БШЕНЫЙ ВОЛКЪ
Истинное происшествіе.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
IX.
X.
XI.
XII.
XIII.
——
Т. Кузминская.
‘Встникъ Европы’, No 6, 1886
Бешеный волк, Кузминская Татьяна Андреевна, Год: 1886
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Въ т—ской губерніи, недалеко отъ станціи желзной дороги, живетъ вдова-однодворка Анна Ивановна и содержитъ постоялый дворъ, въ одной изб живутъ хозяева, въ другую избу, съ желзными ршетками, сажаютъ арестантовъ, когда ихъ приводятъ на желзную дорогу. У Анны Ивановны шестеро дтей. Старшему сыну, Василію, 17 лтъ, брату его, Михайл, 15, сестра Наталья уже невста, остальные мальчики еще маленькіе,— меньшому Илюш всего 3 года. У хозяйки была землица, кормилась она землепашествомъ, а главное, постоялымъ дворомъ. Вс дти жили съ матерью дома, помогали ей въ работ. Жили они безъ нужды, потому что Анну Ивановну знаютъ и охотно зазжаютъ къ ней. Вокругъ нихъ никто почти не жилъ, ихъ мсто было глухое, на краю лса. За полъ-версты только деревня, а за деревней шахты, гд копали каменный уголь, и тамъ мсто было людное. Жило много всякаго народа: и нмцы, и рабочіе, и служащіе на полустанкахъ желзной дороги.
Василій, старшій сынъ Анны Ивановны, былъ охотникъ. Онъ часто охотился съ нмцевымъ конторщикомъ на шахтахъ.
Конторщикъ Александръ Герасимовичъ подарилъ Василію охотничьяго щенка, котораго Вася вылаживалъ и берегъ, какъ малое дитя. Онъ и не чуялъ того, что придетъ время, когда щенокъ этотъ принесетъ ему много горя.
Дло было вечеромъ въ феврал, за недлю до масляной. Анна Ивановна собиралась пить чай. Наталья ставила самоваръ въ снцахъ, Анна Ивановна сидла у окна, поглядывала на улицу — ждала деверя.
— Вася,— сказала она сыну,— выдь во дворъ, посмотри, не дутъ ли наши?
Анна Ивановна ждала деверя, онъ повезъ въ городъ двухъ ея мальчиковъ — отдавать въ ученіе къ сапожнику.
Вася вышелъ на крыльцо. Ночь была свтлая, какъ день. ‘Какъ на двор хорошо, а въ горниц душно’, подумалъ онъ и глянулъ на дорогу, не дутъ ли братья, но по дорог ничего не было видно, а совсмъ близко ко двору по дорог бжалъ не то волкъ, не то собака. ‘Волкъ,— подумалъ Вася,— позову матушку’. Онъ вернулся въ избу.
— Маменька,— говоритъ,— видали вы когда волка?
— Нтъ, не видала.
— Ну подите-жъ, посмотрите, у самаго двора бжитъ.— Вышли они. Видятъ — и правда, бжитъ волкъ съ большую собаку, хвостъ опустилъ, языкъ высунулъ, и какъ есть во двору бжитъ трусцой, нешибко. Прибжалъ во дворъ, остановился. Залаяла цпная собака. А онъ оскалилъ зубы и глядитъ.
— Улю-лю, улю-лю!— закричалъ Вася.— Ахъ ты, Боже мой, въ самомъ дл волкъ,— проговорила Анна Ивановна.— Улю-лю!— опять кричалъ Вася. Волкъ повернулся и тихо затрусилъ назадъ.
— Ишь здоровый какой,— сказалъ Василій.
— Вотъ диковина,— разсуждала Анна Ивановна: — откуда взялся? Сколько лтъ здсь живу,— волковъ у дома своего не видала.
— Знать, изъ заски забжалъ,— сказалъ Вася,— откуда бы имъ взяться?
— А мы вотъ что, ребята,— сказала Анна Ивановна:— скотину приберемъ, волкъ голодный, иначе ко дворамъ бы не бгалъ, и ворота-то у насъ худыя, схорониться отъ него нельзя.
И стала мать съ сыновьями овецъ съ ягнятами въ избу загонять, телушку въ снцы поставили. Убрали, заперли дверь я вошли въ избу. Самоваръ посплъ и стали чай пить.
Въ этотъ же самый вечеръ, шли со станціи желзной дороги въ деревню конторщикъ Александръ Герасимовичъ, тотъ самый, который подарилъ Василію щенка, и другой его товарищъ, служащій на станціи. Оба они шли шибко, добро идти легко было по морозцу, да и весело — бло, свтло, какъ днемъ.
— Ужъ и ночь сегодня,— сказалъ товарищъ конторщику:— какъ есть день, и тихо, и свтло.
— А гляди-ка, Николай едоровичъ, что это бжитъ передъ нами,— сказалъ конторщикъ:— не то волкъ, не то собака?
— Что ты, Александръ Герасимовичъ: волкъ такъ близко къ селу не подойдетъ
— Да ужъ что-то великъ. У кого-жъ такія собаки? Разв Любановскихъ, у нихъ песъ здоровый.
Волкъ бжалъ имъ на-искосокъ. Они все ближе сходились съ нимъ. Когда сблизились — оба признали, что это волкъ. Это былъ тотъ самый волкъ, который забжалъ на постоялый дворъ.
— А вдь волкъ…— сказалъ Николай едоровичъ и закричалъ на него. Закричалъ и Александръ Герасимовичъ. Но волкъ, какъ глухой, не перемнилъ хода и набжалъ прямо на нихъ. Не успли одуматься товарищи, какъ волкъ поднялся и вскинулъ переднія лапы на плечи Николая едоровича и укусилъ его за щеку.
Николай едоровичъ пошатнулся отъ тяжести волка, но удержался на ногахъ.
— Улю-лю!— закричалъ конторщикъ, замахалъ палкой и бросился къ товарищу, но волкъ повернулся прочь ни шибко, ни тихо.
