Бес на вечерницах, Данилевский Григорий Петрович, Год: 1894 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 23 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Слобожане
Малороссійскіе разсказы.
Г. П. ДАНИЛЕВСКАГО

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типо-Литографія В. В. Комарова. Невскій, 136—138.
1894.

ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ.

http://az.lib.ru

OCR Бычков М. Н.

БСЪ НА ВЕЧЕРНИЦАХЪ.
(святочный разсказъ).

— ‘Не такъ страшенъ чортъ, какъ его малюютъ’.
Поговорка.

Ддъ поставилъ ружье въ уголъ, услся на теплой лежанк и сталъ разсказывать…

——

Это было въ Изюм, — говорилъ онъ:— на святкахъ. Шелъ мщанинъ Явтухъ Шаповаленко по дальнему переулку, заглядывая во вс окна и затрогивая прохожихъ. Шелъ онъ уже поздно на зар, на вечерницы, т.-е. посидлки, которыя справлялись на десяти-копечную складчину молодежи ближней слободки, въ лсу, на водяной мельниц, и потому-то онъ нарядился въ пухъ и прахъ. Синіе нанковые шаровары, только что купленные на торгу, были туго перетянуты ремнемъ, съ висящими на немъ гребенкой и коротенькой трубочкой. Концы шароваръ были засунуты въ высокіе, съ желзными подковами, сапоги. Поверхъ блой рубахи, съ синимъ и краснымъ шитьемъ у воротника, на плечи молодецки была накинута срая свитка, а на волосы была надвинута высокая, съ синимъ суконнымъ верхомъ, черная барашковая шапка. Въ его лвомъ ух болталась серьга, а изъ кармана шароваръ выглядывалъ конецъ желтаго съ разводами платка. И шелъ онъ, предаваясь всякимъ потхамъ. То просунетъ голову въ узенькое окошко подслповатой бабы-вдовы и надъ самымъ ея ухомъ крикнетъ: ‘а-гу!’ То совершенно неожиданно, передъ домомъ волостнаго писаря, начнетъ на рукахъ и ногахъ вертться колесомъ — и роняетъ по пыльной дорог то трубку, то платокъ, то цлую дорожку пятаковъ, или погонится за толпою разряженныхъ двокъ, а т разбгаются отъ него съ визгами и криками, какъ стая воробьевъ отъ налетвшаго ястреба… То, наконецъ, у воротъ двухъ сосдей-стариковъ, съ громкимъ крикомъ ‘Ходиль гарбузъ по городу!’ пускается отплясывать въ присядку. Его сапоги звенятъ подковками, выбивая лихой танецъ. Густая пыль летитъ столбомъ, и въ ея облак мелькаетъ по временамъ баранья шапка, складка шароваръ, или его длинные черные усы. Съ громомъ летитъ мимо таратайка прозжаго купца, а послдній, поднявъ съ подушекъ изумленное лицо, смотритъ и, съ просонковъ не понимая, что передъ нимъ длается, исчезаетъ въ конц улицы.— ‘Молодецъ!’ говоритъ въ одно слово ватага парней, идя мимо плясуна. ‘Молодецъ Явтухъ! Молодецъ гуляка Шаповаленко!’ — И Явтухъ понимаетъ, что онъ точно молодецъ, потому что наконецъ и головы столтнихъ старцевъ поднимаются передъ нимъ, и устремляются на него глаза тхъ людей, которые уже столько лтъ съ утра до ночи сидятъ, какъ могильные камни, у своихъ воротъ и смотрятъ въ землю, не поднимая головы ни передъ чмъ на свт.

‘Любо жить на свт! Вотъ такъ любо!’ — думаетъ между тмъ Явтухъ, минуя околицу и огородами пробираясь къ лсу. Тряхнулъ онъ волосами, надвинулъ шапку, подтянулъ туже поясъ и взглянулъ на ясное звздное небо… Звзды дрожатъ и будто колышутся, точно огоньки воздушныхъ свчекъ. Но вотъ, изъ-за лса послышался далекій говоръ и смхъ. Хата мельника скоро выглянетъ изъ-за деревьевъ. А тамъ веселье, шумъ, толкотня, и среди всего — красавица Найда, дочка мельника…

‘Что за краля эта Найда!’ думалъ Явтухъ, пробираясь къ околиц и перескакивая то черезъ камышъ, то черезъ ровъ, обросшій осокой. ‘Была не была! — скажу сегодня всмъ, что Найда — моя невста и что я женюсь на ней! Посмотрю тогда, какъ заартачится старый мельникъ!’ И, разведя кусты, онъ смло вошелъ въ лсъ. Темнота и мертвая тишина кругомъ. Ни соловей, ни филинъ не оглашаютъ лса. Между деревьями, на мсяц, сверкнуло болото, черезъ него, по мостику изъ бревенъ и втвей, лежитъ дорога… Подойдя къ болоту, Явтухъ бодро ступилъ на мостъ, размахивая длинною хворостиною и расточая разныя замчанія насчетъ людскаго трудолюбія. ‘Эка народъ эти изюмцы! пять лтъ копались по поясъ въ вод и выстроили такой мостъ, прости Господи, что съ нечистымъ не разминешься, а ужъ куда необъемистъ этотъ вражій сынъ!..’ И вдругъ онъ видитъ, какъ разъ на средин моста, услось что-то маленькое, худенькое, черненькое и мохнатое. Явтухъ къ нему, а оно сидитъ и только его зеленью глазки сверкаютъ, какъ у кота. Явтухъ закричалъ:— ‘брысь!’ а оно и ухомъ не ведетъ и только виляетъ чорнымъ и длиннымъ, какъ у собаки, хвостикомъ. ‘Э-ге-ге, дло недоброе! Только упомянулъ нечистаго, а ужъ онъ и подвернулся! Постой же ты, иродова душа:— я теб покажу, какъ вашего брата учатъ!’

Онъ быстро подошелъ и со всего размаха хлестнулъ его длинною хворостиной. Завизжалъ, залаялъ бсь, собака, и кинулся подъ ноги парня. Явтухъ пошатнулся, скользнулъ съ мостика и со всего размаха полетлъ внизъ усами, въ болото.

— Вотъ вода, такъ вода, да и холодная какая!— пробурчалъ онъ, выкупавшись въ луж и взбираясь на тощія бревна. Съ его шароваръ, съ рубахи и съ усовъ текло, какъ съ крыши во время дождя. ‘Эхъ-ма!’ прибавилъ онъ. осмотрвшись и выворачивая карманы шароваръ и свиткй:— ‘ни кисета, ниплатка, ни денегъ нтъ! Все тамъ!’ И онъ показалъ въ воду… ‘Погоди-жъ ты, бсовъ сынъ:— я теб утру носъ! Заставилъ выкупаться, точно пьянаго москаля! И на вечерницы теперь опоздаешь!.. Ахъ ты, свиное твое ухо… Ахъ…’ Изъ самомъ досадливомъ расположеніи духа, онъ пошелъ обратно въ Изюмъ.

