — блескъ Альбано,⁴⁵)

Тамъ Тибра плещется волна,

Тамъ блещетъ лоно океана,

А здсь троянская война

Въ стихахъ поэта возгоралась: ⁴⁶)

Она надъ Римомъ зажигалась

Звздой побдной, здсь лежатъ

Останки Туллія, такъ рядъ

Высокихъ горъ — и полукругомъ

Он капризно облегли

Ту часть извстную земли,

Гд въ ферм, подъ зелёнымъ лугомъ,

Когда-то отдыхалъ поэтъ, ⁴⁷)

Пвецъ давно минувшихъ лтъ.

CLXXV.

Мой пилигримъ дошелъ до цли:

Должны разстаться — я и онъ,

Мы всё сказали, что хотли,

Послдній взоръ нашъ устремлёнъ

Вперёдъ надъ Средиземнымъ моремъ.

Мы гулу моря вмст вторимъ,

И здсь, съ вершинъ Атьбанскихъ скалъ

Глядимъ, какъ плещетъ блый валъ.

Вотъ океанъ, нашъ другъ любимый!

За нимъ слдили долго мы

До мстъ, гд выросталъ изъ тьмы

Эвксинъ, для глазъ неуловимый,

Гд — я прозрачна и сильна —

Взбгала на берегъ волна.

CXVLVI.

Мы оба вмст долго жили,

Хотя не много этихъ лтъ.

Печать страданья сохранили

И онъ и я, но всё же свтъ

Мы исходили съ нимъ не даромъ

И наслажденье съ новымъ жаромъ

Вкушать умли на земл,

Насъ грю солнце въ тёмной мгл,

Изъ ндръ земли и съ дна жорскаго

Мы брали радости одн,

Безъ бурь бжали наши дня.

Какъ-будто бы никто сурово

Не могъ тхъ радостей смутить,

Не могъ насъ горемъ подарить…

CLXXVII.

О! почему въ глухой пустын

Съ прекрасной женщиной вдвоёмъ

Я не могу укрыться нын,

Забывъ людей съ земнымъ ихъ зломъ?

Стихіи! вы одушевляли

Меня когда-то въ старину —

Хотя бы вы мн это дали:

Уединенье и жену.

Созданья милыя! едва ли

На свт я не встрчу васъ!

Хоть рдко въ жизни — только разъ —

Но вы предъ смертными мелькали:

Хоть изрдка, но средь земли

Являться всё же вы могли.

CLXXVIII.

Въ лсахъ есть много наслажденья,

Какъ на пустынныхъ берегахъ,

Есть музыка и упоенье

Въ морскомъ прибо и валахъ.

Привязанъ сильно я къ народу,

Но больше я люблю природу

Съ-тхъ-поръ, какъ я её узналъ.

Чмъ я былъ прежде и чмъ сталъ —

Она сказала мн, и съ нею

Я всми чувствами слился,

Ей всей душою отдался,

Хоть чувства выразить не смю.

Хоть не умю передать,

Но не могу о нихъ молчать.

CLXXIX.

Бгите жь, волны океана!

Васъ бороздили корабли

И человкъ — гроза земли —

Роблъ предъ вами: громъ, бураны,

Крушенье гордыхъ кораблей —

Вотъ чмъ встрчали вы людей!

И человкъ, какъ капля въ мор,

Терялся въ водяномъ простор,

Въ волнахъ безслдно пропадалъ,

Потративъ безполезно силы,

И въ океан умиралъ

Безъ погребенья, безъ могилы,

Безъ скорбныхъ почестей земли,

Отъ милой родины въ дали.

CLXXX.

Слдовъ онъ въ -мор не оставитъ,

Твоимъ волнамъ не страшенъ онъ,

Твоей пустыней онъ не правитъ

И гнвъ его морямъ смшонъ.

Его т волны презираютъ

И къ облакамъ, порой, бросаютъ

Иль вдругъ уносятъ къ берегамъ,

Къ его пенатамъ и богамъ,

Несутъ до перваго залива —

И выкинутъ холодный трупъ

Тамъ, на какой-нибудь уступъ,

Гд онъ погибнетъ молчаливо,

Среди всеобщей тишины,

Капризной жертвою волны.

CLXXXI.

Вооруженій грозныхъ флоты,

Бичи для стнъ и городовъ,

Вы повергавшіе въ заботы

И властелиновъ, и рабовъ,

Вы, ужасающіе страны,

Въ стальной брон Левіааны,

Хоть вашей славой міръ весь полнъ —

Вы лишь игрушки этихъ волнъ,

Вы таете въ морскомъ простор,

Какъ снгъ, упавшій съ облаковъ,

И сила грозная валовъ

Равно страшна въ глубокомъ мор

Для лёгкихъ лодокъ рыбарей

И для громадныхъ кораблей.

CLXXXII.

Вкругъ государства погибали —

Аины, Римъ и Карагенъ!

Ихъ волны моря омывали

Во дни свободы, въ дни измнъ,

Во дни владычества тирана.

Ихъ царства пали навсегда,

Лишь только волны океана

Бгутъ, какъ въ прошлые года.

О океанъ! ты не старешь,

Ты такъ же юнъ до нашихъ лтъ

Съ тхъ дней, когда былъ созданъ свтъ,

Ты неизмнной имешь,

Какъ вчность, постоянно строгъ,

Какъ вчность самая — глубокъ.

CLXXXIII.

Въ теб, какъ въ зеркал, мелькаетъ

Ликъ всемогущаго Творца.

Всегда — гроза ль съ тобой играетъ

Иль дуетъ втеръ безъ конца,

Въ полярной стуж, въ странахъ знойныхъ,

Не видя береговъ спокойныхъ.—

Ты безконеченъ и великъ,

Великолпенъ, гордъ и дикъ.

На дн твоемъ явились гады

И безднъ ужасныхъ чудеса,

И вс земные пояса

Передъ тобой смириться рады…

Таинственъ, страшенъ и угрюмъ,

Бжишь ты, полный грозныхъ думъ.

CLXХXIV.

Сжился я съ дтства съ океаномъ.

Я съ дтства ранняго мечталъ

Подъ раннимъ утреннимъ туманомъ

Теб отдаться, блый валъ!

Съ прибоемъ волнъ твоихъ, порою,

Любилъ шалить, я ихъ игрою,

Подъ часъ опасной, не смущёнъ,

Глоталъ я жадно моря стонъ.