Николай едоровичъ досталъ платокъ, приложилъ его въ лицу,— кровь такъ и лила изъ раны.
— Николай едоровичъ, снгомъ, снгомъ приложи! не останавливай кровь,— хуже длаешь!
— Ничего,— сказалъ Николай едоровичъ:— испугался я немного, только лишь бы не бшеный, а то заживетъ, не бда!— Онъ все стоялъ еще, не двигаясь съ мста. Испугъ его еще не прошелъ, и кровь капала съ лица на снгъ.
Конторщикъ сошелъ съ дороги, нагнулся, чтобъ набрать посвже въ рукавицу снгу.
— Опять бжитъ, опять!— закричалъ вдругъ Николай едоровичъ. И въ самомъ дл, волкъ опять бжалъ на нихъ. Конторщикъ не усплъ подняться, какъ волкъ вскочатъ ему на спину и подмялъ подъ себя. Александръ Герасимовичъ чувствовалъ, какъ волкъ грызъ ему шею. Онъ кричалъ, ворочался, но не могъ подняться. Николай едоровичъ подбжалъ къ нему, схватилъ палку, которую выронилъ конторщикъ, и ударилъ волка изо всхъ силъ. Волкъ соскочилъ и побжалъ прочь.
Александръ Герасимовичъ лежалъ ничкомъ къ земл и не вставалъ. Николай едоровичъ прислъ къ нему и подымалъ его за плечи.
— Александръ Герасимовичъ,— говорилъ онъ,— подымись немножко! Что? какъ теб?
Но конторщикъ стоналъ и не поднимался. Николай едоровичъ разстегнулъ воротъ полушубка, примочилъ товарищу голову снгомъ и приподнялъ его. Александръ Герасимовичъ всталъ, кровь сильно шла изъ раны и капала съ полушубка на землю, онъ съ трудомъ держалъ голову. Лицо было блдное и испуганное. Николай едоровичъ оглядлъ рану: вся шея была изгрызана. Николай едоровичъ обвязалъ ему шею платкомъ, и оба пошли къ дому конторщика. Всю дорогу Александръ Герасимовичъ стоналъ и плакалъ.— Бшеный,— говорилъ онъ,— наврное бшеный!— Подходя къ дому, услышали они возню въ сосднемъ двор, гд жилъ нмецъ, хозяинъ коней.
— Собака, собака укусила! батюшки мои!— кричала Матрена, кухарка нмца. На ея крикъ выбжалъ мужъ ея, Иванъ.— Гд? какая?
— Да вотъ тутъ сейчасъ у дороги.— Чья собака? какая?— допрашивалъ мужъ, но Матрена не отвчала, она и кричала, и шакала.— Да Любановская, большущая! Сейчасъ и убжала. Какъ взвалится на меня,— разсказывала Матрена,— шамкнула раза два… даже я испугалась, закричала — поднялась, и глаза мои свта не видятъ…— Господи, иль она взбсилась!— говорилъ Иванъ.— Опять бжитъ! гляди!— Боже мой!— кричала Матрена.— Во дворъ вбжать опять тотъ же волкъ. Иванъ кинулся на волка съ палкой, которая была у него въ рукахъ. Волкъ накинулся на Ивана, свалилъ его съ ногъ. По счастью, подъ зубы волка попалъ полушубокъ мужика: онъ катнулъ его раза два по двору, прорвалъ зубами полушубокъ, слегка оцарапалъ его, бросилъ и убжалъ прочь.
Анна Ивановна, тмъ временемъ, убирала чайную посуду съ дочерью своею и, безпокоясь по-прежнему, что не прізжаютъ изъ города, толковала съ Василіемъ.— Чего бы задержаться имъ такъ долго въ город?— говорила она.
— Да никакъ дутъ, маменька: собаки брешутъ,— сказалъ Вася.— Пойду взгляну.— И я выйду поглядть,— сказала Анна Ивановна и пошла надвать полушубокъ.
Василій вышелъ на крыльцо. Саней по дорог не видно было, а при мсячномъ свт ясно видно было, что волкъ — тотъ самый волкъ, что уже прибгалъ разъ во дворъ, каталъ по двору маленькаго любимаго щенка его. Щенокъ неистово визжалъ, а караульная собака рвалась и металась на цпи и лаяла на него. Какъ только увидалъ Василій, что волкъ грызетъ его щенка, онъ и думать забылъ о себ, и бросился выручать собаченку. Онъ подбжалъ къ волку, топнулъ ногой раза два и закричалъ:— Улю-лю! улю-лю!— Волкъ бросилъ щенка и кинулся на Василія. Сразу свалилъ онъ его съ ногъ,— такъ что лицо Василія лежало кверху,— волкъ облапилъ его за плечи и шею и сталъ кусать въ лицо.
Страшный крикъ и продолжавшійся лай собакъ испугали Анну Ивановну. Она не успла надть въ оба рукава шубу и выбжала на крыльцо.
— Маменька, волкъ ржетъ! маменька, помогите!— кричалъ Василій. А волкъ кусалъ и лицо, и руки, которыми Василій закрывался. Укуситъ за руку,— Вася отдернетъ руку. Волкъ укуситъ въ лицо, тяпнетъ разъ, прокуситъ и броситъ. Искусалъ такъ ему волкъ и руки, и щеки, и носъ, и подбородокъ. Подбжала мать, увидала:— Господи! Боже мой! Вася!— закричала она, и съ голыми руками, безъ топора, безъ палки бросилась на волка, какъ на овцу. Всмъ тломъ повалилась она на волка и стала возиться съ нимъ.
