ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
А. К. ШЕЛЛЕРА-МИХАЙЛОВА
ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ
подъ редакціею и съ критико-біографическимъ очеркомъ А. М. Скабичевскаго и съ приложеніемъ портрета Шеллера.
Приложенія къ журналу ‘Нива’ на 1905 г.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе А. Ф. МАРКСА
1905.
Стоялъ тихій, знойный вечеръ.
По ступенямъ надворнаго крыльца большой барской дачи-усадьбы, съ затйливыми узорами въ русскомъ вкус, поднимались двое юношей изъ учащейся молодежи: блокурый, помоложе, изъ ‘привилегированныхъ’, и брюнетъ, постарше, изъ технологовъ. Ихъ одежда была запылена съ ногъ до головы, изъ-подъ сдвинутыхъ на затылки фуражекъ выступали на лбы крупныя капли пота. Блондинъ, съ выхоленнымъ, нжнымъ, какъ у шестнадцатилтней барышни, лицомъ, капризно ворчалъ:
— И чортъ маня дернулъ не приказать выслать лошадей, и понадяться на то, что на станціи найдется какой-нибудь возница. Вотъ и нашелся: почти пять верстъ отшагать пришлось въ такую жарищу! Недостаетъ только, чтобы натерлись мозоли отъ этой проклятой дороги.
Технологъ, смуглый, широкій въ кости, мшковатый въ движеніяхъ, добродушно посмивался, показывая рядъ блыхъ зубовъ:
— У меня мозоли съ семи лтъ: однимъ больше, однимъ меньше — не все ли равно?
— И куда это вс люди подвались? Ни на двор, ни въ прихожей — ни души. Точно цлый домъ вымеръ!— продолжалъ привередничать молодой барчукъ, оглядывая просторную переднюю, въ которую они вошли.— Эй, кто-нибудь!— крикнулъ онъ громко.
Послышались торопливые, немного шаркающіе и волочащіеся шаги старика-лакея. Увидвъ передъ собой молодого барина, сдой, какъ лунь, слуга по-стариковски заохалъ:
— Баринъ, Владиміръ Сергевичъ! какими судьбами? Вотъ-то не ждали сегодня и лошадокъ не выслали…
— Оно и видно, что не ждали: ни на двор, ни въ прихожей ни души, вс разбжались,— опять заворчалъ Владиміръ Сергевичъ.
— Мамаша изволили-съ захворать… Вс хлопочутъ, вс мечутся,— пояснилъ старикъ.— За докторомъ снаряжали нарочнаго… посылали въ аптеку тоже.
— Что съ ней?— спросилъ барчукъ.
— Такъ-съ… ровно припадокъ истерики… Сами изволите знать, сколь нервы у нихъ слабы…
Технологъ, качая головой, замтилъ:
— Ну, братъ, недаромъ, видно, я не хотлъ зазжать къ теб… Не въ пору гость хуже татарина.
— Вотъ глупости! Не все ли равно матери, кто у меня тутъ,— сказалъ хозяинъ, пожимая плечами.
Въ сопровожденіи стараго слуги и товарища, онъ направился по широкому, длинному коридору въ крайнюю комнату нижняго этажа. Комната была просторна и выходила окнами въ глухую часть сада. Когда старый слуга открылъ окна,— потянуло запахомъ цвтущихъ сиреней и розъ.
— Можешь расположиться здсь. Мой кабинетъ вотъ тутъ рядомъ,— сказалъ Владиміръ Сергевичъ, указавъ на сосднюю комнату, и прошелъ въ нее.
— Теперь, прежде всего, надо отряхнуться отъ этой проклятой пыли… Ну, Карпъ, живе, позови Илюшку, пусть подастъ мыться… блье мн свжее подать. Кстати, надо будетъ послать на станцію, тамъ багажъ, шинель… Что это: воздушный звонокъ опять, кажется, не дйствуетъ? Не могли до моего прізда осмотрть.
Пока онъ ворчалъ, приказывалъ, плескался въ вод и переодвался, сбросивъ съ себя щегольской форменный сюртукъ и блье, его пріятель Ардальонъ Ардальоновичъ Тереховъ, усвшись на подоконникъ открытаго окна, совсмъ забылся въ какихъ-то сладкихъ думахъ, вдыхая полной грудью чистый ароматный воздухъ. Хорошо, должно-быть, теперь и у него на родин, въ глухомъ провинціальномъ городишк. Домишка-то ихъ, по мстоположенію, пожалуй, за поясъ заткнетъ здшній: стоитъ онъ на высокомъ пригорк на краю города, внизу подъ садомъ рка, а за ней даль-то какая — не наглядишься досыта! Самъ протоіерей завидуетъ: ‘Видъ-то изъ оконъ у тебя, отецъ-дьяконъ, очень даже прекрасенъ’,— говоритъ. И любитъ же онъ, Ардальонъ Ардальоновичъ, свой родной домъ, болзненно любитъ! Кабы деньги — махнулъ бы сейчасъ туда, къ отцу, къ матери. Обрадовалась бы, старая…
— А ты еще и не начиналъ мыться?— окликнулъ его Владиміръ Сергевичъ, заглянувъ изъ сосдней комнаты уже въ свжемъ бль и въ бдой тужурк, освженный душистымъ одеколономъ.
Тереховъ вздрогнулъ отъ неожиданности.
— А, ли, мыться… сейчасъ освжусь…— заговорилъ онъ отрывисто и, очнувшись окончательно отъ сладкихъ грезъ, пошутилъ:— Скоро, вотъ, совсмъ въ пыли да въ грязи очутишься…
— Вольно же идти въ кочегары,— сказалъ Владиміръ Сергевичъ.— Оставался бы здсь…
— Когда-нибудь надо же пройти и эту службу, такъ лучше раньше, чмъ позже.
Тереховъ разсмялся:
— Лучше начать кочегаромъ и кончить министромъ, чмъ…
— Я сейчасъ зайду къ матери, а потомъ примемся за чай,— не слушая его, проговорилъ Владиміръ Сергевичъ.
— А ты разв еще не заходилъ къ матери?— спросилъ съ удивленіемъ Тереховъ.
Владиміръ Сергевичъ уже не слыхалъ вопроса, скрывшись изъ комнаты, а, можетъ-быть, просто пропустилъ его мимо ушей, какъ длалъ это нердко… Тереховъ сталъ освжать водою лицо и руки.
— Барыня-то очень больна?— спросилъ онъ подававшаго ему волу, быстроглазаго и остриженнаго подъ гребенку, Илюшку.
