Благородное сердце.
Благородное сердце.
Разсказъ Э. Вильденбруха.
‘Юный Читатель’, No 7, 1901
Благородное сердце, Вильденбрух Эрнст, Год: 1901
Время на прочтение: 23 минут(ы)
Насъ было трое: хозяинъ ресторана, толстый, коренастый человкъ, наливавшій въ мой стаканъ изъ срой запыленной бутылки золотистое вино,— я и еще одинъ поститель, сидвшій у одного изъ открытыхъ оконъ ресторана. На подоконник передъ нимъ стоялъ стаканъ краснаго вина, во рту онъ держалъ длинную пнковую трубку. Человкъ этотъ, съ изсиня-краснымъ лицомъ и длинной сдой бородой, былъ полковникомъ въ отставк, его знали вс ршительно въ город. Онъ былъ однимъ изъ самыхъ постоянныхъ постителей этого ресторана. Это была очень замкнутая, несообщительная натура. Рдко можно было его съ кмъ нибудь встртить. Онъ жилъ на краю города, за ркой, и передъ его домикомъ разстилались только безконечныя поля, каждую весну при разлив рки заливаемыя водой.
Когда мн случалось бывать въ той сторон, я не разъ видалъ, какъ онъ стоитъ у окна и съ задумчивымъ видомъ пристально смотритъ въ даль своими старческими, окаймленными красноватыми вками, глазами. И съ такимъ же точно задумчивымъ выраженіемъ сидлъ онъ и теперь передъ раскрытымъ окномъ маленькаго ресторана и смотрлъ на площадь, на которой сильный втеръ поднималъ цлые клубы пыли. Я смотрлъ на него и спрашивалъ себя — на что это онъ такъ заглядлся? Толстаго хозяина ресторана, которому было скучно въ обществ такихъ молчаливыхъ людей, какъ мы — это тоже, очевидно, заинтересовало. Заложивъ руки за спину, онъ стоялъ посреди комнаты и смотрлъ черезъ другое окно на ту же площадь. Не было сомннія, что на ней что-то происходило. Я тихо всталъ съ мста и подошелъ къ окну. Площадь была совершенно пустынна. Только на самой ея середин, у большаго фонаря, я увидлъ дв человческія фигуры. Это были два мальчика, стоявшіе другъ передъ другомъ съ угрожающимъ видомъ.
Такъ вотъ что такъ сильно заинтересовало стараго полковника! И такова уже натура человка: я чувствовалъ, что и я тоже не въ состояніи отойти отъ окна, не дождавшись того, что произойдетъ между этими двумя мальчиками, стоявшими другъ передъ другомъ въ такой враждебной поз. Они, очевидно, только что кончили свои школьныя занятія и возвращались теперь домой съ ранцами въ рукахъ. Повидимому они были однихъ лтъ, но одинъ изъ нихъ былъ на цлую голову выше своего товарища. Высокій мальчикъ, худощавый, съ непріятнымъ выраженіемъ на покрытомъ веснушками лиц, преградилъ дорогу своему спутнику, маленькому толстячку съ добродушнымъ краснощекимъ лицомъ, и чмъ то очевидно дразнилъ его. Разстояніе мшало слышать слова. Такъ прошло нсколько минутъ, потомъ оба они бросили ранцы на землю, и маленькій толстякъ, наклонивъ голову, побжалъ на товарища.
— Ну, и задастъ же ему этотъ долговязый хорошую трепку,— проговорилъ вдругъ полковникъ, внимательно слдившій за поведеніемъ двухъ противниковъ. Къ кому были обращены эти слова, не знаю. Онъ проговорилъ ихъ, не глядя не на одного изъ насъ. Предсказаніе его скоро сбылось. Длинный мальчикъ увернулся отъ удара, лвой рукой обхватилъ своего противника за шею, такъ что голова его оказалась какъ бы въ петл, правой схватилъ его за правую руку и, держа его такимъ образомъ въ тискахъ, съ торжествомъ сталъ таскать его вокругъ фонаря — разъ и другой, и третій.
— Вдь этакій недогадливый оселъ!— снова громко проговорилъ полковникъ, — вдь каждый разъ почти такъ попадается!— Онъ очевидно былъ очень недоволенъ поведеніемъ маленькаго толстяка и терпть не могъ его долговязаго противника.
— Они дерутся такъ почти каждый день,— сказалъ онъ — повернувшись къ хозяину ресторана и желая объяснить ему, почему онъ такъ заинтересовался этимъ зрлищемъ. Потомъ онъ снова сталъ смотрть въ окно.
— Любопытно, придетъ ли маленькій,— проговорилъ онъ. Не усплъ онъ еще кончить этихъ словъ, какъ изъ городскаго сада, прилегавшаго къ площади, выбжалъ худенькій, стройный мальчуганъ и направился къ дерущимся.
— Ну, вотъ и онъ наконецъ!— сказалъ старый полковникъ. Онъ сдлалъ глотокъ вина и съ довольнымъ видомъ погладилъ свою бороду.
Прибжавшій мальчикъ, который, судя по сходству съ толстякомъ, былъ, очевидно, его братомъ, быстро добжалъ до фонаря, поднялъ съ земли ранецъ и изо всхъ силъ ударилъ имъ по спин долговязаго.
Звукъ этого удара донесся даже до насъ.
— Молодчина!— воскликнулъ полковникъ.
Долговязый хотлъ было оттолкнуть ногой своего новаго противника, но тотъ ловко увернулся и снова ударилъ его ранцемъ, на этотъ разъ по голов, такъ что свалилъ съ нея фуражку. Не смотря на это, длинный, однако, все еще не выпускалъ своего плнника и держалъ его по прежнему крпко. Тогда мальчуганъ съ изумительной быстротой раскрылъ ранецъ, вытащилъ изъ него перо и сталъ колоть имъ правую руку противника, который все еще не выпускалъ его брата.
— Ловкій малый! молодчина!— одобрительно восклицалъ полковникъ, глядя на него съ восхищеніемъ. Положеніе долговязаго становилось серьезнымъ. Боль заставила его выпустить, наконецъ, свою жертву, и съ окрававленной рукой онъ кинулся теперь на своего новаго противника. Но тотъ точно превратился въ дикую кошку. Фуражка свалилась у него съ головы, блокурые волнистые волосы прилипли къ мертвенно блдному личику съ сверкающими глазами. Онъ ловко увернулся отъ удара и своими маленькими, сильными кулачками такъ принялся колотить своего врага, что тому пришлось отступить. Тмъ временемъ толстякъ пришелъ въ себя и тоже принялъ участіе въ битв. Долговязому приходилось плохо. Онъ оттолкнулъ, наконецъ, своихъ противниковъ, сдлалъ два шага назадъ и поднялъ съ земли фуражку.
