БЕЗСИЛІЕ МЫСЛИ И СИЛА ЖИЗНИ.
БЕЗСИЛІЕ МЫСЛИ И СИЛА ЖИЗНИ.
I.
II.
III.
IV.
V.
Н. Шелгуновъ.
‘Дло’, No 5, 1870
Бессилие мысли и сила жизни, Шелгунов Николай Васильевич, Год: 1870
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Если бы читатель могъ вообразить себ дв идеальныя картины Россіи — положимъ, Россію 1 мая 1870 года и Россію 1 мая 1855 года, то въ ум его возникли бы два противоположныхъ, повидимому, исключающихъ одно другое представленія. Въ одной картин онъ увидлъ какъ бы мирное теченіе установившейся обыденной жизни, чуждой порыва и горячки, покой въ предлахъ благоразумія, сдержанность и даже импонирующее довольство собой, онъ увидлъ бы людей, какъ бы перехавшихъ на новую квартиру, уставившихъ мебель и наслаждающихся уже жизнію, сидя въ спокойныхъ креслахъ. Въ другой — безпокойнаго ликующаго человка, довольнаго собой за созрвшую въ немъ ршимость оставить старую, неудобную квартиру и перехать на новую, которую онъ, однако, только нарисовалъ въ своемъ воображеніи, но еще не нашелъ.
Идеальныя картины, о которыхъ я говорю, не уяснили бы, однако, читателю истиннаго смысла и значенія изображенныхъ параллелей. Чтобы понять ихъ внутренній смыслъ и опредлить точно, гд истинный покой, гд истинное движеніе, чтобы опредлить, гд больше жизни — въ кажущемся поко или въ кажущемся движеніи,— ему нужно бы отъ сумрачнаго впечатлнія, порождаемаго общимъ видомъ картинъ, уйти въ анализъ личныхъ процессовъ, объективную точку измнить на субъективную, смотрть на картины не извн, какъ смотритъ путешествующій англичанинъ на сикстинскую мадонну, а проникнутъ въ душу этой мадонны, самому стать въ картину и пожить жизнью нарисованныхъ людей. Другимъ путемъ правды не узнаешь.
Превратившись въ квартиранта, сидящаго, повидимому, мирно въ кресл въ новой квартир, наблюдатель понялъ бы конечно, лучше, что изображаютъ параллельныя картины — пассивное ли довольство или активную критику мысли.
Не знаю, случалось ли вамъ, читатель, встрчать довольныхъ и счастливыхъ людей. Прежде довольство или, врне, самодовольство было признакомъ человческой глупости, а теперь и глупцы начали думать, и глупцы собою недовольны. Люди, весь вкъ молчавшіе, стали говорить, и люди, никогда немыслившіе, вообразили себя мудрецами и ршителями русскихъ судебъ. Каждый задумался о себ. Для людей, непривычныхъ къ прогрессивному мышленію, работа эта. оказалась трудной и мучительной, и вопросъ о личномъ счастіи, о лучшемъ будущемъ, — задачей, практически неразршимой. Съ одной стороны, стремленіе къ идеальному, головному, очищенному критикой, съ другой — стихійная сила подавляющей метафизической традиціи. Ученіе на-вру въ каждомъ задумавшемся человк нашло себ врага въ его собственномъ порыв къ личному счастію, къ лучшему, боле свтлому и разумному устройству жизни, вызванному послднимъ умственнымъ движеніемъ Россіи. Въ каждомъ человк встали, такимъ образомъ, одинъ противъ-другого два человка.— старый и новый. Старый надломленъ критикой новаго, но самъ новый не нашелъ еще отвтовъ на вс свои вопросы, онъ не нашелъ въ себ ни знанія, ни энергіи для новаго уклада, для удовлетворенія живому стремленію къ счастію. И новый человкъ сталъ на распутьи, отыскивая формулу прогресса, отыскивая программу для новаго поведенія, которое должно привести его къ довольству.
Критическое отношеніе къ жизни у насъ не новое отношеніе. Въ наиболе выдающемся вид оно сказалось впервые при Блинскомъ и еще сильне выразилось при Добролюбов. Отношеніе это получило свою законную силу съ того времени, какъ русскій человкъ пришелъ къ сознанію другой жизни, чмъ какою удовлетворяли его прежде. Это быль моментъ перваго пробужденія мысли, это была пропаганда первыхъ шаговъ мышленія, это были толчки, которыми усиливались разбудить спящаго русскаго человка. Другой работы тогда не было, и другого характера общественная прогрессивная дятельность имть не могла. Разница въ періодахъ Блинскаго и Добролюбова вовсе не качественная, а количественная. Я не хочу сказать этимъ, что вопросы періода Блинскаго были бы вполн и вопросами періода Добролюбова. Блинскій почти не стоялъ на земл и думалъ отвлеченную думу, не покидая области эстетика. Въ немъ была сильна критическая мысль, но было сильно и смутное эстетическое чувство, мшавшее смотрть совершенно трезво на новыя разсудочныя требованія жизни, неподходившія, повидимому, подъ требованія стараго традиціоннаго чувства и имъ неоправдываемыя. Добролюбовъ пошелъ дальше, но онъ не могъ отршиться отъ традиціи Блинскаго и нсколькими пальцами все еще стоялъ въ эстетическомъ кругу, хотя живые вопросы были и главнымъ дломъ его жизни. Добролюбовъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы не видть правды и не понимать истинной пользы, чтобы не отличать первыхъ вопросовъ отъ вторыхъ, и чтобы не видть способовъ, которыми можно длать людей счастливыми даже противъ ихъ воли и традиціонной трусости. Но отрицательное отношеніе Добролюбова не имло всесокрушающаго и подавляющаго значенія: оно было частнымъ, спеціальнымъ и даже одностороннимъ. И въ порядк исторической послдовательности, въ порядк закона коллективнаго и личнаго мышленія, дятельность Добролюбова не могла выразиться иначе. Даже и его критика воспринималась лишь наиболе отважными умами и энергическими характерами. Возьми она дальше, она могла бы очутиться одиночной, безпослдственной.
Но критическое отношеніе къ дйствительности есть не больше какъ проврка сужденія. Это аршинъ, которымъ каждый человкъ провряетъ, что поведетъ его къ личному благу и что можетъ повести его къ неудовлетворенію, недовольству, несчастію. Критика есть только орудіе оцнки. Она, какъ математика, одно изъ средствъ знанія, но не само знаніе. Критика даетъ лишь основанія для выбора наиболе безошибочной очевидности, она даетъ только средство для сооруженія, ко сама не сооружаетъ ничего. Критика — вспомогательное орудіе постройки, но не строительный матеріалъ.
Уже и при Добролюбов русская прогрессивная мысль созрла въ критическомъ отношеніи къ дйствительности настолько, и настолько разчистила мсто для устройства новой, лучшей жизни, что у наиболе передовыхъ и энергическихъ людей возникъ вопросъ: что же строить? Жизнь не разговоры, а Дло, и это знаютъ очень хорошо т, кому холодно и голодно, чья мысль и чувство не удовлетворены. Одними красивыми и ласковыми словами не удовлетворишь ни желудка, просящаго пищи, ни сердца, просящаго чувства, ни головы, просящей мысли. Это состоянія физіологическія и они должны быть удовлетворены физіологически. Кто проникся критическимъ отношеніемъ и изгналъ изъ себя всякій старый мшающій хламъ, въ комъ сказалась энергія для положительной дятельности, т въ одно время съ критикой, отбрасывавшей всякую практическую непригодность къ сооруженію лучшей жизни, начали спрашивать: что же длать? Надо было дать отвты на этотъ вопросъ. Спрашивавшихъ былъ легіонъ, и никто изъ этого легіона не имлъ своего слова, не имлъ своей программы поведенія, всякій стоялъ въ недоумніи на распутьи новой жизни, мучась отыскиваніемъ формулы для личнаго счастія. Раздлавшись съ словомъ, каждый хотлъ дла… Критика, какъ орудіе, служила лишь началомъ для положительнаго построенія, и каждый задумавшійся надъ своею жизнію человкъ понималъ это очень хорошо.