Я былъ дитёй твоимъ казалось,

Я доврялъ твоимъ волнамъ,

На гриву волнъ, игравшихъ тамъ,

Я руку клалъ и мн случалось.

Какъ и теперь, то повторить

И морю жребій свой вврять.

CLXXXV.

Я кончилъ. Пснь моя смолкаетъ.

Пора разсять грёзы сновъ!

Мой факелъ вновь не зажигаетъ

Полночной лампы. Трудъ готовъ.

Онъ могъ быть лучше, но, къ несчастью,

Я ужъ не тотъ, подобно счастью

Мечты неясны для меня.

И въ жилахъ нтъ того огня

И нтъ былого вдохновенья,

И память прежняго огня

Хранятъ бездльно голова,

Оно — безъ всякаго движенья —

Бросаетъ трепетный лишь свтъ:

Чмъ прежде былъ — того ужъ нтъ.

CLXXXVI.

Прости! Вотъ слово на прощанье:

Близка разлука. Пяти гримъ,

Окончивъ длинное сказанье,

Здсь шлётъ ‘прости’ друзьямъ своимъ.

Когда въ ихъ памяти осталось

Хоть что-нибудь, что имъ сказалось —

Онъ радъ, что въ руки посохъ бралъ

И длинный путь свой начиналъ.

Простите! Пусть несётъ страданья

Онъ въ сердц, гд живетъ печаль,

А вамъ оставилъ онъ мораль —

Мораль отъ этого сказанья:

Съ его моралью можетъ-быть,

Вамъ будетъ легче въ мір жить.

Д. Минаевъ.

¹) Дворецъ дожей соединяется съ венеціанскими тюрьмами мрачнымъ Мостомъ Вздоховъ (Ponte dei Sospiri), то-есть крытою каменною галлереею, лежащею высоко надъ водой и раздленною стной на проходъ и келью.

²) Извстная псня гондольеровъ, составленная изъ разныхъ стансовъ ‘Освобожденнаго Іерусалима’ Тасса, умерла вмст съ независимостью Венеціи.

³) Такъ отвчала мать Бразидаса, лакедемонскаго полководца, тмъ, которые передъ нею восхваляли ея сына.

⁴) Левъ, при своемъ путешествіи въ Парижъ, въ Домъ Инвалидовъ, потерялъ только Евангеліе, бывшее у него подъ одною изъ лапъ, которая теперь сравнялась съ другой.

⁵) Генриху Дандоло было 85 лтъ, когда его избрали — въ 1192 году — дожемъ. Слдовательно, во время предводительствовали венеціянцами при взятіи Константинополя, ему было 97 лтъ. Въ эти лта онъ присоединилъ три восьмыхъ всей Романіи (такъ называлась тогда Римская имперія) къ титулу и владніямъ венеціянскихъ дожей. Эти три восьмыхъ имперіи еще числились въ дипломахъ герцога Джіованни Дольфино, который поименовалъ ихъ въ послдній разъ въ 1357 году.

⁹) Посл потери сраженія при Поло и взятія Кіоцы, 16 августа 1370 года, соединенными флотами генуэзцевъ и Францеско Карарра, владтеля Падуи, венеціянцы повержены были въ совершенмое отчаяніе. Къ побдителямъ посланы были уполномоченные съ блымъ листомъ бумаги и просьбой — написать на немъ какія угодно условія, лишь бы Венеціи оставлена была ея независимость. Франческо Карарра готовъ былъ на это согласиться, но генузэцы, которые, посл побды при Поло, восклицали: ‘въ Венецію! въ Венецію! да здравствуетъ св. Георгій!’ ршились уничтожить свою соперницу — и Петръ Доріа, ихъ главнокомандующій, далъ просителямъ слдующій отвтъ: ‘Венеціянцы, клянусь всемогущимъ Богомъ — ни владтель Падуи, ни наша Генуэзская республика не даруютъ вамъ мира, пока не взнуздаемъ мы необузданныхъ коней, что стоятъ на паперти у вашего евангелиста св. Марка. Когда мы ихъ взнуздаемъ, то заставимъ васъ быть смирными. Это намреніе наше и нашей республики. Что же касается нашихъ братьевъ, генуэзцевъ, которыхъ вы привели съ собою, чтобы отдать ихъ намъ — мн ихъ ненужно, ведите ихъ назадъ: чрезъ нсколько дней я буду у васъ и освобожу ихъ вмст съ другими изъ вашихъ темницъ’.

⁷) Разсказъ этотъ находится въ сочиненіи Плутарха: ‘Жизнь Ниціаса’.

⁸) Въ ‘Удольфскихъ таинствахъ’, ‘Духовидц’, ‘Венеціанскомъ купц’ и ‘Отелло’.

⁹) Тому, кто не видлъ восточнаго и итальянскаго неба, описаніе это можетъ показаться фантастическимъ и преувеличеннымъ, тмъ не мене это врное описаніе видннаго мною вечеромъ 18-го августа, во время одной изъ моихъ астыхъ прогулокь по берегамъ Бренты, около Ла-Мира. Байронъ.

¹⁰) Вскор посл своей неудачной попытки увидться съ папою Урбаномъ У въ Рим, въ 1370 году, Петрарка возвратился въ Аркуа и, кажется, за исключеніемъ его знаменитой поздки въ Венецію, въ сопровожденіи Франческо Новелло да-Карарра, онъ провёлъ остальные четыре года своей жизни частью въ этомъ прекрасномъ уединеніи, частью въ Паду.

¹¹) Прежде чмъ прахъ Аріосто перенесёнъ билъ изъ бенедиктинской церкви въ феррарскую библіотеку, молнія ударила въ его бюстъ, стоявшій на памятник — и лавровый внокъ, сдланный изъ желза, расплавился.

¹²) За исключеніемъ одной или двухъ строкъ 42 и 43 строфы — есть переводъ знаменитаго сонета Филикаія: ‘ltalia, Italia о tu cui fea la sorte!’

