Бироновщина, Авенариус Василий Петрович, Год: 1907 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

В. П. Авенаріус.

Бироновщина.
Историческая повсть.

Безплатное приложеніе къ журналу ‘Родникъ’ за 1907 г.

Типографія А. K. Вейерманъ, Мещанская 2.

http://az.lib.ru

Оглавленіе.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I. Гоффрейлина и деревенская простота

II. Неожиданная встрча

III. Мечтанія принцессы

IV. Прощай, мечты!

V. На смарку

VI. Секретарь де-сіянсъ Академіи на служб на Олимп

VII. Прогулка по Лтнему саду

VIII. Анна Іоанновна въ домашнемъ быту

IX. Принцесса обручается

X. Эсклаважъ и новая дружба

XI. Свадьба и банкетъ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I. Контрабандой

II. Венеціанская ночь

III. Лилли танцуетъ

IV. Съ чернаго крыльца

V. Рыцарь и браминъ

VI. Маски снимаются

VII. Безъ сдла

VIII. Азартъ

IX. Человкъ на карт

X. Читатель знакомится ближе съ главою русской партіи

XI. Макіавелли и Іуда-предатель

XII. Попугай мадамъ Варлендъ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I. Ледяная статуя

II. Ледяной домъ

III. Пвецъ поневол

IV. Ледяная свадьба

V. Лилли отмораживаетъ щеку

VI. Арестъ Волынскаго

VII. Скачка съ препятствіями

VIII. Фельдмаршалъ графъ Минихъ

IX. ‘Казненъ невинно’

X. Лилли няньчитъ наслдника престола

XI. Катастрофа надвигается

XII. Послдніе дни Анны Іоанновны

I. Гоффрейлина и деревенская простота.

Обмнявъ корону герцогини курляндской на всероссійскій царскій внецъ, императрица Анна Іоанновна первые два года своего царствованія провела въ Москв. 16 января 1732 года совершился торжественный въздъ ея въ Петербургъ, гд она и оставалась уже затмъ до самой кончины. Но питая еще, должно быть, не совсмъ пріязненныя чувства къ памяти своего Великаго дяди, взявшаго въ свои мощныя руки управленіе Россіей еще при жизни ея отца, а его старшаго, но хилаго брата, она не пожелала жить въ построенномъ Петромъ, на углу Зимней канавки и Милліонной, дворц (въ настоящее время Императорскій Эрмитажъ) и предоставила его придворнымъ музыкантамъ и служителямъ, для себя же предпочла подаренный юному императору Петру II адмираломъ графомъ Апраксинымъ домъ по сосдству на берегу Невы (почти на томъ самомъ мст, гд стоитъ ныншній Зимній дворецъ) и, значительно его расширивъ, назвала ‘Новымъ Зимнимъ дворцомъ’.

Не любила Анна Іоанновна и Петергофа, этой лтней резиденціи Петра I, гд, кром большого каменнаго дворца съ обширнымъ паркомъ и фонтанами, имлись къ ея услугамъ еще два деревенскихъ домика въ голландскомъ вкус: Марли и Монплезиръ. Унаслдовавъ отъ своего дда, царя Алекся Михайловича, страсть къ охотничьей потх, она здила въ Петергофъ только осенью, чтобы охотиться, для чего въ тамошнемъ звринц содержались всегда ‘ауроксы’ (зубры), медвди, кабаны, олени, дикія козы и зайцы.

Для лтняго пребыванія Императорскаго Двора въ Петербург хотя и имлся уже (существующій и понын) петровскій Лтній дворецъ въ Лтнемъ саду, на берегу Фонтанки, но по своимъ не большимъ размрамъ и простой обстановк онъ не отвчалъ уже требованіямъ новаго Двора, а потому тамъ же, въ Лтнемъ саду, но лицомъ на Неву, былъ возведенъ ‘новый Лтній дворецъ’, настолько обширный, что въ немъ могли быть отведены особыя помщенія еще и для любимой племянницы государыни, принцессы мекленбургской Анны Леопольдовны, а также и для всесильнаго герцога Бирона.

Однимъ іюньскимъ утромъ 1739 года весь новый Лтній дворецъ былъ уже на ногахъ, а задернутыя оконныя занавси въ опочивальняхъ принцессы Анны и ея гоффрейлины, баронессы Юліаны Менгденъ, все еще не раздвигались: вдь и той, и другой было всего двадцать лтъ, а въ такіе годы утромъ дремлется такъ сладко!

Но вотъ каменные часы въ пріемной баронессы пробили половину девятаго. Нежившаяся еще въ постели, Юліана нехотя протянула руку къ колокольчику на ночномъ столик и позвонила камеристк Март, помогавшей ей одваться, а затмъ убиравшей ей и голову. Четверть часа спустя молодая фрейлина сидла передъ туалетнымъ зеркаломъ въ пудермантел съ распущенными волосами, а Марта расчесывала ихъ опытною рукой.