Когда порывъ къ подобной активности намтился съ достаточной удовлетворительностью, русскому обществу въ вид отвта предстали два литературныхъ произведенія: романъ и критическая статья по поводу ‘Отцовъ и дтей’. Романъ какъ бы давалъ точную программу поведенія, — поведенія, повидимому, въ направленіи къ единоличному счастію, но въ сущности строго общественнаго. Статья — я говорю о ‘Нершенномъ вопрос’ Писарева — какъ бы вычеркивала изъ сужденія каждаго человка ошибочныя очевидности и отрицательнымъ путемъ наводила на положительныя размышленія. Эти два литературныхъ произведенія рзко выдаются по своему значенію изъ всего того, что писалось въ эпоху шестидесятыхъ годовъ. Ни одинъ романъ, ни одна статья того времени не имли такого вліянія на русское, недостаточно привыкшее къ самостоятельному мышленію, общество. Надобно жить въ провинціи и вращаться среди людей умренной энергіи и умренной умственной дятельности и настойчивости, чтобы оцнить прогрессивное достоинство этихъ двухъ произведеній. Все, что писалось въ то же время, писалось, можетъ быть, боле послдовательно, боле умно, боле серьезно, боле учено, и, можетъ быть, отъ этого оно и было слишкомъ недоступно для большинства и скользило безслдно по мысли, не знавшей самодятельности.
Статья ‘Нершенный вопросъ’ была названа Писаревымъ: ‘Реалисты’. Писаревъ не видлъ въ этомъ вопрос ничего нершеннаго. Онъ, съ твердымъ убжденіемъ въ безошибочность основной своей мысли, хотлъ выяснить въ ‘Реалистахъ’ формулу прогресса и начертать программу прогрессивнаго мышленія. Практика жизни однако показала, что ‘Реалисты’ дйствительно ‘Нершенный вопросъ’. Поправка, конечно, была сдлана тми, кто видлъ и въ самомъ себ, и въ окружающей жизни больше препятствій къ всеобщему осуществленію этой вновь намченной программы русскаго общественнаго и частнаго поведенія, чмъ сколько ихъ видлъ Писаревъ. Насколько Писаревъ придавалъ значенія своей стать, видно изъ посвященія ея лучшему его другу — матери. Также отнеслась къ ‘Нершенному вопросу’ и вся молодая Россія, невидвшая въ немъ ничего нершеннаго. Статьей Писарева зачитывались, съ нею носились, какъ съ новымъ и пророческимъ словомъ: въ ней искали отвтовъ на вс смутно шевелившіеся вопросы, смутно шевелившіяся мысли и чувства. Горяче всего отнеслись къ стать женщины, и это понятно. Въ чемъ же программа и формула прогресса, устанавливаемаго Писаревымъ?
Чтобы быть счастливымъ и устроить хорошо, разумно свою жизнь, нужно быть реалистомъ, говоритъ Писаревъ. Но что значитъ быть реалистомъ, какъ нужно себя вести, чтобы имъ сдлаться? Въ чемъ формула реализма — ‘любовь, знаніе и трудъ’, отвчаетъ Писаревъ. Но вдь и нереалисты любили, знали и трудились. Какъ же нужно поступать, чтобы быть дйствительнымъ и истиннымъ реалистомъ?
Для разршенія этого вопроса Писаревъ противопоставляетъ реализму эстетику. Эстетика гнздится въ смутномъ безсознательномъ чувств, реализмъ основанъ на сознаніи, на критик, на проврк ощущеній и своимъ критеріемъ иметъ безошибочный принципъ общей пользы. Мало того, чтобы трудиться,— и считать песчинки тоже трудъ,— по надо трудиться такъ, чтобы получался общественно-полезный результатъ. Иной трудъ не есть трудъ, а только трата силъ. Этой неразсчетливой тратой силъ погршала всегда Россія и представители самыхъ крайнихъ и разнообразныхъ мнній сходились всегда въ признаніи этого факта. Въ такомъ случа отъ чего является неразсчетливость? Только отъ того, что не разъяснился надлежащимъ образомъ отвтъ на вопросъ и когда приходится ршать этотъ вопросъ, вс бросаются въ разсыпную и побиваютъ другъ друга величіемъ своей ерунды. Публика себ не врагъ, ей только нужно растолковать, какъ дважды два четыре, въ чемъ заключаются важные интересы ея умственной жизни, чмъ отличается полезное и выгодное отъ вреднаго и невыгоднаго. Нтъ ни одного человка, нтъ ни одного писателя, который бы ршился сказать, что онъ работаетъ для нанесенія вреда обществу, никто не ршится сказать, что онъ своими трудомъ не приноситъ обществу никакой пользы, а между тмъ вс дйствуютъ на перекоръ одни другимъ, тонко эти ‘одни, другіе’ не однородные человческіе организмы, а животныя разныхъ порядковъ, разныхъ организацій, разныхъ условій существованія. Ясно, что въ этомъ противорчащемъ хор нужно установить единство, опредлить людей, приносящихъ пользу, отъ людей, приносящихъ вредъ, объяснить, что называется реализмомъ въ польз и что обусловливаетъ строгую экономію умственныхъ силъ. Что же такое польза? ‘Дти такъ радикально предпочитаютъ пріятное полезному, непосредственное наслажденіе отсроченному, отвчаетъ на свой вопросъ Писаревъ, что если посыпать сахаромъ ихъ молочную кашу и не размшать ее начальственною рукою, они непремнно сначала истребятъ элементъ пріятнаго, т. е. чистый сахаръ, а потомъ уже по необходимости и съ тяжелымъ вздохомъ примутся за голую пользу, т. е. за кашу, которая была бы однако гораздо вкусне въ соединеніи съ пріятностію. Взрослые называютъ этихъ юныхъ эпикурейцевъ глупыми ребятами и сами длаютъ глупости гораздо боле крупныя. ‘ Читатель видитъ, что Писаревъ устанавливаетъ для опредленіи русской пользы и русскаго вреда принципъ пользы Вентана. По этому принципу пользоваться ближайшимъ меньшимъ наслажденіемъ, лишаясь для него отдаленнаго, но большаго будущаго счастія, есть не только неразсчетливость, неблагоразуміе, какъ это говорится съ повседневной снисходительностію, но убыточность и безнравственность. Итакъ, польза и нравственность требуютъ, чтобы человкъ съумлъ отличить ближайшее, мене выгодное, отъ отдаленнаго, боле выгоднаго и поступать такъ, чтобы получить въ общемъ итог больше, а не меньше.
Эстетика съ своимъ смутнымъ непровреннымъ чувствомъ никогда не владла критеріемъ для выгоднаго поведенія и потому неудивительно, что почти вся масса свжихъ умственныхъ силъ, ненаходившихъ себ никакого приложенія къ жизни, тратилась у насъ въ Россіи или на печорипскіе подвиги, или на писаніе и чтеніе сочиненій и статей въ маколеевскомъ род. Много погибло людей, погибли даже цлыя поколнія, удовлетворявшіяся подобною дятельностію и глубоко убжденные въ томъ, что они длаютъ дло. Можетъ быть, къ этимъ людямъ съ исторической точки зрнія и слдуетъ относиться снисходительно, даже съ всепрощающей любовью: но если съ спокойной разсудочностію подвести итогъ ихъ дятельности и спросить, какую пользу принесли эти люди Россіи, то никакой осязательной пользы не обнаружится. Мы знаемъ, какой отвтъ можно дать на подобную постановку вопроса, но въ этомъ отвт мы не видимъ силы для человка, живущаго во времени. ‘Отвтъ этотъ хорошъ для успокоившагося кабинетнаго мыслителя, для человка, живущаго въ пространств и стоящаго вн интересовъ дня. Успокоивающій отвтъ не есть выходъ, онъ только оправданіе своего безсилія, облеченное въ философскую форму и выдаваемое за слово науки. Отыскивая историческое оправданіе неудачъ, вовсе нетрудно доказывать, что ученые, уходившіе въ геометрическія построенія, въ изслдованіе скелета рыбъ, въ сравненіе рукописей, писанныхъ за 1000 лтъ о предметахъ, неимющихъ никакого общественнаго значенія, вовсе не жалкіе и не презрнные люди, какъ ихъ могли бы намъ называть народные ораторы, побуждающіе общество къ реформамъ настоящаго зла, и общественные реформаторы, идущіе въ ссылку или на эшафотъ, — нтъ, съ точки зрнія историческаго всепрощенія, вс эти математики, микроскописты, археологи не эгоистическіе эксплуататоры знаній, не слуги властей предержащихъ и индиферентисты въ виду общественнаго зла, а, напротивъ, зодчіе, созидающіе самое прочное основаніе для того, чтобы разрушить центры общественнаго зла. Еще бы, лишить даже и археолога права копаться въ земл и отыскивать черепки разбитыхъ горшковъ!
