Бродяги духовного чина, Лесков Николай Семенович, Год: 1882

Н. С. Лесков. Бродяги духовного чина 


  Характерное явление церковной жизни XVIII века  




 ——————————— 
 Лесков Н.С. Собрание сочинений в 12 т. 
 М., Правда, 1989, 
 Том 6, с. 481-502. 
 OCR: sad369 (г. Омск) 
 ——————————— 


 Того отци попы, чернци, не минули шляху, 
 Филосопы, крутопопы набирались страху. 
 Черноморская ‘вирша’ Потемкину.  

 Недавно в Локащинском погосте, близ Полтавы, скончался скромный 
 литературный труженик и всякого почтения достойный человек, Иван Данилович 
 Павловский. Он был большой любитель церковной истории и тщательный 
 собиратель исторического материала, какой только попадался ему под руку. 
 Перед последним отъездом своим из Петербурга в Малороссию, куда Павловский 
 отправлялся уже без надежды на выздоровление, он оставил мне ‘охапку 
 шпаргалов’, собранных им где-то в Полтаве, и просил со временем разобрать 
 эти бумаги и не дать затеряться в безвестности тому, что в них может 
 оказаться достойного общественного внимания, а ‘наипаче любителей русской 
 церковной истории’. 
 Исполняя просьбу моего покойного приятеля, я пересмотрел ‘охапку’ и 
 нашел в числе переданных мне бумаг немало любопытного, хотя это всё по 
 преимуществу клочья и отрывки, касающиеся очень разнообразных предметов. 
 Самое цельное составляют листы, очевидно вырванные из переплетенной копийной 
 книги, в которую полностью вписывались указы, полученные полтавским 
 ‘всечестным протопопом Евстафием Могилянским из киевской митрополии’. Указы 
 обнимают время с 1743 по 1780 год, т. е. всего кряду тридцать семь лет 
 весьма интересной в жизни России эпохи XVIII столетия, и любопытны не менее, 
 например, чем краткие выборки из ‘Книнской судебной книги’, сохранённой 
 киевским профессором Антоновичем и отпечатанные в ‘Киевской старине’, или 
 ‘Известия об излишних монахах’, выводимые в том же издании профессором 
 киевск. дух. академии Ф. Терновским. Все указы названной версии помечены на 
 маржах кратко словом ‘о сиску’, т. е. о розыске беглых людей, или, как они в 
 самых указах названы, ‘бродяг духовного чина’. Пометы эти, вероятно, сделаны 
 рукою самого ‘всечестного протопопа Евстафия’, а может быть и чьею другою, 
 но это, впрочем, не важно. 
 Бумага толстая, сине-серая и значительно обветшалая, чернила порыжелые, 
 почерка, главным образом, два, — оба составляют переходную манеру от 
 полоустава к скорописи. Один довольно красив, оба нечётки. 
 Я подобрал цельные указы ‘о сиску’ и уцелевшие обрывки по годам и делаю 
 из них выписки в хронологическом порядке, дабы можно было наглядно себе 
 представить, как шло и развивалось в духовном чине такое любопытное явление, 
 как бродяжество, составляющее весьма характерную черту того времени, когда 
 было ‘строго и благочестиво’. Текста самых указов я не привожу, потому что 
 он не представляет ничего интересного. 
 Обыкновенные духовно-канцелярские вступления по одной формуле, а потом 
 поименование беглецов с указанием их примет и времени их побега, а в конце 
 предписание ‘всечестному протопопу смотреть тех беглецов накрепко и, заковав 
 в кандалы или забив в колодки, посылать их туда, откуда они бежали, — или же 
 в консистории, а иногда и в святейший синод’. 
 Я выписываю из указов ‘о сиску’ только имена, сан и приметы лиц 
 духовного чина, которые пронесли в своей жизни крест добровольного 
 скитальчества и тревожили свое начальство, пускаясь бродяжить. При этом я 
 отмечаю, где есть след, — при каких обстоятельствах произошел побег и какого 
 возраста были эти искатели приключений в ту пору, когда они решились 
 предпочесть мирную жизнь святых обителей случайностям увлекательной, но 
 тревожной жизни бродяг. Кроме того, присовокупляю более или менее интересно 
 определяемые приметы, по коим духовных бродяг надлежало ‘смотреть накрепко, 
 ловить и заковывать’. Мне кажется, что более подробные выдержки из указов ‘о 
 сиску’ были бы утомительны и неинтересны, а то, что я извлекаю и записываю, 
 по моему мнению, непременно должно составить живой интерес для всякого 
 любителя исторической правды, которую постоянно есть охотники затемнять 
 предосудительною и вредною тенденциозною лживостью. Так как это злое 
 настроение в наши дни особенно ожесточилось и появляется много писаний, 
 авторы которых беззастенчиво стремятся ввести мало знающих историю людей в 
 заблуждение, представляя им былое время и былые порядки в ложном свете, дабы 
 таким образом показать старину, как время счастливое и прекрасное, к какому, 
 будто бы, следует желать возвратиться, то и со стороны людей, уважающих 
 истину, имеющую свою цену ‘на каждом месте и о каждой добе’, должно быть 
 представляемо общественному вниманию, какие явления имели для себя место во 
 времена былые. 
 Известия о ‘бродягах духовного чина’ показывают такие черты клировых 
 нравов русской церкви, которые, кажется, должны и могут служить убеждениям, 
 совершенно противоположным с теми, какие внушают люди, слепо пристрастные к 
 ‘святой’ старине и, может быть, недостаточно основательные в своих 
 стремлениях повернуть неудержимое течение жизни к порядкам старой и слишком 
 скоро позабытой, но нимало не лучшей поры. 
 Хотя известия ‘о бродягах духовного чина’ здесь подаются в случайном и, 
 конечно, крайне ограниченном размере и, разумеется, составляют, вероятно, 
 только самую незначительную долю всей группы случаев этого рода, — однако, 
 тем не менее, и по такой малой доле читатель будет в состоянии себе 
 За сим начинаю мои выписки: ‘попы, чернцы, филосопы и крутопопы, 
 набираясь страху, мандруют до шляху’. 


