БОЛОТНЫЙ ЦВТОКЪ.
БОЛОТНЫЙ ЦВТОКЪ.
ПОВСТЬ.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
Болотный цветок, Ясинский Иероним Иеронимович, Год: 1883
Время на прочтение: 80 минут(ы)
Городъ Несвенцяны, переименованный въ 1863 г. въ Александрійскъ, лежалъ долгое время въ сторон отъ желзныхъ дорогъ, да и теперь къ нему съ ближайшей станціи надо хать сосновымъ лсомъ верстъ сорокъ. Онъ окружепъ болотами. Десять лтъ тому назадъ, болота эти, служившія когда-то повстанцамъ, посл пораженія ихъ полковникомъ Новоселовымъ, мстомъ убжища — иныхъ засосала грязь, другихъ съли волки, а сдавшіеся были казнены — болота эти хотлъ осушить какой-то инженеръ, но, издержавъ много денегъ (казенныхъ), пришелъ къ убжденію, что если осушить болота, то край лишится многихъ ркъ, берущихъ здсь начало. Болота были оставлены въ поко, и городъ Несвенцяны, онъ же Александрійскъ, мсяцевъ шесть въ году, попрежнему бываетъ почти совсмъ отрзанъ отъ остального міра, и только зимою, когда морозъ скуетъ необозримыя и непроходимыя трясины, съ городомъ устанавливается безопасное сообщеніе.
Населенъ городъ свтлоглазымъ и бловолосымъ народомъ — поляками, литовскаго происхожденія, евреями и немногими русскими. Къ послднимъ причисляютъ себя и блоруссы православнаго исповданія. Въ город обывателей считалось не боле пяти тысячъ. Стоитъ онъ на плоскомъ бугр, дома въ немъ, за исключеніемъ двумъ-трехъ казенныхъ зданій, да заброшеннаго палаца (замка), принадлежавшаго погибшему въ возстаніи графу Хршонщу, неказисты, даже въ черт города попадаются курныя избы, съ черными ветхими крышами и безъ трубъ, и грязь на улицахъ невылазная. Весною и осенью, когда грязь длалась даже опасною, къ услугамъ желающихъ перейти ту или другую особенно грязную улицу являлись жидки — тощіе и блолицые, съ громадными черными или рыжими пейсами — и переносили пшеходовъ на себ, и иногда даже дамъ, полковыхъ дамъ, что весьма скандализировало чопорныхъ полекъ.
Въ описываемое время городъ Александрійскъ находился подъ управленіемъ майора Брилліантова. Это былъ высокій старикъ, съ мутно-синими глазами и сдыми, по-николаевски закрученными усами. На груди у него было два ордена. Онъ держался молодцовато, любилъ пость, выпить, потихоньку отъ взрослой дочери, Леночки, ухаживалъ за польками и еврейками (‘евреичками’), распекалъ подчиненныхъ, игралъ на флейт, бралъ съ жидковъ взятки, и всю свою начальственную энергію тратилъ на то, чтобъ заставить горожанъ ‘уважать русскую власть’, для чего требовалъ, чтобъ обыватели, вс безъ исключенія, когда онъ прозжалъ съ конвойными казаками по городу, низко кланялись ему. Онъ сдлалъ много жесткихъ длъ, въ борьб съ польскимъ ‘гоноромъ’, и таки-добился своего, и о немъ до сихъ поръ вспоминаютъ въ Несвенцянахъ какъ о звр, хотя звремъ онъ не былъ, а только пользовался властью, какъ могъ и какъ умлъ. Самъ онъ считалъ себя хорошимъ человкомъ и ежегодно просилъ себ наградъ. Если же его обходили, то онъ искренно удивлялся и ропталъ на несправедливость начальства.
Впрочемъ, неограниченною властью онъ располагалъ недолго и долженъ былъ раздлить ее съ предводителемъ дворянства (по назначенію отъ правительства), Петромъ Алибеевичемъ Терюхановымъ, который былъ родомъ изъ Казани, и съ другими лицами, и, наконецъ, сталъ обыкновеннымъ русскимъ исправникомъ, хотя и продолжалъ здить съ казаками.
Онъ жилъ въ большомъ дом, который украшенъ дорогой мебелью и картинами, перенесенными изъ упраздненнаго замка графа Хршонща. Брилліантовъ купилъ за безцнокъ у казны конфискованную движимость графа, и значительную часть ея перепродалъ съ большихъ барышемъ евреямъ, а часть оставилъ у себя. Домъ семи-оконнымъ фасадомъ выходилъ на главную улицу города, Маршалкову (переименованную потомъ въ Терюхановскую). Изъ своей комнаты дочь майора Брилліантова могла видть очень много грязи, брызги которой летли на окна, ставни и заборы, могла видть солдатъ, возвращавшихся съ ученья и залихватски горланившихъ ‘Черную галку’ или другую непристойную псню, сопровождаемую свистомъ, могла видть по субботамъ евреевъ, прогуливающихся въ новыхъ длиннополыхъ кафтанахъ, и евреекъ въ атласныхъ капотахъ. Грязь высыхала по середин улицы только въ іюн и іюл. Вт остальное время пользовались тропинками, которыя прокладывались, посл долгаго и упорнаго труда, пшеходами на томъ мст, гд должны быть тротуары. Но такъ какъ дожди въ Несвенцянахъ очень часты, то и пользованіе тропинками было непродолжительное. Грязь вдругъ устремлялась на тротуары, заливала протоптанныя мста, и, какъ лава, побдоносно текла по злополучному городу.
Заднимъ фасадомъ домъ выходилъ въ садъ. Это былъ фруктовый садъ, состоявшій изъ нсколькихъ яблоней, грушевыхъ деревъ, кустовъ черной и красной смородины, липъ, которыя стояли въ самомъ конц сада. Въ немъ было чисто, передъ окнами цвли георгины и левкои, и онъ разбитъ былъ на пригорк, на берегу Крулевскиго Болота (оно теперь носитъ названіе Брилліантовскаго). Леночка любила гулять въ саду. Ей нравились сренькіе дни, когда нтъ ни дождя, ни солнца, небо покрыто свтло-свинцовыми тучами, и втеръ не колеблетъ ни вершинъ деревьевъ, ни меланхолическихъ камышей Крулевскаго Болота, мстами заросшаго желто-зеленой ряской, мстами чистаго и всюду невозмутимо-спокойнаго. Вдали, на томъ берегу болота, среди высокихъ темныхъ сосенъ, въ полупрозрачномъ туман, рисуются очертанія заброшеннаго и раззореннаго палаца, съ узенькими окнами, съ готическими башенками…
Леночк было двадцать лтъ. Ей кажется, что съ тхъ поръ, какъ онъ прізжала въ Несвенцяны, окончивъ одинъ изъ провинціальныхъ институтовъ, прошло много времени — цлая вчность. На самомъ дл, прошло три года. Ей также кажется, что она ужь старуха и что она нехороша собой. Но Леночка была очень моложавое существо, и можно было пари держать, что ей лтъ семнадцать, не больше. Каштановые волоса ея, матовые и ровнаго цвта, падали двумя тяжелыми и длинными косами на узкія плечи. Кожа у ней была блая съ молочнымъ оттнкомъ и длинные пальцы тонкихъ рукъ оканчивались красивыми розовыми ногтями. Леночка была высока и граціозна, но какъ-то застнчиво-граціозна. Она любила ходить въ свтлыхъ, легкихъ платьяхъ, и когда бродила по саду, вглядываясь въ даль, то соломенная шляпка ея, съ широкими полями и всегда отдланная свжими блдно-голубыми лентами, висла у ней на рук, а въ другой рук была книжка французскаго романа, и непремнно въ чистенькой несмятой обложк. Она, когда еще была въ институт, всегда воображала себя, въ будущемъ, въ вид блдной женщины, въ бломъ платк и съ книжкой, съ распущенными волосами и съ тоской во взор. Теперь она осуществляла свой идеалъ. Иногда и волосы распускала, но не надолго. Было у ней также легонькое золотое pince-nez на тонкомъ черномъ шнурк, которое она изрдка надвала, но такъ, чтобъ никто не видлъ, въ особенности ‘папочка’, и находила, что оно къ ней идетъ, хотя была уврена, что носить pince-nez неприлично.