Онъ шелъ, едва передвигая ноги отъ намокшихъ шароваръ, а тутъ еще казалось ему, за плечами, по кустамъ, кто-то шагалъ и будто говорилъ ему: ‘что, братъ? смяться вздумалъ? Что? драться вздумалъ? Вотъ, теперь и пляши! и пляши!’ Закипла месть въ его груди. ‘Не поддамся!’ — крикнулъ онъ и плюнулъ:— ‘добгу до хаты, переоднусь и еще поспю на вечерницы!’ Сказалъ и во всю прыть понесся къ Изюму…

Но не добжалъ Явтухъ и до половины пути, какъ холодъ сталъ пронимать его до костей. Онъ остановился, оглянулся по полю и, не видя вокругъ ни души, прислъ на траву, да не долго думая началъ раздваться. ‘Теперь не будетъ холодно!’ сказалъ онъ себ, взялъ свиту и рубаху подъ мышки и еще шибче побжалъ, несясь по высокой трав и перепрыгивая черезъ рвы и кочки… Мсяцъ кстати спрятался въ тучи и не смотрлъ на полураздтаго парня. Изюмъ скоро выглянулъ изъ-за пригорка. Огороды Явтухъ миновалъ счастливо и, прошмыгнувъ подъ заборами, вбжалъ въ околицу. Тутъ онъ остановился и бросилъ пугливый взглядъ по сторонамъ: на улиц — ни души. Старики и бабы сидли ужъ въ хатахъ, а молодежь повалила на вечерницы въ подгородную мельницу… Явтухъ вздохнулъ свободне и впотьмахъ пустился дале… Но не миновалъ онъ и четверти улицы, какъ у воротъ мщанки Хиври Макитренковой, съ пснями и криками, выступила ватага двушекъ и длинный, какъ цапля, ткачъ Юхимъ Бубликъ… Разряженная толпа щебетала вокругъ ткача, а онъ, со всякими припасами для вечерницъ, важно шелъ по улиц. Завидлъ двокъ Явтухъ и обомллъ отъ ужаса. Мокрую свиту и рубаху онъ оставилъ на дорог подъ огородомъ, думая завтра рано взять ихъ оттуда. ‘Вдь это бда!’ подумалъ онъ, да такъ въ однихъ мокрыхъ шароварахъ и остался посреди улицы. Ватага приближалась къ нему… Ужъ двки близко, ужъ онъ слышитъ ихъ голоса, какъ счастливая мысль мелькнула въ его голов: онъ оглянулся, вскочилъ въ первыя ворота и забился подъ опрокинутую бочку. Въ то же время выглянулъ мсяцъ. Псни и говоръ раздались подъ самымъ его ухомъ.

— Охъ, постойте, двки, я кого-то видла!

— И я.

— И я…

— И я видла!— посыпались звонкіе голоса, и толпа остановилась у воротъ. Явтухъ, ни живъ, ни мертвъ, сидлъ подъ бочкой.

— Куда же оно длось? Какъ въ воду упало!— замтили нкоторые голоса.

— Да, точно странно: — куда-бъ ему дться? Только-что видли…

— Да не подъ бочку-ли залзъ какой-нибудь дурень?— замтила рябая и косая Векла.

— Можетъ быть и подъ бочку!— отозвались другія, и ужъ направлялись къ бочк.

— Да нтъ, постойте, то врно слпой Кондратъ проснулся и за чмъ-нибудь ночью выходилъ изъ хаты, — перебилъ длинный ткачъ.

— Ну, такъ и есть!— захохотали двки и, поглядывая на опрокинутую бочку, пошли дале…

На душ у Явтуха отлегло. Онъ выглянулъ, переждалъ, пока толпа исчезла за околицею, и что есть духу понесся по улиц, Прибжалъ къ своей хат, ударился въ дверь:— на двери виситъ замокъ, дверь заперта. Онъ съ окну — оно изнутри заперто, да и безъ того въ окно разв одна рука его могла бы свободно пролзть… ‘Ахъ ты, судьба моя горемычная!’ — сказалъ онъ себ, чуть не сквозь слезы:— ‘надо же было матери уйти и запереть двери. Ну, гд я ее теперь найду?’ И онъ съ досады хлопнулъ кулакомъ по двери…. И вдругъ слышитъ:— за его плечами въ темнот кто-то заливается тихимъ, дребезжащимъ смхомъ. Явтухъ обернулся и наставилъ передъ собою увсистый кулакъ. ‘Не поддамся я теб, окаянный! Не поддамся, да еще при случа и побью! Хоть въ чужую юбку и въ бабьи чужіе башмаки однусь, а вотъ пойду на вечерницы и горлки напьюсь, и съ моею красавицею насмюсь надъ твоею собачьею харей!’ Сказалъ и подошелъ къ окну сосдней хаты. Въ хат не было ни души. Мсяцъ отражался на гладкомъ полу, на печи и на полкахъ, уставленныхъ посудой. Онъ вошелъ во дворъ, ступилъ на крыльцо и толкнулъ ногою дверь. Дверь отворилась.— ‘Это не по нашему!’ замтилъ онъ: ‘не запираются, какъ отъ татаръ, проcти Господи!’

Вошелъ Явтухъ въ хату своей кумы, молодицы Инги Лободы, у которой мужъ былъ въ отлучк, на заработкахъ, приперъ дверь засовомъ, досталъ изъ печи уголь и засвтилъ огонь. ‘Кума посердится, да и проститъ, а на вечерницы я все-таки попаду!’ подумалъ онъ и сталъ снимать со стны оставленные наряды сосдки… Надлъ длинную женскую рубаху, голову повязалъ платкомъ, надлъ красные башмаки съ подковками, ожерелье ‘добраго мониста’, накинулъ зеленую кофту и посмотрлъ въ зеркало. ‘Не будь усовъ, и вышелъ бы молодица-молодицею’, — сказалъ онъ съ усмшкою:— ‘и какъ, право, странно рядятся эти женщины! Точно писанки на Пасху… Распотшу же я теперь всю сходку! И набгается, насмется и навеселится моя Найдуся, моя зорька, моя краля ненаглядная!’

Онъ погасилъ огонь, вышелъ изъ хаты, заперъ дверь и ступилъ за ворота. Городъ молчалъ. Свтлая глубина неба переливалась тысячами звздъ… Мсяцъ неподвижно и ярко стоялъ надъ горою Кремянцемъ.— ‘Впередъ, Явтухъ Остаповичъ, впередъ!’ сказалъ самъ ceб Явтухъ, двинувшись въ путь по опустлой улиц, и вдругъ заболталъ по воздуху ногами…

Протеръ глаза, посмотрлъ внизъ — и обомллъ отъ ужаса. Земля у него далеко-далеко подъ ногами, а его тянетъ кверху какая-то невидимая, страшно-могучая сила, и онъ летитъ все выше и выше, покидая облитый луннымъ блескомъ городъ и быстро разская воздухъ ночи.

