СОЧИНЕНІЯ
П. И. ЯКУШКИНА
Изданіе Вл. Михневича.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1884.
БУНТЫ НА РУСИ.
ОЧЕРКЪ ПЕРВЫЙ.
Бунты на Руси, Якушкин Павел Иванович, Год: 1866
Время на прочтение: 35 минут(ы)
Отъ недоразумній часто изъ ничтожнаго случая выростамъ страшное дло, отъ непониманія дла часто важное кажется ничтожнымъ.
Мы съ народомъ въ настоящее время живемъ такъ, какъ въ повсти ‘Гайка’ Людмила съ матерью: мы очень любимъ народъ, только не хотимъ изучать его нуждъ, а, сидя въ кабинет, сочиняемъ его истинныя потребности, народъ, въ свою очередь, не понимая нашихъ гуманныхъ началъ, смотритъ на насъ недоврчиво. Еще надо прибавить, что мы даемъ всему видъ таинственности и все скрываемъ отъ народа, даже то, что напечатано въ газетахъ, поэтому народъ вритъ всему, что ему скажетъ какой нибудь пройдоха подъячій, бглый солдатъ, и ничему не вритъ, что ему скажетъ помщикъ или какой нибудь начальникъ {Разумется, когда начальникъ скажетъ, что объявленъ наборъ, какъ не поврить!.. Авт.}. Онъ подозрваетъ, что по большей части бываетъ и справедливо, что ему не все сказано и что самая суть дла не объявлена, за толкованіями дло не станетъ: найдется прозжій, прохожій изъ ихняго же брата, которому, равно какъ и далевскому матросу, объясняющему причину втровъ, совстно чего бы то ни было не знать, и тотъ ему толкуетъ, какъ ему хочется.
Въ особенности народъ туго вритъ во вс улучшенія, придуманныя образованными людьми. Вотъ случай, изъ котораго видно, какъ смотритъ народъ на придуманныя улучшенія.
Прізжаетъ одинъ господинъ, сдлавшій улучшенія въ своихъ деревняхъ, въ одну изъ улучшенныхъ своихъ деревень. Была собрана сходка.
— Ну братцы, каково поживаете? спросилъ господинъ у собравшейся сходки.
— Спасибо, батюшка! по твоей милости живемъ — слава Богу! отвчали изъ сходки.
— А когда, старики, было лучше жить, теперь, или прежде? При мн или до меня?
— До тебя, батюшка, какіе порядки были? Никакихъ порядковъ не было! Какъ пошли новые порядки, пошла и жизнь новая — не въ примръ лучше прежней! Спасибо твоей милости за порядки!
— Живите, братцы, хорошенько: теперь жить хорошо, будете жить хорошо, сдлаю еще лучше!
Вдругъ вс въ ноги.
— Батюшка! не длай лучше, и теперь такъ хорошо, что жизнь коротка, сдлаешь лучше — просто жить нельзя будетъ!..
Господинъ, какъ видно, старался сдлать лучше и сознавалъ, что онъ сдлалъ лучше, а на дл вышло, что для лучшаго — жизнь коротка!
Мужикъ ршительно не вритъ ни во что, что выдумано образованными, на все смотритъ съ недовріемъ, не вритъ даже въ самое, невидимому, неважное, напримръ — въ переименованіе. Въ Курской губерніи лтъ десять тому назадъ было ужасное происшествіе: государственные крестьяне захотли быть по прежнему однодворцами, а какъ на Руси нтъ просто однодворцевъ, а есть, какъ они отъ кого-то слышали, западные однодворцы, то и они захотли быть западными однодворцами. На ихъ бду въ то время въ Курской губерніи былъ петербургскій баринъ, который похалъ усмиритъ бунтъ. Что это былъ за бунтъ, можно понять изъ того, что ремонтеръ, прозжавшій съ ремонтными лошадьми чрезъ бунтующееся село, взялъ тамъ овса, сна, подводы, за что отъ него никто не хотлъ брать ни копйки, и только въ город онъ узналъ, что онъ ночевалъ у бунтовщиковъ.
Петербургскій баринъ пріхалъ для усмиренія въ бунтовщикамъ, приказалъ священнику отслужить обдню, посл которой сказать приличную рчь, а посл обдни веллъ у церкви собраться сходк. Священникъ отслужилъ обдню, сказалъ рчь и петербургскій баринъ сталъ на паперти разсуждать о чемъ-то съ бабами,— мужиковъ въ церкви не было, они вс были на сходк.
— Знать дло съ бабами толковать! крикнули изъ сходки, собравшейся по приказу у церкви:— ты иди на міръ да и толкуй!