Леночка ни съ кмъ не сходилась, даже рдко съ кмъ была знакома. На вечерахъ, которые изрдка давалъ ея отецъ, роль хозяйки играла жена ротнаго командира Юскевича, полная и расторопная дама, съ румянами щеками, собственноручно бившая деньщиковъ. Леночка не любила ее, смутно догадываясь объ отношеніяхъ ея къ отцу. Дв-три польскихъ семьи, гд были молодыя двушки, держались въ сторон, съ ужасомъ глядя на ‘москалей’. Это были порядочныя и зажиточныя семьи. Леночка была въ костел и видла красивыхъ блокурыхъ двушекъ, въ черныхъ траурныхъ платьяхъ съ блыми каймами. У нихъ были братья — они вс пали за ‘ойчизну’. Съ другими польками Леночка сама не хотла сближаться. Он были очень бдны или держались слишкомъ униженно. Молодые офицеры успли какъ-то быстро пережениться въ ‘замиренномъ’ кра, но жены ихъ не хотли говорить порусски, и Леночка чувствовала себя неловко въ ихъ обществ. Русскія полковыя дамы походили на мадамъ Юскевичъ. Была одна, жена военнаго врача, повидимому, не чета другимъ, молодая дама, Діаконова, но отецъ былъ въ ссор съ Діаконовымъ, и Леночка не могла поддерживать это знакомство. Въ послдствіи, она узнала, что настоящая фамилія Діаконовой была другая, и что это была гражданская жена доктора, а не законная, съ которой онъ не жилъ. Услышавъ объ этомъ, Леночка сдлала строгіе глаза, но всю ночь не могла заснуть и до разсвта думала о Діаконовой, съ которой теперь ужь ни въ какомъ случа нельзя сойтись — неприлично, даже еслибы Діаконовъ и помирился съ отцомъ… Немногіе молодые люди, которые были не женаты, не нравились Леночк. Они были слишкомъ грубы, пьянствовали и дебоширили, и самъ майоръ Брилліантовъ находилъ, что чиновники эти только ‘омрачаютъ русское имя’. Польскіе юноши исчезли во время повстанья. Такимъ образомъ, Леночка была одинока и у ней не было большой надежды выйти замужъ.
Нжность свою она изливала на отца. Посл обда, когда старикъ дремалъ въ вольтеровскомъ кресл (украшенномъ чеканеными бронзовыми гербами Хршонщей), она подходила къ нему и съ улыбкой смотрла на него. Онъ открывалъ глаза и тогда она бросалась къ нему на шею, точно двочка, съ ласковымъ вскрикомъ, и цловала морщинистыя щеки майора. И майоръ снова засыпалъ подъ эти поцлуи. Однако, она продолжала сидть возл отца, сторожа его сонъ, обмахивая мухъ, потому что ей нравилась роль любящей дочери. Она сидла до тхъ поръ, пока не являлась, подъ тмъ или другимъ предлогомъ, мадамъ Юскевичъ.
Поцлуями и ограничивались, впрочемъ, вс отношенія Леночки къ отцу. Майоръ рдко разговаривалъ съ нею. Если же и начиналъ разговоръ, то всегда въ томъ тон, въ какомъ бесдуютъ взрослые съ дтьми. Онъ не былъ скупъ, давалъ Леночк иногда по бленькой на булавки и хотя считалъ Леночку ребенкомъ, но не прочь былъ бы выдать ее за ‘порядочнаго’ человка. Когда онъ говорилъ ей объ этомъ, она краснла и произносила:
— Ахъ, папочка, я ужь старуха!
Одно время Петръ Алибеичъ Терюхановъ серьзно ухаживалъ за Леночкой. Петръ Алибеичъ былъ еще молодой человкъ, лтъ тридцати, приземистый, широкоплечій, скуластый татаринъ, всегда въ пестрыхъ брюкахъ, безукоризненномъ бль и черномъ сюртук. Онъ широко улыбался, обнажая крупные блые зубы и велъ себя развязно, пристально поглядывая на Леночку, причемъ его черные маслянистые глаза умли смотрть какъ-то отдльно на каждую часть тла, такъ что Леночк, подъ этими взглядами, становилось иногда невыразимо стыдно. Человкъ онъ былъ, по общему мннію, умный, былъ даже въ университет, но могъ бесдовать только о самыхъ незначительныхъ вещахъ и любимою фразою его было: ‘А какая мн изъ того польза’? Онъ все подводилъ къ себ и ему казалось, что весь міръ существуетъ исключительно для него. Майоръ снисходительно посматривалъ на Петра Алибеича и повидимому охотно выдалъ бы за него Леночку. Леночка съ удовольствіемъ отдала бы свою руку кому-нибудь получше. Но и Петръ Алибеичъ, былъ не послдній женихъ. Леночка стала задумываться и ее начало интересовать, что будетъ, если она выйдетъ замужъ — не за Петра Алибеича, а вообще. Петръ Алибеичъ улыбался чуть не до ушей, носилъ за Леночкой шаль, ходилъ съ нею въ лсъ за грибами, говорилъ о своихъ казанскихъ земляхъ (хорошія земли!), лошадяхъ (хорошія лошади!), но въ любви не объяснялся, а только все по своему, смотрлъ на Леночку, и преимущественно на ея бедра. Ухаживаніе продолжалось цлый мсяцъ и каждый разъ мста для прогулокъ Петръ Алибеичъ выбиралъ уединенне и уединенне…
Брилліантовъ, добывъ секретно изъ предводительской канцеляріи копію съ послужного списка Терюханова, чтобъ удостовриться, имется ли у будущаго зятя его приличная недвижимость, узналъ, что Петръ Алибеичъ женатъ, хотя съ женой и не живетъ. Это было большой неожиданностью. Съ Петромъ Алибеичемъ вышло крупное объясненіе. Леночк папочка нарвалъ уши и сказалъ нсколько такихъ словъ, которыхъ въ институт ей слышать не приходилось. Леночка была оскорблена, она горько плакала и не понимала, въ чемъ она провинилась, смыслъ папочкиныхъ словъ былъ сначала не ясенъ для нея, но когда мадамъ Юскевичъ растолковала въ чемъ дло, съ Леночкой сдлалась истерика.
Это произошло въ первый годъ по выход ея изъ института. Она давно помирилась съ папочкой, избгаетъ встрчаться съ Петромъ Алибеичемъ и вообще съ мужчинами, и ей кажется, что она старуха, потому что съ тхъ поръ у ней на многое открылись глаза.
