Виктор Муйжель
Виктор Муйжель
Больше жизни
Больше жизни
Больше жизни, Муйжель Виктор Васильевич, Год: 1914
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Невысокий, худощавый мужик, в широком не по росту полушубке и огромных валенках, стоял возле двери и, комкая в руках ушастую шапку, выжидательно молчал. Оттого, что в комнате было темновато и трудно было рассмотреть лицо мужика — казалось, что он все время остро и неотступно следит за каждым движением подозрительными глазками.
Урядник Дружнов, в синих рейтузах и розовой, вправленной в них рубашке, сидел на кровати и задумчиво почесывал давно не бритую щеку. Сегодняшнюю ночь он не спал, гоняясь за тремя молодцами, которых обычно зовут экспроприаторами, появившимися в его участке недели две. Об них он уже получил предписание от пристава, потом от исправника — даже с точным указанием, что молодцы переселились в его участок. Да и так понятно было, что они крутятся где-то здесь — потому что то там, то здесь нет-нет да и всплывет какая-нибудь история с ограбленным попом, обобранным приказчиком или еще что-нибудь.
Недели полторы Дружнов бился вместе с приставом, гоняясь за молодцами без всякого результата. Самая, искусная агентура не давала сведений — где они пристают, у кого скрываются, а если и приносила известия, то настолько запоздалые, что они не имели никакой цены. Стоявший у дверей мужик Василий Захонский — был одним из тех особых деревенских агентов, которых удалось заинтересовать Дружнову крупной наградой, обещанной за выдачу молодцов.
— Так говоришь — в Стремутке? — еще раз переспросил урядник, преодолевая особую тяжесть прерванного сна.
— Там! — твердо и коротко отрубил мужик, — у Нюшки шинкарки хоронятся. Я знаю!
— Знаешь ты!.. Опять погонишь двенадцать верст зря. Приедешь — их и следа нет!
— Не могить быть — там! Отлично-хорошо известно, что там! — стоял на своем мужик.
Урядник подумал, сообразил, что в Стремутке только пять дней тому назад был обыск у этой самой Нюшки, торговавшей водкой, стало быть, ждать там не могут. Пожалуй — может случиться, что и, действительно, там. А если так, то дело выходит совсем иное: пристав ловил — ничего, а он, Дружнов, самостоятельно накрыл.
Окончив службу в драгунском полку, Дружнов поступил урядником потому, что надо было где-нибудь служить. Но он был охотником в душе — и в подобных историях, помимо служебного долга, помимо выгоды, его захватывал тот азарт, который ощущает каждый охотник в погоне за крупной и редкой дичью. Окончательно встряхнувшись от сна, он поднялся и стал одеваться.
— Ну, так ладно! — проговорил он, отыскивая мундир, — скажи Денису, чтоб запрягал…
Уже была ночь — бледная и прозрачная, какая бывает зимою, когда луна прячется за негустыми облаками, когда подъехали к Стремутке. Небольшая, дворов в десять, деревня чернела издали на косогоре угрюмо и замкнуто. Может быть, никаких экспроприаторов в ней не было, но теперь, в эту белесую, смутную ночь она казалась полной скрытого, пугающего содержания. У огородов Дружнов остановил лошадь и вылез из саней.
— Вот что, Василий, — проговорил он, передавая мужику вожжи, — ты погоди тут с часик — я пройду сначала один, попытаю — как и что… Коли ничего нет — сейчас же назад, а коли есть что — значит я там останусь, а ты вали в стан во всю мочь, пристава и стражников, понимаешь?
— Оно известно…
— Так гляди ж, духом чтобы!..
— Да уж что говорить…
Дружнов крякнул, оправил пояс на полушубке — он был не в шинели, а в простом платье, не возбуждающем подозрения, и, пощупав в кармане револьвер, осторожно и быстро пошел занесенным снегом прогоном в деревню.
Нюшкина изба была единственным домом с мезонином. Когда-то покойный муж Нюшки, торговал телятами, которых скупал зимою и отправлял в город и хорошо зарабатывал. Лет пять тому назад он умер, и Нюшка, теперь уже немолодая, пронырливая баба, стала торговать вином, лечить баб и, кажется, принимать краденое. Дружнов уже давно приглядывал за ней, но до сих пор поймать ее не удавалось.
