Биотрансформатор
Биотрансформатор
Рассказ ГР. ЯМСКОГО.
Регулятор сна найден мною и заключен в эту склянку.
Агент потребовал мой билет…
Такого смеха я еще не слыхал в своей жизни…
———————————————————————
Биотрансформатор, Ямский Гр., Год: 1926
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Я — молод, полон надежд и энергии. Я еду в Москву. Это цель моих юношеских мечтаний. Она близка, я — счастлив.
Правда, еще четыре дня пути, пересадка, но это для меня — уже скоро, уже — сейчас…
Мой друг, Евгений Рихтер, написал мне, что мое поступление в авиационную школу обеспечено. Он сам сейчас в командировке, но мы встретимся на моей пересадке. Число и даже час обусловлены им в письме. Расписание поездов согласовано. Никто еще не позволил бы себе усумниться в точности Рихтера. Я спокоен — мы встретимся.
Со своей станции я один в купе мягкого вагона — это обещает скуку.
Но и тут мне везет.
На второй или третьей остановке, почти на ходу поезда, ко мне в купе входит спутник. Он невысокого роста, наружность его также ординарна, как и моя, и он также молод.
Он коротко, но пытливо оглядывает меня и отворачивается к свободному дивану устраиваться на ночь.
— Быть может отдернуть штору фонаря? — спрашиваю я спутника.
— Благодарю вас, — говорит он, не оборачиваясь, — я отлично вижу и в полумраке. У меня прекрасное зрение!
Должно быть он говорит правду: при первой беглой встрече наших взглядов меня уже поразило что-то в выражении его глаз. Какая то неуловимая особенность. Я не смог в густом, сиреневом сумраке купе определить — что именно привлекло мое внимание, но что то острое, холодное, тревожное…
Я засыпаю с этим тревожным ощущением. И сны мои тяжелы и неприятны.
…Я выдержал все испытания для поступления в авиационную школу. Остается медицинский осмотр. И он сходит благополучно вначале. Но вот один из врачей смотрит в мои глаза и говорит:
— Он не может быть пилотом… У него нет пространственного взгляда! У него — серые, земные глаза…
— Да, — он не может видеть в темноте, — подтверждает кто-то, — он не может быть пилотом!..
Я плачу во сне, скрежещу зубами от отчаяния и, просыпаясь, вижу параболлический потолок вагона, сиреневую штору на электрическом фонаре, успокаиваюсь и снова засыпаю.
…Пройдена теоретическая подготовка и вот мой первый полет без инструктора. Аппарат плавно взмывает кверху. Все идет благополучно. И вдруг мотор начинает давать перебои. На смену ровного, мощного гуденья врывается новый тяжелый ритм: тук-та-та, тук-та-та!.. Надо снижаться. Но я волнуюсь. Я забыл назначение рычагов. Впопыхах я хватаюсь за один, другой и, наконец, неожиданно для себя, нажимаю руль глубины. Аппарат неуклюже накреняется и ныряет, а я лечу вниз…
Просыпаюсь я на полу вагона с окостеневшим от ужаса лицом и перебоями в сердце.
Поезд бешено мчится по уклону, мимо окна мелькают каскады искр, впереди гулко вздыхает паровоз, вагон швыряет из стороны в сторону, а колеса глухо и дробно стучат: тук-та-та, тук-та-та, тук-та-та!..
Конфузливо влезая на диван, я замечаю, что сосед мой не спит и внимательно наблюдает фантастические узоры паровозных искр, мгновенно вышивающих в заоконной тьме эфемерные и причудливые узоры.
Просыпаюсь я поздно, с головной болью. Я стыжусь соседа и поэтому зол на него. Так или иначе я не заговорю с ним сам. А он также угрюм и молчалив. Что меня поразило в нем? Глаза?..
Но они при дневном свете кажутся усталыми и тусклыми. Впрочем, я не могу рассмотреть этого хорошо — он прячет их в газету. На первой же станции я, в свою очередь, вооружаюсь ворохом журналов и мелких книженок и мы проводим день в нелюдимом молчании.