Даже на папочку открылись глаза…
Но она старается не замчать, не видть. И папочка убжденъ, что она ничего не видитъ, онъ продолжаетъ смотрть на нее, какъ на двочку, и только иногда, встртивъ загадочно устремленный на него взглядъ большихъ синихъ глазъ Леночки, вдругъ смутится и спроситъ себя: ‘Ужь не знаетъ ли она чего на счетъ того дла? Не познакомилась ли она съ Діаконовыми? Наконецъ, Мунька, и Францишка — въ сосдней комнат’… Походитъ, покуритъ, ласково потреплетъ Леночку по щек и успокоится. ‘Невинна какъ ангелъ’! ‘Ну, ступай себ, скажетъ, въ свою комнату, не мшай мн… А, да отстань съ своими поцлуями… Ну, ну, цлуй… На, вотъ теб на булавки’… Леночка выйдетъ, бродитъ, раскраснвшаяся, по саду, и къ любви ея къ отцу примшивается горькое чувство. Сырой воздухъ ветъ ей въ лицо, Крулевское болото тоскливо разстилается передъ Леночкой, и ей кажется, что лучше всего быть одной.
Весна 1868 года была поздняя. Въ март были снжныя бури. Лежали цлыя горы снгу. Волки были люты и кидались иногда на людей, даже въ черт города. По низко-нависшему небу мчались тучи, холодный втеръ зловще раскачивалъ сосны. Городъ Александрійскъ заметало снгомъ. Въ половин марта стало легче. Небо засинло, взглянуло солнце. Но вдругъ пронесся ураганъ, поломалъ деревья, сорвалъ съ церкви всхъ Святыхъ (передланной изъ костела) желзные листы, разметалъ на многихъ домахъ крыши. Посл этого съ юга подуло тепломъ, снгъ сталъ быстро таять, небо угомонилось. Мягкій, сырой туманъ повисъ надъ городомъ, надъ болотами, въ двухъ шагахъ ничего нельзя было видть, и только слышно было, какъ журчитъ вода. Постепенно журчаніе превратилось въ глухой ропотъ. Наконецъ, вода заревла, вздулись болота, слились съ рками, затопили окрестныя и дальнія мстечки и деревушки, и городъ сталъ островомъ, затерявшимся среди океана грязи и полой воды.
Ежедневно изъ затопленныхъ деревень прізжали въ городъ, на паромахъ, высокіе свтлоглазые люди въ блыхъ войлочныхъ шапкахъ (магеркахъ), съ дтьми и женами, обутые въ худые лапти. За плечами у нихъ были кошели, изъ древесной коры, и они медленно ходили по городу, по колно въ грязи, прося милостыни подъ окнами. Леночка нсколько разъ подавала этимъ людямъ по копейк, по дв. Ночевали они въ старыхъ заброшенныхъ городскихъ баняхъ, но скоро наплывъ ихъ сталъ такъ великъ, что имъ негд было помщаться, и на одной только площади, возл церкви Всхъ Святыхъ расположилось боле двадцати семействъ. Горожане волновались — они боялись, что начнутся кражи. Ворота и калитки были везд на запор.
Въ одинъ особенно туманный, но теплый апрльскій день, Леночка надла мховую кофточку и вышла въ садъ. Въ саду было грязно, но главная дорожка была устлана досками. Она стала ходить по доскамъ. На ней были варшавскіе башмаки и стукъ ихъ высокихъ каблуковъ привлекъ вниманіе майора Брилліантова. Вскор онъ присоединился къ дочери.
— Здравствуй, Леночка!
— Здравствуй, папочка. Ты вышелъ тоже погулять?
Она поцловала у него руку и посмотрла ему въ лицо.
— Ты, папочка, здоровъ?
— Надюсь, что здоровъ.
Въ самомъ дл, лицо у майора было красное, даже смуглокрасное, что составляло странный контрастъ съ бломолочной пеленой тумана, висвшей вокругъ и отъ которой рдко когда совсмъ освобождался городъ. Повидимому, майоръ съ годами не старлъ. Только глаза становились мутне, да все замтне серебрилась сдина на вискахъ.
— Папочка, въ этомъ году мн хотлось бы пунцовыхъ розъ. А тутъ я хочу посять душистый горошекъ. Слышишь?
— Пунцовыхъ розъ?.. А сказать теб новость, Леночка?
— Скажи.
Она улыбнулась и, взглянувъ на отца, увидла, что лицо у него ласковое, но смотритъ онъ какъ-то разсянно.
— У Петра Алибеича жена умерла, сказалъ онъ.— Это я наврно узналъ. Онъ будетъ у насъ на праздникахъ, а можетъ и раньше. Можетъ, сегодня. Пріоднься.
Леночка вдругъ забыла о розахъ и душистомъ горошк, и шла, потупивъ въ землю глаза… У ней вспыхнули уши и загорлось лицо.
— Конечно, я тогда хорошо сдлалъ, что вмшался, началъ майоръ.— Правда, я поступилъ жестоко, Леночка. Я солдатъ, Леночка, и всхъ этихъ деликатностей не понимаю. Я прямо рублю, Леночка. Ты была тогда двочка, неопытная и мало ли что могло выйти. Мы мущины — намъ пальца въ ротъ не клади!
Онъ усмхнулся.
— Но теперь, Леночка, продолжалъ онъ:— дло переносится на другую почву. Ты ужь взрослая…
— Старуха, папочка! машинально произнесла двушка.
— Ну, хорошо — старуха, которой двадцать лтъ. Петръ Алибеичъ теб нравится…
— Папочка!
— Хорошо, я буду скроменъ. Скажу только, что Петръ Алибеичъ чудесная партія. Жениховъ тутъ не скоро дождешься. Надо пользоваться случаемъ… А?
Леночка молчала.
— Увренъ, впрочемъ, что ты поступишь такъ, какъ прикажетъ теб сердце.
Онъ лукаво прищурился. Леночка сказала:
— Вы можете быть уврены, папочка.
— И, конечно, не захочешь огорчить меня! заключилъ онъ и самъ поднесъ Леночк руку.
Леночка ничего не сказала, но въ первый разъ ей бросилось въ глаза, что у ‘папочки’ некрасивая жилистая рука, съ плоскими неопрятными ногтями.
Въ тотъ день она все посл обда не выходила изъ своей комнаты, украшенной портретомъ папочки въ круглой золотой рам и двумя межигорскими фарфоровыми вазами съ гербами Хршонщей. Изъ дальнихъ комнатъ слышалась флейта майора, подъ окномъ, почти надъ самымъ ухомъ Леночки, просили хлба мужики. Она плотно закрыла дверь и форточку, потому что ее раздражали и флейта, и нищіе.
Вечеромъ, къ Брилліантову собрались гости. Въ зал были зажжены лампы, симметрично висвшія на бронзовыхъ кронштейнахъ вдоль стнъ, выкрашенныхъ свтло-розовой краской. Передъ окнами, съ филейными гардинами и темнаго бархата подзорами, стояли въ зеленыхъ кадкахъ большіе фикусы, пальмы, олеандры. Мебель была внская, недавно выписанная изъ Вильно.
Когда Леночка, по требованію папочки, вышла къ гостямъ, она прежде всего увидла, что Петра Алибеича нтъ. Она съ облегченіемъ перевела духъ. Поздоровавшись съ гостями, она сла возл дамъ, и на вопросъ капитана Юзкевича, какъ она поживаетъ? отвтила:
— О! Отлично… Благодарю васъ!
Майоръ искоса посмотрлъ на нее — ему не понравилось, что она надла простенькое платье, и продолжалъ прерванный ея появленіемъ разговоръ.
Рчь шла о мужикахъ.