— Истерики-съ, у нихъ чуть что, сейчасъ: ‘ахъ-ахъ!’ и забьются!— бойко отвтилъ тотъ, лукаво ухмыляясь, и убжденнымъ тономъ ршилъ:— Пройдетъ-съ!
— Докторъ тоже нашелся: знаетъ, что пройдетъ, что не пройдетъ!— проворчалъ Тереховъ, недружелюбно взглянувъ на наглое лицо шустраго мальчишки.
Онъ сталъ вытирать мохнатымъ полотенцемъ лицо и руки, ходя по комнат. Въ голов опять зароились думы. У его матери истерикъ не бываетъ. Некогда ей давать волю нервамъ. Нужда, горькая нужда пріучила переносить все молча и безропотно. Добрая она, чуткая. Самой не сладко живется, а еще отъ чужого горя волнуется. И сколько этого горя видть приходится — страсть! Вс идутъ къ ней, къ матери-дьякониц, благо у нея душа отзывчивая да и умомъ все раскинуть уметъ — какъ и чмъ помочь. А того не спросятъ: каково ей самой? Народъ, что дти:— великій эгоистъ, особенно въ бд. Отецъ хоть на попа поворчитъ, что тотъ обсчитываетъ да притсняетъ,— ему и легче. А она — ни жалобы, ни ропота! И гд научилась этому? Едва читать и писать уметъ…
Въ комнату вернулся Владиміръ Сергевичъ и приказалъ подавать чай къ себ въ комнату.
— Ну, что мать?— освдомился участливо Тереховъ.
— Ничего серьезнаго! Нервы расходились,— небрежно замтилъ Владиміръ Сергевичъ и съ ироніей прибавилъ:— У насъ въ дом въ нкоторомъ род революція: Вадимъ Петровичъ Запольевъ, посл двнадцати лтняго пребыванія въ дом, сегодня сбжалъ… Ты его помнишь?.. Черненькій такой съ наполеоновскими усиками стрлкой…
— Это твой бывшій гувернеръ?— спросилъ Тереховъ, припоминая.
Онъ года четыре не бывалъ въ дом пріятеля, съ тхъ поръ какъ тотъ изъ гимназіи перешелъ въ привилегированное учебное заведеніе, впрочемъ, и прежде онъ рдко видалъ его домашнихъ.
— Да… гу-вер-неръ!— съ разстановкой процдилъ сквозь зубы Владиміръ Сергевичъ.
Онъ прошелся по комнат, усмхаясь едва замтной насмшливой улыбкой, слегка кривившей его красивый ротъ.
— Гу-вер-неръ!— еще разъ насмшливо протянулъ онъ и затмъ, пожимая плечами, прибавилъ:— Но женщины, женщины… Вотъ кого я не понимаю… он, право, иногда и смшны, и жалки, когда…— онъ поискалъ подходящаго выраженія:— ну, когда кончится лто, а имъ все еще cote que cote хочется ходить по малину…
— Ты что же это,— о матери?— грубовато спросилъ Тереховъ, насупивъ брови.
— Да и объ ней, и объ женщинахъ вообще,— съ гримасой отвтилъ Владиміръ Сергевичъ.— Не умютъ он во-время сказать себ: баста! finita la comedia! Все хотятъ быть моложе своихъ лтъ.
Въ комнату вошли Илюшка и Карпъ, принесшіе чайные приборы и закуску. Илюшка быстро засуетился, раздвигая складной столикъ, покрывая столешницу скатертью, разставляя на ней принесенныя Карпомъ на серебряномъ поднос тарелки, ножи, вилки, стаканы, потомъ былъ внесенъ серебряный самоварчикъ со спиртовой лампочкой подъ нимъ, наполненный кипящей водой.
— Ступайте, мы разольемъ сами,— приказалъ Владиміръ Сергевичъ.
Слуги вышли. Владиміръ Сергевичъ Новиковъ и Ардальонъ Ардальоновичъ Тереховъ, посл прерваннаго приходомъ прислуги разговора, услись за чайный столъ и на нсколько минутъ какъ-то невольно замолкли. Первый прервалъ молчаніе Новиковъ, наливъ вина и чаю себ и гостю. Онъ заговорилъ, какъ бы продолжая думать вслухъ:
— Мать я, конечно, не обвиняю. Законовъ природы не передлаешь! Они немного позначительне насъ. Ея генералъ былъ всегда такой жалкой руиной.
— Какой это генералъ?— спросилъ хмуро Тереховъ, перебивая его.
— Мой фатеръ,— пояснилъ Новиковъ.
— А-а!— протянулъ Тереховъ.
На минуту наступило снова молчаніе. Прервалъ его опять Новиковъ.
— Вся ея ошибка въ томъ, что она, какъ настоящая женщина, не могла вовремя сознать, что всему бываетъ конецъ, что года берутъ свое, и довела дло до этой катастрофы. Слишкомъ туго натянутыя струны лопаются…
Онъ вдругъ что-то вспомнилъ, сообразилъ и замтилъ:
— Да вдь я теб не сказалъ еще главнаго,— не сказалъ, что Вадимъ Петровичъ ухалъ не одинъ. Ухала съ нимъ и сестра Зина. Завтра, если maman выйдетъ къ завтраку или къ обду, ты не вздумай спросить ее о Зин… о здоровь послдней. Начнутся опять истерики.
Онъ вздохнулъ.
— Досадно, что все это сдлалось такъ гласно, на народ… однимъ словомъ, такъ, что даже мн приходится публично перемывать то грязное блье, которое должна мыться en famille,— брезгливо проговорилъ онъ.— И Вадимъ Петровичъ, и Зина могли бы все обдумать вполн спокойно, обойтись безъ всякихъ бгствъ, безъ всякихъ огласокъ, а то теперь какой-нибудь подлецъ Илюшка, и тотъ, вроятно, прыскаетъ со смху, разсказывая о томъ, какъ у старой барыни молодая ‘полюбовника отбила’.
Тереховъ вдругъ взволновался и заходилъ быстро по комнат.
— Право, лучше мн сейчасъ же ухать,— заговорилъ онъ.— Совсмъ я некстати здсь. Точно соглядатай пріхалъ высматривать. Тутъ нужно быть однимъ въ своей семь, умомъ раскинуть, какъ быть…
Владиміръ Сергевичъ пожалъ плечами.