 Шествие открывается ‘попом’. 
 В марте 743 года из Святогорского монастыря ‘бежал поп Андрей Шапкин, 
 содержавшийся в монастыре по некоторому секретному делу, — лица белого и 
 громогласен’. Его велено ‘смотреть накрепко’ и по поимке ‘отослать скованна 
 в белогородскую консисторию’. А 30-го июля того же года из Красногорского 
 монастыря ‘бежал поп Андрей Григорьев, на обличье смагловат, побит воспою, 
 волосов скулих, мови грубой, малохрипливой, лет ему 50, бежал ночью’. 
 ‘Прислать скована’. 
 Порою ‘утекательство’ попов, иноков и инокинь ожесточалось до того, что 
 они поднимались станом из разных монастырей, как бы скликнувшись, чтобы всем 
 бежать вместе в одно время и на условный пункт. Так, в 1743 г. сразу бежали 
 и в одном указе объявлены: 1) Козельского монастыря монах Мелетий Стоецкий,  
 ‘волосов малих, а глазов больших, лица кругопятного’, 2) иеромонах Варлаам 
 Климов,  ‘мови тонклявой’, 3) из монастыря Полтавского иеродиакон Сильвестр 
 Кульчиньский,  лет 30, 4) из Гамалеевского монастыря иеромонах Никифор, носа 
 не великого и острого, мови швидкой, 34 л, 5) из Глуховского монастыря 
 монахиня Паисия, мови дроботливой и мало гугнивой, глазов серих мало 
 подпухлых, носа долгого, лет 45, 6) из Козелецкого монастыря монахиня 
 Христина,  мови повольно-дроботливой, носа короткого, лет 40, 7) из 
 Черниговского Троицкого монастыря — иеромонах Иннокентий Шабулявский — в 
 плечах толст, сам собою и руками тегуст (sic), носа острого, щедровит (ряб), 
 бороды не широкой, козлиной (sic), спевает и читает сипко тенором,  из 
 Никольского пустынного монастыря монах Исаия Куновецкий — сухопрадий (sic), 
 око правое вейкою (sic) толсто заплыло, лет 22, 9) из Успенского монастыря 
 иеромонах Антоний Усманецкий,  57 лет, мови грубой, 10) монах Исаия, 31 года, 
 без пальца на руке, 11) монах  Иосей кузнец,  росту малого, 40 лет, 12) 
 Анастасий Хватовец — 31 года, 13)  Калист Загоровский, русый, слащеватый, 30 
 лет. Всех их повелевалось ‘искать накрепко’ и пр., но сыскан ли кто — 
 неведомо. Ведомо только, отколь они пошли, но никто не знал, где они 
 сосвидятся. Это дает целые картины, которые представляются воображению 
 всякого, кто слыхал хотя что-нибудь о таковых бродягах, ходивших 
 ‘становищами’, особенно по Карачевскому и Трубчевскому полесьям, Орловской 
 губернии, перед самым тем временем, как сформировалась известная 
 разбойническая шайка Тришки. 
 Здесь достойно замечания, что все бродяги-монахи по летам моложе 
 одновременно с ними бежавших и по одному указу разыскиваемых монахинь. 
 Исключение представляет один Антоний ‘грубой мови’. На Десне рассказывают, 
 что ‘перед Тришкою’ за год ходило по лесам ‘компанство’ духовных с своими 
 конями и возами, т. е. телегами и жинками. Они стояли становищем ‘як 
 заправьски цыганы’ и для довершения сходства с сими последними ‘ловили по 
 сёлам кур и гусей и свиней били и смолили’. Все черницы или жинки были 
 старше монахов ‘опричь одного, который был як тур с Беловежи: той всем 
 молодым чернецам по чернице дал, а некоторым на двух одну, а сам вроде 
 игумена був и особной жинки соби не тримал, а всех себе на покуты брав (на 
 покаяние) и бабы его против всех молодых чернецов боялись, и которой он 
 велел, та с ним ту же минуту шла каяться в его холщовую повозку на долгих 
 дрогах’. На этой повозке у него был белый ‘плаг со крестом, вроде как на 
 походной церкви’. Они тоже служили какие-то службы, пели псалмы за усопших и 
 пошаливали на проезжих, а потом передрались и ‘рубалися топорами’, и позже 
 вдруг никому не заметно снялись и уехали по осени. А весною, когда растаял 
 снег и дивчата пошли рвать ландыши, то нашли недалеко от бывшей стоянки во 
 рву под сухою листвою убитую черницу, ‘пополам перерубанную’ и цинически 
 набитою в нижней части тела еловыми шишками. Об этом все знали, и все 
 молчали, ‘пока черница сгнила, или волки её съели’. А потом ‘пошел Тришка’, 
 о котором крестьяне северных мест Черниговской и прилегающих уездов 
 Орловской губернии мнения не худого ‘за те, що вин хотив усих ровными 
 зробить и заможных (т. е. богатых) разорял, а бедных награждал’. 
 ‘Консистория преосвященного Антонина, митрополита белогородского и 
 обоянского’, в июне 1744 г. за Љ 1, 006, разыскивала бежавшего безвестно 
 вдового попа Ивана Карпова,  который с женкою Ириною жил прелюбодейно. Ростом 
 высок, лет тридцати’. Его предписано ‘смотреть, поймать, заковать’ и прочее 
 по установлению. А сряду за Љ 1, 010 владыка Антонин просит киевского 
 митрополита Рафаила Зборовского ‘смотреть, заковать’ и прочее многих 
 ‘монастырских утекенцов’, а именно, ‘утек иеродиакон Паисий, лет 30, тонок и 
 скудобрад, иеромонах Евлампий, лица смаглеватого, мови скорой, лет 50, 
 спевает тенора, Златоверхого Михайловского монастыря иеромонах Вениамин,  
 мови громкой, да иеромонах Иосаф, носа незадолго, очей малосерих (sic), а 
 мови тихой, да монах Корнилий Капустинский, роста невеликого, а лица долгого 
 и носа большого, ко рту похилистого, бровь белых, художества малер. 
 Кирилловского монастыря иеромонах Алимпий — рыжеус и мови бойковатой, да 
 иеродиакон Климент,  22 лет, мови покладливой, да монахи: Антоний, волосов 
 рыжих, глазов кривых, малограмотен, да Даниил, лет около семидесяти (!), да 
 монахини девичьих монастырей: Киево-Иорданского монахиня Анна, росту 
 среднего, очей карих, мало насупленных, лица смаглеватого, носа керпатого, 
 на правую ногу хрома, глуповата, лет ей 57′ (вообще не красавица). ‘Другая 
 Анна, 30 лет, бров чёрных, очей серых, носа керпатого, лица ямоватого, 
 грибоватого, опухлого’ (тоже не увлекательна), ‘да монахиня Фотинья,  лица 
 долгого, 54 лет, да иеромонах Исаия, да монах Авсентий,  телом толст, ходит 
 сутуловато, горбат, полной природы, да монах Митрофан, росту невысокого, 
 волосов на голове продолговатых, чёрных, лица черноватого, бороды колковатой 
 (sic)’. Всех их смотреть, ковать и проч. 
 Пускались бродяжить и протопопы, так, в 1747 году бывший карповский 
 протопоп Василий Трипольский ‘за неотдачу в консисторию бытия своего в 
 городе Карпове и уезде сборной её императорского величества денежной казны 
 окладных с церквей и неокладных с венечных памятей двести тридцати восьми 
 рублёв сорока девяти копеек от священно-служения запрещён и в том обязан 
 подпискою’, а потом ‘безвестно бежал’. Лет ему 45. 


 В 748 году сряду публикуются два побега, из коих один интересен по 
 личности беглеца, а другой — по обдуманности и запасливости бежавших. 
 Во-первых, бежал из ставропигиального Симонова монастыря сам игумен Нефитес 
 (в другом месте документа назван Феофилом), позванный в синод ‘по некоторому 
 делу’, а во-вторых, в ‘киевской катедре иеромонах Гедеон, подмовивши с собою 
 послушника монастыря Катедровского Василья Борзовского и взявши с собою пару 
 монастырских лошадей с хомутом, полушорком и сани со всею упряжью, тако ж и 
 квитанции, которые надлежали до шафарской конкуленции и городничества 
 позабравши, безвестно бежали’. У иеромонаха Гедеона ‘борода с обширностию’, 
 а послушник Василий ‘на глаза низок’. Оба ‘речи дроботливой’. 
 При побегах бывали и захваты в духе удалого казачества, — так, в 1749 
 году, ‘из черниговской епархии, монастыря Николаевского, 
 пустынно-рыхловского бежал постриженец монах Иннокентий Руссиков, носа 
 керпатого, на правую ногу крив, а борода только зачала пробиваться’. Бежал 
 он ‘против 1-го ч. марта ночью, оседлавши в ворце самую добрую монастырскую 
 лошадь и не сдавши определенного ему послушания экономического’. Последнее 
 замечание интересно по его наивности: игумен и братия надеялися, что 
 задумавший бежать будет иметь заботу сдавать им своё послушание!.. А вслед 
 за тем, как ускакал в марте на добром монастырском коне монах Иннокентий, в 
 апреле из Введенского Гадячского монастыря, с гораздо большею 
 основательностью, уезжает иеромонах, имени которого не названо. ‘Его, по 
 рассмотрению братии, отправлено, т. е. его послали при возах (подводах) 
 четырёх в сечь за солью и за рыбою и при указе за шнуровою книгою для 
 испрошения на монастырь милостины. Тогда, спродавши воз монастырский с парою 
 волов и поделавши оному монастырю немало урону, безвестно от возов бежал’. 
 Вероятно остался в сечи. 
 С посылками иноков по монастырским нуждам, очевидно, случались частые в 
 этом роде истории, по крайней мере, в том же 1749 году, когда не вернулся из 
 сечи отец иеромонах, пропал и другой инок, тоже облеченный доверием своей 
 обители. 
 21-го мая 749 г. иеромонах Нежинского монастыря Илья Романовский послан 
 был надсматривать у рыболовень монастырских и бежал. Он лица каровидого, 
 продолговат, мови гугнивой, спевает тенора. ‘Его забить в колодки и 
 прислать’. 
 Это, можно сказать, в своем роде прототипы или предтечи нынешних 
 кассиров, и, вероятно, только одною малоначитанностью гг. адвокатов можно 
 объяснить, что ни один из них, защищая нынешних захватчиков светского чина, 
 не сделал посылки на захваты и утекательство в чине духовном. 
 ‘Нежинского монастыря архимандрит Платон доношением представил, что 
 оного Нежинского монастыря иеродиакон Паисий Трапензий, бродя с маткою своею 
 Евдокиею, находячеюся при доме протопопа нежинского Стефана Волховского, 

 Из этого приплетения к побегу иеродиакона Паисия ‘матки его’ и 
 указания, что сия последняя жила ‘при доме протопопа нежинского Стефана 
 Волховского’, следует заключать, что архимандрит Платон был неравнодушен к 
 протопопу и упомянул о ‘находячейся при доме его’ — не без умысла (Прим. 
 автора.) 