Научное убжище, къ которому прибгали люди мене склонные къ активности и боле уходившіе въ пассивную, практически бездятельную мысль, для людей боле сангвиническаго и жизненнаго темперамента замнялось печоринскимъ исходомъ. Это была цлая историческая пора, цлый періодъ, эпоха для единоличнаго русскаго поведенія. Единоличная любовь служила единственнымъ дломъ и цлію жизни и развила русское донжуанство даже до виртуозности. Повидимому бы и хорошо: порханіе съ цвтка на цвтокъ, пніе соловья, прогулка въ розовыхъ садахъ, лупа, два, любовное наслажденіе, а между тмъ скука задала людей, сила просила еще и другого дла и монотонное однообразіе любовныхъ наслажденій доводило людей до тоски, сплина и, пожалуй, самоубійства. Поэтому цлью своей жизни поставить единоличное любовное счастіе значитъ, во-первыхъ, обнаружить свое скудоуміе, а во-вторыхъ, не понимать дйствительности и общественной пользы. Но кого же любить и какъ любить, если непозволительно человку, претендующему на порядочность и смыслъ, сосредоточить вс свои силы на единоличной любви? Любовью заниматься никто не запрещаетъ, но если для празднаго эстетика она служитъ исключительнымъ занятіемъ жизни, то для реалиста она лишь подспорье. Она для него сила только помогающая, только поддерживающая энергію. Реалистъ только потому любитъ единоличную любовь, что она помогаетъ успху его труда, если бы она мшала, если бы она отрывала его отъ земли и отъ дла, если бы она вела къ матеріально-убыточному итогу и заключала бы въ себ лишь одно праздное наслажденіе, онъ бы ее возненавидлъ и навсегда бы отъ нея отказался. Поэтому реалистъ не противъ союза съ женщиной, не противъ брака, но онъ хочетъ, чтобы его союзъ, его бракъ являлся однимъ изъ элементовъ, однимъ изъ условій успшности труда и только такой союзъ онъ признаетъ вполн нравственнымъ. Полезнымъ, благоразумнымъ и счастливымъ реалистъ считаетъ такой бракъ, который увеличиваетъ энергію работника, вреднымъ, безразсуднымъ, несчастнымъ — считаетъ такой бракъ, который уменьшаетъ или извращаетъ рабочую силу. Для прочной связи между мужчиною и женщиною необходимъ общій трудъ. Мужчина долженъ трудиться и женщина должна также трудиться. Если они трудятся въ одинаковомъ направленіи, если они оба способны понять цль своего труда, то они полюбятъ его и почувствуютъ другъ къ другу симпатію и уваженіе. Только потому и является разочарованіе, является чувство внутренней пустоты, что у людей нтъ настоящаго практическаго дла, и что они не изображаютъ собою практически полезныхъ, взаимно помогающихъ другъ другу работниковъ. Въ нормальномъ союз, какъ его слдуетъ понимать, вс силы ума и начитанности мужчины находятся въ постоянномъ распоряженіи женщины, и вс силы ума и начитанности женщины въ постоянномъ распоряженіи ея мужа. Только ежеминутный обмнъ полезныхъ услугъ превращаетъ трудъ въ наслажденіе и даетъ прочность супружеской ассоціаціи.
Но если единоличная любовь служитъ лишь подспорьемъ и вспомогательнымъ средствомъ, что же должно служить цлію жизни? Для реалиста этою цлію служитъ преслдованіе идеи общечеловческой солидарности и общечеловческой пользы. Это одинъ изъ основныхъ законовъ человческой природы, который только нужно умть понять, чтобы слдовать ему безошибочно, неспутывая перваго со вторымъ, существеннаго съ несущественнымъ. Законъ общечеловческой солидарности есть законъ любви, но боле всеобъемлющей, чмъ супружеское любовное особнячество. Отъ неумнья сортировать вопросы и управлять разсчетливо своимъ чувствомъ произошелъ тотъ расколъ, которымъ создался антагонизмъ эстетики и реализма. ‘Эстетики, говоритъ Писаревъ, восторгаются, умиляются гораздо чаще и шумне, чмъ реалисты, которые обнаруживаютъ упорную антипатію ко всякому порывистому энтузіазму. Для эстетиковъ идея общечеловческой солидарности не больше, какъ форменное платье. Реалисты, напротивъ, считаютъ общечеловческую солидарность не параднымъ мундиромъ, а домашнимъ, будничнымъ, повседневнымъ платьемъ. Поэтому реалистъ не станетъ приплетать къ каждому своему шагу высокихъ разсужденій о человколюбіи и глубокихъ вздоховъ о человческихъ страданіяхъ. Такое занятіе реалистъ считаетъ глупымъ и скучнымъ. Вообще онъ рдко уходитъ въ сферу высшихъ идей, а иметъ больше дла съ ея практическими выводами и частными приложеніями. Красивыя слова являются для реалиста только оправданіемъ собственной дрянности. Онъ не станетъ самыя простыя вещи называть вычурными именами и не назоветъ повиновеніемъ чувству долга и поддержаніемъ своего человческаго достоинства, что, забравшись къ эскимосамъ. станетъ у нихъ также, какъ и въ Петербург, каждый день мыться, и соблюдать чистоту и опрятность.’ Эстетикъ, какъ констатируетъ его Писаревъ, есть великодушный богачъ, способный въ минуту героическаго порыва бросить бдному человчеству даже трехрублевую бумажку, которая немного поздне, вмст съ остальными деньгами и съ симпатіями этого барина, непремнно бы полетла въ руки ноющей цыганки, а реалистъ — разсчетливый акціонеръ, пустившій въ оборотъ все свое состояніе и всми силами служащій длу компаніи для увеличенія собственнаго дивиденда. Но чтобы правильно организовать свое единоличное поведеніе въ направленіи индивидуальнаго и общественнаго счастія, нужно прежде всего думать. Только этимъ путемъ можно уяснить себ что важно и что не важно, только этимъ путемъ можно принести дйствительную пользу своимъ соотечественникамъ. Наша бда отъ недостатка знаній, отъ скудости нашего умственнаго капитала, слдовательно ясно, что нужно создать наивозможно большее число мыслящихъ людей. Эстетики привыкли думать, что этого удобне всего достигнуть народнымъ образованіемъ. Но такъ ли это? Въ этомъ ли истинный реализмъ? Чтобы дйствовать на общественное мнніе и сформировать мыслящихъ руководителей, прежде всего нужно открыть трудящемуся большинству дорогу къ широкому и плодотворному умственному развитію. Чтобы заставить вліятельное меньшинство понять законъ общественной солидарности и превратить его въ руководящую силу народнаго труда, нужно прежде всего увеличить умственный капиталъ этого самаго меньшинства. Судьбы народа ршаются не въ народныхъ школахъ, а въ университетахъ, поэтому будетъ жаль, если на трудъ распространенія грамотности употребятся такія силы, которыя могли бы дйствовать въ высшихъ сферахъ мысли и въ боле обширномъ кругу. У насъ еще слишкомъ мало умственныхъ силъ, чтобы мы могли оправдывать хоть чмъ нибудь свою расточительность. Филантропическія вспышки только раскидываютъ насъ по сторонамъ, и ради трогательнаго и похвальнаго, съ точки зрнія сердечной мягкости, мы отдалимся отъ главной цли и ослабимъ себя.