— Что? будешь теперь смяться, да грозить?— спросилъ за плечами чей-то голосъ… Явтухъ обернулся и увидлъ, что маленькій и черненькій бсенокъ торчитъ у него за спиной, а мохнатыя лапы бса держатъ его подъ руки.— Вотъ теб и невста, и горлка, и твои вечерницы!’ говоритъ парубку чортъ, быстро унося его все выше и выше. Холодомъ обдало парня при мысли о мести и сил нечистаго, и отъ страху онъ закрылъ глаза, Когда онъ вновь посмотрлъ — земля, городъ, лсъ и окрестности, все исчезло подъ его ногами… Онъ летлъ въ необъятной пустот и воздухъ съ шумомъ скользилъ мимо его ушей.

— Куда ты несешь меня, дядюшка? — спросилъ, опомнясь, Явтухъ.

— А вотъ я сейчасъ теб скажу! — отвтило у него за плечами:— я тебя, братъ, посажу верхомъ на мсяцъ, и просидишь ты у меня на немъ день, два, а можетъ и годъ, разв, когда мсяцу придется опуститься до краевъ земли, успешь ты соскочить на стогъ травы или на какое-нибудь дерево…

— А какъ я неравно засну и упаду съ мсяца?

— Ну, туда теб и дорога! — отвтилъ чортъ и рванулъ его еще скоре…

‘Прощай, Найда! Теперь ужъ я тебя не увижу никогда!’ — подумалъ Явтухъ и отдался на волю бса.

Летлъ онъ долго, минуя воздушныя пространства, наконецъ, мсяцъ, спрятавшись и опять явившись, мелькнулъ между разбжавшихся тучекъ и сталъ къ нему такъ близко, что онъ, какъ посл самъ разсказывалъ, могъ даже разглядть, изъ чего онъ сдланъ, а сдланъ мсяцъ, по его словамъ, изъ серебра, только вызолоченъ, какъ блюдо изъ хорошей посуды, да еще въ одномъ мст, — должно быть, задлъ обо что-нибудь на земл, — позолота потёрлась, и оттого пятна на мсяц. Онъ поднялся высоко и вдругъ слышитъ, что-то въ воздух шумитъ, и въ то же время чортъ за его плечами задрожалъ и увильнулъ, отшатнулся въ сторону.

— А! такъ ты двокъ таскаешь, сякой-такой?— раздался хриплый и сердитый голосъ.

Старая, сморщенная вдьма, верхомъ на метл, налетла на бса съ поднятыми кулаками.

— Да это, полноте, не двка, это парень, — пропищалъ нечистый.

— Какъ парень?.. Ахъ ты, сякой-такой!.. А юбка?

— Да вы, Марфа Онуфріевна… да я, право… ужъ я же намъ говорю!— кричалъ чортъ, осыпаемый кулаками вдьмы.

— Вотъ я тебя, вотъ я тебя! — кричала вдьма, отъ ревности и злобы не зная, съ какого конца лучше отсчитывать удары. Она ухватила бса за хвостъ и за загривокъ и такъ стала его трясти, что съ ея рыжей косы слетлъ платокъ, а изъ когтей чорта выпалъ Явтухъ и камнемъ полетлъ на землю…— ‘Ну, теперь ужъ и мн не сдобровать!’ сказалъ бсъ и понесся выше и выше, силясь стряхнуть съ себя злую вдьму.

И долго въ вощух сыпались клочки волосъ, и крупная брань бса и вдьмы оглашала темныя пространства. Явтухъ камнемъ летлъ на землю…

——

Между тмъ весело лилась бесда въ низенькой свтелк подгородной мельницы. Складчина на этотъ разъ удалась какъ нельзя лучше, потому, во-первыхъ, что мельникъ, старый вдовецъ и скряга, ухалъ въ Чугуевъ на ярмарку и дочка его осталась хозяйкою хаты, и во-вторыхъ, потому, что многіе изъ изюмской молодежи надялись на этотъ разъ привести къ окончанію свои сердечныя дла.

Полъ мельниковой хаты былъ чисто прибранъ и вымазанъ заново охрою, стны, также вновь выбленныя, украсились внками и пучками цвтовъ. Печь ярко горла и въ ней шипли на горячихъ сковородахъ, въ масл, пшеничные оршки, ячные блины и сластёны. Дубовый столъ, покрытый блою скатертью, помщался въ главномъ углу, подъ образами, на немъ стояли графинчики съ горлкой. На лавк у печи, близъ двери въ темную комнату, лежали куски сдобнаго и прснаго тста, яйца, свиное сало и стручковый перецъ. Вокругъ этого стола дв молодицы, и одна изъ нихъ Инга Лобода, хлопотали надъ печеніемъ и замшиваніемъ сластёнъ и оршковъ. По скамейкамъ, опрокивутымъ ведрамъ и корытамъ, вокругъ хаты, сидли двки и парни. Смхъ, говоръ и псни перемшивались съ трескомъ печи и жужжаніемъ веретёнъ. Двки, сидя на рзвыхъ донцахъ, тянули изъ гребней пряди и бойко водили веретенами. Иныя сидли молча, другія пли псни, а третьи болтали и щебетали, какъ ласточки въ весеннее утро. Парни, кто за столомъ, кто на перевернутомъ боченк, а кто и просто на полу, сидли и тоже занимались разными работами. Иной точилъ деревянную чашку, другой строгалъ веретено своей красавиц, третій гнулъ дугу, четвертый расписывалъ вывску для хуторянскаго кабака, а иные говорили сказки. Сказки смнялись хоровыми пснями. При окончаніи одной изъ послднихъ, длинный ткачъ Бубликъ вдругъ приложилъ ладонь къ уху и, давъ знакъ рукою, чтобъ вс замолчали, затянулъ тоненькимъ голоскомъ весьма жалобную псню. Это не помшало ему протянуть въ печку спичку и потянуть оттуда, подъ общій хохотъ, горячую галушку. Вс веселились, хохотали, шумли, разсказывали сказки. Не веселилась одна хозяйка, мельникова дочка… Прошло уже не мало времени, а Явтуха не было да и не было. Сперва она думала, что онъ зашелъ къ своему пріятелю писарю, потомъ ей казалось, что онъ только притворяется, что давно ужъ пришелъ и спрятался гд-нибудь по близости, за хатою, ожидая, что вотъ она не вытерпитъ и выбжитъ сама къ нему на-встрчу. Найда ужъ готова была встать и выйти, какъ будто невзначай. ‘Нтъ!’ — подумала она:— ‘лучше подожду его. Нечего баловать жениха! Положишь ему палецъ въ зубы, такъ и не вынешь!’ И она осталась.

Прошло еще нсколько времени. Найда забылась и слушала, водя веретеномъ, страшную сказку, которую началъ ткачъ. Нитка пряжи у нея оборвалась и она выронила веретено. Нагнулась подъ столъ и вдругъ видитъ: въ углу, подъ лавкой, сидитъ что-то худенькое, маленькое, черненькое и, виляя хвостомъ, смотритъ горящими, какъ угли, глазами… Найда обомлла отъ ужаса… Чортъ, между тмъ, посидлъ и юркнулъ въ дверь, дверь за нимъ тихо затворилась. Кром Найды, никто не замтилъ ни его появленія, ни бгства. Сказва тянулась своимъ чередомъ.