Драка кончилась.
Тяжело дыша, стояли вс трое другъ передъ другомъ. Долговязый улыбался съ непріятной гримасой, подъ которой силился скрыть стыдъ своего пораженія. Кулачки маленькаго были по прежнему сжаты, онъ не спускалъ съ противника горящаго взгляда и слдилъ за каждымъ его движеніемъ, готовый кинуться на него при первомъ его поползновеніи снова начать драку. Но тотъ и не думалъ объ этомъ. Презрительно пожимая плечами, онъ отступалъ все дальше и дальше и только, когда отошелъ на значительное разстояніе, началъ снова ругаться.
Братья собрали книги, лежавшія разбросанными на земл, закрыли ранцы, подняли фуражки, стряхнули съ нихъ пыль и направились домой. Итти имъ приходилось мимо самаго ресторана, и я могъ хорошо разсмотрть маленькаго храбреца. Ихъ противникъ шелъ за ними по площади и что то снова громко кричалъ имъ вслдъ. Младшій изъ братьевъ съ невыразимымъ презрніемъ пожалъ плечами.
— Этакой трусишка!— сказалъ онъ и вдругъ остановился и повернулся лицомъ къ своему врагу,— тотъ моментально тоже остановился. Оба брата разразились насмшливымъ хохотомъ.
Они стояли теперь какъ разъ подъ самымъ окномъ, у котораго сидлъ полковникъ.
— Молодчина,— сказалъ онъ, высовываясь изъ окна,— ты храбрый малый — на вотъ, выпей немного вина.— И онъ подалъ ему стаканъ. Мальчикъ съ изумленіемъ взглянулъ вверхъ, прошепталъ что то своему старшему брату, далъ ему свой ранецъ и обими руками взялъ стаканъ.
Сдлавъ нсколько глотковъ, онъ взялъ отъ брата обратно ранецъ и, не говоря ни слова, передалъ ему стаканъ.
Толстякъ сдлалъ тоже глотокъ.
— Вдь этакій плутъ,— тихо проговорилъ старый полковникъ, усмхаясь,— я даю ему выпить глотокъ своего вина, а онъ, не спрашивая позволенія, передаетъ стаканъ своему милйшему брату.
Въ это время мальчуганъ подалъ пустой стаканъ обратно въ окно.
— Что же? вкусно? Понравилось?— спросилъ полковникъ.
— Да, благодарю, очень вкусно,— сказалъ мальчикъ, поклонился и пошелъ съ братомъ дальше.
Полковникъ глядлъ имъ вслдъ, пока они не завернули за уголъ улицы и не исчезли изъ виду.
— Удивительные иногда бываютъ эти мальчуганы,— проговорилъ онъ, по прежнему ни къ кому въ особенности не обращаясь.
Онъ грузно поднялся со стула, такъ что тотъ затрещалъ подъ нимъ, бросилъ окурокъ сигары въ пепельницу и, тяжело ступая, пошелъ къ стн, гд на гвозд висла его шляпа.
— Въ такіе годы,— продолжалъ онъ,— натура во всемъ сказывается. Когда состарешься, то поневол ко всему начнешь относиться равнодушно. Тогда вотъ и остается только смотрть на молодежь.
Хозяинъ подалъ ему шляпу, полковникъ поднялъ свой стаканъ, въ которомъ оставалась только одна капля краснаго вина.
— Этакіе мошенники,— проворчалъ онъ,— все у меня выпили.
Хозяинъ вдругъ оживился.
— Не выпьете ли, полковникъ — еще чего нибудь?
Полковникъ развернулъ карту винъ.
— Гм,— пробурчалъ онъ, можетъ быть другаго сорта… только цлой бутылки на одного, пожалуй, слишкомъ много.— Говоря это, онъ взглянулъ на меня, и въ глазахъ его я прочелъ нмой вопросъ, — не захочу ли я помочь ему одолть бутылку?
— Если вы позволите полковникъ,— сказалъ я,— я охотно разопью съ вами бутылку вина. Онъ согласился съ видимой охотой и, взявъ отъ хозяина карту вина, ткнулъ въ нее указательнымъ пальцемъ и повелительно проговорилъ:— Вотъ этого вина.
— Этотъ сортъ я знаю,— сказалъ онъ мн, снимая шляпу и садясь къ столу.— Доброе вино! То, что называется ‘благородная кровь’.
Я прислъ къ столу около него. Въ первый разъ видлъ я его такъ близко. Глаза его смотрли задумчиво въ окно. Онъ машинально проводилъ рукой по своей длинной, сдой бород и на лиц его было такое выраженіе, точно въ душ его поднимались въ эту минуту какія то воспоминанія.
Хозяинъ ресторана принесъ бутылку и поставилъ ее на столъ передъ нами. Это было превосходное вино, совсмъ темное и душистое. Наливъ себ вина, полковникъ сдлалъ большой глотокъ, вытеръ усы и, поднявъ стаканъ, пристально посмотрлъ черезъ него на свтъ.
— Это удивительно,— сказалъ онъ,— до чего подъ старость хочется думать все только о томъ, что было въ самые ранніе годы, а не о томъ, что было недавно.
Я молчалъ, чувствуя, что мн не надо ни говорить, ни спрашивать.
— Какихъ только людей не перевидаешь на своемъ вку,— продолжалъ онъ. И вдь какъ бываетъ на свт: одни вотъ живутъ себ, да живутъ, тогда какъ, право, было бы лучше, если бы ихъ вовсе не было. Другіе же уходятъ изъ этого міра такъ рано… да, слишкомъ, слишкомъ рано…
— Мн это все снова вспомнилось,— глухо сказалъ онъ,— когда я смотрлъ сейчасъ на этихъ мальчиковъ. Этотъ маленькій… худенькій какъ тростинка, а жизнь такъ вдь и брызжетъ изъ него… Сразу видно, что это за кровь. Только жалко: благородная кровь скоро уходитъ, скоре чмъ другая… Зналъ я такого мальчика…
Хозяинъ снова удалился въ свой уголъ. Я сидлъ неподвижно. Въ тишин комнаты раздался только грубый, хриповатый голосъ стараго полковника. Его глаза снова на мгновеніе остановились на мн, точно хотли убдиться, что я готовъ его слушать. Онъ ничего не спросилъ,— я ничего не говорилъ, но взглядъ мой сказалъ ему: ‘разсказывайте’. Онъ медленно вынулъ изъ кармана коричневый портсигаръ, досталъ изъ него сигару и закурилъ.