¹³) Знаменитое письмо Сервія Сульпиція къ Цицерону, по случаю смерти его дочери, описываетъ дорогу, по которой я часто здилъ во время моихъ морскихъ и сухопутныхъ путешествій по Греціи. Вотъ это описаніе: ‘На возвратномъ пути изъ Азіи, плывя изъ Эганы въ Мегару, я взглянулъ на лежавшую вокругъ меня мстность: позади меня была Эгнна, впереди Мегара, направо — Пирей, налво Коринъ.’ Вс эти города, когда-то знаменитые, теперь погребены въ своихъ развалинахъ. Видя это, я не могъ не сказать самому себ: ‘Увы! какъ мы, бдные смертные, досадуемъ и огорчаемся, когда кто-нибудь изъ нашихъ друзей убитъ или умеръ, хотя ихъ жизнь такъ кратковременна, тогда-какъ развалины столькихъ славныхъ городовъ разомъ поражаютъ взглядъ’. Байронъ.

¹⁴) Поджіо, глядя на развалины Рима съ Капитолійскаго холма, восклицаетъ: ‘I’t nunc omni decoro nudata, prostrata jacet, instar gigantei cadaveris corrupti atque nudiqu exesi!’

¹⁵) Въ Santa-Croce находятся могилы Маккіавеля, Микель-Анджело, Галилея и Альфіери, что длаетъ ее Вестминстерскимъ аббатствомъ Италіи.

¹⁶) Альфіери — великое имя ныншняго вка. Итальянцы, не выждавъ истеченія узаконенныхъ ста лтъ, считаютъ его поэтомъ уже признаннымъ.

¹⁷) Пристрастіе къ простот въ надгробныхъ надписяхъ дошло до того, что на могил Маккіавеля не означено ни дня, ни мста его рожденія и смерти, ни даже его лтъ.

¹⁸) Гробница Сципіона Африканскаго Старшаго — если онъ и не былъ тамъ погребенъ — находится въ Дитернум, куда онъ удалился въ добровольное изгнаніе.

¹⁹) Дантъ родился во Флоренціи въ 1261 году. Онъ участвовалъ въ двухъ сраженіяхъ, былъ четырнадцать разъ посланникомъ и разъ — пріоромъ Республики.

²⁰) Флорентинцы не воспользовались краткимъ пребываніемъ Петрарка въ ихъ город въ 1350 году, чтобы отмнить декретъ, по которому было конфисковано имущество отца его, изгнаннаго вскор посл Данта.

²¹) Боккачіо былъ похороненъ въ церкви святыхъ Михаила и Якова, въ Чертальдо, гд, говорятъ, онъ родился.

²²) Наше уваженіе къ Медичисамъ начинается съ Козьмы и кончается его внукомъ.

²³) ‘Ихъ обоюдное ожесточеніе было такъ велико, сраженіе увлекло ихъ до такой степени, что ни одинъ изъ сражавшихся не замтилъ землетрясенія, которое разрушило большую часть итальянскихъ городовъ, перемнило направленіе быстрыхъ потоковъ, заставило море течь въ рки и ниспровергло самыя горы.’ Таково описаніе Тита Ливія. Сомнительно, чтобы новйшіе тактики допускали подобную разсянность.

²⁴) Ни одинъ путеводитель не обходится безъ описанія храма Клитумна, между Фолиньо и Снолетто, и, конечно, нтъ мстности, даже въ Италіи. боле достойной описанія.

²⁵) ‘Я видлъ два раза, въ разное время, водопадъ del Marmore въ Трент: одинъ разъ съ вершины пропасти, другой рань — снизу, изъ долины.’ Байронъ.

²⁶) Конечно, если бъ не т черты изъ жизни Силлы, которыя описаны въ этихъ строфахъ, на него смотрли бы, какъ на изверга, несмотря на его великія достоинства. Добровольный отказъ отъ престола долженъ удовлетворить насъ, какъ онъ удовлетворилъ римлянъ, которые непремнно убили бы его, когда бъ не уважали. Тутъ не могло быть двухъ мнній: они вс должны были думать, какъ Екратъ, что казавшееся честолюбіемъ — была любовь въ слав, а то, что принимали за гордость — настоящее величіе души. Байронъ.

²⁷) 8-го сентября Кромвель выигралъ дюмбарское сраженіе, годъ спустя, въ этотъ самый день онъ получилъ ‘his crowning mercy’, а черезъ нсколько лтъ, опять въ этотъ самый день, который протекторъ считалъ счастливйшимъ въ своей жизни, онъ умеръ.

²⁸) Вроятно, древній Римъ, какъ и новйшая Сіена, имлъ въ изобиліи изображенія кормилицы своего основателя, но было дв волчицы, о которыхъ исторія особенно упоминаетъ.

²⁹) ‘Omues peue veteres, qui uihil cognosci, uihil percepi, uihil eciri posse dixerunt, aogustos sensue, iubecilloe animos, brevie curricula vitae: in profundo veritatam demersam, opiniouibus et institutis omnia teneri, nihil veritati reliuque, deiuceps omnia tenebrie circmnfusa esse dixeruat’. (Academ 1. 13.) 1800 лтъ, истекшіе съ-тхъ-поръ, какъ Цицеронъ это написалъ, не уничтожили человческихъ недостатковъ и жалоба древнихъ философовъ могутъ безъ несправедливости быть повторены въ современной поэм.

³⁰) Здсь говорится о могил Цециліи Meтелли, находящейся на аппіевой дорог и называющейся Саро di Bove (бычачья голова).

³¹) Авторъ ‘Жизнеописанія Цицерона’, приводя мнніе этого оратора и его современниковъ о Британіи, говоритъ: ‘Читая ихъ насмшки надъ варварствомъ и бдностью нашего острова, нельзя не подумать объ удивительной судьб и переворотахъ государствъ. Римъ, когда-то господствовавшій надъ свтомъ, средоточіе искусствъ, могущества и славы, погрязъ теперь въ лни, невжеств и нищет, порабощенный самымъ жестокимъ и, вмст съ тмъ, презрннымъ тиранствомъ, суевріемъ и религіознымъ обманомъ, тогда-какъ эта отдаленная страна, прежде презираемая римлянами, сдлалась, въ настоящее время, счастливой страной свободы, довольства и науки, гд процвтаютъ вс утонченности цивилизованной жизни, но которая, быть-можетъ, идетъ по той же дорог, какъ и Римъ: отъ честнаго труда къ богатству, отъ богатства къ попранію власти и испорченности нравовъ, пока, такимъ образомъ, сама подготовляя свое распаденіе, она не сдлается, наконецъ, добычею какого-нибудь тирана и, съ потерей свободы, потерявъ все драгоцнное, постепенно возвратится къ прежнему варварству.’

³²) Надъ колонной Траяна возвышается св. Петръ, а надъ колонной Аврелія — св. Павелъ.