Господинъ этотъ растерялся. Народъ захохоталъ, господинъ еще больше сконфузился — народъ еще больше хохотать, господинъ, не сказавъ ни одного слова, ухалъ и приказалъ прислать солдатъ для усмиренія бунта.
Пріхали солдаты и пріхалъ губернаторъ.
— Что вы буяните? крякнулъ губернаторъ на собравшійся народъ, стоявшій безъ шапокъ.
— Нтъ, батюшка, буянства за нами никакого нтъ! отвчали изъ толпы.
— Какъ не буяните! чмъ вы хотите быть?
— Западными однодворцами, батюшка!
— А знаете, что такое западные однодворцы?
— Нтъ, не знаемъ, батюшка…
— Такъ я вамъ разскажу: сперва были все однодворцы, на запад однодворцы и взбунтовались. Царь захотлъ отмтить небунтовщиковъ и назвалъ ихъ своими крестьянами, государевыми крестьянами, а бунтовщикамъ сказалъ: — оставайтесь вы западными однодворцами! Такъ вы хотите называться бунтовщиками?
— Нтъ батюшка, не хотимъ!
— Такъ вы согласны, братцы, называться государственными крестьянами?
— Нтъ, не согласны, отвчалъ одинъ крестьянинъ изъ толпы.
— Высчь его! крикнулъ губернаторъ.
Его наказали.
— А вы согласны? спросилъ опять губернаторъ, когда кончилось наказаніе.
— Вс согласны!
— Попа!
Пришелъ попъ, привелъ всхъ въ присяг, бунтъ былъ усмиренъ, но тмъ не мене экзекуція или, какъ мужики называютъ, скуція была поставлена.
Еще надо прибавить, что при всхъ начинаніяхъ, въ которыхъ народъ видитъ свою прямую выгоду, онъ не вритъ въ хорошій конецъ, такъ, въ настоящее время, когда ршается великій крестьянскій вопросъ, мужики, ршительно ничего не зная, что длается, по своему разсуждаютъ: ‘Толковали, толковали, что слобода будетъ, а теперь, говорятъ, въ сипацу загоняютъ!’ Сипаца по нашему не хорошее слово, а эмансипація — настоящее дло!…
Кром недоврія къ образованному классу, поводомъ къ такъ называемымъ бунтамъ часто служитъ непониманіе, незнаніе своихъ правъ въ настоящее время. Прочитайте въ ‘Русской Бесд’ статью Иванищева: вы увидите, какъ была сильна сходка очень недавно. Сходки никакихъ указомъ никакихъ правъ не лишали, напротивъ, народъ всячески хотятъ уврить, что права ихъ расширены. Почему же народъ долженъ знать, что міръ не можетъ теперь длать того, что длалъ прежде? Часто міръ длаетъ постановленіе, по его мннію, совершенно законное, а оно признается противозаконнымъ, а постановившіе — бунтовщиками.
П. И. Мельниковъ мн разсказывалъ, что крестьяне одной деревни разъ послали своему барину доносъ на своего старосту, который былъ назначенъ не отъ міра, а помщикомъ. Помщикъ, получая хорошій оброкъ съ крестьянъ и постоянно исправно, не обратилъ никакого вниманія на этотъ доносъ. Какъ только узнали объ этомъ крестьяне — собрали сходку, на которой было положено сосчитать старосту и донести барину, сколько онъ укралъ, т. е. сколько лишняго перебралъ и утаилъ отъ барина, а что онъ воровалъ, въ этомъ не могло быть для крестьянъ никакого сомннія. Но бодливой коров Богъ рогъ не даетъ, такъ и этимъ мужикамъ не удалось ничего сдлать: староста написалъ, что мужики бунтуютъ, а баринъ просилъ начальство усмирить бунтъ, ну, разумется, и усмирили…
Но, по моему мннію, если приговоры сходки не ладятъ иногда съ существующими нын законами, то не слдуетъ забывать, что простой человкъ и теперь еще не отвыкъ смотрть на сходку такъ, какъ смотрлъ на нее въ старину.
Разскажу еще одинъ подобный случай.