— Вы хорошо знаете Берлинъ?— спросилъ онъ.— Случалось вамъ здить по городской желзной дорог?
— Да, нсколько разъ.
— Гм., ну такъ вотъ,— когда вы дете отъ Александровской площади на мостъ, который находится позади Новой Фридрихской улицы, то вы прозжаете мимо стараго кадетскаго корпуса — помните?
Я утвердительно кивнулъ головой.
— Новый кадетскій корпусъ, того я совсмъ не знаю, но старый мн хорошо знакомъ. Гм…— да…. я вдь тоже былъ кадетомъ. Я помню его отлично… Когда въ него възжаешь съ Александровской площади, то попадаешь прежде всего въ большой дворъ, обсаженный деревьями. Теперь на немъ растетъ трава, но прежде этого не было. Въ мое время на этомъ двор производилось ученье кадетамъ, а въ свободные часы они тамъ гуляли. За этимъ дворомъ находился другой поменьше, 4-хъугольный, на которомъ помщалось главное зданіе кадетскаго корпуса, и который назывался квадратнымъ дворомъ. И, наконецъ, былъ еще третій дворъ, очень маленькій, примыкающій къ отдльному домику. Въ этомъ домик въ мое время помщался лазаретъ. Одна изъ дверей лазарета выходила прямо на дворикъ, но эта дверь была всегда заперта, и въ лазаретъ можно было попасть только съ другой стороны. Запертая же дверь открывалась только въ исключительныхъ случаяхъ, въ очень грустныхъ случаяхъ: она вела въ покойницкую, и когда умиралъ какой-нибудь кадетъ, его туда вносили, и дверь оставалась открытой, для того чтобы вс кадеты имли возможность придти проститься съ покойнымъ товарищемъ, пока его не уносили въ церковь… Гм… да… только въ такихъ случаяхъ.
Наступило долгое молчаніе.
— Въ новомъ кадетскомъ корпус, — продолжалъ старый полковникъ, и въ голос его зазвучало презрніе,— какъ я слышалъ, кадетъ цлая куча,— у насъ же, въ мое время, ихъ было очень немного. Только четыре роты, каждая изъ нихъ длилась на два класса, старшій и младшій. Въ тотъ годъ, о которомъ идетъ рчь, я былъ въ младшемъ класс четвертой роты, и со мной вмст были два мальчика, два родные брата… Фамилія ихъ къ длу не относится,— два брата Л. Начальство называло ихъ — старшаго Л. I, младшаго, который былъ на 1 1/2 года моложе,— Л. II,— мы же, кадеты, звали ихъ: большой и маленькій Л.— Маленькій Л…
Старый полковникъ вдругъ замолчалъ, пристально глядя куда-то вдаль. Воспоминанія казалось совсмъ поглотили его. Потомъ, откашлявшись, онъ продолжалъ:
— Такой разницы между двумя родными братьями мн никогда не случалось видть. Старшій Л.— неуклюжій и коренастый, съ тяжелыми членами и огромной головой, младшій Л.— стройный и гибкій, какъ ивовый прутикъ. Головка маленькая, изящная, блокурые волнистые волосы, тонкій орлиный носикъ… И во всхъ ршительно отношеніяхъ это былъ рдкій, удивительный мальчикъ…
Старый полковникъ глубоко вздохнулъ.
— Отношенія къ нимъ кадетъ, — продолжалъ онъ посл минутнаго молчанія,— были совершенно различныя. Съ перваго дня появленія въ корпус маленькій Л. сдлался общимъ любимцемъ, къ большому же Л. относились холодно. Обыкновенно среди такихъ юнцовъ т, кто постарше и посильне, властвуютъ надъ своими товарищами, и тмъ, къ кому они благоволятъ, живется хорошо. Въ этомъ отношеніи между ними происходитъ то же, что и въ царств зврей: большіе и сильные подчиняютъ себ остальныхъ.
Новое молчаніе и новые клубы дыма сопровождали эти слова.
— Во время рекреацій,— продолжалъ полковникъ,— едва кадеты выбгали изъ корпуса, какъ они разбивались на группы, въ нсколько человкъ, которые, взявшись подъ руки, гуляли по квадратному дворику. И часто въ такихъ случаяхъ большого Л. можно было видть одиноко стоявшимъ гд-нибудь въ углу, съ нахмуреннымъ, угрюмымъ видомъ. Что же касается до маленькаго Л., то едва показывался онъ во двор, какъ его окружали нсколько человкъ изъ старшаго класса и гуляли съ нимъ во все продолженіе рекреакціи. Надо замтить при этомъ, что обыкновенно для учениковъ старшихъ классовъ считалось унизительнымъ гулять съ младшими, и такое исключеніе длалось единственно только для маленькаго Л. И онъ пользовался такой любовью не однихъ только старшеклассниковъ. Его любили вс ршительно товарищи. Въ классахъ у насъ сажали по алфавиту и потому братья Л. сидли рядомъ, какъ разъ почти въ самой середин класса. Учились они почти одинаково. Старшій Л. имлъ большія способности къ математик, въ которой онъ, какъ говорится, ‘собаку сълъ’, а его братъ, который не былъ силенъ въ вычисленіи, списывалъ у него задачи, но во всемъ остальномъ маленькій Л. былъ сильне и считается однимъ изъ лучшихъ учениковъ въ класс. Между братьями была еще та разница, что большой Л. никогда не длился своими знаніями съ другими, маленькій же Л. всегда всмъ помогалъ…
На лиц стараго, полковника появилась при этихъ словахъ добродушная улыбка.
— Да, да,— продолжалъ онъ,— онъ всегда всмъ помогалъ. Какъ бы кто далеко отъ него ни сидлъ, онъ всегда умудрялся всмъ подсказать. Старый учитель латинскаго языка во время своихъ уроковъ всегда становился около маленькаго Л. ‘Какъ вамъ не стыдно, Л. II, вы опять подсказываете! Берегитесь же Л. II: если я еще разъ услышу, что вы подсказываете, я строго накажу васъ. Пусть это послужитъ примромъ для другихъ. Слышите?! я говорю вамъ это сегодня въ послдній разъ…’
Старый полковникъ засмялся.