— Михайла! Миша!— кричала она:— топоръ! живе топоръ? Миша уже выбжалъ изъ избы и, не разслыша словъ матери, видлъ только одно, что и мать, и братъ возятся съ волкомъ. И онъ, также какъ и мать, съ пустыми руками бросился туда же. Вскочилъ на волка верхомъ и схватилъ его обими руками за глотку. Ухватилъ за шею и началъ давить. И сдавилъ такъ, что волкъ разинулъ пасть и отпустилъ Василія. Какъ только увидала Анна Ивановна, что волкъ разинулъ пасть, выдернула она свою руку изъ подъ волка и засунула ее въ разинутую пасть. Къ счастью, на той рук былъ надтъ рукавъ полушубка, и Анна Ивановна всунула ее немного не по локоть, а пальцы доставали до глотки въ гортани въ пасти волка. Василій, тмъ временемъ, поднялся на ноги. Лица его не было видно за кровью. Онъ ничего не могъ помочь ни матери, ни брату,— его трясла лихорадка, онъ пробовалъ кричать, звать на помощь, но голосъ его такъ дрожалъ и обрывался, что услышать его было невозможно.
— Помогите, караулъ!— кричала Анна Ивановна и все совала свою руку все глубже и глубже въ горячую пасть. Но мсто, гд они жили, было глухое, и никто не слышалъ ихъ. А волкъ метался изъ стороны въ сторону и волочилъ за собой и мать, и Мишу. Миш было всего 15 лтъ, ростомъ онъ былъ невеликъ и изъ себя тщедушенъ. Но тутъ откуда взялась у него сила,— онъ вцпился въ шею волку, не выпуская, и туже, и туже сжимая ему глотку.— Миша, крпче, крпче держи, голубчикъ, не пускай его!— умоляла Анна Ивановна, но Миш повторять этого не надо было, онъ зналъ, что если онъ отпуститъ волка, то волкъ загрызетъ руку матери.
Наталья оставалась въ изб съ маленькимъ братомъ. Она услышала крикъ матери и братьевъ и выбжала узнать, что у нихъ длается. Она вышла, увидала и ошалла.
— Маменька! Вася!… волкъ ржетъ!— завыла она.
— Наталья, топоръ!— крикнулъ братъ. Она бросилась назадъ въ избу, но не находила двери: въ снцахъ было темно. Руки ея тряслись, ноги дрожали. Она толкала стну, ощупывала дверь, но не находила.— О, Господи, Господи,— говорила она въ отчаяніи:— да что же это такое?— А тутъ еще меньшой Илюша услыхалъ, что вс плачутъ, и заревлъ во всю голову. Наталья, въ отчаяніи, выбжала назадъ, на улицу.
Волкъ уже хриплъ и не съ прежней силой волочилъ за собой мать и брата ея. Мать продолжала звать на помощь, далеко слышался ея отчаянный зовъ. Ее услышали, вроятно, потому что Наталья увидала вдалек нсколько человкъ, которые сбжались на крикъ, но никто не подходилъ близко: всякій боялся. Наталья съ минуту стояла въ нершительности. ‘Какъ сказать, что не нашла топора? Опять побгу,— думала она:— непремнно найду’.— Топоръ давай, топоръ!— кричалъ обезсилвшій Михайла. Онъ чувствовалъ большую усталость въ рукахъ, плечи ломило, пальцы какъ будто онмли, а отпустить волка, хоть бы на секунду, казалось бы ему такимъ отдыхомъ, такимъ блаженствомъ… Но онъ боялся думать объ этомъ, онъ сжималъ горло волка опять и опять съ новой силой.— Топоръ, топоръ!— кричали они оба.— Но Наталья убжала въ избу,— ей лишне было повторять, что нуженъ былъ топоръ. Михайл эти минуты, пока возилась въ изб сестра, казались часами. Волкъ совсмъ почти не дышалъ, пересталъ хрипть, метаться и совсмъ затихъ.— Миша,— сказала Анна Ивановна, замтя усталость сына:— не копошится волкъ,— должно, издохъ, отпусти маленько.— Миша пустилъ глотку и слзъ съ волка, а мать стала вытаскивать руку. Но волкъ не издохъ, какъ думала Анна Ивановна,— и лишь только почуялъ онъ свободу и мясо подъ зубами, какъ — стиснулъ руку Анны Ивановны. Она закричала отъ боли и неожиданности, хотла выдернуть руку, но не могла: волкъ кусалъ ее все больше и больше. Наконецъ, прибжала Наталья съ топоромъ. Михайла въ испуг опять вскочилъ на волка и жалъ ему горло.— Мозжи ему голову!— кричалъ онъ сестр. Наталья замахнулась и ловко ударила волка по голов, но въ ту же минуту раздался ея крикъ:— Маменька! я лицо обварила!— Она выронила топоръ и ухватилась за лицо руками. Брызги горячей крови смочили ей все лицо, она не ожидала этого, и ей показалась, на холодномъ воздух, эта теплая кровь горячей, какъ кипятокъ. Голова волка была разсчена, и трупъ его, надлавшій столько бдъ, теперь валялся на снгу, весь окровавленный.
Измученная Анна Ивановна вошла въ избу. На полу лежалъ маленькій Илюша. Судорожное всхлипываніе трясло все его тльце.— Илюша, что ты? что ты? родной?— говорила Анна Ивановна.— Перестань! Ишь вдь какъ напугался, сердечный!— Она съ трудомъ, лвой рукой, которая была только слегка поцарапана, подняла ребенка на руки и всячески успокаивала мальчика.— Шутка ли, столько провозилась!— говорила она, глядя на стнные часы, какіе всегда висятъ на постоялыхъ дворахъ:— цлые полчаса провозилъ насъ окаянный. А Вася-то гд?— спросила она.— На печк лежитъ,— отвчала Наталья, все еще плача, она не могла успокоиться, даже лицо ея до сихъ поръ было не умыто, и слды крови смшивались со слезами.
Казалось, одна только Анна Ивановна, несмотря на боль въ рук, была спокойна, она утшала дтей своихъ, какъ умла, и длала распоряженія.— Миша,— говорила она,— поди къ фельдшерих, что на сел живетъ, и попроси скоре къ намъ придтить. Аты, Вася, слзай: надо раны промыть, а то я путемъ и не разглядла боль твою.— Василій, нехотя, слзъ съ печки, а Михайла, надвъ тулупъ и шапку, вышелъ вонъ.