— Глупости выдумываешь! Это могло случиться и вчера, и сегодня, и годъ тому назадъ. Исторія началась не вчера, и мы ее не знали прежде только потому, что были глупыми мальчишками. Зина все знала и прежде — ей вдь двадцать девять лтъ — и въ послдніе три года была на ножахъ съ матерью. Вадимъ Петровичъ тоже ужъ давно тяготился своимъ положеніемъ беззаконнаго Альфонса при старух и жаждалъ сдлаться Альфонсомъ при молодой, на законномъ основаніи. Мать, предчувствуя грозу, длала самые нелпые шаги, самыя сумасбродныя вещи, задаривала его, вела открытую войну съ сестрой… Теперь случилась только развязка.
Тереховъ раздражился:
— Ты точно объ отвлеченныхъ предметахъ философствуешь, когда тутъ все нутро должно бы перевернуться!..
Владиміръ Сергевичъ улыбнулся и немного театрально произнесъ:
— Ахъ, мой другъ! кто видлъ, какъ медленно умиралъ и какъ мучительно умеръ человкъ, тотъ спокойно смотритъ на церемонію его похоронъ.
Гд-то послышался отчетливый, звонкій и торопливый бой столовыхъ часовъ: пробило двнадцать.
— Однако, мы заболтались… пора и спать,— сказалъ Новиковъ, потягиваясь, и позвалъ:— Илюшка!
Вздремнувшій въ коридор, у дверей господской комнаты, Илюшка опрометью, вихремъ, влетлъ въ кабинетъ барина и, не сразу придя въ себя, какъ слпой, спросонья засовался по комнат изъ угла въ уголъ, видимо не зная, что нужно длать, и хватаясь за вещи наобумъ. Но это было дломъ одной минуты. Вошедшій слдомъ за нимъ, Карпъ привелъ его сразу въ себя, степенно и внушительно замтивъ:
— Не мечись, прежде всего убери подносъ!
Прошло еще минутъ десять, и перешедшій въ отведенную ему комнату Ардальонъ Ардальоновичъ слышалъ, какъ Илюшка раздваетъ барина, стаскиваетъ съ него сапоги и торопливо полушопотомъ отвчаетъ на какіе-то вопросы:
— Вышла-съ замужъ еще по зим за скотника Ванюшку… Новая-то? Ничего, тоже молодая-съ, чай, моложе еще Машутки… Изъ себя-то? такъ себ-съ, извстно, деревенская двка… какая же у нихъ красота!..
Совсмъ уже раздтый и едва преодолвая сонъ, Тереховъ всталъ босыми ногами посредин комнаты лицомъ къ переднему углу, привычнымъ движеніемъ нсколько разъ оснился широкимъ крестнымъ знаменіемъ, раза три-четыре мотнулъ своею черною кудрявою головой, длая поясные поклоны, наскоро прочиталъ молитву, слегка шевеля крупными губами, и, наконецъ, улегся на постель, закинувъ подъ голову руки. Еще нсколько минуть тому назадъ, въ его голов бродили вопросы: до какой путаницы отношеній дошла эта свтская семья, какъ здсь исковеркана семейная жизнь. Но теперь на душ у него было тихо, спокойно. Что ему за дло до нихъ? Что у него общаго съ ними? Чисто случайно попалъ онъ сюда: встртилъ пріятеля дтскихъ лтъ посл четырехлтней разлуки, разговорились, расчувствовались и согласился онъ захать сюда по дорог на два дня: Теперь видитъ, что можно бы и не зазжать: чужими они стали за эти четыре года, ничего общаго въ душ. Еще бы! Такая семейная обстановка, такіе примры… Въ его семь никогда,— какъ во дни ранняго его дтства, такъ и во дни первой юности,— отецъ и мать не пробудили въ немъ ни единымъ словомъ, ни единымъ поступкомъ ни одной сальной мысли, ни одной попытки спросить себя о томъ, о чемъ, какъ видно, не мало думалъ Новиковъ, знавшій и то, что его ‘генералъ’ не годился для его матери, и что его мать давно надола гувернеру, и что въ ихъ дом мать и дочь давно были на ножахъ изъ-за общаго любовника…
Только въ двнадцать часовъ дня, не безъ нкоторой неловкости въ душ, вспомнилъ Ардальонъ Ардадьоновичъ, что ему сейчасъ придется встртиться съ хозяйкой дома, и не зналъ, какъ держать себя съ ней, о чемъ говорить: никогда еще онъ не встрчалъ только-что брошенныхъ любовниками женщинъ. Участливымъ надо съ нею быть, или нужно развязно длать видъ, что ничего знать не знаешь, вдать не вдаешь? Кто ихъ разберетъ?
До этой минуты онъ чувствовалъ себя сравнительно хорошо, такъ какъ ни по лицу Владиміра Сергевича, ни по лицамъ его братьевъ, двухъ одиннадцатилтнихъ близнецовъ, Миши и Володи, нельзя было и подумать, что въ дом произошла наканун какая-то тяжелая драма. Радуясь чудесному лтнему дню, молодежь весело и беззаботно пила утромъ на балкон чай и молоко, вмст гуляла, вмст купалась, звонкій смхъ разносился далеко, не стсняемый никмъ, такъ какъ гувернера, Вадима Петровича, при мальчишкахъ не было, а гувернантка, Евгенія Васильевна Зыкова, вмст съ жившей у Новиковыхъ семнадцатилтней хорошенькой ‘кузиной Катишъ’, оставалась все утро при двухъ двочкахъ: девятилтней Лел и десятилтней Маш.
‘А что этотъ самый Запольевъ — отецъ этимъ малышамъ или нтъ? И знаютъ они это?’ — назойливо мелькало въ голов Терехова при вид рзвящихся мальчугановъ, радующихся уходу ‘гувернера’.
Вс были уже въ сбор въ столовой, когда въ нее быстро, слегка покачиваясь на ходу, вошла хозяйка дома, Ольга Всеволодовна Новикова. Это была женщина лтъ пятидесяти пяти, замтно молодившаяся и искусственно поддерживавшая свжесть уже блекнувшаго и дряблвшаго лица, съ задатками рыхлости и тяжеловсности, свойственныхъ еще здоровымъ, но склоннымъ къ полнот женщинамъ этихъ лтъ.
— Это мило съ вашей стороны, что вы не забыли насъ,— проговорила она любезно, протягивая руку Терехову.— Совсмъ мужчиной за послдніе четыре года стали… Переросли Володю… А я немного прихворнула и потому не могла васъ видть вчера.
Она говорила развязно, характерной скороговоркой бойкой свтской дамы, почти не давая возможности подмтить уже начинавшуюся у нея одышку.