 по разным корчмам и пианствуя сего 749 года июля 21, неизвестно бежал, 
 который иеродиакон приметами такий: росту среднего, лица белого, круглого, 
 носа умеренного, очей серых, волосов тёмно-русих, небольших, мови горкавой, 
 лет от роду тридцати’. Его ‘накрепко смотреть и, заковав в колодки, отослать 
 в оный Нежинский монастырь на коште того монастыря’. 
 Игумен Гадячского монастыря Филарет доношением митрополиту Тимофею 
 (Щербацкому) представил, что ‘749 года против первого числа мая, ночной доби 
 (ночною порою) иеродиакон Дамаскин Гаврилов, который указом его 
 преосвященства определён был в Гадячский монастырь на неисходное житие‘, 
 изошел оттуда не дверьми, но пролез инуде, — именно, он ‘продрался чрез 
 ограду монастырскую и бежал безвестно’. А приметы этого иеродиакона такие: 
 ‘росту среднего, волосов чёрных, коротких, бороды такой, что высыпается 
 (??), глазов чёрных, лицом смогловат, носа долгого, говорит дроботливо, ходы 
 швидкой, лет 23′. Оного ‘бегляка’ смотреть накрепко и проч. 
 Бегляков, вероятно, иногда ловили, и тогда указы о заковывании их 
 накрепко исполнялись, может быть чересчур сурово, потому что в Москве при 
 сенате, 8-го июня 1749 г., напечатан указ её императорского величества, 
 чтобы помещики, дворцовых и монашеских вотчин управители беглецов ловили и 
 сдавали властям с расписками, но при этом наблюдали, ‘дабы таковые беглецы 
 от долговременного содержания и от голоду напрасной гибели також и побегу не 
 имели’. 
 Затем побеги своим чередом продолжаются. 
 ‘Золотоношского монастыря табедний (?) Анатолий, росту великого, 
 долгосудого (?), носа умеренного, глазов серых, посуповатый, волосов на 
 голове долгих, рудых, бороды и усов не рудых, речи цикой (sic) литовской, 
 лет сроду четыредесяти, прошлого июня (1749) против 21 дня в ноче без жадной 
 (т. е. без всякой) причины бежал’. 
 ‘Петропавловского глуховского монастыря архимандрит Никифор доношением 
 представил, что 749 г. июля 8-го дня, во время утренни, иеродиакон Гавриил 
 Васильев, росту среднего, лица тараканковатого (sic), носа горбатого, 
 продолговатого, волосов светло-русых, бородки рудой и небольшой, действует и 
 спевает тенора, ходы спешной, речи пространной, очей серых, лет ему сроду 
 как бы сорок, — с оного Петропавловского глуховского монастыря бежал, и 
 показанного беглеца, иеродиакона Гавриила, накрепко смотреть — не явился ли 
 где, и буде явится, то его, поймав и забив в колоды, отослать в оный 
 Петропавловский монастырь на коште оного монастыря’. 
 ‘Определенный 748 г. августа 4-го при указе из канцелярии катедровой 
 черниговской епархии в Черниговский же в николаевский макошинский монастырь 
 на безысходное житие иеромонах Феоклий минувшего апреля против 16-го числа, 
 взяв монастырскую челнь, по реке Десне неизвестно бежал. Кой же приметами 
 таков: росту среднего, сутуловат, волосов на голове и бороде темно-русих, 
 коротких  (!?), прямых, густих, усов долгих, темно-русих, глаз карих, лицом 
 сухощав и блед, носа продолговатого, говорит тихо, скоро, пространно, 
 употребляет в речь часто ‘поистине’ и ‘паки’. Спевает тенора тихо, голосит, 
 языком говорить может  (?!), ходит скоро, лет ему до сорока’. ‘Показанного 
 беглеца крепко смотреть, не явился ли где-нибудь, а явился, то его, поймав и 
 забив в колодки, отсылать в черниговскую консисторию’. 
 ‘Марта против 25-го числа 750 г. из Нежинского монастыря бежал 
 иеродиакон Ипполит, мови литовской, спевает баска, лет четыредесять’. 
 Поймать, ‘забить в колодки и прислать в Нежинский монастырь’. 
 ‘Того же 750 г., ноября, против 5-го числа в почине Воскресенского 
 монастыря Новый Иерусалим бежал иеродиакон Марко, ходы и мови гайдамацкой, 
 лет тридцати’. ‘Забить в колодки’ и т. д. 
 ‘В Красногорском монастыре жил бесчинно и во всем поступал продерзостно 
 иеродиакон Яссон, и когда наместник иеромонах Арсений послал его для 
 допроса, он того же дня, 18-го октября 750 г., безвестно бежал. Росту 
 большого, волосов чёрных, носа долгого, мови дроботливой, лет как бы 35-ти’. 
 Его ‘поймать, забить в колодки’ и проч. 
 Того же года 18-го июля из Песношского монастыря бежал 50-ти-летний 
 иеродиакон Оплечев (без имени), присланный туда за нехорошее дело из св. 
 Сергиевой Троицкой лавры. Его тоже ‘поймать и забить’. 
 ‘Нижегородского архангельского собора бывший протопоп Василий Иванов, 
 сын Лутохин, в июле 1749 г., за разные показанные в указе вины послан был в 
 Зеленогорский монастырь, а оттуда 25-го декабря 1750 г. (на самое Рождество 
 Христово) бежал безвестно, а приметы протопопа те: росту великого, дебел, 
 волосом сед, борода впроседь, лицом избела красноват, долгонос, говорит 
 сиповато, от рождения в шестьдесят лет’. 
 А с ним сбежали или им сведены той же обители иноки: ‘монах Малх да 
 иеродиакон Марко‘, — оба по приметам люди непоказные: иеродиакон Марко 
 ‘росту мал и косноязычен’, а инок Малх имел ‘волосы долги, но речь 
 гнусявую’. 
 В это же самое время из киевского Кирилловского монастыря бежал 
 ‘лишенный иерейского сана и присланный в монастырь для содержания без 
 сообщения святых таин по смерть’ села 3убатова иерей Андрий Иванов, кой 
 приметами таков: ‘росту низкого, корпуса сухощавого, волосов на голове 
 простых, лица желтого, стешками (?), молви трусливой, ходы спесивой’. 
 Всех искать, держать, ковать и проч. 
 Из Густынского монастыря, против 7-го октября 750 г., ночью бежал 
 ‘иеромонах Моисей, находючийся по смерть свою без священнодейства за 
 пьянство’. Из Троицко-Сергиевой лавры бежал иеродиакон Илларион, изображение 
 примет коего отвалилось. Обоих требовалось ‘смотреть, в колодки забивать’ и 
 т. д. 