Оглядла и перемыла раны Анна Ивановна. У Василія была прокусана ноздря, губа, подбородокъ и руки. У нея же самой вся правая рука изгрызана, но неглубоко, она обвернула свою руку въ мокрый платокъ и чувствовала, что и съ ней начинается ознобъ. Она прилегла, но боль не давала ей покоя, и стоны Василія, и плачъ дочери — наводили на нее тоску и тревогу.
Вскор пріхала докторша съ Михайлой. Анна Ивановна знавала ее и прежде. Елизавета Васильевна,— такъ звали ее,— была двушка лтъ 30-ти, блокурая, дурна собой, но очень пріятная. Ей врили и любили ее въ околотк.— Что это съ вами, Анна Ивановна?— говорила она, входя въ избу, и здороваясь съ ней.
— Здравствуйте, матушка, Елизавета Васильевна! Вотъ каш бда приключилась съ нами: и меня, и сына волкъ изранилъ. Подивилась Елизавета Васильевна, оглядла раны и говоритъ: — Вы, Анна Ивановна, не бойтесь, волкъ не бшеный, а такъ себ, врно, шалый какой.
— А нешто бываютъ бшеные волки?— спросила съ безпокойствомъ Анна Ивановна.— Бываютъ, но вдь это рдко очень.— Анн Ивановн и въ голову не приходило прежде, что это могъ быть бшеный волкъ, и слова докторши смутили ее. ‘Да,— думала она,— бшеный былъ, наврное, а то зачмъ бы она меня успокаивала’? А Елизавета Васильевна послала, тмъ временемъ, Михайлу за примочкой къ себ домой, дала стаканчикъ водки Василію и матери его, чтобы унять ознобъ, и перемыла вторично ихъ раны.— Я залечу ваши раны,— говорки Елизавета Васильевна,— не бойтесь ни за себя, ни за сына, а теперь лягьте отдохнуть.— Михайла принесъ примочку. Докторша перебинтовала раны и ушла домой.
Вася легъ, сонъ такъ и одолвалъ его, но не суждено ему было отдохнуть.— Маменька, глядите-ка,— говорила Наташа, стоя у окна:— кто-то детъ къ намъ парой въ розвальняхъ, одинъ-то староста, а другой,— не знаю кто.— Дверь отворилась я вошли двое людей. Одинъ изъ нихъ былъ одтъ въ щеголеватомъ короткомъ суконномъ кафтан, круглая мховая шапка была на голов,— это былъ главный приказчикъ съ завода. Другой былъ сельскій староста. Анна Ивановна съ удивленіемъ смотрла на нихъ. ‘Не къ добру пріхали’, подумала она. Она встала и поклонилась имъ. Староста снялъ шапку, помолился на образа и поклонился хозяйк. Служащій кивнулъ Анн Ивановн головой и спросилъ:— Вы волка убили?— Я-съ.— Онъ васъ поранилъ?— Дюже изранилъ,— говорила Анна Ивановна,— и меня, и сына.— Она, бдная, не знала, къ чему клонятъ эти вопросы. Она надялась на помощь съ ихъ стороны.— Вамъ нужно въ городъ хать,— отрзалъ неожиданно приказчикъ.— Зачмъ въ городъ? Я насилу хожу теперь.— Обязательно нужно,— продолжалъ онъ.— Да я завтра и сама съзжу въ лекарк, а теперь мн никакъ нельзя.— Обязательно должны хать,— неумолимо проговорилъ приказчикъ.— У меня маленькія дти, на кого ихъ оставлю?— продолжала Анна Ивановна,— да и хать-то куда?— Въ больницу васъ положатъ.— Въ больницу? да у меня и денегъ нтъ, сколько для мужа пролечила, а теперь еще плати. Меня фельдшерица лечить взялась.— Если денегъ нтъ, заявятъ объ этомъ, а хать вы должны. Собирайтесь, скоро поздъ идетъ,— говорилъ приказчикъ.— У меня и на поздъ денегъ нтъ,— говорила Анна Ивановна, желая найти какую-нибудь причину, чтобы не хать въ больницу. Служащій вынулъ изъ кармана рубль и подалъ Анн Ивановн.— Вотъ вамъ и деньги,— сказалъ онъ: — если добровольно не подете, насильно возьмутъ.— Ахъ, Анна Ивановна:— сказалъ староста (онъ все молчалъ до тхъ поръ) — надоть теб хать, не отвертишься. Вишь, сколько больныхъ ужъ на вокзалъ забрали, всхъ въ больницу предоставятъ.— Неужто еще кого перекусалъ волкъ?— спросила Анна Ивановна.— Четырехъ аль пятерыхъ еще,— отвчалъ староста.— Да у меня дома и лошади нтъ,— говорила Анна Ивановна,— въ городъ домашніе ухали на ней.— Вотъ тутъ наша пара стоить, довезутъ васъ,— говорилъ приказчикъ.
Длать было нечего. Стала Анна Ивановна одваться, надла полушубокъ, а въ рукавъ вдть правую руку не можетъ, такъ накинула, повязалась платкомъ, а пуще всего ей сына жаль было. Слзъ онъ съ печки, бьетъ его лихорадка, блдный, губы трясутся. Вышли во дворъ, видятъ,— народу много собралось, на волка глядятъ, слышать — говорятъ: — Ишь, смлая какая, волка угодила! Легко-ль дло, здоровый какой!— ‘Вотъ теперь народу-то что собралось,— думала Анна Ивановна,— а какъ нужно помочь было, никто не подошелъ’. Сли они въ сани и похали, а тутъ, у воротъ, недалеко, видятъ — деверь съ мальчиками детъ. Остановиться имъ не дали — на поздъ спшили. Смотрятъ т — не поймутъ, куда Анна Ивановна съ Василіемъ собрались. Пріхала Анна Ивановна на полустанокъ, тутъ вскор и поздъ отходилъ. Повели ихъ въ вагонъ приказчикъ и староста, видятъ они — въ вагон уже сидятъ Александръ Герасимовичъ съ товарищемъ и кухарка съ мужемъ. Всхъ ихъ Анна Ивановна знала прежде. Поздоровались они, стали другъ другу разсказывать, какъ дло было.