— Журить его надо!— сказалъ Владиміръ Сергевичъ, видя, что мшковатый пріятель сильно конфузится.— Собрался всего на два дня къ намъ. Очень ужъ хочется скоре кочегаромъ сдлаться.
— Кочегаромъ?— щурясь, переспросила Ольга Всеволодовна, усвшись за столъ и приглашая остальныхъ, движеніемъ руки, занять мста.
— Да, чмъ-то въ род того на желзной дорог,— пояснилъ сынъ.
— Опроститься вздумали?— чуть-чуть иронически и презрительно спросила хозяйка.
— Нтъ, у насъ вс техники здятъ лтомъ служить или на желзныя дороги, или на заводы для практическихъ занятій,— пояснилъ Тереховъ.
— А — а! а я ужъ думала, что это вы по принципу чернорабочимъ хотите сдлаться и въ душ пожалла вашихъ родителей,— замтила хозяйка и со вздохомъ прибавила:— Ахъ, вс эти идеи нигилистовъ, толстовцевъ, народниковъ, опростлыхъ, вегетаріанцевъ положительно сбиваютъ съ толку и губятъ современную молодежь, производя у нея какой-то сумбуръ въ голов и длая ее еще боле нервною.
По лицу Новикова пробжала неуловимая улыбка, и онъ тайкомъ отъ всхъ выпятилъ губы, точно посылая кому-то воздушный поцлуй. Его семнадцатилтняя кузина Катишь, съ личикомъ невиннаго ребенка, зардлась до корней волосъ и потупила смиренно большіе, голубые, доврчиво смотрящіе, глаза.
Длинная и желтая, какъ лимонъ, Евгенія Васильевна Зыкова выказывала усердіе гувернантки, вполголоса ворча на двочекъ:
— Какъ вы сидите? Опять локти на стол. Выпрямитесь!
Тереховъ, отвчая Новиковой, высказалъ свое мнніе:
— Мн кажется, молодежь боле всего губитъ безыдейность: какими-нибудь идеями увлекается теперь только очень незначительная горсть молодежи.
— О, еслибы это было такъ въ дйствительности!— со вздохомъ произнесла Новикова.— Тогда матери могли бы спокойно спать, не боясь, что ихъ юные сыновья вмсто наукъ станутъ заниматься политикой и вмсто интересовъ дйствительной жизни будутъ гоняться за призраками… Но нтъ, у насъ молодежь не уметъ быть молодою, не уметъ беззавтно отдаваться радостямъ юной жизни…
Владиміръ Сергевичъ и Катишъ опять незамтно обмнялись многозначительными взглядами: онъ съ торжествующимъ видомъ побдителя, она — съ блаженнымъ выраженіемъ счастливой рабыни.
Зыкова снова усердствовала:
— Не болтайте же ногами! Вы не уличныя дти.
Новикова продолжала:
— Кстати, Володя, ты не слыхалъ про сына несчастной madame Звздичъ?
— Нтъ, а что случилось?— спросилъ Новиковъ довольно безучастно.
— Поступаетъ въ монастырь!— театрально воскликнула мать.
Владиміръ Сергевичъ пожалъ презрительно плечами, небрежно ршивъ:
— Я всегда считалъ его поврежденнымъ!
— Я съ нимъ довольно близко знакомъ еще съ гимназіи,— вступился Тереховъ за Звздича.— У него это настоящее призваніе, сложившееся въ душ среди неурядицъ домашней жизни.
— Ахъ, что вы говорите. Какія неурядицы? Какое призваніе?— воскликнула Новикова немного строптиво.— Это все молодыя сумасбродныя фантазіи: одинъ идетъ въ народъ, другой все отрицаетъ, третій стрляется, четвертый поступаетъ въ монастырь. Молодость не уметъ, не хочетъ быть молодою и жизнь мститъ ей за это… Наконецъ, скажите, что было бы на свт, если бы вс пошли въ монахи?
Тереховъ не могъ удержаться отъ улыбки.
— Ну, этого я ужъ никакъ не могу сказать, что было бы посл такого неожиданнаго казуса,— отвтилъ онъ съ грубоватой насмшливостью.— Я только могу повторить про Звздича, что онъ человкъ глубоко несчастный и страстно врующій.
— Врующій… врующій! Да кто же изъ насъ не вруетъ? За кого вы насъ считаете? Но нельзя же всмъ весь вкъ только и длать, что молиться, бить лбомъ гд-нибудь въ монастыряхъ,— уже нсколько раздражаясь и теряя самообладаніе, возразила Новикова.— А что вы говорите о какихъ-то невдомыхъ несчастіяхъ этого сумасброда, такъ я, право, не знаю, въ чемъ они заключаются: ихъ домъ — чаша полная, птичьяго молока разв только недостаетъ, ему, этому идіоту, давалась полная воля во всемъ еще мальчишкой…
— Какъ, вы находите, что онъ не несчастливъ? Да вдь его отецъ за взятки и казнокрадство былъ удаленъ со службы, опозорилъ фамилію! Я. встрчаю одного очень почтеннаго и уважаемаго старика— генерала, который такъ и рекомендуется всмъ: ‘Я Звздичъ, но не тотъ‘… А его мать, которую вы сейчасъ называли несчастной…— началъ горячиться Тереховъ, повышая голосъ все сильне и сильне.
Ольга Всеволодовна поморщилась, какъ бы отъ физической боли, безцеремонно не дослушала гостя и обратилась къ старой, совершенно высохшей, гувернантк:
— Вы, Евгенія Васильевна, еще не гуляли съ двочками? Если нтъ, можете прохаться съ ними и съ мальчиками. Я сегодня никуда не намрена вызжать. Ахъ, эти нервы, нервы!— вздохнула она, обращаясь лицомъ къ Терехову и какъ бы объясняя ему этимъ заране, что она опять начинаетъ расхварываться.
Вс поднялись изъ-за стола. Новиковъ и его кузина обмнялись опять краснорчивыми взглядами и какъ-то совсмъ беззвучно, когда онъ проходилъ мимо нея, съ его губъ сорвался вопросъ:
— Да?
Молодая двушка утвердительно кивнула головой.
Какъ только Владиміръ Сергевичъ остался наедин съ Тереховымъ въ своей комнат, онъ засмялся.
— Милый мой медвдь, въ дом повшеннаго не говорятъ о веревк: это — первое условіе благовоспитанности,— проговорилъ онъ, фамильярно трепля по плечу Ардальона Ардальоновича съ насмшливой улыбкой.— Выдумалъ тоже пересчитывать семейныя несчастія Звздича… и при комъ? при моей генеральш! Да еще когда? сегодня, посл семейной драмы!