Родомъ Марта была эстонка изъ крпостныхъ. Вынянчивъ маленькую баронессу въ родовомъ имніи Менгденовъ въ Лифляндіи, она, вмст съ нею, переселилась и въ Петербургъ, когда, по смерти Юліаны, родной его братъ, президентъ петербургской коммерцъ-коллегіи, баронъ Карлъ-Людвигъ Менгденъ, выписалъ къ себ племянницу для оживленія своего дома. Когда же затмъ Юліана, расцвтшая гордой красавицей, была пожалована въ гоффрейлины принцессы, — вмст съ нею во дворецъ попала и ея врная Марта. По привилегіи прежней няни, Марта и теперь еще позволяла себ въ разговор съ своей госпожой касаться сокровенныхъ ея тайнъ.

— Экая вдь краса! говорила она на родномъ своемъ язык, любовно проводя черепаховымъ, въ золотой оправ, гребнемъ по пышнымъ темнорусымъ волосамъ баронессы, — Вотъ бы увидть хоть разъ меньшому Шувалову, — совсмъ бы, поди, голову потерялъ.

— Не называй мн его, не называй! — прервала ее на томъ же язык Юліана, и нжный румянецъ ея щекъ зааллъ ярче.

— Да почему не называть? — не унималась старая болтунья. — Слава Богу, кавалеръ изъ себя пригожій и ловкій, камеръ-юнкеръ цесаревны Елисаветы, пойдетъ, наврно, еще далеко…

— Пока онъ на сторон цесаревны, — ему нтъ ходу.

— Такъ почему бы теб, мой свтъ, не переманить его на свою сторону?

— Да онъ и не нашей лютеранской вры, а православный…

— Попросить бы государыню, такъ, можетъ, ему и разршатъ перейти въ лютеранство.

— Такъ вотъ онъ самъ и перейдетъ!

— Да этакому шалому мужчин все ни почемъ. При твоей красот да при твоемъ умньи обходиться съ этими втрогонами…

— Замолчи, замолчи!

— Я-то, пожалуй, замолчу, да сердца своего теб не замолчать… Никакъ стучатся?

Легкій стукъ въ дверь повторился. Камеристка пошла къ двери и, пріотворивъ ее, стала съ кмъ-то шептаться.

— Ну, что тамъ, Марта? — спросила нетерпливо ея молодая госпожа. — Что имъ нужно?

Марта притворила опять дверь и доложила, что говорила съ пажемъ, прибыла, вишь, изъ деревни сестрица покойной младшей фрейлины, баронессы Дези Врангель.

— Можетъ подождать! — произнесла Юліана, насупивъ брови.

— Но вызвана-то барышня вдь, кажись, по желанію самой принцессы?

— Гмъ… А гд она? Внизу y швейцара?

— Нтъ, тутъ же въ гостиной. Не лучше ли теб ее все-таки принять?

— Хорошо, пускай войдетъ.

Въ комнату вошла робкими шагами двочка-подростокъ того переходнаго возраста, когда неуклюжая отроковица въ какой-нибудь годъ времени превращается въ граціозную молодую двушку. Простенькое траурное платье, сшитое, очевидно, деревенской мастерицей, было не въ мру коротко, а соломенная шляпка съ черными же лентами была стараго фасона и сильно поношена. Въ довершеніе всего двочка сдлала такой уморительный книксенъ, не зная, куда дть свои длинныя руки, что не по годамъ степенная и холодная гоффрейлина не могла удержаться отъ легкой улыбки.

— Добраго утра, дитя мое, — сказала она ей по-нмецки и указала глазами на ближній стулъ: — садись. Я, какъ видишь, не совсмъ еще одта, но мы будемъ видться съ тобой теперь запросто всякій день, а потому стсняться мн передъ тобой было бы глупо.

— Еще бы не глупо, — согласилась двочка, присаживаясь на кончикъ стула, но, замтивъ, что улыбка исчезла вдругъ съ лица фрейлины, она поспшила извиниться: — Простите! Врно я не такъ выразилась?

— Да, моя милая, при Двор каждое свое слова надо сперва обдумать.

— Но увряю васъ, мн и въ голову не приходило, что вы глупы…

— Вотъ опять! Если кто и выражается о себ рзко, то не для того, чтобы другіе повторяли.

— Сглупила, значить, я? Ну, не сердитесь! Вдь я же не нарочно…

Въ своемъ наивномъ раскаяніи двочка такъ умильно сложила на колняхъ свои большія красныя руки, — что строгія черты Юліаны опять смягчились.

— Твое имя вдь, кажется, Елизавета?

— Да, но дома меня звали всегда Лилли.

— Такъ и я буду пока называть тебя этимъ именемъ. Ты лицомъ мн напоминаешь покойную Дези, но она была, конечно, красиве тебя. Ты ничуть не заботишься о своей кожъ, только начало лта, а ты вонъ какая — совсмъ цыганка! Врно, въ деревн ходила безъ зонтика?

