Литературный альбомъ.
Литературный альбомъ.
‘Бояринъ Орша’ Лермонтова.
‘Бояринъ Орша’ Лермонтова.
‘Боярин Орша’ Лермонтова, Лермонтов Михаил Юрьевич, Год: 1874
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Во время оно жилъ да былъ
Въ Москв бояринъ Михаилъ,
Прозваньемъ Орша.— Важный санъ
Далъ Орш Грозный оаннъ,
Онъ далъ ему съ руки своей
Кольцо — наслдіе царей,
Онъ далъ ему, въ веселый мшъ,
Соболью шубу съ плечъ своихъ,
Въ день воскресенія Христа
Поцаловалъ его въ уста,
И общался въ тотъ-же день
Дать тридцать царскихъ деревень,
Съ тмъ чтобы Орша до конца
Не отлучался отъ дворца.
Но Орша нравомъ былъ угрюмъ,
Онъ не любилъ придворный шумъ,
онъ отпросился у царя на покой въ свою вотчину, на крутомъ берегу Днпра, на рубеж Литвы.
И онъ узрлъ свой старый домъ.
Покои темные кругомъ
Уставилъ златомъ и сребромъ,
Икону въ риз дорогой
Въ алмазахъ, въ жемчуг, съ рзьбой,
Повсилъ въ каждомъ онъ углу —
И запестрлись на полу.
Узоры шелковыхъ ковровъ.
Но лучше царскихъ всхъ ларовъ
Вылъ божій даръ — младая дочь,
О ней онъ думалъ день и ночь,
Въ его глазахъ она росла
Свжа, невинна, весела,
Цвтокъ грядущаго святой,
Былова памятникъ живой!
Но вотъ однажды въ темную непогожую ночь, когда Оршу крпко одолли безсонница и мрачныя думы, позвалъ онъ своего раба-сказочника — и врный Соколъ ввернулъ въ свою сказку ядовитый намекъ, чтобы бояринъ навдался посмотрть, какъ спить его молодая дочь… Бояринъ, отославъ раба, не могъ уже успокоиться…
И вспыхнулъ въ немъ остатокъ силъ.
Онъ съ ложа мягкаго вскочилъ,
Соболью шубу на плеча
Накинулъ онъ, въ рук свча,
И вотъ дрожа идетъ скорй
Къ свтлиц дочери своей….
…И чуткимъ ухомъ онъ приникъ
Къ замку, и думаетъ старикъ:
‘Нтъ! непорочна дочь моя.
‘А ты, Соколъ, ты, рабъ, змя,
‘3а дерзкій хитрый свой намекъ
‘Получишь гибельный урокъ!’
Но вдругъ… о горе! о позоръ!..
Онъ слышитъ тихій разговоръ…
…И голоса замолкли вдругъ.
И слышитъ Орша тихій звукъ,
Звукъ поцалуя и другой…
Онъ вспыхнулъ, дверь толкнулъ рукой,
И изступленный и нмой,
Предсталъ предъ блдною четой.
Бояринъ сдлалъ шагъ назадъ,
На дочь онъ кинулъ злобный взглядъ,
Глаза ихъ встртились — и вмигъ
Мучительный, ужасный крикъ
Раздался, пролетлъ — и стихъ.
И тотъ, кто крикъ сей услыхалъ,
Подумалъ врно, иль сказалъ,
Что дважды изъ груди одной
Не вылетаетъ звукъ такой.
И тяжко на цвтной коверъ,
Какъ трупъ бездушный съ давнихъ поръ,
Упало что-то.— И на зовъ
Боярина толпа рабовъ,
Во всемъ послушная орда,
Шумя сбжалася тогда,
И безъ усилій, безъ борьбы
Схватли юношу рабы…
…Когда-жъ безумца увели
И шумъ шаговъ умолкъ вдали,
И съ нимъ остался лишь Соколъ,
Бояринъ къ двери подошелъ,
Въ послдній разъ въ нее взглянулъ,
Не вздрогнулъ, даже не вздохнулъ,
И трижды ключъ перевернулъ
Въ ея заржавленномъ замк…
Но… ключъ дрожалъ въ его рук!