Это было въ Нижегородской губерніи, лтъ сорокъ назадъ, еще до основанія министерства государственныхъ имуществъ. Въ то время нсколько десятковъ тысячъ душъ было приписано къ казенному конному заводу, и надъ этими крестьянами былъ поставленъ офицеръ — начальникъ, и его крестьяне очень любили: онъ ихъ не притснялъ и по судамъ не волочилъ (а второе, по мннію крестьянъ, еще лучше перваго). Одинъ разъ къ нему привели крестьяне мужика той же деревни, въ которой жили и сани, и объявили, что приведенный мужикъ укралъ у одного изъ нихъ лошадь. Тотъ, по обыкновенію, отвчалъ: (‘Знать не знаю, вдать не вдаю’. Но улики были такъ сильны, что начальникъ ему прямо сказалъ:
— Признаешься — за лошадь заплатишь, я тебя выску, а какъ большая вина, то и больно выску, а не признаешься — отдамъ подъ судъ: изо всего видно, что ты укралъ лошадь, тебя подъ плети подведутъ. Теперь я все сказалъ: какъ знаешь — такъ и длай.
Тотъ, подумавши, повинился, заплатилъ за лошадь и былъ наказанъ.
Деревня была зажиточная и ни у одного изъ крестьянъ ни воровъ, ни плутовъ въ роду не было, а потому вс стали упрекать въ глаза этого мужика воромъ. А какъ есть и еще пословица: ‘Не пойманъ, не воръ’, то онъ захотлъ избавиться отъ нареканія доносомъ.
Вскор посл этого происшествія, пріхалъ изъ Петербурга, по словамъ крестьянъ, какой-то генералъ-ревизоръ. Когда по принятому правилу, начальникъ былъ удаленъ со сходки и ухалъ, ревизоръ спросилъ: ‘нтъ ли недовольныхъ начальникомъ?’.
— Есть! отвчалъ крестьянинъ, укравшій у сосда лошадь.
— Какая твоя претензія?
— Начальникъ меня выскъ.
— За что?
— А такъ, ни дай, ни вынеси!
— Это правда?
— Правда, какъ передъ Богомъ…
— Правда, старики? спросилъ начальникъ у крестьянъ сходки.
— Вретъ, ваше благородіе! обманываетъ тебя, батюшка! загалдила вся сходка.
— Да выскъ онъ его? спросилъ начальникъ, видя всеобщее негодованіе.
— Выскъ — что правда, то правда!
— За что?
— А вотъ за что… и было разсказано все дло, какъ было.
— Мало тебя пороли, сказалъ ревизоръ-генералъ и пошелъ обдать въ начальнику.
Ревизоръ ухалъ, не сказавъ ни слова начальнику, тмъ бы дло должно было, казалось, и кончиться, но оно едва не имло ужасныхъ послдствій.
Наши крестьянскія семейства хвалятся:
‘Что у насъ въ роду воровъ не было,
Ни воровъ, ни плутовъ, ни разбойниковъ!’
Цлыя общества хвалятся тмъ, что у нихъ воровъ отъ вку не было, а также и ябедниковъ и доносчиковъ. Мн случалось слышать нсколько разъ: ‘Ступай куда хочешь, спроси про нашу деревню: никто дурнова слова не скажетъ, это не то, что вотъ взять, Гора-Липовица: т еще за нашихъ ддовъ конокрадами слывутъ.’ Въ числ другихъ и это село, объ которомъ идетъ рчь, славилось тмъ, что въ немъ еще за ддовъ не было ни ябедниковъ, ни доносчиковъ, а потому крестьяне были возмущены доносомъ, да еще неправымъ, своего сочлена.
Передъ вечеромъ крестьяне позвали на судъ доносчика въ мірскую избу.
— У насъ отродясь доносчиковъ не было, стали они говорить:— а вотъ онъ сталъ ябедникомъ, а для того на расправу!..
Мужики придумали слдующую казнь: привязать доносчика за ноги къ перемету и зажженными лучинами колоть его, пока умретъ!.. Сказано — сдлано.
Когда стала совершаться казнь, преступникъ закричалъ благимъ матомъ и, на его счастье, староста услыхалъ его крики, прибжалъ въ избу и перерубилъ веревку, которой былъ привязанъ доносчикъ, и не медля похалъ за начальникомъ.
— Что вы, братцы, хотите длать? спрашивалъ прискакавшій, испугавшійся начальникъ. Бда будетъ!..
— За тебя, батюшка, ваше благородіе! отвчали мужики:— вдь на тебя доносилъ?!.