 Случалось, что иноки уходили из монастырей с значительною покражею и 
 святотатственного характера. Такой случай, бывший в 750 г. в нежинском 
 Благовещенском монастыре, откуда ‘октября против 24-го числа в вечер бежал 
 иеромонах Варлаам, писарь в житии не постоянный’. Он, ‘оставя все дела 
 монастырские, сбежал неведомо куда’, а с ним ‘из церкви Благовещения из 
 алтаря не стало разных церковных из шкафы вещей, — поясов шалевых красных, 
 великой рукии, четыре материи зеленые, локоть восемь штофу разноцветного, 
 кружку кошельковую сломано и денег полтора рубля взято. На митре 
 сребропозлащенной две штучки алмазных оторвано, на митре парчёвой венчик 
 жемчужный обрезано. Икону пресвятые Богородицы Казанские, которую писал Пётр 
 митрополит киевский, с затвором, и по краях тоей иконы и на затворах оклад 
 золотой, а венец жемчужный, под жертвенниками снято и неведомо где оную 
 икону было подето, а последе тая же икона в церкве неведомо кем подкинена и 
 с этой иконы до десяти зернят жемчужных отрезано. Да и прежде сего в 
 недавнем времени в месяце сентябре, в первых числах тако ж, и кружку в 
 церкви отбито и деньги пятнадцать рублей с оной взято. Иеромонах Варлаам 
 росту среднего, власов чёрных, долгих, лет 30, лица омальковатого (?), очей 
 карих, спевает тенора’. Его ‘смотреть, поймать и забить в колодки, а вещи 
 прислать’. 
 ‘Против 23-го января 750 г., ночью, бежал киевского 
 Пустынно-Николаевского монастыря постриженец в мантию, монах Паисий, росту 
 большого, лица долговатого, глазов белых (sic) дримловатых, волосов русявых, 
 лет 40′. ‘Поймать’ и проч. ‘Августа 4-го бежал Киево-кирилловского монастыря 
 иеродиакон Климент, росту высокого, лица мало-зеленого, бороды невеликой’. 
 Бежали и ‘раскольники’ хотя не от своих, а от ‘господствующих’, и тогда 
 розыски производились тем же порядком, но только видно, что они содержались 
 под стражею несколько тщательнее, хотя, впрочем, это мало помогало, так как 
 и сами стражники тоже были бегучи. 
 В именовании ‘утекленцев’ тоже есть отмены. Так, например, в 
 митрополичьем указе 4-го сентября 750 г. писано, что ‘по некоторому 
 самонужнейшему делу содержались при святейшего правительствующего синода 
 конторе колодники, раскольники схимник Анфитка, да трудники его Иоська и 
 Авраамка, и они бежали, купно’, и прибавим — очень оригинально. Побег 
 совершился ‘августа 26 числа по полудни, во втором часу, и за пребывавшим 
 при иной святейшего правительствующего синода конторе отставным прапорщиком 
 Яковом Есюковым‘. Приметы беглецов такие: ‘схимник Анфитка росту среднего, 
 плечист, лицо угроватое, побитое рябинами, ноздри с обеих сторон рваные, 
 пытан, глаза кривавые, волосы чёрные, лет пятьдесят. Оська — невелик, лет 
 двадцати. Авраамка росту малого, лет 40, волосы светло-русые с сединами’. 
 Страж же этих беглецов, тоже вместе с ними бежавший прапорщик Есюков, был 
 таков: ‘росту среднего, лицом скуловат, бел, на голове волосы тёмно-русые, 
 малые, взлезаст (!), с плешинами, летами в тридцать пять’. Всех их одинаково 
 ‘смотреть, ловить, ковать’ и проч. 
 Раскольников некрепко уберегали не в одной конторе, а они 
 преблагополучно бежали  и из контор монастырских, — так, например, сряду же 
 ‘раскольщицкий чернец Герасим‘, который прислан из святейшего синода конторы 
 в контору ставропигиального Новоспасского монастыря, бежал из конторы этого 
 монастыря, 50 лет. Но это ещё благополучие, что он никого с собою не увел, а 
 то случалось и такое горе. 
 1751 года из ставропигиального Новоспасского монастыря бежал пономарь 
 монах Илларион, 27 лет, да содержавшийся там же раскольнический чернец 
 Виссарион, которого велено было особенно заковать в ручные и ножные кандалы 
 и прислать к синодальным членам, но только ему ‘нигде в Москве сыску не 
 было’. Кто тут кого сманил и увел: раскольничий чернец православного 
 пономаря, или пономарь юного чернеца, — угадать нетрудно. 
 ‘Епархии ростовской и ярославской обретавшийся в Углицком монастыре, в 
 братстве Ярославского уезда, села Николаевского, вдовый поп Алексей 
 Григорьев, а в брянском Саввине монастыре иеромонах Вениамин — бежали’. 
 Бежавшему ‘попу шестьдесят лет’. 
 ‘751 года февраля 5-го против 6-го дня из Черниговского Ильинского 
 монастыря бежал иеродиакон Вениамин, находившийся в должности 
 коперштихаторской и подмовил с собою иеродиакона Нектария, находившегося в 
 должности пекаревой. Вениамин росту мало выше среднего, собою товклив, лица 
 островатого, щуплявого, глазами пахмурен, носа долгого посредине малогорб’. 
 Примет Нектария нет, и вообще конец указа оторван. 
 ’27-го апреля 751 года бежал из Киево-Братского монастыря иеродиакон 
 Тавия Яскевич, приметами таков: росту среднего, на голове и бороде волосов 
 русых, тёмно-простых, бороды невеликой, очей в лобу западлых, телом 
 умерителен, носа малого, продолгого, ходы замашной, — як ходит, то руками 
 размахивает, спевает и читает тенористо’. ‘Накрепко его смотреть, поймать, 
 забить в колодки’ и т. д. 
 3 июня 751 года из канцелярии метрополии Киевской был разослан указ о 
 поимке нескольких бежавших молодых иеродиаконов, из которых имена некоторых 
 оторваны, а другие уцелели. Между сими последними есть Кодрат, ‘собою 
 белопуз, волосов рыжих и коротких, говорит тихо и пискливо, по-литовски, 
 читает и спевает себе в нос трудоголосом, как бы в род плача, лет ему от 
 роду 22, художества резчик панагий, крестиков, летир и образков на дереве и 
 на меди. Он же и печатки резать умеет’. Назван еще иеродиакон Нектарий, тоже 
 22 лет, вида ‘пахмурного, тонкляв и всегда нависшися смотрит и что ни 
 говорит, то как бы сердившись, особливо в случае его вопрошения, ответствует 
 и говорит хрипливо, тихо и розначим голосом’. 
 В том же году, 14 мая, из Нежинского Благовещенского монастыря бежал 
 иеродиакон Пахомий, 25 лет, который ‘определён был в пономарню, в звание 
 эклекашеское. Росту он невеликого, собою тонок, нос кирповат, спевает и 
 читает розначо’. 
 В 1754 году бежали из Кирилловского монастыря, в Киеве, иеромонах 
 Иакинф, да дьякон Марко, да иеромонах Софроний, ‘стриженый, лицом очень 
 смугл, очей желтоватых’ Киево-Николаево-пустынного монастыря иеромонах 
 Игнатий, ‘росту высоковат, собою тонковат, лицом бледноват и головою 
 лысоват, с тылу и по бокам на голове мало волосов, спевает тенора, да 
 иеромонах Иакинф сам собою дебел, а лицом красно-рыжеват, волосов 
 чёрно-сивых, спевает тенора, лет 60. Нежинского монастыря иеродиакон 
 Фортунат, росту великого, полон и толстоват, говорит громогласно. Монахи 
 Савва и Аверкий‘, и пр. 
 Но вот являются еще особливые случаи более интересных побегов, которые, 
 конечно, предприняты не с целью бродяжить, а, вероятно, с иными, более 
 основательными планами. Эти планы мы и попытаемся разгадать и, если можно, 
 объяснить. 