‘Место самое подходящее выбрали… — думал он, пробираясь вдоль изгороди — лукавая баба!..’
Деревня давно спала. Черные избы казались мертвыми, нигде не видно огня, не слышно ни одного звука. Даже собаки — и те не лаяли, словно их совсем не было. Один раз уряднику показалось — как будто легкая тень скользнула вдоль бревенчатой стены на той стороне улицы, но, присмотревшись, он не разобрал ничего.
К избе он зашел не со стороны улицы, а со двора. Утопая в снегу чуть не по пояс, он перелез невысокую изгородь сада, прошел между низкими, старыми яблонями, с кривых веток которых сыпался белый, легкий, как вата, снег, и вошел во двор. Все было тихо и все молчало, как в брошенном жилье. На секунду Дружнову стало жутко от этого молчания незнакомого места и он остановился. Но потом оправился, сунул руку в карман и, сжимая настывшую рукоятку револьвера, пошел к избе.
Дверь была открыта и жуткая тьма стояла за нею. Опять остановился урядник и мимолетный страх щипнул сердце. Почему не заперто? В чем дело? Но тот же охотничий инстинкт, который заставит его, не откладывая, пуститься на облаву, толкнул вперед. Он вошел на крыльцо, прислушался — и шагнул за порог. И побуждаемый смутным чувством близкой опасности хотел повернуть назад, как откуда-то — ему показалось сверху — на него упала огромная тяжесть и цепкие, твердые, как дерево, руки охватили его сзади. Он рванулся в сторону и дернул руку, державшую в кармане револьвер, но другие руки вцепились в него, толкнули, кто-то захрипел от усилия и Дружнов вместе с повисшими на нем невидимыми людьми покатился по скользкому, обмерзшему полу сеней.
Молча, отчаянным усилием он пытался освободиться, но на него насели, как собаки на медведя, и, задыхаясь, пыхтя, стукаясь в потемках о какие-то кадки, живая куча людей перекатывалась по сеням.
— Врешь, стой! — коротко и злобно бросил кто-то, и, уже изнемогая, урядник почувствовал, как его прижали лицом к полу, — пояс давай…
Он не успел опомниться, как руки скрутили назад, опутали чем-то ноги и те, что возились с ним, тяжело дыша, поднялись.
— Здесь оставить, ай наверх? — спросил кто-то и другой голос ответил:
— Известно наверх, еще голос подаст!.. Бес, лоб расшиб об кадку, здоровый черт, еле обратали…
Его подняли и понесли. Лестница была крутая и с поворотом и тащить было трудно. Когда втащили в светелку — связавшие его задыхались и бранились от усталости. В светелке было тепло и горел огонь. При свете Дружнов рассмотрел их. Молодцов было не трое, а двое — один молодой, белобрысый, с наивным, почти детским лицом, другой старый и черный. Этого черного урядник сразу узнал: с неделю тому назад, когда делали облаву в Боровике, у возвращавшегося Дружнова рассупонился хомут. Самому было лень вылезать из саней и он попросил затянуть супонь встречного чернобородого мужика, мужик охотно подтянул, поправил, запряг и весело пожелал счастливого пути… Урядник еще спросил его: откуда он и мужик охотно ответил:
— А мы с Лютых Болот, Степан Ермихов, слыхали, чай?..
Это и был тот самый черный, которому теперь в драке он зашиб лоб.
Оба они — и старый и молодой — молча рассматривали пленника.
— Та-ак, попался, — проговорил, наконец, черный, — смел гораз, зато! Один сунулся, вот и лежи теперь… Стянутый! Супонь-то помнишь?
— Авось не забуду и после, — нехотя ответил Дружнов.
— Ну, брат, это поглядим еще, как твоя память долга будет, — усмехнулся черный и обтер рукавом лоб, откуда тоненькой струйкой сочилась кровь.
— Что ж с ним теперь? — спросил молодой, ухмыляясь, и поглядел на черного.
— А там видать будет! — отводя глаза в сторону, отозвался тот.