— За любовь спасибо, братцы, только киньте это дло: всмъ, и вамъ и мн, будетъ бда…
— Какая тутъ бда? Міръ приговорилъ: стало по правд, безъ вины не стали бы съ нимъ такого дла длать…
И начальнику большихъ трудовъ стоило убдить крестьянъ, что они подобнымъ образомъ не имютъ права наказывать…
Ничего нтъ хуже для народа, какъ совершенное незнаніе, что съ нимъ длаютъ или хотятъ длать: онъ вритъ всмъ нелпостямъ, которыя ему разскажетъ какой нибудь пройдоха, въ особенности когда это подтверждается словами какого нибудь извстнаго лица. Такъ въ прошломъ году въ рабочую пору управляющій однимъ имніемъ, заставляя крестьянъ усиленно работать, говорилъ: ‘Теперь работайте! Къ первому сентября будете вольные, тогда васъ самъ чортъ не заставитъ работать на барина!’ Поэтому не удивителенъ слдующій случай. Въ Псковской губерніи одна помщица жила постоянно въ очень хорошихъ отношеніяхъ со своими крестьянами, и никогда ни она на мужиковъ, ни мужики на нее не жаловались, только въ одинъ прекрасный день они собрали сходку, поршили, что они вольные, и послали четырехъ выборныхъ къ барын съ этимъ извстіемъ. Барын сказали о ихъ приход, и она вышла къ нимъ.
— Что вамъ надо? спросила она.
— Да къ твоей милости, отвчали т.
— Что же надо?
— Міръ прислалъ
— Зачмъ же?
— Да объявить твоей милости, что мы стали теперь вольные.
— Какъ такъ?
— Да такъ: становому указъ пришелъ сказать намъ волю.
— Что жь онъ, сказалъ вамъ волю?
— Нтъ, не сказывалъ.
— Отчегоже?
— Да такъ! Господа закупили, не во гнвъ теб будь сказано, вдь ты не такая, господа закупили, становой-то и держитъ указъ подъ сукномъ, а намъ воли не сказываетъ.
— Отъ кого-же вы это слышали?
— Солдатикъ приходилъ, такъ сказывалъ.
— Вы сами говорите, что я не изъ такихъ, которые становыхъ подкупаютъ, я сама подписала бумагу объ вол, такъ я теперь не хочу мшать вамъ: соберите сходку, позовите становаго и пусть онъ вамъ скажетъ волю, коли указъ у него есть.
— Благодаримъ покорно, матушка!
Выборные пришли на сходку, объявили, что имъ сказала барыня, и сейчасъ же послали за становымъ.
Становому врно сказали, зачмъ его зовутъ, онъ немедленно пріхалъ прямо къ сходк, не заходя въ помщиц.
— Что надо, ребята? спросилъ онъ:— зачмъ меня звали?
— Да вотъ, батюшка, твое благородіе, повсти намъ волю, окажи твою милость!
— Какъ же я это сдлаю?
— Да у тебя указъ есть про волю, ты этотъ-то указъ-то и прочитай намъ.
— Такого указа, братцы, нтъ у меня, и читать стало быть нечего!
— Какъ нту, ваше благородіе, есть: мы врно знаемъ, отвчалъ одинъ изъ толпы.
— Я же теб говорю, что нтъ: былъ бы указъ, какъ же бы я его вамъ не прочелъ, я не о двухъ головахъ!
— Да я жь теб говорю, ваше благородіе, врно — есть, отвчалъ тотъ же мужикъ.
— Такъ ты мн не вришь?
— Да какъ врить-то!..
— Ну, отойди, братъ, въ сторону!
Мужикъ, не понимая зачмъ, однако отошелъ.
— Ну, а ты вришь? спросилъ становой другаго мужика.
— Воля твоя, ваше благородіе, указъ есть!
— Отойди и ты!
Отошелъ и этотъ мужикъ, и сталъ рядомъ съ первымъ.
— И ты не вришь? спросилъ онъ третьяго.
— Есть, батюшка, указъ!
— Отойди въ сторону! Розогъ! крикнулъ становой.— Я васъ никогда не обманывалъ, а вы мн не врите!
Принесли розогъ, становой приказалъ высчь троихъ неврующихъ и ухалъ домой, не разговаривая съ прочими. Должно замтить, что онъ наказывалъ не за бунтъ, а за то только, что ему не поврили и что онъ ни до усмиренія бунта, ни посл не зазжалъ къ барын: крестьяне видли, что между ними стачки никакой не было.
Ухалъ становой, сходка послала къ барын четырехъ выборныхъ: двухъ поротыхъ, двухъ не поротыхъ.
— Что скажете? спросила ихъ барыня.
— Былъ становой, указа-то нтъ!
— Какъ нтъ?
— Да нту! Вотъ Алешка да Митька, объяснялъ выборный, указывая на двухъ товарищей: — да еще Сережка не поврили ему, становому-то, такъ тотъ ихъ выпоролъ!
— За то, что не поврили?! И больно?
— Нтъ! Коли бъ они какую грубость сдлали, а то только не поврили! Не больно: только блохъ попугалъ!
— Какъ же теперь жить станемъ? спросила выборнымъ барыня.
— Да какъ жить?! надо по старому.
— А по старому, такъ по старому.