— Представьте, побросали въ деревняхъ стариковъ и старухъ! Будетъ масса мертвыхъ тлъ! говорилъ онъ.
— Жиды бгутъ тоже, замтилъ помощникъ исправника Дейкуновъ.
— Вотъ что, произнесъ майоръ:— надо бы насчетъ паспортовъ. Нтъ паспорта — вонъ! проваливай назадъ, въ болота. Паспорты не у всякаго есть и этакимъ способомъ мы хоть немного очистимъ городъ…
Майоръ говорилъ авторитетно, какъ говорятъ люди, власть имющіе. Помощникъ исправника кивалъ головой. Но когда майоръ заговорилъ о паспортахъ, онъ пересталъ кивать головой.
— Гм!??
— Мертвыхъ тлъ тогда будетъ еще больше, съ улыбкой сказалъ молодой человкъ, сидвшій поодаль, одтый во все черное, съ бритымъ блднымъ лицомъ и красивыми свтлыми волосами. Когда Леночка вошла, онъ всталъ. Но майоръ не представилъ его. Теперь она невольно посмотрла въ его сторону. Майоръ тоже посмотрлъ въ его сторону, съ любезной гримасой.
— Господинъ Михольскій едва ли свдущъ въ этомъ дл, сказалъ онъ.— Вы извините, господинъ Михольскій, это ужь у меня такая натура: всмъ говорю правду-матку въ глаза. Я солдатъ.
— Я не въ претензіи, холодно произнесъ Михольскій.
Брилліантовъ слегка покраснлъ. Онъ подтянулся и сталъ въ полголоса говорить съ судьею.
Черезъ нкоторое время Дейкуновъ вернулся къ прежней тэм.
— Во всякомъ случа, надо что-нибудь предпринять. Конечно, Егоръ Егорычъ лучше меня знаетъ что. Онъ начальникъ узда. А я такъ только говорю — личное мнніе. Тифъ начался…
— Голодъ, замтилъ Михольскій.
— И голодъ. Слдовало бы приказать голов позаботиться о народ. Вотъ и Діаконовъ говоритъ: прежде всего размстить по домамъ, какъ солдатъ, а потомъ, разумется, донести по начальству…
— Діаконовъ сумасбродъ и опасный человкъ, сказалъ майоръ.
— У него маленькая квартира, возразилъ Михольскій, окидывая взглядомъ залу:— и однако же онъ пріютилъ у себя дтей этихъ несчастныхъ.
На послднемъ слов онъ сдлалъ удареніе. Майоръ на этотъ разъ совсмъ не остановилъ вниманія на Михольскомъ, но Леночка опять посмотрла на него. У Михольскаго былъ нжный, но самоувренный голосъ и онъ сидлъ, сложа руки по-наполеоновски, заложивъ ногу за ногу.
— ‘Кто это’? подумала она.
— Это актеръ, шопотомъ сказала ей молоденькая жена помощника исправника, какъ бы въ отвтъ на ея мысль.
— ‘Актеръ’!
Леночка никогда не видла такъ близко актеровъ.
Дейкунова наклонилась къ ней и продолжала:
— Зимой онъ игралъ въ Вильн. О, очень извстный актеръ! Здсь онъ пробудетъ весну. Вы знаете, милочка, актеры весной всегда кладутъ зубы на полку. Егоръ Егорычъ предлагалъ ему устроить здсь театръ. Ахъ, это было бы недурно! Русскій театръ здсь необходимъ! Мы начинаемъ разучиваться по-русски. Недавно я своего муженька ‘галганомъ’ назвала. Въ другой разъ — ‘лайдакомъ’. Мы полонизируемся! Кром того, Егоръ Егорычъ получилъ бы благодарность отъ начальства. Но, конечно, Михольскому невыгодно. Глушь, какіе тутъ сборы!
Помолчавъ она опять наклонилась къ Леночк.
— Надо вамъ знать, этотъ Михольскій какой-то родственникъ, или просто братъ Діаконовой, то-есть не Діаконовой, а какъ бы вамъ сказать… ну, да вы знаете! Жены Діаконова.
Леночка въ третій разъ взглянула въ сторону Михольскаго. Онъ сидлъ въ той же поз, и глаза его встртились съ глазами Леночки. Она потупилась.
Прошла мадамъ Юскевичъ, шумя толковымъ платьемъ бураковаго цвта. Дв горничныя внесли на подносахъ чай и сухари. Егоръ Егорычъ съ нетерпніемъ взглянулъ на двери, Петра Алибеича нтъ, а между тмъ онъ общалъ быть. Майоръ пожалъ плечами, молча взялъ стаканъ и подлилъ коньяку. Дамы, за исключеніемъ Леночки, тоже подлили себ коньяку.
Несмотря на интересъ, какой могло внушать несвенцянскимъ чиновнымъ тузамъ, собравшимся на вечеръ къ Брилліантову, наводненіе, о немъ говорили недолго. Эта тэма была исчерпана быстро. Вяло поговорили о перемнахъ въ состав виленскаго генералъ-губернаторства, о томъ, что поляки опять, кажется, начинаютъ шевелиться, объ интригахъ французскаго двора, о протопоп, которому жена измнила. И весьма оживились, когда были предложены карты.
Въ кабинет майора разложили ломберный столикъ, по угламъ поставили дв свчки въ мельхіоровыхъ подсвчникахъ. Началась игра. Къ пульк приняли участіе помощникъ исправника, судья, капитанъ и самъ Брилліантовъ. Въ кабинетъ горничныя то и дло носили пунши.
Въ зал остались только дамы и Михольскій. Дамы ли варенье. Дейкунова взяла стаканъ, наполнила его до половины вишневымъ сиропомъ и разбавила ромомъ.
— Я такъ люблю, пояснила она Леночк.
Глаза у этой барыни съузились и носикъ покраснлъ. Она не стснялась и быстро опорожнила стаканъ.
— Присаживайтесь къ намъ! крикнула она Михольскому. Михольскій всталъ, подошелъ и слъ недалеко отъ Леночки.
— Хотите, я и вамъ варенья съ ромомъ сдлаю? спросила его Дейкунова.
— Нтъ, благодарю. Я, вы знаете, не пью.
Леночка сидла, опустивъ глаза. Михольскій курилъ. Онъ видлъ, что у ней большія темныя рсницы, слабый румянецъ, крошечный подбородокъ и мягкія очертанія груди.
— Дайте мн папиросу! сказала Дейкунова.
Михольскій раскрылъ портсигаръ и протянулъ его Дейкуновой. Она, прищурившись, смотрла на Михольскаго и улыбалась. Въ голов у ней уже слегка шумло. И едва она дотронулась до портъ-сигара, какъ портъ-сигаръ наклонился и папиросы посыпались на колни Леночки.
Леночка смутилась. Она сидла неподвижно.
— Позволите? произнесъ Михольскій.
Она молчала, и онъ сталъ собирать папиросы. Было мгновеніе, когда ей показалось, что она чувствуетъ легкое прикосновеніе его пальцевъ. Но это только показалось. Вдругъ она вскочила, дв-три папиросы упали на полъ. Жена помощника исправника смялась и говорила:
— Ахъ, что я надлала, что я надлала!
Михольскій ловко нагнулся, не вставая со стула, и поднялъ папиросы.
— Простите, сказалъ онъ Леночк:— я васъ потревожилъ.
Она покраснла. Въ этомъ обращеніи ей послышалось приглашеніе занять прежнее мсто. Она сла и одной рукой поправляла волосы, хотя они были въ порядк.