— И каждый разъ оказывался этимъ ‘послднимъ разомъ’ и угроза никогда не исполнялась. Л. II далеко не былъ то, что называется примрнымъ кадетомъ, скоре даже наоборотъ, но тмъ не мене его любили и учителя, и офицеры. Да это и понятно. Онъ всегда былъ веселъ, всегда всмъ доволенъ, точно каждый день былъ для него праздникомъ и онъ получалъ подарки. На самомъ же дл онъ никогда ничего не получалъ, такъ какъ отецъ его былъ очень бденъ и служилъ майоромъ въ какомъ-то армейскомъ полку. Сыновьямъ онъ присылалъ гроши на карманныя деньги. И онъ былъ всегда такой чистенькій, нашъ маленькій Л., точно только что вылупившійся птенчикъ,— и тломъ, и душой чистенькій. Вообще…
Полковникъ замолчалъ. Казалось, онъ искалъ и не находилъ словъ, которыя выразили бы въ достаточной сил всю любовь къ этому маленькому товарищу его дтскихъ лтъ.
— Вообще,— продолжалъ онъ посл минутнаго молчанія,— онъ производилъ такое впечатлніе, точно природа въ день его рожденія была въ особенно хорошемъ настроеніи духа и щедро надлила его всми ршительно качествами. И что удивительно, это то, что братья, несмотря на огромнйшее различіе между собою, были другъ съ другомъ очень дружны. Большой Л. не особенно это выражалъ, такъ какъ онъ былъ очень угрюмъ и несообщителенъ и по немъ никогда ничего не было видно, но маленькій Л. никогда ничего не могъ скрыть. Онъ глубоко страдалъ, видя, что кадеты относятся къ его брату совершенно иначе, чмъ къ нему, и, гуляя во время рекреацій по двору, то и дло оборачивался въ ту сторону, гд былъ его братъ, съ безпокойствомъ слдя за тмъ, ходитъ-ли съ нимъ кто-нибудь или нтъ. Онъ все смотрлъ, не обижаетъ-ли кто-нибудь его брата, и часто, когда онъ взглядывалъ на него въ т минуты когда тотъ послдній этого не видлъ, на лиц его появлялось какое-то необыкновенно серьезное, озабоченное выраженіе.
Старый полковникъ вздохнулъ и затянулся сигарой.
— Но все это я припомнилъ и сообразилъ только значительно поздне, когда все, что должно было случиться, уже случилось. Оба брата спали въ одной комнат. Какъ я уже сказалъ, маленькій Л. былъ необычайно аккуратный и чистенькій, старшій же ужасно неряшливъ. Младшій просто на просто прислуживалъ своему брату: за всмъ смотрлъ и чистилъ ему даже пуговицы на мундир, а каждое утро, когда кадеты призывались къ осмотру, онъ подолгу стоялъ передъ нимъ съ щеткой въ рукахъ и чистилъ самымъ тщательнымъ образомъ его мундирчикъ. Осмотръ производился кадетамъ каждое утро на ‘квадратномъ’ двор, дежурный офицеръ проходилъ по рядамъ и смотрлъ, вс-ли одты по форм. Одинъ изъ лейтенантовъ славился въ этомъ отношеніи особенной придирчивостью. Его такъ и звали ‘злымъ лейтенантомъ’ и всякій разъ, когда была его очередь, сердца кадетъ сжимались страхомъ. ‘Злой’ лейтенантъ подходилъ обыкновенно къ каждому кадету и потряхивалъ мундиръ, чтобы посмотрть, нтъ-ли въ немъ пыли. И когда ея не оказывалось, то онъ выворачивалъ ихъ карманы и едва видлъ въ нихъ малйшую пылинку, тотчасъ же отдавалъ приказаніе своимъ рзкимъ козлинымъ голосомъ: ‘записать и доложить начальству’. И въ такихъ случаяхъ воскресный отпускъ шелъ на смарку, что, конечно, было ужаснымъ наказаніемъ для кадетъ.
Старый полковникъ сдлалъ нсколько большихъ глотковъ и вытеръ усы и бороду. Видно было, что воспоминаніе о зломъ лейтенант очень его раздражило.
— Подумаешь, какая подлость! пробурчалъ онъ.— Бдныхъ мальчиковъ, которые въ теченіи 7-ми дней только и думаютъ, что о воскресномъ отпуск, изъ-за всякаго вздора оставлять въ этотъ день въ корпус. Подобныя притсненія меня всегда ужасно возмущали, и въ своемъ полку я этого никогда не допускалъ. Можно наказывать и сажать подъ арестъ за дло, это я понимаю, но чтобы притснять изъ за всякихъ пустяковъ, это низость!.
— Совершенно врно!— воскликнулъ изъ своего угла хозяинъ ресторана, съ интересомъ слушавшій разсказъ полковника. Этотъ послдній продолжалъ.
— Такъ обстояли дла въ теченіи всего учебнаго года. Наконецъ наступило время экзаменовъ. Суматоха тогда начиналась въ корпус страшная. Кадетъ старшаго класса, державшихъ экзаменъ на прапорщиковъ, экзаменовали не всхъ сразу, а по отдленіямъ и отсылали домой по очереди, и пока они еще оставались въ корпус — все шло вверхъ дномъ.
Въ ту комнату, гд помщались братья Л., помстили на это время и одного кадета старшаго класса, который слылъ среди товарищей за перваго щеголя. Въ ожиданіи скораго вступленія въ ‘свтъ’, онъ заказалъ себ, между прочимъ, вмсто казенной портупеи, которая давалась каждому кадету — свою собственную, изъ лакированной кожи, гораздо боле изящную, чмъ казенная. Получивъ ее, онъ очень ею гордился, передъ всми ей хвастался и вс младшіе кадеты ею восхищались. Но когда экзамены этого старшаго ученика кончились и насталъ день, въ который онъ уложивъ, свои вещи, собрался уходить изъ корпуса и пошелъ за своей портупеей, то оказалась, что она исчезла. Поднялся невообразимый переполохъ. Портупею искали повсюду, гд только могли, но она точно сгинула. Оказалось, что ея владлецъ не спряталъ ее въ шкапъ, а оставилъ висть въ спальн на стн за занавской, гд кадеты имли обыкновеніе вшать свои каски. И вотъ оттуда то она и исчезла. Въ томъ, что ее кто нибудь укралъ, не было никакого сомннія,— но кто? Сначала подумали было на прислугу, на солдата, чистившаго кадетамъ сапоги и убиравшаго спальни. Но этотъ послдній былъ старый унтеръ-офицеръ, всми уважаемый и не заслужившій за вс годы своего пребыванія въ корпус ни одного замчанія. Подозрвать его было, конечно, немыслимо. Но кто же въ такомъ случа? Кто нибудь изъ кадетъ? Это послднее предположеніе было разумется совершенно ужъ дико, и дло продолжало оставаться таинственнымъ по прежнему. Оставшійся безъ своей нарядной портупеи кадетъ ругался и суетился, но, въ конц концовъ, принужденъ былъ надть казенную. Вс кадеты изъ его дортуара были ужасно огорчены и разстроены. Они вс отперли свои шкапы и просили его осмотрть ихъ, но онъ отъ этого, конечно, отказался, сказавъ, что они очевидно съума сошли, если полагаютъ, что онъ можетъ подозрвать ихъ. И вотъ произошло нчто удивительное: въ моментъ отъзда, портупея неожиданно оказалась снова въ рукахъ своего владльца!