³³) Вошло въ пословицу, что Траянъ былъ лучшій изъ римскихъ императоровъ.

³⁴) Имя и подвиги Ріенци должны быть знакомы тмъ, кто читалъ Гиббона.

³⁵) Несмотря на разграбленіе всхъ мдныхъ украшеній (за исключеніемъ кольца), на частые пожары и наводненія, ни одинъ памятникъ, одинаковой съ нимъ древности, не сохранился такъ хорошо.

³⁶) Пантеонъ сдлали хранилищемъ бюстовъ новйшихъ великихъ или, по-крайней-мр, замчательныхъ людей. Потокъ свта, который, черезъ широкое отверстіе сверху, падалъ прежде на цлый рядъ боговъ, теперь освщаетъ многочисленное собраніе смертныхъ, изъ которыхъ одинъ или два были почти боготворимы своими соотечественниками.

³⁷) Въ этой строф и въ трехъ слдующихъ говорится о римской дочери, исторія которой приходитъ на память путешественнику при посщеніи предполагаемаго мста этого происшествія, то-есть церкви святаго Николая in carcere. Впрочемъ, достоврность этой исторіи весьма сомнительна.

³⁸) Замокъ св. Ангела.

³⁹) Эта строфа и шесть слдующихъ относятся къ церкви св. Петра.

⁴⁰) Въ этой и слдующей строфахъ говорится о принцесс Шарлотт, дочери-короля англійскаго.

^4І) Принцъ саксенъ-кобургскій.

⁴²) ‘Марія Стюартъ умерла на эшафот, Елизавета — съ разбитымъ сердцемъ, Карлъ V — отшельникомъ, Лудовикъ XIV — банкротомъ въ средствахъ и слав, Кронвель — отъ ужаса, недостаётъ величайшаго: Наполеонъ живетъ въ плну. Къ этимъ монархамъ можно было бы прибавить длинный, по излишній, списокъ лицъ, одинаково знаменитыхъ и несчастныхъ.’ Байронъ.

⁴³) ‘Смерть принцессы Шарлоты была даже здсь (въ Венеціи) сильнымъ ударомъ, а Англія была ею, вроятно, потрясена до основанія. Судьба этой бдной женщины во всхъ отношеніяхъ печальна. Умереть 22-хъ лтъ отъ родовъ и, притомъ, сына, принцесс и будущей королев въ то время, когда она только-что начинала быть счастливой и наслаждаться жизнью и надеждами, которыя на неё возлагали! Мн очень жаль её во всхъ отношеніяхъ.’ Байронъ.

⁴⁴) Деревня Немя была недалеко отъ убжища Эгеріи, и — отъ тни, бросаемой на храмъ Діаны — до-сихъ-поръ сохранила названіе рощи. Неми — на разстояніи небольшой прогулки отъ удобной гостинницы Альбано.

⁴⁴) Ничего не можетъ быть прекраснй отлогостей Албанскихъ горъ, съ возвышеннйшей точки которыхъ — изъ монастыря, бывшаго храма Юпитера — видно всё, что описано въ этой строф.

⁴⁵) Arma virumque, и т. д. (‘Энеида’ Виргилія).

⁴⁶) Горацій.

ЧАЙЛЬДЪ-ГАРОЛЬДЪ.

1. Д. Минаева. (Чайльдъ-Гарольдъ, поэма Байрона.) ‘Русское Слово’, 1864, NoNo 1, 3, 5 и 10, отд. I, стр. 79, 1, 86 и 213. Переводъ напечатанъ въ исправленномъ и дополненномъ вид, съ пріобщеніемъ предисловія и примчаній въ изданіи Н. В. Гербеля ‘Байронъ въ перевод русскихъ поэтовъ’. Здсь переводъ напечатавъ въ исправленномъ вид.

Кром этого полнаго перевода ‘Чайльдъ-Гарольда’, мы имемъ ещё тридцать-шесть отрывковъ ‘изъ названной поэмы, не считая двухъ отрывковъ, помщённыхъ г. Минаевымъ, до напечатанія полнаго своего перевода, въ газет ‘Русь’ (1864, No 2, стр. 27) и въ ‘Модномъ Магазин’ (1864, No 19, стр. 289).

2. К. Батюшкова. (Элегія, безъ означенія, что переводъ изъ Байрона.) ‘Сочиненія въ Проз и Стихахъ К. Батюшкова’, 1834, ч. II, стр. 74. Перепечатана во всхъ послдующихъ изданіяхъ его сочиненій. Пснь IV, строфа 178.

Есть наслажденіе и въ дикости лсовъ,

Есть радость на приморскомъ брег

И есть гармонія въ семъ говор валовъ,

Дробящихся въ пустынномъ бг.

Я ближняго люблю — по ты природа-мать,

Для сердца ты всего дороже!

Съ тобой, владычица, привыкъ я забывать

И то, чмъ былъ, какъ былъ моложе,

И то, чмъ нын сталъ подъ холодомъ годовъ,

Тобою въ чувствахъ оживаю,

Ихъ выразить душа не знаетъ стройныхъ словъ,

И какъ молчать о нихъ — но знаю.

К. Батюшковъ.

3. А. Пушкина. (Элегія, безъ означенія, что подражаніе Байрону.) ‘Сынъ Отечества’, 1820, ч. 66, No 46, стр. 271. Перепечатана во всхъ изданіяхъ ‘Сочиненій А. Пушкина’.

Погасло дневное свтило,

На море синее вечерній палъ туманъ.

Шуми, шуми, послушное втрило,

Волнуйся подо мной угрюмый океанъ!

Я вижу берегъ отдаленный,

Земли полуденной волшебные края:

Съ волненьемъ и тоской туда стремлюся я,

Воспоминаньемъ упоённый —

И чувствую: въ очахъ родились слёзы вновь,

Душа кипитъ и замираетъ,

Мечта знакомая вокругъ меня летаетъ,

Я вспомнилъ прежнихъ лтъ безумную любовь,

И всё, чмъ я страдалъ, и всё, что сердцу мило,

Желаній и надеждъ томительный обманъ…

Шуми, шуми, послушное втрило,

Волнуйся подо мной угрюмый океанъ!