И, принявъ серьезное выраженіе лица, онъ добавилъ:
— Притомъ же я совершенно раздляю мнніе матери о томъ, что Звздичъ — идіотъ. Дрянцо были у него батюшка и матушка, и вотъ почему онъ ршился въ монастырь идти… Логика тоже! Они въ грязи выпачкались, а онъ отмываться хочетъ.
— Глупости говоришь!— оборвалъ его, вспыливъ, Тереховъ.— Не грхи отмаливать за нихъ или за себя пошелъ онъ, а просто пакостная жизнь привела его въ мысли о бгств изъ грязнаго міра, какъ могла бы она довести и до мысли о самоубійств… Или ты думаешь, что опростлыми буддистами отъ радости и счастья люди длаются?.. Иной, конечно, беззаботно плюетъ, смотря на всякую мерзость жизни, и самъ понемногу прохвостится, другой же бжитъ искать гд бы то ни было и въ чемъ бы то ни было путей спасенья для себя или для другихъ, а третій — руки накладываетъ на себя…
Владиміръ Сергевичъ, покачиваясь на качалк около открытаго окна, заботливо и пристально чистилъ перочиннымъ ножичкомъ свои ногти, дуя на нихъ время отъ времени, и, разсянно качая головой, слушалъ Терехова.
— И какъ вы это будете жить съ такой привычкой вчно взвинчиваться?— съ усмшкой замтилъ онъ, наконецъ, сквозь зубы.
Въ эту минуту, мимо сада прохала какая-то деревенская, дребезжащая всми гайками, телжка, поднимая широкими колесами столбы блой пыли по дорог.
— Кто это? Къ намъ, кажется? Со станціи, должно-быть,— сказалъ Новиковъ, всматриваясь прищуренными глазами изъ окна сквозь деревья на дорогу, и, сложивъ и спрятавъ перочинный ножичекъ, лнивой походкой пошелъ справиться о томъ, кто пріхалъ.
Тереховъ остался одинъ. Онъ прошелся въ раздумь по комнат, недовольный самимъ собою. Въ голов мелькали мысли о томъ, зачмъ онъ согласился по дорог захать къ Новиковымъ. Четыре года не видалъ онъ ихъ. Семнадцати лтъ онъ былъ, когда въ послдній разъ видлся съ Владиміромъ, а тому и шестнадцати тогда не было. Чуть не дти были они въ ту пору, дружили между собой, и не думалъ онъ, что этотъ домъ, который онъ посщалъ нердко прежде и который на видъ казался такимъ приличнымъ,— на самомъ дл такой же притонъ грязи, какъ и многіе другіе, приличные на видъ, дома. Завтра же надо ухать отсюда, длать тутъ нечего. И самъ Владиміръ пошлякомъ сталъ. При отъзд, на станціи, какая-то барышня съ подкрашенными глазами провожала его и поцловались на глазахъ всхъ при отъзд позда. А тутъ онъ перемигивался, во время завтрака, при всхъ съ этой двушкой-ребенкомъ, поцлуи ей воздушные губами посылалъ. Чортъ знаетъ, что такое! Въ эту минуту вернулся Новиковъ.
— Вообрази, новый сюрпризъ!— проговорилъ онъ, и на этотъ разъ въ тон его голоса послышались озабоченность и раздраженіе.— Сестра и Запольевъ изволили прислать къ матери, для переговоровъ, адвоката… Ловко сообразили: у Зины своя часть въ наслдств, бабкой еще оставленная, притомъ очень значительная, и господинъ Запольевъ считаетъ, что любовь любовью, а деньги деньгами… Небось, за Катишь не пріударилъ, даромъ, что она смазливе Зины и чуть не на двнадцать лтъ моложе… Это чортъ знаетъ какъ можетъ запутать наши дла… тмъ боле, что, благодаря господину Запольеву, наша семья состоитъ не изъ Зины и меня только, а изъ цлой полдюжины наслдниковъ…
Онъ заходилъ по комнат, покусывая въ злой досад вынутое изъ кармана тужурки перышко-зубочистку.
Потолковавъ съ Тереховымъ, Владиміръ Сергевичъ спросилъ товарища, пойдетъ ли тотъ гулять до обда, и, какъ бы желая намекнуть, что было бы желательно, чтобъ онъ не шелъ никуда, поторопился тотчасъ же объявить, что жар, стоитъ страшная. Тереховъ, понявъ, что хозяинъ дома хочетъ уйти, вроятно, къ матери, у которой сидитъ адвокатъ, и только стсняется оставить его одного,— сказалъ, что до обда онъ проваляется съ книгой. Жара, дйствительно, стояла томящая и не располагала къ ходьб.
— А я улетучусь не надолго,— объявилъ Новиковъ.
— Пожалуйста, не стсняйся изъ-за меня,— проговорилъ Тереховъ.
Минутъ черезъ пять, со двора усадьбы выхала, плавно покачиваясь на мягкихъ рессорахъ, просторная коляска, увозя всхъ четверыхъ дтей и гувернантку, торчавшую между ними, какъ неподвижное пугало среди суетливыхъ и стрекочущихъ птенцовъ. Какъ только экипажъ скрылся за воротами, Новиковъ тотчасъ же ушелъ со своей половины. Въ дом водворилась полнйшая чуткая тишина знойнаго лтняго дня, когда въ сладкой дрем стихаетъ все въ природ. Но именно въ этой-то тишин и можно было легко уловить начавшія долетать въ открытыя окна комнаты, занятой Тереховымъ, то какъ будто истерическія рыданія, то какія-то гнвныя восклицанія. Все это было слышно смутно, но все-таки слышно настолько, что можно было дать себ ясный отчетъ, что гд-то кто-то то истерически плакалъ, то сердился. Тереховъ прислушался: гд это происходитъ буря? Ужъ не генеральша ли дала опять волю своимъ нервамъ, не стсняясь даже присутствіемъ чужого человка? Звуки доносились изъ комнатъ верхняго этажа. Вдругъ Тереховъ совершенно отчетливо уловилъ выкрикиваемыя слова:
— Такъ и скажите, что ни за что, ни за что! она не дочь, а извергъ!
Это произносилось какъ разъ надъ его годовою. Тереховъ сейчасъ же узналъ голосъ Ольги Всеволодовны.