И опять зажили по старому!
Если бы становой стать наказывать мужиковъ за бунтъ — едвали-бъ могло такъ кончиться. Да еще это вопросъ: наказалъ ли бы онъ? Пожалуй, міръ и не выдалъ бы…
А вотъ еще быть какой казусъ.
Къ одному моему пріятелю въ декабр или въ конц ноября приходитъ разъ мужикъ, его крестьянинъ, съ такою рчью:
— Знаешь, Иванъ Васильичъ, вдь къ новому году будемъ вс вольные, вотъ что!..
— Дай Богъ, отвчать Иванъ Васильичъ: — да почему же ты это знаешь?
— Слушай, стать онъ говорить полушопотомъ: — изъ Питера пришелъ указъ за семью золотыми печатями, и тотъ указъ не велно вскрывать до новаго года, а какъ новый годъ придетъ, указъ вскроютъ, вотъ и объявятъ тогда всмъ волю.
— А ежели указа такова не было, а можетъ и не будетъ?..,
— Постой, Иванъ Васильичъ! Золотыя печати не ложатъ, указъ не вскрываютъ: отъ того и зима не ложится, а все поводки.
— Ну, это хорошо, а пока такова указа не вскроютъ, живите смирно по прежнему.— Чего буянить на послдяхъ-то?..
Этого мужикамъ не могъ разсказать ни одинъ образованный человкъ, это или сочинилъ, или можетъ быть видлъ во сн человкъ близкій къ природ, которому кажется, что въ его даже обыденныхъ длахъ сама природа принимаетъ участіе.
Этотъ разговоръ не имлъ никакихъ дурныхъ послдствій: мужики ждали спокойно новаго года, а съ новымъ годомъ и зимы, новый годъ прошелъ, зимы все не дождались: все одни поводки.
Но другой случай чуть не заставалъ его поплатиться, и поступилъ онъ не такъ,— не скоро бы мотъ справиться. Онъ приказалъ насыпать обозъ, хотлъ продавать хлбъ, мужики объявили, что не хотятъ продавать хлба…
— Отчего, братцы, вы не везете хлбъ жъ городъ? спросилъ онъ мужиковъ.
— Хлбъ-то нашъ будетъ весь, отвчали ему: — такъ мы продавать не желаемъ!
— Не можетъ быть, чтобъ весь хлбъ былъ вашъ!
— Будетъ, Иванъ Васильичъ.
— Нтъ, не будетъ! и вотъ почему: кто больше хлба продаетъ мужикъ или баринъ?
— Знамое дло — баринъ! у мужика какой хлбъ: что сработалъ то и сълъ.
— И этотъ хлбъ, коли подлить, будете продавать или нтъ?
— Какая неволя продавать! Подлимъ да и разберемъ по домамъ.
— Такъ. Стало быть у господъ хлба не будетъ, имъ и продавать нечего, чмъ же города питаться будутъ, чмъ солдатъ кормить, изъ чего водку гнать?
— А что, ребята, пустяки наболтали, вправду, изъ чего водку пить, чмъ города кормить?! Прости, Иванъ Васильичъ, за нашу глупость! Хлбъ отвеземъ въ городъ.
Запрягли лошадей и повезли въ городъ барскій хлбъ.
Но такъ не всегда оканчивается: иногда отъ тупоумія нкоторыхъ господъ, эти происшествія принимаютъ грозный размръ и дло самое пустое часто ведетъ за собою раззореніе цлыхъ селъ и деревень, Я ни одно такое происшествіе, которое едва не имло самыхъ страшатъ послдствій.
Нсколько лтъ тому назадъ прозжалъ одинъ господинъ черезъ Рязанскую губернію, гд у него было большое имніе и въ которомъ и онъ, ни отецъ его никогда не бывали. Въ сел его носились только темные слухи, что баринъ ихъ проживаетъ то въ Питер, то въ чужихъ земляхъ, то на теплыхъ водахъ, и никто во всей деревн не могъ думать, чтобы баринъ ихъ когда нибудь завернулъ въ свою вотчину, въ чемъ они были отчасти правы: этотъ господинъ и не завернулъ къ нимъ и на этотъ разъ, когдабъ ему не пришлось хать къ кому-то въ гости и въ ближнемъ город не сказали бы ему чиновники, что подъ городомъ есть большое село, принадлежащее ему. Господинъ этотъ объявилъ желаніе хать въ свое имніе, надлъ какой-то шитый мундиръ, слъ на предложенныя чиновниками дрожки и похалъ.