Лети, корабль, неси меня къ предламъ дальнимъ,

По грозной прихоти обманчивыхъ морей,

Но только не къ брегамъ печальнымъ

Туманной родины моей,

Страны, гд пламенемъ страстей

Впервые чувства разгорались,

Гд музы нжныя мн тайно улыбались,

Гд рано въ буряхъ отцвла

Моя потерянная младость,

Гд легкокрылая мн измнила радость

И сердце хладное страданью предала.

Искатель новыхъ впечатлній,

Я васъ бжалъ, отечески края,

Я васъ бжалъ, питомцы наслажденій,

Минутной младости минутные друзья,

И вы, наперсницы порочныхъ заблужденій,

Которымъ безъ любви я жертвовалъ собой,

Покоемъ, славою, свободой и душой —

И вы забыты мной, измнницы младыя,

Подруги тайныя моей весны златыя —

И вы забыты мной… Но прежнихъ сердца ранъ,

Глубокихъ ранъ любви, ничто не излечило…

Шуми, шуми, послушное втрило,

Волнуйся подо мной угрюмый океанъ!

А. Пушкинъ.

4. И. Козлова. (Добрая ночь, изъ Байрона) ‘Сверные Цвты’, 1825, стр.269—273. Перепечатано во всхъ изданіяхъ ‘Стихотвореній И. Козлова’. Пснь I, стансы, помщенные въ оригинал вслдъ за XIII строфою.

5. Н. Маркевича. (Веллино, изъ Байрона.) ‘Московскій Телеграфъ’. 1826 ч. VIII, отд. II, стр. 82—84. Перепечатано въ ‘Стихотвореніяхъ Н. Маркевича’ (1829, стр. 42). Пснь IV, строфы 69—72.

6. И. Козлова. (Къ морю, изъ Байрона.) ‘Стихотворенія И. Козлова’, 1828, стр.

5. Перепечатано во всхъ изданіяхъ его стихотвореній. Пснь IV, строфы 178—183.

Отрада есть во тьм лсовъ дремучихъ,

Восторгъ живётъ на дикихъ берегахъ:

Гармонія слышна въ волнахъ кипучихъ

И съ моремъ есть бесда на скалахъ.

Мн ближній милъ, но тамъ, въ моихъ мечтахъ

Что я теперь, что былъ — позабываю,

Природу я душою обнимаю,

Она милй, постичь стремлюся я.

Всё то, чему нтъ словъ, но что таить нельзя.

Теки, шуми, о море голубое!

Несмтный флотъ ничто твоимъ волнамъ,

И человкъ, губящій всё земное,

Гд твой предлъ — уже страшится самъ,

Возстанешь ты — и горе кораблямъ,

И бичъ земли, путь дерзкій означая

Бдой своей, какъ капля дождевая,

Идётъ на дно, гд скрытъ его и слдъ —

И онъ не въ саван, не въ гроб, не отптъ.

Твои поля злодй не завоюетъ:

Твои стези не для его шаговъ:

Свободно ты, лишь бездна забушуетъ,

И тотъ пропалъ, кто бъ сушу былъ готовъ

Поработить. Его до облаковъ,

Дрожащаго, съ презрньемъ ты бросаешь —

И вдругъ, рзвясь, въ пучину погружаешь,

И вопитъ онъ: ‘гд пристань!’ О гранитъ

Его ударишь ты — и вкъ онъ тамъ лежитъ.

Бросающій погибель и оковы,

Огонь и смерть изъ челюсти своей,

Рушитель силъ, левіаанъ дубовый,

Гроза твердынь, народовъ и царей —

Игрушкою бунтующихъ зыбей

И съ тмъ, кто въ нёмъ надмнно въ бой летаетъ,

Кто, бренный самъ, владть тобой мечтаетъ.

Подернуло ты пной бурныхъ водъ

Армаду гордую и трафальгарскій флотъ.

Предлъ державъ, твой берегъ измняло:

Гд Греція и Римъ и Карагенъ?

Свободный, онъ лишь волнъ твоихъ страшился,

Но, сильныхъ рабъ и жертва перемнъ,

Пришельцевъ здсь, тамъ дикихъ носитъ плнъ,

Его везд неволя утомила,

И сколько царствъ въ пустыни изсушила!

Твоя лазурь, вковъ отбросивъ тнь,

Всё та жъ: млада, чиста, какъ въ первобытный день.

Ты зеркаломъ Всесильному сіяешь,

Онъ зритъ въ теб при буряхъ образъ Свой.

Струишься ль ты, бунтуешь, иль играешь,

Гд твёрдый лёдъ и тамъ, гд пылкій зной,

Ты, океанъ, чудесенъ красотой,

Таинственный, бездонный, безконечный!

Незримаго престолъ, какъ небо, вчный,

Времёнъ, пространствъ завтный властелинъ,

Течёшь ты страшный всмъ, глубокій и одинъ.

И. Козловъ.

7. И. Козлова. (При гробниц Цециліи М., изъ Байрона.) ‘Стихотворенія И. Козлова’, 1828, стр. 40. Перепечатано во всхъ слдующихъ изданіяхъ его стихотвореній. Пснь IV, строфы 104 и 105.

8. H. Маркевича. (Элегія, изъ Байрона.) ‘Стихотворенія Н. Маркевича’, 1829, стр. 58.

9. Его же. (Idem.) Тамъ же, стр. 15. Пснь II, строфы 23—26.

10. Его же. (Озеро Ломанъ, изъ Байрона.) Тамъ же, стр. 51—57. Пснь III, строфы 85—98.

11. Его же. (Элегія, изъ Байрона.) Тамъ же стр. 10. Пснь IV, строфы 121—124.

12. Его же. (Idem.) Тамъ же, стр. 12. Пснь IV, строфы 177—179.

13. В. Щастнаго. (Умирающій гладіаторъ. Изъ IV псни Байронова ‘Чайльдъ-Гарольда’.) ‘Невскій Альманахъ’, 1830, стр. 397. Пснь IV, строфы 140 и 141.

14. А. С. (Прощальная пснь Байрона, изъ ‘Странствія Чайльдъ-Гарольда’.) ‘Встникъ Европы’, 1830, No 4, стр. 267—270. Пснь I, стансы, помщённыя въ оригинал вслдъ за XIII строфою.

15. Трилуннаго. (Море, подражаніе Байрону.) ‘Альціона’, 1831, отд. II, стр. 46. Пснь IV, строфы 178—183.

16. П.Чижова. (Прощаніе Чяйльдъ-Гарольда, изъ лорда Байрона). ‘Литературныя Прибавленія въ Русскому Инвалиду’, 1831. No 47, стр. 366. Пснь I, стансы, помщённыя въ оригинал посл 13 строфы.