Онъ не удержался и выглянулъ въ окно, окно надъ его комнатой было тоже открыто. Вроятно, именно тутъ и закончился разговоръ хозяйки дома съ адвокатомъ, такъ какъ посл этого все смолкло на нсколько минутъ, и потомъ раздались уже въ коридор, рядомъ съ комнатой Терехова, мужскіе шаги и степенный, ровный голосъ старика Карпа, говорившаго кому-то:
— Молодой баринъ, Владиміръ Сергевичъ, врно, гулять изволятъ, можете, сударь, здсь ихъ обождать. Кабинетъ ихъ тутъ. Долго они не могутъ пробыть, къ обду будутъ, а до отхода вечерняго позда вамъ ехце много времени осталось. Не извольте безпокоиться — не опоздаете!
Было слышно, какъ Карпъ впустилъ гостя въ кабинетъ Новикова и удалился своай характерной стариковской походкой съ легкимъ пришаркиваніемъ. Затмъ въ комнат Владиміра Сергевича кто-то началъ ходить изъ угла въ уголъ, очевидно, нетерпливо поджидая возвращенія хозяина. Ждать пришлось довольно долго. Новиковъ вернулся только часа черезъ полтора посл своего ухода изъ дому. Начался вжливый, сухой разговоръ между хозяиномъ и гостемъ:
— Я васъ заставилъ ждать… Простите…
— Помилуйте, за что же! Мн надо переговорить съ вами.
— Къ вашимъ услугамъ. Вы курите?
— Если позволите… Дло вотъ въ чемъ. Вы помогите мн урезонить вашу матушку, а то выйдетъ непріятный для всхъ скандалъ.
Тереховъ закашлялся, желая предупредить сосдей, что у нихъ есть непрошенный слушатель. Послышался тихій вопросъ:
— Тамъ рядомъ кто-то есть посторонній?
Новиковъ отвтилъ громко:
— Не стсняйтесь. Это мой пріятель,— онъ знаетъ все. Впрочемъ, теперь эта исторія вообще — un secret de polichinelle. Ее знаете даже вы, вовсе не знающій насъ самихъ.
Адвокатъ заговорилъ опять отчетливо и громко:
— Господинъ Запольевъ и ваша сестра не остановятся ни передъ чмъ и гласно поведутъ процессъ съ вашей матушкой, значитъ, лучше кончить дло миромъ, домашнимъ путемъ.
— Я не понимаю хорошо, о чемъ именно вы хлопочете… Возьмите другую папиросу: эта все гаснетъ.
— Благодарю… У Зинаиды Сергевны, видите ли, нтъ документовъ, нужныхъ для внчанія. Я и пріхалъ именно за тмъ, чтобы получить ихъ отъ вашей матушки.
— А — а! значитъ она на положеніи безпаспортной?.. Ее еще не схватили, какъ бродяжку? Это было бы забавно.
— Конечно, нынче такія строгости насчетъ паспортовъ… Но это пустяки. Выдать документы принудятъ полицейскими мрами, узнавъ подробно, въ чемъ дло, если только дло не уладится къ обоюдному удовольствію. Этого именно и желаютъ мои доврители.
— У нихъ замчательно много снисходительности и деликатности. Вы, вроятно, уже выяснили эти трогательныя чувства вашихъ доврителей моей maman?.. Чего же вы теперь желаете отъ меня?
— Выяснить все это отъ себя вашей матушк, такъ какъ я тутъ безсиленъ… совершенно безсиленъ… Я, признаюсь откровенно, потерялъ всякое терпніе, говоря съ ней: истерики, проклятія, угрозы и ни капли логики.
— Сколько я знаю, ей не преподавали этого предмета…
— Вы шутите. Но это можетъ довести до благо каленія свжаго человка.
— Да, я вижу это: вы не остыли еще и теперь.
— Нтъ, будемъ говорить серьезно. Она же человкъ благовоспитанный, образованный, а не какая-нибудь Коробочка. Ей странно не понять своего положенія.
— Что-жъ, это нисколько не удивительно. Ее нагло обманули, вышутили. А въ ея положеніи выступать въ роли водевильной старухи особенно чувствительно и непріятно, ну, она и играетъ трагедію.
— Меня радуетъ, что вы смотрите на это дло съ юмористической точки зрнія.
— Не могу же я не отличить комедіи, отъ драмы.
— Это служитъ мн ручательствомъ, что вы поможете мн.
— Постараюсь, хотя я самъ сердитъ на Зинаиду Сергевну. Я считалъ ее благовоспитанне и даже умне. Этотъ скандалъ былъ вовсе не нуженъ. О господин Запольев я не говорю: онъ былъ неизмнно прекрасенъ во всхъ роляхъ — и прежде, и теперь… Вы дете вечеромъ? Значитъ, надо идти адвокатствовать за адвоката теперь же, до обда. Кстати, я васъ познакомлю съ моимъ другомъ, чтобы не оставлять васъ тутъ одного.
Новиковъ окликнулъ Ардальона Ардальоновича, спросивъ, не спитъ ли онъ и можно ли къ нему войти, и черезъ минуту, получивъ утвердительный отвтъ, ввелъ къ нему въ комнату довольно молодого, черненькаго, маленькаго ростомъ и худого, какъ щепка, господина съ семитическимъ типомъ лица, въ золотыхъ очкахъ на горбатомъ носу, сквозь стекла которыхъ смотрли рзкіе, проницательные, черные глазки съ воспаленными красными вками. Назвавъ гостей по именамъ, отчествамъ и фамиліямъ: ‘Ардальонъ Ардальоновичъ Тереховъ, Маркъ Абрамовичъ Щеголевъ’,— Владиміръ Сергевичъ вышелъ изъ комнаты.
— Вы слышали, что тутъ происходитъ?— спросилъ Щеголевъ, давъ волю своему волненію, и, не дожидаясь отвта, заволновался еще боле:— Вотъ взбалмошная-то женщина. Хуже Коробочки. И Владиміръ Сергевичъ еще шутить можетъ! Впрочемъ, съ такими бабами или нужно смяться надо всмъ, или можно сойти съ ума. Понять не можетъ, что ничего она не подлаетъ ни съ дочерью, ни съ Вадимомъ Петровичемъ: той, слава Богу, двадцать девять лтъ, можетъ располагать собою, а Вадимъ Петровичъ вполн свободный человкъ. Старая дура грозитъ, бранится, проклинаетъ, а еще гордится тмъ, что принадлежитъ къ хорошему кругу общества.
— Ну, и они хороши!— сорвалось съ языка у Терехова.