Должно сказать, что большая часть имній, управляемыхъ своимъ выборнымъ старостой, живутъ очень хорошо, и въ такихъ имніяхъ рдко бываютъ случаи воровства или, тмъ боле, убійства, ежели тамъ не бываетъ установленной полиціи, за то весь міръ смотритъ за человкомъ предосудительнаго поведенія и при первой возможности избавлется отъ него, напримръ: отдадутъ въ солдаты, слдовательно земской полиціи дла тамъ ршительно нтъ никакого, и никто, какъ бы притязателенъ ни былъ, не ршится хать въ такую деревню для неправыхъ поборовъ, он по большой части принадлежатъ барину, живущему въ Петербург, а это, какъ извстно, для нкоторыхъ провинціаловъ иметъ ужасающую силу. Къ числу такихъ селъ принадлежало и имніе петербургскаго господина: исправникъ тамъ никогда не бывалъ и его никто не видывалъ, длъ не было, а безъ дла кому охота таскаться по судамъ. Становаго и совсмъ не было (кажется, былъ боленъ), а его должность исправлялъ какой-то молодой человкъ веселаго нрава: прідетъ, съиграетъ на гитар, споетъ псенку и удетъ, а за нимъ повезутъ сна ила овса, муки… но эта дань приносилась не становому, а артисту, мужики его очень любили и звали его миленькимъ.
День былъ праздничный, часовъ пять посл обда, народу около кабака уже много толпилось, когда баринъ пріхалъ въ свою вотчину.
— Здсь староста? спросилъ баринъ, подъзжая въ собравшимся мужикамъ.
— Здсь! отвчалъ, выходя изъ толпы, староста: — что теб надо?
— Я вашъ баринъ!
— Что? что? зашумла толпа.
— Говорятъ вамъ, сталъ толковать баринъ: — вы мои, а я вашъ баринъ.
— Нашъ баринъ живетъ въ Питер!
— Я изъ Питера и пріхалъ.
— Какой ты баринъ,— ты шутъ!
— Какой шутъ? спросилъ баринъ, озадаченный этимъ немного рзкимъ сужденіемъ.— Я вамъ говорю, друзья мои, я вашъ баринъ, уврялъ баринъ, въ воображеніи котораго рисовался уже бунтъ… Онъ всячески старался въ начал погасить его.
— Полно врать, отвчали изъ толпы: — зжали и мы въ городъ, видали всякихъ господъ, а пока Богъ не приводилъ видть такого, какъ ты… Ты, братъ, лучше, чмъ болтать пустяки, какую ни на есть штуку покажи, двокъ позабавь: останешься и самъ, братецъ, нами доволенъ, отблагодаримъ.
Баринъ хотлъ опять что-то говорить, но мужики заулюлюкали на него и тотъ долженъ былъ ухать отъ возмутившихся крестьянъ.
Дло, кажется, ясно: все произошло отъ недоразумній. Когдабъ мужики узнали въ барин своего барина — тогдабъ… Но объ этомъ посл.
Баринъ прискакалъ въ городъ.
— У меня въ деревн бунтъ, возмущеніе, объявилъ онъ встртившимъ его чиновникамъ.
— Какъ бунтъ?!
— Да бунтъ! подтверждалъ баринъ: — меня тамъ не узнали, или врне, не хотли узнать. Я ихъ сталъ уговаривать, но они ршительно не дали мн одного слова сказать, и я принужденъ былъ ухать!
— Скажите, пожалуйста! говорили чиновники: — а вдь мужики какіе были смирные…
— Чтожь будемъ длать, господа?
— Что прикажете, то и сдлаемъ, отвчали почти въ одинъ голосъ чиновники.
— Създите пожалуйста въ мою деревню, сказалъ баринъ одному изъ нихъ: — меня могутъ не узнать, а васъ, какъ ихъ начальника, не могутъ, должны узнать.
— Должны, должны, отвчалъ чиновникъ-начальникъ увренный, что его узнаютъ по обычаю и пріемамъ, хоть до этихъ поръ онъ лично ни съ кмъ не былъ знакомъ въ той деревн: сей же часъ ду.
Чиновникъ, ревнуя заявить себя въ глазахъ петербургскаго барина, прискакалъ въ бунтующее село пряно въ толп, собравшейся у кабака.
— Гд староста? крикнулъ онъ.
— Здсь! что надо?
Едва чиновникъ увидлъ старосту, вцпился ему въ бороду и замеръ.
Въ это время баба вышла изъ кабака: она вынесла въ большой деревянной чашк соленыхъ огурцовъ на закуску.
— Что дерешься, шальной? крикнула она на чиновника и, вроятно, чтобъ слова ея имли всъ, довольно сильно толкнула его чашкой по лбу.