— Послушайте, продекламируйте что-нибудь! сказала Михольскому Дейкунова, закуривая папироску.— Нтъ, душечка, какъ онъ декламируетъ!
— Вы будете очень любезны… почти прошептала Леночка.
Она думала, что онъ станетъ отказываться, ломаться, ссылаться на то, что нтъ расположенія, въ род жандармскаго капитана Буханцева, который, ежели бываетъ у нихъ, то всегда поетъ, и недурно, но зато предварительно всхъ истомитъ тмъ, что заставляетъ себя упрашивать чуть не на колняхъ. Она терпть не могла этого капитана.
Но Михольскій какъ будто даже обрадовался.
— Очень хорошо, сказалъ онъ.
Леночка этого не ожидала. Она еще сильне покраснла, но перестала чувствовать себя неловко. Майоръ торопливо вошелъ въ залу и, посмотрвъ на дверь, опять ушелъ въ кабинетъ. Леночка поняла, зачмъ выбгалъ папочка. ‘Нту Петра Алибеича, нту!’ подумала она и улыбнулась.
— Э, да здсь вамъ будутъ мшать, замтила мадамъ Юскевичъ.— Пойдемте, господа, въ ту гостинную! Прасковья Ивановна! Леночка!
Впереди пошла она съ Дейкуновой, позади Леночка съ Михольскимъ.
— Вы знаете, что я актеръ? спросилъ Михольскій, когда они проходили по узенькой комнат, увшанной гравюрами и картинами и слабо освщенной синимъ фонаремъ.
— Знаю… Мн сказали.
Слдующая комната была больше. Тутъ стояло фортепьяно, мебель была старинная, кожанная, съ золотыми тисненіями, въ углу стояло огромное зеркало, въ которомъ, при свт единственной свчи, горвшей въ высокомъ бронзовомъ шандал, Леночка увидла свое отраженіе — увидла и пожалла, зачмъ не къ лицу одта.
Михольскій обратился къ ней.
— Вы любите Некрасова? спросилъ онъ.
Она читала Некрасова, но многое забыла. Она сказала:
— Стихи? Люблю.
— Я прочитаю вамъ ‘Парадный Подъздъ’, сказалъ Михольскій, закладывая руку за бортъ сюртука.
Дамы сли. Прасковья Ивановна полулегла на низкомъ диванчик и, прищурясь, съ восторгомъ смотрла на молодого человка. Мадамъ Юскевичъ пытливо глянула на Леночку. А та сидла на стул и сначала слушала, потупивъ глаза.
Михольскій сталъ читать. Онъ читалъ по-актерски, кругло выговаривая каждое слово. Леночка удивилась, что это такіе стихи. Вдругъ ей стало казаться, что рчь идетъ о папочк и о мужикахъ, которые уже цлую недлю бродятъ по городу, въ лаптяхъ, съ голодною тоскою поворачивая направо и налво худыя мрачныя лица. Не думаетъ ли Михольскій, что вельможа, о которомъ говорится въ стихахъ, похожъ на папочку? Она подняла глаза. Теперь она все смотрла на Михольскаго, на его блдное лицо, вдругъ сдлавшееся очень красивымъ. Когда Михольскій кончилъ читать, Леночка не могла удержать слезъ. Он сверкали на ея рсницахъ, она улыбалась и протягивала ему руку, молча благодаря его.
Прасковья Ивановна осталась, однако, недовольна. Она стала просить Михольскаго еще что-нибудь ‘исполнить’. Михольскій отказался.
— Что-нибудь веселенькое!
— Въ самомъ дл, панъ Михольскій! сказала мадамъ Юскевичъ.
— Ну, что-нибудь противъ правительства!
Михольскій взглянулъ на Прасковью Ивановну.
— У, бука! проворчала она.
Мадамъ Юскевичъ выразила надежду, что Михольскій потомъ будетъ любезне. Михольскій поклонился. Она велла перенести въ эту комнату варенье и ромъ и ушла хлопотать объ ужин.
Леночк нравилось, что Михольскій не захотлъ больше читать…
Прасковья Ивановна ла варенье, поливая его ромомъ. Иногда она вмшивалась въ разговоръ Михольскаго съ Леночкой. Глазки у ней посоловли, носикъ совсмъ сталъ алымъ и она оттопыривала нижнюю губу. Скажетъ что-нибудь, увидитъ, что Михольскій или Леночка на нее смотрятъ, оттопыритъ нижнюю губу и вдругъ расхохочется.
Михольскій все время говорилъ. Леночка потомъ не могла припомнить, какъ завязался этотъ разговоръ. Она думала, что Михольскому было скучно съ ней и старалась показать, что цнитъ его вниманіе. Она слушала, улыбаясь, и когда онъ справлялся о литературныхъ вкусахъ ея, торопливо отвчала, опасаясь, чтобъ онъ не принялъ ее за круглую дуру. Шекспиръ великій драматургъ, Тургеневъ достоинъ похвалы. Михольскій говорилъ о новыхъ книгахъ, журналахъ, о провинціальной скук. Заговорилъ о ‘новыхъ’ людяхъ. ‘Вотъ, напримръ, Діаконовы’. Леночка слушала и глядла на него. Онъ любилъ закладывать руку за бортъ сюртука и говорилъ не громко, чуть не въ полголоса, но это еще больше заставляло Леночку слушать — точно Михольскій не говоритъ, а сговаривается съ нею. Глаза у него были добрые, темно-срые, выпуклые. Ему было не больше двадцати семи лтъ. Но вокругъ глазъ уже легли морщины. Щеки были худыя, губы тонкія и острый подбородокъ.
О себ онъ ничего не сказалъ. Но нсколько разъ возвращался къ Діаконовымъ и, наконецъ, спросилъ:
— Вдь вы не знакомы?
— Когда-то я видала m-me Діаконову…
— Познакомьтесь.
Леночка помолчала.
— Мелкое дло — взять нищихъ ребятишекъ, обмыть, обчесать, одть, накормить… Да вдь здсь никого въ город не найдется, кто бы на это ршился. А они ршились, себя стснили… Нтъ, знаете, это люди!
— Мн хотлось бы принять участіе въ этихъ длахъ, сказала. Леночка въ волненіи.
— Превосходно. Вы вотъ съ Діаконовой на этомъ и сойдитесь. Хотите, я завтра приду съ ней?
— Къ намъ?
— Къ вамъ. Она мн близкій человкъ. Ей тяжело одной. И будетъ хорошо, если вы раздлите съ ней матеріальныя заботы….
Леночка колебалась. Но Михольскій пристально смотрлъ на нее. И Леночка сказала:
— Хорошо.
— Не бойтесь, добавилъ Михольскій съ улыбкой: — возиться съ дтьми придется не долго. Черезъ нсколько дней, вода начнетъ убывать. Родители возвратятся къ своимъ пепелищамъ и, разумется, дтей не бросятъ.
— Я не боюсь… этого, отвчала Леночка.
Пулька была сыграна рано. И пока Юскевичъ, контролируемый помощникомъ исправника, выводилъ мелкомъ на зеленомъ сукн цифры, сосчитывая проигрышъ и выигрышъ, майоръ озабоченно прошелъ въ третью комнату, туда, гд бесдовали молодые люди. Онъ спросилъ, гд мадамъ Юскевичъ. Леночка машинально указала на боковую дверь. По уход отца, она страшно покраснла. Сердце ея билось отъ неопредленнаго испуга. Она подсла къ Прасковь Ивановн и обняла ее. Та дремала. Но вдругъ проснулась, тупо взглянула на Леночку, на Михольскаго и, потянувшись, сказала:
— Ахъ, какая скука! Когда же у васъ ужинаютъ?!