И вотъ, чувствуетъ Найда, что непонятная сила тянетъ и ее съ мста за дверь. Она знаетъ очень хорошо, что за дверью, въ темныхъ сняхъ, ожидаетъ ее то же страшное чудище, что за дверью она перепугается до смерти, знаетъ и — дивное дло!— не можетъ себя побдить. Встала она съ лавки, тихо сложила гребень и отворила дверь. ‘Куда ты, Найда?’ — спрашиваютъ ее подруги, ‘А вотъ я… въ сарай… коров сна нужно подложить!’

Она ступила въ темныя сни. Въ сняхъ — ни души. Она на крыльцо — и на крыльц никого не видно. Площадка передъ хатою также пуста. И только подъ заборомъ маленькаго садика бгаетъ котъ. ‘Васька, Васька!’ стала она звать кота. Котъ вошелъ въ калитку садика. ‘Еще забжитъ въ лсъ!’ — подумала она: — ‘шляется за сосдскими кошками’… Но не успла сдлать и пяти шаговъ, какъ котъ къ ней обернулся и сталъ мяукать и рости. Холодъ пробжалъ по ея жиламъ. ‘Брысь!’ — закричала она.— Котъ ощетинился, выпустилъ когти, страшно засверкалъ зелеными глазами, такъ что освтилъ сосдніе кусты и плетень, замяукалъ еще сильне и, выгибаясь, сталъ рости и рости… Найда хотла бжать и не могла: ноги не слушались, хотла кричать, языкъ, какъ во сн, не двигался. А котъ прыгнулъ и, поднявшись на заднія лапы, протянулъ къ ней усатую морду… ‘Тьфу!’ — крикнула Найда и спрятала лицо. ‘За что же ты бранишься?’ — спросилъ у нея нжный и сладкій голосъ. Найда смотритъ: передъ нею стоитъ ужъ не котъ, а Явтухъ, ея милый суженый…

— Это ты, Явтухъ?

— Я, моя кралечка!

— Какъ же ты напугалъ меня! Богъ знаетъ, чмъ показался!

И она кинулась къ нему на шею и потащила его за руку въ хату.

— А, Остаповичъ, Шаповаленко!— залепетали вокругъ парня собесдники:— а мы васъ ждали, да все думали, куда это васъ занесло!

Найда отъ радости бгаетъ по хат и ставитъ на столъ миски съ угощеніями. Явтухъ, крутя усы и нахмурившись, стоитъ посреди хаты, не снимая шапки и сурово поглядываетъ по сторонамъ.— ‘Будетъ вамъ, щебетухи, языкомъ торохтть!— сказалъ ткачъ:— садитесь вечерять’.

Найда всыпала въ миску варениковъ.

Вс при этомъ бросили болтовню и, крестясь, сли за столъ. Явтухъ молча сидлъ, сложа руки.

— А ты же что паномъ разслся?— спросила его съ досадою Найда, видя его невжливость:— не велика птица! на полотенце, да занавсь свои шаровары, а то еще какъ разъ съ усовъ капнетъ!

Явтухъ нагнулся къ столу и раскрылъ ротъ. Въ ту же минуту дивныя дла произошли въ хат. У одного изъ парней въ карман были припасенные орхи и рожки, вдругъ карманъ раскрылся, и орхи, а тамъ и рожки, будто воробьи, стали вылетать оттуда, направляясь въ ротъ Явтуха, который только раскусывалъ ихъ. Долго никто не могъ придти въ себя отъ изумленія. ‘Э-ге-ге! да что же это такое?’ подумали въ одинъ разъ вс гости и остались неподвижными. Молчаніе сдлалось такое, что слышно было, какъ муха жужжала и билась гд-то подъ опрокинутымъ кувшиномъ.

— Ой, лелечко, братцы!.. караулъ!— закричалъ вдругъ ткачъ, весь въ мук вскакивая изъ-подъ стола, куда нагнулся искать упавшій кисетъ съ табакомъ:— да это — не Явтухъ, это, братцы, такое, чего и назвать нельзя… у него хвостъ собачій! Смотрите!..

— Чортъ, чортъ!— закричали вс, и во мгновеніе ока, выскочивъ изъ хаты, побжали, куда глаза глядятъ.— Въ то же время у мнимаго Явтуха упала съ головы шапка, и на лбу сверкнула пара золотыхъ рожекъ.— ‘Такъ вотъ это кто!’ — подумала Найда и замерла отъ ужаса, оставшись глазъ на глазъ съ тмъ, котораго, по словамъ ткача, даже и назвать было нельзя…

——

Выроненный изъ рукъ чортомъ, Явтухъ стремглавъ понесся съ неба, посылая прощанія милой и ожидая каждое мгновеніе, что вотъ снизу, изъ воздушной тьмы, выяснится рка, болото или сухое, рогатое дерево, и онъ распростится на-вки съ жизнью, — какъ вдругъ неожиданно почувствовалъ подъ собою что-то мягкое. Онъ осмотрлся и видитъ, что упалъ со всего размаха въ стогъ свжаго, пушистаго сна и утонулъ въ немъ по самую шею. Почувствовавъ пріятный запахъ травы, Явтухъ сперва убдился, что вс ребра у него цлы, потомъ выкарабкался изъ сна, легъ на стогъ и посмотрлъ внизъ…

Возл стога былъ разложенъ огонь. Толпа чумаковъ, наклонясь надъ чугуннымъ котелкомъ и куря трубки, сидла у огня.

— Здорово, паны-браты!— сказалъ со стога Явтухъ. Чумаки, не поднимая головы, не двинули ни плечомъ, ни усомъ, а только въ одинъ голосъ отвтили:

— И ты будь здоровъ!

— А я къ вамъ!— сказалъ опять Явтухъ.

— Милости просимъ!— отвтили чумаки, не поднимая головы и спокойно сося коротенькія трубки.

Явтухъ оправилъ на себ бабью юбку и кофту и съ такою рчью обратился къ чумакамъ:

— А посмотрите-ка, добрые люди, въ чемъ я!

Чумаки вынули изо рта трубки и подняли къ нему головы.

— Хорошъ?— спросилъ Явтухъ.

— Хорошъ.

— И башмаки хороши?

— Хороши.

— А платокъ?— спросилъ Явтухъ.

Чумаки, которые опять было принялись курить, удивлялись, что это за человкъ ихъ разспрашиваетъ и откуда онъ взялся, опять отняли изо рта трубки и, смотря на Явтуха, отвтили:

— Хорошъ и платокъ.

— Хлбъ же соль вамъ!— сказалъ нежданный гость, спускаясь на землю со стога:— должно быть, борщъ варите, съ таранью.

— Нтъ, кашу съ саломъ.

Явтухъ спустился на землю и подслъ къ костру.

— А позвольте узнать, господа-чумачество, откуда васъ Богъ несетъ?

— Изъ Крыма.

— За солью здили?

— За солью.

— А гд мы теперь, паны-браты?— прибавилъ Явтухъ.

Чумаки молча переглянулись: вотъ насмхается человкъ.

— То-есть… какъ оно… насчетъ, то-есть?… гд это мсто, на которомъ вотъ мы теперь сидимъ? — прибавилъ Явтухъ, указавъ пальцемъ на землю.