Формула прогресса, устанавливаемая Писаревымъ, иметъ критическій характеръ. Она больше указываетъ на то, чего не слдуетъ длать, чмъ на то, что и какъ нужно длать. Она не организаціонный проектъ, а проектъ отрицательный, сильный больше самоувренностію выраженной въ немъ покой правды, сильный больше глубокимъ убжденіемъ въ безусловную истинность предлагаемыхъ имъ основаній, чмъ подробно и точно установленной программой для практическаго построенія. Т, кто бы захотлъ сейчасъ же перехать на новую квартиру и устроиться въ ней по новому, въ формул Писарева не нашли бы указаній на каждый данный случай. Надо любить разумно, надо длать общеполезное дло, надо знать именно то, и именно столько, что и сколько нужно, чтобы любить разумно и общеполезно, но какъ же всего этого достигнуть? Люди, несильные мыслію и небогатые званіемъ, не находились этой формул главнаго отвта на свой главный вопросъ — что же длать? Имъ предлагали въ руки смлое и сильное оружіе, на героя Тургенева, Базарова, указывали, какъ на образчикъ дйствительности, трезваго пониманія условій новой жизни, въ которыхъ нуждается Россія, указывали на него, какъ на врно слагающуюся форму истиннаго реализма. Но разв Базаровъ законченный человкъ, разв онъ самъ не расправляетъ еще только крыльевъ, разв онъ не занимается только разговорами, выясняя программу будущаго поведенія и формируя себ сужденіе? Базаровъ послужилъ ‘Писареву точкой отправленія, и, вдохновивъ его на ‘Реалистовъ’, составилъ центръ, изъ котораго исходилъ ‘Нершенный вопросъ’ и теорія реализма. но какъ Базаровъ есть по больше, какъ отрицательная формирующаяся сила, такою же вышла и возведенная въ боле широкую придуманную и развитую теорію формула Писарева. Наводя на размышленія, заставляя думать, она предлагаетъ главнйше объективное разршеніе соціальнаго вопроса,— вопроса объ общечеловческомъ счастіи, чмъ даетъ отвтъ на субъективное неудовлетвореніе, ищущее выхода. Это субъективное неудовлетвореніе требуетъ, чтобы ему дали Аріаднину нить сегодня же и чтобы уже завтра быть у выхода изъ лабиринта. Въ объективности ‘Нершеннаго вопроса’ его сила и слабость. Сила — въ уясненіи общихъ, просвтляющихъ основаній, въ наведеніи на размышленіе, слабость въ отсутствіи точной программы, которую просили просыпающіеся люди. Объективнымъ пріемомъ нельзя разршать субъективныхъ вопросовъ. И вотъ почему мысль, выраженная въ форм романа, дйствуетъ практически благотворне.
Писаревъ говоритъ, что нужно любить разумно. Но что значитъ разумно? Наше умственное младенчество такъ велико и донын, что мы еще ршительно не въ состояніи общія основанія объективной формулы примнить съ твердой успокоивающей послдовательностію къ своей личной субъективности. Мы еще такъ молоды и неуврены въ дл мысли, что ищемъ оправданія личныхъ поступковъ не въ основахъ своего личнаго мышленія, а въ похвал и порицаніи другихъ. Отъ этого является неизбжная робость и шаткость поведенія и то колебаніе въ мысли, при которомъ человкъ длаетъ уступку тому, отъ чего онъ хочетъ отдлиться, и отстраняется отъ того, куда его влечетъ внутренняя неудовлетворенная потребность, и самъ человкъ роетъ могилу себ и зарываетъ въ ней свое личное счастіе. Людямъ, жизнь которыхъ сложилась въ такое противорчіе, объективная формула Писарева или вовсе не могла послужить Аріадниной нитью, или же могла указать на спасительный исходъ уже тогда, когда на спасительность его надяться было нечего, и жизнь окончательно убила силы и подкосила энергію. Но и для людей, развивавшихся при иныхъ условіяхъ и отличавшихся смлостію безповоротнаго порыва, отвлеченная объективность приносила мало практической пользы. Неспособнымъ къ самобытному мышленію, по отважнымъ и энергическимъ людямъ объективная, расплывающаяся формула представляетъ гораздо меньше ручательствъ на успшный практическій исходъ, чмъ для людей, уходившихъ въ рефлексію отъ робости характера, уступающей традиціонному вліянію. Конечно, отважные люди, способные собственными лбами испробовать крпость стоящей предъ ними стны, въ дл общественныхъ экспериментовъ изображаютъ собою истинную прогрессивную силу, ибо на ихъ погибшихъ трупахъ восходитъ новая жизнь, которая не повторитъ ихъ ошибокъ. Но именно потому-то рядомъ съ объективной формулой подобнымъ людямъ должны быть предлагаемы практическія подробности, которыя помогли бы имъ произвести общественные эксперименты и выработать практическія условія новаго склада жизни. Этому-то именно условію и не могъ удовлетворить ‘Нершенный вопросъ’, ибо, уходя въ сферу общаго, объективнаго мышленія, онъ не предлагалъ никакого точнаго критерія для проврки единоличнаго поведенія въ каждомъ данномъ случа. Не съ упрекомъ высказываю я эту мысль, какъ могли бы понять ее нкоторые, а только хочу объяснить несогласимость широкой, объективной формы теоретическихъ обобщеній съ требованіемъ людей, невладющихъ способностью путемъ самостоятельнаго мышленія выработать себ точную программу поведенія. Для такихъ людей, большею частію горячихъ, порывистыхъ, энергическихъ, драгоцнныхъ потому, что ихъ мало во всякомъ обществ, а въ русскомъ по преимуществу, силами которыхъ поэтому нужно дорожить, требуется руководительство боле спеціальное, боле точное. Самъ Писаревъ говоритъ, что реалистъ не долженъ уходить въ сферу отдльныхъ, широкихъ соображеній, что его практика, боле непосредственная, что онъ меньше говоритъ, а больше длаетъ, что въ этомъ именно заключается коренное различіе его отъ эстетика. Слдовательно, очевидно, что и руководящее литературное произведеніе рядомъ съ теоретическими обобщеніями, рисующими отдаленные общественные идеалы, должны давать проврочныя указанія, которыми каждый, стремящійся къ отдаленному идеалу человкъ, могъ бы опредлить, насколько онъ послдователенъ въ данный моментъ. Въ этомъ смысл ‘Нершенный вопросъ’ является лишь будильникомъ мысли, и для законченной полноты его прогрессивнаго вліянія требуется рядомъ другая форма изложенія, которая, какъ, напримръ, въ роман, даетъ ближайшее повседневное указаніе.
При томъ умственномъ уровн, въ которомъ находилось и находится русское общество, самыя, повидимому, ничтожныя мелочи, имли необычайно важное практическое значеніе. Мыслящему человку легко сказать: любите разумно. Но что это значитъ? Будетъ ли разумно поцловать женщину, которую любишь, если она еще не жена? Разумно ли произвести одну безешку, или дв, или три? Эти вопросы могутъ показаться смшными, но они вовсе не смшны для того, кто вращался среди недоумвающихъ людей, угорвшихъ въ порыв страстнаго стремленія къ чему-то невыясненному хорошему и желавшихъ съ стаднымъ свойствомъ, чтобы впереди ихъ шелъ наставникъ наблюдатель. Эти люди хотли бы, чтобы имъ нарисована была полная картина практическаго поведенія, чтобы имъ даны были вс вншніе признаки реализма, чтобы имъ разсказали, въ которомъ часу слдуетъ вставать, что пить затмъ — зелтерскую воду или молоко, чай или кофе, что потомъ длать и какъ длать, слдуетъ ли цловаться или не цловаться, позволяется ли выходить на улицу въ перчаткахъ или же реалистъ долженъ имть руки красныя, какъ гусиныя лапы, слдуетъ ли отрицать вс формы общежитія до того, чтобы не допускать въ своемъ вншнемъ обращеніи никакой благопристойности и мягкости? Нужно прислушиваться, и особенно въ провинціи, къ тому, о чемъ еще и нынче разсуждаетъ формирующаяся молодежь, чтобы понять, какъ общія теоретическія указанія и выводы сбиваютъ людей съ толку въ ихъ повседневномъ поведеніи. Иныя силы тратятся на запальчивые споры о томъ, пристойно ли реалисту благодарить своего знакомаго за услугу, позволяется ли при просьб сказать ‘пожалуйста’, или она должна быть выражена въ суровой форм въ вид требованія, недопускающаго отказа?
Общая формула Писарева говоритъ, что нужно трудиться общественно-полезно. Опять новое затрудненіе. Какимъ общеполезнымъ трудомъ нужно заняться! Шить платье, сапоги, завести швейную машину что-ли? Порывающаяся молодость сама собой затруднилась бы даже на выбор самаго простого дла, если бы ему не послдовало указанія. Указаніе послдовало на соціально-экономическую важность швейной машины, и вотъ въ ней увидли вс единственное орудіе, примиряющее единоличную пользу съ пользой общественной. Но опять вопросъ: какимъ образомъ въ супружеств, мужу и жен устроить общій трудъ, если мужъ литератора.— чмъ должна быть его жена, и какимъ образомъ начитанность и знанія одного могутъ быть полезны другому, если мужъ литераторъ, а жена стенографъ. А вопросъ о самостоятельности женщинъ,— о сохраненіи связи съ семьею отцовъ? Базаровъ съ отцомъ и матерью аукаются, не понимая другъ друга, а съ Николаемъ Петровичемъ онъ могъ бы сойтись. Но вдь Николай Петровичъ ему не отецъ. Онъ изображаетъ изъ себя обобщенное поколніе ‘отцовъ’, какъ Базаровъ обобщенное поколніе ‘дтей.’ А какъ поступать въ семь своихъ собственныхъ отцовъ?