Черезъ нкоторое время въ зал былъ накрытъ столъ большой блой скатертью. Старое серебро, граненый хрусталь и голубая сталь ножей сверкали при свт лампъ. Въ графинахъ переливались топазами и рубинами меды и наливки. Въ красивой суповой ваз, расписанной пестрыми маками, дымился уже супь, Всю эту трапезную обстановку Леночка хорошо знала — это была торжественная обстановка, и дорогая посуда выносилась только для рдкихъ и дорогихъ гостей. Очевидно, папочка ждалъ Петра Алибеича до послдней минуты. Теперь папочка стоитъ и сердито крутитъ усъ. Но надо быть гостепріимнымъ. Вотъ онъ вжливо приглашаетъ судью, помощника исправника, Михольскаго, капитана. Мадамъ Юскевичъ занимаетъ мсто хозяйки передъ суповой вазой. Прасковья Ивановна, слегка пошатываясь, помщается между мужемъ и Михольскимъ. ‘Садись, Лена’, говоритъ папочка. И Леночка садится возл мадамъ Юскевичъ. Налво отъ Леночки — никмъ не занятое мсто. На этомъ стул, вроятно, слъ бы Петръ Алибеичъ, еслибы пришелъ. Черезъ столъ Леночка могла видть, какъ Михольскій подноситъ ко рту ложку, стъ онъ съ большимъ аппетитомъ и Леночка сама находитъ, что супъ вкусный.
За ужиномъ Михольскій мало говорилъ. Онъ молча сълъ супъ, жаркое. И только тогда сказалъ нсколько словъ, да и то сосдк. Папочка спорилъ о чемъ-то съ судьею и нельзя было разслышать, что такое сказалъ Михольскій. И почему Прасковья Ивановна закрыла молодому человку ротъ рукой? Странныя отношенія. Въ свою очередь, Прасковья Ивановна сказала Михольскому что-то на ухо и онъ улыбнулся и отрицательно покачалъ головой. Тутъ Леночка въ первый разъ замтила, что Прасковья Ивановна была бы хорошенькой, еслибъ не красненькій носикъ ея и не эти манеры.
Ужинъ кончился и мужчины перешли въ кабинетъ майора, гд сли за новую пульку, снявъ сюртуки. Михольскій взялся за шапку. Прасковья Ивановна тоже собралась домой. Мужъ игралъ и некому было бы проводить ее, еслибъ не Михольскій.
— Намъ вмст, сказалъ онъ.— До свиданія, Елепа Егоровна!
Прасковья Ивановна долго цловала Леночку.
— Приходите, душечка, къ намъ, говорила она заплетающимся языкомъ.— Какъ будетъ весело! А его заставимъ сказать что-нибудь этакое…
Она подмигнула и расхохоталась.
— Не правда ли?
Михольскій стоялъ и скучающее лицо его выражало нетерпніе.
Леночка льстиво сказала Михольскому:
— Никогда не забуду вашего чтенія.
Онъ вскинулъ на нее глаза, большіе и добрые, но ничего не сказалъ въ отвтъ. Кажется, онъ самъ не сомнвался, что читаетъ хорошо.
Затмъ онъ помогъ Прасковь Ивановн завязать сзади оренбургскій платокъ и, надвъ барашковое пальто, изрядно поношенное, еще разъ простился съ Леночкой. Горничная свтила имъ въ передней.
Въ зал мадамъ Юскевичъ суетилась возл стола. Эта комната вдругъ опустла. Леночка прошла по ней лнивой поступью. Въ слдующей комнат догоралъ синій фонарь, и стекла гравюръ и золоченыя рамы картинъ то вспыхивали, то потухали въ волнахъ трепетнаго сумрака. Тамъ, гд читалъ Михольскій, слышался еще запахъ табаку. На полу блла папироса и Леночка вспомнила, какъ просыпалъ папиросы Михольскій. У ней щеки загорлись. Она подняла папиросу и спрятала ее въ карманъ.
Въ ея спальн было темно. Штора была опущена. Но лунный свтъ острыми полосками пробивался по бокамъ шторы, изъ щелей. Леночка услышала шумъ голосовъ, доносившихся съ улицы. Она быстро откинула штору и, отворивъ форточку, стала смотрть на улицу. Легкій туманъ серебрился, разстилаясь по земл. Было свжо. Вправо темнлъ силуэтъ медленно удалявшихся дрожекъ, съ двумя сдоками, и слышался смхъ Прасковьи Ивановны, добрый, безсмысленный, странно звучавшій среди ночного безмолвія, въ которое былъ погруженъ городъ.
Леночка нсколько минутъ смотрла въ ту сторону. И когда все стихло, она оставила окно и сла на кровать. Пришла горничная со свчей, чтобъ раздть барышню. Барышня машинально дала себя раздть. Потомъ легла. Но долго не могла заснуть.
Леночка встала поздно. Майора уже не было — онъ ухалъ въ свое управленіе. Горничная принесла ей чай въ спальню, но Леночка до чая не дотронулась. Она расчесала передъ зеркаломъ волосы и вынула изъ шкафа свтлое платье. Она сама пришила къ нему чистенькій воротничекъ, и когда одлась, то долго смотрлась въ зеркало. День былъ пасмурный. Леночка осталась довольна осмотромъ. У ней сегодня очень блдное лицо. Приказавъ горничной уйти, Леночка заперла на ключъ дверь и достала изъ шкатулки пэнснэ. Она примрила его. Пэнснэ странно измняло выраженіе ея лица. Это задумчивое лицо вдругъ длалось безпечнымъ. Голова закидывалась назадъ. Леночка улыбнулась.
— Христа радзи… раздался подъ окномъ жалобный возгласъ.
Сердце у Леночки тревожно забилось. Онъ сбросила пэнснэ и стала искать денегъ. Но мелкихъ не было, и въ серебрянномъ портмонэ лежали все крупныя деньги. Десятирублевая бумажка, три зелененькихъ, сотенная и два полуимперіала. Былъ, впрочемъ, серебрянный пятачокъ. Но она пожалла пятачка. Леночка схватила крендели и сдобный хлбецъ съ лоточка и подала нищему.
Посл чего она спрятала пэнснэ и отперла дверь.
— Если кто придетъ съ дамой… сказала она горничной, потупивъ глаза:— то проси прямо въ маленькую гостинную и сейчасъ же мн доложи… Слышишь — сейчасъ же?! Мн!
Подойдя къ окну, она долго смотрла въ открытую форточку. Въ лужахъ мутной воды отражалось срое небо, по которому втеръ гналъ облака. Гуськомъ, вооруженные длинными палками, переходили улицу мужики въ своихъ блыхъ свитахъ и магеркахъ. Вдругъ, разбрызгивая грязь и звеня наборной сбруей, показалась тройка, лошади были вс въ мыл. Мужики постронились. Въ бричк сидлъ Петръ Алибеичъ. Увидвъ Леночку, онъ фамильярно поклонился ей. Она откинулась назадъ, лицо у ней вспыхнуло. ‘Что онъ, мимо продетъ?’ задала она себ вопросъ. Нтъ, Петръ Алибеичъ, очевидно, пріхалъ къ нимъ. Бричка остановилась и лошади храпятъ у самаго крыльца. Вотъ звонокъ. Леночка приложила руку къ сердцу и испуганно смотрла на дверь.
Вбжала горничная.