— Гд это мсто? — спросили чумаки, опять пероглянувшись между собою.

— Да, добрые люди.

— За Мелитополемъ.

— Слышалъ, слышалъ, братцы, про Мелитополь! слышалъ! это отъ насъ верстъ пятьсотъ будетъ! Еще оттуда, то-есть — тьфу! отсюда… коробейники къ намъ съ ситцами ходятъ. Ну, хватилъ же нечистый! въ полночи пролетлъ полъ-тысячи верстъ.

Чумаки перестали курить.

— Такъ ты, стало быть, не здшній?— спросили они.

— Не здшній… Я изъ Изюма, коли знаете. Еще сегодня ходилъ тамъ по базару и купилъ себ шаровары, — замтилъ Явтухъ, да и запнулся на этомъ слов.— То-есть, просто диво!— вздохнулъ онъ и, придвинувшись поближе къ чумакамъ, сталъ разсказывать обо всемъ дивномъ и непонятномъ, что съ нимъ случилось въ тотъ вечеръ.

‘Съ пьяну!’ — думали, глядя на него, чумаки.

— Да что, — сказалъ въ заключеніе Явтухъ:— я вамъ, братцы, скажу такое еще, что просто со смху за бока ухватишься… Дайте трубочки покурить… Какъ летли мы съ чортомъ, встртилась намъ вдьма, рыжая да старая, такая старая, что только вороньё пугать. Завидла меня у него въ лапахъ, подумала, что я — не казакъ, а двка, потому что въ этой юбк былъ, и вцпилась въ него. Нечистый выронилъ меня, а съ головы вдьмы свалился платокъ. Такъ она простоволосая и полетла съ нимъ подъ самыя звзды… Когда я падалъ сюда, вижу — по дорог летитъ оброненный вдьмою платокъ, я его захватилъ налету съ собою! Должно быть, вещь важная!— заключилъ Явтухъ и, спрятавъ трубку за пазуху кофты, выложилъ передъ глазами чумаковъ яркій, невиданнаго цвта платокъ.

— Эка, бсово племя! да еще и козырится! — прибавилъ Явтухъ, собираясь спрятать находку, и видитъ: сзади его, на корточкахъ, сидитъ тощая, простоволосая старушонка и изъ-за его плеча протягиваетъ костлявую руку. ‘А! такъ ты тутъ?’ — закричалъ Явтухъ, такъ что чумаки привскочили на мст, и ухватился за сморщенную лапу вдьмы.

Вдьма заметалась, закричала, какъ заяцъ, когда собаки поймаютъ его за длинныя уши, и стала, подпрыгивая, подниматься съ Явтухомъ изъ кружка изумленныхъ чумаковъ. Тихо всплылъ онъ съ ней опять на воздухъ и, освщенный блескомъ костра, взмахнулъ ногами, сталъ исчезатъ въ темнот, превратился въ красноватую точку и скрылся… И долго еще чумаки, въ срыхъ бараньихъ шапкахъ, сидли подъ стогомъ, съ опрокинутыми головами и неподвижно смотрли въ темное небо…

—-

Какъ легкое перо, носимое втромъ, летлъ Явтухъ по небу, держась за руку вдьмы. Вдьма бросалась изъ стороны въ сторону и стонала, выбиваясь изъ силъ. Наконецъ, она поднялась такъ высоко, что, какъ разсказывалъ впослдствіи Явтухъ, чуть не зацпила за край мсяца и стала опускаться на землю. Явтухъ не унывалъ и, держась за ея руку, смотрлъ внизъ.

И вотъ, видитъ онъ, далеко-далеко внизу, сверкнули огоньки, сперва одинъ, потомъ два и, наконецъ, цлыя сотни. ‘Что бы это было такое?’ — думалъ Явтухъ, — ‘у насъ въ Изюм давно уже спятъ. Ужъ не Полтава-ли это, или Бахмутъ?’

Воздухъ съ шумомъ летлъ мимо его ушей, а съ земли неслись къ нему навстрчу чудныя картины. Утесы и горы, покрытые лсами, на скалахъ каменная крпость, башни, лсъ, глубокія, какъ колодцы, долины и, наконецъ, цлый огромный городъ, залитый огнями. Явтухъ только высматривалъ, обо что ему придется грянуться и распроститься съ жизнью, и вдругъ почувствовалъ, что снова тихо и плавно на что-то опускается. Онъ сталъ на ноги, а вдьма, утомленная несеніемъ здоровеннаго парня, воспользовалась счастливымъ мгновеньемъ, вырвалась у него изъ рукъ и съ быстротой молніи исчезла въ темномъ пространств.

Явтухъ окинулъ взоромъ окрестность.

Богатый городъ разстилался у его ногъ, онъ самъ стоялъ на плоской кровл высокой башни. Гд же это онъ? и что это за городъ?

Башня помщалась въ нижнемъ отдленіи сада, идущемъ уступомъ въ гору. Вокругъ башни — рядъ тополей. Дале, вправо, небольшой прудъ, окруженный мраморною набережной, кусты широколиственника темнютъ здсь и тамъ, и мсяцъ ярко отражается въ стекл пруда… Другая, боле высокая ограда окружаетъ и тополи, и прудъ, и башню. За садомъ виденъ пространный дворъ, его обступаютъ высокіе терема, съ островерхими крышами и причудливо-рзными окнами и деревьями. Въ глубин двора возвышается новая башня съ воздушнымъ крылечкомъ. Глядя на огоньки въ окошечкахъ домовъ, прилпленныхъ къ уступамъ горъ, между которыми легъ городъ, Явтуху показалось, что по сторонамъ его не горы, а огромные дворцы съ тысячами оконъ. ‘Нтъ, это не Полтава!’ — сказалъ онъ самъ себ, и для того, чтобы убдиться, точно-ли онъ все это видлъ на яву, а не во сн, онъ ущипнулъ себя за ухо, а потомъ за носъ. Ничуть не бывало! онъ точно не спитъ и находится въ какомъ-то далекомъ, дивномъ город.

Осмотрвшись еще нсколько вокругъ себя, Явтухъ протянулъ руку въ карманъ кофты и, вынувъ оттуда трубку, взятую у чумаковъ, а изъ шароваръ огниво, вырубилъ огня и, стоя на крыш башни, принялся курить и посматривать на городъ, на скалы и небо. ‘Оно бы и выкупаться хорошо!’ — подумалъ онъ, глядя на прудъ. И, нагнувшись съ башни, увидлъ, что сойти съ нея очень легко: тополь росла у самой ея крыши. Недолго думая, онъ уцпился за стволъ и сталъ спускаться на землю, но не усплъ миновать и половины дерева, какъ дверь изъ терема въ садикъ отворилась, и цлая толпа женщинъ, въ блыхъ покрывалахъ и желтыхъ и красныхъ остроконечныхъ башмакахъ, потянулась черезъ крыльцо къ пруду. За женщинами шелъ черный губанъ-арабъ, въ широкихъ шароварахъ, зеленой чалм и съ саблею у пояса. Сердце застыло въ груди Явтуха, и руки приросли къ стволу тополя. Онъ остановился въ воздух, а вошедшія женщины, не замчая его, съ хохотомъ и съ криками окружили прудъ и, въ пяти шагахъ отъ него, стали скидать съ себя длинныя, легкія покрывала…

——

Найда, оставшись, между тмъ, глазъ на глазъ съ чортомъ, долго не могла опомниться: мнимый Явтухъ сидлъ передъ нею за столомъ и пристально глядлъ на нее. Наконецъ, онъ шевельнулся, поправилъ усъ, кашлянулъ и протянулъ къ ней руки…

— Краля ты моя, Найда, садись возл меня. Да обними, да поцлуй.