Онъ уже спускался по лстниц съ чемоданомъ въ рукахъ, когда его кто-то окликнулъ. Обернувшись, онъ увидлъ маленькаго Л., бжавшаго за нимъ со всхъ ногъ и державшаго что-то въ рукахъ. Эта и была такъ долго пропадавшая портупея. Случилось такъ, что въ это же самое время два кадета подымались по лстниц и все это видли. Они разсказывали потомъ, что маленькій Л. былъ мертвенно блденъ и дрожалъ съ головы до ногъ. Онъ сказалъ что-то на ухо узжавшему товарищу, съ минуту они о чемъ то тихо говорили, потомъ старшій погладилъ его по голов, надлъ свою портупею, а казенную снялъ и передалъ маленькому Л. Очевидно, что все это происшествіе не могло остаться въ тайн, и скоро о немъ узнали вс кадеты.
Надо сказать, что въ то время вышелъ приказъ переселить кадетъ изъ одного дортуара въ другой, и большой Л. былъ занятъ перемщеніемъ своихъ вещей какъ разъ въ то самое время, когда все это случилось.
Впослдствіи кадеты вспоминали, что онъ при этомъ велъ себя какъ то необычайно тихо и видъ былъ у него какой-то странный. Одно только было несомннно, что при этомъ перемщеніи большой Л. никому не хотлъ позволить себ помогать, и когда маленькій Л. предложилъ ему свои услуги, онъ отвтилъ ему очень грубо. Но маленькій Л. не испугался и, желая во что бы то ни стало помочь своему брату, сталъ доставать изъ шкапа его вещи. И прежде всего ему попалась въ руки его суконная куртка, тщательно сложенная. Въ ней было завернуто что то жесткое. Это и была исчезнувшая портупея. Что произошло въ этотъ моментъ между братьями, что они говорили и говорили ли вообще что нибудь — навсегда осталось тайной. Маленькій Л. сохранилъ на столько присутствіе духа., что безшумно вышелъ изъ комнаты, но едва очутился онъ за дверью, какъ, бросивъ куртку на полъ, и не думая о томъ, что изъ этого можетъ выйти, съ портупеей въ рукахъ бгомъ кинулся вслдъ за узжавшимъ кадетомъ.
Естественно, что скрыть этотъ случай не было никакой возможности, и черезъ какихъ нибудь пять минутъ о немъ знали вс кадеты. ‘Большого Л. попуталъ чортъ, это онъ укралъ портупею’, передавали они другъ другу.
Прошло полчаса, и новое извстіе переходило шепотомъ отъ одного къ другому: ‘сегодня вечеромъ всмъ собираться для совщанія въ большую залу’.
И вотъ вечеромъ, едва потушили лампы, какъ изо всхъ дверей начали показываться кадеты и тихо подыматься но лстниц. Двери безшумно открывались, вс шли въ чулкахъ, такъ какъ ни полковникъ, ни офицеры не знали объ этомъ и не должны были знать: иначе мы рисковали навлечь на себя ужасныя непріятности. Когда мы дошли такимъ образомъ до дверей большой залы, то увидли стоявшаго неподвижно у стны, блднаго какъ млъ, маленькаго Л.
Двое товарищей схватили его тотчасъ же за руки. ‘Маленькій Л. можетъ итти вмст съ нами! Онъ тутъ не при чемъ!’ раздались голоса. Только одинъ изо всхъ хотлъ было протестовать: это былъ огромный, долговязый парень, звали его… да, впрочемъ, зачмъ знать его имя?.. Скажемъ, что это былъ нкто К. Но его слова тотчасъ же заглушились всеобщимъ крикомъ и маленькаго Л. ввели въ залу. Зажгли дв свчки, поставили ихъ на столъ, и совщаніе началось.
— Теперь, когда вспоминаешь, и разсказываешь объ этомъ, все это, можетъ быть, кажется смшнымъ. Но тогда, увряю васъ, намъ было не до смха. Намъ было страшно. Кадетъ — воръ! Было отъ чего придти въ ужасъ. Вс кадеты были блдны, говорили шепотомъ. Обыкновенно доносъ начальству на товарищей считался подлостью, но совершившій такой проступокъ, считаться кадетомъ уже не могъ, и мы для того то и собрались въ этотъ вечеръ, чтобы общимъ совтомъ ршить — итти ли доносить обо всемъ этомъ полковнику или нтъ. Долговязый К. заговорилъ первымъ. Онъ сказалъ, что не можетъ быть никакого сомннія въ томъ, что мы должны итти къ полковнику и все ему разсказать. Это былъ самый большой и первый силачъ во всемъ собраніи и потому слова его произвели глубокое впечатлніе. Къ тому же, въ душ каждый изъ насъ былъ такого же мннія. Никто поэтому ничего не возразилъ на его слова, и въ зал воцарилась мертвая тишина. Но въ этотъ моментъ ряды стоявшихъ кадетъ разступились, и маленькій Л., который до тхъ поръ стоялъ въ самомъ дальнемъ углу залы, вышелъ впередъ. Онъ стоялъ передъ нами, потупивъ глаза, съ безпомощно опущенными руками. Видно было, что онъ хотлъ что то сказать, но не находилъ силъ. Долговязый К. снова заговорилъ: ‘Л. -й!’ — повелительно сказалъ онъ — ‘теб нечего мшаться въ это дло’! Но никто не поддержалъ его. Онъ всегда, единственный изъ всхъ кадетъ, непріязненно относился не только къ большому Л., но и къ маленькому, и вс это знали. Къ тому же самъ онъ не пользовался ничьей любовью. Молодыя сердца на этотъ счетъ очень чутки: вс мы инстинктивно чувствовали, что въ этомъ большомъ тл сидла самая маленькая, дряннная, трусливая душонка. Это была одна изъ тхъ натуръ, которыя никогда не ршаются выступать въ борьбу съ боле сильными, но всегда притсняютъ и обижаютъ маленькихъ и слабыхъ.— Вотъ почему въ отвтъ на его слова раздались со всхъ сторонъ неодобрительные возгласы: ‘Выслушать маленькаго Л.!.. выслушать!… Онъ иметъ полное право говорить!’ — Когда тотъ увидлъ, что товарищи берутъ его сторону, крупныя слезы ручьемъ хлынули изъ его глазъ, онъ закрылъ лицо руками и зарыдалъ такъ отчаянно, что все его худенькое тло вздрагивало и трепетало съ головы до ногъ. Одинъ изъ кадетъ подошелъ къ нему и погладилъ его по голов: ‘успокойся же, успокойся’, сказалъ онъ ему.— ‘Ну, что же хотлъ ты сказать намъ?’ ‘Маленькій Л. рыдалъ все сильнй и сильнй.— ‘Если вы на него донесете, проговорилъ онъ наконецъ, захлебываясь отъ рыданій,— его тогда исключатъ изъ корпуса… и что же, что же съ нимъ будетъ тогда?’…
Мы молчали. Мы знали, что мальчикъ правъ, что слдствіемъ донесенія будетъ, конечно, исключеніе его брата изъ корпуса. И мы знали также и то, что у отца его не было никакихъ средствъ, и невольно каждому изъ насъ представилось все его горе, когда онъ узнаетъ о проступк сына.