Потомъ онъ отворилъ окно:
Все было на неб темно,
А подъ окномъ, межь дикихъ скалъ,
Днпръ безпокойный бушевалъ.
И въ волны ключъ отъ двери той
Онъ бросилъ сильною рукой,
И тихо ключъ тотъ роковой
Былъ принятъ хладною ркой.
Заточивъ такимъ образомъ свою несчастную дочь, бояринъ заутра приступилъ къ другой расправ — надъ виновникомъ своего позора, надъ этимъ Арсеніемъ, котораго онъ взялъ въ домъ ребенкомъ и воспиталъ въ сосднемъ монастыр подъ строгимъ надзоромъ иноковъ. Здсь-же, въ присутствіи игумена и монаховъ, состоялся и судъ надъ неблагодарнымъ пріемышемъ. Но никакія угрозы, ни пытки не могли заставить Арсенія выдать его друзей и сообщниковъ, съ которыми онъ хотлъ похитить и увезти дочь оскорбленнаго боярина, — онъ хранилъ упорное молчаніе, а на утро дня, назначеннаго для казни, узника въ монастырской тюрьм не оказалось…
Пришли…. глядятъ: распилена
Ршетка узкаго окна,
Во рву притоптанный песокъ
Хранилъ слды различныхъ ногъ,
Забытый на песк лежалъ
Стальной зазубренный кинжалъ,
И польскій, шелковый кушакъ
Изорванъ, скрученъ кое-какъ,
Къ втвямъ березы подъ окномъ,
Привязанъ крпкимъ быть узломъ.
Пошли прилежно по слдамъ:
Они вели къ Днпру — и тамъ
Могли замтить на мели
Рубецъ отчалившей ладьи…
…’Бжалъ!.. Но кто-жь ему помогъ?
‘Конечно люди, а не Богъ!..
‘И гд-же онъ нашелъ друзей?
‘Знать, точно онъ большой злодй!’
Такъ, собираясь, межъ собой
Твердили иноки норой.
Прошло много времени со дня грозной расправы боярина съ дочерью и бгства Арсенія, настала зима, ледъ сковалъ днпровскія волны, овраги занесло снгомъ…
Но вьюги зимней не страшась,
Однажды въ ранній утра часъ
Бояринъ Орша далъ приказъ
Собраться челяди своей,
Точить ножи, сдлать коней,
И разнеслась везд молва,
Что безпокойная Литва
Съ толпою дерзкихъ воеводъ
На землю русскую идетъ,
Садится Орша на коня,
Далъ знакъ рукой: гремя, звеня,
Средь вопля женщинъ и дтей,
Вс повскакали на коней,
И каждый съ знаменьемъ креста,
За нимъ прохалъ въ ворота,
Лишь онъ, безмолвный, не крестясь,
Какъ басурманъ, татарскій князь,
Къ своимъ приближась воротамъ,
Возвелъ глаза но къ небесамъ,
Возвелъ онъ ихъ на теремъ тотъ,
Гд прежде жилъ онъ безъ заботъ,
Гд нынче втеръ лишь живетъ,
И гд, качая изрдка
Дверь безъ ключа и безъ замка,
Какъ мать качаетъ колыбель,
Поетъ гульливая мятель!..