Лилли разсмялась.

— Potztausend! Да покажись я къ коровамъ съ зонтикомъ, онъ мн въ лицо бы фыркнули!

— Такія выраженія, какъ ‘potztfusend!’ и ‘фыркать’ ты навсегда должна оставить. Здсь ты, благодаря Бога, не въ коровник. Да ты сама, чего добраго, и коровъ доила?

Лилли вспыхнула и не безъ гордости вскинула свою хорошенькую головку.

— Доить я умю, умю бить и масло, потому что какъ же не знать того дла, которое теб поручено? Я вела въ деревн y моихъ родственниковъ все молочное хозяйство. Стыдиться этого, кажется, нечего.

— Стыдиться нечего, но и хвалиться нечмъ: баронесс такая работа, во всякомъ случа, не пристала.

— Да какая я баронесса! Чтобы поддержать свое баронство надо быть богатымъ. Есть и богатые Врангели, но мы изъ бдной линіи, отецъ мой управлялъ только чужимъ имніемъ.

— Чьимъ это?

— А Шуваловыхъ въ Тамбовской губерніи. Когда отецъ умеръ, насъ съ Дези взяли къ себ родные въ Лифляндію.

— Тоже Врангели?

— Да, но изъ богатыхъ. Смотрли y нихъ за молочнымъ хозяйствомъ мы сперва вмст съ Дези… Ахъ, бдная, бдная Дези!

При воспоминаніи о покойной сестр глаза Лилли увлажнились.

— Да, жаль ее, жаль, — сочла нужнымъ выказать свое сочувствіе Юліана. — Говорила я ей, чтобы не ходила она къ больному ребенку тафель-деккера, что не наше это вовсе дло. Нтъ, не послушалась, заразилась сама оспой, и уже на утро четвертаго или пятаго дня ее нашли мертвой въ постели.

— Значить, ночью при ней никого даже не было! — воскликнула двочка, и углы рта y нея задергало.

— Лечилъ ее придворный докторъ, онъ же давалъ вс предписанія, и намъ съ тобой критиковать его заднимъ числомъ не приходится.

— Да я говорю не о доктор, а o другихъ…

Фрейлина насупилась и сама тоже покраснла.

— О какихъ другихъ? Если ты говоришь обо мн…

— Ахъ, нтъ! Простите еще разъ! Но я такъ любила Дези, и здсь, въ Петербурга, y меня нтъ теперь больше никого, никого!

— А я, по твоему, никто? По вол принцессы, теб отведена комната тутъ рядомъ съ моею, чтобы я могла подготовить тебя для Высочайшаго Двора. Въ душ грустить теб не возбраняется, но догадываться о твоей грусти никто не долженъ, понимаешь?

— Понимаю…

— Ты, можетъ быть, не слышала также, что государыня въ послднее время много хвораетъ? Сказать между нами, она страшно боится смерти. Поэтому она не можетъ видть ни печальныхъ лицъ, ни траурныхъ платьевъ. У тебя, надюсь, есть и нарядныя свтлыя?

— Есть одно блое кисейное, которое мн сдлали на конфирмацію.

— Стало быть, недавно?

— На Вербной недл.

— И длинне, надюсь, этого?

— О, да. Кром того, въ немъ оставлена еще и складка, чтобъ можно было выпустить.

— Прекрасно, посмотримъ. А перчатки y тебя есть?

— Только дорожныя вязанныя, но пальцы въ нихъ прорваны…

Губы Юліаны скосились досадливой усмшкой.

— Я, пожалуй, одолжу теб пару свжихъ лайковыхъ.

— Да на что въ комнатахъ перчатки?

— А что же, ты съ такими гусиными лапами и пойдешь представляться принцесс?

Лилли смущенно взглянула на свои ‘гусиныя лапы’ и спрятала ихъ за спину, а незабудковые глазки ея расширились отъ испуга.

— Ахъ, Богъ ты мой! И какъ я стану говорить съ принцессой?

— Сама ты только, смотри, не заговаривай, отвчай коротко на вопросы: ‘да, ваше высочество’, ‘нтъ, ваше высочество’.

— Я завяжу себ языкъ узломъ… Или этакъ тоже не говорится?

Гоффрейлина возвела очи гор: будетъ ей еще возня съ этой ‘Einfalt vom Lande’ (деревенской простотой)!

— Реверансы y тебя тоже совсмъ еще не выходятъ. Вотъ посмотри, какъ ихъ длаютъ.

И, вставъ со стула, Юліана сдлала такой образцовый реверансъ, что y Лилли сердце въ груди упало.

— Нтъ, этому я никогда не научусь!

— При желаніи всему въ жизни можно научиться. Ну?