Чиновникъ воротился въ барину съ явными признаками усердія въ служб, это усердіе выражалось довольно большой шишкой на лбу.
— Какъ! васъ били?! закричалъ баринъ, увидавъ возвратившагося чиновника.
— Что жъ длать — служба!
— Да, сказалъ, помолчавъ, баринъ: — нечего длать, зло надо въ начал превратить: напишите въ Рязань, чтобъ тамъ распорядились присылкою войскъ для усмиренія деревни, а я напишу въ Петербургъ.
И стали писать: одинъ въ Рязань за войсками, другой въ Петербургъ, никому неизвстно, зачмъ.
— Зачмъ это пишете, Антонъ Антоновичъ? сказалъ вице-становой миленькій, подходя къ Антону Антоновичу: — не пишите, право, не пишите, для васъ самихъ лучше будетъ.
— Да, вдь, вонъ приказалъ! отвчалъ съ горемъ Антонъ Антоновичъ, указывая на другую комнату, въ которой что-то сочинялъ петербургскій баринъ.
— И ему скажите — не пишите: такъ, молъ, уладится еще лучше.
— А какъ уладить?
— Я улажу.
— Попробую: пойду скажу ему, наврядъ только согласится, очень его ужъ мужики обидли!
Антонъ Антоновичъ пошелъ въ петербургскому барину и доложилъ ему, что исправляющій должность становаго берется убдить крестьянъ-бунтовщиковъ, одинъ безъ военной помощи.
Баринъ приказалъ сейчасъ же позвать къ нему такого хитреца.
— Вы хотите хать въ мое имніе, усмирить тамъ бунтъ? спросилъ петербургскій баринъ входящаго миленькаго.
— Ежели позволите, я отправляюсь сейчасъ же, отвчалъ тотъ.
— Вы знаете: бунтъ въ начал легче прекратить, посл труднй будетъ.
— Знаю-съ.
— Поэтому, я думаю, должно какъ можно скоре донести и требовать помощи.
— Вы извольте писать въ Петербургъ, а вотъ они въ Рязань, а я пока съзжу въ ваше имніе, ежели я не успю вернуться скоро, то часъ другой можно обождать, не посылать.
— Вы жизнь свою подвергаете опасности, на что вы надетесь?
— На единаго Бога… для пользы.
— Ежели такъ — съ Богомъ!..
Эти писаки стали писать, а миленькій поскакалъ въ бунтовщикамъ.
— Что вы надлали, братцы! крикнулъ миленькій, влетая въ самую толпу на тройк.
— Какъ, что надлали? Ничего за собой не знаемъ! отвчали изъ толпы.
— Ничего не знаете?! Баринъ вашъ прізжалъ къ вамъ, а вы его не хлбомъ-солью встртили, а прогнали!
— Когда былъ баринъ?
— Ныньче прізжалъ, а вы его шутомъ обозвали, такъ онъ и ухалъ.
— Что ты, миленькій!…
— Слушай, это разъ, а вотъ будетъ два: вашъ баринъ присылалъ къ вамъ чиновника и тому морду подправили…
— Это что старосту за бороду тросъ?
— Чиновникъ! теперь длайте, что знаете! сами кашу заварили, сами и расхлебывайте.
Мужики переполошились.
— Это Фенька-дура его чашкой въ морду ткнула, пусто бъ ей было!
— Прощайте, братцы, сказалъ миленькій, садясь опять въ свой экипажъ.
— Постой, миленькій, куда бжишь! Научи! что намъ длать?
— Я не знаю, что вамъ длать, что хотите, то и длайте.
— Э, какой! Будто васъ не знаешь? Научи, сами тебя уважимъ, отблагодаримъ!
— Ну коли такъ: отходите, старики, въ сторону! крикнулъ миленькій.
Старики отошли въ сторону и миленькій отобралъ изъ нихъ человкъ 50-тъ попредставительнй, онъ на это дло мастеръ былъ: онъ даже разъ участвовалъ въ благородномъ спектакл.
— Слушай, старики! сталъ учить ихъ миленькій:— сейчасъ ступайте во дворъ къ барину, какъ во дворъ,— вс поклонъ въ землю м не вставай, выйдетъ къ вамъ баринъ — все лежи и до тхъ поръ лежать, пока не проститъ, проститъ — поднесите хлбъ-соль и опять въ землю, и не вставать, пока не приметъ той хлба-соли. Приметъ хлбъ-соль — встать да третій разъ въ землю — зовите въ его барскую вотчину, въ ваше село пожаловать, и все-таки лежать, пока не скажетъ, что прідетъ къ вамъ!
— Хорошо, батюшка, хорошо, родимой! сдлаемъ все по твоимъ словамъ!..