Милліоны вопросовъ, мелочныхъ до смшного и наивныхъ по своей дтской неразумности, всегда возбуждались и всегда будутъ возбуждаться въ моментъ того перелома мысли, въ какой вступило современное русское общество. Всякій данный случай требуетъ своего спеціальнаго отвта и своего спеціальнаго ршенія, и каждый человкъ, сформировавшій себ программы точнаго поведенія, будетъ искать въ чужомъ совт указанія для безошибочнаго выбора одной изъ нсколькихъ лежащихъ предъ нимъ очевидностей.
Когда были произнесены слова: реализмъ, реалисты, люди, искавшіе формулы прогресса, очень обрадовались, какъ нкогда они обрадовались слову: нигилистъ. Это очень понятно, и обзывать людей мальчишками и свистунами было вовсе неостроумно. Обзыватели обнаружили этимъ лишь то, что они неспособны понимать смыслъ историческихъ явленій и умственный ростъ вновь народившагося поколнія, которому съ самаго начала выпала боле счастливая доля для прогрессивнаго мышленія. Такъ называемое молодое поколніе принялось думать впервые въ моментъ разршенія крестьянскаго вопроса. Понятно, что ему нужно было думать о многомъ и заглядывать далеко. Міровоззрніе формировалось тмъ боле полное и прогрессивно-удовлетворительное, чмъ была шире сфера мышленія. Но чтобы думать врно и послдовательно, требовалось найти врную точку отправленія. И вотъ этими-то точками отправленія послужили слова: нигилизмъ и реализмъ. Въ моментъ отрицательнаго отношенія къ былому, въ благодтельность котораго не врили даже сдовласые старцы, выручающей формулой мышленія въ прогрессивномъ направленіи служило слово: нигилизмъ. Когда же нигилизмъ, какъ исключительно мечущаяся отрицательная сила, для людей съ положительно-практическими наклонностями, началъ утрачивать свой кредитъ, явился запросъ на иной свточъ, на иной свтильникъ, на иного руководителя, который бы привелъ къ результату положительнаго благополучія. Въ это время и было высказано слово реализмъ, на которое съ жаромъ накинулись вс т, кого оно мапило спасительнымъ выходомъ. Нигилисты изчезли, и взамнъ содраннаго ярлыка люди наклеили на себя новую бумажку съ надписью: реалистъ. Но и этотъ ярлычекъ не удержался.
И Писаревъ и многіе другіе высказывали нсколько разъ сожалніе о томъ, что подражатели доводятъ до абсурда, до безсмысленнаго обезьянства и каррикатуры идею своихъ наставниковъ. Какъ констатированіе факта — мысль эта совершенно правильная, но высказывать ее съ негодованіемъ или длать изъ нея уголовное обвиненіе совершенно безполезно. Высказывать эту мысль, значитъ повторять въ тысячный разъ старую истину о томъ, что на свт больше глупцовъ, чмъ умныхъ людей. Кто же этого по знаетъ и къ чему ведетъ такое напоминаніе. Не длая глупыхъ умне, оно только вредитъ общему успху, ибо утверждаетъ въ отсталыхъ намреніяхъ тхъ, кто и безъ того мшаетъ длу. Разв это не вопросъ о незрлости общества, разв это не повтореніе, только въ иной форм, старой мысли о томъ, что прежде, чмъ давать крестьянамъ свободу и самоуправленіе, надобно дать имъ образованіе и подготовить ихъ къ разсудительному пользованію приподносимымъ имъ подаркомъ. Едва ли кто нибудь изъ прогрессивныхъ писателей захочетъ сознаться, что онъ высказываетъ эту же самую мысль.
Карикатурное поведеніе подражателей заключается не столько въ ихъ мыслительной слабости, сколько въ неясности самой формулы, допускающей произвольность толкованія и угловатость поведенія. Что люди, усиливающіеся искать выходъ, были вовсе не такъ глупы, видно изъ того, какъ радостно перемнили они ярлыкъ нигилиста на ярлыкъ реалиста. Несмотря на свою кажущуюся ясность, ‘нигилизмъ’, какъ формула русскаго прогресса, тоже завелъ въ трущобы умственнаго безобразія и много дальше тхъ предловъ знанія, за который переступать безнаказанно нельзя. Этими-то крайностями ‘нигилизмъ’ повредилъ самъ себ, далъ оружіе противъ себя, далъ перевсъ тмъ, кому онъ казался опасенъ и утратилъ общественный кредитъ. Но если такая ясная формула, какъ отрицаніе, могла привести легко къ ошибкамъ, то еще легче было придти въ неисходное недоумніе съ формулой_реализма, заключавшей въ себ и чистое отрицаніе и непосредственно слдующее за нимъ_ положительное построеніе. Уже сама по себ эта формула была шире, но она осложнялась еще входящей въ нее цлой областью новаго незаконченнаго знанія — соціологіи. Я не знаю, есть ли справедливое основаніе требовать отъ людей обыкновеннаго ума, чтобы они справились съ такою грандіозностію, когда она оказалась не подъ силу даже Конту?
Въ этой трудной неразршимости практически неразршимаго заключается, съ одной стороны, утрата кредита реализма, съ другой — современный разбродъ умственныхъ и нравственныхъ силъ русскаго общества. Формула была коротка и, повидимому, ясна. Но она была только коротка и въ своей неясности и расплывающейся шири несла лишь свою собственную гибель. Понятно, почему сами былые реалисты стали надъ собою смяться и слову ‘мыслящій реалистъ’ придали, наконецъ, насмшливый смыслъ и сдлали его ярлычкомъ обезьянствующихъ подражателей одной голой формы. Такимъ образомъ и ‘реализмъ’, какъ общественная формула прогресса, изчезъ безповоротно и русское общество осталось, наконецъ, безъ всякой формулы, за которую бы оно могло держаться, какъ за Аріаднину нить. Вотъ гд причина разброда мысли, приведшая къ печальному вавилонскому столпотворенію, существующему въ современной русской литератур.
Т, кто переживалъ умственное броженіе моментовъ нигилизма и реализма, не могли не придти къ безврію въ собственныя силы и не утратить кредита къ тмъ формуламъ, которыя манили спасительнымъ исходомъ. Утративъ вру въ себя и вру въ формулу, ихъ неудовлетворившую, они враждебно отнеслись уже ко всему тому, что заключало въ себ хотя малйшій намекъ на порывистое стремленіе впередъ. Жалкіе литературные органы, давшіе у себя пріютъ всякому умственному слабосилію и кисельной дрянности характера, называютъ даже иронически людей боле сильныхъ, чмъ они, ‘прогрессирующимъ муравейникомъ’. Конечно, они не понимаютъ того, что съ ихъ точки зрнія такъ думать непослдовательно и вовсе не патріотически, ибо значитъ указывать на умственное слабосиліе Россіи, сжимать число мыслящихъ русскихъ людей до размра ничтожнаго муравейника, а себя причислять къ непрогрессирующему большинству.
Мы думаемъ иначе, мы думаемъ, что ‘прогрессирующій муравейникъ’ Россіи гораздо больше, чмъ какимъ его изображаютъ наемные литературные батраки, работающіе въ органахъ русской отсталости. Для насъ численный перевсъ литературной дятельности, какъ бы усиливающейся завладть общественнымъ мнніемъ и заваливающій своими періодическими изданіями читающую публику, не служитъ нисколько мриломъ ума тхъ, ето не пишетъ, и хотя читаетъ печатное слово, по думаетъ по своему. Если бы такіе органы, какъ ‘Заря’ и ‘Московскія Вдомости’, ‘Всемірный Трудъ’, ‘Голосъ’, ‘Нива’ и органы благоприличныхъ русскихъ эклектиковъ могли бы служить вывской русскаго интеллекта, то, конечно, каждый порядочный человкъ устыдился бы того, что онъ русскій, потому что невозможно быть мало-мальски мыслящимъ человкомъ, причисляя себя въ то же время къ людямъ XII столтія.