— Но вдь ты же самъ знаешь,— продолжалъ кадетъ,— что твой братъ совершилъ подлость и заслуживаетъ наказанія?
Маленькій Л. молча наклонилъ голову. Въ душ онъ былъ совершенно такого же взгляда на проступокъ брата, какъ и вс его товарищи.
Говорившій съ нимъ кадетъ нсколько времени тоже молчалъ, потомъ обратился къ остальнымъ:— Я предлагаю вотъ что, сказалъ онъ — не будемте длать Л. -го несчастнымъ на всю жизнь, безъ крайней необходимости, Попробуемъ сначала, не осталась ли въ немъ хоть капля порядочности. Пусть Л. I самъ ршитъ — что будетъ для него лучше: если мы донесемъ на него начальству, или если оставимъ это между нами, но только съ условіемъ, что зададимъ ему хорошую порку.
Это было необычайно удачно придумано и вс поспшно согласились. Кадетъ положилъ свою руку на плечо маленькаго Л.
— Бги же въ такомъ случа и приводи къ намъ скоре сюда брата!— сказалъ онъ.
Маленькій Л. вытеръ слезы и бгомъ кинулся изъ залы. Черезъ нсколько мгновеній онъ вернулся вмст съ братомъ.
Большой Л. вошелъ въ комнату ни на кого не глядя. Какъ быкъ, котораго ударили по голов, стоялъ онъ среди насъ и смотрлъ въ полъ. Маленькій Л. стоялъ позади брата, не спуская съ него глазъ.
Кадетъ, который все это придумалъ, началъ свой допросъ.
— Л. I, сознаешься ли ты въ томъ, что укралъ портупею?
— Да, сознаюсь.
— Понимаешь-ли ты, что совершилъ нчто такое, посл чего ты недостоинъ считаться доле кадетомъ?
— Да, понимаю.
— Что ты предпочитаешь въ та комъ случа — чтобы мы донесли на тебя полковнику, или же, чтобы мы тебя хорошенько выдрали, съ тмъ, чтобы вся эта исторія осталась между нами?
Онъ предпочелъ, чтобы его выдрали. Вздохъ облегченія вырвался при этихъ словахъ изъ груди всхъ присутствующихъ.
Ршено было покончить съ этимъ дломъ тутъ-же немедленно.
Одного изъ кадетъ послали за длинной камышевкой, которая обыкновенно употреблялась для выколачиванія нашихъ платьевъ. Пока онъ ходилъ за ней, мы пробовали уговорить маленькаго Л. уйти изъ залы и не присутствовать при наказаніи, но онъ только молча отрицательно покачалъ головой.
Какъ только принесли камышевку, большой Л. легъ на столъ лицомъ внизъ, двое изъ кадетъ схватили его за руки, двое другихъ за ноги. Мы взяли со стола свчи и держали ихъ высоко надъ головами… До чего это было ужасно!
Большой К, какъ самый сильный, долженъ былъ исполнять приговоръ. Онъ взялъ камышевку, отошелъ въ сторону и изо всхъ силъ ударилъ ею большаго Л. по спин.
Подъ ужаснымъ ударомъ несчастный содрогнулся всмъ тломъ, хотлъ было закричать, но въ этотъ же моментъ къ нему кинулся маленькій Л., схватилъ его голову обими руками и прижалъ къ себ: ‘не кричи!’ шепталъ онъ, ‘не кричи! иначе все вдь узнается!’
Большой Л. заглушилъ невольный крикъ и полусдавленнымъ голосомъ застоналъ…
Длинный К. опять поднялъ палку, и второй ударъ просвистлъ въ воздух.
Несчастный весь извивался отъ боли. Кадеты едва могли удерживать его за руки и за ноги. Маленькій Л. обхватилъ обими руками голову брата и изо всхъ силъ прижималъ ее къ себ. Глаза его были широко раскрыты, лицо поблло какъ млъ, онъ весь дрожалъ съ головы до ногъ.
Въ комнат стояла мертвая тишина. Слышны были только хрипъ и тяжелое дыханіе большаго Л., полузаглушенное въ судорожныхъ объятіяхъ младшаго брата. Мы не могли оторвать своихъ глазъ отъ маленькаго Л., мы вс чувствовали, что не въ силахъ дольше вынести такое зрлище…
Поэтому, когда въ третій разъ раздался ударъ и повторилось то-же самое, поднялся взволнованный шопотъ: ‘Довольно!.. Довольно бить! Больше не надо!’
Длинный К., совсмъ красный отъ усилія, хотлъ было размахнуться для четвертаго удара, но нсколько кадетъ бросились между нимъ и большимъ Л., вырвали у него камышевку и оттолкнули его.
Наказаніе кончилось.
Прежній кадетъ опять заговорилъ тихимъ голосомъ:— Теперь вся эта исторія кончена разъ навсегда,— сказалъ онъ.— Пусть же каждый изъ насъ дастъ Л. I руку, и подлецомъ будетъ тотъ, кто когда нибудь вспомнитъ про это хоть однимъ словомъ!
— Да! да! да! раздалось со всхъ сторонъ. Вс приблизились къ столу и протянули большому Л. руку, потомъ, точно по команд, вс подошли къ маленькому Л. Вс столпились вокругъ него, каждый хотлъ пожать ему руку. Кадеты, которые стояли сзади, тянулись къ нему черезъ тхъ, кто стоялъ впереди, нкоторые влзли даже на столъ. Его гладили по голов, хлопали по плечу, по спин: ‘маленькій Л.,— молодецъ!.. Славный парень, Л.!’ раздавалось шопотомъ со всхъ сторонъ!— Старый полковникъ поднесъ стаканъ ко рту — его какъ будто что-то душило.
