Н. А. ЛЕЙКИНЪ
Мдные лбы.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., No 2
1880
БРАКОВАННЫЙ РЕКРУТЪ.
Бракованный рекрут, Лейкин Николай Александрович, Год: 1880
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Ловко остановилъ ямщикъ свою взмыленную тройку около подъзда ресторана ‘Баварія’ и крикнулъ:
— Пожалуйте! Готово! Тшьтесь въ свое удовольствіе, господа купцы, да и насъ хмльными милостями не забудьте.
— Въ убытк не будешь. Бракованный некрутъ даже обольетъ тебя баварскимъ пойломъ, отвчалъ рыжебородый купецъ въ лисьей шуб, вылзая изъ саней и высаживая закутанную даму.— Вотъ и въ вашу націю, госпожа баварская мамзель, пріхали, отнесся онъ къ ней.
— О, Gott! что ни говорить! Я не ans Baiera, а съ Насау, отвчала дама.
— Можетъ быть и изъ Носова, а все-таки баварской націи. Я самъ изъ Мышкина — однако-же ярославцемъ считаюсь.
— Нтъ, я не Баварія, стоитъ на своемъ дама, выпрыгивая изъ саней.
— Толкуй слпой съ подлкаремъ! Племяшъ мн прямо сказывалъ, что ты семнадцать верстъ отъ пивнаго города родилась. ‘Вся, говоритъ, моя сибирь, дяденька, въ томъ, что я на баварскомъ діалект съ Шарлотой объясняться не могу. Я ей любовныя слова, а она такое головное воображеніе, что я ругаюсь. Ну, и на счетъ ейныхъ баварскихъ словъ у меня тоже сомнніе’. Учиться вдь хотлъ. Въ Академію наукъ за баварскимъ учителемъ ходилъ. Вонъ онъ, живой лежитъ, такъ не отопрется, указалъ купецъ на енотовую шубу, лежавшую въ саняхъ.— Сеня! Племяшъ! Забракованный некрутъ! Пріхали, вставай! потрясалъ онъ шубу, но та не подавала голоса.
— А вы ему уши потрите, ваше степенство! Живымъ манеромъ очухается, посовтовалъ ямщикъ.— Полицейское лкарство чудесно дйствуетъ.
— А вдругъ въ нюхало създитъ? Каково это дяденьк-то отъ племянника стерпть! Нтъ, ужъ пускай евоная мамзель съ нимъ орудуетъ. Мадамъ Баварія, шпилензи вашего воздахтора подъ микитки. ‘Бите, молъ, шнапсъ тринкенъ’. Ну, хорошенько его!
Купецъ толкнулъ даму къ санямъ.
— Я ни понимайтъ, отвчала та.
— Какъ ни понимаешь, коли я по нмецки… Ну, вотъ, и значитъ баварка, а не нмка. А по баварски я не умю. Шпилензи ему въ волосяное правленіе перстами и такія слова: ‘Комъ, мейнъ либеръ, биръ тринкенъ’, показалъ съ помощію пантомимъ купецъ.— Какъ блье полощатъ прачки, такъ и вы дйствуйте.
— Сеничке! Земенъ Земеничъ! Mein liebster Soldat! тряхнула его нмка, и обратясь къ купцу, сказала:— Betrunken wie die Kannone! Спитъ и совсмъ пьяни…
— Да вы ступайте, господинъ купецъ, а онъ здсь въ саняхъ провтрится. Ужъ я его укараулю, будьте покойны, сказалъ ямщикъ.
— Какъ въ саняхъ оставить, коли онъ пріхалъ сюда свое солдатское освобожденіе праздновать! Окромя того, при мн его собственная мамзель. Хоть и на беззаконномъ фундамент, а все-таки его ребро, а не мое. Нтъ, его надо на ноги поставить. Берись ямщикъ за ноги, а я за голову… Вотъ такъ… заноси ноги-то впередъ.
— Эка кладь грузная! вздохнулъ ямщикъ, ставя шубу на ноги.
— Восьмипудовой. За толщину и въ солдаты забраковали, а жребій вынулъ какъ разъ подъ красную шапку. Теперича его ежели на салотопенный заводъ, то одного жиру три пуда. Ну, держи его подъ уздцы, а то упадетъ! Сеня, чувствуешь что нибудь?
— Чувствую, произнесла енотовая шуба.
— А коли чувствуешь, то шагай ножнымъ инструментомъ.
— Не могу…
И шуба опять поникла головой.
— Волоки его по снгу. Небось, зашагаетъ! Госпожа, баварская мамзель, бери кнутъ изъ саней да подстегивай!
Купецъ и ямщикъ потащили шубу. Она, дйствительно, кой какъ зашагала.
— Дяденька, Спиридонычъ Захарычъ, это ты? послышались слова.