17. В. Любичъ-Романовича. (Къ Клитумну, изъ Байрона.) ‘Стихотворенія В. Романовича’, 1832, стр. 100. Пснь IV, строфа 66.

18. Его же. (Леманъ, изъ Байрона.) Тамъ же, стр. 131—138. Пснь III, строфы 85—98.

19. Его же. (Пантеонъ, изъ Байрона.) Тамъ же, стр. 94—96. Пснь IV, строфы 146 и 147.

20. Его же. (Колизей, изъ Байрона.) Тамъ же, стр. 97—99. Пснь IV, строфы 128—131.

21. И. Козлова. (Отрывокъ изъ IV псни ‘Чайльдъ-Гарольда’.) ‘Библіотека для Чтенія’, 1834, т. VII, М 12, отд. I, стр. 120—123. Перепечатанъ во всхъ послдующихъ изданіяхъ, ‘Стихотвореній И. Козлова’. Пснь IV, строфы 130—137.

22. И. Гогніева. (Прощаніе Байрона съ дочерью. Изъ ‘Чайльдъ-Гарольда’.) ‘Литературныя Прибавленія въ Русскому Инвалиду’, 1834, No 58, стр. 463. Пснь III, строфы 1—1.

23. ***. (Изъ ‘Чайльдъ-Гарольда’.) ‘Галатея’, 1839, ч. V, 36, стр. 29—31.

24. К. Павловой. (Аполлонъ Бельведерскій. Отрывокъ изъ Байрона.) ‘Москвитянинъ’, 1841, ч. VI, No 12, отд. I, стр. 294. Пснь IV, строфы 161 и 163.

25. М. Лермонтова. (Умирающій гладіаторъ, безъ означенія, что подражаніе Байрону.) ‘ОтечественныяЗаписки’, 1842, т. 21, No 4, отд. I, стр. 378. Перепечатано во всхъ изданіихъ ‘Сочиненій М. Ю. Лермонтова’. Пснь IV, строфы 140 и 141.

Ликуетъ буйный Римъ. Торжественно гремитъ

Рукоплесканьями широкая арена…

А онъ?— пронзённый въ грудь, безмолвно онъ лежитъ,

Во прах и крови скользятъ его колна…

И молитъ жалости напрасно мутный взоръ:

Надменный временщикъ и льстецъ его, сенаторъ

Внчаютъ похвалой побду и позоръ…

Что яростной толп сраженный гладіаторъ?

Онъ презрнъ и забытъ, освистанный актёръ!

И кровь его течётъ — послднія мгновенья

Мелькаютъ — близокъ часъ… Вотъ лучъ воображенья

Сверкнулъ въ его душ: предъ нимъ шумитъ Дунай

И родина цвтётъ — свободной жизни край,

Онъ видитъ кругъ семьи, оставленный для брани,

Отца, простёршаго нмющія длани,

Зовущаго въ себ опору дряхлыхъ дней…

Дтей играющихъ — возлюбленныхъ дтей:

Вс ждутъ его назадъ съ добычею и славой.

Напрасно: жалкій рабъ, онъ палъ, какъ зврь лсной,

Безчувственной толпы минутною забавой…

‘Прости, развратный Римъ!— прости, о край родной!’

М. Лермонтовъ.

26. А. Бржескаго. (Изъ ‘Чайльдъ-Гарольда’.) ‘Иллюстрація’, 1846, T. III, o 36, стр. 577. Пснь I, стансы, помщённыя въ оригинал вслдъ за 13 строфою.

27. Н. Берга. (Гладіаторъ, изъ Байрона.) ‘Москвитянинъ’, 1850, ч. I, No 2, отд. I, стр. 185, Пснь IV, строфы 140 и 141.

28. K. Картамышева. (Венеція, изъ Байрона.) ‘Москвитянинъ’, 1851, ч. III, No 9 и 10, отд. I, стр. 53. Пснь IV, строфа 3.

29. Н. Грекова. (Море, изъ Байрона.) ‘Отечественныя Записки’, 1854, т. 97, No 12, отд. 1, стр. 216. Перепечатано въ ‘Стихотвореніяхъ Н. П. Грекова’ (1860, стр. 25).

30. П. Попова. (Прощаніе Чайльдъ-Гарольда, изъ Байрона.) ‘Ярославскія Губернскія Вдомости’, 1859, часть неофиціальная, No 39, стр. 289. Пснь I, стансы, помщённыя въ оригинал посл 13 строфы.

31. М. Михайлова. (Изъ ‘Чайльдъ-Гарольда’.) ‘Современникъ’, 1860, т. 83, No 10, отд. I, стр. 639—642. Перепечатано въ ‘Стихотвореніяхъ М. Михайлова’ (1862, стр. 28—31) Пснь I, стансы, помщенныя въ оригинал вслдъ за 13 строфою.

Прости, прости мой край родной!

Ты тонешь въ лон водъ.

Ревётъ подъ втромъ валъ морской,

Свой крикъ мн чайка шлётъ.

На западъ, солнцу по пути,

Плыву во тьм ночной.

Да будетъ тихъ твой сонъ! прости,

Прости мой край родной!

Не долго ждать: гоня туманъ,

Взойдётъ и день опять.

Увижу небо, океанъ:

Отчизны не видать,

Заглохнетъ замокъ мой родной,

Травою заростётъ

Широкій дворъ: подниметъ вой

Собака у воротъ.

Малютка, пажъ мой! ты въ слезахъ.

Скажи мн, что съ тобой?

Иль на тебя наводитъ страхъ

Шумъ волнъ и втра вой?

Корабль мой новъ — не плачь, мой пажъ!

Онъ цлъ и невредимъ.

Въ полёт быстрый соколъ нашъ

Едва-ль поспоритъ съ нимъ.

‘Пусть воетъ втеръ, плещетъ палъ —

Не всё-ли мн равно?

Не страхъ, сэръ Чайльдъ, мн сердце сжалъ

Оно тоской полно.

Вдь я отца оставилъ тамъ,

Оставилъ мать въ слезахъ.

Одно прибжище мн — къ вамъ

Да къ Богу въ небесахъ.

‘Отецъ какъ сталъ благословлять,

Былъ твёрдъ въ прощальный часъ,

Но долго будетъ плакать мать,

Не осушая глазъ.’