II. Неожиданная встрча.

За нсколько минутъ до десяти часовъ баронесса Юліана повела Лилли къ принцесс. Двочка была теперь въ своемъ бломъ ‘конфирмаціонномъ’ плать, съ цвтной ленточкой въ косичк и въ блыхъ лайковыхъ перчаткахъ. При приближеніи ихъ къ покоямъ Анны Леопольдовны, стоявшій y входа въ пріемную ливрейный скороходъ въ шляп съ плюмажемъ размахнулъ передъ ними дверь на-отлетъ. Въ пріемной ихъ встртилъ молоденькій камерпажъ и на вопросъ гоффрейлины: не входилъ ли уже кто къ ея высочеству? — отвчалъ,что раньше десяти часовъ ея высочество никого вдь изъ постороннихъ не принимаетъ.

— Это-то я знаю, но бываютъ и исключенія, — свысока замтила ему Юліана, посл чего отнеслась къ Лилли: — я войду сперва одна, чтобы доложить о теб принцесс.

Лилли осталась въ пріемной, вдвоемъ съ камерпажемъ. Тотъ, не желая, видно, стснять двочку, а можетъ быть и самъ ея стсняясь, удалился въ глубину комнаты, доставъ изъ карманчика камзола крошечный напилочекъ, онъ занялся художественной отдлкой своихъ ногтей. Лилли же въ своемъ душевномъ смятеньи отошла къ окну, выходившему на Неву. Хотя глаза ея и видли протекавшую внизу величественную рку съ кораблями, барками, лодками и плотами, но мысли ея летли вслдъ за гоффрейлиной, докладывавшей только что объ ней принцесс.

‘Что-то она говорить ей про меня? Какъ я сама понравлюсь принцесс? Сдлаютъ ли меня также фрейлиной, или нтъ? Да и сумла ли бы я быть придворной фрейлиной? Вотъ испытаніе!’…

Она закусила нижнюю губу, чтобы не дать воли своему малодушію, но сердце y нея все-же продолжало то замирать, то сильне биться.

Тутъ за выходною дверью раздались спорящіе голоса. Спрятавъ свой напилочекъ, пажъ съ дловой миной направился къ выходу и выглянулъ за дверь.

— Что тутъ за шумъ?

— Да вотъ, ваше благородіе, — послышался отвтъ скорохода, — человкъ Петра Иваныча Шувалова хочетъ безпремнно видть баронессу.

— А это что y тебя?

— Конфеты-съ, — отозвался другой голосъ.

— Такъ я, пожалуй, передамъ.

— Господинъ мой, простите, веллъ передать въ собственныя руки: не будетъ ли, можетъ, какого отвта. Гд прикажете обождать?

— Пожалуй, хоть здсь въ пріемной, — снизошелъ камерпажъ: — баронесса сейчасъ должна выйти.

Лилли оглянулась на вошедшаго. То былъ молодой ливрейный слуга съ коробкой съ конфетами въ рукахъ. Она хотла уже отвернуться опять къ окошку, но молодчикъ издали поклонился ей, и въ этомъ его движеніи ей припомнилось что-то такое давно знакомое, да и глаза его были устремлены на нее съ такимъ изумленіемъ, что сама она вглядлась въ него внимательне и вскрикнула:

— Гриша!

Молодчикъ съ новымъ поклономъ приблизился уже прямо къ ней.

— Вы ли это, Лилли?… Лизавета Романовна… — поправился онъ. — Какими судьбами?…

Все лицо его сіяло такою сердечною радостью, что и сама она ему свтло улыбнулась.

— Хоть одинъ-то человкъ изъ своихъ! — сказала она и покосилась на камерпажа.

Но тотъ деликатно отретировался снова въ свой дальній уголъ, гд занялся прежнимъ важнымъ дломъ, не показывая вида, что слушаетъ. На всякій случай она все-таки заговорила тише:

— А я тебя, Гриша, съ перваго взгляда даже не узнала… Или тебя зовутъ теперь уже не Гришей, а Григоріемъ?

— Григоріемъ, а чаще того Самсоновымъ.

— Отчего не Самсономъ? Ты такой вдь великанъ сталъ, и усы какіе отростилъ!

— Усища! — усмехнулся, красня, Самсоновъ и ущипнулъ пальцами темный пушокъ, пробивавшійся y него надъ верхнею губой. — Не нынче-завтра сбрить придется! — прибавилъ онъ со вздохомъ.

— Что такъ?

— А такъ, что при господахъ моихъ, Шуваловыхъ, я вторымъ камердинеромъ состою, камердинерамъ же, какъ и самимъ господамъ, усовъ не полагается. Но вы-то, Лизавета Романовна, за три года какъ выровнялись! Совсмъ тоже придворной фрейлиной стали: въ лайковыхъ перчаткахъ…

— А ты думаешь, он мои собственныя? Фрейлина Менгденъ, спасибо, одолжила. Съ трудомъ вдь застегнула: руки y меня куда толще, чмъ y ней.

Для наглядности двочка растопырила вс десять пальцевъ, но отъ этого одна пуговица отскочила.