Пріхали въ городъ часу въ первомъ ночи, посадили ихъ на извозчиковъ и повезли въ больницу. Съ часъ хали они, наконецъ, подъхали они къ крыльцу больницы. Приказчикъ и староста звонили въ ворота, но отвта не было, они долго стучались, и, наконецъ, вышелъ дворникъ съ заспанными глазами.— Вамъ кого?— Больныхъ привезли.— Онъ захлопнулъ ворота и ушелъ, ворча что-то. Съ четверть часа стояли они у воротъ. На подъзд показался дежурный фельдшеръ.— Вамъ что?— грубымъ голосомъ спросилъ онъ.— Больныхъ привезли,— повторилъ опять приказчикъ.— Какіе больные? чмъ? кто по ночамъ возить?— Волкъ перекусалъ, должно быть, бшеный,— отвчалъ приказчикъ.— Бшеныхъ не принимаемъ.— Да куда же ихъ?— спросилъ приказчикъ.— Въ сумасшедшій домъ,— отвчалъ онъ, звая во весь ротъ. Онъ захлопнулъ дверь, и слышно было, какъ онъ шелъ наверхъ по лстниц.
‘Опять хать’!— думалъ въ отчаяніи Александръ Герасимовичъ. Шея невыносимо болла, и дорога растрясла его. Ухабистая мостовая такъ и подкидывала пролетку, а всякій толчокъ больно рзалъ рану, ломило спину и плечи. У Василія стало пухнуть лицо, онъ почти не видлъ передъ собою, а въ виски такъ и стучало отъ усталости, боли и пережитаго испуга.— До коихъ же поръ будутъ возить насъ?— съ горечью спросила Анна Ивановна. Кухарка Матрена и Иванъ безропотно переносили все. Николай едоровичъ утшалъ товарища.
— Куда-жъ теперь еще везти?— спрашивали извозчики.— Слышали — куда!— съ досадой сказалъ приказчикъ.
— Рядились въ больницу, а теперь въ сумасшедшій домъ!… Легко-ль, даль какая,— на томъ краю города.— Заплатятъ вамъ, чего ворчите. Садитесь, что-ль,— обратился приказчикъ къ больнымъ.
Вс размстились по пролеткамъ. На краю города стоялъ довольно большой двухъ-этажный домъ, очень старый на видъ, ночью онъ казался еще мрачне. Туда подвезли ихъ извозчики. Приказчикъ съ старостой поднялись наверхъ, черезъ нсколько времени кликнули больныхъ, и дежурный изъ солдатъ ввелъ ихъ въ пріемную. Это была довольно большая комната, тускло освщенная грязной коптившейся лампой.— Здсь подождите,— сказалъ онъ и вышелъ. Приказчикъ пошелъ отпускать извозчиковъ. Больные, измученные дорогой, сли на лавки, которыя были придланы къ стнамъ. Боковая дверь комнаты отворилась, и вошелъ человкъ, весь бритый. Онъ былъ отставной солдатъ, высокій и здоровый на видъ. Онъ остановился посреди комнаты, поглядлъ на нихъ.— Ахъ, вы, такіе-сякіе!— закричалъ онъ: — церковь обокрали, съ попа рясу сняли, да сюда пришли!
— Сумасшедшій, должно быть,— сказалъ староста Ивану, который сидлъ возл него. И жутко имъ стало, уйти хотли сначала, да оглядли они, что ихъ-то много, а онъ одинъ,— и остались сидть по мстамъ. А сумасшедшій пуще ругается, съ кулаками на нихъ лзетъ.— Ну, ребята,— говоритъ Иванъ,— пуще волка достанется: ишь здоровый какой! вс ребра переломаетъ.— И смшно имъ стало.— Пвчихъ утопили!— кричалъ сумасшедшій и совсмъ уже наступалъ на нихъ. Лицо его было безкровно, одутловато, выраженіе озабоченное, онъ плевался на нихъ и ругалъ всячески.
Вошелъ смотритель, позвалъ дежурнаго, сдлалъ ему строгій выговоръ, что выпустили больного, и сумасшедшаго увели. Смотритель переписалъ больныхъ, и дежурный размстилъ ихъ по разнымъ комнатамъ. Мужчинъ врозь отъ женщинъ.
Вошла Анна Ивановна въ отведенную комнату, оглядла ее. Тамъ стояла одна кровать, стулъ и столъ. Матрена, какъ пришла, опустилась, утомленная, на стулъ и горько заплакала. Анна Ивановна легла, неловко ей было съ больной рукой, и мысли, одна другой черне, лзли въ голову, и жаль ей было Матрену.
— Что ты такъ убиваешься, Матрена?— спросила она бабу.— Ахъ, Анна Ивановна, и какъ мн не плакать! Дочка-то и вовсе одна осталась, шести годовъ ребенокъ, что смыслитъ? ужъ и дюже она плавала, какъ насъ увозили. ‘Матушка,— кричитъ,— куда дешь? меня возьми’!— и рученками обхватила меня… Приказчикъ отъ нмцевъ торопитъ и распорядиться даже путемъ мн не далъ…— и Матрена пуще заплакала.
— Богъ дастъ, опять вернешься,— утшала Анна Ивановна.
— Ахъ, голубушка моя, Анна Ивановна, сами знаете, легко ли изъ больницы выписаться… А отсюда-то и вовсе не выпустятъ? А Акулька-то съ кмъ останется, одна у насъ?— Господь съ тобой,— говорила Анна Ивановна: — Богъ не безъ милости, защититъ насъ. Прилягъ со мной, отдохнемъ хоть чуточку.