Есть особенныя причины, по которымъ русскій умъ долженъ проявлять, повидимому, меньшую силу, какой онъ владетъ, обнаруживаться слабе того, чмъ онъ есть въ самомъ себ. Поэтому ни ‘Заря’, ни органы московской отсталости, вдавшіеся въ отрицаніе прогресса, не служатъ для насъ мркою русскаго ума и не даютъ опредленія характера момента современной русской мысли. У насъ есть два критерія — взглядъ въ Россію иностранцевъ и наши прогрессивные русскіе органы. Иностранцы смотрятъ на Россію, какъ на страну европейскую, какъ на страну, вступившую твердо на путь цивилизаціи, какъ на страну, начавшую думать по своему. Не на основаніи чтенія ‘Зари’ пришли они къ такому выводу, а на основаніи врнаго пониманія той неизбжной послдовательности умственнаго развитія, которое овладваетъ всякимъ человческимъ мозгомъ, начавшимъ хоть разъ думать въ прогрессивномъ направленіи. Въ мнніи иностранцевъ Россія изображаетъ не ‘прогрессирующій муравейникъ’, не кучку обезьянъ, наклеившихъ на себя ярлыки нигилизма и реализма, а цлую прогрессивную страну, въ которой, напротивъ, смшную кучку изображаютъ изъ себя люди, производящіе безумное усиліе выставить всю Россію въ плачевномъ вид готентотствующаго населенія.
Немногіе органы, служащіе выраженіемъ прогрессивной русской мысли, служатъ намъ пособіемъ для опредленія характера того умственнаго состоянія, въ которое вступило современное русское общество, потерявшее прежнія свои, повидимому, спасительныя формулы прогресса. Если бы потребовалось опредлить однимъ короткимъ выраженіемъ теперешнее умственное состояніе прогрессирующей Россіи, то мы бы сказали, что она вырабатываетъ себ новую формулу прогресса, боле точную и очищенную отъ всего того, что въ прежнихъ формулахъ вело къ соціально-невыгодному поведенію.
Въ этой работ отсталые органы ршительно не участвуютъ. Въ каждой строчк этихъ органовъ вы читаете отсутствіе искренности и какую-то преднамренную ложь, возводимую въ правду, за боле или мене щедрый гопорарій. Возьмите любую отсталую газету и, даже при отсутствіи достаточнаго навыка представлять себ за каждымъ печатнымъ словомъ его автора, вы легко усмотрите полнйшее безразличіе литературнаго батрачества, чуждаго даже основной экономической теоремы, требующей для успшности труда его пріятности. Такъ вы и видите, что людямъ нтъ ровно никакого дла ни до принца Бонапарта, ни до сенатусъ-консульта Наполеона III, ни до общечеловческаго смысла настоящаго умственнаго движенія Англіи, ни до славянскаго и венгерскаго вопросовъ — ни до чего, ни до чего и ни до чего, о чемъ они тамъ толкуютъ, повидимому, такъ возвышенно и горячо. Если бы ни одинъ изъ этихъ органовъ вовсе не существовалъ на свт, то умственная жизнь Россіи не утратила бы отъ этого ровно ничего, ибо работники, подвизающіеся въ этихъ органахъ, не работники въ области мысли а не больше, какъ стенографирующія и переводныя машины. Они только признаки тхъ слабыхъ сторонъ русскаго ума, которые воздерживаютъ русское общество отъ самолюбиваго представленія русскаго общественнаго интеллекта въ несоотвтственныхъ ему грандіозныхъ размрахъ.
Прогрессивные русскіе органы служатъ единственнымъ указателемъ того, какую думу думаетъ теперь самоопредляющаяся интеллектуальная Россія. Мы не найдемъ, можетъ быть, въ ихъ усиліяхъ достаточной успшности труда и замтнаго приближенія къ заданной цли, мы не найдемъ достаточнаго единства въ этихъ усиліяхъ, мы даже видимъ неясность и смутность въ ихъ умственномъ порыв, ведущія лишь къ кажущемуся противорчію и антагонизму, обнаруживающемуся въ недостойной полемик, но мы не придаемъ всему этому особенной важности и думаемъ, что происходитъ это лишь отъ того, что не выяснилась вполн сознательнымъ представленіемъ та задача, которую мы хотимъ разршить какъ будто безсознательно.
На что направлены теперь усилія прогрессивныхъ органовъ, въ какомъ направленіи работаютъ вкладчики русской мысли? Одни по прежнему стоятъ на общихъ теоретическихъ вопросахъ, повидимому, уже никого неинтересующихъ, другіе употребляютъ вс усилія для того, чтобы возвести въ самоопредленіе настоящій умственный моментъ Россіи, третьи по старому полагаютъ будущую силу въ сатир и ироніи, четвертые съ великимъ напряженіемъ отыскиваютъ и придумываютъ общественные вопросы и ихъ широкимъ обобщеніемъ надются пробудить русскую мысль и вызвать активный рефлексъ. Вс эти усилія прежде всего поражаютъ своею болзненною напряженностію, трудностію измышленія, трудностію процесса рожденія мысли. Всмъ трудно, по каждый усиливается найти такую нитку, къ которой бы протянулись руки со всхъ сторонъ и на этой нитк потащить за собою Россію. Но никто этой нитки еще не нашелъ, да и не найти ее скоро. Хотя, можетъ быть, не очень пріятно мучиться сознаніемъ безплодности своихъ усилій, хотя для личнаго самолюбія и не очень пріятно придти къ убжденію въ невозможности изобразить изъ себя ‘властителя думъ времени’, но устранивъ мелочное чувство и опредливъ себ ‘мсто въ природ’, можно съ неменьшею гордостію и сознаніемъ полезности своего труда длать свое, повидимому, маленькое дло, въ сущности однако не малое, ибо каждый послдующій моментъ въ развитіи народной мысли невозможенъ безъ предыдущаго. Положимъ, что эпоха шестидесятыхъ годовъ была велика, шумна и восторженна, а ныншняя отличается великой тихостію, кажущейся безжизненностію и безсодержательностію. Но тогда была цла нитка, за которую держались, теперь же нитка эта порвана. Какъ будто отыскивать нитку такой ничтожный трудъ и нужно для этого меньше ума, чмъ тащиться по готовой нитк? Какъ будто намъ возможно въ будущемъ идти опять по нитк, если мы не станемъ отыскивать ее теперь? Кому же такой трудъ исканія обиденъ и чмъ? Почему первый шагъ мене почетенъ, чмъ второй, когда и для того и для другого нужно одинаковое количество силы? Но не отъ того ли намъ обидно, что мы ищемъ не такъ?
Во всхъ формулахъ прогресса, какія у насъ устанавливались, и въ томъ числ въ писаревской, вопросъ личнаго счастія всегда поглощался и подчинялся вопросу общественной солидарности. Напримръ, что такое бракъ? Писаревъ говоритъ, что это самое счастливое сочетаніе нравственныхъ силъ, связанныхъ нравственнымъ единствомъ, трудящихся на общественную пользу въ наивозможно выгодномъ направленіи и въ направленіи наивозможно большей успшности.
И эта ясно поставленная формула и вообще весь хоръ литературы и журналистики шестидесятыхъ годовъ имли почти исключительно широкую общественную тенденцію, всякій писатель училъ думать въ направленіи общественной солидарности. Тургеневское отношеніе къ личному неудовлетворенію констатировало лишь факты былой неудовлетворимости и былой неисходности личнаго положенія. Тургеневскіе вопросы не могли быть вопросами дня, когда, разршался крестьянскій вопросъ, когда зрла и подготовлялась судебная реформа, когда земство выработывало себ земское значеніе. Все это было широкой сферой всепоглощающихъ вопросовъ, ставившихъ Россію на новый путь, это было торжественнымъ шествіемъ всей страны во всей совокупности ея населенія, въ которомъ переносился на новое мсто и каждый грудной ребенокъ и каждый зрячій и незрячій, вс понимающіе и непонимающіе — однимъ словомъ, поголовно безъ исключенія вся Россія. Тутъ было генеральное передвиженіе всей массы, при которомъ лицо утрачивало свое значеніе и должно было приноситься въ жертву общему длу. Какое дло арміи, идущей впередъ, что не только одному, а пожалуй и многимъ мшаютъ ранцы и этимъ многимъ хотлось бы идти не съ тми товарищами и не въ тхъ рядахъ. Иди, когда вс идутъ. Это было, такъ сказать, коллективное разршеніе общаго вопроса въ его общихъ чертахъ. Какъ въ эпоху сороковыхъ годовъ разршались общіе вопросы теоретически, такъ въ эпоху шестидесятыхъ годовъ т же вопросы разршались обще-практически.