— Вотъ бда-то! А y меня тутъ ни иголки, ни нитки…

— Такъ вы бы вовсе ихъ сняли, коли вамъ въ нихъ неспособно.

— Ну да! Мн и то порядкомъ уже досталось отъ фрейлины за то, что лапы y меня красныя, какъ y гусыни, что загорла я, какъ цыганка.

— Здсь, въ Питер, вы живо поблднете, похудете. За-то будете водить знакомство съ высокими особами, ходить въ шелкахъ-бархатахъ, кушать всякій день мармеладъ да пастилу, да шалей (желе)… А все же таки въ деревн, я такъ разсуждаю, вамъ жилось вольготнй?..

— Ужъ не говори! А помнишь, Гриша, какъ мы скакали съ тобой верхомъ безъ сдла черезъ канавы да плетни? То-то весело было!

— Здсь зато вы можете здить и зимой, хоть каждый день, мелкой рысцой или курцъ-галопомъ въ манеж.

— Въ манеж? Нтъ, все это не то, не то! Ach du liber Gott!

— Что это вы, Лизавета Романовна, ахаете по-нмецки? Словно нмка.

— А кто же я, по твоему?

— Какая ужъ вы нмка, Господь съ вами! Родились въ Тамбовской губерніи, говорите по-русски, какъ дай Богъ всякому, будете жить здсь при русскомъ Двор. Покойный вашъ батюшка (царство Небесное!) тоже былъ вдь куда больше русскій, чмъ нмецъ.

— Это-то правда. Онъ не разъ, бывало, говорилъ намъ съ сестрой, что мы — врноподданные русской царицы, а потому должны считать себя русскими. При крещеніи ему дали имя Рейнгольдъ, но называлъ онъ себя также по-русски Романъ.

— Изволите видть! Такъ и вы, Лизавета Романовна, смотрите, не забывайте ужъ никогда завта родительскаго. Вы будете здсь вдь въ нмецкомъ лагер.

— Разв при здшнемъ Двор разные лагери?

— А то какъ же: нмецкій и русскій. Мои господа, Шуваловы, — въ русскомъ, потому что оба — камеръ-юнкерами цесаревны Елисаветы Петровны.

— Но вдь сама-то государыня — настоящая русская, и принцесса Анна Леопольдовна теперь тоже, кажется, уже православная?

— Православная и точно такъ же, какъ сама государыня, въ дл душевнаго спасенія и преданіяхъ церковныхъ крпка.

— Такъ что же ты говоришь?

— Да вдь государыню выдали замужъ за покойнаго герцога курляндскаго, когда ей было всего на-все семнадцать лтъ. Тогда-жъ она и овдовла, но оставалась править Курляндіей еще цлыхъ двадцать лтъ, докол ее не призвали къ намъ на царство. Тутъ-то вмст съ нею нахлынули къ намъ эти нмцы…

— Откуда, Гриша, ты все это знаешь?

— То ли я еще знаю! Вдь y господъ моихъ промежъ себя да съ пріятелями только и разговору, что про придворное житье-бытье. А я слушаю да на усъ себ мотаю.

— На свое усище? — усмхнулась Лилли. — Но нмцы, какъ хочешь, — народъ честный, аккуратный…

— Это точно-съ, отъ нмцевъ y насъ на Руси все же больше порядку. Да бда-то въ томъ (Самсоновъ опасливо оглядлся), бда въ томъ-съ, не въ проносъ молвить, что власть надъ ними забралъ непомрную этотъ временщикъ герцогъ…

— Биронъ?

— Онъ самый. А ужъ намъ, русскимъ людямъ, отъ него просто житья не стало, въ лютости съ русскими никакихъ границъ себ не знаетъ. Только пикни, — мигомъ спровадитъ туда, куда воронъ костей не заносилъ.

— Кое-что и я объ этомъ слышала. Да мало ли что болтаютъ? Если государыня дала ему такую власть, то врно онъ человкъ очень умный, достойный, и есть отъ него большая польза. Что же ты молчишь?

— Да какъ вамъ сказать? — отвчалъ съ запинкой Самсоновъ, понижая голосъ до чуть слышнаго шопота. — Объ ум его что-то не слыхать, дока онъ по одной лишь своей конюшенной части, а пользы отъ него только его землякамъ, остзейцамъ, а паче того ему самому: два года назадъ, вишь, пожалованъ въ герцоги курляндскіе! А супругу его, герцогиню, съ того часу такая ли ужъ гордыня обуяла…

— Она вдь тоже изъ старой курляндской семьи фонъ-деръ-Тротта-фонъ-Трейденъ.

— И состоитъ при государын первой статсъ-дамой, досказалъ Самсоновъ, — шагу отъ нея не отходить. Такъ-то вотъ подъ курляндскую дудку вс y насъ пляшутъ!

— И русская партія?