Послушалась Матрена, легла. Утерла слезы фартукомъ и заснуть старалась, а всежъ ей не спалось. За стной всю ночь-то слышно, какъ кто кричитъ, кто приговариваетъ: ‘Родимая моя матушка, на кого ты меня оставила’… и голосъ этотъ жалобно всхлипывалъ. То слышался рзкій хохотъ, то молитвы: ‘Господи, Господи, ты еси Богъ нашъ’. То вдругъ ругались,— визги при этомъ, шумъ, гамъ. Жутко было двумъ, съ здоровымъ разсудкомъ, женщинамъ, измученнымъ дорогой, слушать все это. Посл деревенской тишины, имъ показался какимъ-то адомъ этотъ страшный домъ.
Мужчинъ помстили въ довольно большой комнат, гд стояло дв кровати. Александръ Герасимовичъ легъ на кровать. Лежать ему было почти невозможно. Кровь на ше запеклась, тряпки присохли, и боль, и лихорадка мучили его.
— Господи,— говорилъ онъ,— хоть бы воды достать: примочилъ бы рану, силъ терпть нтъ!
— Принесъ бы теб водицы,— говорилъ Николай едоровичъ,— да дверь на замокъ заперта, и впрямь, какъ бшеныхъ, на замокъ заперли.— Николай едоровичъ не хотлъ стснять больного товарища, и спать пристроился на полу. Василій и Иванъ заняли другую кровать. Никто не разговаривалъ — вс были утомлены и вскор заснули, и посреди ночи только и слышались стоны конторщика и дикіе возгласы сумасшедшихъ, долетавшіе до нихъ.
Мучительная для всхъ ночь прошла, наконецъ. Отдохнуть — никто не отдохнулъ. На утро принесли имъ по стакану чаю и по куску хлба. Измученные лихорадкой, больные съ жадностію глотали эту черноватую жидкость, напоминавшую чай. Въ горл, во рту, пересохло, и мучительная жажда продолжалась всю ночь до утра.
Посл чаю ихъ вывели опять въ пріемную. Анна Ивановна поздоровалась со всми, стала Василія спрашивать, какъ ночь провелъ.
— Спалъ, ничего,— успокоилъ Василій мать свою.
— А вы, Александръ Герасимовичъ, какъ себя чувствуете?— Плохо, Анна Ивановна: всю шею стянуло, повернуться нельзя, кровь запеклась, и раны никто не промылъ.— Какъ есть всю ночь стоналъ,— говорилъ Николай едоровичъ про своего товарища,— и пить намъ не дали, измучились: какъ собакъ, въ чуланъ заперли.
Пришелъ докторъ. Сталъ всхъ по-очереди оглядывать. Дошелъ и до конторщика. Ветошка у него къ ран присохла, а онъ не размочилъ и не снялъ ея, такъ взглянулъ сверху.— Рана глубокая,— проговорилъ онъ, — ‘все равно, взбсится’,— подумалъ онъ и отошелъ въ слдующей, тутъ стоявшей, Анн Ивановн.— Ваше благородіе,— заговорила Анна Ивановна,— прикажите меня отпустить.— Никакъ нельзя, на шесть недль записаны.— Какъ?— говорила Анна Ивановна, это тутъ-то бситься будемъ, да я и эту ночь здсь провела, такъ чуть не взбсилась: чего за стной-то наслушалась!— Никакъ иначе нельзя,— опять проговорилъ докторъ.— Легко-ль шесть недль тутъ быть?— говорила съ ужасомъ Анна Ивановна:— да дти-то съ кмъ останутся? краюхи хлба въ дом отрзать некому.— Это дло не наше,— проговорить докторъ.— Да вы бшенства отъ насъ не отымите,— продолжала Анна Ивановна:— на то заговорщики нужны.— Заговорщиковъ пригласимъ,— сказалъ докторъ. Онъ поспшно оглядлъ всхъ и скорымъ шагомъ вышелъ вонъ. Черезъ четверть часа приходитъ другой докторъ. Анна Ивановна и прочіе больные стали просить отпустить ихъ. Но встртили опять то же равнодушіе, поспшность и невнимательность. Ушелъ докторъ. Заплакала Анна Ивановна, въ первый разъ упала она духомъ, и передъ сыномъ скрываться не стала. Василій молча стоялъ, потупивши глаза. Лицо его было воспаленное, распухшее, а самъ онъ, казалось, ничего не чувствовалъ, ни о чемъ не думалъ и стоялъ, какъ въ воду опущенный. Черезъ полчаса вошелъ въ пріемную старичокъ сдой, маленькаго роста. Это былъ главный докторъ.— ‘Не покажу больной руки’,— думала Анна Ивановна и спрятала правую руку подъ полушубокъ, который надла съ утра, надясь не возвращаться больше въ эту ужасную комнату, гд провела ночь. Старичокъ съ добродушными глазами подошелъ въ Анн Ивановн. Она показала лвую руку, онъ внимательно оглядлъ ее.— Батюшка, ваше благородіе,— говорила Анна Ивановна,— отпустите меня домой! Дома шестеро дтей осталось малъ-мала меньше,— сама говоритъ, сама плачетъ,— кто съ ими дома будетъ.— Вы издалека?— спросилъ докторъ.— Верстъ за 20 будетъ. Отпустите меня, заставьте за себя Богу молить!— опять начала Анна Ивановна,— у насъ бшенство заговоромъ лечать.— Да, раны ваши неглубоки,— сказалъ докторъ.— Выписать эту женщину,— обратился онъ къ фельдшеру, тутъ стоявшему. Оглядлъ докторъ всхъ и оставилъ на излеченіе только троихъ: Василія, Матрену и Александра Герасимовича. Стала Анна Ивановна съ сыномъ прощаться.— Маменька,— говоритъ Вася,— что же это вы сами узжаете, а меня здсь умирать оставляете?— Молчи, Вася,— говорила Анна Ивановна,— не знаешь, что болтаешь. Разъ я на свобод, и тебя выручу, повремени.— Матрена пуще еще убиваться стала, какъ прощалась съ мужемъ, и ей Иванъ похлопотать общалъ, чтобы и ее освободить. А конторщикъ такъ себя плохо чувствовалъ, что и не просился выписаться.