 В указе митрополита Тимофея Щербатского писано, что ‘некоторые 
 священнические сыны, а именно: Стефан да Фёдор Клеоповы, Антоний Буринской, 
 дьякон, да Пётр Голобудский, зная свое дело к получению иерейского чина 
 недостоинство и в чтении крайнее неискусство, минуя архипастыря своего, 
 отшед за рубеж к чужестранным епископам без всякой правильной причины, без 
 указных презентов (?) и ни к какому месту, не удостоен ваканс, ухищренным 
 образом против правил св. отец священство похитили‘. ‘А дабы другим впредь 
 сего чинить повадно не было’, повелевается ‘священнического благословения у 
 них не брать и священниками их не называть’, а ‘смотреть’ и т. д. Приметы же 
 этих не достойных иерейства были такие: Стефан Клеопов носа островатого, 
 волосов простых, бороды малой и весьма редкой, лет 26. Фёдор Клеопов росту 
 невеликого, мови дроботливой и шепеливой, ходы швидкой, носа невеликого, 
 малотолстоватого, лет 34. Антоний Буринской мови тонкой, ходы пространной, 
 носа долгого, а лица сухощавого. Пётр Галабутский лица смоглеватого, носа 
 умеренного, лег ему 27′. 
 В одном указе сразу объявляется, что 17-го июня 753 г. бежали из 
 Успенского Рябцевского монастыря иеродиакон Флавиан, который ‘по своему 
 пианству, многие чинил неспокойности, пакости и шкоды и подговорил с собою 
 двух послушников, которые тоже бежали. 26-го числа из Перервинского 
 монастыря бежал в Москве из подворья иеродиакон Паисий да монахиня 
 Магдалина, росту среднего, лица белого, волосов темно-русых, ходы скорой, 
 очей серых, говорит слитовска. Да еще иеродиакон Митрофан Пожарский, собою 
 толст, лица красного, мови горкавой, да иеродиакон Фловиан, твари круглой, 
 одутловатой, носа толстого, керповатого, мови пространной, спивае тенора 
 нескладно и неголосно’. Их требовалось ‘смотреть накрепко’ и в случае поимки 
 ‘забить в колодки и послать в их монастыри’. 
 В киевском богоявленском девичьем монастыре содержалась за какие-то 
 дела ‘вышедшая из польской области монахиня Магдалина, коя была под началом 
 у соборной старицы Мелании и, поблагословяся у неё пойти к начальнице 
 (игумении Макарии), назад не пришла’. Примет её недостает, — оторваны. 
 Бывали молодцы и такого сорванцовского типа, что с одного вида казались 
 страшными. Так, например, в 1775 году из Лубенского монастыря, где нетленно 
 почивает угодник божий Афанасий, сидящий, продававший казакам за деньги 
 индульгенции, напечатанные для него в Москве по великодушию царя Алексея 
 Михайловича, ‘бежал иеродиакон Платон Савецкий, поделав значные 
 непристойства’. Савецкий приметами таков: ‘роста мерного, волосов 
 черноватых, лица беловатого, взору островатого, на правую ногу хром, а 
 говорит дерзостно и грамовато’, а при том во всём цвете силы, ибо ему ‘лет 
 тридцать’. 
 В марте месяце 1776 года, 2-го числа, последовал ‘ордер’ о многих 
 ‘бежавших из епархий ростовской, крутицкой и воронежской, коим реестра 
 прислана’, но самого реестра этого в бумагах протопопа Евстафия не 
 оказывается. 
 В 777 году велено разыскивать двух бежавших священников рязанской 
 епархии Касимовского уезда Афанасия Васильева, да вятской — Иоанна 
 Епифанова. Афанасий 50 лет, плешив, а Иоанн сутуловат, нос с перегорбом (?), 
 ходит согнувшись, говорит шепетливо, 60 лет. 
 Когда ‘утекленца’ прижимали до того, что он должен был прятаться по 
 рощам и прилескам, то он держался все-таки поближе к монастырям, где, 
 вероятно, находил сочувствующих питальцев и набирал там себе товарищей для 
 бродяжества. 
 ‘778 г. февраля 8 дня’, в полтавскую духовную консисторию явился 
 митрополии ясской монах Михаил с билетом, с которым отпущен в город Киев 
 ‘для свидания с свойственниками и проживал в Киево-Печерском монастыре, в 
 гостинном доме’. Его почему-то ‘велено было отправить в губернскую 
 канцелярию для рассмотрения’, но он 13-го февраля бежал, а 28-го августа 
 представлен в словенскую консисторию из Великобудисского девичьего 
 монастыря, с представлением, что он проживал близ села в лесу, который того 
 же августа против 29 числа из консистории с-под караула паки бежал’. В 
 приметах его достойно внимания, что он ‘бороду и усы обрил и только что 
 начали обрастать, и говорит тонкляво, а лет ему от роду 25′. Очевидно, 
 обритому отцу Михаилу было гораздо удобнее ютиться в роще девичьего 
 монастыря, так как обритые мужчины легко переряживались в женщин. Его 
 требовалось представить в словенскую духовную консисторию. (Указ дан тою же 
 консисториею 778 г. октября 4-го дня.) К указу о сыске монаха Михаила 
 приложен целый ‘реестр бежавшим’, другим ‘бродягам духовного чина’, а 
 именно: ‘Суздальского уезда, села Лежнева, вдовый дьякон Иван Иванов, росту 
 высокого, толст, лицом бел, круголиц, волосы тёмно-русые, кудрявые, говорит 
 громко, 47 лет. Села Подморного поп Яков Иванов, росту большого, рыжий с 
 проседью, шестидесяти лет. Рязанского кафедрального собора дьякон Андрей 
 Тихонов, сын Дорошнин, именуемый себя Путинским, росту среднего, щедроват, 
 говорит скоро, от роду 42 года. Успенского черниговского, елецкого монастыря 
 иеродиакон Анания, росту среднего, лицом красен, читает дроботливо, поёт 
 тихо. Того же монастыря иеродиакон Платон, летами поменьше, да иеромонах 
 Антоний, росту высоко-среднего, тонок, ходит сутуловато, глазами 
 подслеповат, от роду например 40 лет. Черниговского Ильинского монастыря 
 иеродиакон Евстратий, волосы рыжие, лицом красноват, мало рябоват, нос 
 широкий, кругло-короткий, говорит громко, поёт толстовато. Рыхловского 
 монастыря эконом Епифаний, поёт и читает тенора, лицом ряб, 32 лет. Того же 
 монастыря монах Пафнутий, 30 лет, да монах Иеракс, 43 лет. 
 779 года монахи опять бежали группами, так что сыскивали их по одному 
 реестру. Документ этот так и назывался: ‘Реестр бежавшим духовного чина 
 бродягам’. Тут значится коломенской епархии, города Дедилова, церкви 
 Покрова, священник Иван Семенов, 60 лет, города Балахны поп (sic) Василий 
 Амвросиев, 60 лет, севской епархии монахи Варсонофий, поет второго тенора, 
 да Филарет, росту большого, читать и петь знает немного, да из крутицкой 
 епархии запрещённый к священно служению иеромонах Лука‘. И только что этот 
 реестр был послан, как ко владыке пишет сначала игумения Великобудисского 
 монастыря Марфа, что у неё убежала инокиня Антония, а за нею сейчас же 
 жалуется игумен Нефорощанского монастыря Лукиан, что у него исчезли два 
 монаха —  Сила да Яков. Первый из них ‘поёт тенора и легко ходит’, а у 
 второго ‘глаза кривые’, и имеет всего 30 лет, тогда как их инокиня Антония 
 уже в годах, — именно ‘имеет пятьдесят лет’. 
 Всё опять повторяется одна и та же замечательная черта, что пускающиеся 
 в море житейское черницы берут себе в спутники чернецов гораздо себя моложе, 
 хотя, впрочем, видно, за красотою своих кавалеров много не гонятся, ибо брат 
 Яков имел какие-то ‘кривые глаза’. 
 Денежные средства в этих случаях обыкновенно доставляли бережливые 
 инокини. 
 Практику бродяг освященного сана отчасти можно видеть из указа 
 славянской духовной консистории в алексапольское духовное правление по 
 случаю, бывшему с некиим отцом Василием Соколовским из села Мотовиловки 
 (1786 февр. 14). Иерей этот, как видно из указа, долго искал себе алтаря, от 
 которого бы ему было удобно кормиться, но начальство по каким-то причинам не 
 торопилось удовлетворять его просьбу, а отцу Соколовскому с семьёю стало 
 холодно и голодно. Тогда, истомленный неудачами, этот безместный священник 
 измыслил себе пропитание от вольной практики, — он нашёл деревеньку, где 
 местные батюшки не успевали сделать всё, что нужно прихожанам, и ‘стал 
 народам требы преподавать по правилам святых отец’. Которых именно ‘святых 
 отец’ и какие ‘правила’ руководили в этом отца Соколовского — в указе не 
 объяснено, но только видно, что отец Василий ‘преподавал народам’ всякие 
 требы, нужные ко спасению живых и умерших. Он не только крестил и погребал, 
 что бывает неотложно надобно по болезни ребёнка, или по причине разложения 
 трупа, но также ‘и другие требы народам’ преподавал, — и всё это он делал не 
 нагло и самовластно, а с вольного уговора с местными священниками. Выходит, 
 он делал то самое, что ныне без всякой помехи и без запрета делается 
 повсеместно так называемыми ‘ранними батюшками’, т. е. безместными 
 священниками, которые теперь беспрепятственно и свободно служат в столицах и 
 почти во всех больших городах ранние обедни, самоличное отправление которых 
 городских священников, очевидно, затрудняет. Теперь эта практика не только 
 терпима, но она до той степени распространена, что в Петербурге летом, когда 
 ‘настоящие батюшки’ выезжают на дачи, ‘ранние батюшки’ открыто служат даже и 
 ‘поздние обедни’, и зла от того никакого не заметно. Но тогда, сто лет 
 назад, начальство смотрело на это неблагосклонно и приводило на вид 
 синодальный указ 1774 года, коим запрещалось, ‘чтобы нигде из духовного чина 
 никаких бродяг приглашаемо не было’. При открытии же где-либо 
 священнодействующих ‘бродяг духовного чина’, их велено было сдавать в 
 ‘свецкие команды, для определения, куда годны явятся, а местных священников, 
 которые из таковых бродяг правильных священников к служению в своих церквах 
 без архиерейского дозволения допустят, штрафовать за каждую службу по десяти 
 рублей на богадельни’. 
 Указ этот впоследствии когда-нибудь, вероятно, отменён, или сюда тоже 
 вкралось влияние ‘духа времени’ и сделало запретное не запретным, а как бы 
 дозволенным. И этому, кажется, надо радоваться, потому что 
 вольнопрактикующие ‘ранние батюшки’ порою бывают очень полезны, а старинное 
 запрещение приходским священникам прибегать в иных случаях к пособию 
 вольнопрактикующих преподавателей духовных треб всё равно было и тогда 
 невыполнимо. Даже более того, — услуги ‘ранних батюшек’, которые тогда 
 рассматривались как ‘бродяги духовного чина’, нередко вызывались неизбежными 
 случайностями, от которых не может считать себя свободным весь человеческий 
 род, а наипаче духовенство. Священник иногда заболевал, иногда утомлялся 
 службою или по другим причинам не успевал сделать всё, что от него 
 требуется, — а требуется от него очень много. И вот тогда ‘преподавать требы 
 народам’ было некому, а от этого ‘души гибли’ и шла большая молва в людях. 
 Между тем, от того, что требы были преподаны ‘бродягою духовного чина’, для 
 душ христианских, по крайней мере, никакой беды не было, ибо они все-таки 
 отходили в неведомый и безвозвратный путь лицом, имевшим ‘помазание от 
 святого’, и притом по опыту уже знавшим все тягости отдалённых переходов. 
 Таким образом, тип наших ‘ранних батюшек’ возникал из бродяг духовного 
 чина исторически и обозначался, как заместитель, или викарий в приходе. 
 Случаи же такого рода, где подобная подстава была неотразимо нужна, 
 чрезвычайно часты и о некоторых из них сохранились отметки в записях 
 протопопа Могилянского, — например, ‘по благословению ясне в Богу 
 преосвященнейшего Божиею милостию православного архиепископа переяславского 
 и бориспольского писано золотоношскому протопопу Василью Терановичу, что 
 села Ковтунов священник Иона Исидоров 739 года на вечери под Рождество 
 Христово и на самый праздник всенощного утреннего пения и литургии за 
 пьянством не служил, а на другой день хоть была литургия и обхождение вокруг 
 церкви, но однак на новое лето 1 генваря 1740 года всенощного утреннего 
 пения и литургии и указного молебствия опять не справлял за своим 
 небрежением и крайним бесстрашием’. 
 Разумеется, теперь, стоя на полтора века позднее того, когда 
 совершалось это ‘бесстрашие’ отца Ковтуновского — трудно всё это судить, но 
 как и тогда в обычаях православного народа были те же хождения по приходу 
 перед праздником с молитвою ‘разговейною’, и потом на праздниках ‘с 
 крестом’, то ясно, что и тогда, как и ныне, это не могло не утомлять 
 настоятеля прихода, тем более, что условная вежливость требует, чтобы он 
 оказал честь угощениям, предлагаемым в каждом благочестивом доме. Очевидно, 
 что это может вынести не всякий в духовенстве, и потому, случись тут 
 вольнопрактикующий священник, он бы мог быть очень полезен, ибо мог бы 
 вместо изнуренного настоятеля ‘преподать духовные требы народам’, и были бы 
 совершены все положенные моления на Рождество и в день Нового года. 
 Вообще же, что касается такого оригинального явления, как 
 ‘бродяжничество людей духовного чина’, которое здесь представлено по 
 документальным источникам, то его, кажется, следует объяснять, во-первых, 
 гнетущею скукою монастырской жизни, томительную праздность которой в силах 
 переносить далеко не все из тех, которые неосмотрительно и необдуманно 
 обрекают себя на уединение за монастырскими стенами, во-вторых, 
 разочарованием, которое приходит скоро или не скоро, но всегда бывает 
 мучительно, и, в-третьих, изобилием приютных мест, куда ‘бродяги духовного 
 чина’ могли стремиться. Места эти предлагал им, конечно, раскол 
 поповщинского толка, куда до открытия белокриницкой иерархии охотно и без 
 всякого разбора брали каких попало попов и дьяконов церковного 
 рукоположения. К их совестливости или добропорядочности в расколе были 
 крайне нетребовательны. Лишь бы на них был сан, их сейчас же по-своему 
 ‘переправляли’ и определяли к священнослужительским занятиям. Иначе очень 
 трудно объяснить побеги иереев и иеромонахов, между коими, как мы видели, 
 встречаются люди лет весьма преклонных, когда кочевая жизнь ‘бродяги’ уже 
 очень тяжела, да и занятия работами обременительны для человека самого 
 крепкого. Жизнь же попов и дьяконов в расколе всегда слыла привольною и даже 
 весёлою, и во всяком случае она могла быть очень заманчивою для людей 
 скучливых и по инстинктам своим очень грубых. 