— Не то, чтобы охотно, а пляшетъ. Противоборствуетъ герцогу открыто, можно сказать, одинъ всего человкъ — первый кабинетъ-министръ, Волынскій, Артемій Петровичъ. Вотъ, гд ума палата! На три аршина въ землю видитъ. Дай Богъ ему здоровья!

— Но я все же не понимаю, Гриша, что же можетъ подлать этотъ Волынскій, коли Бирону дана государыней такая власть?

— Много, встимо, не подлаетъ, подъ мышку близко, да не укусишь. А все же государыня его весьма даже цнитъ. Прежде, бывало, она всякое утро въ 9 часовъ принимаетъ доклады всхъ кабинетъ-министровъ, а вотъ теперь, какъ здоровье ея пошатнулось, докладываетъ ей, почитай, одинъ Волынскій. И Биронъ его, слышь, побаивается. Кто кого сможетъ, тотъ того и сгложетъ.

— Это что-жъ такое? — насторожилась Лилли когда тутъ изъ-за оконъ донесся звукъ ружейнаго выстрла. — Какъ-будто стрляютъ?

— Да, это врно сама императрица, — объяснилъ Самсоновъ. — У ея величества дв страсти: лошади да стрльба. Съ тхъ поръ же, что доктора запретили ей садиться на лошадь, y нея осталась одна лишь стрльба. Зато вдь и бьетъ она птицъ безъ промаха на лету, — не только изъ ружья, но и стрлой съ лука.

— Но ты, Гриша, такъ и не досказалъ мн еще, изъ-за чего хлопочетъ ваша русская партія?

— А изъ-за того, что доктора не даютъ государын долгаго вку. Буде Господу угодно будетъ призвать ее къ себ, кому воспріять посл нея царскій внецъ: принцесс ли Анн Леопольдовн, или нашей цесаревн Елисавет Петровн?

— Вотъ что! Но y которой-нибудь изъ нихъ, врно, больше правъ?

— То-то вотъ, что разобраться въ правахъ ихъ больно мудрено. Цесаревна — дочь царя Петра, а принцесса — внучка его старшаго братца, царя Іоанна Алексевича {Для большей наглядности мы прилагаемъ здсь родословную Дома Романовыхъ отъ царя Алексёя Михайловича до середины XVIII вка.}. Но какъ сама-то ныншняя государыня — дочь того же царя Іоанна, и принцесса ей, стало быть, по плоти родной племянницей доводится, то, понятное дло, сердце ея клонитъ больше къ племянниц, какъ бы къ богоданной дочк, хотя та по родителю своему и не русская царевна, а принцесса мекленбургская. Эхъ, Лизавета Романовна! кабы вамъ попасть въ фрейлины къ нашей цесаревн…

— Нтъ, Гриша, покойная сестра моя была фрейлиной при принцесс…

— Да вдь вы сами-то душой больше русская, а въ лагер вороговъ нашихъ, не дай Богъ, совсмъ еще онмечитесь!

— Принцесса вызвала меня къ себ въ память моей сестры, и я буду служить ей такъ же врно, — ршительно заявила Лилли. — Довольно обо мн! Поговоримъ теперь о теб, Гриша. Отчего ты, скажи, y своихъ господъ не выкупишься на волю?

Наивный вопросъ вызвалъ y крпостного камердинера горькую усмшку.

— Да на какія деньги, помилуйте, мн выкупиться? Будь я обученъ грамот, цыфири, то этимъ хоть могъ бы еще выслужиться…

— Такъ обучись!

— Легко сказать, Лизавета Романовна. Кто меня въ науку возьметъ?

— Поговори съ своими господами. Поговоришь, да?

— Ужъ не знаю, право…

— Нтъ, пожалуйста, не отвертывайся! Скажи: ‘да’.

— Извольте: ‘да’.

— Ну, вотъ. Смотри же, не забудь своего общанія!

Въ разгар своей оживленной бесды друзья дтства такъ и не замтили, какъ гоффрейлина принцессы возвратилась въ пріемную. Только когда она подошла къ нимъ вплотную и заговорила, оба разомъ обернулись.

— Что это за человкъ, Лилли? — строго спросила Юліана по-нмецки.

Какъ облитая варомъ, двочка вся раскраснлась и залепетала:

— Да это… это молочный братъ мой…

— Молочный братъ? — переспросила Юліана обмривая юношу въ ливре недоврчивымъ взглядомъ. — Онъ много вдь тебя старше.

— Всего на три года.

— Такъ его мать не могла же быть твоей кормилицей?

— Кормила она собственно не меня, а Дези. Но такъ какъ Дези мн родная сестра, то онъ и мн тоже врод молочнаго брата.

— Какой вздоръ! Съ той минуты, что ты попала сюда во дворецъ, этотъ человкъ для тебя уже не существуетъ, слышишь?

— Но онъ игралъ съ нами въ деревн почти какъ братъ, научилъ меня здить верхомъ… даже безъ сдла…

— Этого недоставало!