Вышла Анна Ивановна и счастью не вритъ, что опять на свобод. Скоро такъ идетъ, почти бгомъ, оглядывается,— все кажется, что догоняетъ кто, опять воротить ее хотятъ. Но никто объ этомъ и не думалъ, въ сумасшедшемъ дом забыли про нее, и одинъ только Вася сидлъ на постели и думалъ, когда мать выручитъ его.
Анна Ивановна отправилась къ старику-знахарю, который жилъ уже нсколько лтъ на одномъ мст въ очень глухой части города. Вс знали его за хорошаго заговорщика. Анна Ивановна застала его дома. Это былъ очень свжій старикъ лтъ 60-ти. Жилъ онъ бдно, по-мщански, съ вдовой сестрой. Анна Ивановна знала его, какъ и вс деревенскіе.— Здравствуй, батюшка Алексй Семеновичъ,— говорила она, входя и кланяясь ему.— А, Анна Ивановна, добро пожаловать! съ худымъ аль съ хорошимъ?— говорилъ старикъ.— Да не за хорошимъ дломъ къ вамъ, Алексй Семеновичъ, вовсе съ плохимъ, волкъ бшеный искусалъ.— Бшеный? какъ такъ?— спросилъ знахарь,— когда? гд?— Анна Ивановна все ему разсказала и за сына просила.— Ну что-жъ, Анна Ивановна, не робй, пособимъ горю и сына выручимъ, привезу самъ его.— Поглядлъ старикъ раны и пошелъ въ себ за деревянную перегородку. Принесъ стаканъ воды, хлба. Нарзалъ куски, зажегъ лампаду и сталъ съ серьезнымъ лицомъ молитвы про себя шептать, воду, хлбъ крестить при этомъ и глубоко такъ вздыхаетъ. Черезъ 10 минуть далъ онъ Анн Ивановн этотъ хлбъ състь и часть воды выпитъ, а остальной водой раны промылъ. Анна Ивановна черезъ полчаса простилась и ухала по позду домой.
Николай едоровичъ и Иванъ прямо отправились домой, и дома, по совту домашнихъ, отправились въ бабк-заговорщиц, которая и дала имъ всякихъ травъ. На другой день, къ радости Анны Ивановны, заговорщикъ-старикъ въ самомъ дл привезъ домой Василія и взялся лечить и его, и отъ него она узнала, что остальныхъ выпустили и на поруку отдали.
Прошелъ мсяцъ, ничего не слышно было про укушенныхъ больныхъ. Казалось, вс забыли о нихъ, а они лечились, кто какъ могъ, и у бабокъ, и у заговорщиковъ, совтовались другъ съ другомъ и помогали, надясь на выздоровленіе, но не всмъ суждено было спастись.
Первая, посл трехъ недль, заболла Матрена. Стала она тосковать, плакать, ночи не спитъ, а то ужъ и вовсе стали припадки бшенства находить. Стала воды бояться, не своимъ голосомъ кричать. Запирали ее въ такія минуты и дочь отъ нея удаляли. И вотъ разъ, какъ начался съ ней припадокъ, заперли ее въ чуланъ холодный,— больше некуда было,— связали ее и оставили такъ. Черезъ нсколько часовъ стало тихо, отперли дверь, глядятъ, а она мертвая на полу лежитъ, да ужъ и застыла вся. Погорвалъ Иванъ, и жутко ему стало: ну, какъ и онъ тмъ-же кончитъ? Но Ивану суждено было выздоровть.
Прошло еще девять дней. Сталъ конторщикъ чувствовать приближеніе бшенства и сознавалъ это.— Паша,— говорилъ онъ разъ жен,— отойди: искусаю!— а самъ дико такъ на нее смотритъ. Испугалась жена,— еще совсмъ молодая была,— побжала она въ сосдямъ, привела двухъ мужиковъ и связали Александра Герасимовича. Не бился онъ, не защищался, смирно дался имъ въ руки. Прошелъ часъ. Плачетъ жена его въ сосдней комнат.
— Ну,— говоритъ конторщикъ,— прошло теперь, развязывайте.— И стало съ нимъ такъ часто повторяться, дня три боллъ. И вотъ, на третій день, когда нашло опять на него бшенство, связали его. Полежалъ онъ и, какъ прежде, самъ веллъ себя развязать. Развязали его, остался онъ одинъ. И вскочилъ онъ вдругъ на окно, прошибъ его, да на улицу, повалился въ снгъ и кричитъ:— Переломлю болзнь, переломлю! и воды не боюсь!— а самъ снгъ горстями беретъ на грудь себ и на голову кладетъ, ко рту хочетъ поднести — не можетъ, корчитъ всего, какъ все равно задыхается, посинлъ весь, и пна у рта показалась. Увидала его такъ въ окно его жена. Кричать стала, на помощь звать. Сбжался народъ. Связали больного и поршили въ городъ везти. Положили его въ розвальни, одли въ тулупъ и повезли въ сумасшедшій домъ. Жена его да два мужика сосда съ нимъ похали. Хриплъ, кричалъ онъ дорогой, метался, на сколько могъ, связанный. Прохали такъ съ полдороги. Затихать сталъ и вовсе ужъ въ сознаніе пришелъ.— Паша,— говоритъ онъ жен,— умираю я, прости, коли въ чемъ виноватъ. Заплакала жена.— Паша,— говоритъ онъ,— если будетъ теб хорошій женихъ, замужъ выходи, молода ты, одна вкъ не проживешь.— Зачмъ такъ говоришь, Александръ Герасимовичъ? Богъ дастъ, полечатъ тебя,— вылечать,— говоритъ ему жена и плачетъ сама. Но Александръ Герасимовичъ чувствовалъ конецъ, и, не дозжая трехъ верстъ до города, тихо скончался.