— Что-жъ, они люди молодые, любятъ другъ друга, нельзя же для старухи своимъ счастіемъ жертвовать.
— Я не понимаю, какъ можно было жить столько лтъ на содержаніи у этой старухи, какъ можно было двушк безъ извращенной нравственности полюбить человка, жившаго на содержаніи,— вотъ что отвратительно и непонятно. А что старая развратница, потерявъ съ горя голову, рветъ и мечетъ на обманувшихъ ее негодяевъ, тутъ нтъ ничего страннаго.
Щеголевъ вдругъ надулся и, немного сопя отъ гнва, наставительно, тономъ оскорбленнаго человка, проговорилъ:
— Я очень близокъ съ Вадимомъ Петровичемъ, это достойный всякаго уваженія человкъ.
Тереховъ только молча усмхнулся безцеремонной улыбкой, взглянулъ прямо въ лицо своему собесднику. Разговаривать съ этимъ ‘близкимъ человкомъ’ продажнаго мужчины — у Терехова не было никакой охоты. Умньемъ же переламывать себя, маскировать свои чувства и длать любезныя улыбки претящимъ людямъ онъ никогда не обладалъ, не успвъ еще достаточно отшлифоваться въ ‘порядочномъ’ обществ. Щеголевъ, смшно нахохлившись, сталъ ходить по комнат, останавливаясь порою у окна и раздражительно барабаня по подоконнику своими длинными пальцами, костлявыми, какъ пальцы птичьей ноги.
Во второмъ этаж барскаго дома шла въ это время буря, и Владиміръ Сергевичъ, во время объясненій съ матерью, не разъ вспоминалъ слова Щеголева о томъ, что Ольга Всеволодовна можетъ довести человка до благо каленія.
Разъяснивъ кое-какъ матери, что она волей-неволей должна будетъ выдать нужныя бумаги дочери, что ей неудобно поднимать публичный скандалъ по поводу этого брака, который такъ или иначе состоится и безъ ея согласія, что вс ея угрозы дойти съ жалобой даже до митрополита просто нелпы, Владиміръ Сергевичъ вернулся въ свою комнату, красный, какъ вареный ракъ, совсмъ не въ дух, не имя даже силъ скрывать это непривычное для него настроеніе. Онъ всегда дорожилъ боле всего своимъ душевнымъ спокойствіемъ, своимъ ‘физическимъ и духовнымъ здоровьемъ’,— какъ онъ выражался,— однимъ словомъ, всмъ тмъ, что давало возможность и жить, и держать себя, какъ слдуетъ порядочному человку. Объясненіе же съ матерью разстроило его нервы и вывело изъ себя. Ему, дйствительно, пришлось не только сильно поволноваться, но даже грубо и рзко высказать бранившей Вадима Петровича Ольг Всеволодовн, что она напрасно ругаетъ при немъ этого господина, что, конечно, ужъ если кто иметъ право ненавидть этого господина, такъ это именно онъ, Владиміръ Сергевичъ, отецъ котораго, умершій пять лтъ тому назадъ, къ несчастію, безъ духовнаго завщанія, оставилъ вовсе не такое большое состояніе, чтобы ему, настоящему наслднику своего отца, было пріятно длиться съ кмъ бы то ни было этимъ состояніемъ. Съ Ольгой Всеволодовной опять сдлался истерическій припадокъ отъ этой грубой выходки, и опять она повторила, что нынче не дти, а изверги, изверги растутъ, что отъ него, отъ Владиміра, она не ожидала такой безсердечности, такой непорядочности, что еще вчера она называла несчастной madame Звздичъ, но что та въ сравненіи съ нею счастливица, такъ какъ ея сынъ не огорчилъ ее ни словомъ, уйдя въ монастырь.
Настроеніе хозяина не могло пріятно подйствовать и на Марка Абрамовича, который безъ того чувствовалъ себя не совсмъ хорошо въ присутствіи грубаго и неотесаннаго Терехова. Нисколько не стсняясь ‘близостью’ Щеголева съ Запольевымъ, Владиміръ Сергевичъ отзывался, въ свою очередь, о послднемъ такъ, что за него, даже при большой доз храбрости и безцеремонности, нельзя было вступиться. При такихъ условіяхъ, предобденное время и время обда, къ которому Ольга Всеволодовна, разумется, не вышла, протянулись мучительно долго, и за обденнымъ столомъ даже ясные и большіе голубые глаза Катишъ, смотрвшіе теперь нсколько томно, тщетно поднимались съ выраженіемъ какой-то мольбы, какъ глаза въ чемъ-то провинившагося ребенка, стараясь вызвать или уловить на лиц Владиміра Сергевича ласковую улыбку. Вс упорно молчали, и только дти шалили, какъ никогда, радуясь, что съ ними сегодня нтъ ни матери, ни гувернера. Евгенію Васильевну они ни въ грошъ не ставили, зная, что само по себ это пугало вовсе не опасно. Впрочемъ, въ отстутствіи хозяйки дома, и она не давала себ труда выказывать, что ея наставническое усердіе вполн соотвтствуетъ получаемому ею жалованью. Только въ семь часовъ, когда Маркъ Абрамовичъ Щеголевъ, цлымъ часомъ раньше чмъ слдовало, ухалъ на станцію къ позду желзной дороги, Владиміръ Сергевичъ, бросившись въ качалку въ своей комнат и разстегивая китель, громко передохнулъ.
— Уфъ! Вотъ денекъ-то выдался! Просто тошно стало!
Онъ закурилъ дорогую сигару и, прихлебывая изъ стакана, принесенное Илюшкой, красное вино, съ усмшкой проговорилъ:
— Сегодня я, кажется, даже вечерняго концерта соловьевъ съ Катишь не въ состояніи буду слушать! Хорошо еще хоть днемъ урвали часовъ свиданія…
Тереховъ не удержался и спросилъ отрывисто:
— Что ты влюбленъ въ нее?
— Да, играемъ въ любовь,— недаромъ же молоды,— отвтилъ Владиміръ Сергевичъ.— Пикантная она двочка. Глаза просто говорятъ. Одалиска въ ней таится въ зародыш.
— Женишься, когда кончишь курсъ?— спросилъ Тереховъ.
— Фью!— какъ-то неопредленно свистнулъ Новиковъ.