Горюй, горюй, малютка мой!

Понятна грусть твоя…

И будь я чистъ, какъ ты, душой,

Заплакалъ бы и я!

А ты, мой йоменъ, что притихъ?

Что такъ поникъ челомъ?

Боишься непогодъ морскихъ,

Иль встрчи со врагомъ?

‘Сэръ Чайльдъ, ни смерть мн не страшна

Ни штормъ, ни врагъ, ни даль,

Но дома у меня жена:

Её, дтей мн жаль!

‘Хоть и въ родимой сторон,

А всё жъ она — одна,

Какъ спросятъ дти обо мн,

Что скажетъ имъ она?’

Довольно, другъ! ты правъ, ты правъ

Понятная печаль!

А я?— суровъ и дикъ мой нравъ:

Смясь, я ду въ даль.

Слезамъ лукавыхъ женскихъ глазъ

Давно не врю я:

Я знаю, ихъ другой какъ разъ

Осушитъ безъ меня!

Въ грядущемъ — ничего искать

Въ прошедшемъ — всё мертво.

Больнй всего, что покидать

Не жаль мн ничего.

И вотъ среди пучинъ морскихъ

Одинъ остался я…

И что жалть мн о другихъ?

Чужда имъ жизнь моя.

Собака разв… да и та

Повоетъ день-другоГі,

А тамъ — была бы лишь сыта —

Такъ я и ей чужой.

Корабль мой — пусть тяжелъ мой путь

Въ сырой и бурной мгл —

Неси меня куда-нибудь,

Лишь не къ родной земл!

Привтъ вамъ, тёмные валы!

И вамъ, въ конц пути,

Привтъ, пустыни и скалы!

Родной мой край, прости!

М. Михайловъ.

32. Л. Мея. (Изъ ‘Чайльдъ-Гарольда’. ‘Сынъ Отечества’, 1860, No 11, стр. 281. Перепечатано въ ‘Сочиненіяхъ Л. А. Мея’ (1863, ч. III, стр. 177—179). Эти стансы были написаны первоначально Байрономъ для первой псни ‘Чайльдъ-Гарольда’, но, впослдствіи, замнены имъ другими, слдующими за 84 строфой той же псни.

33. Н. Берга. (Безъ заглавія, но съ означеніемъ, что подражаніе Байрону.) ‘Наше Время’, 1861, No 26, стр. 443. Пснь IV, строфы 178—183.

34. А. Григорьева. (Странствіе Чайльдъ Гарольда. Романъ въ стихахъ лорда Байрона.) ‘Время’, 1862, No 7, отд. I, стр. 183—216. Вся первая пснь.

35. Л. Мея. (Отрывокъ изъ ‘Чайльдъ-Гарольда’ Байрона.) ‘Модный Магазинъ’, 1865, No 8, стр. 113. Пснь I, стансы, помщённыя въ оригинал вслдъ за 13 строфой.

Прости, прости, мой край родной!

Къ волнахъ ты черезъ мигъ

Исчезнешь… Чу? ревётъ прибой!

Чу? бурной чайки крикъ!

На западъ съ солнцемъ мы летимъ

По влажному пути,

Оно склонилось: вмст съ нимъ,

На эту ночь прости:

Нтъ! по утру взойдётъ оно,

Блеснётъ съ небесъ опять,

Опять его увижу, но

Тебя мн не видать…

Мой замокъ пустъ, очагъ потухъ,

Мой дворъ травой поросъ,

И у воротъ, какъ ночи духъ,

Завылъ мой врный пёсъ.

Ко мн, малютка-пажъ: о чёмъ

Ты слёзы льёшь ркой?

Иль страшно въ мор, коль кругомъ

Волны и бури вой?

Не плачь, не бойся ничего:

Корабль нашъ крпче сказъ

И быстръ — на-врядъ ли бы его

Мой соколъ обогналъ.

‘Пусть воютъ буря и волна:

Ихъ не боюся я,

Но лютой скорбію полна,

Сэръ Чайльдъ, душа моя:

Съ отцомъ моимъ, съ родимой я

На долго разлучёнъ,

Безъ нихъ опора и друзья

Мн — только ты да Онъ.

‘Отецъ меня благословилъ

И не заплакалъ… Мать…

Нтъ! у нея не станетъ силъ

Съ тоскою совладать!…’

Довольно, мой малютка! Ахъ!

Хоть разъ орошено

Будь сердце мн въ такихъ слезахъ —

Не высохло-бъ оно…

Ко мн, оруженосецъ мой!

Что блденъ и унылъ?

Тебя съ французомъ грозный бой

И смерти страхъ смутилъ?

‘Сэръ Чайльдъ! поврь: не страшны мн

Ни бой, ни смерть пока,

Но съ каждой мыслью о жен

Блднй моя щека.

‘Надъ самымъ озеромъ жена,

Близь твоего дворца,

Живётъ съ дтьми… Что имъ она

Отвтитъ про отца?’

Довольно! сердцемъ я понять

Готовъ твою печаль,

Но мн… мн сёмью покидать

Едва-ли было-бъ жаль…

Л. Мей.

36. Д. Михайловскаго. (На развалинахъ Колизея. Изъ ‘Чайльдъ-Гарольда’ Байрона.) ‘Отечественныя Записки’, 1868, т. CLXXVII, No 3, отд. I, стр. 147. Пснь 1V, строфы 130—141.

О, Время, ты, что красоты внецъ

Развалинамъ даёшь! о, добрый геній,

Единый врачъ истерзанныхъ сердецъ

И- исправитель нашихъ заблужденій!

Ты, пробный камень честности людской,

Любви и дружбы искренней и ложной,

Единственный мудрецъ, судья святой,

Творящій судъ правдивый, непреложный!—

Хоть иногда и долго, долго ждётъ

Своей поры и мзда твоя и кара —

О, Время-мститель! отъ твоихъ щедротъ

Молю теперь единственнаго дара.

Среди руинъ, гд ты гигантскій храмъ

И свой алтарь воздвигло разрушенью,

Гд жертвъ твоихъ курится фиміамъ —

И моему дай мсто приношенью.

Мои дары — руины прошлыхъ лтъ,

Не многихъ, но отмченныхъ судьбою,

Не внемли мн, когда напрасно свтъ

Я оскорблялъ и чорствъ я былъ душою,

Но если я призрнье сохранилъ

Къ врагамъ что такъ противъ меня возстали —

Ужель свой крестъ напрасно я носилъ,

И не придётъ для нихъ пора печали?