Узнала Анна Ивановна, что укушенные люди отъ бшенства мрутъ, смутилась она. ‘Надо лечиться еще больше’,— говорила она себ, и собралась въ другому еще заговорщику, что за восемь верстъ отъ ихъ села жилъ. Захала она къ Николаю едоровичу узнать, какъ онъ поживаетъ, и не нужно-ль ему какихъ средствъ привезти.— Привезите, Анна Ивановна, большое спасибо вамъ скажу,— говорилъ Николай едоровичъ.— Эхъ, бда моя,— сказалъ онъ вдругъ:— жить нечмъ да и негд.— А что?— спросила Анна Ивановна.— Да узналъ хозяинъ, что народъ отъ бшенства мретъ, убоялся меня у себя держать. Гонитъ со службы. Куда пойду? Жена, трое дтей малыхъ.— Призадумалась Анна Ивановна, видитъ — человкъ совсмъ погибаетъ, жаль ей стало.— Вотъ что,— сказала она: — и вы кусанный, и я кусанная: намъ промежъ себя бояться нечего. Перезжайте ко мн, и жену, и дтей перевозите, мсто про всхъ найдется.— Сталъ Николай едоровичъ Анну Ивановну благодарить, чуть ли не въ ноги ей кланяется. — Самъ Богъ,— говоритъ, послалъ васъ ко мн.— Распростилась Анна Ивановна, похала дальше, а Николай едоровичъ сталъ свои пожитки собирать, да что-то не клеилось у него дло: что ни возьметъ, все изъ рукъ валится, ломитъ всего, тревога на него напала, и вовсе обезсилился. Жена все и перенесла, и устроила. А Николай едоровичъ, какъ пришелъ, легъ у Анны Ивановны.
Въ сосдней комнат вс домашніе сидятъ, слышатъ вдругъ — за стной крикъ, шумъ, стоны. Входятъ, испуганные, и видятъ: Николай едоровичъ — въ припадк бшенства. Испугались вс дти, крикъ, плачъ безъ матери подняли. Захлопнулъ Василій дверь, на замокъ заперъ, сестру за мужиками послалъ, а самъ запрягать лошадь сталъ. Связали больного, вынесли въ сани и повезли въ городъ, въ сумасшедшій домъ. Прізжаетъ Анна Ивановна и застаетъ жену и дтей въ сильномъ гор. Черезъ трое сутокъ узнали они, что Николай едоровичъ умеръ совсмъ одинъ въ сумасшедшемъ дом, безъ памяти передъ смертью былъ.
Все больше и больше тревожилась Анна Ивановна за себя и за сына. Прошли пять недль, и шестая началась уже. Чувствуетъ Анна Ивановна однажды тяжесть въ голов, и какъ будто горло кто сжимаетъ. Смутилась она:
— Господи, помоги мн, спаси меня!— шепчетъ она, а сама взяла ковшъ и ко рту подносить. И боязно ей стало, даже руку съ ковшемъ корчитъ: ‘нтъ,— думаетъ,— выпью, непремнно выпью’… Поднесла къ губамъ, проглотила глотокъ, упалъ ковшъ изъ рукъ, разлилась вода… Отскочила Анна Ивановна въ испуг, чувствуетъ,— голову ломитъ, въ виски стучитъ, а глотку такъ и щемитъ. Дошла она до лежанки, повалилась на нее и крпкимъ сномъ заснула. Часовъ шесть спала она. Проснулась — и сразу не вспомнитъ, ни что было, ни гд находится, глаза протираетъ, а голов легко такъ стало.
Встала она, подошла къ столу, а на стол чашка съ холоднымъ чаемъ стоитъ, взяла она въ руки чашку и съ жадностью всю до капли выпила, и вспомнилось ей, что до сна было.
— Господи, благодарю Тебя, что спасъ меня!— говорила Анна Ивановна, крестясь.— Знать, это переломъ моей болзни былъ, вотъ, и заговорщикъ говорилъ, что ожидать того надо было. А теперь больше и я бояться не стану: шестая недля пошла,— думала счастливая Анна Ивановна. У Василія же болзнь сномъ прошла, спитъ, бывало, цлыя сутки и поднять его не могутъ, и работы съ него не взыскивали, только бы выздоровлъ. Поправился и Василій.
Прошло три года. Постоялый дворъ стоитъ все на томъ же мст, но прежняго оживленія тамъ нтъ. Анна Ивановна лишилась многихъ постояльцевъ.— Куда дешь?— говорилъ народъ другъ другу — аль помереть хочешь: вдь хозяйка-то, вотъ-вотъ, взбсится. И никто не халъ къ ней. Одни только арестанты, съ усталыми, безкровными лицами, по-прежнему стадомъ загоняются въ низкую, грязную комнату съ желзными ршетками на окнахъ… Тамъ отдыхаютъ они и дятъ гороховый кисель или пустыя щи, сваренныя Натальей, и за это получаетъ Анна Ивановна 150 рублей въ годъ. Да изъ сосдняго имнія зазжаютъ изрдка господа пить чай въ лсу, неизвстно почему избирали они этотъ жалкій лсокъ мстомъ для своей прогулки, вроятно, изъ любопытства хотлось посмотрть, какая такая женщина убила бшенаго волка. Вовсе разорилась Анна Ивановна. Священникъ сельскій посовтовалъ ей подать прошеніе губернатору о томъ, что женщина убила бшенаго волка и избавила тмъ многихъ людей отъ ужасной смерти, сама же вдова съ шестерыми дтьми лишилась при томъ заработка, т.-е. постояльцевъ. До сихъ поръ не получила Анна Ивановна ни гроша денегъ, обращалась она всюду,— везд отказали. А просила-то она всего 75 цлковыхъ…