Николай Черняев
Николай Черняев
‘БУРЯ’
‘БУРЯ’
‘Буря’, Черняев Николай Иванович, Год: 1900
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Пушкинист: Сборник Пушкинской комиссии ИМЛИ им. А. М. Горького. Вып. 1
М., ‘Современник’, 1989.
Ты видел деву на скале
В одежде белой над волнами,
Когда, бушуя в бурной мгле,
Играло море с берегами,
Когда луч молний озарял
Ее всечасно блеском алым,
И ветер бился и летал
С ее летучим покрывалом?
Прекрасно море в бурной мгле
И небо в блестках без лазури,
Но верь мне: дева на скале
Прекрасней волн, небес и бури.
Это чудное стихотворение, изумительное по красоте, пластичности, законченности и сжатости, было написано Пушкиным в 1825 году и появилось впервые в No 2-м ‘Московского Вестника’ за 1827 год. Оно было, вероятно, навеяно крымскими воспоминаниями и воспоминаниями о M. H. Раевской. Очень может быть поэтому, что ‘Буря’ имела для Пушкина в значительной степени, если так можно выразиться, личное значение. Тем не менее, она представляет, как и большая часть его стихотворений, общечеловеческий интерес, ибо заключает в себе глубокую и прекрасно выраженную поэтическую мысль. Какую же именно?
У Лермонтова, в ‘Княжне Мэри’, в дневнике Печорина под 16 мая, читаем:
‘Возвратясь домой, я сел верхом и поскакал в степь. Я люблю скакать на горячей лошади по высокой траве и против пустынного ветра, с жадностью глотаю я благовонный воздух и устремляю взоры в синюю даль, стараясь уловить туманные очерки предметов, которые ежеминутно становятся все яснее и яснее. Какая бы горесть ни лежала на сердце, какое бы беспокойство ни томило мысль — все в минуту рассеятся, на душе станет легко, усталость тела победит тревогу ума. Нет женского взора,- которого бы я не забыл при виде голубого неба или внимая шуму потока, падающего с утеса на утес’.
Другое мировоззрение сказывается в ‘Буре’ Пушкина. Великий поэт любил природу и понимал ее таинственный язык, но он любил людей гораздо больше природы. Он живо чувствовал красоту моря и неба, но выше всего он ставил красоту человеческую. ‘Бурю’ можно толковать так: нет и не может быть ничего прекраснее любимой женщины. Но этой пьесе можно дать и более широкое толкование: прекрасен Божий мир, но всего прекраснее в нем человек и женщина, как венец творения. В ‘Буре’, как и в целом ряде других произведений, Пушкин является певцом красоты и высокого достоинства человеческой природы.
Несколько лет спустя после того как была написана ‘Буря’, Пушкин советовал А. О. Смирновой читать Паскаля и при этом сказал: ‘Это величайший мыслитель, которому не встречаем равного во Франции со времени Абеляра, и ее величайший гений во всех отношениях. Он проник в душу и в мысль человека, в ее глубины и ее соотношения с невидимым. Он говорил, что человек не более как тростинка, слабейшая из тварей, которую жало скорпиона может убить. Только скорпион не знает, что он убивает, а человек знает, что его убивает. Человек — тростинка, но тростинка, которая мыслит’.
Раз как-то А. О. Смирнова застала Пушкина вскоре после его женитьбы за чтением Платона. Пушкин сказал ей: ‘Почему он желал изгнать искусство из своей республики? Это не логично… Он говорит, что красота есть блеск истины, я прибавляю к этому, что красота должна быть и блеском добра. Я покажу вам заметку одного неоплатоника, не помню его имени, который говорит: красота, истина, симметрия есть выражение Верховного Существа. Жуковский дал мне это определение. Но платоники не сумели осуществить прекрасного, которое есть добро в действиях, они только мечтали об осуществлении его. Только христианство осуществило этот союз. Совершенная красота есть, чтобы выразиться одним словом,— гармония, а что может быть светлее, что, может быть величественнее гармонии? Жуковский прав, говоря, что красота ужасного есть богохульство’ (Записки А. О. Смирновой, I, 177 и 180).
Эти слова могут быть приведены как прекрасный комментарий к ‘Буре’, помогающий выяснению ее идеи.
‘Буря’ принадлежит к числу не только грациознейших, но и глубокомысленнейших созданий Пушкина. В ее двенадцати стихах отражается стройное и светлое миросозерцание, проникнутое уважением к высокому достоинству человеческой природы, напоминающим слова псалмопевца и принца Гамлета. ‘Не многим Ты (Бог) умалил его (человека) перед ангелами, славою и честью увенчал его,— говорит царь Давид (Псалтирь, VIII). ‘Какое образцовое созданье человек!.. Как значителен и чудесен в образе и движениях! В делах подобен ангелу, в понятии — Богу! Краса мира! Венец всего живого!’ — говорит Гамлет (II, 2). Та же мысль выражена и в ‘Буре’ путем сопоставления человеческой красоты с красотою неба и моря, ежеминутно озаряемых в бурной мгле алым блеском молний.