Мы читаем, не обращая друг на друга никакого внимания, хотя порой, украдкой, я все таки наблюдаю его. Мне кажется, что он делает то же самое. Чувство тревоги, легкой, бессознательной, не оставляет меня все время.
Вторая ночь проходит спокойно, если не считать посещения контроля. Зевая и раздражаясь, я отыскиваю билет, предъявляю его и в то же время отмечаю, что спутник мой не спит.
Он даже не ложился. Он сидит и преспокойно читает один из моих журналов. Он извиняется передо мной за самовольный захват журнала.
— Нет! Я ничего не имею против. Пожалуйста…
Теперь он мне не кажется неприятным. У него спокойное, открытое лицо и голос ясный и звучный. А утром мы обмениваемся приветствиями и вместе идем к умывальнику. После совместного обеда в вагоне-ресто-ране, он знает обо мне все: — и мои мечты о пилотаже, и близость их осуществления. Он даже читает письмо Евгения, которое я тут же вынимаю из бумажника с документами.
В свою очередь я узнаю, что он инженер-химик, изобретатель, и значительно старше меня, хотя его моложавый вид, на первый взгляд, противоречит этому. Он едет также в Москву со своим новым изобретением.
Его моложавость наводит нас в разговоре на тему о последних достижениях омолаживания.
Мы сидим в своем купе. Поезд быстро мчится мимо каких то будок, полей и однообразных деревень.
Сгущаются сумерки. В вагоне вспыхивает электричество. Поля и деревеньки сразу исчезают во мгле, а по насыпи, рядом с вагонами, бегут яркие, искаженные прямоугольники наших окон и в их свете призрачно мелькают длинными белыми привидениями телеграфные столбы.
— Омоложение… — лениво говорит он, — конечно, Штейнах и наш Воронов много сделали в этом направлении, но они подходят к задаче не с того конца и потому вряд ли скоро добьются ее полного разрешения…
— То-есть? — говорю я, задетый за живое, — почему — ‘не с того конца’?.. Насколько мне известно, последние опыты Воронова… И в Москве…
— Ах, милый юноша, — (он снисходительно величает меня юношей и это, при его молодом виде, звучит странно) — милый юноша! В том то и дело, что ‘последние опыты’ мало отличаются от ‘первых опытов’. Что делают Вороновы?.. Они берут престарелую особь и путем прививок, пересадок и иных манипуляций, чаще всего хирургических, продлевают ее старость…
— Почему же — старость? — перебиваю я, — наоборот, — старость в их опытах утрачивает свои основные черты: у особи появляется бодрость, исчезает седина, возрождается производительность…
— Положим, соглашается инженер, — это так! Но что же из этого? Ведь этим не возвращается молодость — лучшее время жизни. Этим, как я уже говорил, продлевается старость, — тот период, который предшествует одряхлению, старческому маразму… Продлевается склон лет, отцветание жизни, но не расцвет! А вот вы лично — какой бы период пожелали продлить в своей жизни: двадцатипяти или пятидесятилетний? То-то!..
И он мягко смеется.
Странно, когда он смеется, глаза его остаются холодными, глубокими и неподвижными. И в сумерках мне снова чудится в них какая-то непонятная жуть, тревога…
— Да и насколько дается эта отсрочка одряхления? Опыты еще не выяснили этого определенно, ну, — скажем, — на пять-десять лет… Как это ничтожно мало!
— Ну, уж и мало, — смущенно возражаю я, чувствуя в его доводах жестокую логику, — это ‘мало’ — для начала очень много. Мы не имели и этого!
— Только — пять-десять лет, — продолжает он, — да из них треть выкинуть на сон, этого рокового врага человека, этого вора его жизни. И что же остается?.. Нет, биологи не разрешат задачи продления жизни человека! Эту задачу призвана выполнить химия!
— Химия, — говорю я растерянно, — химия?. Гм!.. Какое же она может иметь отношение?.. Вы, мне кажется, преувеличиваете могущество предмета вашей специальности!
Мне хочется думать, что он шутит.
Но он внезапно оживляется и говорит с энтузиазмом:
— Да, химия! И только она! Границы ее могущества — бесконечны, возможности — неисчерпаемы! Наряду с прочими чудесами, она может продлить и жизнь человека и не на каких-нибудь жалких пять-десять лет, а на двадцать и даже тридцать!.. Да она уже и разрешила эту задачу, — добавляет он совершенно неожиданно и, встретив мой изумленный взгляд, разражается смехом.
Я тоже смеюсь.
— Я понимаю вас, — говорю я, — вы имеете в виду медицину, собственно лекарственный отдел ее — фармакопею?..
— Нет, — говорит он, снова становясь серьезным, — нет! Я имел в виду вот это…
Он вытаскивает из внутреннего кармана аптекарскую склянку, встряхивает ее, и на свете фонаря в ней вскипает пузырьками зеленоватая прозрачная жидкость.
Я перевожу глаза со склянки на моего спутника и обратно. Вероятно, на моем лице написано изумление, потому что он смеется и говорит:
— Это мое последнее изобретение. Это — биотрансформатор! Знаете, как в электромеханике. Препарат, трансформирующий снотворные волны и позволяющий продлить жизнь человека минимум на двадцать лет!..
Я молчу, я жду объяснений. Что можно сказать?..
— Оставим это пока, — говорит он, читая вопрос в моих глазах, и прячет склянку в карман. — Подойдем к вопросу систематически. Посмотрим, прежде всего, — какое место в жизни человека занимает сон? Взрослый нормальный человек спит восемь часов в сутки. Эту цифру и можно взять средней. Следовательно, на сон вы тратите треть всей своей жизни. Если взять продолжительность жизни в 60 лет, то на сон из них уходит двадцать лет! Но можно ли назвать сон жизнью? Нет, — это не то сознательное отношение к окружающему, которое, собственно, и важно для нас, которое наполняет нашу жизнь и дает ей содержание… Сон на двадцать лет выводит нас из строя сознательно живущих существ!..
Тема становится интересной. Я слушаю его со вниманием. Но куда он клонит? К чему это рассуждение?.. Ага, я, кажется, начинаю понимать!
— Представьте себе, — продолжает мой спутник, — что имеется возможность устранить влияние сна в жизни человека. Это при шестидесятилетней жизни даст вам плюсом двадцать лет бодрственного, сознательного отношения к окружающему. Это не омолодит вас под старость, а равномерно удлинит вашу жизнь во всех периодах. Подумайте! — за 20 лет сколько вы могли бы пережить, передумать, испытать наслаждений, получить мудрого опыта!.. Итак, вы понимаете мою мысль: — устранение влияния сна в жизни человека разрешило бы задачу продления жизни более плодотворно и удачно, чем при помощи метода, избранного биологами…
— Но, — возражаю я, и мне кажется очень удачно, — во-первых, вопрос о сне — есть вопрос также биологический, а во-вторых сон устранить невозможно! Но если бы даже это и удалось, то удлинения жизни мы все-таки не получим. Скорее наоборот организм, лишенный биологически необходимого ему сна, износился бы во много раз быстрее, чем при нормальных условиях!
Я доволен отповедью. Если химик хотел подшутить надо мной, то теперь он видит, что мистифицировать меня не так то легко.
Но он невозмутимо отвечает:
— Зачем же лишать сна? Это и не нужно и, как вы совершенно справедливо заметили, только бы повредило задаче… Я только хотел обратить ваше внимание на то, что сон распределен в жизни человека так, что благодаря ему вы лишаетесь трети своей жизни… Тут дело не в устранении, а в перераспределении промежутков сна и бодрствования. Сон в жизни нужно перераспределить так, чтобы он не мешал человеку бодрствовать всю жизнь…
— Но это немыслимо! — восклицаю я.
Он опять смеется. Я знаю: — это над моим растерянным лицом.
— Совершенно мыслимо, — говорит он, — просто вы не думали, как следует, над этим вопросом! Вещества, влияющие именно на сон, давно уже известны медицине. Хлороформ, например, всегда усыпляющее, тогда как кокаин — наоборот — лишает сна… Да мало-ли!.. Но не в этом дело. Рассмотрим вопрос внимательно. В сутки вы спите восемь часов подряд. Этот срок нужен вашему организму. Но представьте себе, что вы могли бы спать в течение суток так: час — сна, два часа — бодрствования, и снова — час сна, два часа бодрствования, и так далее… При таком порядке вещей, в общей сложности, вы спали бы в сутки те же восемь часов, — ваш организм получил бы то, что ему нужно! А теперь дальше — представьте себе возможность спать по секундам: секунду спите, две — нет, секунду спите, две — нет, и так далее… И при таком порядке ваш организм в сутки получил бы все те же 8 часов сна полностью! А для постороннего наблюдателя вы представляли бы любопытное зрелище: все 24 часа он видел бы вас бодрствующим, так как секунды сна стушевывались бы перед вдвое большими промежутками бодрствования! Но секунда всетаки изрядный промежуток времени и вряд ли вас можно было-бы назвать и бодрствующим. Были бы заметны перебои в вашем сознании. Этакое мелькание, как на экране киноматографа, Когда лента пущена недостаточно быстро. Вы знаете, — для того, чтобы глаз не заметил этого мелькания, необходимо, чтобы смена картин происходила быстрее десяти в секунду…
Противник блестяще разбил меня на всех позициях. Я ошеломлен этой теорией, этой строго логической последовательностью его мысли. Я начинаю приходить в возбуждение от открывающихся перед моим воображением горизонтов. Какая чудовищная, смелая и заманчивая идея! Как жаль, что она неосуществима!
И я уныло говорю только:
— Ну, со сном дальше секунды куда же итти!..
Но человек с серыми, пустыми глазами продолжает:
— Секунда также имеет деления — она содержит в себе 60 терций. И при сне в одну терцию через две, вы будете жизнерадостным и подвижным и всю жизнь сознательным и бодрствующим для самого скептического и наблюдательного глаза. Нужно было только найти управление этими терциями — регулятор!.. И после долгих опытов он найден мной и заключен в эту склянку!..
Перед моими глазами снова зеленая жидкость. Я смотрю на нее с восторгом.
— Биотрансформатор, — шепчу я.
— Да, Биотрансформатор — претворитель и распорядитель снотворных волн! Действие его абсолютно безболезненно и безукоризненно. Лучшая ему рекомендация та, что он непрерывно испытывается мною на самом себе в течение ряда последних лет. Да, вот мы с вами провели сегодня неразлучно двенадцать часов. За это время, для суток, я уже наполовину выспался. В общей сложности 4 часа полного и глубокого сна и, однако, вы меня видели все время бодрствующим!.. Один глоток действует в течение недели…
— Значит… Значит и в эти ночи?..
— Ну, конечно, и эти две ночи я не спал, как и всегда!
Я вскакиваю и бегаю по купе в величайшем возбуждении. Голова моя пылает, множество различных чувств обуревают меня. Не в силах выразить их словами, я беспорядочно выкрикиваю:
— Вы — гений!.. Вам не было и нет равного в человечестве!.. Ваше открытие переворачивает жизнь и приближает нас к Сверхчеловеку!.. Омоложение — ерунда по сравнению с вашим открытием!
Трясущимися руками я поворачиваю перед глазами пузырек с необыкновенной жидкостью, и ее зеленый цвет опьяняет меня и наполняет неслыханным восторгом.
Мой спутник разражается смехом. Вероятно, я смешон со своим патетическими восклицаниями. Я смущенно умолкаю и сажусь на диван. Собеседник наблюдает меня.
— Вы — энтузиаст, — говорит он, — мне кажется, вы преувеличиваете значение моего элексира… Ну, чтобы вы с ним сделали, будь он в ваших руках?..
Я снова загораюсь. Без запинки я начинаю перечислять:
— В первую очередь я снабдил бы им всех выдающихся людей, чья жизнь дорога, — общественных, политических деятелей, писателей, художников, мыслителей, ученых… Да, мало-ли!.. Есть многие специальности труда, — представители которых не смогли бы обходиться без биотрансформатора, таковы, например…
И снова длинный ряд наименований потек с моего языка.
— Ну, а себя вы забыли?.. — перебивает меня спутник, — или вам лично это не интересно?..
Себя?.. в моем мозгу мелькает мысль о ближайшей неделе: Москва, экзамены… Полных 24 часа бодрствования в сутки были бы как нельзя более кстати…
— Просто я не смел думать… А вы позволите? — почти с мольбой смотрю я на него.
Пустые глаза приближаются ко мне. Рука протягивает зеленую бутылочку.
На одну долю секунды, на неуловимо короткое мгновение, мне становится холодно и страшно. Но я подавляю это ощущение. Я беру бутылочку и делаю глоток…
Едкая жидкость на минуту захватывает дыхание…
— Вот будет сюрприз Евгению, — мелькает у меня в голове.
Как сквозь туман, я слышу голос спутника:
— Ну, что? Ощущаете его действие?..
— Да, ощущаю… Мне кажется, что я… воспринимаю окружающее… медленнее… я вас смутно… различаю… в чем…
Сумрак сгущается и душит меня. Сиреневое купе вспыхивает багровым светом….Я теряю сознание…
Я прихожу в себя только утром. Диван моего спутника пуст.
— Кому пересадка на Москву, приготовьтесь — подъезжаем к станции, — слышится в корридоре голос проводника.
— Проклятый химик одурачил меня, — думаю я, корчась от стыда за свое легковерие.
Голова у меня мутная, в глазах — туман, во рту отвратительный привкус металла. Дрожащими руками собираю вещи и направляюсь к выходу.
Поезд уже стоит у дебаркадера [элемент транспортной или складской инфраструктуры, предназначенный для непосредственной перегрузки (выгрузки или погрузки) пассажиров и грузов]. У дверей пассажиров выпускают медленно. Там стоит агент и допрашивает проводника:
— Кто садился в N?
Он называет станцию, на которой сел мой спутник.
— Из тех мест только два пассажира были… Один вышел ночью, да вот они… — проводник указывает на меня.
— Я сел на две станции раньше, — говорю я.
— А это мы сейчас увидим, — вмешивается агент, предъявите ваш билетик!..
Я ищу билет и не нахожу его.
— Вероятно, потерял в суматохе…
— Так!.. Тогда документы ваши позвольте, гражданин.
Я охотно лезу в карман. Но что это?.. Бумажника нет. Я бесплодно шарю по карманам и, наконец, заявляю дрожащим от негодования голосом:
— У меня похитили бумажник с документами…
— Так, — говорит агент, — тогда я вас, гражданин, задержу!..
— На каком основании? — гневно говорю я. Я раздражен и в мои расчеты не входило быть так глупо и некстати арестованным. Я делаю движение, пытаясь пройти вперед.
Но агент мигает кому то сзади меня и говорит:
— Бери!
Несколько дюжих лап мертвой хваткой берут меня за руки и за воротник пальто и толкают вперед.
— Сумасшедшего поймали, — слышу я голоса в толпе.
Мне начинает казаться, что я вижу скверный сон или действительно схожу съума.
В дежурной комнате накурено, душно.
— Привели? — спрашивает кто-то в фуражке с малиновым околышем.
Он смотрит на меня. Смотрит в лежащий перед ним телеграфный бланк. На лице его удовлетворение.
— В чем меня обвиняют? — с раздражением спрашиваю я его.
— Успокойтесь, — ласково говорит он, — здесь вас не будут обижать. Сейчас мы с вами поедем в гости… Успокойтесь!..
— К чорту — гости! — кричу я, — идите к дьяволу с гостями!.. Мне нужно в Москву. Я еду в авиошколу!..
— Вот мы вместе и поедем на летчиков учиться, — говорит он с противным смехом, — вот я сейчас позвоню!
Он крутит ручку аппарата.