Мы понимаемъ вполн, что такъ и должно было быть, что литература., наводившая общество на размышленіе въ направленіи общественной солидарности, должна была дйствовать такимъ, а не инымъ образомъ. Всякое отвлеченіе мысли отъ этого направленія только бы ослабляло ее и помшало бы успху дла, но когда общее практическое разршеніе назрвшаго вопроса пополнилось, когда общая мысль нашла себ удовлетвореніе въ вообще разршившейся практик, должна, была наступить пора и той личной жизни, тхъ личныхъ вопросовъ, которые до сихъ поръ были подавлены боле важной, боле общечеловческой, широкой и ране назрвшей мыслію. Когда Мормоны совершали свое путешествіе въ пустыню Соленаго Озера, ихъ вопросъ былъ въ томъ, чтобы придти туда, а не въ томъ, чтобы назначить каждому мсто въ толп во время пути. Свое мсто въ природ человкъ опредляетъ уже тогда, когда опредлилось въ природ мсто всему человчеству. Поэтому совершенно понятна и тенденціозность литературы шестидесятыхъ годовъ и ея неудовлетворительность для нашего времени, у котораго иная задача и которое проситъ отвтовъ въ иные вопросы.
Обратите вниманіе на то, что именно привлекаетъ нынче вниманіе читающей публики. Боле теоретическое изложеніе общихъ вопросовъ уже никого не удовлетворяетъ, если въ этой теоріи не усматривается никакихъ намековъ на личные вопросы, занимающіе читателя. Вс требуютъ фактической содержательности и не общихъ соображеній на основаніи даннаго факта, какъ бы подгоняемаго подъ предвзятую идею, а напротивъ, хотятъ массы фактовъ для проврки правильности уже совершившагося и для подведеніи новаго итога, изъ котораго должна возникнуть новая дятельность. Окончивъ передвиженіе вообще, каждый усиливается опредлить себ мсто, свить гнздо и начать трудиться, но такъ, чтобы общее прогрессирующее направленіе не парализировало личную дятельность и достиженіе личныхъ цлей. Возможно ли общественное благо вн блага личнаго, и могутъ ли быть люди счастливы въ цлой своей совокупности, если мы представимъ отдльныхъ членовъ общества неудовлетворенными, несчастными лично. Слдовательно ясно, что практика въ направленіи общественнаго блага только тогда приводитъ къ благу дйствительному, когда она обусловливаетъ просторъ для личнаго, всесторонняго развитія и даетъ возможность каждому отдльному лицу устроить безбоязненно свой счастливый особнякъ, гармонирующій съ началами общаго прогрессивнаго движенія.
Новая русская практика вполн подтверждаетъ правильность этой мысли и ясно намчаетъ различіе теперешняго, второго момента, отъ перваго, эпохи шестидесятыхъ годовъ. Это дв стороны одной и той же медали. Въ шестидесятыхъ годахъ общее заслоняло частное, теперь частное предъявило свои требованія на жизнь и думаетъ весьма основательно, что общее безъ частнаго немыслимо.
Такъ называемый женскій вопросъ представляетъ наиболе наглядное доказательство врности этого заключенія и констатируетъ фактъ тхъ единоличныхъ энергическихъ усилій, которыми человкъ, передвинувшійся вообще, стремится создать себ довольное положеніе на новомъ мст. Нельзя не проникнуться глубокимъ уваженіемъ къ русской женщин, въ лиц выставленныхъ ею піонеровъ. Въ этомъ отношеніи между русскимъ мужчиной и русской женщиной замчается большое различіе и конечно не въ пользу мужчинъ. Вопросу личнаго счастія, который такъ преслдуетъ теперешняя женщина, прогрессирующій мужчина не даетъ значенія. Мыслящіе передовики изъ подростающаго поколнія говорятъ, что пусть всякій устраивается лично, какъ онъ знаетъ и какъ ему лучше. Конечно такой взглядъ на личную свободу заслуживаетъ похвалы. Но если бы мы спросили, что значитъ устроиться и какъ устроиться и какъ побдить препятствіе къ устройству, то конечно на эти вопросы намъ не дали бы прямыхъ удовлетворительныхъ отвтовъ. Это не больше какъ общая расплывающаяся формула, нисколько неотстраняющая существенныхъ практическихъ помхъ и больше заслуживающая вниманія какъ теоретическая мысль, которая принесетъ свои практическіе плоды лишь въ будущемъ. Хорошо сказать: устраивайся, какъ знаешь, но только едва ли русскій женскій вопросъ разршится отъ того, что мы съ вами вдвоемъ взглянемъ на него милостиво теоретически. Есть такіе факты. Въ Москв, какъ извстно читателю, открылись женскіе курсы. Какими практическими неудобствами ихъ ни обставили, но на нихъ потянулись женщины со всхъ концовъ Москвы. Мало, изъ провинціальныхъ трущобъ, какъ Пенза, явились двушки, неудовлетворенныя перспективой жизни, представляемой женскими гимназіями и институтами, чтобы знать больше и открыть себ боле широкій путь жизни. ‘Для чего же вы посщаете московскіе курсы?’, былъ сдланъ вопросъ одной подобной двушк.— ‘Чтобы поступить въ университетъ, отвтила, она’.— ‘А гд онъ?’ — ‘Ну такъ въ медицинскую академію.’ — ‘А гд же академія?…’ Оказывается, что нтъ ни университета, ни академіи, и не видя предъ собою разчищеннаго пути, человкъ все-таки идетъ впередъ. Ужь по-истин приходится устраиваться какъ знаешь. Но только это ли понимаетъ мужчина, дающій женщин свое милостивое позволеніе на свободный выборъ мста въ природ.
Въ настоящее время нтъ ни одной русской газеты, въ которой не нашлось бы любопытнйшихъ фактовъ, касающихся вопроса, называемаго женскимъ. Теоретически, даже самые отсталые люди согласны съ тмъ, что женщин нужно дать возможность самообразованія, дать возможность для самостоятельнаго существованія, вообще дать свободу выбора путей жизни. Казалось бы при такой зрлости общественнаго сознанія остается лишь написать тому же обществу — ‘быть по сему’, и все бы пошло къ общему взаимному удовольствію, а между тмъ это ‘быть по сему’ русское общество упорно не высказываетъ и вмсто открытаго, гласнаго поощренія, дйствуетъ съ какою-то таинственностію, изподтишка выпуская веревочку, на которой оно держитъ женщину незамтно и потихоньку, точно ему стыдно дйствовать открыто и гласно.
Не позавидуемъ мы и подростающимъ мужчинамъ, у которыхъ тоже есть свой вопросъ и, конечно, не меньшей важности, чмъ женскій. Освобожденіе крестьянъ и послдующіе широкіе общественные вопросы до сихъ поръ еще держатъ русскую мысль въ области генеральнаго и какъ бы заставляютъ ее игнорировать вс остальныя частности. Это конечно происходитъ отъ того, что мы не разложили вопроса русскаго прогресса вообще на его составные элементы. Вставъ на почву того, что называется народностію, мы спутали представленіе о народности съ простонародностію, мы вообразили, что своеобразность русскаго слова и русскаго прогресса, въ томъ, чтобы барина превратить въ мужика, тогда какъ задача прогресса, — задача, стоящая вн всякой національности — въ томъ, чтобы поднять мужика до барина. Отъ этого, обративъ все свое вниманіе на однихъ, мы забыли, что есть еще и другіе и что для успшности общаго развитія нельзя, подавляя однихъ, создать благоденствіе другихъ. Мы обратили все свое вниманіе, да держимъ его и до сихъ поръ, на людяхъ исключительно мускульнаго труда, точно интеллектуальный элементъ, этотъ главный элементъ прогресса есть ничтожный нуль, который слдуетъ унижать и позорить какъ зловредную силу. И если бы подобное воззрніе выражалось втихомолку, гд нибудь въ Туруханск, оно конечно не представляло бы никакой опасности. Но нтъ, мы вамъ перечислимъ по пальцамъ литературные органы, которые, воображая себя орудіями русскаго прогресса, въ то же время глушатъ всякую прогрессивную мысль, точно она послднее дло въ жизни, и не мыслящій человкъ ведетъ мускульнаго, а мускульный мыслящаго.