Миленькій поскакалъ въ городъ, а старики-артисты пошли вслдъ нимъ.
Едва усплъ миленькій войти въ квартиру барина, какъ самъ баринъ его встртилъ: онъ опасался за его жизнь и все время просмотрлъ въ окошко, поджидая его, а потому не усплъ окончить своего посланія въ Петербургъ.
— Ну, что Богъ далъ? спросилъ баринъ входящаго миленькаго.
— При помощи Божіей, привелъ въ повиновеніе все село!
— Неужели?.. такъ скоро!..
— Почетные мужики идутъ за мной слдомъ просить у васъ прощенія.
Въ самомъ дл, спустя нсколько времени, мужики ввалились во дворъ и растянулись на земл, какъ училъ миленькій.
Баринъ опять надлъ свой загадочный костюмъ и вышелъ на крыльцо.
— Что вамъ надо?
— Милости пришли просить: прости насъ, что не признали твоей твоей! завопили мужики, не вставая съ земли:
Баринъ стадъ говорить рчь, говорилъ боле получасу, и должно быть очень хорошую, потому, что мужики не поняли ни одного слова. Наконецъ простилъ. Мужики встали, одинъ сталъ подносить барину хлбъ-соль, а вс опять (по программ миленькаго) повадились въ ноги. Баринъ опять прочиталъ рчь не короче и не хуже первой и изволилъ принять хлбъ-соль. Мужики встали.
— Батюшка баринъ! осчасливь насъ, людишекъ твоихъ: пожалуй и свою вотчину, на наше село! закричали и опять въ ноги.
Баринъ опять таки прочиталъ подобную же рчь и общалъ, побывать въ своей вотчин, на ихнемъ сел.
Мужики тогда только окончательно встали, баринъ, довольный своимъ краснорчіемъ, пошелъ въ домъ, а мужики пошли на свое село.
На другой день чиновникъ, такъ неудачно здившій усмирять бунтъ, предложилъ барину проводить его по узду, но баринъ, поблагодаря его, просилъ проводить себя миленькаго, Миленькій сразу смекнулъ, съ кмъ иметъ дло.
— Позвольте мн прежде създить, сказалъ онъ барину:— не ровенъ случай: не было бы какой непріятности вамъ.
Баринъ, разумется, согласился, и миленькій полетлъ на село.
— Собирайся и старъ и малъ!— крикнулъ онъ, пріхавъ въ село,— сейчасъ баринъ будетъ, чтобъ вс были на площади, а какъ баринъ подъдетъ, вались на землю и кричи ура!
Миленькій вернулся въ городъ.
— Ну, что почтеннйшій, спросилъ его баринъ:— какъ идутъ дла?
— Слава Богу: все благополучно, мужики ваши хотли вамъ приготовить угощеніе, только, извините мою дерзость, я не приказалъ.
— И прекрасно сдлали! Подемте.
Едва баринъ въхалъ въ село, какъ вс мужики, бабы, двки, двчонки, ребятишки упали въ ноги и закричали: ура!… Баринъ сталъ что-то говорить, а мужики, не получа наказа отъ миленькаго, все лежали на земл и кричали свое ура! Наконецъ миленькій подошелъ къ одному и толкнулъ, тотъ поднялся, а за нимъ и вся толпа встала и кончила уру. Баринъ опять сказалъ рчь, посл которой онъ приказалъ купить на два цлковыхъ водки и приказалъ поднести крестьянамъ изъ своей рюмки. Объ этой рюмк крестьяне долго толковали, для чего она сдлана: врно не для водки, изъ такой крохотной невиданное дло пить водку, а должно быть изъ нея пьютъ что нибудь да забористое.
Посл этого баринъ ухалъ и на прощаньи подарилъ миленькому серебряный портъ-сигаръ, въ которомъ было положено тридцать папиросъ (но то были не папиросы, а пятидесятирублевыя бумажки, свернутыя на подобіе папиросъ). Потомъ общалъ опредлить дтей на казенный или на свой счетъ въ петербургскія заведенія.
Миленькій, простившись съ бариномъ, прямо похалъ въ усмиренную деревню, гд, говорятъ, тоже не безъ удовольствія, простился.
Замчательно, что образованные люди стараются всему дать особый толкъ, недоразумніе, жалоба — у нихъ все бунтъ! другаго слова и нтъ въ ихъ словар.
Я сидлъ съ покойнымъ Михаиломъ Александровичемъ Стаховичемъ у него въ деревн. Часа въ два ночи прискакалъ нарочный изъ Ельца. {Стаховичъ былъ узднымъ предводителемъ.