— Терюхановъ!
— Скажи ему, начала Леночка шопотомъ: — что папочка въ канцеляріи….
— Они говорятъ, что васъ хотятъ видть…
Леночка встала, сдлавъ строгое лицо. Она выпила полстакана холоднаго чаю. Затмъ, поправивъ волосы, произнесла:
— Иду.
Но она не сейчасъ вышла. Ее кидало въ жаръ и въ холодъ.
Терюхановъ сидлъ въ зал и игралъ толстой золотой цпочкой часовъ. Онъ не сразу поднялся при вид Леночки. Она подошла къ нему, и тогда онъ, улыбаясь и медленно осматривая ее съ ногъ до головы, всталъ и пожалъ ея ручку долгимъ пожатіемъ.
— Давно не видались съ вами, Лена Егоровна, говорилъ онъ.— Страхъ какъ похорошли, но только надо пополнть.
Онъ слъ и движеніемъ руки заставилъ ее ссть возл себя.
— Вы меня ждали вчера и вашъ папенька гостей созывалъ, началъ онъ:— однакоже я не могъ быть, оттого, что нездоровилось, и вы ужь, пожалуйста, Лена Егоровна, не сердитесь на меня.
Онъ самодовольно посмотрлъ на нее.
— Болзнь не шутка! Теперь здсь эпидемія, и такъ у меня голова горла весь вечеръ, и даже всю ночь, а сердцу было холодно, что я подумалъ: наврное, это горячка…
— Сегодня здоровы?
— Какъ васъ увидлъ, то сейчасъ сдлался здоровъ! любезно сказалъ онъ.
Леночка почувствовала, что онъ смотритъ на ея талію. Она покраснла.
— Теперь голова стала холодна, продолжалъ онъ:— а сердце горячее… Ха-ха!
Леночка молчала.
— Беречься надо, сказалъ Терюхановъ серьзно.— Когда живешь, то радуешься, пьешь вино и кушаешь бифштексъ, а умрешь, то черви тебя будутъ кушать. Отчего вы не полнете? спросилъ онъ, помолчавъ, и взглянулъ на Леночкины ноги.
— Папочка еще не скоро, сказала двушка въ смущеніи.
— Я не про это васъ спрашиваю, объяснилъ Петръ Алибеичъ съ улыбкой.— Я зналъ, что вашъ папенька теперь въ канцеляріи дломъ занятъ. Я васъ спрашиваю…
— Мн кажется, что это праздный вопросъ.
— Почему же это праздный вопросъ?
— Такъ…
Петръ Алибеичъ помолчалъ.
— О! Вотъ вы какъ научились теперь говорить!
Онъ крутилъ золотую цпочку.
— Былъ я недавно, началъ онъ: — въ имніи, которое мн пожаловано отъ казны. Хорошее имніе! Три тысячи десятинъ! Лсъ! Озеро! Рыба — такая! Недалеко отсюда. Надялся, что вотъ въ ма мсяц вы бы съ папенькой пріхали ко мн въ гости… Не то и безъ папеньки… Безъ папеньки и въ качеств…
Но онъ не договорилъ и сталъ барабанить пальцами по столу.
— Ну, да успемъ еще потолковать! сказалъ онъ, вставая.— Теперь — до свиданія!
Онъ взялъ Леночку за об руки и долго держалъ ихъ въ своихъ. Она нахмурила брови, но онъ держалъ такъ крпко, что неловко было вырывать. Онъ говорилъ:
— Папенька позвалъ. Я ему опять другъ. Баальшой другъ! Не могъ вчера быть — пускай не сердится на меня. Чмъ больше себя беречь, тмъ больше пользы можно получить. А что съ вами дольше не сижу, то и у меня служба. Но не безпокойтесь. Часто къ вамъ буду теперь навдываться. Вы мн опять понравились. Только повторяю — надо пополнть, молоко надо пить, сыворотку, надо сть сметану, бифштексъ, на кон верхомъ здить.
Когда онъ уходилъ, то на крыльц встртился съ Михольскимъ. Молодой человкъ снялъ передъ Терюхановымъ свой цилиндръ. Но Терюхановъ не узналъ его, хоть и встрчался съ нимъ. Узкіе глаза его самодовольно блестли изъ-подъ круглой куньей шапки и, при помощи лакея, онъ важно слъ въ бричку. Михольскому показалось, что онъ нарочно не узналъ его. Онъ поблднлъ, челюсть его затряслась отъ гнва и, глядя ему въ слдъ, онъ громко проворчалъ:
— Psia krew.
Леночка еще не ушла изъ залы. Она увидла Михольскаго и удивилась, что онъ одинъ. Но она не стала спрашивать его о сестр. Она указала ему на кресло, въ которомъ сейчасъ сидлъ Терюхановъ, а сама сла поодаль. Она ждала, что онъ скажетъ.
— Діаконова страшно занята, началъ онъ.— Вы простите ее. Въ самомъ дл, ей нельзя отлучиться. У ней теперь цлая дюжина дтворы. Очень маленькихъ, правда, нтъ, но все же возни много.
Волненіе его еще не совсмъ прошло, и когда онъ закуривалъ папиросу, то пальцы его, жолтые отъ табачнаго дыма, дрожали.
Леночка подумала, что еслибы папочка засталъ ее съ Михольскимъ, то не очень былъ бы доволенъ, и что благоразумне было бы пригласить его въ маленькую гостииную, куда папочка рдко заходитъ. Но она это только подумала. Она спросила:
— Вы говорили вчера о матеріальной помощи. Много надо?
— Сколько можете?
Леночка раскрыла серебряный бумажникъ и подала Михольскому три зелененькихъ.
— Этого мало, сказалъ Михольскій.— Кром дтей, которыхъ Діаконова пріобрла, есть много другихъ, о тхъ позаботиться слдуетъ. Увряю васъ, умираютъ съ голоду!
Леночка покраснла и къ тремъ зелененькимъ прибавила десятирублевую бамажку.
Михольскій поблагодарилъ и спряталъ деньги.
‘Ну, что? какъ Прасковья Ивановна?’ съ улыбкой хотла спросить Леночка. Но слова не шли съ языка. Михольскій тоже молчалъ. У обоихъ лица были оффиціальныя.
— Очень жаль, что Діаконова должна будетъ отложить на нкоторое время визитъ къ вамъ, началъ Михольскій.— Но еслибы — вы къ ней?..
Леночка робко произнесла,
— Со временемъ.
Михольскій закурилъ новую папиросу и сказалъ:
— Хотлось бы въ пользу этихъ несчастныхъ устроить какой-нибудь вечеръ. Я говорилъ съ Егоромъ Егорычемъ, и онъ разршаетъ — но на праздникахъ. А теперь, говоритъ, вербная недля, потомъ страстная — нельзя… Скандалъ!
— Ужь папочка такой… замтила Леночка.
— Набожный?
— Да, чуть слышно сказала Леночка.
Михольскій посидлъ еще нкоторое время.
— Имю честь кланяться.
— Куда же вы?
— Надо уходить. Во-первыхъ, передать Діаконовой деньги, а во-вторыхъ — Прасковья Ивановна взяла съ меня слово, что не опоздаю къ завтраку. Есть, впрочемъ, и въ-третьихъ: желаніе не надодать вамъ.
Леночка встала. Она его не удерживала. Ей хотлось пожелать ему хорошаго аппетита. Но она ничего не сказала. Она не улыбалась. Можно сказать, что она была холодна. Только когда она протянула на прощанье руку молодому человку, взглядъ ея красивыхъ глазъ безпокойно загорлся.