Найда вскочила.

— Сгинь ты, окаянный, нечистый!— крикнула она и бросилась въ другой уголъ хаты.

Бсъ засмялся и кинулся вслдъ за нею. Найда, несмотря на то, что приходилось возиться съ чортомъ, ловко увертывалась и отбивалась отъ него. Ужъ одна изъ лапъ нечистаго ухватила ее за рукавъ рубашки, а другая порвала нитку красныхъ гранатовъ, и т звономъ посыпались на столъ и по лавкамъ, ужъ она почувствовала на своихъ щекахъ дыханіе чорта. ‘Явтухъ, Явтухъ’!— закричала она въ отчаяніи и, однимъ взмахомъ руки отбившись отъ объятій бса, кинулась въ темный чуланъ, заперла за собою дверь и наложила на нее крестное знаменіе. Чортъ грянулся въ двери и остановился. Найда, въ страх, смотрла въ замочную скважину и увидла странныя вещи…

Бсъ, принявшій образъ парня, слъ за столъ, придвинулъ къ себ миску оставленныхъ варениковъ, досталъ съ полки здоровенную флягу водки и съ голоду принялся закусывать. Все было тутъ же вскор очищено. Тогда чортъ принялся выглядывать, какъ бы удобне лечь спать. Мостился онъ долго и безуспшно. Легъ на лавку — узко, легъ на полъ — холодно, легъ на печку — жарко… Охмлвшій бсъ подошелъ къ столу, на которомъ мсили тсто, и легъ прямо въ муку. Только и тутъ еще провозился немалое время: то ляжетъ такъ, что голова свсится, то ляжетъ такъ, что свсятся ноги. Наконецъ, онъ легъ поперегъ стола, то-есть въ такомъ положеніи, что съ одной стороны свсились ноги, а съ другой голова, и заснулъ.

Найда подождала еще нсколько времени, усмхнулась, отыскала впотьмахъ свою шубку, постлала ее на сундук, начала молиться долго и не спша, перекрестила вс углы, окна и двери, легла тоже, свернулась клубочкомъ и заснула, еще не оправясь отъ тревоги и волненія той ночи. И долго во сн ей мерещилось все, что она испытала, и пьяный сатана на стол, который храплъ не хуже хмльнаго отца Найды, какимъ тотъ возвращался иной разъ съ ярмарки.

——

Ни живъ, ни мертвъ, сидлъ Явтухъ на тополи, держась за стволъ и смотрлъ на непонятныя вещи, происходившія вокругъ него. Женщины, скинувъ покрывала, вошли въ ограду пруда и стали скидать съ себя серьги, золотыя шапочки, пестрыя туфли, наконецъ, стали расплетать длинныя косы. Надобно сказать, что Явтухъ былъ, вообще, храбръ и смлъ только съ своимъ братомъ, женская же красота совершенно отнимала у него всякую прыть… ‘Боже мой, Боже! что-жъ это будетъ?’ — думалъ онъ, глядя изъ-за втвей тополя на толпу раздвавшихся красавицъ.

Съ криками и хохотомъ кинулись незнакомки къ вод. Арабъ, звая во весь ротъ, ушелъ въ теремъ.

Красавицы, между тмъ, услись на ступенькахъ ограды и, скидая съ ножекъ башмаки, нехотя и шаловливо опускали ноги въ холодныя струи. Вотъ он разстегиваютъ шелковые пояса, готовятся сходить въ воду.

‘Господи, Боже мой! что-жъ это я длаю! зачмъ я смотрю на этихъ женщинъ? Вдь он совсмъ и не знаютъ, что я тутъ’…

Недолго думая, спустился онъ съ дерева на землю, поднялъ одно изъ покинутыхъ покрывалъ и, закутавшись въ него, слъ на берегу пруда. Купальщицы его примтили.

— Это кто?— закричали он.

Явтухъ закутался съ головой.

— Это ты, Ханымъ?

— Это ты, Шерфе?— заговорили купальщицы и стали плескаться, прыгать и возиться, какъ маленькія рыбки.

‘Ну’, — думалъ Явтухъ, жмуря глаза:— ‘что-то будетъ дальше’?

— Да что-жъ ты молчишь? Выходи, раздвайся и ползай въ воду, купаться съ нами.

— Ай, усы!!!— закричали вдругъ нкоторыя, и вс пугливо бросились въ воду.

— Что вы испугались, добрыя пани?— проговорилъ Явтухъ:— я — мщанинъ изъ Изюма.

— Э! да это и вправду казакъ!— сказала одна изъ красавицъ по русски.

— Ну, да, казакъ! — прибавилъ Явтухъ — лукавый бсъ занесъ меня и опустилъ вонъ на ту башню.

Возгласы изумленія раздались изъ воды.

— А скажите, пани, гд это мы теперь… то-есть, какой это городъ?

— Бахчисарай.

— А далеко это будетъ отъ Изюма?

— Считай самъ, это — столица Крымскаго царства…

— Крымскаго царства!— вскрикнулъ Явтухъ, всплеснувъ руками: — вдь это еще дальше Мелитополя будетъ!..

— Тс! что ты! не говори такъ громко, а то какъ разъ разбудишь всхъ во дворц, — сказала незнакомка: — ложись лучше въ этотъ ящикъ, мы однемся и тебя потихоньку пронесемъ въ наши комнаты.

— Да кто вы такія?— спросилъ Явтухъ, занося ногу въ ящикъ.

— Мы — жены крымскаго хана! лежи смирно!

И красавицы бережно понесли его въ теремъ.

Когда Явтухъ почувствовалъ, что ящикъ снова опустили, онъ приподнялъ крышку и всталъ на ноги. Стны гарема, гд онъ очутился, были обтянуты краснымъ сукномъ. По полу валялись подушки. Зеркало надъ каминомъ было обито фольгою. Дрожащій свтъ лампады, изъ разноцвтныхъ стеколъ, лился съ потолка, и легкій дымъ курильницы, стоявшей у завшенной двери въ другую комнату, стлался по полу. Явтухъ не могъ надивиться на все это и, поднявъ голову, оглядывался по комнат.

— Какой хорошенькій!— сказала одна изъ красавицъ по-своему.

— Какой страшный, да усатый! — прибавила говорившая по-русски.

— Давайте, сестрицы, свяжемъ ему руки, да однемъ его въ наши наряды! Вдь одли же его гд-то казачки въ юбку…

— Ахъ, да какой онъ смшной!— закричали остальныя, хлопая въ ладоши и еще тсне окружая гостя.