Въ этомъ ошибочномъ отношеніи къ правильному пониманію условій и средствъ прогресса повторяется старая исторія ‘отцовъ’ и ‘дтей’. Когда ныншніе отцы были сами дтьми, они выносили на себ тотъ же авторитетный гнетъ, которымъ хотятъ подавлять теперь своихъ дтей, превратившая въ отцовъ. Въ сущности это только перазсчетъ и та же ошибка, на которую указывалъ между прочимъ Писаревъ въ своемъ ‘Нершенномъ вопрос’. И такъ небогатые умственными силами, мы уменьшаемъ ихъ еще боле неразсчетливымъ подавленіемъ, не понимая того противорчія, въ которое впадаемъ. Каждый отецъ хлопочетъ въ своемъ семейств о томъ, чтобы развить въ дтяхъ хорошія наклонности, умъ, чувство, ни одинъ отецъ, воспитывая своихъ дтей, не боится того, что ребенокъ, въ которомъ онъ воспитываетъ самодятельность и энергію характера, учинитъ съ нимъ какую нибудь опасную и зловредную непочтительность, вытснитъ его изъ наслажденій жизни и заберетъ ихъ вс себ. Но когда тотъ же самый вопросъ разршается коллективно, цлымъ поколніемъ ‘отцовъ’ по отношенію къ цлому поколнію дтей, — все, что клонится къ правильному, прогрессивному воспитанію, представляется опасной неосторожностію, которой отцы тщательно избгаютъ. Именно въ такія отношенія и стало теперь молодое поколніе къ подростающему.
Насколько боязнь общества увеличивать производительность своего умственнаго капитала неразсчетлива, можно видть изъ слдующаго статистическаго соображенія. Въ Москв женскіе курсы посщаютъ сто женщинъ. Педагогическіе курсы при школ въ зданіи Сухаревой Банши 260 женщинъ. Итого 360 ж. Предполагая въ Петербург учащихся женщинъ вдвое, т. е. 720, и допуская, что въ провинціи гд нибудь по уголкамъ сами собой учатся еще 1000 женщинъ, мы получимъ всего 2000 жен., увеличивающихъ собою ежегодно умственное богатство Россіи? Дв тысячи на 35,000,000 женскаго населенія или 0,005%! Какая ничтожная мизерность! Какой лавочникъ захочетъ помстить свой капиталъ изъ за такого микроскопическаго процента. Но должно быть для приращенія умственнаго капитала и этотъ процентъ не малъ, иначе, конечно, намъ не пришлось бы длать подобнаго разсчета. А число мужчинъ высшаго образованія, выставляемыхъ интеллектуальной Россіей? Предполагая десять высшихъ заведеній, по 2000 слушателей въ каждомъ (въ дйствительности всего этого мене), мы получимъ 20,000 человкъ, обогащающихъ собою ежегодно запасъ русскаго умственнаго капитала. Цифра повидимому почтенная, а между тмъ это только 0,05% мужскаго населенія. Итакъ, весь умственный капиталъ Россіи обращается изъ 0,055% ежегодно, а строители желзныхъ дорогъ находятъ, что имъ мало 100%!
Невыгодность подобнаго разсчета, конечно, не представляется нашему обществу во всей своей очевидной убыточности, иначе мы бы понимали лучше, насколько важно мыслящее меньшинство въ процесс русскаго прогрессивнаго роста и на сколько оно было полезно ему до сихъ поръ. Что такое Петровскій переворотъ, прогрессивныя мры Екатерины II, Александра I, что такое освобожденіе крестьянъ, гласный судъ, земство, какъ не перевсъ мыслящаго меньшинства надъ немыслящимъ большинствомъ?
Однимъ изъ важнйшихъ симптомовъ, указывающихъ на назрвающую въ сознаніе потребность Россіи въ увеличеніи своего умственнаго капитала, служитъ такъ замтно выдающаяся личная неудовлетворенность и появляющаяся рефлексія. Что это такое, какъ не болніе потребностію знанія, что это, какъ не порывъ пытающагося мыслить меньшинства къ новому личному укладу, что это, какъ не умственная жажда, ненаходящая удовлетворенія? Если обратить вниманіе на послдніе успхи новыхъ знаній въ Европ, на тотъ новый свтъ, который внесли въ науку естествознаніе, дарвинизмъ и соціально-политическія попытки, если обратить вниманіе на то, что и русскому обществу достались обрывочки и разрозненные лоскутки новыхъ европейскихъ знаній и новой общественной философіи, то будетъ совершенно понятно, почему и русскій мозгъ, мыслящій по общечеловческимъ законамъ, долженъ былъ возбудиться къ дятельности, ищущей полнаго удовлетворенія. Начавъ разъ думать на боле широкомъ основаніи, онъ, конечно, долженъ былъ придти къ той болзненной неудовлетворенности, проявляющейся въ современномъ разброд, какую мы видимъ у насъ повсюду. Этотъ разбродъ и особничество въ мышленіи будутъ продолжаться до тхъ поръ, пока не явится возможность свободы для коллективнаго мышленія. Литература, конечно, могла бы оказать большую пользу русскому обществу, но съ ней случилось то же, что случилось вообще съ русскимъ мышленіенъ. Лучшія силы отвлеклись въ область генеральнаго, покинувъ область частнаго, личнаго. Общенародные вопросы стали первыми вопросами, а люди умственнаго труда утратили всякій интересъ для литературныхъ дятелей. Это явленіе есть не боле, какъ печальная односторонность, несомннно сильно мшающая успшности русскаго общественнаго развитія, ибо предъ глазами читающей и правящей Россіи никогда не представляется идеальный образъ русскаго мыслящаго человка съ его потребностями, надеждами и стремленіями. Если бы подобный герой былъ изображенъ въ возможно широкомъ обобщеніи и во всхъ подробностяхъ его психологическихъ вопросовъ, то, конечно, мыслящая Россія увидла бы, что она въ настоящій моментъ, можетъ быть, не боле, какъ второе, лишь исправленное изданіе Рудина, конечно больше пережившаго, больше видвшаго, вкусившаго немного и отъ плода дла, но все еще несложившагося въ настоящаго практическаго работника. И это понятно. Вдь только г. Страховъ можетъ думать, что у него есть отвты на вс вопросы, и что незачмъ задумываться надъ жизнію, когда въ старыхъ книжкахъ такъ вразумительно разсказано все, что нужно длать, чтобы заслужить ‘царство небесное’ за хорошее поведеніе и умственную безмятежность.
Съ вопросами жизни ничего не подлаешь, если наступила пора имъ являться. Давай отвты на вопросы — вотъ твоя обязанность, литература, а не парализуй мысль и не глуши ростковъ, которыхъ не заглушить никакой силой. Къ сожалнію, даже прогрессивная литература какъ бы отвернулась отъ тхъ, у кого являются вопросы, и кому съ ними не справиться безъ руководящей помощи литературы. Наши публицисты считаютъ важнымъ то, что вовсе не важно, и игнорируютъ важное, существенное по своей будущей прогрессивной роли. Подогрвать вопросы земства., гласнаго суда и т. д., значитъ въ сущности заниматься подметаніемъ мелочей и отвчать тмъ, кто не спрашиваетъ. Но за этими людьми стоитъ другой слой людей, нуждающихся въ популяризаціи, и вотъ на кого должно быть обращено главное вниманіе прогрессирующей литературы.
Популяризація у насъ утратила свой кредитъ. Но люди, говорящіе противъ популяризаціи, не понимаютъ того, что сущность вопроса вовсе не въ популяризаціи вообще, а лишь въ томъ, чтобы опредлить точный характеръ популяризаціи для каждаго даннаго момента умственнаго роста общества. Конечно, теперь невозможна такая популяризація, какая была въ шестидесятыхъ годахъ. Тогда въ любомъ журнал позволялось говорить чуть не о математической географіи, ибо требовалось возбудить интересъ къ знанію. Подобная популяризація была бы теперь слишкомъ школьной и азбучной. Но изъ этого вовсе не слдуетъ, что для русскихъ читателей не требуется теперь никакая популяризація. У новой жизни есть много вопросовъ и многаго она не знаетъ, что ей нужно знать. Вдь только оттого читаются журналы 60-хъ годовъ, что ныншняя журналистика не хочетъ знать этихъ вопросовъ и не подозрваетъ разницы между двадцати и сорокалтнимъ человкомъ, а еще больше между двадцати и сорокалтней женщиной.
Эта односторонность литературы и журналистики происходитъ, какъ я уже говорилъ, отъ того, что общее слишкомъ заслоняетъ частное. Только въ этомъ причина кажущагося литературнаго затишья и умственнаго затишья подростающаго поколнія, думающаго свою думу какъ бы вн современной литературы и журналистики. Я не выражусь слишкомъ рзко, если скажу, что наша литература страдаетъ несовременностію и прогрессивно-слабе прогрессирующей русской мысли и прогрессирующихъ русскихъ стремленій.