— Да,— проговорилъ онъ, наконецъ, съ усиліемъ,— у этихъ ребятъ есть чутье.
— Свчи были потушены, вс на цыпочкахъ осторожно прокрались назадъ въ свои комнаты, а спустя пять минутъ вс лежали уже въ своихъ кроватяхъ. Все было кончено. Директоръ и остальные офицеры ничего не знали обо всей этой исторіи. Все было кончено… да…— голосъ полковника снова прервался, онъ засунулъ об руки въ карманы и пристально смотрлъ передъ собой сквозь дымъ сигары.— Да, вс мы такъ думали, ложась спать въ тотъ вечеръ, ршительно вс… Не знаю — спалъ ли въ эту ночь маленькій Л., но когда на другой день мы увидли его въ класс, мы не узнали его. Раньше его всегда звали въ класс маленькимъ бсенкомъ, до того онъ шумлъ и кричалъ всегда на весь классъ. Теперь казалось, что на его мст черная дыра, до того онъ былъ неподвиженъ и тихъ. Онъ былъ точно бабочка, съ крылышекъ которой стерли всю ея нжную пыль. Да именно такъ, я не могу этого иначе выразить… Въ послобденные часы онъ теперь гулялъ всегда со своимъ братомъ. Онъ чувствовалъ, что большой Л. не нашелъ бы теперь другихъ товарищей, и поэтому ни на минуту не оставлялъ его одного. И они ходили взадъ и впередъ но квадратному дворику, обсаженному деревьями, тотъ и другой низко опустивъ голову, и только изрдка перекидываясь другъ съ другомъ нсколькими словами…
Снова наступило молчаніе, и я снова наполнилъ виномъ пустой стаканъ полковника.
— Все это,— продолжалъ онъ,— должно было со временемъ, конечно, позабыться и войти въ обычную колею, но, къ несчастью, есть люди…
Онъ ударилъ кулакомъ но столу.
— Есть люди, сказалъ онъ,— которые похожи на ядовитыя травы, растущія въ пол, попробовавъ которыя животныя умираютъ. Такъ вотъ и эти люди отравляютъ жизнь другихъ людей!…
Какъ то разъ былъ у насъ урокъ физики. Учитель показывалъ намъ опыты съ электрической машиной и нужно было провести электрическій токъ черезъ весь классъ. Каждый изъ насъ долженъ былъ дать руку своему сосду, чтобы образовать такимъ образомъ цпь. И вотъ, когда большой Л., который сидлъ рядомъ съ длиннымъ К., хотлъ взять его за руку, то этотъ негодяй сдлалъ такую гримасу, точно до него дотронулась жаба, и быстро выдернулъ свою руку. Большой Л. весь вдругъ какъ то съежился и вся кровь кинулась ему въ лицо, но въ тотъ же моментъ маленькій Л. вскочилъ со скамейки, подбжалъ къ брату, слъ на его мсто, схватилъ длиннаго К. за руку и изо всхъ силъ ударилъ его объ столъ. Тотъ вскрикнулъ отъ боли и схватилъ своего противника за горло. Началась драка. Учитель, все еще возившійся около своей машины, услыхавъ шумъ, подбжалъ къ нимъ.
— Что это! что это! что это!— кричалъ онъ, но вс его слова были безсильны. Оба такъ вцпились другъ въ друга, что продолжали драться даже тогда, когда онъ подошелъ къ нимъ совсмъ близко.
— Какое безобразіе!— съ негодованіемъ воскликнулъ онъ.— Какое неприличіе!— Извольте сейчасъ же оставить другъ друга!
Длинный К. сдлалъ такое лицо, точно онъ хотлъ разревться.
— Это Л. II началъ,— сказалъ онъ,— я ему ничего не сдлалъ.
Маленькій Л. стоялъ, выпрямившись, на своемъ мст, онъ не говорилъ ни слова, только стиснулъ дубы такъ крпко, что были видны вс мускулы на его худенькомъ, дтскомъ личик. Услыхавъ слова длиннаго К., онъ ничего не возразилъ и продолжалъ стоять также молча, только какая то странная усмшка пробжала въ этотъ моментъ по его лицу…
Учитель продолжалъ распространяться о такомъ неприличномъ поведеніи, свидтельствующемъ о душевной грубости, но мы его не слушали. Вс наши мысли были обращены на маленькаго Л. и длиннаго К.
Какъ только урокъ кончился и учитель ушелъ, черезъ весь классъ полетла книга и ударилась прямо въ високъ длиннаго К., и когда онъ въ бшенств обернулся, кто-то ударилъ его съ другой стороны.
— Бить его, бить!— раздавалось со всхъ сторонъ. И негодяю такъ досталось, что онъ долго помнилъ эту трепку.
Полковникъ злобно усмхнулся и значительно посмотрлъ на свой кулакъ.
— Я тоже помогалъ, и здорово — съ довольнымъ видомъ сказалъ онъ,— могу въ этомъ поручиться!— И говоря это, онъ съ такимъ угрожающимъ видомъ потрясъ своимъ кулакомъ, точно видлъ передъ собой снова всю эту сцену и готовъ былъ опять кинуться на ненавистнаго кадета.
— Длинный К.— продолжалъ онъ свой разсказъ,— былъ мстительная и коварная каналья. Ему ничего бы не стоило пойти и нажаловаться полковнику, но для этого онъ былъ слишкомъ большимъ трусомъ, забыть же, что причиной того, что его такъ избили, былъ маленькій Л.— этого онъ никогда не могъ…
И вотъ, вскор посл этого случая произошло вотъ что: какъ то разъ посл обда вс кадеты гуляли по двору, оба брата, по обыкновенію, вмст, длинный К. подъ руку съ двумя своими товарищами. Проходить изъ квадратнаго дворика въ другой приходилось черезъ узенькій проходъ, на столько узкій, что итти черезъ него подъ руку строго воспрещалось. На несчастье, въ этотъ день случилось такъ, что длинный К. со своими товарищами столкнулся съ братьями Л. въ тотъ самый моментъ, когда они, очевидно задумавшись, проходили черезъ проходъ, продолжая держать другъ друга за руку. Длинный К., увидавъ это, остановился и, вытаращивъ глаза, закричалъ во все горло: ‘это что еще значитъ? Вы кажется хотите загородить дорогу порядочнымъ людямъ, вы, воровское отродье’!