— Конечно, я. Встрепенись какъ слдуетъ и пойдемъ. Твоя Шарлота Карловна на свою баварскую родину тебя привезла.
— А меня забраковали, или это я во сн? звнула шуба.
— Конечно, забраковали. Хмльныя польки надо съ радости танцовать, а ты дрыхнешь.
— Станцуемъ! Давай мадерную кадрель по стаканчику!
— Ты прежде на дыбахъ-то постой! Можешь-ли? Ну-ко… Оставь его ямщикъ и я оставлю.
Шуба покачнулась и рухнулась навзничь.
— Забраковали… Вотъ такъ спасибо за это, бормотала она, барахтаясь въ снгу.— Дяденька, Спиридонъ Захарычъ, кричи уру!
— Не выстоитъ. Эхъ, ежели бы скипидаръ былъ… сказалъ купецъ.
— Скипидаромъ, сударь, хорошо, когда ежели до безчувствія, а у нихъ все-таки, какая ни-на-есть, словесность есть. Пусть ихъ въ снжк поваляются. Это иногда помогаетъ.
— А мы вотъ лучше за пазуху ему снгу наложимъ, поршилъ купецъ.— Госпожа баварская мамзель, сыпь ему снгъ на загривокъ, а мы его за крылья подержимъ.
— Was sagt er? Я совсмъ не понимайтъ!
— Э, дура съ печи! Ну, мы сами.
Купецъ насыпалъ шуб снгу за воротникъ. Шуба заревла и вскочила на ноги, ругаясь.
— Komm, liebster, Сеничка! Komm! Ich bin auch hier. Я здсь.
— Полно миндальничать-то! Бери его за правое крыло, а я за лвое. Ну, правой, лвой! Лвой, правой! Чего боишься маршировку-то показывать? Теперь ужъ ни въ какое войско не возьмутъ.
— Совсмъ забраковали, или это я во сн? снова переспросила шуба.
— Совсмъ, совсмъ. Даже и на лазаретную фуру не годишься. Да неушто ты не помнишь? Вдь ужъ мы въ Палкиномъ праздновали твое счастье.
— Теперь помню. А молебенъ когда?
— Молебенъ завтра. Шагай, знай, шагай! Вотъ ужъ дло на ладъ пошло.
Поднялись по лстниц.
— Въ такомъ вид, сударь, невозможно, загородилъ имъ дорогу у входа швейцаръ.
— Отчего и почему? воскликнулъ купецъ.
— Хмльны они очень, упасть могутъ. Мы тоже бозобразіевъ боимся.
— Какъ-же онъ упадетъ, коли мы его подъ уздцы ведемъ? А что на счетъ безобразіевъ, то онъ съ дамой. Вотъ она у него на пристяжк, такъ зачмъ-же ему безобразіе?
— Во фрунтъ! крикнула на швейцара шуба.— Дяденька, Спиридонъ, дай ему рубль цлковый.
— На этомъ, сударь, очень благодарны, а только нельзя. У насъ сказано, чтобъ лица въ нетрезвомъ вид…
— Да у него лицо и то трезвое, а только вотъ ноги маленько развинтились. Да и не пьянъ онъ, а просто морозъ его подълъ. Пооттаетъ въ тепл, такъ въ лучшемъ вид будетъ. Ему теперь только рюмку померанцевой горечи, такъ онъ тебя перепьетъ.
— Чего, ежели невозможно, зачмъ просить.
— Ну, порядки! воскликнулъ купецъ.— Такъ для кого-же вы заведеніе-то устроили? Для трезвыхъ, что-ли? Тогда нечего и хмльнымъ городомъ Баваріей свое мсто называть. Госпожа баварская мамзель, ты вдь тутъ въ своемъ мст, заступись за своего сожителя-то.
— Я не аусъ Байернъ, а аусъ Насау.
— Дался ей этотъ Носовъ! Заладила сорока Якова да и зоветъ имъ всякаго. Ну, коли такъ, поворачивай оглобли. Въ татарскія Палестины подемъ. Въ Самарканд да въ Ташкент татарва народъ ласковый. Имъ чмъ хмльне гость, тмъ лучше. Плюнь, Сеня, скажи этому мсту ‘ферфлюхтеръ’.
— Не могу…
Шубу повели обратно, но, сводя со ступенекъ подъзда, не удержали за крылья и она полетла внизъ, упавъ на снгъ, прямо къ ногамъ ямщика.
— Ach Gott im Himmel! воскликнула дама, всплеснувъ руками.
— Ничего, сударыня, посуда не хрупкая, не разобьется, отвчалъ ямщикъ, подымая шубу.
— И тамъ и тутъ забраковали… Вотъ такъ уха! слышалось изъ подъ шубы.
— Неужто и въ хмльное войско, сударь, не приняли?
— Не приняли. Вези теперь на Черную Рчку въ татарскій эскадронъ!