Фрейлина круто обернулась къ Самсонову и спросила по-русски, но съ сильнымъ нмецкимъ акцентомъ:

— Ты отъ кого присланъ?

— Отъ господина моего, Шувалова, Петра Иваныча, къ вашей милости. Вы изволили намедни кушать съ нимъ миндаль — Vielliebchen, такъ вотъ-съ его проигрышъ.

Нжно-розовыя щеки молодой баронессы зардлись боле яркимъ румянцемъ.

— Хорошо, — сухо проговорила она, принимая конфеты.

— А отвта не будетъ?

— Нтъ! Идемъ, Лилли, принцесса уже ждетъ тебя.

III. Мечтанія принцессы.

Сынъ фельдмаршала графа Миниха, камеръ-юнкеръ Анны Іоанновны, а по ея смерти — сперва гофмейстеръ, а затмъ и оберъ-гофмейстеръ при Двор Анны Леопольдовны, даетъ въ своихъ ‘Запискахъ’ такую, быть можетъ, нсколько пристрастную, но очень картинную характеристику молодой принцессы:

‘Она сопрягала съ многимъ остроуміемъ благородное и добродтельное сердце. Поступки ея были откровенны и чистосердечны, и ничто не было для нея несносне, какъ столь необходимое при Двор притворство и принужденіе… Принужденная жизнь, которую она вела отъ 12-ти лтъ своего возраста даже до кончины императрицы Анны Іоанновны (поелику тогда, кром торжественныхъ дней, никто посторонній къ ней входить не смлъ и за всми ея поступками строго присматривали) вліяла въ нее такой вкусъ къ уединенію, что она всегда съ неудовольствіемъ наряжалась, когда во время ея регентства надлежало ей принимать и являться къ публик. Пріятнйшіе часы для нея были т, когда она въ уединеніи и въ избраннйшей малочисленной бесд проводила… До чтенія книгъ была она великая охотница, много читала на нмецкомъ и французскомъ языкахъ, и отмнный вкусъ имла къ драматическому стихотворству. Она мн часто говорила, что нтъ для нея ничего пріятне, какъ т мста, гд описывается несчастная и плнная принцесса, говорящая съ благородною гордостію’.

О чемъ, однако, преданный Анн Леопольдовн царедворецъ деликатно умолчалъ, это — удостовряемая другими современниками, необычайная для ея возраста наклонность къ покою, къ dolce far niente, доходившая даже до небреженія о своей вншности.

Когда Лилли, слдомъ за фрейлиной, вошла къ принцесс, та, едва только вставъ со сна, нжилась опять на ‘турецкомъ канапе’, съ неубранными еще волосами, въ ‘шлафор’ на распашку. Но въ рукахъ y нея былъ уже романъ, который на столько приковалъ ея вниманіе, что стоявшая на столик рядомъ чашка шоколада осталась недопитой. При вид входящей Лилли, миловидныя и добродушныя, но апатичныя, какъ бы безжизненныя черты Анны Леопольдовны слегка оживились.

— Подойди-ка сюда, дитя мое, дай разглядть себя.

Сказано это было по-нмецки. Съ ранняго дтства находясь въ Россіи, принцесса говорила совсмъ чисто по-русски, но, окруженная нмками, отдавала все-таки предпочтеніе нмецкой рчи.

— Она напоминаетъ свою сестру Дези, — замтила тутъ Юліана.

— Да, да, и станетъ еще красиве.

— Позвольте, ваше высочество, не согласиться. Двочка Богъ-знаетъ что заберетъ себ еще въ голову.

— Да вдь она же не слпая, зеркало ей и безъ меня то же самое скажетъ? А для меня еще важне зеркало души — глаза человка: по глазамъ я тотчасъ угадываю и душевныя качества. У тебя, дитя мое, сейчасъ видно, душа чистая, какъ кристаллъ, безъ тни фальши. Наклонись ко мн, я тебя поцлую.

— На колни, на колни! — шепнула обробвшей Лилли Юліана, и та послушно опустилась на колни.

Взявъ ея голову въ об руки, Анна Леопольдовна напечатлла на каждый ея глазъ, а затмъ и въ губы по поцлую.

— Ну, теперь разскажи-ка мн, что ты длала y своихъ родныхъ въ деревн?

Своей лаской принцесса сразу покорила доврчивое сердце двочки. Лилли принялась разсказывать. Принцесса слушала ее съ мечтательной улыбкой и временами только сладко позвывала.

— Да это настоящая пастушеская идиллія! промолвила она съ элегическимъ вздохомъ. — А я томлюсь здсь, въ четырехъ стнахъ, и во вкъ, кажется, не дождусь того благороднаго рыцаря, что избавилъ бы меня изъ неволи!

— У вашего высочества есть уже свой рыцарь, и не простой, а принцъ крови, — замтила боле разсудительная фрейлина.