И вотъ, сошлись лицомъ къ лицу дв враждебныя силы, Литва и Русь, началась битва, но дружина Орша была слишкомъ малочисленна и вся полегла…
Между поверженныхъ коней,
Обломковъ копій и мечей,
Въ то время всадникъ разъзжалъ,
Чего-то, мнилось, онъ искалъ,
То низко голову склоня
До гривы чорнаго коня,
То вдругъ привставъ на стременахъ…
Кто-жъ онъ? не русскій! и не ляхъ —
Хоть платье польское на немъ
Пестрло ярко серебромъ,
Хоть сабля польская звеня,
Стучала но ребрамъ коня…
….Но разсмотрвъ его черты,
Не чуждыя той красоты
Невыразимой но живой,
Которой блескъ печальный свой
Мысль неизмнная дана,
Гд все, что есть добра и зла
Въ душ прикованной къ земл,
Отражено какъ на стекл, —
Вздохнувши каждый бы сказалъ,
Что жилъ онъ меньше чмъ страдалъ…
Блуждая на поискахъ, всадникъ наконецъ подъзжаетъ къ одному кургану съ громаднымъ втвистымъ дубомъ…
….Громада тлъ,
Обезображенныхъ мечомъ,
Пестрла на курган томъ,
И снгъ, окрашенный въ крови,
Кой-гд протаялъ до земли.
Кора на дуб вковомъ
Была изрублена кругомъ,
И кровь на ней видна была,
Какъ будто-бы она текла
Изъ глубины сихъ новыхъ ранъ…
И всадникъ въхалъ на курганъ,
Потомъ съ коня онъ соскочилъ,
И такъ въ раздумьи говорилъ:
‘Вотъ мсто — мертвый иль живой —
‘Онъ здсь… вотъ дубъ — къ нему спиной
‘Прижавшись, бшеный старикъ
‘Рубился — видлъ я, хоть мигъ,
‘Какъ, окруженъ со всхъ сторонъ,
‘Съ пятью рабами бился онъ.
‘И дорого теб Литва
‘Досталась эта голова!’
…И вдругъ онъ внемлетъ слабый стонъ,
Подходитъ смотритъ: это онъ!
Главу, омытую въ крови,
Бояринъ (т. е. Орша) приподнялъ съ земли
И слабымъ голосомъ сказалъ:
— ‘И я узналъ тебя! узналъ!
‘Ни время, ни чужой нарядъ
‘Не измнятъ зловщій взглядъ,
И это блдное чело,
Гд преступленіе и зло
‘Печать оставили свою.
‘Арсеній!— такъ, я узнаю
‘Улыбку прежнюю твою
И въ ней шипящую змю…
‘…Твой умыселъ постигъ я весь,
Я знаю для чего ты здсь.
‘По, врный родин моей,
Не отверну теперь очей,
‘Хоть ты-бъ желалъ, измнникъ-ляхъ,
‘Прочесть въ нихъ близкой смерти страхъ,
И сожалнье и печаль’…
Не отвчая на укоризны Орши, Арсеній проситъ его сказать только, гд его дочь, которую онъ поклялся спасти отъ ляховъ, хотя и самъ находится въ ихъ сред. Собравъ послднія силы. Орша говоритъ ему:
‘Скачи скорй въ мой старый домъ,
‘Тамъ дочь моя, ни ночь, ни днемъ,
‘Не стъ, не спитъ: все ждетъ да ждетъ,
‘Покуда милый не придетъ!
‘Спши…. Ужъ близокъ мой конецъ,
‘Теперь обиженный отецъ
‘Для насъ лишь страшенъ какъ мертвецъ!’
Онъ дальше говорить хотлъ,
…Вдругъ потянулся, захриплъ,
И — духъ отъ тла отлетлъ!
Арсеній спшитъ по указанію, измучивъ копя възжаетъ на широкій дворъ знакомаго ему боярскаго терема, входитъ въ домъ — въ покояхъ темно какъ ночью….
Закрыты ставни, полъ скрипитъ,
Пустая утварь дребезжитъ,
На старыхъ полкахъ, лишь порой
Широкой блой полосой,
Рисуясь на печи большой,
Проходитъ въ трещину ставней.
Холодный свтъ дневныхъ лучей!
И лстницу Арсеній зритъ,
Сквозь сумракъ онъ бжитъ, летитъ
Наверхъ но шаткимъ ступенямъ.
Вотъ свтъ блеснулъ его очамъ.
Предъ нимъ замерзшее окно:
Оно давно растворено,
Сугробомъ собрался большимъ
Снгъ нерастаявшій подъ нимъ.
Увы, знакомыя мста!