Полковникъ остановился.
— Вотъ уже пятьдесятъ лтъ прошло съ тхъ поръ,— продолжалъ онъ черезъ минуту,— а между тмъ мн кажется, что это было только вчера. Я ходилъ въ то время съ двумя товарищами по квадратному дворику, когда вдругъ мы услышали крикъ — какой крикъ!.. Я совсмъ не могу описать вамъ, какъ это звучало, но мн кажется, что только когда какой нибудь дикій зврь вырывается изъ клтки и кидается на человка, что только тогда можно услышать нчто подобное! Это было такъ ужасно, что у насъ, у всхъ, захватило дыханіе и мы не въ состояніи были двинуться съ мста. И вс, кто только былъ на квадратномъ дворик, вс остановились какъ вкопанные, все кругомъ стало вдругъ мертвенно тихо. Прошло мгновеніе, и вс, толкая другъ друга, бгомъ кинулись туда, откуда раздался этотъ отчаянный крикъ. Тамъ уже образовалась толпа. Я очутился впереди другихъ и вотъ что я увидлъ: маленькій Л., какъ дикая кошка, вцпился въ длиннаго К. Лвой рукой онъ держалъ его за воротъ и почти совсмъ повисъ на немъ, такъ что К. задыхался, правой же все время ударялъ его по лицу, по которому кровь текла струей. Прибжалъ дежурный офицеръ и пробрался сквозь толпу кадетъ: ‘Л. II! Отпустите сейчасъ же!, прогремлъ онъ. Дежурный офицеръ былъ человкъ огромнаго роста и у него былъ такой голосъ, который былъ слышенъ съ одного конца корпуса до другаго. Вс его страшно боялись, но маленькій Л. точно и не разслышалъ его словъ. Онъ все продолжалъ бить длиннаго К. по лицу и, не умолкая, кричалъ тмъ страшнымъ, пронзительнымъ, нечеловческимъ крикомъ, который пронизалъ насъ до мозга костей. Увидавъ это, офицеръ схватилъ мальчика за плечи и насильно оторвалъ отъ противника. Но едва только маленькій Л. всталъ на ноги, какъ глаза его закатились, онъ грохнулся на землю, и съ нимъ начались страшнйшія судороги… Мы никогда не видли ничего подобнаго и стояли пораженные ужасомъ. Дежурный офицеръ наклонился къ нему, потомъ взялъ его подъ мышки, а двумъ кадетамъ веллъ держать за ноги. ‘Живй, живй!’ командовалъ онъ. ‘Прямо въ лазаретъ’! И маленькаго Л. унесли. Мы подошли къ большому Л. и отъ него и отъ тхъ двухъ кадетъ, которые гуляли съ длиннымъ К., узнали, какъ было дло.
Самъ длинный К, стоялъ въ это время, какъ побитая собака, и вытиралъ съ лица кровь. Если бы не это послднее обстоятельство, мы, конечно, страшно бы избили его. Теперь же вс только отвернулись отъ него и вс перестали говорить съ нимъ: онъ сдлалъ подлость,— онъ не сдержалъ своего слова…
Полковникъ ударилъ кулакомъ но столу.
— Какъ долго держали его въ опал другіе — не знаю,— продолжалъ онъ.— Я еще цлый годъ былъ съ нимъ въ класс и за все это время не сказалъ съ нимъ ни единаго слова. Мы вмст вышли прапорщиками въ армію. При прощаніи я не подалъ ему руки. Не знаю, былъ ли онъ произведенъ въ офицеры,— я не искалъ его имени въ послужномъ списк,— не знаю, что съ нимъ сталось — живъ ли онъ или умеръ? Для меня онъ тогда уже пересталъ существовать, но воспоминаніе о немъ я не въ силахъ вырвать изъ моей памяти, какъ я ни стараюсь…
На другой день изъ лазарета дошли до насъ дурныя всти: маленькій Л. лежалъ безъ сознанія, въ сильнйшей нервной горячк. Посл обда прислали изъ лазарета за его старшимъ братомъ, но онъ его уже не узнавалъ…
А въ тотъ же день вечеромъ,— мы вс сидли въ столовой за ужиномъ,— распространилась ужасная всть,— точно огромная зловщая птица безшумно пронеслась надъ нашими головами, распространился слухъ, что маленькій Л. скончался! Когда мы шли изъ столовой въ рекреаціонную залу мы встртили и полковника: онъ остановилъ насъ и сказалъ, что нашъ маленькій товарищъ заснулъ вчнымъ сномъ, потомъ онъ вошелъ вмст съ нами въ залу, веллъ всмъ встать на молитву, а одному изъ насъ прочесть ‘Отче нашъ’. И тогда-то, въ первый разъ, понялъ я весь смыслъ и все величіе этой молитвы… Полковникъ нашъ былъ очень хорошимъ человкомъ. Онъ былъ одинъ изъ самыхъ отважныхъ храбрецовъ во время послдней войны… Онъ любилъ своихъ кадетъ и, когда сообщалъ намъ всть о смерти маленькаго Л., слезы градомъ катились по его лицу.
И вотъ на другой день, посл обда, дверь, ведущая изъ лазарета во дворикъ, отворилась. Ужасная, роковая дверь! Мы должны были войти въ нее, чтобы въ послдній разъ взглянуть на нашего усопшаго товарища… Шаги наши гулко звучали но камнямъ, никто не говорилъ ни слова, слышалось только тяжелое, прерывистое дыханіе… И вотъ мы увидли нашего Л., нашего бднаго, маленькаго Л. Онъ лежалъ въ блой рубашк, со сложенными на груди руками. Блокурые локоны спускались на его желтый, какъ воскъ, лобъ, щеки страшно ввалились, прелестный маленькій носикъ обострился и вытянулся, а во всемъ лиц было такое выраженіе… Старый полковникъ замолчалъ, онъ тяжело дышалъ.
— Я уже старый человкъ,— сказалъ онъ,— не мало смертей видлъ я на своемъ вку. Я видлъ людей, умиравшихъ на пол битвы, но такого выраженія страданія, какое я видлъ на лиц этого мальчика, я никогда больше не видлъ, никогда…
Полнйшая тишина воцарилась въ комнат. Полковникъ кончилъ свой разсказъ. Уже совсмъ стемнло. Хозяинъ всталъ, безшумно вышелъ изъ своего угла и зажегъ газъ. Я приподнялъ стоявшую на стол бутылку вина, но она была уже пуста, и только одна капля упала изъ нея въ стаканъ — послдняя капля благородной крови…