И, вздохнувъ, заговорилъ наставительнымъ тономъ:
— Для женитьбы, братъ, прежде всего нужны деньги, потомъ опять т же деньги, а затмъ еще деньги и деньги. Плодить нищихъ или прибгать къ какимъ-нибудь мрамъ противъ этого распложенія голодныхъ ртовъ и гнусно, и подло. У Катишь же, по части капиталовъ, одна прелесть, и больше ничего. Недаромъ же она и живетъ у насъ, какъ родственница, хотя трудно сказать, въ какомъ колн мы. родня. У меня же лично останется теперь ровно столько, чтобы жить, не нуждаясь, одному. Отказывать себ я ни въ чемъ не привыкъ и привыкать не стану. Глупо присуждать себя добровольно на вчную каторгу въ наказаніе только за то, что тебя кто-то, безъ спросу о твоемъ желаніи, произвелъ на свтъ божій. Я и не сдлаю никогда этой глупости. Будутъ средства жить, не нуждаясь,— буду жить, не станегь ихъ,— себя прикончить легко.
— Ты говоришь о себ, точно о бшеной собак,— хмуро вставилъ Тереховъ.
Новиковъ засмялся.
— Къ выраженію придираешься! Ну, если хочешь, можно избрать слогъ возвышенне: ‘умереть — уснуть такъ легко’, или…
Тереховъ совсмъ обозлился и оборвалъ его:
— Чортъ васъ знаетъ, сластожекъ, какъ вы живете! Ничего близкаго, ничего дорогого: ни людей, ни занятій, ни идей. Можете сть сладкій кусокъ — значитъ и жить можно, нтъ сладкаго куска — смертью бшеной собаки кончаете жизнь. Хоть бы какая-нибудь святыня была въ душ. Богъ, отечество, народъ, родная семья, плодотворный трудъ… Ну, да вотъ хоть бы эта двушка съ дтски-ясными голубыми глазами, хоть бы ея юная душа, можетъ-быть, уже жаждущая отвта другой родственной души…
— Что-жъ, я и отвчаю ей,— засмялся Новиковъ, прихлебывая вино.
— Развращаешь ты ее — вотъ что ты длаешь съ ней!— рзво произнесъ Ардальонъ Ардальоновичъ.
— Какія жестокія слова у васъ, у людей, пускающихъ мыльные пузыри и фейерверочныя шутихи всякихъ святынь… Тутъ flirt — и больше ничего… не объ ученыхъ же предметахъ разсуждать молодому человку съ молодой двушкой, когда тутъ стоитъ весна, поютъ соловьи… Для разврата,— какъ ты называешь всякія неизбжныя сближенія съ женщинами,— есть разныя Матильды и Альфонсины… Ты вотъ видлъ на петербургской станціи мою евреечку, что меня провожала, ну, вотъ съ той соловьевъ я не стану слушать… А тутъ поэзія платонической любви, flirt…
— Я въ Америк не бывалъ, не знаю, чмъ тамъ выражается этотъ flirt,— сухо и грубо началъ Тереховъ и, постепенно одушевляясь, продолжалъ все горяче и горяче:— А вашу братью, всхъ этихъ пошляковъ, начиная съ какихъ-нибудь излнившихся бородатыхъ гимназистовъ и кончая какими-нибудь гарнизонными бдняками, всхъ двуногихъ самцовъ, играющихъ съ глупенькими барышнями въ любовь, я еще въ провинціи видлъ и хорошо знаю. До поступленія въ вашу школу, эти глупенькія гимназисточки и институточки готовы обожать даже школьнаго старика-швейцара, а, по выход изъ нея, это — Семеновы… это т несчастныя психопатки, которыя стрляются сами и, какъ собакъ, убиваютъ вашу братью, попадая на скамью подсудимыхъ, это т невмняемыя созданія, которыя развратны психически, развращены воображеніемъ до мозга костей, еще задолго до того времени, когда он развратятся и физически…
Владиміръ Сергевичъ смотрлъ на него съ едва замтной иронической усмшкой, не прерывая его горячей рчи.
— И опять я повторю,— началъ онъ медленно, когда Тереховъ кончилъ:— какъ это ты жить будешь, постоянно взвинчивая себя такимъ образомъ?
— Среди васъ… съ вами? Да, такъ невозможно будетъ жить!— воскликнулъ почти съ ужасомъ Тереховъ и тутъ же прибавилъ:— Но есть же другіе люди, другія отношенія!
Онъ разомъ почувствовалъ, что у него уже нтъ ршительно ничего общаго съ этими людьми, съ этимъ человкомъ. Онъ почувствовалъ, что они не просто чужды другъ другу, но что этотъ человкъ противенъ, ненавистенъ ему. Если они встртятся на житейскомъ поприщ, онъ со злобой, съ ненавистью столкнетъ его съ дороги. Когда у него подрастутъ сестры, когда будутъ дочери, онъ прежде всего предостережетъ ихъ противъ этихъ людей, отстранитъ отъ этихъ пакостниковъ… И вдругъ въ его голов промелькнула мысль: что же ждетъ тхъ, которыя не только не столкнутъ съ своей дороги этого человка, а волей-неволей возьмутъ его въ свои руководители, разовьются подъ его вліяніемъ? Что ждетъ его младшихъ сестеръ, братьевъ, Катишь? О, если бы нашелся человкъ, который открылъ бы ей глаза на разверстую передъ нею пропасть и спасъ ее! Была минута, когда въ его голов мелькнула мысль: не остаться ли здсь еще на день, на два, не раскрыть ли глаза этой двушк, не разсказать ли ей все? Да, какъ же! такъ вотъ и повритъ она. Назоветъ клеветникомъ, доносчикомъ…
Онъ внезапно очнулся отъ довольно шумнаго движенія качалки. Это всталъ Владиміръ Сергевичъ и потянулся, выпячивая грудь и расправляя руки.
— А ночь-то, ночь-то какая!— проговорилъ онъ.— И темна, и прозрачна, и милліонами глазъ смотритъ… Воздухъ точно замеръ, листъ не шелохнется… Хорошо!..
Онъ взялся за фуражку.
— Ты уходишь?— спросилъ глухо Тереховъ.
— Слышишь: соловей!— отвтилъ Владиміръ Сергевичъ, улыбаясь своей иронической улыбкой.
У Терехова едва не сорвалось съ языка слово: ‘подлецъ’. Но онъ удержался и совсмъ сухо сказалъ:
— Прощай.. Больше не увидимся. Я съ первымъ поздомъ узжаю….
Онъ быстро повернулся и ушелъ въ отведенную ему комнату, даже не пожавъ руки хозяину…
А соловей такъ и заливался въ саду, въ невозмутимой тишин прозрачной теплой ночи.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