Явтухъ вжливо и молча стоялъ передъ ними. Одна изъ женъ обратилась къ нему съ просьбой:

— Повесели насъ твоими разсказами, какою силой занесло тебя сюда?

Просьбу эту ему перевели. Явтухъ почесалъ за ухомъ.

— Да что же такое я вамъ, пани-матки, разскажу? Я, право, и не знаю, языкъ какъ-то… того… не ворочается!

— А вотъ, мы его подмажемъ!— сказали боле догадливыя.

И съ этими словами его усадили на мягкія подушки, поставили передъ нимъ низенькій столикъ, а на столикъ большое блюдо съ яблоками, персиками, виноградомъ и татарскими пряниками, и принесли ему ханскій кальянъ.

— Начать съ того…— заговорилъ Явтухъ.

И всю ночь разсказывалъ онъ красавицамъ свои похожденія, которыя тутъ же переводились. Когда на поднос не осталось ужъ ничего, Явтухъ всталъ и, покачиваясь, сказалъ:

— Теперь ужъ все! теперь ужъ я пойду отсюда…

— Какъ пойдешь? — спросили съ удивленіемъ красавицы.

— Да, мн пора ужъ домой.

Въ комнату проникалъ блдный разсвтъ зари.

— Ахъ, какой ты чудной! Вдь самъ же говоришь, что отъ твоей родины до насъ чуть не тысяча верстъ.

— И то правда! — вздохнулъ Явтухъ, почесывая за ухомъ:— а впрочемъ, нтъ, ужъ лучше я пойду!

— Да вдь вокругъ дворца течетъ рчка, и часовые стоятъ у поднятыхъ мостовъ! Если тебя увидятъ да поймаютъ, то приведутъ поутру къ хану, на дворцовомъ мосту отскутъ теб голову, положатъ тебя въ мшокъ, да такъ, безъ головы, и бросятъ въ воду.

— Э, нтъ, я ужъ лучше пойду!— твердилъ Явтухъ, пробираясь сквозь толпу красавицъ къ двери.

— Такъ хоть, по крайней мр, погоди ты, бшеная голова! Мы тебя вынесемъ опять въ ящик въ садъ, и ты опять влзешь на крышу, оттуда спустишься на улицу, авось, найдешь въ город какого-нибудь жида: онъ тебя и вывезетъ на таратайк, подъ мшками.

И, уложивъ его снова въ ящикъ съ нарядами, красавицы вынесли его въ садъ. Явтухъ толкнулъ крышку и оглянулся вокругъ себя.

Мсяцъ опустился за гору, и румяная полоса на другомъ конц города показывалась изъ-за плоскихъ крышъ. Въ воздух свжло. Роса сверкала на листьяхъ цвтовъ. Отблескъ зари прокрадывался по островерхимъ минаретамъ, плоскимъ крышамъ саклей и по трубамъ позолоченныхъ кровель ханскихъ дворцовъ.

Явтухъ протеръ глаза: что это такое? Передъ самымъ его носомъ торчитъ опять вчерашняя рыжая старушонка.

— Не унывай, казаче!— говоритъ она:— прости меня и забудь прошлое, дай только мн найти да порядкомъ проучить того косолапаго, что тебя вчера обидлъ, такъ я мигомъ тебя донесу домой.

— Кого найти, какого косолапаго? — спросилъ съ изумленіемъ Явтухъ.

— Чорта!— отвтила вдьма:— моего губителя, изверга! Онъ теперь заперся на мельниц съ твоею невстою и сидитъ тамъ всю ночь, окаянный.

— Съ моею Найдою?— закричалъ во все горло Явтухъ и такъ ухватился за тоненькую лапу вдьмы, что та не взвидла свта:— неси меня, распропащая твоя душа! неси, а не то, вотъ клянусь теб, измелю тебя въ табакъ!

И, вскочивъ на спину вдьмы, Явтухъ стиснулъ ее колнями, засучилъ рукава и поднялъ здоровенные кулаки. Вдьма сперва пошатнулась, заскреблась лапками, какъ мышь, но потомъ понемногу выпрямилась, подпрыгнула и стала подниматься съ парнемъ на воздухъ.

Она полетла сперва къ крыш терема, потомъ черезъ дворъ къ мечети, а наконецъ, стала косвенно подниматься кверху. Ханская стража замтила ихъ. Во двор, въ саду и на улиц поднялся сильный переполохъ. Махали саблями, раздавались крики, даже послышался ружейный выстрлъ. Но трудно было догнать улетвшихъ: поминай какъ звали…

——

Сидя на плечахъ вдьмы, Явтухъ недоумвалъ, какъ это она, не двигая ни руками, ни ногами, летитъ быстре облака, гонимаго втромъ. Въ это время онъ поднялся такъ высоко, что кое-гд на земл еще были сумерки, а онъ уже увидлъ вдалек красный шаръ солнца, которое будто купалось въ волнахъ большаго озера, готовясь выкатиться въ ясное небо.

— А какое это озеро, тётка? — спросилъ Явтухъ у вдьмы.

— Это — Черное море! тамъ много хорошей тарани, да и всякой другой рыбы.

— Э! — подумалъ Явтухъ и отшатнулся.

Прямо въ глаза ему налетла легкая прозрачная тучка, и онъ исчезъ въ ней, точно въ волнахъ серебристой кисеи. Когда онъ вылетлъ снова на свтъ, въ его волосахъ и на рубашк блестли капли росы, а тучка далеко-далеко внизу виднлась лиловою точкою.

Въ иныхъ мстахъ, когда ужъ нсколько разсвло, онъ увидлъ въ воздух раннихъ жаворонковъ, у которыхъ глаза еще спали, а они ужъ поднялись въ небо и славили своими пснями восходящее солнце.

Изъ трубы какого-то села вылетлъ, въ серебряной одежд, свтлый духъ, держа въ рукахъ что-то.

— Это что такое?— спросилъ Явтухъ.

— Это ангелъ Божій уноситъ въ небо только-что умершую двушку!

‘Ужъ не моя-ли Найда?’ вздохнулъ Явтухъ.

Въ другомъ мст онъ совершенно наткнулся на распластаннаго подъ облаками коршуна, который сторожко глядлъ внизъ, въ траву, и выбиралъ себ утреннюю поживу. Явтухъ хотлъ ему дать по дорог порядочнаго тумака, но одумался, чтобъ не сорваться съ вдьмы, и полетлъ дале.

— А это какія голубыя облака?— спросилъ онъ вдьму.

— Это — Черкесскія горы, покрытыя снгомъ, и снгъ этотъ никогда на нихъ не таетъ.

— Какъ никогда не таетъ?

— Такъ же, никогда!

— Стало быть, и въ косовицу не таетъ?

— И въ косовицу не таетъ.

— Чудеса, да и только!— подумалъ Явтухъ и сталъ снова всматриваться въ безконечныя пространства земли, выходившей подъ нимъ изъ ночныхъ сумерекъ.

— Ну, а то что такое? — спросилъ онъ, указывая налво, черезъ плечо:— точно жаръ горитъ, должно быть, чумаки чужіе лса подожгли?