Дружнов понял. Дело было ясное и простое. Допустив даже, что оставленный с лошадью Василий гонит теперь в стан — спасения все-таки быть не могло, до стана семь верст, покуда подымут пристава, покуда соберут стражников, покуда назад. А тут медлить не станут…
Как человек, готовый ко всему и равнодушный к жизни, тем особым равнодушием, каким обладают долго служившие солдаты, привыкшие подчинять свою волю и жизнь чужому желанию и приказу, он спокойно принял выпавшее на его долю.
‘Промашку дал, — подумал он, закрывая глаза, — надо было со стражником, а то с двумя идти… Нескладно вышло!..’
Те о чем-то совещались. Черный бубнил глухим, неразборчивым басом, а молодой как будто соглашался и равнодушно позевывал.
— А мне все одно, — проговорил, наконец, он. — Тимку дождаться б надо…
— Дождаться можно, чего не дождаться — ответил черный — а только…
Он не докончил, сел на лавку и достав из кармана тряпицу, стал отирать раненый лоб. Молодой тоже сел — возле стола, на котором горела жестяная лампочка, и, откинувшись спиной к стене, как будто задремал.
Странное отупение опустилось на Дружнова. Мягкая равнодушная тяжесть опутала мозг и трудно было подумать о том главном и страшном, что должно случиться. Похоже это было на невольный сон, что охватывает душу, отрешившуюся от своей силы. И незаметным стало время, как будто остановилось оно в своем движении на грани жалкого человеческого бытия…
Страшный грохот пробудил связанного человека. Кто-то бешено колотил в дверь и тонкий женский голос кричал непонятные слова:
— Оцепляют! Стражники кругом сада и с улицы…
Он открыл глаза и не сразу сообразил — что такое кругом? Желтый огонек лампы, бледный и чуждый синему сумраку рассвета, задыхался в закопченном стекле. Кто-то метался по низкой комнате, растерянно ругаясь, кто-то щелкал у окна затвором автоматического револьвера. И тот же грохот стонущих ступеней катился вниз — и смолк.
Черный отвернулся на секунду от окна и бросил коротко и просто:
— Конец. На дворе трое и в саду! Стань у двери — все одно конец, бей на слух…
И едва договорил — быстро повернулся и прямо через стекла выстрелил. Окно жалобно звякнуло, тяжелый грохот оглушил на минуту и густой, противный запах бездымного пороха наполнил комнату.
— Ага-а, забегали! — злобно усмехнулся черный и выстрелил еще раз, — так-то, не полезете теперь…
Он опять вытянул руку, пометился — и спустил курок. Оттуда ответили и пуля со звоном выбила верхнее звено окна и впилась в потолок, расщепив почерневшую доску. Потом еще и еще — и каждый раз, когда крупная пуля солдатской винтовки впивалась в потолок — из щелей сыпалась какая-то труха и сор.
Черный стрелял, присев у подоконника, пряча голову после каждого выстрела. Но там должно быть заметили это — и едва он высовывался, чтоб пометиться — внизу трещали разом несколько выстрелов и стены, и потолок вздрагивали от невидимых ударов. Запах пороха душил, несмотря на выбитые стекла, холод заполз в комнату и казалось, что идет он от синих утренних сумерек.
Молодой вдруг приник к двери, выставил недалеко вперед узкий, тонкий ствол маузера и раз за разом выпустил пять зарядов. Что-то охнуло диким криком внизу, потом покатилось и стрелявший захохотал:
— Дал трепки! — крикнул он, оглядываясь на черного веселыми, детскими глазами, словно то, что он сделал, было забавной игрой, — я слышу — будто ползет кто…
— Бей, Мить, бей, все одно живым не уйти!.. — быстро отозвался черный и вдруг прыгнул боком и повернулся растерянно.
— Ты что? — успел крикнуть молодой, но черный уже опустился на пол, все с тем же недоумевающим лицом щупая шею…
— Раз, раз, раз!.. — крепко и резко стучал молотком кто-то в черный потолок избы, и после каждого удара из щелей сыпался песок, — раз-раз-раз!!!..
Черный отполз к стене и присел, опираясь на руки. Изо рта и шеи, около уха, у него текла кровь, и казалось, что он хочет сплюнуть что-то, мешающее ему говорить.
— О, чтоб тебя! — вскрикнул молодой и, не глядя, со своего места, стал стрелять в окно.