— Не говори мн объ немъ! и слышать не хочу! — съ нкоторою даже запальчивостью возразила принцесса.

— Принцъ намченъ вамъ въ супруги самой государыней еще шесть лтъ назадъ, не унималась Юліана. — Вамъ можно было бы, ужъ я думаю, привыкнуть къ этой мысли.

— Никогда я къ ней не привыкну, никогда! Былъ y меня разъ свой рыцарь безъ страха и упрека…

— Не оставить ли намъ этотъ разговоръ? — прервала фрейлина, косясь на стоявшую тутъ же двочку.

— Чтобъ она вотъ не слышала? Да вдь сестра ея все знала, и сама она тоже, такъ ли, сякъ ли, скоро узнаетъ, не все ли ужъ равно? Но за что, скажи, удалили тогда Линара, за что?!

— Да какъ же было его не удалить? Я, признаться, вообще не понимаю вашей бывшей гувернантки, г-жи Адеркасъ, что она поощряла ваши нжныя чувства…

— У нея, милая, было сердце, она понимала, что въ груди y меня тоже не камень. А ей за это было приказано въ двадцать четыре часа убраться вонъ изъ Петербурга!

— Да, ее вжливо попросили вернуться домой къ себ въ Пруссію. Не заступись за нее тогда прусскій посланникъ Мардефельдъ, съ нею, врно, поступили бы еще круче. Мардефельдъ же вдь и рекомендовалъ ее, потому что она ему близкая родственница, и чрезъ нее, нтъ сомннія, преслдовалъ свои политическія цли.

— Да я-то, скажи, тутъ причемъ? Какое мн дло до этой глупой политики, когда y меня говоритъ сердце!

— Ваше высочество я особенно и не осуждаю: вамъ было тогда едва 17 лтъ и вы начитались пламенныхъ рыцарскихъ романовъ. Но зачмъ тревожить прошлое? За три года графъ Линаръ усплъ не только жениться y себя въ Дрезден, но и похоронить жену, о своемъ здшнемъ роман онъ, поврьте мн, давнымъ-давно и думать пересталъ.

— Зачмъ ему забыть, если я не забыла? А теперь онъ опять свободенъ…

— Вы, принцесса, все упускаете изъ виду, что вы — наслдница россійскаго престола, и супругомъ вашимъ можетъ быть только принцъ крови.

— Но зачмъ мн выходить именно за этого косноязычнаго Антона-Ульриха?

— Это выборъ самой государыни, его нарочно вдь выписали для васъ изъ Брауншвейга, обучили русскому языку…

На этомъ разговоръ былъ прерванъ появленіемъ камерпажа, который доложилъ, что его свтлости герцогу Бирону угодно видть ея высочество.

— Да мн-то не угодно его видть! — объявила принцесса.

— Должно быть, y него до васъ какое-нибудь экстренное дло, — вступилась фрейлина.

— Герцогъ прошелъ сюда прямо отъ государыни императрицы, — пояснилъ пажъ.

— Значитъ, придется ужъ его принять, настаивала Юліана. — Только ваше высочество еще въ утреннемъ неглиже…

— Стану я для него наряжаться!

— Да и не причесаны…

Принцесса взялась рукой за прическу. Убдясь, должно быть, что въ такомъ вид принимать всесильнаго временщика, дйствительно, не совсмъ пристойно, она повязала себ волосы лежавшимъ тутъ отоманк блымъ платкомъ и запахнула на груди шлафрокъ.

— Ну, что же, проси!

IV. Прощай, мечты!

Герцогу курляндскому Эрнсту-Іоганну Бирону въ то время шелъ 49-й годъ. Въ молодости онъ, надо было думать, былъ ‘писанный красавецъ’ — въ нмецкомъ, разумется, вкус. Съ годами же подъ его энергичнымъ подбородкомъ образовался жировой кадыкъ, и гладко-выбритое лицо его, почти четвероугольное, замтно обрюзгло. Тмъ не мене, въ своемъ пышномъ парик съ буклями до плечъ, въ шелковомъ, ярко оранжевомъ, расшитомъ золотомъ кафтан, съ голубою андреевскою лентой черезъ плечо и съ блестящею звздой на груди, этотъ рослый и осанистый, пышущій здоровьемъ мужчина производилъ впечатлніе очень внушительное, хотя и отнюдь не благопріятное: холодно-жестокій взглядъ его срыхъ глазъ и плотоядный, широкій ротъ невольно отъ него отталкивали.

— Имю счастье пожелать вашему высочеству добраго утра, — началъ онъ по-нмецки деревянно-оффиціальнымъ тономъ, преклоняясь съ надменностью восточнаго сатрапа. — Баронесс Юліан мое почтеніе.

При этомъ взоръ его скользнулъ и въ с

I.

Гоффрейлина и деревенская простота.

II.

Неожиданная встрча.

III.

Мечтанія принцессы.

IV.

Прощай, мечты!

Читайте также: