Беженка Луиза
Беженка Луиза
Рассказ
I
I
II
II
III
III
IV
IV
V
V
VI
VI
VII
VII
Беженка Луиза, Семенов Сергей Терентьевич, Год: 1916
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Семенов Сергей Терентьевич
Беженка Луиза
Date: декабрь 2009
Изд: Семенов С. Т. Рассказы и повести (Из наследия) / Сост., вступ. статья С. П. Залыгина. — М.: Современник, 1983.
OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)
Стуловы всей семьей сидели за завтраком. И старые и малые друг за другом протягивали ложки к блюду с обжаренным картофелем и молча усердно жевали. Глядели все спокойно и довольно, у подростков на щеках выступил веселый румянец и в глазах сверкал задорный огонек. Сегодня у них помолотки. Обмолотили все остатки. Послезавтра пропустят ворох, оправят омет, и можно будет загораживать овин и забыть к нему дорожку до другой осени.
И пора. Зима уже дает себя знать очень настойчиво. Все продолжительнее заморозки по утрам, солнца не видно по целым дням. По небу то в одну, то в другую сторону медленно и низко движутся густые, как будто перегруженные чем тучи и точно выбирают место, где бы им остановиться и разгрузиться. И если они выбросят то, что их обременяет, тогда плохо будет тем, у кого останутся необмолоченные снопы или неубранная на усадьбе солома… Да и другие дела ждут. Поговаривают, что нужно делить дрова и валить участок…
— Ну, вот и сыты, слава богу, — проговорил, положив ложку и обтряхивая рукой свою густую темную бороду. Мартын. — Налей-ка нам, хозяйка, чайку.
— И мне, — блестя глазами и чему-то улыбаясь, заявил шестнадцатилетний Ларька.
— Подождешь, не всем сразу, постарше тебя есть, — оговорила мальчика Татьяна и перевела глаза на большака Андрея, с явным отпечатком перенесенной боли на худом и бледном лице.
Андрей был ратник, со второй мобилизации пошел на войну, ходил с своей дружиной вблизи передовых позиций, участвовал в наступлении на Восточную Пруссию, при отходе был ранен в ступню ноги и левый бок, долго лежал в лазарете и только недавно пришел домой, освобожденный от военной службы навсегда.
Дома Андрей пока отдыхал. Ходил он с костылем, поэтому работать ему было трудно, но ему не сиделось на месте, он шел в овин, когда молотили, в сарай, когда туда шли за кормом, встречал скотину, когда ее пригоняли из стада. Мать его удерживала, но Андрей не слушал ее и совался во всякий след. Сегодня он еще до свету отправился в овин и был там с молотильщиками до конца.
— Наливай ему, я подожду, — взглянув на Ларьку, улыбаясь, выговорил Андрей.
— И он подождет, не велик барин…
— У нас никого господ нет, — огрызнулся Ларька.
— Всем достанется, не торопитесь, — степенно сказал Мартын, наливая в блюдце желтый дымящийся чай и с наслаждением схлебывая его. Но Ларька, не обращая внимания на слова отца, продолжал ерошиться:
— Молотельщикам надо вперед увагу сделать.
— Ах ты… молотельщик! — упрекнула его мать, но все-таки подала ему чашку прежде Андрея.
— А что ж, нешь мы не молотельщики? — заступилась за брата Наташка.
— Все помощники, что тут говорить, — примирительно проговорил отец. — Если бы не они, нам нешь теперь разминаться? Протянули бы до Николы.
И сознание, что они развязались с этой работой, привело всех опять в покойное состояние, посыпались шутки, зазвучал смех…
С улицы доносились удары в чугунную доску. Сначала звуки неслись издалека, но дальше они слышались ближе. Это был созыв на сходку. Мартын прислушался и проговорил:
— Зачем это такое?
— Небось какие-нибудь новости, — сказала Татьяна.
— Новости из волости! — выговорила Наташка и вдруг фыркнула на свои слова, на нее глядя захохотал Ларька.
Татьяна только поглядела на них, но ничего не сказала.
Ясно, что звали на сходку, но теперь сходка не тревожила их. Будет, потревожились они прошедший год, как только объявили войну. Каждый день они встречали со страхом, не объявили б призыва. Призыв наступил, Андрея взяли, тогда пошло ожидание известий. Каждое полученное письмо заставляло сжиматься сердце у отца и матери. А потом сколько горя пережили они, когда пришло известие, что Андрей ранен. Татьяна думала, что не придется уж ей больше и увидеть своего кровного… А он вот, дома. Правда, не таким, каким пошел, но все-таки жив, и больше его не потревожат. И это сознание не только прочно успокоило их, но породило какое-то тупое довольство. Какие беды ни будь теперь ихнему дому, они не так страшны. Их семья будет стоять от них в стороне…
— Давай-ка, наливай еще, — выговорил Мартын. — Нужно будет сходить узнать, что там такое?
— И я пойду, — решительно заявил Ларька.
— А тебе что там делать?
— Так, постою да послушаю.
— А в овине убираться?
— Что ж я, один пойду?
— Ладно, все сделается, — опять примирительно проговорил Мартын и, допив стакан, двинулся из-за стола.
— А ты ложись, полежи, — предложила Андрею мать.
— Я не устал.
— Как не устал? Ни свет ни заря со двора пошел, зачем было ходить?
— Нужно ж разминаться.
— Придет время — разомнешься.
Андрей хоть и отговаривался, но все-таки подошел к конику и лег, когда он вытянулся, то по всему стало видно, что ему гораздо лучше в этом положении. Мать почувствовала это и опять сказала:
— Вот и ладно. Лежал бы так больше, скорей бы оправился. А то ходишь, куда тебя не спрашивают. Только себя трудишь.
— Скучно все лежать да молчать…
— Скучно здоровому.
— И я здоров.
— Здоровый, а калекий, — выговорила Наташка и опять засмеялась.
Посуда была перемыта и убрана в шкаф, самовар унесли в чулан. Татьяна совсем развязалась с печкой и заставила девочку мести пол. В это время в избу вбежал Ларька, еще более румяный, запыхавшийся. Он только переступил порог, как торопливо проговорил:
— Беженцев в деревню привезли.
— Откуда?
— Из города, на житье размещают. Нам двоих наставили. Кто ж они такие?
— Не знаю. Отец сейчас приведет.
— Милые мои! — взвизгнула Наташка и выпустила веник из рук.
Андрей приподнялся с изголовья. Татьяна стояла, растерявшись, не зная, как принять ей неожиданно свалившуюся новость. О беженцах говорили давно. Опрашивали, сколько деревня может принять и поместить их. Составили список. Но пока говорили, тогда об этом и думали, а разговор прекратился — и все вылетело из головы. И вдруг вышло, что их пригнали, нужно их принимать. Отводить им место, стесняться, беспокоиться, да еще в такое время, когда у них неоправившийся больной.
Но сейчас же Татьяна вспомнила все, что говорилось про беженцев, сколько им пришлось перенести муки, страданий. У них разорили все и самих их выгнали из родных мест. Что, если бы это случилось с нами? Растерянность Татьяны сразу исчезла. Сердце ее всколыхнулось, и она ясно поняла, что им нужно делать. Быстро повернувшись, она окинула взглядом избу, какие в ней непорядки. Забросила на печку валенки, тряпье, поставила на место скамейку и спросила Ларьку:
— А кого к нам назначили-то, мужиков али баб?
— Какую-то старуху с дочерью. Два узла у них с добром да ящик. Ящик на подводе везут.
— А к другим кого?
— К Коробкиным старик сам-третей, к Павловым две бабы…
Ларька рассказывал, Татьяна одним ухом слушала и соображала, как и где им разместить нечаянных квартирантов. Правда, у них есть другая изба, — так ее нужно отдельно топить, лишние дрова тратить…
Послышался стук отворяющейся калитки и шаги, в сенях что-то тупо стукнуло, и отворилась дверь в избу. Вошел Мартын, а за ним две женщины. Женщины обе внесли в избу по узлу. Одеты они были в теплое, головы укутаны в шали. Первая женщина была небольшая, худощавая, она сейчас же сложила узел и глухим, печальным голосом, не чисто выговаривая по-русски, проговорила:
— Здравствуйте.
Вслед за нею ‘здравствуйте’, и так же не чисто выговаривая, сказала и молодая.
— Просим милости, — ласково и приветливо вымолвила Татьяна. — Скидавайте с себя одежу. Уж если к нам жить приехали, — робеть нечего, я сейчас самовар вам подогрею.
— Спасибо, — опять плохо по-русски сказала старшая и стала развязывать узлы шали на спине.
Молодая быстро освободилась от одежды и осталась в вязаной шерстяной кофте и серой плотной, из чего-то домотканого, юбке. Она была статная, круглолицая, с большими серыми глазами и целой шапкой белокурых волос на голове. Несмотря на здоровье и красоту, глаза ее глядели печально. Старая же женщина была худая, изможденная, с лица ее сбежали все краски, и в глазах было только горе…
— Дочка моя, Луиза звать, — объясняла старшая, кто ей будет младшая.
— А самое тебя как?..
— Меня Анна.
— Хорошее дело, — одобрила Татьяна. — А это вот мои детки. — И она назвала своих детей.
Андрей первый захотел узнать, из каких они мест:
— А откуда вы будете?
— Из Курляндии. Под Митавой у нас ферма была. Латышки мы, — сказала старшая. — Жили целой семьей, — хозяин, сын молоденький. А остались мы только двое с дочкой… Только двое…
Неожиданные рыдания оборвали слова старухи. Она опустилась на лавку к столу. У Луизы только глаза сразу налились слезами. Но она быстро повернулась и подошла к матери.
— Будет, мама. Зачем себя тревожить, нужно забывать.
— Как забывать? — с рыданием воскликнула Анна. — Когда в один год столько бед…
И она стала перечислять свои несчастья. Когда открылась война, они не думали, что на их край нападут немцы. В их местах стояло много солдат. Они все ехали на прусскую границу, передвигались целую зиму. Но вот наступила весна, и все вошло по-другому — солдаты хлынули назад, стали летать немецкие аэропланы. Пошли слухи, что немцы вблизи. Их сын, подросток, пошел раз в лес, лес вдруг заняли немцы. Мальчик испугался и забрался на дерево. Немцы увидали его, заподозрили, что он следит за ними для русских, и застрелили. Отец после этого вступил в латышскую дружину добровольцев. Ему хотелось отомстить за смерть сына, но в первой схватке убили его… Ферму сожгли, имущество разграбили. Они прежде жили в своих городах, то в одном, то в другом, но их край все заполняли немцы. Тогда они согласились поехать внутрь России. И вот их назначили сюда.
— Уж эта война, чтобы ей ни дна ни покрышки! У нас вот тоже парня искалечили, — глубоко вздыхая, проговорил Мартын.
— Тоже на войне? — поднимая заплаканные глаза на Андрея, спросила Анна.
— На войне.
— В ваших местах, — вмешался в разговор Андрей. — Мы у вас долго стояли, пока не погнали в Восточную Пруссию. Потом назад мы шли тоже этими местами. Сраженья принимали.
— В эти сраженья у нас, говорят, всю землю изрыли и сады и поля погубили.
— Верно, — подтвердил Андрей, — ничего не миловали, не один народ изуродовали, а и землю. А какие ваши места хорошие, земля какая, порядок, аккуратность! Мы еще глядели да думали: вот молодец народ, живет не по-нашему.
Татьяна подогрела самовар, Наташка накрыла на стол. Подали хлеба, свежего картофеля, гостей усадили за стол и принялись угощать. Беженки все вспоминали про свою жизнь, о многом говорили. Стуловы внимательно слушали их и жалели, а Ларька с Наташкой, как ни были весело настроены с утра, но при рассказах беженок у Ларьки стали серьезные глаза и как будто старше лицо, а Наташка поминутно вздыхала.
— Д-да, — вздохнув, выговорил Мартын, — у вас от такого житья было больше ко всему привязки. От этого вам везде будет скушно. И у нас вам трудно покажется… Нешто во что, баба, — обратился он к Татьяне, — чтобы им поспокойнее у нас помещаться, отвести им ту избу?
Та изба у Стуловых была поменьше. Ее оставили от старой стройки на всякий случай, втайне подумывая, что вот, может, женится Андрей, и тогда в той избе поселятся молодые. А когда война отдалила эту надежду, избу пустили под всякую всячину, в ней лежало кое-какое добро, лишняя сбруя.
— Что ж, — согласилась Татьяна, — ее разобрать недолго, разобрать да вытопить — и пусть живут на здоровье.
— Желаете, что мы вам отведем отдельную избу? — спросил Мартын у латышек. — Будете вы жить, как захотите, никто вам не помешает.
— Спасибо, это было бы очень хорошо. И мы вам тогда не помешаем.
— Вот-вот, будем друг к другу в гости ходить, — уже весело воскликнул Мартын и, обратившись к Татьяне, добавил: — Разбери им, хозяйка, избу, принеси дров, а мы на свое дело пойдем. Ларька, Наташка, идемте овин освобождать…
Татьяна показала беженкам избу. Они вынесли из нее, что там лежало, и попросили Татьяну больше не беспокоиться. Они сами взялись и вытопить избу и вымыть ее. Татьяна не перечила.
День прошел, и надвигался вечер. Когда смерклось и Мартын с ребятами вернулся домой, то ни беженок, ни их узлов, ни ящика с их добром, оставленного давеча в сенях, не было. Татьяна сказала, что они совсем устроились в старой избе и, кажется, очень довольны.
— Ну и слава богу, а у избы авось углов не обгрызут.
— Что ей доспеется. Только и расчет, что лишние дрова.
— В дровах как-нибудь обойдемся. Для такого случая можно будет потерпеть.
— Случай случаем, да и народ, кажись, хороший.
— Там все больше хороший народ, — вспоминая латышский край, сказал Андрей. — Надежный, хозяйственный. Когда мы у них стояли, нам даже дивно было: живут люди на той же земле, а все у них отменно. И сами серьезные, зря слов не кидают, и земля в уходе, и скотина в аккурате, сытая, чистая. Куры и то не то, что у нас. Бывало кто-нибудь из наших согрешит: поймает украдкой какую птицу, так и в птице другой скус…
— Видать, что на других дрожжах замешены. Каков-то другим кому народ попал?
Про других пока не знали. Всех беженцев в деревню пригнали двенадцать семей. Всех их распределили по домам, но как у кого кто устроился, — было еще неизвестно.
— Узнаем еще, — проговорила Татьяна и зажгла лампу.
В это время в сенях послышались нетвердые шаги малознакомого с ходом человека. Татьяна подошла к двери и отворила ее. В избу вошла Луиза. На щеках ее горел румянец и глядела девушка много веселее, чем утром. Улыбаясь, она проговорила своим неправильным выговором:
— Пожалуйте к нам на новоселье. Мы с мамой хотим угощать вас, только захватите с собой чашки, у нас не хватит.
— Да что вы, бог с вами, нешто мы хотим от вас какого угощенья? — стала отговариваться Татьяна.
— Нет, пожалуйста, мы будет соседями. Вы нас хороши приняли, спасибо вам. А теперь пойдемте к нам, получше познакомимся.
— Что же мы всей семьей к вам привалим?
— Ничего, так лучше. Что есть, тем и угостим.
— Ни к чему бы, — попробовал упереться Мартын.
Но Луиза опять стала упрашивать и не отставала. Делать было нечего, пришлось согласиться.
— Хорошо, пойдем, вот только маленько оправимся.
— Так дайте мне пока ваши чашки.
Татьяна собрала Луизе посуду. Наташка вызвалась помочь Луизе донести ее. Когда она ушла, Ларька проговорил:
— Вот так дела, в своем дворе в гости пойдем.
— Ты-то, пожалуй, не ходи, ступай к товарищам на улицу, полушутя сказала Татьяна.
— Да как же, что же я, не из этого дома? Вы пойдете, а я в стороне?
— Пойдем, пойдем, — заступился за братишку Андрей, — всем-то охотнее будет.
Татьяна оправилась, принарядилась, Мартын надел поверх рубашки пиджак, и все гурьбой двинулись к своим жильцам.
Когда Стуловы вошли в свою старую избу, то были поражены происшедшей в ней переменой. Изба эта считалась старой. У ней были маленькие старинные окна, потемневшие стены и потолок, закопченная печка. Сейчас же изба имела совершенно другой вид. Все в ней стало белей — и потолок, и стены, и лавки. Печка выбелена мелом, на окнах появились занавески. В среднем простенке из ящика с добром латышек вышел шкаф. Стол оказался покрытым чистой скатертью с бахромой, на судинке горела керосинка, на которой стоял большой эмалированный чайник с водой. На столе лежали, видимо привезенные с собой латышками, булки, яблоки и сыр. Луиза же успела расставить принесенную от хозяев посуду.
— Батюшки, как у вас хорошо-то! — воскликнула восхищенная Татьяна и даже руками всплеснула. — Та же изба, да стала не та.
— Как же, мы в ней жить будем, мы о себе и позаботились.
— И у нас сами живут, да мало о себе понимают, — вздохнув, выговорила Татьяна.
— Это совсем неправильно, — наставительно проговорила старая латышка. — В доме нужно все хорошо держать, чтобы в нем всегда было и тепло, и светло, и чисто. Когда хозяин придет с работы, ему бы было приятно сесть отдохнуть. А когда в доме не убрано, грязь и плохой обед, и кто работает, им не хочется дома отдыхать. Они идут в трактир, а в трактире часто видишь худые дела и слышишь худые речи. И для трактира деньги нужны…
— Верно, верно, — охотно согласилась Татьяна. — Все правда твоя, только не доросли мы до того. Смолода нас к этому не приучали, а под старость ломать себя трудно…
Вскипел чайник. Луиза усадила всех за стол и стала наливать чай, а Анна разрезала и раздала всем по куску булки, по яблоку и потчевала сыром. Вся семья сидела за столом, восхищенная обстановкой и обхождением своих нечаянных жилиц. Даже на бледном лице Андрея появились краски и засверкал новый огонь в глазах.
Татьяна расспрашивала о каждой вещи, попадавшейся ей на глаза. И почти все у беженок было домашней работы — и скатерть, и полотенца, и материи на юбках.
— Какие же вы рукодельные! — удивлялась восхищенная Татьяна.
— У нас девочка ко всему приучается. И это ей много помогает. Покупать все — нужно деньги, и много денег, а лучше, чем покупать, самим сработать. Время свободного всегда много есть.
— Сработать надо уметь, а у нас, что и умели-то, — забыли. Бывало, наша сестра и пряла и ткала, а теперь пошли эти ситцы, и прясть разучились.
— Прясть нет выгоды, можно еще что делать. У нас в школах многому обучают — и шить и вышивать. И кройки учат и как чулки штопать, опять — грамотные все, грамотная девушка все легче поймет.
— А у нас, как грамотный станет, от черной работы бегут, — сказал Мартын. — Я, говорит, не затем в училище обучался, чтобы топор в руках держать, давай мне что полегче…
— Совсем неправильно. Работа всякая хороша, а кто поучится, тот лучше ее сделает. У вас земля плохо родит. Потому у вас земля плохо родит, — не умеют ее обработать. Земля — как корова. Корми ее хорошо, чисти ее — и она больше молока даст. Вот Андрей видел землю у нас. Разве у нас в таком она виде?
— Где же, совсем отменно, — подтвердил слова латышки Андрей. — Я уже говорил своим…
— Стало быть, по-вашему, и нам нужно учиться? — спросил Мартын.
— Очень много учиться. И всем учиться — и старым и молодым.
— Старых-то прежде в котле выварить нужно, чем их учить, — вздохнув, сказал Мартын.
— Старых учить, что мертвых лечить, — поддержала мужа Татьяна.
— Тогда старым не надо мешать молодым, — вмешалась в разговор Луиза. — Пусть они больше в школу ходят, в экскурсии ездят… Чем больше молодой увидит, больше будет знать.
— Несподручно все это. Училище у нас в другой деревне, иной раз погода, — отвезти, лошадь занята. Да и к чему нашей сестре учиться, говорят, теленка-то и без записи не растеряешь.
Луиза стала оспаривать такое понятие. Она не понимала того, как это у русских деревенских детей такое равнодушие к тому, что делает человека выше и благороднее. Пусть на это нужны будут деньги, пусть люди потратятся на детей, да обученным детям легче придется в жизни. Они будут стоять на высшей ступени.
То, что говорила Луиза, было новостью для всей семьи, и каждое ее слово принималось к сердцу. Задумались Татьяна и Мартын, озаботился Андрей, даже Ларька с Наташкой сидели притихшие, и у них по-новому светились глаза.
— Знамо, правда это, — наконец согласилась Татьяна. — Говорят: ученье свет. Вот вы поученее, и у вас уж все другое. А что я хочу тебя спросить, — вдруг переменила тон Татьяна. — Если бы наша Наташка вздумала бы учиться кой-чему у ней, приняла бы ты ее?
— Чему же поучиться?
— Да вот так: вышивать, вязать…
— Очень хорошо будет.
— А если с ней, для охоты, подруги две-три придут?
— Это еще лучше. Тогда настоящая мастерская выйдет, — засмеялась Луиза.
— А ты, Наташка, пойдешь? — спросила мать у дочери.
— Пойду, — решительно проговорила девочка.
Луиза любовно взглянула на Наташку.
— Вот и хорошо. Тогда набирай себе подруг и приходи.
— Ничего, если побольше ее которые…
— Все равно. Хоть совсем взрослые.
Когда Стуловы пришли домой от беженок, то все они были в каком-то приподнятом состоянии. Татьяна покачивала головой и приговаривала:
— Ну, народ, вот так народ!
— Этот народ заведет огород, — соглашался с нею Mapтын, — и сам сыт будет и других накормит.
Весь вечер Стуловы толковали, кого можно позвать вместе с Наташкой учиться рукоделью, гадали, как пойдет это дело и что из этого выйдет, а утром Наташка пошла по намеченным дворам подбирать себе товарок. К вечеру к Стуловым пришли три ровесницы Наташки и две девицы взрослые. Наташка своими рассказами о беженке закружила им головы, и они хоть сейчас готовы были садиться и делать все, чему их будут учить. Но, несмотря на такую готовность, они боялись идти прямо к Луизе, а сидели и пережимались у хозяев.
Когда зажгли огонь, пришла Луиза. Увидав собравшихся девиц, она почему-то повеселела, свободно и приветливо поздоровалась с каждой и спросила:
— Это что, подруги Наташи?
— Подруги. Вот им всем желательно на твое мастерство поглядеть да позаняться, — объяснила Татьяна.
— Очень рада. С такой компанией и заниматься будет весело. Тогда пойдемте ко мне, там лучше познакомимся.
— Они давно хотели идти, да не смеют.
— Чего же? Совсем напрасно. Никогда не бойтесь людей… Люди не звери. Пойдемте.
Девицы приободрились и пошли за Луизой. У беженок все было так же, как и вчера, хозяева были изумлены чистотой и опрятностью, которые завели латышки. С любопытством начали разглядывать бывшие у них вещи, а Луиза все им показывала и объясняла.
Потом Луиза отдельно спросила каждую, кто что знает, кто чему хотел бы выучиться и к чему у кого лежит больше сердце. Все признали, что и простое шитье, и вышивки, и вязанье у ней очень хороши, и всем захотелось все так же уметь делать. Луиза засмеялась.
— Нельзя сразу всему… Нужно по порядку. У нас в Митаве…
И она начала объяснять, как у них в Митаве обучают рукоделью.
Повозившись насчет порядка, Луиза записала каждую, кто с чего будет начинать, рассказала, какой кому нужен материал, и когда деловая часть была закончена, началась общая беседа.
— Ну, теперь давайте ближе знакомиться, расскажите, из какой кто семьи. Ну, хоть ты? — обратилась Луиза к первой взрослой девице с большими глазами, весноватым, но приятным лицом.
Девушка эта была Ольга Михайлова, одна дочь у матери, мать ее вдова. У нее есть старший брат, живет в Москве в приказчиках. Он там женился, и у него есть дети, которые ходят в городское училище.
Вторая девица Матреша из осиротелой семьи. У ней умерла мать. Она была старшая. На ее руках два братишки и еще сестренка, которых она обшивает и обмывает. Ей в первую голову хотелось обучиться получше шить и хотя как-нибудь кроить. Она сказала, что и ее сестренка будет сюда ходить, только на смену. Когда сестра, когда она.
Подростки были из больших семей. Когда Луиза узнала эти подробности, то стала еще веселей.
— Очень хорошо. Всем это будет на пользу. Вот скорей добывайте материалу, да и за работу.
Материалу можно добыть только в городе, куда больше ездили в базарный день, раз в неделю. Этот день подходил скоро.
— Может быть, я с вами бы поехала. Мне самой кое-что нужно купить, да и вам помогу что лучше выбрать
— Вот хорошо-то, — хором одобрили все девицы.
Разговор разгорался, девицы делались смелее. Давешняя робость их прошла, и они уже бойко отвечали на вопросы, сами задавали их. Незаметно пришло время, когда запели петухи.
— Батюшки, как поздно-то! — всполошилась Матреша. — Мне еще ужинать собирать было надо.
— Ну, чай, без тебя поужинали.
— Все-таки надоть итить, хозяевам покой давать.
— Ничего, ничего, — ободряла их Луиза.
Девушки поднялись и стали прощаться. Луиза радушно простилась с ними, просила не забывать ее и проводила всех на улицу.
Девушки разошлись счастливые. Они впервые так хорошо и как-то совсем по-новому почувствовали себя каждая.
На другой день перед обедом к Стуловым пришла девочка из семьи базарных торговцев Смолиных. Звали ее Марфуша. Она была на год постарше Наташи. Как из богатой семьи, Марфуша льнула больше к девицам постарше. Стуловых удивило то, что она к ним пришла. И пришедшая чувствовала себя не совсем ловко. Она сейчас же подошла к Наташке и шепнула подруге, что ей нужно сказать два слова. Наташка отошла с ней в чулан.
— Наташа, миленькая, — сейчас же просительно заговорила Марфуша, — говорят, ваша жиличка девок учить собирается?
— Собирается.
— А меня она не примет?
— Не знаю. Чай, примет.
— Нельзя ль узнать как?
— Поди сходи к ней.
— Да я одна-то боюсь.
— Чего ж бояться, нешь она кусается?
— Все ж таки не свой человек. Пойдем ты со мной.
Наташка немного подумала и согласилась:
— Ну, что ж, пойдем…
Они сейчас же отправились в ту избу. Луиза сидела за столом и писала какое-то письмо, а по другой конец стола сидела Анна. Девушка отложила писанье в сторону и пытливо взглянула на вновь пришедшую.
— А я тебе еще одну ученицу привела.
— Очень хорошо, — окинув с головы до ног Марфушу, одобрила Луиза. — Тоже рукоделью?
— Да.
— А грамоте знаешь?
— Немного знаю.
— Отчего немного? Нужно было больше знать. Твои родители тоже крестьяне?
— Они богаче, — пояснила Наташа.
— А богатым скорей надо учиться, им доступно. Твои родители хорошего тебе не желали. А что ты по рукоделью можешь?
— Что же я могу, я ничего не знаю.
— Ну, как же, если связать что или сшить?
— Мы привыкли во всем купленном, — смущенно заявила Марфуша.
— Купленное — это когда новое, а если починить что? Да опять, всего не накупишься.
— Ты прими уж ее, — заступилась за Марфушу Наташка, — она и научится.
— Конечно, приму, пожалуйста, приходи. Запаси только материала.
Она рассказала, чего сколько Марфуше нужно, и эта девочка ушла от Луизы с закружившейся от радости головой. Когда они пришли в избу Стуловых, Ларька заметил:
— Лафа вам, девкам, будете вы в кучку собираться пойдут у вас каждый день посиделки.
— А тебе завидно?
— Завидовать нечему, а немножко жаль, нешто мне в платье нарядиться да платком повязаться.
— Только попробуй, мы тебя так турнем…
Подошел базарный день. Луиза съездила с своими ученицами в город. Запаслись материалом. Будущие рукодельницы на другое утро пришли к беженкам и стали подготовляться к работе. С первого же дня работа началась, и кто начал вязать, кто вышивать, кто просто приучаться шить. Дело у всех спорилось, наука давалась каждой. Прошло каких-нибудь две недели, как Татьяна зазвала к себе одну соседку, вынесла из чулана отрезок холстины с цветисто расшитыми концами и проговорила:
— Погляди-ка, как моя Наташка научилась расписывать.
Соседка взяла в руки богато расшитое полотенце, долго любовалась им, потом охнула и вздохнула:
— Жалко, у меня никого нет, а то и я бы отдала в эту науку.
— А вон Андрею какую шарфу связала, — еще похвасталась Татьяна.
— Вот они, золотые ручки-то! А мы что?!
— Мы зато черную работу ломаем, — в утешенье соседке сказала Татьяна.
— Ломать-то можно, да что из этого толка? И медведь ломает, да из его ломанья выходит одна валежь.
Все ученицы ходили к Луизе очень охотно, просиживали все положенное время, нередко забегали и в неположенное или в сумерки или вечерком. Квартира беженок стала для них самым притягательным местом. За работой они разговаривали, шутили, пели песни. Луиза более всего подбивала их на песни, внимательно вслушивалась в каждый стих, что они пели. Иногда она пела и сама, но она пела по-латышски и все более одну песню с заунывным мотивом. Эту песню Луиза пела с большим увлечением. Однажды девицы пристали к ней и стали просить рассказать, о чем поется в песне. Луиза рассказала, что в песне поется про народ, у которого в песнях нет веселья, а только одно грустное. Эти песни щемят сердце и навевают тоску. И вот спрашивается докуда же будут люди петь так грустно, когда же грянет у них веселая и могучая песня о вольной воле? И никто не знает, когда наступит такое время.
Однажды перед Михайловым днем, когда вся компания, по обыкновению, сидела за рукодельем, в избу вошел Андрей. Он был немного смущен и нетвердым голосом проговорил:
— А я пришел к вам с газетой, хочу новенькое вам прочитать. Вот тут описывается, как трое наших из немецкого плена ушли.
— Это очень отлично, — ободрила Луиза. — Я сама хотела тебя просить. Ходил бы и читал нам. А мы будем слушать да спасибо тебе говорить.
Ободренный такой встречей, Андрей отложил костыль в сторону, сел на лавку и вынул из кармана газету. Началось чтение. Девицы, не отрываясь от своих занятий, внимательно слушали, что им читали, и когда история кончалась, одна за другой стали высказывать свое удовольствие.
— Это хорошо. Ты, правда, приходи почаще да принеси чего-нибудь.
— А я не помешаю вам?
— Совсем нет, — уверила его Луиза, — даже очень хорошо выйдет.
— Нy, так ладно. Съезжу в училище за книгами.
— А ты сам-то любишь читать? — спросила Луиза.
— Прежде не любил, — признался Андрей. — Не то чтоб не любил, а не понимал, правильнее сказать. Когда учиться ходил, читал еще, а как перестал — и читать бросил. То некогда, то погулять хочется. Товарищи тоже никто не читал. А вот как полежал в лазарете, понял и в редьке скус. Сперва другие читали, а дальше сам стал. Да как, бывало, зачитаешься-то, до полуночи не спишь. Огонь погасят, а все лежишь да думаешь. Ведь с книжкой-то что ни что перечувствуешь, где ни где не побываешь.
— Да, да, — горячо подтвердила Луиза, — все это правда.
Она ласково взглянула на Андрея и добавила:
— Так когда ж ты нам добудешь книжек?
— Да хоть завтра, запрягу лошадь да съезжу…
Между книгами, которые привозил из школы Андрей и читал в избе девицам, попалась одна, где выводилась старая барская семья с различными характерами. Одни были смешные, другие благородные. Луиза после чтения спросила: не знают ли девушки кого из живых людей, похожих на описанных? Девицы задумались, наконец Ольга засмеялась и сказала:
— Я знаю одного.
— Кого?
— А вот Петра, Марфушина брата, очень он на Митрофанушку похож.
Все рассмеялись, смеялась и Марфуша. Она подтвердила, что у ее брата есть сходство с Митрофанушкой. Он был уже взрослым, но жил дома, ничего не делал, собирался жениться и искал богатую невесту. С тех пор как у Луизы начались занятия с девушками и когда девушки собирались к ней по вечерам, ему некуда бывало деваться. Ребят в деревне ни кого не оказалось, и он ходил один, раздраженный и скучающий.
Вскоре после того как про него говорили в избе Луизы девушки, один раз перед обедом, когда шла самая живая работа, в избу вошел Петр. Это был статный, сытый парень, одетый в хорошую поддевку. Мать с дочерью, не зная, кто это, смутились, когда увидели его. Петр тоже чувствовал себя не совсем свободно. Он неловко снял шапку и нетвердо проговорил:
— Бог помочь.