От треска выстрелов, сухого щелканья невидимого молотка по потолку, так же, как от неожиданности всего случившегося, Дружнова колотила нервная дрожь. Он понял, что это, может быть, спасение, но подумал об этом мельком, занятый больше тем, что делал черный. А он упал на руки, лицом вниз и все хотел подняться — и так мучительны были эти усилия, что ему хотелось помочь — поднять на ноги, чтоб он опять стоял и, быстро оглядываясь, стрелял в разбитое окно…
— Раз, раз, раз!.. — колотили снизу, разворачивая в щепки доски потолка, — раз-раз-раз-раз!..
Казалось — прошло несколько минут с того момента, как черный выпустил первый выстрел, а был уже белый дневной свет в комнате, руки у Дружнова занемели совсем и дышать было трудно от вонючего пороха…
— Раз-раз-раз!.. — трещало внизу.
— Раз, раз!.. — со спокойствием отчаяния отвечал молодой, быстро переменяя обоймы и швыряя пустые железки на пол.
Вдруг внизу, покрывая стрельбу, радостно взметнулся возбужденный гул человеческих голосов.
— Ого-го-го, есть, взяло, теперь пойдет!.. — кричал кто-то огромный, сторотый, перекатывавшийся внизу, — во как забирает, ого-го-го!..
— Раз, раз, раз… — отчетливо щелкал в ответ маузер молодого.
И новый, странный звук — глухой, снизу идущий вой, словно внизу заработал огромный вентилятор, донесся в комнату, Дружнов не успел сообразить — что это такое — как густой черный клуб дыма, перемешанный с искрами, взвился по ту сторону окна и заглянул быстро и хищно в разбитые стекла.
— О, чтоб тебя! — как прежде крикнул молодой, метнувшись от двери, — и пули только две осталось…
Стрелять внизу перестали и слышен был только треск огня, ползущего где-то по стенам снаружи. Молодой остановился посреди комнаты и смотрел на Дружнова. И на момент между двумя людьми стало нечто, большее, чем сама жизнь.
— Вот аккурат две, — хрипло проговорил урядник, глядя ему прямо в детские, наивные глаза, — одна мне, другая тебе…
Слабая усмешка прошла по лицу парня.
— Разве что… — проговорил он и, внезапно махнув рукой, вытащил нож.
— Уж мне все одно — конец, так хоть… — бросил он и быстрым движением перерезал опутывавший ноги кушак, — вали!..
Урядник попробовал встать, и не мог. Затекшие ноги не двинулись.
— У, кабы тебя!.. — выругался парень и, подхватив его, потащил к двери. Он отпахнул ее — и в комнату, словно дожидаясь этого, рванулся черный душный клуб дыма. Пыхтя, надседаясь под неподвижной ношей, парень снова захлопнул дверь и поволок Дружнова к окну. Ударом ноги он вышиб переплет рамы и стал пропихивать тяжелое тело урядника в окно. Внизу, почти под самым окном, с воем бушевало пламя, искры летели вверх и Дружнов закрыл глаза. Волосы затрещали у него на усах, дышать было нечем, а парень все пихал его — и вдруг толкнул вниз. Огонь жарко дохнул в лицо, тело больно ударилось о какой-то выступ, перевернулось и, описав дугу, грузно ударилось в твердый, смерзшийся снег. И еще не понимая, что он спасен — Дружнов увидел, как два стражника в башлыках и серых шинелях кинулись к нему и потащили прочь.
От падения в голове стоял звон, мучительно ныла переломанная рука и кожа на лице горела нестерпимо. Но он все-таки стал на ноги и, подняв голову, посмотрел на окно мезонина.
Оно уже было охвачено огнем со всех сторон, дым рвался из него — и в этом черном, густом дыму, сам черный и закопченный стоял молодой. Можно было подумать, что он тоже собирается прыгнуть вниз — но он только махнул рукой, сжимавший тонкий, длинный револьвер, потом поднес ее к лицу и широко открыл рот.
Выстрела не было слышно за треском пожара, только видно было, как парень качнулся, ступил назад и исчез. И как будто обрадовавшись — вместе с дымом из разбитого окна вырвался длинный и жадный язык огня.
Первая публикация: журнал ‘Пробуждение’ No 20, 1914 г.