— Губздрав?.. Да, да!.. Пришлите машину за больным по телеграмме ноль семь семьдесят… Да, да!.. Уже — у нас это быстро… Мы сейчас поедем к вам в гости… то бишь в авиошколу!..
На лице его снова противная улыбка…
Я вдруг отчетливо сознаю весь ужас и безнадежность моего положения. Ясно — по непонятным для меня причинам — меня считают умалишенным. Значит, на платформе я слышал правду… Стараясь быть возможно более спокойным, я говорю:
— Это ошибка. Я не сумасшедший: я еду в Москву в авиационную школу на экзамены…
— Дорогой мой, да кто же говорит — сумасшедший?.. Вы просто заболели дорогой и наша обязанность помочь вам… Вот вам и доктор то же самое скажет…
Тут я замечаю еще личность в пенснэ. Вероятно, это доктор.
— Доктор, — бросаюсь я к нему, — объясните им пожалуйста…
— Спокойствие, — говорит доктор, — не волнуйтесь! Соберитесь с мыслями. Мы сейчас все уладим… Какое сегодня число?..
Вопрос внезапен, неожиданно задан… У меня гудит в голове от снотворного зелья. Я расстроен, несчастен… Я не могу вспомнить числа и вожу глазами по стенам, в надежде увидеть календарь.
— Хорошо, — говорит доктор, — не надо… Посмотрите мне в глаза…
Пенснэ приближается к моему носу. В отражении чистых, блестящих стекол я вижу свои глаза и не узнаю их… Они тусклы, мутны, зрачки расплылись, безформенны — это два провала… И я вижу значительное выражение на лице доктора. Я чувствую, что погибаю и пытаюсь объясниться путанно, бессвязно…
— Это действие биотрансформатора, — говорю я.
— Биотрансформатора?!..
— Да, — выпрямителя жизни… Дело, видите-ли, вот в чем…
— Хорошо, хорошо, довольно… больше не нужно, вы все это объясните потом!.. Да, сомнений нет, — говорит доктор, обращаясь к малиновой фуражке, — это он… Можно взять!
Напрасно я кричу, бьюсь и вырываюсь.
Дюжие детины в шинелях сжимают меня как в тисках и выводят на платформу. От ужаса, тоски и отчаяния мое сознание в самом деле начинает мутиться. Бесформенными и расплывчатыми силуэтами мелькают мимо пассажиры со вновь прибывшего поезда.
На длинном синем вагоне я читаю надпись: Беспересадочное сообщение Ростов-Москва. С этим поездом была обусловлена моя встреча с Евгением. А теперь?
Спасительная мысль прорезывает мое сознание: Евгений здесь, в этой толпе пассажиров… Я вырываюсь из цепких рук и кричу с силой отчаяния: — Евгений! Евгений Рихтер!.. Ко мне, спаси меня!..
Провожатые схватывают меня, мнут, зажимают рот. Но гаснущим сознанием я улавливаю спокойный, металлический голос моего друга:
— В чем дело?.. Куда вы его ведете?..
Черный провал крутит меня в водовороте тьмы и безразличия…
Через полчаса в той же дежурной комнате все выясняется. Мой рассказ выслушан с большим вниманием и покрыт гомерическим смехом. Такого смеха я еще не слыхал в своей жизни!.. Смеется даже Евгений.
Но агент все таки смущен. Он говорит извиняющимся тоном:
— Кто-ж его знал?.. У вас был такой странный вид… Да и телеграмма к тому же… прочтите-ка ее сами…
Желтый листок прыгает у меня перед глазами. С трудом я разбираю следующее:
‘Срочно. По линии. Из N, взломав аптеку заведения, бежал умалишенный, захватив часть медикаментов. 25 лет, блондин, среднего роста. Мания — отрицание сна, может не спать ряд ночей… необходимо задержание…’
— Но зачем же ему понадобилось меня мистифицировать и усыплять?
— А ваши документы-то, — говорит агент, — но теперь он с ними далеко не ускачет!..
Текст издания: журнал ‘Мир приключений’, 1926 г., No 7.