 А до чего была велика и сильна монастырская скука и к каким она иногда 
 приводила крайностям людей даже святой жизни, мы об этом можем судить по 
 характеру искушений, которыми сатана старался смущать возвышенные умы самых 
 сосредоточенных подвижников. Козлы, рожи, рога и другие разные уродства, или 
 прямо такие бесстыжие женщины, какие едва ли даже возможны в природе, — всё 
 это их преследовало. В прологах патриаршей печати, которые полнее нынешних и 
 потому интереснее, приведён один случай, где дьявол в своём собственном виде 
 гонялся по монастырю за иноком, ‘имея огон (хвост) столь долгий, что аж 
 сшибал оным с неба облаки’. А один ‘большой подвижник’ Печерской лавры, по 
 имени Феодосий, ‘родом москвитин’, так соскучился по мясу, что ‘говорил: 
 если не поем мяса, умру и буду осуждён как самоубийца’. От осквернения мясом 
 подвижника спасло только чудо: ‘он велел купить себе мяса и поставил его на 
 печь, чтобы съесть, когда останется один’. Но случая такого не выпадало 
 долго, а потом, когда подвижник наедине открыл свой горшок, он увидел, что 
 там вместо мяса были черви… ‘Видев это, старец пал на землю и испросил у 
 Бога прощение’, но если бы он поставил мясо не на печь, а в печь, то кто 
 знает, как могла погибнуть его душа… Всё счастье в том, что это 
 происходило в те времена, когда в Печерской лавре читали Полинадию и знали о 
 свойствах мяса, вероятно, менее, чем о Лемносском прахе, который ежегодно 
 выбрасывается 6 августа, и о египетских мертвецах, которые выступают из 
 земли и лежат поверх ее от Пасхи до Пятидесятницы. (Прим, автора.) 

 Особенно же тяжело было неподвижное сидение для таких иноков и иереев, 
 которые попортили свою карьеру непоправимо, или для молодых людей, которые 
 не имели надежды ‘попасть на ваканс’ (как это было с тремя священническими 
 сыновьями, которых разыскивал в 1751 г. митрополит Щербатский). Иначе, мне 
 кажется, нечем и объяснять лёгкость, с какою все эти лица пускались в 
 бродяжество, и предположению моему на этот счёт я вижу некоторое, по моим 
 понятиям, сильное подтверждение. Оно заключается в том, что с открытием 
 белокриницкой иерархии или вообще с началом ‘своего ставления попов’ в 
 расколе, побеги из православного духовенства исчезают и прекращаются ‘сиски 
 о бродягах духовного чина’. Отчего бы это такое странное совпадение? Не от 
 того ли, что с этого времени на беглых попов и дьяконов исчезает спрос и им 
 стало некуда бегать из своих монастырей? О монастырях же наших в расколе, 
 конечно, недаром говорят, что они ‘препитали священством оскудевшее 
 благочестие во все долгие годы, пока там не раздобылись своим архиереем’. А 
 как в расколе прекратился спрос на бродяг духовного чина, так и со стороны 
 православного духовенства прекратилось предложение этого ассортимента. 
 Правда, что в числе виденных нами ‘бродяг духовного чина’ есть монахи и 
 послушники, в священный сан не рукоположенные, а также были и просто 
 ‘священнические сыновья’ и инокини, которые тоже священнодействовать не 
 могут. Но что касается всех не посвященных в сан бродяг мужского пола, то 
 недостаток посвящения им нимало мешал, потому что, имея навык к церковному 
 обиходу, они или добывали себе рукоположение ‘за рубежом’ у единоверных нам 
 славян или в Молдавии и потом были ‘переправляемы’ раскольниками, или же 
 приходили иногда к сим последним с обманом. Брали с собою какую-нибудь 
 ‘воровскую грамоту’ или просто уверяли, будто имеют посвящение, и прямо 
 ‘переправлялись’ и начинали священнодействовать без благодатных даров 
 священства точно так же, как будто они имели на себе эти дары по 
 рукоположению. Случаи самочинства в этом роде бывали в чрезвычайном 
 изобилии. 
 А что касается инокинь, то они обыкновенно или выдавали себя ‘за жен’ 
 беглых вдовых попов или иеромонахов и иеродьяконов, которые, сбежав в раскол 
 и ‘переправясь’, называли себя ‘белыми попами’ и имели отвагу жить с 
 беглыми, но не снявшими обетов девства, инокинями, как с жёнами, и приживали 
 с ними детей. Пожилым инокиням, может быть, и тяжеловаты были обязанности 
 материнства, но они смирялись и доживали век свой, называясь попадьями или 
 дьяконицами — какая к кому доспела попасть в пору. В большинстве случаев это 
 вовсе не обнаруживалось, но иногда, если и бывало в подозрении, то не 
 преследовалось весьма на этот счёт терпимыми нравами раскола, который 
 выработал себе правило, что ‘тайно содеянное — тайно и судится’. Те же 
 инокини, которые не попадали в сожительство к мужчинам из бродяг духовного 
 чина под видом их попадей и дьякониц, всего вероятнее, продолжали 
 девствовать в раскольничьих скитах, где розыск беглых людей в то время был 
 чрезвычайно труден. 
 Всё это положение, вместе взятое, кажется, достойно быть поставлено в 
 числе доводов, что клировые нравы в православной церкви теперь не 
 понизились, а повысились, ибо теперь такое явление, как бродяжество лиц 
 духовного чина, означенное в указах, уже невозможно. 
 А что явления этого рода не были редкою случайностью сто лет назад, это 
 доказывается тем, что они обращали на себя серьёзное внимание правительства, 
 которое заботилось даже сократить число ‘излишних монахов’, ибо и те, 
 которые ещё не убежали, уже обнаруживали к тому склонность. В интересной 
 статье Ф. А. Терновского (‘Киевская старина’, май 1882 г.) об излишних 
 монахах конца XVIII столетия встречаем поразительные на это указания, хотя 
 тут говорится о людях, которые ещё не сбежали, но обличают постоянную 
 склонность к побегам. Так, например, в Глуховском монастыре, о котором, по 
 замечанию проф. Терновского, начальство дало ‘более откровенные отзывы’, 
 собирались в ту пору иноки удивительного характера: ‘иеромонах Варлаам, 60 
 лет, в трезвости спокоен и обхождения честного, в пьянстве же сердит и к 
 дракам охотен. Священнодействие ему запрещено за убой игумена своего из 
 ружья. Макарий — совести худой, нрава развратного, тайно из монастыря 
 бродит, пьянствует и к похищению чужого добра склонен. Евсевий нрава 
 жестокого, пьянствует, ссорится и к дракам охотен. Иассон — состояния (т. е. 
 поведения) совсем худого, всегда пьянствует, многие в монастыре воровства 
 поделал, днем и ночью с монастыря ходит, соблазны делает, страха Божия и 
 стыда лишился’. В Харламиевом монастыре иеромонахи имели те же мучительные 
 влечения скучать в ограде св. обители. ‘Самуил — напивается, за монастырь 
 самовольно  по сёлам бродит и в пьянстве злонравный. Амвросий — самого 
 преразвратнейшего состояния, всех пороков скопище прегнуснейшее’ и т. д. 
 Даже и лучшие и те стремились бродяжить. Так, например, был здесь отец 
 Виталий, 60 лет, ‘добронравный, но к бродяжеству склонный’. Калеки и те 
 хотели ‘бродить’. Таков был отец Зосима: ‘на оба глаза слеп, ногами хром и 
 одною рукою совсем недействителен, однако пьянствовать и бродить весьма в 
 ночное время по околичным селам охоч’. Да и об остальных аттестационная 
 отметка сделана как бы не без иронии, а именно сказано: ‘сии все ведут себя 
 по силе своей порядочно’. Очевидно, что ‘вести себя порядочно’ инокам стоило 
 немалого труда, и они достигали этого не в таком совершенстве, чтобы являть 
 собою пример лежащему во грехах миру, а только ‘по силе своей’, кто сколько 
 мог, удерживались от явных соблазнов, драк и неодолимой тяги на волю. Тут 
 есть нечто драматическое и даже напоминает состояние души Гамлета, который 
 сознавал, что ‘долг ему велит по мере сил повиноваться’, и в то же время 
 делал вещи, как раз противоположные долгу повиновения. 
 Исчезновение одной такой наклонности, как бродяжество, 
 распространившееся в оно время среди вдовых священников и иеромонахов, как я 
 смею думать, конечно, должно быть сочтено улучшением, а не ухудшением нравов 
 русского духовенства. А улучшению его в этом роде значительно содействовало 
 учреждение нашими раскольниками самостоятельной иерархии, сначала в Австрии, 
 а потом и в России. 
 Многие считают весьма неблагоприятным для церкви, что наше 
 правительство нынче сквозь пальцы смотрит на существование раскольничьей 
 иерархии. По мнению этих дальнозорких людей, это поведет Россию к бедам, и 
 они охотно рекомендовали бы правительству совсем иное отношение к церковному 
 делу. Отношения эти намечены в заказной книге московского профессора 
 Субботина, изданной по распоряжению синодального обер-прокурора. Но 
 представителям этого образа мыслей, вероятно, не представляется, что 
 упомянутая терпимость, помимо ее соответствия духу христианской свободы и 
 духу времени, силы которого может не чувствовать только омертвелое тело, 
 приносит очень большую пользу самому православному духовенству. Только одна 
 эта относительная терпимость правительства к староверческой иерархии 
 уничтожила сманку попов в раскол, которая без того всё ещё, вероятно, имела 
 бы свое место и теперь. Но они туда более уже не пойдут, потому что в них 
 там теперь не нуждаются. 
 Таким образом, некоторая доля послабления раскольничьей свободе, 
 которое недальновидными критиками правительственных действий считается за 
 вред православной церкви, на самом деле едва ли не приносит большой, своего 
 рода, пользы для всего православного духовенства, ибо с тех пор, как 
 раскольники не сманивают наших вдовых попов и иеромонахов, церковь свободна 
 от целого ряда таких прискорбных случаев, какие мы видели. 
 Кажется, одни эти факты и посильный опыт их объяснения должны бы помочь 
 поспешным на осуждение правительства людям быть осторожнее в своих 
 толкованиях. Может быть, небольшое по этому случаю раздумье заставит их даже 
 преклониться пред неисповедимыми путями Провидения, так как, конечно, не без 
 его воли недоброжелательный к православной церкви раскол сам сослужил церкви 
 наиполезнейшую службу, избавив православных архиереев от досадительных, 
 малополезных, а притом и несколько скандальных хлопот ‘о сиску бродяг 
 духовного чина’. 

 Как на частное обстоятельство желаю обратить внимание читателей на то, 
 что ‘сиск’ идет о бродягах разных монастырей, как малороссийских, так и 
 великорусских, но приметы бродяг везде описываются по-малороссийски. Отчего 
 бы это могло происходить? Не оттого ли, что иноки из малороссов, будучи 
 просвещеннее или, по крайней мере, грамотнее братии великорусской природы, 
 везде содержали монастырское письмоводство в своих руках? Иначе, кажется, 
 невозможно объяснить малороссийских слов в московских сношениях ‘о сиску’ 
 (Прим. автора.) 




 ПРИМЕЧАНИЯ 

 Впервые — ‘Новости и биржевая газета’, 1882, от 11, 20, 26 мая. 

 Стр. 481. Павловский Иван Данилович (1852 — 1881) — историк церкви, 
 археолог, сотрудник церковной прессы. 
 ‘Охапка шпаргалов’ — В Архиве Н. С. Лескова имеется следующий материал: 
 ‘Монастырские беглецы. Указы Елизаветы и Екатерины II о монастырских 
 беглецах 1740 — 1793 гг.’ 
 Антонович, Владимир Бонифатьевич (1834 — 1908) — университетский 
 историк. В ‘Киевской старине’ нет отрывков из ‘Книнской судебной книги’, но 
 в Љ 4 за 1882 г. есть публикация киевского журналиста Константина Францевича 
 Ухач-Охоровича: К. Ф. У.-О. Коденская книга и три бандуриста, в Љ 5 аналогия 
 к Лескову — статья Ф. А. Терновского: ‘Излишние малороссийские монахи конца 
 XVIII ст., каких они были качеств и как доживали свой век’ (с предваряющим 
 авторским примечанием: ‘По рукописным документам архива Св. синода’). 
 Марж (франц. marge) — край, поле (листа бумаги). 
 Стр. 482. …’о сиску’… — по-украински звучит: ‘о сыску’, но здесь и 
 Стр. 483. Доба (укр., польск.) — время. 
 Мандроватъ (мандрувати) (укр.) — отправляться в путь. 
 Смагловат — черняв. 
 Мова (укр.) — речь. 
 Стр. 484. Дроботливая (укр. ) — частая. 
 Sic (лат.) — так. 
 Тримать (укр.) — держать. 
 Стр. 485. Плаг (церковнослав.) — полог. 
 Рафаил Зборовский (Заборовский) (1677 — 1747) — митрополит Киевский. 
 Носа… похилистого — т. е. погнутого. 
 Керпатый (кирпатый) (укр.) — курносый. 
 Стр. 486. …колковатой — возможно: клоковатой. 
 …ставропигиальный… монастырь (иначе: крестовоздвиженский) — т. е. 
 непосредственно (минуя местную епархию) подчинённый патриарху или Синоду. 
 Подмовивши (укр.) — подговорив. 
 Полушорок — часть шорной, ременной упряжи, по-немецки не имеющей 
 хомута. 
 Шафарская конкуленция (польск.) — должность эконома. 
 …в ворце (в ворке) — в загоне для скота. 
 Стр. 487. Сечь — Новая Сечь на острове Чертомлык — последняя казачья 
 община Украины (1734 — 1775), сохранившая традиции вольной Сечи Запорожской, 
 казачьей республики XVI — XVII вв. 
 Мова горкавая (укр.) — картавая речь. 
 Стр. 488. Рудый — рыжий. 
 Цикая речь (польск.) — тихая речь. 
 Лицо тараканковатое — Ср. польск: tarantowaty — о пятнистой лошадиной 
 масти. 
 Стр. 489. Баска (баско) — красиво, приятно. 
 Хода гайдамацкая (укр.) — походка разбойничья. 
 Стр. 490. Пётр митрополит киевский — видимо, Могила Пётр Симеонович 
 (1597 — 1647), основатель Киево-Могилянской академии (1632), просветитель, 
 писатель. 
 Стр. 491. Взлезаст (иначе: взлызаст) — с взлизами, то есть с аалысинами 
 с боков лба. 
 …в должности коперштихаторской… — от нем.: Kupferstecher — гравёр 
 по меди. 
 Стр. 492. …резчик… летир — резчик литер (букв). 
 …розначим голосом… — т. е. плаксивым (от искаж. польск.: 
 roz-beczecse- расплакаться). 
 Стр. 493. Тимофей Щербатский (Тихон Иванович Щербак, 1698 — 1767) — 
 митрополит (1748 — 1757). 
 Указные презенты — подобающие духовному пастырю согласно церковным 
 правилам атрибуты храмовых ритуалов: крест, Евангелие, дароносица и др. 
 Хода швидкая (укр.) — быстрая походка. 
 Шкоды (укр.) — безобразия, бесчинства. 
 Неголосно — негромко. 
 Стр. 494. Громового — громко, басисто. 
 Стр. 496. …’народам требы преподавать…’… — отправлять священные 
 обряды. 
 Стр. 498. …раскол поповщинского толка… — раскол, признающий попов и 
 таинства (причастие), но требующий отречения от церковной ортодоксии и 
 отправляющий службы силами верных старообрядчеству бывших церковных попов. 
 В прологах патриаршей печати… — Пролог — прозаический сборник XVII в. 
 для чтения на целый год (с 1 сентября), содержавший не менее 300 повестей, 
 новелл, притч, житий и других древнерусских и переводных памятников. 
 Наиболее полные издания патриаршего периода относятся к 1675 — 1677 и после 
 вплоть до редакции Пролога 1723. 
 Стр. 499. Белокриницкая иерархия — раскольничья кафедра во главе с 
 митрополитом в Белой Кринице, созданная в 1846 г, принадлежит к поповскому 
 направлению в старообрядчестве. 
 Полинадия — антиуниатское полемическое сочинение Захария Копыстенского 
 (1621). 
 Лемносский прах — вулканические выбросы на о. Лемносе в Эгейском море, 
 о чём сообщала как о чуде кипения земли ‘Полинадия’. Упоминаемое там же 
 сезонное, на Пасху, обнажение скелетов на кладбищах по берегам Нила 
 расценивалось как чудо, предрекающее всеобщее грядущее воскресение из 
 мёртвых. 
 Стр. 501. …’долг ему велит по мере сил повиноваться’… — неточная 
 цитата ‘Гамлета’ В. Шекспира, перевод П. П. Гнедича (акт 1, сц. 2). 
 Стр. 502. …заказная книга… Субботина… — книга ‘О сущности и 
 значении раскола в России’ (М., 1881), выпущенная под псевдонимом Н. С. 
 единомышленником Победоносцева профессором Московской духовной академии 
 Субботиным Николаем Ивановичем (1827 — 1905).