— Это — городъ Кіевъ, и въ немъ такъ золотыя главы церквей горятъ!

‘Э!’ — подумалъ про себя Явтухъ:— ‘какой же важный городъ Кіевъ! да никакъ въ немъ уже и къ заутрени благовстятъ?’ И онъ еще пристальне началъ вглядываться внизъ.— Послушай… какъ тебя звать? Мавра Онуфріевна, что-ли?.. это ужъ и на базаръ выходятъ? Ишь ты, какъ народъ повалилъ на улицы, должно быть ярмарка!

— Въ Кіев каждый день ярмарка, ужъ такой, хлопче, городъ удался!.. — замтила вдьма и понеслась еще быстре.

— Да куда тебя несетъ такъ? погоди, скажи-ка, тётка, гд Москва?

— Москва, казаче, такъ далеко, что нужно еще въ десять разъ подняться выше, и тогда увидишь не всю Москву, а одного Ивана Великаго, да Царь-пушку.

— Ну, а вонъ то что такое танцуетъ? — спросилъ, помолчавъ, Явтухъ.

— То плясовицы, бабы некрещеныя, выходятъ всякое утро, рано на зар, съ распущенными косами, на вершинахъ кургановъ солнце встрчать… Пора, пора! — проговорила неровнымъ голосомъ вдьма!— надо птуховъ обогнать…

И она помчалась стрлой.

— Какъ птуховъ обогнать?

— Подъ нами, какъ пролетали Катериновку, давно ужъ въ первый разъ прокричали… Скоро прокричатъ въ другой разъ, а до третьихъ птуховъ надо все покончить.

— Эхъ ты, мышиная кума, гд была! — замтилъ весело Явтухъ, покачивая головою.

— Что ты сказалъ, хлопче?— спросила вдьма, оглядываясь на него.

— Я спрашиваю, что это такое выяснилось тамъ внизу, точно коровы идутъ по зеленой травк?

— Это — вправо Даниловка, налво Гусаровка, дало Пришибъ, Петровское, а еще дале Харьковъ.

— Ну, а это какія серебряныя ленты протянулись, точно зми по лугамъ?

— Это, казаче, рки Донецъ, Берека да Торецъ, со своими озерами…

Не усплъ оглянуться Явтухъ, какъ земля, горы, лса и весь Изюмъ понеслись къ нему на встрчу.

— Тише, тише! — закричалъ Явтухъ, камнемъ падая на кривую березу, что росла у самой мельниковой хаты.

— Ничего, хлопче! сиди только смирно!— отвтила вдьма и тихо опустилась на землю, подъ березой у порога хаты:— теперь слзай съ меня и отворяй двери, твоя невста ихъ перекрестила и мн туда не войти.

Явтухъ сталъ на ноги, хотлъ войти въ дверь.

— Нтъ, погоди! чортъ теперь съ-пьяну спитъ, такъ ты его не буди, а прежде ступай въ кладовую и выводи оттуда свою красавицу. Съ косолапымъ же я сама справлюсь!..

Съ трепетомъ подошелъ Явтухъ къ кладовой, въ которой спала Найда. Чуть переводя духъ, онъ взялся за дверь, еще въ первый разъ въ жизни онъ переступалъ порогъ, за которымъ спала его суженая. Онъ повернулъ скобку двери и остановился. ‘Нтъ’, — подумалъ онъ, махнувъ рукой: ‘не войду!’ и прибавилъ шопотомъ, наставивъ губы къ замочной скважин:

— Найда, вставай, одвайся, выходи…

— Кто тамъ?— спросилъ тихій, чуть слышный голосъ.

— Это я, Явтухъ… твой Явтухъ, моя кралечка!

— А если ты Явтухъ, а не тотъ, что лежалъ на стол, такъ перекрестись! я буду въ щелку смотрть.

Явтухъ перекрестился, дверь отомкнулась, Явтухъ и Найда бросились другъ къ другу.

— Какой же ты странный, Явтухъ, въ этомъ наряд!

— Ничего, моя зорочка, пойдемъ отсюда, посл я теб все разскажу.

Онъ тихо увлекъ ее изъ хаты и тутъ только, проходя мимо двери, замтилъ, какая образина лежала на стол, свсивъ на полъ ноги и отекшую пьяную голову. Они вышли на крыльцо, а вдьма съ порога прыгнула въ хату, и скоро тамъ послышались крики, брань, визгъ, шумъ и въ растворенную дверь запыхавшаяся вдьма злобно вытащила за чубъ мнимаго казака.

— Вотъ я тебя, вотъ!— кричала она, трепля бса за волосы, какъ бабы треплютъ мочки льва:— вотъ я тебя! теперь не скажешь, что не бражничаешь, да не гоняешься за двками.

— Да что вы! да помилуйте!— стоналъ жалобнымъ голосомъ чортъ, успвшій принять свой бсовскій образъ.

— Вотъ я тебя!.. а?.. за двками? — и градъ кулаковъ сыпался на сатану. Съ его счастію, прокричали птухи.

Вдьма опять ухватила худаго бса одною рукою за хвостъ, а другою за загривокъ, повернула его вверхъ ногами и поднялась съ нимъ на воздухъ.

— Вотъ теб и на! — усмхнулся Явтухъ, прижимая ко сердцу Найду:— поплатился-таки вражій сынъ! Ишь ты, какъ удираютъ! точно москаль съ краденымъ индюкомъ на ярмарк… Ну, ужъ ночка! — прибавилъ онъ, нжно глядя на Найду и ласкаясь къ ней.

— Да! — сказала, вздохнувъ, Найда:— а ты гд былъ все это время?

— Въ Крыму, — отвтилъ Явтухъ.

— Какъ въ Крыму? въ крымскомъ царств?

— Въ крымскомъ царств…

— Любитъ прибавить, брехунъ, да нехотя повришь, что былъ онъ согодня въ Крыму!— проговорилъ у Явтуха за плечами басистый голосъ: — нехотя повришь посл всего, что сейчасъ видлъ.

Явтухъ и Найда оглянулись. За ними, на подъхавшей телжк сидлъ старый мельникъ, и закинувъ кверху голову, смотрлъ въ небо,

— Все разскажу вамъ, Семенъ Потаповичъ! — сказалъ Явтухъ, кланяясь въ поясъ мельнику:— ничего не утаю, только отдайте за меня Найду.

И онъ замеръ въ ожиданіи отвта. Найда стояла въ сторон, закрывъ лицо рукавомъ.

Мельникъ сбросилъ съ телги кучу пустыхъ мшковъ, слзъ на земь, перекинулъ на спину лошади возжи и, взявшись руками въ бока, задумался.

— Разв ужъ потому, — сказалъ онъ, наконецъ, поглядывая поверхъ хаты:— что счастливо продалъ муку въ Чугуев? Такъ и быть, дочка, такъ и быть, Явтухъ! Только ужъ ты, братъ, не отвертишься, разскажешь все, какъ было!

СлобожанеМалороссійскіе разсказы.Г. П. ДАНИЛЕВСКАГО

Читайте также:

Слобожане
Малороссійскіе разсказы.
Г. П. ДАНИЛЕВСКАГО