— Конечно, мы еще увидимся, сказалъ Михольскій.
— Вы не скоро узжаете? спросила она несмло.
— Не такъ скоро.
— До свиданія… ласково сказала она.
Онъ ушелъ. Она глазами проводила его. Потомъ забралась въ свою комнату и цлый часъ сидла въ раздумьи. Она была недовольна своимъ поведеніемъ. Ей было стыдно вспомнить, какъ фамильярно обращался съ нею Петръ Алибеичъ. И ей было досадно, что она такъ непривтлива была съ Михольскимъ. Можно было бы совсмъ иначе говорить съ нимъ. Она представляла себ, какъ именно можно было бы иначе говорить. Вчера же говорила… Наконецъ, ей было совстно, что она такъ мало дала денегъ. У ней мелькнула мысль положить въ конвертъ радужную и, при коротенькомъ письм, послать Михольскому. Но жаль стало. Эту сторублевку она ужь полгода бережетъ.
Папочка за обдомъ узналъ, что прізжалъ Петръ Алибеичъ. Онъ обрадовался.
— А, татаринъ! губа не дура! сказавъ папочка и ущипнулъ Леночку за подбородокъ.
— Папочка! безсовстный!
— Вотъ сегодня — одта. Ты премило одта, Леночка, замтилъ папочка, любуясь нарядомъ дочери.
— Барышни знаютъ, когда и что надть, сказала мадамъ Юскевичъ значительно.
Леночка вспыхнула и низко наклонила лицо надъ тарелкой.
Но майоръ былъ человкъ опытный. Отъ него нетолько не ускользнуло, что Леночка покраснла, но онъ поторопился даже объяснить себ причину этого смущенія. Онъ подмигнулъ мадамъ Юскевичъ и сдлалъ видъ, что ничего не замчаетъ.
Прошло нсколько дней. Надъ Несвенцянами продолжалъ стоять легкій туманъ, было сыро, но тепло. Люди умирали отъ тифа и, можетъ быть, отъ голода. Прогнанные съ улицъ и площади, что возл церкви Всхъ Святыхъ, мужики почти насильно расположились на еврейскихъ дворахъ и заняли вс помщенія, какія только могли: амбары, сараи, пустыя лавки. Послднія, впрочемъ, были предоставлены имъ самимъ городомъ. На базар мужики собирались большими кучками противъ лавокъ и столиковъ съ състными товарами и жадно смотрли на хлбъ, рыбу, лукъ, соль, крупу. Торговцамъ казалось, что въ томъ, какъ смотрятъ мужики, есть что-то угрожающее. Тмъ не мене, торговля велась бойко и, по случаю наводненія, все продавалось въ три-дорога.
У евреевъ наступали праздники Пасхи. Тсно и особенно грязно было въ той части города, гд сосредоточивались евреи. Изъ затопленныхъ деревень въ городъ прибыло боле пятидесяти еврейскихъ семействъ, съ дтьми и перинами. Мужики, которыхъ было тысячи полторы, страшно стсняли и безъ того стсненное населеніе еврейскаго квартала. Евреи роптали, бранили и даже били мужиковъ, хотя и умудрялись взимать съ нихъ какіе-то гроши за постой. Мужики вздыхали, или угрюмо молчали, апатично глядя на своихъ бабъ, прижимавшихъ къ груди завернутыхъ въ тряпку младенцевъ. Ломиться въ дома они не ршались, да и мысль эта, кажется, не приходила имъ въ голову.
Однако, не было дома, гд бы не боялись мужиковъ или ‘хлоповъ’. Думали, что они станутъ ‘пошаливать’. И евреи, какъ встревоженные муравьи, снуя по городу, поддерживали это опасеніе.
Дня за три до еврейскихъ праздниковъ, вдругъ пропала крестьянская двочка, и слухъ объ этомъ съ странной быстротой облетлъ городъ. Она пропала утромъ, а ужь на другой день было извстно, что она пропала безслдно. Описывали примты двочки. Ей было тринадцать или четырнадцать лтъ, хорошенькая, волосы у ней были блые, глаза срые, на щек дв родинки. Была она глухонмая. Леночка вспоминала, что она видла точно такую двочку наканун, и подала ей копейку, а папочка, который былъ при этомъ, сказалъ еще: ‘какая миленькая’. Леночка напомнила ему объ этомъ. Но папочка былъ занятъ, сдлалъ гримасу и, махнувъ рукой, ухалъ. Ему надо было спшить, потому что слухъ о пропаж двочки начиналъ сильно тревожить городъ.
Между тмъ кто-то, глядя на огромную партію мацы, которую везли евреи черезъ базарную площадь, сказалъ: ‘можетъ, жиды убили двочку, потому что безъ крови имъ нельзя печь мацу, и кровь должна быть невинная’. Сказалъ онъ это зря, хотя и былъ убжденъ, наравн съ другими несвенцянскими обывателями, что въ мацу евреи кладутъ христіанскую кровь, которую проливаютъ, впрочемъ, гд-то очень далеко. Но сказанное зря сейчасъ же подхватилось всми и дошло до Леночки уже въ утвердительной форм. Многіе поврили разсказу. Наводненіе помшало евреямъ добыть крови въ другомъ мст… Двочку истыкали иглами… И этому въ особенности, поврилъ майоръ Брилліантовъ.
Вечеромъ, къ нему явились представители мстнаго еврейскаго кагала. Они стояли въ передней у порога и, при свт стнной лампочки, можно было видть, какъ блдны и вытянуты ихъ лица. Они вздыхали и, пока майоръ сидлъ въ кабинет и вдумчиво пилъ чай изъ большой фарфоровой чашки, евреи въ полголоса совщались между собой, пожимая плечами.
Наконецъ, вышелъ майоръ. Леночка, сидвшая въ это время въ зал, слышала, какъ папочка сталъ кричать на евреевъ. Она замерла, ей всегда длалось страшно, когда папочка закричитъ. Въ отвтъ на какую-то угрозу папочки, одинъ изъ евреевъ сказалъ:
— Ваше высокое высокородіе. Мы ничего больше не хочемъ, какъ, чтобы и сдлали слдствіе.
Потомъ вс вдругъ загалдли, и папочка, и евреи, и Леночка поняла, что они просятъ папочку распечатать синагогу. Папочка затопалъ ногами, но черезъ нкоторое время сдлался кротче. А еще минутъ черезъ пять онъ вдругъ вошелъ въ залу съ высокимъ лысымъ евреемъ, онъ былъ блденъ, брови его были нахмурены. Еврей, мокрый отъ пота, отправилъ руку въ боковой карманъ. Но тутъ папочка увидлъ Леночку и нетерпливо сказалъ:
— Уйди, пожалуста!
На другой день съ утра въ город началось необычное движеніе. Обыватели и мужики торопливо шлепали по грязи. Слышались громкіе крики, оживленные разговоры. Какая-то жидовка голосила. Что это такое? Прошла рота солдатъ, подъ командой капитана Юскевича. Онъ держалъ саблю на-голо. У него былъ испуганной видъ. Вдали затрещалъ барабанъ. Въ сромъ воздух, точно снгъ, носились блыя пушинки, медлительно падая въ грязь.
Майора не было дома. Леночка еще не одвалась. Накинувъ на плечи платочекъ, она смотрла въ окно. Возл нея стояла горничная и разсказывала, что мужики взбунтовались и ‘разбиваютъ’ жидовъ. У Леночки стали дрожать губы, руки.