О ты, что свой правдивый счётъ ведёшь,

Гд всякая записана обида,

И карой за неправду воздаёшь,

Столь чтимая у древнихъ Немезида!—

Ты, по чьему велнію толпой

Изъ тартара вс фуріи стеклися

И подняли вокругъ Ореста вой

О мщеніи — тебя зову, проснися!

Здсь, на руинахъ царства твоего,

Тебя теперь изъ праха вызываю…

Иль ты не слышишь вопля моего?—

Но встанешь ты, я твёрдо уповаю.

Я не скажу, что я за грхъ отцовъ,

Или за свои, не долженъ поплатиться,

И рану я выдерживать готовъ,

Которая въ груди моей дымится.

Когда-бъ её нанёсъ мн правый мечъ,

Когда-бъ я зналъ за что я такъ страдаю.

Теноръ же кровь моя не будетъ течь!

Её теб отнын посвящаю!

Ты отомстишь — д.тя мщенья время есть,

Когда карать неправду ты возьмёшься

Хотя бъ я самъ и позабылъ про месть,

Хотя бъ я спалъ — ты за меня проснёшься.

И если вдругъ раздался голосъ мой,

То вызванъ онъ не пыткою страданья:

Видалъ ли кто, чтобъ гордой головой

Я поникалъ въ минуту испытанья?

Но памятникъ хочу въ моихъ стихахъ

Я по себ оставить, пусть истлетъ

Въ могил мой давно забытый прахъ,

Но никакой ихъ втеръ не разветъ,

Значеніе пророческое ихъ,

Когда-нибудь для мира объяснится,

Придётъ пора — и на людей мой стихъ,

Какъ громъ изъ тучъ, проклятьемъ разразится.

Проклятіемъ — прощенье будетъ. Мн ль —

О мать-земля, о небо, къ вамъ взываю!—

Мн ль нечего прощать? и неужель

Въ борьб съ своей судьбой я не страдаю?

Или мой мозгъ не высохъ оттого?

Иль люди жизнь мою не отравили,

Не растерзали сердца моего

И клеветой меня не заклеймили?

И если я въ отчаянье не впалъ

Такъ потому что противъ бдъ гнетущихъ

Природа мн дала не тотъ закалъ,

Что у людей, вокругъ меня живущихъ.

Я-ль не знавалъ житейской суеты,

Отъ крупныхъ золъ до хитрости ничтожной.

Отъ громкаго хуленья клеветы

До шепота измны осторожной

Тхъ низкихъ душъ, которыхъ тонкій адъ

Невидимо вредитъ своей отравой,

И чей прямой, невидимому, взглядъ

Исполненъ лжи и хитрости лукавой,

Такъ холодна, такъ сдержанна ихъ рчь,

Безмолвно лгутъ они открытымъ взоромъ,

Лишь вздохъ порой, или пожатье течь

Ихъ выдаётъ нмымъ своимъ укоромъ.

Но вдь я жилъ, и не напрасно жилъ,

Мой умъ свою утратить можетъ силу,

Огонь, что кровь мою животворилъ.

Погаснетъ, и я самъ сойду въ могилу:

Но нчто есть въ груди моей, чего

Не истребитъ ни время, ни страданье,

Пусть я умру, но будетъ жить его

Незримое, безсмертное дыханье:

Какъ арія забытая пвца,

Она порой смутитъ ихъ духъ волненьемъ,

Расплавитъ ихъ желзныя сердца

И душу ихъ наполнитъ сожалньемъ.

Теперь конецъ. Привтствую тебя

Могущество безъ наименованья,

И безъ границъ! Полночный часъ любя,

Ты бродишь здсь, средь мёртваго молчанья…

Тамъ твой пріютъ, тамъ твой любимый домъ.

Гд высятся оставленныя стны,

Какъ мантіей, покрытыя плющёмъ.

И ты царить средь величавой сцены,

Давая ей тотъ смыслъ, тотъ духъ живой,

Что кажется, какъ-будто мы, незримо,

Участвуемъ взволнованной душой

Въ длахъ вковъ, давно мелькнувшихъ мимо.

Здсь шумъ толпы арену волновалъ,

При зрлищ кроваваго сраженья,

То бурею восторженныхъ похвалъ,

То ропотомъ невнятнымъ сожалнья.

Изъ-за чего жь тутъ рзались рабы

И погибалъ несчастный гладіаторъ?

Чернь тшилась позоромъ ихъ борьбы,

И тшился жестокій императоръ?

Такъ чтожь? не все-ль равно, гд люди мрутъ?

Арены кругъ и славной битвы поле —

Лишь разныя дв сцены, гд гніютъ

Главнйшіе актёры ихъ — не бол…

Боецъ лежитъ, смертельно пораженъ,

Опершись на слабющія руки.

Не жить ему, но мужественно онъ

Выноситъ боль своей предсмертной муки.

И падаетъ изъ раны тяжело,

По капл, такъ-какъ дождь передъ грозою,

Густая кровь, и блдное чело

Склоняется всё ниже надъ землёю…

Въ безуміи восторга своего

Толпа шумитъ, и, въ изступленьи докомъ,

Привтствуетъ соперника его

Безжалостнымъ, безчеловчнымъ кликомъ.

Онъ слышалъ всё, но кликамъ не внималъ,

Не думалъ онъ о жизни угасавшей,

И мутныхъ глазъ своихъ не обращалъ

Къ толп, вокругъ безумно ликовавшей,

Нтъ, взоръ его былъ съ сердцемъ вмст тамъ,

У хижины на берегу Дуная,

Гд бгали безпечно по полямъ

Его малютки, весело играя,

И тамъ ихъ мать… Но гд же ихъ отецъ?

Зарзанъ онъ для развлеченья Рима!

О, готы! что жь? возстаньте наконецъ

Пусть будетъ месть грозна, неумолима!

Д. Михаловскій.

37. И. Гольцъ-Миллера. (Прощаніе Чайльдъ-Гарольда, изъ Байрона.) ‘Встникъ Европы’, 1871, No 5, отд. I, стр. 343.

38. Д. Михаловскаго. (Океанъ, изъ Чайльдъ-Гарольда, Байрона.) ‘Иностранные поэты въ перевод Д. Л. Михаловскаго’ ст. 18. Пснь IV, строфы 179—183.

Читайте также: