Бьернсон и его романы, Тимирязев Василий Аркадьевич, Год: 1883 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 106 минут(ы)

БЬЕРНСОНЪ И ЕГО РОМАНЫ ¹

¹ Bjrnson’s Novels, translated by Rasmus Anderson.— Boston, 1881—1883, 7 vol. (Романы Бьернсона, переведенные Расмусомъ Андерсономъ — 7 томовъ).

Bjrnstjerne Bjrnson by Hjalmar Hjortt Boyesen (Бьернстьерне Бьернсонъ — статья Хьяльмара Хьорта Вонзена въ Scribners Magazine sa 1881 г.).

Bjrnsterne Bjrnsons stories (Разсказы Бернстьерне Бьернсона, критическая статья въ Atlantic Monthly — январь 1883 г.).

Norways constitutional struggle — by Bjrnstjerne Bjrnson (Конституціонная борьба въ Норвегіи, статья Бьернстьерне Бьернсона въ Scribners Magazine sa 1880 г.

Af mine Foredrag от Republiken, ved Bjrnstjerne Bjrnson. Kristia, nia. 1880 г. (Изъ моихъ рчей о республик, соч. Бьернстьерне Бьернсона).

Moderne Geister. Literarische Bildnisse aus dem Neunzehnten Jahrhundert von Georg Brandes.— Francfurt 1882. (Новые умы, литературные портрета XIX столтія — соч. Георга Брандеса).

Норвежская литература очень мало извстна въ остальной Европ, особливо у насъ. Однако, она можетъ похвастаться поэтами, романистами и драматургами, которыми могла бы гордиться любая европейская нація.

Со времени Кальмарской Уніи культура и литературный языкъ Норвегіи вылились въ датскую форму, а основаніе Копенгагенскаго университета въ 1479 г. стало привлекать въ датскую столицу всхъ талантливыхъ норвежцевъ. Такъ величайшій изъ поэтовъ Норвегіи и одинъ изъ первыхъ ея драматурговъ, Людовигъ Гольбергъ, хотя родился въ Берген, но получилъ университетскій дипломъ, жилъ и умеръ (въ 1754 г.) въ Копенгаген. Однако, съ возникновеніемъ въ приморскихъ городахъ богатаго и вліятельнаго коммерческаго класса, Норвегія вступила въ прямыя сношенія съ другими странами, преимущественно съ Англіей и Франціей и узы интеллектуальной зависимости отъ Даніи стали ослабвать. Уже лирическій поэтъ Туллинъ, умершій въ 1765 г., не вызжалъ изъ своего роднаго города Христіаніи и подражалъ англійскимъ и французскимъ писателямъ, а не датскимъ. Въ конц прошлаго столтія образсвалась такъ называемая ‘Норвежская поэтическая школа’, подъ вліяніемъ идей Руссо, которыя естественно нашли готовую для себя почву въ стран, гд вками существовало общественное равенство. Наиболе выдающимися писателями этой чисто національной школы были Брюнъ, Стормъ, Зетлицъ и Клаусъ Фриманнъ. На ихъ знамени было гордо написано: освобожденіе Норвегіи отъ ига Даніи и основаніе университета въ Христіаніи.

Съ достиженіемъ этихъ двухъ цлей и изданія въ 1814 г. новой конституціи начинается первая эпоха современной норвежской литературы, называемая эпохой Вергеланда-Вельгавена, по именамъ ея двухъ главнйшихъ дятелей. Она создала цлый циклъ замчательныхъ литературныхъ дятелей: основателя норвежскаго романа, Морица Христофера Ганзена, поэта Андреаса Мюнха, историковъ. П. А. Мюнха, Рудольфа Кейзера и Эрнеста Сарса, издателей народныхъ норвежскихъ сагъ Асбіорнсона и Моэ, лингвиста и создателя новаго языка для Норвегіи, основаннаго на древнихъ мстныхъ нарчіяхъ, Аасена и пр. Но наибольшей славой пользоваіись лирическій поэтъ Генрикъ Вергеландъ и его злйшій врагъ, также лирическій поэтъ и сатирикъ, Вельгавенъ. Первый изъ нихъ собралъ вокругъ себя вс либеральные умы всхъ, кто врилъ въ возможность создать для Норвегіи самостоятельную, національную литературу, послдній, напротивъ, былъ главою консерваторовъ и хотлъ положить въ основу норвежской литературы иностранную, преимущественно датскую культуру. Вергеландъ сдлался глашатаемъ норвежскаго народа, онъ проповдывалъ самыя либеральныя идеи, былъ искреннимъ республиканцемъ, заботился о распространеніи образованія въ народ и въ своей лучшей поэм ‘Вселенная, человчество и Мессія’ художественно развилъ свой взглядъ на жизнь, какъ на борьбу, въ которой человкъ можетъ снова завоевать себ рай путемъ соціальной свободы и братской любви.

Національный духъ, пробужденный въ Норвегіи Вергеландомъ и изданіемъ народныхъ сагъ, создалъ настоящую національную литературу и цлый рядъ писателей, прославившихъ вторую эпоху современной норвежской литературы, начавшуюся въ пятидесятыхъ годахъ и называемую по имени ея главныхъ дятелей, эпохой Бьернсона-Ибзена. Несмотря на вс достоинства поэтовъ, особенно Христофера Янсона, Іонаса Ли и Генрика Ибзена, который извстенъ своими драмами и сатирами общественной жизни, отличающимися, впрочемъ, самыми антинародными взглядами, Бьернстьерне Бьернсонъ цлою головою выше ихъ всхъ. Онъ прямой наслдникъ Вергеланда, съ которымъ иметъ много общаго, какъ поэтъ и политическій дятель, онъ продолжаетъ начатое Вергеландомъ ‘великое дло созданія національной, самостоятельной литературы, въ независимой свободной Норвегіи. ‘Онъ, по словамъ одного изъ талантливыхъ молодыхъ романистовъ Норвегіи, Хьялмара Хьорта Бойзена, съ разсказами котораго знакомы читатели ‘Отечественныхъ Записокъ’, ‘первый норвежскій поэтъ, котораго можно назвать во всхъ отношеніяхъ націнальнымъ. Народный геній, со всей его могучей силой и слабостями, вполн олицетворялся въ немъ. Не проходитъ и года посл напечатанія имъ маленькаго стихотворенія, какъ оно уже переходитъ въ уста народа и всюду повторяется, композиторы борются изъ-за чести переложить его произведенія на музыку, и ихъ простыя, чисто народныя мелодіи прокладываютъ себ дорогу въ отдаленные уголки Норвегіи. Его романы, разсказы, поэмы и драмы коллективно выражаютъ высшій результатъ національной жизни, такъ что никто въ настоящее время не можетъ познакомиться съ норвежскою жизнью и норвежской исторіей иначе, какъ въ его сочиненіяхъ. Самые ярые его враги не мене одолжены ему, чмъ самые пламенные поклонники. Онъ въ большой мр создалъ тотъ языкъ, который теперь царитъ въ Норвегіи, его идеи витаютъ въ воздух и сдлались безсознательнымъ достояніемъ всхъ достигшихъ зрлаго возраста, съ тхъ поръ, какъ его титаническая фигура впервые показалась на интеллектуальномъ горизонт Норвегіи’.

Еще краснорчиве и цльне характеризуетъ Бьернсона, извстный датскій критикъ Брандесъ, который отвелъ этому замчательному норвежскому поэту, романисту и драматургу почетное мсто среди своей галлереи ‘Новыхъ умовъ’, рядомъ съ Миллемъ, Ренаномъ, Флоберомъ, и пр. ‘Бьернсонъ, говоритъ онъ:— и вн своего отечества извстенъ, какъ великій поэтъ, для Норвегіи же онъ боле, чмъ поэтъ. Онъ нетолько подарилъ своему народу прекрасные разсказы, псни и драмы, онъ живетъ съ этимъ народомъ, онъ дышитъ его жизнью и состоитъ съ нимъ въ неразрывной связи. Онъ не находитъ недостойнымъ для поэта взяться за прозаическую работу журналиста или народнаго оратора, когда можетъ борьбой съ заблужденіями и распространеніемъ простой, но еще непризнанной истины поднять хоть нсколько нравственный и политическій уровень норвежскаго народа. Въ извстной рчи, при открытіи памятника Вергеланду 17-го мая 1881 г. Бьернсонъ сказалъ между прочимъ о своемъ великомъ предшественник, который изъ европейскихъ поэтовъ ближе всхъ подходитъ къ Шелли:— ‘Вамъ вроятно извстно, что Генрикъ Вергеландъ долгое время носилъ въ карман древесныя смена и бросалъ ихъ горстями направо и налво, уговаривая своихъ товарищей длать тоже, такъ какъ никто не знаетъ, что изъ этого можетъ выйти. Эта сердечная и поэтическая любовь къ отечеству выше всхъ произведеній его пера’. Эти краснорчивыя слова можно въ нравственномъ отношеніи примнить къ самому Бьернсону. Онъ великій сятель въ Норвегіи. Страна эта скалистая, дикая, обнаженная. Смя падаетъ на почву каменистую и не малое количество зеренъ уносится втромъ. Но Бьернсонъ продолжаетъ неутомимо сять. Многое, что онъ посялъ, уже взошло, многія деревья, насаженныя имъ, уже цвтутъ, а что касается до плодовъ, то онъ въ своей работ думаетъ не объ одномъ только настоящемъ поколніи’.

Съ помощью блестящаго этюда Брандеса, критической статьи въ ‘Atlantic Monthly’, очерка Бойзена и краткой біографіи, составленной Андерсономъ, мы постараемся познакомить читателей съ этой замчательной современной личностью, слишкомъ мало извстной вн его отечества. Что же касается до его романовъ и разсказовъ, то мы разскажемъ ихъ содержаніе по возможности подробно и приведемъ лучшія изъ нихъ мста, пользуясь недавно изданнымъ въ Бостон прекраснымъ и добросовстнымъ переводомъ на англійскій языкъ въ семи томахъ всхъ прозаическихъ сочиненій Бьернсона, который самъ выбралъ для этого труда профессора Расмуса Андерсона, написавшаго нсколько книгъ о Скандинавіи, и лично исправлялъ корректуры изданія, которое, поэтому, и названо ‘авторскимъ’.

I.
Бьернсонъ, какъ романистъ, поэтъ, драматургъ и политическій дятель.

Бьернстьерне Бьернсонъ родится 8-го декабря 1832 года въ Квикнэ, одномъ изъ приходовъ средней Норвегіи у подножія Дофрефьелда. Въ этой мстности природа мрачная, бдная, скалы почти обнаженныя, тамъ и сямъ виднются ель или береза, а почва такая плохая и климатъ такой суровый, что поселянинъ можетъ разсчитывать на урожай только однажды въ пять лтъ. Отецъ Бьернсона былъ лютеранскимъ пасторомъ въ долин, по которой фермы были разбросаны очень далеко другъ отъ друга, какъ обыкновенно въ Норвегіи. Семи лтъ Бьернсонъ переселился вмст съ своей семьей въ знаменитый Ромздаль, одну изъ самыхъ живописныхъ долинъ западной Норвегіи. Тутъ мрачные тоны горныхъ массъ представляютъ разительный контрастъ съ роскошной природой долинъ, глубокіе фіорды далеко врзываются въ землю. Въ иныхъ мстахъ горы съ снжными вершинами возвышаются почти перпендикулярно изъ воды, а въ другихъ, между фіордомъ и кряжемъ, тянутся золотистыя нивы, зеленые луга и густые лса. Изъ горныхъ ущелій выглядываютъ могучіе ледники, сжимающіе въ своихъ мертвыхъ объятіяхъ веселыя долины, а безконечные водопады ниспадаютъ словно потоки слезъ по морщинистымъ щекамъ кряжа. ‘Окружающая природа, справедливо замчаетъ Расмусъ Андерсонъ: — много вліяетъ на развитіе генія и мы видимъ въ романахъ, поэмахъ и драмахъ Бьернсона очевидные плоды тхъ смянъ, которыя запали въ его дтскую душу при вид величественныхъ картинъ, среди которыхъ онъ росъ. При этомъ вліяло нетолько лично производимое на него впечатлніе окружающей природой, но на немъ еще отражалось и то впечатлніе, которое эта природа производила на его предковъ и весь норвежскій народъ. Я хочу этимъ сказать, чти вншняя физическая природа Норвегіи сильно дйствовала на образованіе народнаго характера древнихъ скандинавовъ, а вмст природа и народный характеръ вылили въ извстную форму религію, преданія и памятники устной и письменной словесности Норвегіи, общее же соединенное вліяніе всхъ этихъ элементовъ климата, природы, народнаго характера, народныхъ преданій и народной литературы дало роскошный плодъ въ гені Бьернсона’.

Двнадцати лтъ Бьернсонъ поступилъ въ общественную школу въ Молде, маленькомъ, приморскомъ город Ромздальской долины, который также славится своимъ живописнымъ мстоположеніемъ. Но онъ учился плохо. Онъ былъ однимъ изъ тхъ здоровыхъ, не сентиментальныхъ мальчиковъ, которые составляютъ отчаяніе матерей и на которыхъ отцы, убдившись въ недйствительности всхъ педагогическихъ исправленій, машутъ рукой съ презрительной покорностью судьб. Онъ питалъ инстинктивную, ничмъ непреодолимую ненависть къ книгамъ, и когда его уговаривали учиться прилежне, онъ часто говорилъ: ‘Зачмъ вы хотите, чтобъ я такъ много учился и читалъ, я лучше хочу писать’. Уже въ эти дтскіе годы онъ стремился быть поэтомъ, хотя вс окружающіе называли его дуракомъ. Его сильная, полудикая натура не признавала никакихъ стсненій, ему было душно въ школ и онъ жаждалъ вернуться домой въ горную долину, ‘гд въ бурныхъ потокахъ форели выскакиваютъ по ночамъ изъ воды, гд на тихой, свтлой поверхности фіордовъ лодка словно виситъ въ безпредльномъ голубомъ эирномъ пространств’. А когда наступали блаженныя лтнія вакаціи, онъ цлыми днями странствовалъ по лсамъ и горамъ, только голодъ и усталость могли загнать его обратно въ пасторскій домъ. Впрочемъ, въ послднее время своего пребыванія въ школ, онъ пристрастился къ чтенію, но не учебниковъ, а историческихъ разсказовъ, народныхъ былинъ и псенъ норвежскаго народа, только-что тогда изданныхъ, и въ особенности поэмъ Вергеланда. Пятнадцати лтъ онъ организовалъ между товарищами общество для обсужденія политическихъ вопросовъ и началъ издавать рукописную газету, подъ названіемъ ‘Свобода’. Понятно, что онъ заслужилъ этимъ прозвище агитатора. Это было въ 1848 году, когда носившіяся въ воздух революціонныя идеи проникли въ самыя отдаленныя долины Норвегіи. Бьернсонъ въ своемъ маленькомъ обществ былъ главой крайней лвой или республиканской партіи, и при обсужденіи вопроса о выбор президента Французской республики, онъ подалъ голосъ за Ламартина, тогда какъ большинство высказалось за Луи-Наполеона.

Въ 1852 г. Бьернсонъ выдержалъ, наконецъ, экзаменъ, дающій право на поступленіе въ университетъ и отправился въ Христіанію, но въ университет онъ, попрежнему, занимался очень лниво, и не кончилъ курса. Въ это время онъ былъ юноша здоровенный, рослый, почти атлетическаго сложенія, съ красивымъ, выразительнымъ лицомъ и такими живыми глазами, которые, увидавъ однажды, нельзя забыть. Эту замчательную вншность онъ, впрочемъ, сохранилъ до сихъ поръ, несмотря на свои пятьдесятъ лтъ. ‘Стоитъ только посмотрть на Бьернсона, говоритъ Брандесъ:— чтобы убдиться, что природа прекрасно создала его для жгучей, тяжелой борьбы, присущей литературной жизни. Не часто встрчаешь такія широкія плечи, или такое крпкое тлосложеніе, онъ точно высченъ изъ гранита. Въ отношеніи его нечего бояться, чтобы поэтическое творчество поразило легкія, какъ у Шиллера, или подйствовало на спинной мозгъ, какъ у Гейне. Онъ, вроятно, одинъ изъ всхъ современныхъ писателей не знаетъ, что такое нервы и не ослабляетъ своего могучаго организма ни возбуждающими средствами, ни жадной погоней за удовольствіями. Сильный, какъ дикій зврь, названіе котораго два раза встрчается въ его имени {Бьернъ — медвдь, Бьернстьерне — созвздіе Большой Медвдицы.}, мускулистый, безъ всякихъ слдовъ ожирнія, настоящій атлетъ, съ громадной головой, крпко стиснутымъ ртомъ и проницательнымъ взглядомъ — вотъ какимъ онъ выступаетъ въ моемъ воспоминаніи’.

Какъ невольно поражала всякаго фигура Бьернсона въ его студенческіе годы лучше всего доказываетъ разсказъ одного шведа, приведенный Андерсономъ. Этотъ шведъ, находясь въ Христіаніи въ 1853 году, замтилъ въ какомъ-то собраніи студентовъ юношу, съ очень красивымъ, умнымъ лицомъ, и спросилъ кто это. Ему отвчали: ‘Бьернстьерне Бьернсонъ, молодой человкъ, который хочетъ быть геніемъ’. Одинъ изъ студентовъ, слыша этотъ отзывъ о своемъ товарищ, прибавилъ: ‘Это скоре молодой геній, который хочетъ быть человкомъ’. Презирая научными занятіями, Бьернсонъ, дотол только сочинившій нсколько народныхъ псенъ, которыя поселяне распвали въ Ромздал, теперь съ жаромъ предался журналистик и театру. Его богато одаренная натура нашла исходъ своимъ дремавшимъ силамъ и онъ сдлался литераторомъ. Первымъ его литературнымъ дебютомъ была историческая драма ‘Вальбергъ’, которую директоръ королевскаго театра въ Христіаніи принялъ и хотлъ поставить на сцену, но до перваго представленія самъ авторъ убдился въ ея недостаткахъ и, взявъ назадъ, уничтожилъ. Но видя свои недостатки, онъ, конечно, еще ясне видлъ ихъ въ произведеніяхъ другихъ, а потому принялся писать критическія статьи о театр и рецензіи новыхъ книгъ прежде въ газет ‘Aftenbladet’, а потомъ въ ‘Morgenbladet’. Въ то время норвежская сцена была исключительно въ рукахъ датчанъ и вс самые замчательные актеры были датчане. Директора театровъ наполняли свой репертуаръ произведеніями богатой драматической литературы Даніи, и только изрдка, для разнообразія, давали французскую комедію или водевиль, сильно изуродованные въ перевод. ‘Драма въ Норвегіи, замчаетъ Андерсонъ: — была тогда тепличнымъ растеніемъ, она не имла корней въ народной почв и не могла выражать народныхъ стремленій. Сами критики смотрли на театръ какъ на забаву, конечно, наиболе благородную и возвышенную, но все-таки забаву, которая интересовала на минуту и потомъ мгновенно забывалась. Юный патріотическій духъ Бьернсона не могъ примириться съ этимъ униженнымъ состояніемъ національнаго театра и въ ряд пламенныхъ, рзкихъ статей онъ напалъ на антрепренеровъ, актеровъ и публику, однимъ словомъ, на всхъ, кто, по его мннію, рабски подчиняясь чужеземному вліянію, мшалъ развитію народной сцены. Конечно, онъ нажилъ себ много враговъ и газеты осыпали его бранью, но возбужденные имъ споры о нанаціональномъ театр заставили многихъ задуматься и норвежская драма своимъ быстрымъ развитіемъ въ послдующее десятилтіе преимущественно обязана Бьернсону’.

Однако, узкій горизонтъ норвежской столицы и ея университета, представлявшаго въ т времена замкнутый кружокъ, въ которомъ нельзя было познакомиться съ европейскимъ прогрессомъ, сдавливалъ ростъ этого замчательнаго таланта. По счастію, дв поздки въ сосднія страны въ 1856 г., сначала въ Упсалу, гд шведскіе студенты гостепріимно принимали своихъ датскихъ и норвежскихъ товарищей на международномъ студенческомъ създ, а потомъ въ Амстердамъ, гд онъ оставался нсколько мсяцевъ, расширили его кругозоръ и доставили ту свободу развитія его поэтическому дарованію, которой онъ такъ давно жаждалъ. Возвратясь въ Христіанію, онъ въ томъ же году началъ самъ издавать газету ‘Ilustreret Folkeblad’ и напечаталъ свои первые разсказы: ‘Троидъ’ и ‘Опасное ухаживанье’. На слдующую зиму онъ перебрался въ Копенгагенъ и тутъ начинается самая горячая эпоха его творческой дятельности. Хотя до того времени онъ не подарилъ міру еще ни одного выходящаго изъ ряда произведеній, но, по словамъ Бойзена, ‘литературный міръ въ Копенгаген и даже читающая публика смотрли на него, какъ на человка, которому суждено пробудить скандинавскій сверъ отъ долгаго интеллектуальнаго сна и начать новую литературную эру’. Онъ самъ врилъ въ свое призваніе и не заставилъ долго ждать своихъ доброжелателей. Въ 1857 г., посл маленькаго разсказа ‘Медвжій охотникъ’, появился сначала въ иллюстрированной газет, а потомъ отдльной книгой (Synnove Solbakken).

Этотъ первый и самый извстный изъ романовъ Бьернсона сразу доставилъ ему славу нетолько въ Скандинавіи, но и въ остальной Европ. ‘Синнове Солбаккенъ’ переведенъ почти на вс европейскіе языки, тоже можно сказать о большинств его другихъ романовъ и разсказовъ. Только у насъ въ Россіи они совершенно неизвстны, хотя переводъ талантливыхъ сельскихъ повстей скандинавскаго романиста, имющаго много общаго съ Тургеневымъ, былъ бы очень желателенъ, такъ какъ он, по справедливому замчанію критика въ ‘Atlantic’ и ‘составляютъ замчательный и своеобразный вкладъ въ общечеловческую литературу’. Но для Норвегіи ‘Синнове Солбаккенъ’ нетолько поэтическая сельская идилія, удивительно реальная по колориту и какъ бы пропитанная здоровымъ, свжимъ запахомъ сосенъ и березъ норвежскихъ горъ, но краеугольный камень современной литературы Норвегіи, совершенно освободившейся отъ ига датской культуры. Это первое крупное литературное произведеніе

Норвегіи, не носящее на себ датскаго отпечатка и совершенно новое, самостоятельное и оригинальное, какъ по форм, такъ и по одушевляющему его чисто народному духу.

Со времени отторженія Норвегіи отъ Даніи вошло въ моду относиться съ покровительственнымъ снисхожденіемъ къ поселянамъ. Имъ дали избирательныя права, но были убждены, что они всегда дозволятъ руководить собою. Литература поддерживала культъ какого-то идеальнаго крестьянина, выведеннаго, напримръ, въ Ютландскихъ разсказахъ Стена Стенерсона Блихера, который, двадцать лтъ прежде Ауэрбаха, писалъ сельскія повсти, но настоящій мужикъ оставался невдомымъ. Нсколько благонамренныхъ людей, какъ поэтъ Вергеландъ, пламенно заботились объ интеллектуальномъ и матеріальномъ развитіи народа, но это были исключенія, и между высшимъ и низшимъ классами не существовало истиннаго, здороваго сочувствія, а, по врному замчанію Бойзена, ‘пока отсутствуетъ подобное гуманное единеніе съ народомъ, вс усилія распространить въ немъ образованіе не могутъ дать прочныхъ результатовъ’. Норвежскіе крестьяне относились съ недовріемъ ко всему, что исходило отъ такъ называемыхъ ‘господъ’, а полезныя книги, распространяемыя между ними, отличались скучнымъ дидактическимъ характеромъ и нимало не соотвтствовали ни потребностямъ, ни вкусамъ народа. Самъ Вергеландъ, несмотря на самоотверженную и энергическую дятельность на пользу народа, не понималъ, что культура, представителями которой были онъ и его товарищи, отличалась чужеземнымъ характеромъ и не могла быть насильно привита къ народу, имвшему свою вковую національную жизнь, свою исторію, свои преданія. Что крестьяне, на которыхъ образованная буржуазія и аристократія смотрли съ полупрезрительнымъ снисхожденіемъ, были настоящіе представители норвежской націи, что они сохранили впродолженіи долгихъ лтъ тираніи и иноземнаго владычества историческій духъ скандинавскихъ героевъ, тогда какъ высшіе классы покланялись чужимъ божествамъ, что въ жилахъ поселянъ текла настоящая древняя, могучая кровь богатырей сагъ. Вотъ чему взялся научить своихъ соотечественниковъ Бьернсонъ. И это ученіе принесло самый благотворный плодъ, оно воодушевило норвежскій народъ жгучей энергіей, придало національной жизни новое направленіе и произвело мирную революцію въ національной политик’.

Конечно, къ этимъ великимъ результатамъ не привело еще появленіе на свтъ его первой сельской повсти. Хотя она, строго говоря, не тенденціозна, но это былъ первый шагъ Бьернсона по тому литературному и политическому пути, котораго онъ съ тхъ поръ снято держался. Авторъ ‘Синнове Солбаккенъ’ впервые взглянулъ на народъ не съ высоты интеллектуальной культуры и представилъ его не какъ предметъ достойный сожалнія и благотворительныхъ заботъ, а какъ конкретное историческое явленіе, имющее такое же безспорное право на существованіе, какъ буржуазія и аристократія. Онъ описалъ душевную борьбу и мелкія событія ежедневной жизни поселянъ съ теплой любовью и живымъ реализмомъ, невдомыми дотол на скандинавскомъ свер. Онъ не подвергалъ своихъ героевъ анатомическому сченію современныхъ психологовъ, а просто описывалъ ихъ такими, какими ихъ самъ зналъ и видалъ, это отсутствіе всякихъ субъективныхъ размышленій придаетъ особую живость рисуемой имъ картин сельской жизни. Съ другой стороны, и слогъ Бьёрнсона былъ столь же новымъ, сколько ново было отношеніе его къ изображаемой сред. Нельзя сказать, чтобъ онъ сознательно подражалъ языку древнихъ сагъ, съ которымъ его слогъ иметъ несомннное сходство, но живя въ дтств среди поселянъ, онъ до того сроднился съ ихъ языкомъ, что вполн его усвоилъ. этимъ могучимъ, трезвымъ и лаконическимъ языкомъ, который впервые удивилъ читателей ‘Синнове Солбаккенъ’, написаны и вс его послдующія произведенія, какъ романы, такъ и драмы, этимъ же языкомъ говоритъ онъ, произнося свои краснорчивыя политическія рчи въ общественныхъ собраніяхъ. ‘Я долженъ сознаться, разсказываетъ Бойзенъ: — что сначала раздлялъ мнніе критиковъ Бьернсона, находящихъ, что лаконичность его выраженій не боле какъ искуственный литературный пріемъ, но когда на политическомъ митинг въ Гульдбрансдал, въ іюл 1873 года, я услыхалъ какъ изъ его устъ несся бурный потокъ короткихъ, сжатыхъ, полныхъ смысла фразъ, я почувствовалъ, что это человкъ древняго геройскаго пошиба, одушевленный величіемъ своего призванія и который справляется съ гранитной массой словъ такъ же легко, какъ съ перомъ или глиной. Подобный человкъ не прибгаетъ къ искуственнымъ пріемамъ рчи. Его мысль раскалена до-бла и слова несутся огненнымъ потокомъ, выражая точно и сильно каждый малйшій оттнокъ мысли. Если языкъ достигаетъ такого результата и вполн выражаетъ одушевляющій его геній, то чего же боле требовать? Не все ли равно, откуда взялся этотъ языкъ и по какимъ образцамъ онъ вылитъ? Языкъ Бьёрнсона, кром того, въ высшей степени колоритенъ и поэтиченъ, онъ способенъ выражать вс чувства, вс идеи и служитъ врнымъ отголоскомъ характерныхъ чертъ народной физіономіи. Этотъ языкъ мало по малу входитъ въ плоть и кровь новаго поколнія и, какъ прекрасно выразился одинъ изъ его послдователей: языкъ Бьернсона — языкъ будущаго’.

‘Синнове Солбаккенъ’ открываетъ первую эпоху литературной дятельности Бьернсона, которая обнимаетъ собою четыре года, отъ 1857 до 1860 г., и къ ней относятся, кром упомянутыхъ произведеній, два романа: ‘Арнъ’ и ‘Счастливый юноша’, и три разсказа ‘Отецъ’, ‘Орлиное гнздо’ и ‘желзная дорога и кладбище’. Какъ герой ‘Синнове Солбаккенъ’, Торбьёрнъ, представляетъ типъ сильнаго, буйнаго юноши, который, чтобъ созрть, нуждается въ умряющемъ дйствіи кротости и любви, такъ и Арнъ, являющійся олицетвореніемъ страстныхъ стремленій древнихъ норвежскихъ героевъ къ передвиженію, находитъ въ любви къ матери и къ жен могучія узы, которыя приковываютъ его къ родной долин, несмотря на безпокойную жажду впечатлній. ‘Счастливый юноша’ какъ бы служитъ продолженіемъ ‘Арна’, та нота спокойнаго довольства, которою звучатъ послднія страницы ‘Арна’, слышится съ самаго начала ‘Счастливаго юноши’. Это безконечная пснь свободной жизненной силы и любви, тутъ нтъ и тни душевной тревоги: жизнь течетъ среди улыбокъ и рдко выступающихъ слезъ къ заране намченной счастливой цли. Эти три романа составляютъ главную сельскую трилогію Бьернсона и его поклонники расходятся во мнніи, которому изъ трехъ отдать пальму первенства, хотя большинство, особливо въ Норвегіи, предпочитаетъ ‘Арна’. Такъ какъ мы дале разскажемъ подробно содержаніе этихъ и послдующихъ произведеній Бьернсона, то прибавимъ теперь къ общей ихъ характеристик только мастерское сравненіе Бьернсона съ Ауэрбахомъ, которое составляетъ одну изъ самыхъ блестящихъ страницъ интереснаго этюда Брандеса о норвежскомъ романист. Это сравненіе лучше всего характеризуетъ Бьернсона, какъ автора народныхъ сельскихъ разсказовъ.

‘Бьернсону не были извстны деревенскія повсти Ауэрбаха и его послдователей, когда онъ выступилъ на этотъ путь, говоритъ Брандесъ:— Ауэрбахъ его ничему не научилъ и ничего общаго онъ съ нимъ не иметъ. Особенно въ двухъ отношеніяхъ норвежскія повсти изъ крестьянскаго быта отличаются отъ нмецкихъ. Ауэрбахъ эпиченъ, онъ воспроизводитъ крестьянскую жизнь во всей ея полнот, у него мы видимъ крестьянина въ ежедневныхъ его занятіяхъ въ пол и на скотномъ двор. Бьернсонъ не исключительно эпическій писатель, драма въ эпос — вотъ его сила. Вншнія проявленія жизни онъ описываетъ только ради изображенія внутренней душевной жизни. Дале, въ сельскихъ разсказахъ, Ауэрбахъ держался своего міросозерцанія, а не точки зрнія выведенныхъ имъ героевъ и героинь. Онъ былъ ученый и мыслитель, онъ обладалъ богатымъ и многостороннимъ нмецкимъ развитіемъ своего времени. Онъ былъ ученикъ Шеллинга и выступилъ на литературное поприще, какъ авторъ романа о Спиноз, взглядъ котораго на жизнь онъ вполн себ усвоилъ. Онъ съ любовью изображалъ крестьянина, но только какъ частицу природы и искалъ въ наивной душ крестьянина смена того взгляда на жизнь, который считалъ самымъ правильнымъ. Ауэрбахъ, путемъ глубокихъ размышленій, создавалъ своихъ крестьянъ и старался тонкимъ психологическимъ анализомъ познакомить читателей съ тмъ, какъ думали и чувствовали его герои. Совершенно иначе относился къ своему предмету Бьернсонъ въ первую эпоху своего литературнаго развитія. Онъ не писалъ ни съ философской, ни съ политической точки зрнія. Онъ смотрлъ на жизнь глазами своихъ героевъ и героинь. Отсюда то удивительное единство и свжесть, которыми отличаются его сельскіе разсказы. Главное ихъ достоинство заключается въ поэтическомъ колорит, тончайшая наблюдательность соединяется въ нихъ съ глубиною лиризма. На вопросъ, сдланный Арну, какъ онъ научился писать стихи, онъ отвчалъ: ‘Крпко сохраняя впечатлнія, которыя у другихъ улетучиваются’. Бьернсонъ могъ бы дать такой же отвтъ, хотя онъ черпалъ свое вдохновеніе столько же въ своей наблюдательности, сколько въ народныхъ преданіяхъ, сказкахъ и псняхъ’.

Къ первой эпох литературной дятельности Бьернсона, относятся первые его успхи въ области драмы. Еще до появленія ‘Синнове Солбаккена’, онъ написалъ небольшую пьесу ‘Между Битвами’ (Mellern Slagene), но директоръ копенгагенскаго театра забраковалъ ее, найдя слишкомъ грубой по сюжету и форм. Дло заключалось въ томъ, что содержаніе ея было заимствовано изъ старинныхъ норвежскихъ сагъ, а сжатый, рзкій, часто прозаическій слогъ представлялъ разительный контрастъ съ расплывающимися ямбами модныхъ въ то время датскихъ драмъ Эленшлэгера. Однако, эта маленькая драма была представлена въ Христіаніи и имла большой успхъ. Вслдъ за ней послдовала ‘Хромая Гульда’ (Halte Hulda), а за тмъ появились: ‘Король Сивэръ’ (Kong Sivaerre), ‘Сигурдъ Великій’ (Sigurd Slembe), ‘Марія Стюартъ’, ‘Медовой мсяцъ’ (De Nygifte) и ‘Сигурдъ Крестоносецъ’ (Sigurd Jorsalfar). Дважды самъ Бьернсонъ былъ директоромъ театра: отъ 1857 до 1859 г. въ Берген, а отъ 1865 по 1867 г. въ Христіаніи и, въ двойномъ качеств драматурга и директора театра, можно сказать, создалъ національную норвежскую сцену. Опытность, пріобртенная имъ при завдываніи провинціальнымъ и столичнымъ театрами, оказала ему значительную помощь при созданіи его драматическихъ произведеній, хотя онъ никогда не достигъ до техническаго совершенства въ этомъ отношеніи. Въ его драмахъ боле поэзіи, чмъ дйствія, за исключеніемъ одной ‘Маріи Стюартъ’, въ которой, быть можетъ, слишкомъ много дйствія. Съ другой стороны, будучи директоромъ театра, онъ имлъ возможность ставить на сцену какъ свои пьесы, такъ и пьесы своего соперника Ибзена, который вмст съ нимъ раздляетъ славу созданія въ Норвегіи національной драмы.

Наибольшимъ сценическимъ успхомъ изъ названныхъ нами пьесъ пользовались ‘Марія Стюартъ’ и ‘Медовый мсяцъ’. Первая изъ нихъ, по словамъ Брандеса, ‘сильная, могучая пьеса полная драматизма. Отдльные факты: убійство Риччіо, смерть Дарнлея и бгство Маріи съ Ботвелемъ — искусно соединены общей нитью драматическаго дйствія и только конецъ слабъ, или врне, драма ничмъ не кончается. Это произведеніе, вроятно, потому такъ удалась Бьернсону, что, стоя на шотландской почв, онъ все-таки чувствовалъ себя какъ бы окруженнымъ норвежской природой. Шотландцы происходятъ изъ Норвегіи, говоритъ самъ Ботвель въ пьес. Въ этомъ норвежско-шотландскомъ мір скандинавскій поэтъ чувствуетъ себя какъ дома, и воспроизводимые имъ типы, сохраняя неразрывную связь съ мстнымъ колоритомъ, представляютъ вс черты средневкового норвежскаго характера. Между дйствующими лицами особенно выдляются пуританинъ Джакъ Ноксъ, сумрачный, хотя полный жизни Ботвель и слабохарактерный, недостойно унижающійся Дарилей. Сама Марія Стюартъ не вполн удалась, она изображена какъ двойственное существо, то женственно-слабое, то мужественно-энергичное. Благодаря сверному идеализму и строгонравственнымъ взглядамъ Бьернсона, его Марія Стюартъ слишкомъ безупречна и боле характеризуется словами и дйствіями другихъ лицъ, чмъ своими собственными. Вообще, вс дйствующія лица этой драмы какіе-то психологи, они изучаютъ другъ друга, разбирая по косточкамъ и производятъ другъ на друг опыты. Даже пажъ Вильямъ Тэлоръ, словно докторъ, проводитъ діагнозъ душевнаго состоянія Дарнлея. Мурей и Дарнлей характеризуютъ другъ друга, Летингтонъ описываетъ Мурея и Дарнлея, Марія ищетъ ключъ къ пониманію характера Риччіо, а Ноксъ старается объяснить себ, что за человкъ Дарнлей. Самое убійство Риччіо не что иначе, какъ опытъ со стороны Дарнлея возвратить себ Марію страхомъ, такъ какъ ему не удалось сдлать этого любовью. Но если дйствующія лица драмы мыслятъ какъ психологи, то они говорятъ какъ поэты и поэтическій, чисто шекспировскій языкъ вполн правдивъ, потому что вс люди эпохи возрожденія отличались поэтическимъ настроеніемъ’.

‘Медовый мсяцъ’, одноактная пьеса, построена на борьб молодой жены между врожденной любовью къ родителямъ и новой любовью къ мужу. Въ практической жизни бракъ для молодой двушки чаще бываетъ освобожденіемъ, чмъ тягостнымъ разрывомъ, но если привязанность къ родителямъ беретъ верхъ надъ любовью къ мужу, то являются элементы настоящей драмы. Бьернсонъ очень хорошо задумалъ свою пьесу, но напрасно ввелъ въ нее третье лицо, которое подъ конецъ побуждаетъ молодыхъ броситься въ объятія другъ къ другу. До этого они дошли бы сами, и тогда поэтическая задача автора была бы гораздо лучше достигнута. Кром того, благодаря излишнему пуританству Бьернсона, зритель въ теченіи всей пьесы недоумваетъ, въ полномъ ли смысл Лаура жена Акселя, и это недоумніе уменьшаетъ интересъ пьесы.

Но гораздо важне этихъ двухъ пьесъ историческія драмы Бьернсона, которыя положили прочное начало національному норвежскому театру. Какъ въ своихъ сельскихъ повстяхъ онъ старался резюмировать въ нсколькихъ, строго опредленныхъ типахъ современную народную жизнь, такъ въ своихъ драмахъ онъ поставилъ себ цлью представить типическія черты древней героической эпохи. Великіе основатели театра, Эсхилъ, Софоклъ и Эврипидъ перенесли на сцену народныя преданія, придавъ имъ драматическую форму, Бьернсонъ пошелъ по ихъ стопамъ и заимствовалъ сюжеты своихъ народныхъ драмъ изъ древнихъ норвежскихъ сагъ, изобилующихъ драматическими эпизодами. Первое мсто между ними занимаетъ трилогія ‘Сигурдъ Великій’, которая въ чтеніи немного тяжела, но на сцен производитъ поражающее впечатлніе. Въ первой части Сигурдъ, храбрый юноша восемнадцати лтъ, входитъ въ часовню св. Олафа и обращается къ святому съ такой гордой рчью: ‘Выслушай меня, св. Олафъ! Сегодня я побилъ юнаго Бентина, а онъ былъ величайшимъ силачемъ во всей стран. Теперь я сильне всхъ и могу пройти отъ Линдеснеса до сверной снговой границы, не снимая ни передъ кмъ шапки. Тамъ, гд буду я, никто не посметъ драться, грозить или клясться, а все будетъ тихо и мирно. Всякій, кто потерплъ зло, найдетъ справедливость, и какъ прежде сильные давили слабыхъ, такъ я теперь помогу слабымъ давить сильныхъ. Теперь я могу идти въ тингъ {Народное собраніе, парламентъ.}. Теперь а могу прямо идти къ королю, смло ссть возл него и сказать: ‘вотъ я!’ Въ этихъ могучихъ стихахъ высказалось какъ нельзя лучше торжество силы, составлявшей главный элементъ героя въ т времена. Сигурдъ смутно чувствуетъ, что онъ рожденъ для чего-то великаго и когда узнаетъ отъ своей матери, что его отецъ былъ король Магнусъ, то, обернувшись къ образу св. Олафа, восклицаетъ:

‘Такъ я и ты родня!’

Облагораживающее или гибельное вліяніе на человка великаго призванія составляетъ основную идею почти всхъ драмъ Бьернсона. Сигурдъ не Гамлетъ, онъ не пугается результата своихъ мыслей, а, напротивъ, жаждетъ доказать геройскими подвигами, что онъ достойный сынъ своего отца. Не надо при этомъ забывать, что, по норвежскимъ законамъ, каждый сынъ короля, законный или нтъ, былъ наслдникомъ престола и имлъ право на свою долю королевства. Поэтому, Сигурдъ ршается пойти къ королю и требовать признанія своихъ правъ, но одинъ изъ норвежскихъ вождей, Коллъ Себьорнсонъ, убждаетъ его отказаться отъ безполезной попытки. Но глаза Сигурда уже открылись, передъ нимъ разстилается широкій кругозоръ и онъ уже не довольствуется своей прежней узкой жизнью, но чувствуетъ призваніе къ великимъ подвигамъ. Съ помощью Колла, онъ снаряжаетъ корабль и отправляется въ южныя моря. Во второй части драмы мы находимъ его, спустя восемь лтъ, въ Шотландіи, на берегахъ которой потерплъ крушеніе его корабль. Онъ служитъ при двор шотландскаго короля и прославилъ себя храбростью. Король посылаетъ его для защиты Гарольда, графа Оркнейскаго, изгнаннаго изъ своихъ владній роднымъ братомъ. Сигурдъ, посл небольшого эпизода любви съ Аудгильдой, юной родственницей Гарольда, миритъ братьевъ, а самъ отправляется въ крестовой походъ. Въ послдней части драмы Сигурдъ возвращается въ Норвегію по прошествіи еще восьми лтъ. Во время всхъ его похожденій мысль о томъ, что онъ король, не покидаетъ его, и онъ, наконецъ является къ своему брату, королю Гарольду, требуя признанія своихъ правъ. Король, человкъ слабохарактерный, сначала принимаетъ его хорошо, но, но совту царедворцевъ, боящихся, что ихъ вліяніе пропадетъ при Сигурд, велитъ его арестовать. Сигурдъ спасается бгствомъ, и, проведя зиму среди финновъ, собираетъ цлую армію недовольныхъ. Начинается жестокая междоусобная война и Сигурдъ, ожесточенный жестокостью и несправедливостью короля, кроваво мститъ ему. Онъ, созданный быть благодтелемъ народа и желающій всмъ добра, вынужденъ судьбой длать зло для достиженія своей цли. Наконецъ, онъ высаживается съ своими воинами ночью въ Берген и убиваетъ брата. Но тогда его покидаютъ вс приверженцы, и посл неудачной битвы, онъ попадаетъ въ плнъ и умираетъ въ страшныхъ пыткахъ. Драма оканчивается прекрасной сценой Сигурда съ матерью во время послдней битвы, роковой исходъ которой ясно предчувствуется.

Въ этой замчательной исторической драм такъ искусно воспроизведена нравственная атмосфера XII столтія, что зритель или читатель безсознательно судитъ ея героя съ точки зрнія современныхъ ему идеаловъ и до конца ему сочувствуетъ, несмотря на вс его преступныя дйствія, вполн сознавая, какъ психологически врно благородный, доврчивый, любящій юноша мало-по-малу превращается въ суроваго, невольно жестокаго, но все-таки благороднаго человка. Въ конц-концовъ, Сигурдъ дйствуетъ не въ силу своего призванія, а борется за свое право и хотя справедливость на его сторон, но въ борьб съ узкими, личными интересами общества, онъ самъ настолько нарушаетъ своими поступками эту справедливость, что во имя ея роковая развязка является вполн законной. Рядомъ съ Сигурдомъ выведена Бьернсономъ идеальная Аудгильда съ тмъ тонкимъ и глубокимъ знаніемъ женскаго сердца, благодаря которому героини его романовъ и драмъ представляютъ всегда прелестные, поистин художественные типы. Извстный англійскій поэтъ и романистъ Робертъ Букананъ ставитъ Аудгильду, ‘по мастерской рисовк характера’, наровн съ Миньоной и Маргаритой Гёте.

Постепенное развитіе человка въ хорошую или дурную сторону подъ вліяніемъ великой идеи или пламенной страсти — любимая задача Бьернсона, и въ драм ‘Хромая Гульда’, любовь замняетъ мсто ‘королевской идеи’, руководившей Сигурдомъ. Эйольфъ Финсонъ, одинъ изъ тлохранителей короля, любитъ Бульду, дочь вождя Гудлейка Аслаксона. Она отвчаетъ ему взаимностью, и они составляютъ заговоръ противъ Гудлейка, котораго Эйольфъ и убиваетъ. Всю свою жизнь Гульда провела въ зависимости и окруженная прозаическими ежедневными заботами, вынуждена была заглушать высшія, идеальныя стремленія своей души. Но при вид Эйольфа, въ сердц ея загарается пламя непреодолимой страсти, ея сильная натура не признаетъ никакихъ преградъ и она прямо, гордо идетъ къ своей цли, не думая о средствахъ. Ея титаническая страсть до того величественна, что зритель увлекается и прощаетъ ей вс преступленія, хотя авторъ, относясь къ ней вполн сочувственно, все-таки въ конц пьесы приноситъ своихъ героевъ, какъ и Сигурда, въ жертву иде справедливости.

Небольшія одноактныя драмы: ‘Между Битвами’, ‘Король Сивэръ’ и ‘Сигурдъ Крестоносецъ’ написаны Бьернсономъ съ цлью наполнить норвежскій репертуаръ чисто народными пьесами, и вытснить съ норвежской сцены французскіе водевили и оперетки, къ которымъ театральные директоры были обязаны, прибгать въ виду очень ограниченнаго числа большихъ національныхъ драмъ, написанныхъ имъ и Ибзеномъ. ‘Я хочу написать цлую серію чисто народныхъ пьесъ, говоритъ онъ самъ въ предисловіи къ ‘Сигурду Крестоностцу’:— съ грандіозными картинами, заимствованными изъ сагъ, но въ общедоступной форм. Подъ народной пьесой я разумю такую, которая была бы понятна всякой степени умственнаго развитія, а главное, слушая которую, вс питали бы братскія другъ къ другу чувства. Исторія народа лучшій предметъ для такой пьесы и она должна быть написана просто, но патетично, дйствіе должна развиваться ясно, логично и музыка должна быть необходимымъ ея элементомъ. Я увренъ, что старинная и новая историческая народная литература, съ сопровождающимъ ее комическимъ элементомъ, принесетъ большую пользу театру и сохранитъ его связь съ народомъ, гд она еще не совершенно порвана, и такимъ образомъ театръ перестанетъ быть учрежденіемъ, исключительно предназначеннымъ для забавы одного привилегированнаго класса. Если мы не примемъ этого взгляда на нашу сцену, то она потеряетъ всякое право называться національной и лучшая ея цль соединять насъ, возвышая и освобождая, останется недостигнутой. Кром того, мы не будемъ имть хорошихъ актеровъ, способныхъ на серьёзную игру, пока не замнимъ французскаго направленія національными потребностями нашего народа’. Достойно полнаго вниманія, какъ исполнилъ Бьернсонъ эту важную и трудную задачу. Напримръ, въ ‘Сигурд Крестоносц’ не видно ни малйшей дидактической тенденціи, авторъ просто развертываетъ панораму драматическихъ положеній, соединенныхъ общей нитью сюжета, который не бьетъ на вншній эффектъ, но возбуждаетъ въ душ зрителей національныя и общечеловческія чувства. Начиная пьесу съ того момента въ общеизвстной норвежскому народу саг, когда возникла вражда между братьями, королемъ Эйстиномъ и Сигурдомъ Крестоносцемъ, онъ достигаетъ апогея въ ряд могучихъ сценъ, и логично приводитъ драму къ искусно подготовленной развязк, къ примиренію братьевъ. Надо сознаться, что языкъ пьесы лишенъ поэтической прелести, но зато чрезвычайно простъ и выразителенъ.

Хотя романы, разсказы и драмы Бьернсона, относящіеся до первой эпохи его литературной дятельности, имли огромный успхъ на Скандинавскомъ полуостров и даже въ Даніи, но нельзя сказать, чтобъ первыя его произведенія были встрчены единодушнымъ сочувствіемъ. Они слишкомъ противорчили господствовавшему тогда датскому направленію, чтобъ не встртить оппозиціи, особенно въ датской пресс, гд царили высокопарный паосъ Эленбурга, искуственное изящество Гертца и философскій идеализмъ Гейберга. Но читающая публика сразу высказалась за новаго народнаго писателя, его приняла подъ свое покровительство національно либеральная партія, въ глазахъ которой поэтическое произведеніе должно было непремнно отличаться національнымъ древне скандинавскимъ духомъ, строгой религіозностью и простодушно идиллическимъ характеромъ. Крестьянскія повсти Бьернсона явились полнйшимъ олицетвореніемъ литературной программы этой партіи и потому она стала всюду трубить о слав новаго поэта. Однако, несмотря на эту поддержку, ему приходилось бороться съ сильной въ то время консервативной партіей, которая преимущественно ненавидла Бьернсона за его журнальную дятельность. Эта борьба находила естественно отголосокъ въ его поэтическихъ произведеніяхъ и онъ влагалъ свои ощущенія и стремленія къ благу народа въ уста героевъ своихъ драмъ, древнихъ норвежскихъ вождей, какъ напримръ, Сигурда. Онъ самъ совмщалъ въ себ оба типа старой Норвегіи, онъ былъ и бардомъ и вождемъ или, въ современномъ смысл, поэтомъ и трибуномъ. Поэтому, даже въ первую эпоху своей литературной дятельности, Бьернсонъ, рядомъ съ романами, разсказами и драмами, неустанно писалъ журнальныя статьи, съ жаромъ обсуждая вс политическіе и общественные вопросы.

Еще весьма молодымъ человкомъ Бьернсонъ началъ заниматься политикой и всю свою жизнь держался одного направленія, хотя мы увидимъ впослдствіи, какъ его національно-либеральныя идеи мало-по-малу перешли въ крайній радикализмъ. Но съ самаго начала онъ безъ устали боролся за самостоятельность Норвегіи. Извстно, что въ теченіи четырехсотъ лтъ Норвегія была дурно управляемой датской провинціей и что только въ 1814 году она присоединена къ Швеціи, какъ свободное союзное государство, пользующееся почти республиканской конституціей. Съ тхъ поръ Бернадотовская династія неоднократно старалась ограничить самостоятельность этой рдко населенной, скалистой страны и слить ее во-едино съ боле обширной и могущественной Швеціей. Эти усилія настолько удались, если не внутри, такъ извн, что, по мткому выраженію Брандеса, ‘во всей Европ, даже въ Германіи смотрятъ на Норвегію, какъ на шведскую провинцію, своего рода мятежную Ирландію’. Будучи редакторомъ ‘Бергенской Почты’ въ 1858 г., юный Бьернсонъ уже смло противодйствовалъ этому плану поглощенія сильнымъ союзникомъ слабаго, и, благодаря его пламенной агитаціи, представители Бергена въ Стортинг, которые старались установить боле тсный таможенный союзъ между Швеціей и Норвегіей, лишились своихъ депутатскихъ мстъ. Въ 1857 г., въ Христіаніи, какъ редакторъ ‘Aftenbladet’, онъ съ большимъ успхомъ выступилъ въ защиту права Норвегіи недопускать шведа въ качеств королевскаго намстника въ этой стран. Наконецъ, въ 1866 г., основавъ свою собственную газету ‘Сверный Народный Листокъ’ ‘Norske Folkeblad’, онъ явился ярымъ противникомъ правительственнаго предложенія о боле тсномъ союз между двумя только династически связанными государствами, подъ чмъ скрывался столько разъ возстановляемый планъ уничтоженія норвежской государственной самобытности и народнаго самоуправленія.

Какъ мы уже сказали, въ журнальной своей дятельности. Бьернсонъ не исключительно держался политики, а, пламенно любя свое отечество, принималъ энергичное участіе въ каждомъ общественномъ вопрос, имвшемъ прямое или даже косвенное отношеніе къ нравственному и матеріальному развитію страны. Его имя тсно связано съ каждымъ либеральнымъ движеніемъ въ Норвегіи и многія изъ нихъ начались по его иниціатив. Между прочимъ онъ былъ горячимъ противникомъ смертной казни и въ 1856 г. спасъ газетной статьей жизнь одного несчастнаго поселянина, присужденнаго къ смерти. Этотъ эпизодъ изъ литературной и общественной дятельности Бьернсона такъ интересенъ, что мы разскажемъ его словами Магнуса Андерсона, который слышалъ его отъ самого Бьернсона.

‘Во время путешествія Бьернсона по Американскимъ Соединеннымъ Штатамъ въ 1881 году, въ город Мадиссон къ нему пришелъ какой-то старикъ и, при вид его, расплакался какъ ребенокъ. Бьернсонъ былъ также очень растроганъ и, схвативъ его за руку, воскликнулъ: ‘Вы здсь, мой милый Арнъ?’ Чтобы понять, повидимому, странную сцену, надо перенестись въ Норвегію за двадцать пять лтъ передъ тмъ. Арнъ Культерстадъ былъ красивый, здоровенный молодой человкъ. Онъ служилъ въ норвежской арміи сержантомъ и славился своей силой, добротой и честностью. Онъ былъ въ ссор съ сосдомъ въ своемъ селеніи въ Вальдерской долин Средней Норвегіи. Его противникъ былъ развратный, низкій негодяй и ему удалось, однажды, на какомъ-то праздник напоить Арна и заставить его подписать бумагу, лишившую его фермы, которою владли его предки. Посл этого вражда съ каждымъ годомъ усиливалась и дошла до рукопашной драки, въ которой Арну были нанесены тяжелыя раны въ руку. Къ этому еще прибавилось отягчающее обстоятельство: престарлый отецъ Арна остался жить на ферм, перешедшей во владніе врага Арна и по норвежскимъ законамъ пользовался полнымъ содержаніемъ, но жестокое обращеніе съ нимъ новаго хозяина фермы ускорило его смерть. Тогда Арнъ поклялся отомстить за своего отца, но удобный къ этому случай найти было нелегко. Негодяй боялся Арна, благоразумно избгалъ его и никогда не выходилъ одинъ изъ дома. Однако, какъ-то рано утромъ, онъ отправился въ сосднее селеніе. Въ это самое время Арнъ случайно возвращался изъ лса съ ружьемъ. Они встртились и Арнъ, поднявъ ружье, прицлился. Онъ былъ однимъ изъ лучшихъ стрлковъ въ Норвегіи, и попадалъ въ крыло птицы на лету. Онъ хотлъ только нанести врагу также рану въ руку, но въ самую минуту выстрла негодяй поскользнулся и пуля пронизала его сердце. Черезъ нсколько мгновеній онъ умеръ. Арна отдали подъ судъ и въ первой инстанціи онъ былъ приговоренъ къ смертной казни. Онъ апеллировалъ, и вс такъ были уврены въ его благородств, что онъ одинъ безъ всякаго конвоя отправился изъ маленькаго городка, гд его судили, въ столицу. Высшій судъ утвердилъ приговоръ низшаго. Такъ какъ не было прямыхъ уликъ, что Арнъ убилъ своего врага, то адвокатъ присовтывалъ ему не признаваться, когда эта уловка не удалась, то прибгли къ чистосердечному сознанію, но и это не привело ни къ чему. Казнь Арна была назначена черезъ нсколько дней. Въ это время въ Христіаніи жилъ молодой Бьернсонъ. Онъ зналъ объ этомъ дл, прочиталъ отчеты о судебномъ разбирательств и такъ заинтересовался бднымъ молодымъ человкомъ, что постилъ тюрьму, желая увидть приговореннаго. Онъ долго разговаривалъ съ Арномъ и искренній разсказъ послдняго о томъ, какъ случилось несчастье, какъ онъ не хотлъ убитъ своего врага и какъ этотъ врагъ своими жестокими поступками вывелъ его изъ себя, сильно на него подйствовалъ. Прощаясь, Арнъ протянулъ къ нему руки и съ отчаяніемъ воскликнулъ: ‘Спасите меня!’ Восторженный поэтъ ршился перевернуть небо и землю, чтобъ добиться помилованія несчастному. Онъ написалъ пламенную газетную статью, которую считаетъ досел самой мастерской изъ всхъ когда-либо имъ написанныхъ. Вся страна взволновалась. Дочери и жены, какъ судей, постановившихъ приговоръ, такъ и министровъ подали королю петицію о помилованіи Арна. Король замнилъ смертную казнь пожизненнымъ тюремнымъ заключеніемъ. Однако, черезъ двадцать лтъ его выпустили на свободу, жена его уже умерла, а семейство было разбросано по блому свту, такъ что онъ оказался однимъ на свт. Одна изъ его дочерей была замужемъ и жила въ Америк, онъ отправился къ ней и въ Висконсен узналъ о прізд въ этотъ городъ Бьернсона. ‘Вы мой второй отецъ и не знаете какъ я васъ люблю, произнесъ онъ, оправившись отъ волненія: — я вамъ обязанъ жизнью’. Арнъ не имлъ ни гроша и умиралъ отъ тоски по отечеству. Бьернсонъ принялъ его радушно, какъ брата, и отправилъ на свой счетъ въ Норвегію, гд общалъ взять на свою ферму, что, конечно, и исполнилъ’.

Между первой эпохой литературной дятельности Бьернсона и второй, начало которой относится къ 1876 году, прошло шестнадцать лтъ. Въ продолженіи этого переходнаго періода, кром журнальныхъ статей и мелкихъ стихотвореній, онъ подарилъ литературному міру дв группы произведеній. Между 1867 и 1869 годами появились три разсказа: ‘Блаккенъ’, ‘Преданность’ и ‘Задача жизни’, романъ ‘Рыбачья дочь’ и эпическая поэма ‘Арнліотъ Геллине’ (Arnliot Gelline), а между 1872 и 1873 годами — дв повсти: ‘Свадебный маршъ’ и ‘Капитанъ Мансана’. На всхъ этихъ произведеніяхъ лежитъ печать перерожденія, народный поэтъ, авторъ сельскихъ разсказовъ и національныхъ историческихъ драмъ, смотрвшій на жизнь съ точки зрнія описываемаго имъ народа, очевидно, уже не довольствуется этимъ наивнымъ, дтскимъ міросозерцаніемъ, его тяготятъ тсныя рамки узкихъ религіозныхъ и нравственныхъ теорій мистическаго идеалиста Грундвига, такъ долго плнявшаго его своей могучей врой въ высокое призваніе Скандинавіи. Онъ обращаетъ свои жадные взоры къ прогрессивной Европ, которая до того времени была для него невдомой областью, и проводитъ зимніе мсяцы, въ продолженіи нсколькихъ лтъ, въ Германіи, Франціи и Италіи. Онъ читаетъ, учится, наблюдаетъ, мыслитъ и его произведенія въ эту переходную эпоху служатъ врнымъ отголоскомъ той колоссальной, животворной работы, которая происходитъ въ его ум. Самая большая и замчательнйшая изъ повстей ‘Рыбачья дочь’ поражаетъ прежде всего читателя тмъ, что тутъ попрежнему выведены крестьяне и описывается сельская жизнь, но горизонтъ ужь шире, характеры не отличаются прежнимъ наивнымъ идеализмомъ, самое изложеніе, оставаясь столь же реальнымъ и художественнымъ, обнаруживаетъ въ автор большее интелектуальное развитіе. Это первое произведеніе Бьернсона, въ которомъ проведена идея, онъ задался цлью доказать, какъ непреодолима сила врожденнаго призванія и таланта. По словамъ Андерсона, самъ Бьернсонъ говорилъ ему, что въ ‘Рыбачьей дочери’, стремящейся выйти изъ узкой деревенской среды и поступить на театръ, куда ее влечетъ артистическое призваніе, онъ изобразилъ самого себя. Читатель чувствуетъ, что авторъ въ этомъ роман ставитъ вопросы и даетъ отвты, что онъ со времени безхитростно идилическихъ ‘Синнове Солбаккенъ’ и ‘Арна’ повидалъ свтъ и оттуда вернулся къ поселянамъ, а не безвыздно живетъ среди нихъ, какъ прежде. Мелкіе разсказы и повсти дышатъ тмъ же свободнымъ, возмужалымъ развитіемъ таланта. ‘Свадебный маршъ’, посвященный знаменитому датскому сказочнику Гансу-Христіану-Андерсону, послдняя изъ сельскихъ повстей Бьернсона, которыя его такъ прославили. Дйствіе происходитъ въ той же Норвегіи, дйствующія лица т же норвежцы, но художникъ, видимо, изучалъ литературу и людей другихъ странъ, такъ что получилъ возможность создать изъ скандинавскихъ матеріаловъ новыхъ Ромео и Джуліету. Но всего боле печать переходной эпохи видна на повсти изъ итальянской жизни: ‘Капитанъ Мансана’. Бьернсонъ написалъ ее по возвращеніи изъ Италіи и въ предисловіи онъ указаваетъ на психологическое развитіе характера ‘Мансаны’, имющаго близкое сходство съ характеромъ Лассаля, какъ его мастерски объяснилъ Брандесъ въ своей книг ‘XIX столтіе’.

Только эпическая поэма ‘Арнліотъ Геллине’ написана въ прежнемъ дух, это разсказъ объ одномъ изъ героевъ древнихъ сагъ, имющемъ много общаго съ Сигурдомъ и который, будучи въ глубин души добрымъ и кроткимъ, становится разбойникомъ вслдствіе преслдованій злой судьбы. Даже въ художественномъ отношеніи эта поэма слабе его другихъ поэтическихъ произведеній, за исключеніемъ одной псни: ‘Влеченіе Арнліота къ морю’, которая, по словамъ Брандеса, ‘принадлежитъ къ самымъ изящнымъ стихотвореніямъ, когда-либо вдохновленнымъ моремъ. Байронъ описалъ неукротимую ярость моря, а Бьернсонъ изобразилъ его глубокую меланхолію, холодное спокойствіе и свободную свжесть волны, плескъ которой въ его стихахъ мелодиченъ, какъ колыбельная пснь’. Хотя Бьернсонъ написалъ немного лирическихъ стихотвореній и они нсколько тяжеловаты по ф орм, но они навсегда останутся въ памяти народа, какъ врное выраженіе его задушевныхъ стремленій, а его псни въ старо-норвежскомъ стил отличаются такою колоритностью, какой не достигали ни Эленшлегеръ, ни Тегнеръ. Въ драм Гульда есть маленькая баллада о бдномъ мальчик, потерявшемъ лыжи и утопающемъ въ снгу, которую нмецкіе критики ставятъ рядомъ съ ‘Erlknig’ Гёте. Между всми мелкими стихотвореніями Бьернсона Брандесъ предпочитаетъ ‘Плачъ Бергліоты’, увряя, что во всей новйшей поэзіи Свера нтъ ничего, что бы производило такое впечатлніе, какъ повторяющіяся въ конц каждой строфы слова Бергліоты къ возниц, который везетъ трупы измннически убитыхъ мужа и сына:

‘Позжай тихо, какъ здилъ Эйнаръ,

Мы всегда поспемъ домой’.

Многія изъ патріотическихъ стихотвореній Бьернсона сдлались народными пснями и въ настоящее время національнымъ гимномъ Норвегіи сдлалось стихотвореніе, написанное имъ въ 1859 г. Приведемъ изъ него первыя три строфы:

‘Да, мы пламенно любимъ горы Норвегіи, поднимающіяся изъ моря и покрытыя тысячами жилищъ, мы любимъ нашу родину, вспоминая о великихъ предкахъ и о наввающихъ сны древнихъ сагахъ. Таральдъ мечомъ проложилъ себ дорогу на престолъ Норвегіи, Гаконъ отстоялъ ея права съ помощью рчей Ойвинда, въ святой крови Олафа водрузился красный крестъ Христовъ, король Сивэръ далъ отпоръ епископамъ, крестьяне съ острыми скирами встрчали всхъ враговъ, даже женщины сбгались на поля битвъ’.

Не мене популярна пснь, вставленная въ роман ‘Рыбачья дочь’. Постараемся передать ее въ нсколькихъ словахъ:

‘Мою страну я защищу, мою страну я отстою и сына своего я научу ей преданно служить, моя молитва — ея счастье, моя забота — ея нужды — отъ старыхъ снжныхъ горъ до хижипъ на морскомъ берегу. У насъ довольно солнца и дождя, у насъ поля золотятся зерномъ, но любовь боле богатства, боле лтняго тепла. У насъ много пвцовъ и сыновъ труда, много мужественныхъ сердецъ, которыя подняли бы сверную землю, еслибъ они только бились въ унисонъ. Во многихъ кровавыхъ битвахъ мы. доказали міру свою мощь и водружали норвежское знамя на побжденномъ, чужеземномъ берегу, но мы пойдемъ на новыя битвы подъ боле благороднымъ знаменемъ, ибо древній трехкопытный Сверъ соединитъ свое богатство и свою силу, восхваляя за то Бога. Снова братья подадутъ другъ другу руки и вс горные ручьи сольются въ одну рку. Эта сверная земля — наша и мы любимъ каждый ея утесъ, каждый ея камень, отъ старыхъ снжныхъ горъ до хижинъ на морскомъ берегу. И наша любовь принесетъ желанный плодъ и страна скандинавовъ снова будетъ великой и единой’.

Въ томъ же роман помщена прекрасная поэма о юномъ викинг, который вызываетъ на бой стараго вождя, ‘ибо старые должны уступить мсто молодымъ’, побждаетъ его и беретъ его корабль по приказанію умирающаго вождя, повторяющаго своимъ воинамъ, что ‘старые должны уступить мсто молодымъ’. Эта могучая поэма, кончающаяся словами юнаго героя: ‘Я жажду жизни храбрыхъ викинговъ, я жажду бурь и морскихъ валовъ’, представляетъ, по словамъ самого Бьернсона, его борьбу въ молодости съ заграждавшими ему путь преградами, которыя онъ побдоносно поборолъ. Приведемъ еще небольшое стихотвореніе, которое Бьернсонъ считаетъ лучшимъ изъ своихъ поэтическихъ произведеній. Хотя оно впервые явилось на страницахъ романа ‘Арнъ’ и слдовательно принадлежитъ къ первой эпох его литературной дятельности, но какъ нельзя лучше выражаетъ его стремленія въ переходный періодъ.

‘О, что я увижу за высокими горами? Снгъ мшаетъ мн видть, и самыя деревья, кажется, жаждутъ заглянуть за снжныя вершины. Орелъ улетаетъ за высокія горы въ отдаленныя страны. Усыпанная плодами яблоня, не хочешь ли ты идти за высокія горы, или ты подождешь до другого раза? Кто двадцать лтъ жаждетъ лзть за высокія горы и не иметъ надежды заглянуть за ихъ вершины, тотъ съ каждымъ годомъ все мельчаетъ. Зачмъ поете вы, птицы? дайте мн ваши крылья, за высокими горами должна быть красиве земля, деревья выше, небо ясне. Неужели я никогда не переберусь за высокія горы? Неужели эта ледяная темница будетъ моей могилой? Нтъ, впередъ, впередъ! Далеко, далеко, за высокія горы! Я умру, я сгорю, если останусь здсь. Мужество укажетъ мн дорогу! нечего разбивать сердца на этомъ утес’!

Мужество и талантъ указали Бьернсону дорогу ‘за высокія горы’, такъ долго сдавливавшія его могучія силы, и онъ на свободномъ простор доказалъ міру, на что былъ способенъ. Вторая эпоха его литературной дятельности или, какъ картинно выражается Брандесъ, ‘его вторая юность’ началась, когда ему уже минуло сорокъ лтъ. При помощи знакомства съ Европой, европейскимъ прогрессомъ и европейскими мыслителями, онъ нашелъ въ самомъ себ новые источники вдохновенія. Современный міръ широко раскрылся передъ нимъ. Онъ, выражаясь его собственными словами, вдругъ нашелъ, ‘что глаза его видятъ и уши слышатъ’. Самъ того не замчая, онъ подвергся вліянію, произведенному на его впечатлительный умъ идеями вка. Въ переходную эпоху его развитія, онъ жадно читалъ на всхъ языкахъ книги по естественнымъ наукамъ, критическія, философскія и историческія сочиненія, романы, и въ особенности текущіе журналы. Стюартъ Милль, Дарвинъ, Максъ Миллеръ, Тэнъ, научили его смотрть на религіозные, общественные и литературные вопросы новыми глазами. Молодая датская школа критики и поэзіи, возникшая въ 1871—1872 годахъ, какъ онъ самъ сознается, значительно помогла ему оторваться отъ старины. Значеніе восемнадцатаго вка и задачи девятнадцатаго стали для него ясными. ‘Благодаря обстоятельствамъ, въ которыхъ я находился въ молодости, говоритъ онъ въ одномъ частномъ письм, отрывокъ котораго приводитъ Брандесъ: — я долженъ былъ подчиниться идеалистическимъ теоріямъ Грунтвига. Но ничто въ мір не можетъ меня подкупить, хотя я легко увлекаюсь. Правда меня непреодолимо влечетъ къ себ и я тотчасъ вышелъ изъ узкаго круга мыслей, какъ только открылись у меня глаза. Не трудно понять такую натуру. Я норвежецъ и человкъ. За послднее время даже могу сказать, что я настоящій человкъ. Я долженъ теперь объяснять самого себя людямъ и мн кажется, что слово человкъ, въ настоящее время, возбуждаетъ все новыя понятія’.

Первое большое произведеніе, въ которомъ Бьернсонъ выступилъ передъ публикой, посл окончательнаго развитія своего таланта, была драма ‘Банкротъ’, имвшая громадный успхъ въ Норвегіи и даже въ Германіи. Рука поэта, нкогда подымавшая мечъ Сигурда, не побрезгала пересчитать деньги Тьсяьда и подвести итогъ его долгамъ. Бьернсонъ, первый изъ скандинавскихъ драматурговъ, серьёзно занялся финансовой трагикомедіей, вывелъ на чистоту все растлніе коммерческихъ нравовъ, и тмъ блестяще была одержанная имъ побда. Въ одно время съ ‘Банкротомъ’ появилась другая комедія, ‘Редакторъ’, кровавая сатира на продажность консервативной норвежской прессы. Затмъ быстро послдовали одно за другимъ романъ ‘Магигилда’ и драма ‘Леонарда’, въ которыхъ Бьернсонъ явился краснорчивымъ защитникомъ правъ женщинъ, комедія ‘Новая Система’, большая драматическая поэма ‘Король’, маленькій политическій трактатъ о республик и разныя мелкія стихотворенія и журнальныя статьи.

Конечно, многіе — и нетолько консервативная партія, но поклонники старинной теоріи искуства для искуства — возстали противъ новаго направленія Бьернсона. Его послднія произведенія называютъ тенденціозными и видятъ въ нихъ упадокъ его художественнаго таланта. ‘Тенденція — это пугало, справедливо говоритъ Брандесъ: — которымъ во всхъ странахъ консерваторы хотятъ устранить изъ литературы прогрессивныя идеи, забывая, что т самыя сочиненія, которыя они превозносятъ до небесъ, такъ же тенденціозны. Только къ старымъ тенденціямъ привыкли также, какъ человкъ привыкаетъ къ спертому воздуху въ комнат, изъ которой онъ никогда не выходитъ. Очевидно, что нападаютъ не на тенденцію вообще, а на тенденціи, которыя не нравятся, именно на идеи вка, а эти идеи играютъ ту же роль въ современной поэзіи, какъ кровообращеніе въ человческомъ тл. Хотя въ произведеніяхъ второй эпохи литературной дятельности Бьернсона и встрчаются слабыя мста, но каждый безпристрастный человкъ не можетъ не сознаться, что въ нихъ бьетъ ключемъ могучая, неподдльная, своеобразная поэзія. Горячая любовь къ истин наложила печать на вс эти произведенія. Какое богатство новыхъ мыслей, какой смлый взглядъ на вс общественные и политическіе вопросы! Наконецъ, какое мягкое, гуманное отношеніе къ людямъ противоположнаго образа мыслей! Напримръ, епископъ, въ драм ‘Леонарда’, и король, въ драматической поэм подъ тмъ же названіемъ, обрисованы очень сочувственно, даже идеализированы, хотя авторъ нападаетъ на олицетворяемыя ими теоріи и учрежденія’. Что же касается до формы новыхъ произведеній Бьернсона, то Брандесъ указываетъ, что часто поклонники первыхъ литературныхъ произведеній знаменитыхъ авторовъ такъ привыкаютъ къ ихъ манер, что упорно предпочитаютъ эти произведенія послдующимъ, хотя и боле зрлымъ, такъ ‘многіе предпочитаютъ Чайлдъ-Гарольда Байрона Донъ-Жуану, ‘Записки Охотника’ Тургенева ‘Отцамъ и Дтямъ’ и любовныя повсти Гейзе ‘Дтямъ Вка’. ‘Правда, прибавляетъ Брандесъ:— во второмъ період своей литературной дятельности, Бьернсонъ еще не достигъ той гармоніи и изящности формы, которыми отличаются его первыя произведенія, но немыслимо утверждать, что онъ пошелъ назадъ. Новый богатый и кипучій источникъ мыслей медленно пріискиваетъ себ подходящую форму и часто выступаетъ изъ опредленныхъ рамокъ. Но, несмотря на это, сколько технически прекрасныхъ произведеній подарилъ намъ Бьернсонъ въ послдніе годы. Развитіе дйствія въ Банкрот выше всего, что можно встртить въ литератур всхъ странъ, а слогъ, которымъ написанъ ‘Редакторъ’, особенно въ первомъ дйствіи, прелестне всего написаннаге когда-либо Бьернсономъ’.

Что касается до содержанія двухъ лучшихъ пьесъ старой манеры Бьернсона, то въ Банкрот описывается несостоятельность легкомысленнаго Эрика Братеберга, а въ Редактор обрисованы отношенія редактора Штейнгофа къ газет Ослакинъ, въ которой должна была появиться статья противъ камергеровъ, потомъ недопущенная къ печати. Эта комедія вообще считается отвтомъ Бьернсона на вызовъ, брошенный ему Ибзеномъ въ драм ‘Юношескій Союзъ’, Ибзенъ вывелъ на сцену нечестнаго сторонника прогрессивной партіи, а Бьернсонъ, поднявъ перчатку, поставилъ въ своей комедіи рядомъ наглаго и низкаго представителя консервативной партіи съ благородными, возвышенными бойцами прогресса. Эти послдніе, три брата, представляютъ художественную аллегорію. Средній братъ Гольфданъ, побжденный въ политической борьб, не кто иной, какъ Вергеландъ, который совершенно изнемогъ въ борьб за свободу и въ послдніе годы своей жизни лежалъ больной, представляя передъ смертью боле поэтическій и величественный образъ, чмъ во все время своей долгой жизненной борьбы Въ младшемъ брат Горальд, принимающемъ наслдіе Гольфдана, Бьернсонъ, вроятно, хотлъ олицетворить свои собственныя политическія стремленія. Старшій братъ Бакенъ, крестьянинъ, и жена его, которая хотя и не является на сцену, но играетъ въ пьес важную роль, изображаютъ норвежскій народъ.

Романъ ‘Магигильда’, задуманный Бьернсономъ во время лтняго путешествія по Норвегіи въ 1873 г. и написанный слдующей зимой въ Рим, вышелъ только въ 1877 году, одновременно въ оригинал въ Копенгаген и въ нмецкомъ перевод въ журнал ‘Rundschau’. Если врить словамъ самого автора, то этимъ произведеніемъ оканчивается его циклъ романовъ изъ норвежской жизни. Это будетъ тмъ печальне, что нигд еще его талантъ не высказался съ такой силой, какъ въ послднемъ роман, который вмст съ тмъ есть первая попытка Бьернсона выйти на совершенно новый путь. Хотя онъ самъ считаетъ ‘Магигильду’ наимене отдланнымъ изъ его сочиненій, но этотъ романъ безспорно составляетъ новую эпоху въ его дятельности, какъ романиста. Прочитавъ его внимательно, говоритъ критикъ въ ‘Atlantic’:— ясно видишь, какъ мало осталось прежняго Бьернсона и вмст какъ много. Зоркая наблюдательность, творческое созданіе характеровъ, мастерская рисовка картинъ природы, живое воспроизведеніе ежедневной жизни, психологическое угадываніе душевныхъ порывовъ — все это сохранилось въ послднемъ роман и напоминаетъ намъ о первыхъ. Но какъ измнилось отношеніе автора къ описываемому предмету! Онъ попрежнему рисуетъ норвежскую природу и норвежскіе характеры, но они уже не источникъ поэзіи, какъ бывало, а только фонъ, на которомъ отражается жизнь иного рода. Мрачное прозябаніе поселянъ онъ освящаетъ лучемъ свта изъ вншняго міра. Онъ выводитъ на сцену уже не счастливаго юношу, а страждущую женщину. Онъ задается вопросомъ, что длать женщин, съ возвышенными, идеальными стремленіями, благотворно дйствующей на всхъ окружающихъ, если судьба связала ее съ мужемъ чудовищемъ, котораго никакая волшебная сила не превратитъ въ человка? И отвчаетъ прямо: уйти отъ него. Но въ ‘Магигильд’, по нашему мннію, авторъ имлъ боле высокую цль, чмъ уясненіе въ романической форм женскаго вопроса. Прекрасная женщина, выведенная имъ, изображаетъ, вроятно, Норвегію, связанную узами формальнаго брака, но не любви, и Бьернсонъ совтуетъ ей расторгнуть эти узы и освободиться отъ унижающаго ее ига’.

Посл этого романа Бьернсонъ совершенно распрощался съ беллетристикой и только въ прошломъ году въ первой книжк норвежскаго журнала ‘Nyt Tidsskrift’ появился небольшой его разсказъ ‘Пыль’, въ которомъ его новое направленіе обнаруживается еще рзче, чмъ въ ‘Магигильд’. Вся же его литературная дятельность въ послднее время сосредоточена исключительно на политик. Въ драматической поэм ‘Король’ онъ выводитъ фантастическаго короля, который, убдившись въ томъ, что республика лучшая форма правленія, отказывается отъ престола и длается пламеннымъ защитникомъ республики. Въ небольшой книжк, изданной въ 1881 г., Бьернсонъ собралъ отрывки изъ своихъ политическихъ рчей за послднія пять лтъ, подъ заглавіемъ: ‘Изъ моихъ рчей о республик’. ‘Это элементарное изложеніе принциповъ народнаго самоуправленія, говоритъ критикъ американскаго журнала ‘American’,— отличается ясностью, логичностью и искренностью, которыя вполн объясняютъ то могущественное вліяніе, которое авторъ иметъ на умы и сердца прогрессивной части своихъ соотечественниковъ’. Хотя Бьернсонъ прямо доказываетъ, что республика въ настоящее время лучшая форма правленія для Норвегіи, но онъ ни мало не проповдываетъ революціи. Онъ, по его собственному выраженію, ‘хочетъ только правильно поставить вопросъ и возбудить его обсужденіе, такъ какъ однимъ этимъ путемъ можно достигнуть истины, что-же касается до результата, то онъ самъ позаботится о себ’. Тмъ же, такъ сказать, теоретично республиканскимъ духомъ отличаются послднія стихотворенія и журнальныя статьи Бьернсона, который, по выраженію Брандеса, ‘везд въ литератур и политик ведетъ борьбу безъ ожесточенія’. Многіе въ Норвегіи, преимущественно консерваторы, увряютъ, что Бьернсонъ, сдлавшись политическимъ дятелемъ, пересталъ быть поэтомъ. По ихъ мннію, говоритъ Бойзенъ: — поэтъ долженъ сидть въ запертомъ кабинет съ опущенными сторами и, поднявъ глаза къ потолку, подбирать римы къ отвлеченнымъ, безжизненнымъ тэмамъ. Въ глазахъ Бьернсона призваніе поэта гораздо шире и благородне. Его поэзія органически связана съ его жизнью, а его жизнь — съ жизнью народа. Въ ежедневной борьб съ политическимъ обскурантизмомъ и суевріемъ, въ тсномъ единеніи со всми классами народа, въ мужественномъ стремленіи къ истин, онъ черпаетъ вчно увеличивающійся запасъ знанія, который съ теченіемъ времени кристализуется въ его ум и принимаетъ поэтическую форму.

Замчательно, что та самая консервативная партія, которая теперь не признаетъ Бьернсона поэтомъ, провела въ Стортинг предложеніе о выдач ему въ качеств поэта пенсіона изъ государственной казны. Правда, что тогда онъ еще не развернулъ своего радикальнаго и республиканскаго знамени, а съ тхъ поръ большинство въ Стортинг перешло на сторону мужицкой партіи и уже не можетъ быть рчи объ отнятіи этого пенсіона. Впрочемъ, надо отдать справедливость норвежскому парламенту: онъ считаетъ своимъ долгомъ назначать подобный пенсіонъ всмъ замчательнымъ литераторамъ, какихъ бы политическихъ мнній они ни держались. Такъ, кром Бьернсона, такой пенсіонъ получаютъ: Ибзенъ, Іонасъ Ли, Христофоръ Янсонъ и нкоторые другіе.

Политическая дятельность Бьернсона выражается нетолько въ сочиненіяхъ и журнальныхъ статьяхъ, но въ энергичной парламентской и общественной агитаціи. Къ эпох его литературнаго перерожденія относится его окончательное выступленіе на политическую арену, въ качеств народнаго трибуна. Политическія его рчи служатъ какъ бы вхами національнаго развитія Норвегіи. Со времени борьбы Стортинга съ правительствомъ о предлахъ королевскаго Veto, Бьернсонъ сдлался однимъ изъ главнйшихъ вождей радикальной партіи. Но въ 1880 году исторія съ королемъ, котораго онъ вызвалъ на дуэль за оскорбительныя выраженія, подвергла его судебному преслдованію и кром того, протестантское духовенство, имющее очень сильное вліяніе въ Норвегіи, возбудило противъ него цлый рядъ мелкихъ преслдованій. Смшно сказать, что главной причиной ненависти духовенства противъ Бьернсона было отрицаніе имъ дьявола. Выведенный изъ терпнья и утомленный долгой, упорной борьбой, онъ ухалъ на время въ Германію и Америку. Его пребываніе въ Соединенныхъ Штатахъ было длиннымъ рядомъ овацій, а его публичныя лекція и статья въ Scribners magazine, о конституціонной борьб въ Норвегіи имли огромный успхъ. Но онъ не могъ долго оставаться вдали отъ родины. ‘Я хочу жить въ Норвегіи, писалъ онъ Брандесу:— въ Норвегіи бить и быть битымъ, въ Норвегіи пть и умереть’. Возвратясь въ отечество въ 1881 г., онъ принялъ предводительство радикальной или такъ-называемой мужицкой партіи, хотя по скромности считаетъ своимъ главой популярнаго предсдателя Стортинга, Іогана Свердрупа, и съ новой энергіей повелъ борьбу съ правительствомъ въ парламент. Какъ извстно, въ послднее время по его иниціатив, Стортингъ предалъ суду всхъ министровъ за неисполненіе изданнаго Стортингомъ закона, несмотря на Veto короля, который, по норвежской конституціи, можетъ пользоваться этимъ правомъ только до трехъ разъ, посл чего троекратно принятый парламентомъ бкль становится закономъ.

10-го августа 1882 года, вся Норвегія праздновала двадцатипятилній юбилей выхода въ свтъ ‘Синнове Солбаккенъ’. Въ жилищ поэта въ Ольстад собралось боле двухсотъ друзей и поклонниковъ его со всхъ концевъ Скандинавскаго Свера. На блестящемъ банкет было произнесено много рчей и получены безчисленныя телеграммы изъ Норвегіи, Швеціи, Даніи, Германіи, Франціи, Италіи и Америки. Только консервативная норвежская пресса, съ замчательной безтактностью и съ большей, чмъ когда яростью, набросилась на почтеннаго юбиляра. Бьернсонъ, однако, не обращалъ никакого вниманія на брань и клеветы, которыми его осыпаютъ враги. ‘Онъ знаетъ, по выраженію Брандеса:— что за него стоитъ весь норвежскій народъ, въ чемъ изъ всхъ современныхъ поэтовъ можетъ съ нимъ сравниться только Викторъ Гюго. Произнося его имя, словно развертываешь знамя Норвегіи’.

II.
Синнове Солбаккинъ.

Въ большой долин часто бываетъ, что одно высоко расположенное и открытое со всхъ сторонъ мстечко находится вчно подъ лучами солнца, которые разрисовываютъ его съ разсвта и до вечернихъ сумерекъ. Живущіе внизу подошвы горы и рдко пользующіеся солнцемъ называютъ такое мстечко Солбаккенъ или Солнечной горой. Героиня нашего разсказа жила именно въ такомъ мстечк и ферма носила поэтому названіе Солбаккенъ. Осенью снгъ тутъ покрывалъ землю позже, а весною таялъ раньше, чмъ у сосдей.

Владльцы этой фермы принадлежали къ суровой норвежской сект Гогіанъ или Чтецовъ, названныхъ такъ потому, что они читали библію усердне другихъ. Мужа звали Гуттормъ, а жену Карена. У нихъ была дочь Синнове и сосди говорили, что на ихъ памяти не было такого красиваго ребенка, какъ Синнове Солбаккенъ. Съ младенчества родители брали ее съ собою въ церковь по воскресеньямъ, хотя Синнове сначала ничего не понимала и думала, что пасторъ во время службы бранитъ Слэва Бента, сидвшаго подъ каедрой. Но отецъ говорилъ ‘пусть привыкаетъ’, а мать не любила оставлять двочку одну дома. Съ годами, Карена взяла въ обычай отдавать двочк барана, овцу или свинью, какъ только они начинала хирть, и была уврена, что съ той минуты, какъ животное длалось собственностью Синнове, оно начинало поправляться.

На противоположной сторон долины и недалеко отъ подножія высокой горы находилась ферма по названію Гранлиденъ или Еловый Откосъ, такъ какъ она находилась среди большого еловаго лса, единственнаго въ околодк на много миль во вс стороны. Праддъ владльца фермы былъ одинъ изъ тхъ норвежцевъ, которые поджидали русскихъ въ Голштиніи и принесъ изъ этой экспедиціи въ своемъ ранц много иностранныхъ смянъ. Онъ посялъ ихъ вокругъ фермы и вышедшія растенія вс пропали одни за другими: принялись только еловыя шишки, какъ-то случайно попавшія между сменами. Съ теченіемъ времени выросъ густой еловый лсъ и теперь онъ окружалъ домъ со всхъ сторонъ. Голштинскаго солдата звали Торбъёрномъ и съ незапамятныхъ временъ владльцы фермы назывались по очереди Торбъёрномъ и Сэмундомъ. Но существовало преданіе, что только одному изъ нихъ улыбалась судьба, а отъ другого, напротивъ, отворачивалась, и именно отъ Торбъёрна. Теперешній владлецъ Гранлидена былъ Сэмундъ и когда у него родился сынъ, то, не желая нарушать стариннаго обычая онъ, назвалъ его Торбъёрномъ, но долго и часто думалъ о томъ, какъ предохранить его отъ грозившей ему судьбы. Онъ не былъ вполн увренъ, по ему казалось, что мальчикъ обнаруживалъ своевольный характеръ. ‘Я это уничтожу’, говорилъ онъ жен, и когда Торбъёрну было только три года, отецъ съ розгой въ рук началъ учить его читать и брать съ собою въ поле. Съ своей стороны, Торбъёрнъ, проводя большую часть дня съ отцомъ и не смя съ нимъ много разговаривать, боле думалъ, чмъ говорилъ. Однажды, убирая на лугу мокрое сно, онъ невольно промолвилъ:

— Отчего здсь сно мокрое, а вонъ тамъ въ Солбаккен, оно сухо?

— Оттого, что тамъ боле солнца, чмъ у насъ.

Впервые онъ теперь понялъ, что солнце, которое такъ ярко сіяло въ Солбаккен, было нчто, чего они были лишены. Съ этихъ поръ онъ все чаще и чаще сталъ поглядывать на Солбаккенъ.

Еще боле интереса пріобрлъ въ его глазахъ Солбаккенъ, когда ему минуло семь лтъ. Отецъ нанялъ новаго работника Аслана, который, несмотря на то, что былъ молодой мальчикъ, видалъ уже многое. Этотъ Асланъ сталъ разсказывать Торбъёрну разныя страшныя сказки о Кари въ деревянной юбк, о чорт въ деревянныхъ башмакахъ, о домовомъ, борода котораго запуталась въ втвяхъ дерева и т. д. А когда изумленный мальчикъ спрашивалъ, гд происходили вс эти чудеса, то получалъ одинъ отвтъ: ‘Въ Солбаккен’. Неудивительно, что онъ въ свободныя минуты не сводилъ глазъ съ Солбаккена.

— Что съ нимъ такое, Господи! промолвила однажды въ воскресенье его мать: — онъ съ самаго утра стоитъ у окошка и смотритъ на Солбаккенъ.

— Онъ, говорятъ, плнилъ сердце Синнове Солбаккенъ, замтилъ Асланъ.

Торбъёрнъ ничего не понялъ, но покраснлъ, какъ ракъ, а когда Асланъ обратилъ на это вниманіе, то онъ схватилъ катехизисъ и сталъ читать.

— Да, да, утшай себя священнымъ писаніемъ, прибавилъ Асланъ:— теб не видать ее, какъ своихъ ушей.

Прошла недля и Торбъёрнъ неожиданно спросилъ у матери:

— Скажи, кто такая Синнове Солбаккенъ?

— Это маленькая двочка, которая будетъ владтельницей Солбаккена.

— У нея деревянная юбка?

— Это что значитъ? спросила мать съ удивленіемъ.

Мальчикъ почувствовалъ, что сказалъ глупость и молчалъ.

— Красиве ребенка нтъ на свт, прибавила мать: — оттого, что она добрая, хорошая двочка и усердно читаетъ библію.

Торбъёрнъ очень подружился съ Асланомъ и, несмотря на запрещеніе отца и даже частыя порки, тайкомъ бесдовалъ съ нимъ, научаясь отъ него многому. Такъ однажды маленькая сестра Торбъёрна, Ингрида, начала при матери пть любовную пснь и оказалось, что ее научилъ Торбъёрнъ, который самъ научился ей отъ Аслака. Въ другой разъ Ингрида стала божиться, и снова учителями ея оказались Торбъёрнъ и Асланъ. Наконецъ, въ одно воскресенье, когда отецъ былъ въ церкви, Торбъёрнъ, по наущенію Аслана, сталъ бросать снжками въ окна и въ Ингриду, а когда мать приказала ему перестать, то онъ не послушался, когда же она его схватила и ударила, онъ воскликнулъ въ азарт:

— Смотри, я и сдачи дамъ. Вотъ мы какіе здсь.

На другой день Асланъ получилъ такую встрепку отъ Сэмунда, что врядъ ли бы остался живъ, еслибъ Карена не упросила мужа подумать о семь. Избитый въ кровь Аслакъ убжалъ и боле его никто не видлъ, но въ продолженіи всей недли въ дом было что-то неладно. Являлся ленсмэндъ или судебный приставъ, Сэмундъ нсколько разъ куда-то отлучался, а Карена плакала и также уходила изъ дома. На вопросъ Торбъёрна, что случилось она отвчала только:

— Это по милости Аслана.

Въ слдующее воскресенье, отецъ взялъ впервые Торбъёрна въ церковь. Торбъёрнъ былъ вн себя отъ счастья. Церковь извн поразила его пестротой, а внутри безмолвіемъ, когда сотни головъ преклонились въ молитв, онъ невольно опустилъ и свою голову. Потомъ началось пніе. Онъ былъ такъ очарованъ, что не замтилъ, какъ рядомъ съ отцомъ слъ какой-то чужой мужчина.

— Какъ поживаютъ въ Солбаккен? спросилъ отецъ пришедшаго по окончаніи пнія.

Торбъёрнъ поднялъ глаза, но передъ нимъ былъ не домовой, а блокурый мужчина, съ очень добрымъ лицомъ, большими голубыми глазами и высокимъ лбомъ. Онъ съ улыбкой отвтилъ на вопросъ Сэмунда.

— Вонъ тамъ Синнове, сказалъ отецъ, посадивъ Торбъёрна на колни и указывая на противоположную скамью на женской половин церкви.

Маленькая двочка стояла на колняхъ на скамейк и смотрла черезъ балюстраду. Она была еще блокуре мужчины, волосы у нея были такія свтлые, какихъ онъ еще не видывалъ. На ея чепц были красныя ленты и, увидавъ его, она улыбнулась, оскаливъ блые зубы. Она держала въ одной рук молитвенникъ, а въ другой желтый платокъ, которымъ ударяла по молитвеннику. Чмъ боле онъ смотрлъ на нее, тмъ она боле улыбалась. Онъ всталъ на колни на скамейку, какъ она, и двочка ему кивнула головой. Онъ посмотрлъ на нее серьёзно и также кивнулъ головой. Она еще кивнула и онъ еще. Потомъ она перестала кивать и когда онъ совсмъ забылъ объ этомъ, снова кивнула.

— Я также хочу смотрть, послышался голосъ сзади, и кто-то потянулъ его за ноги, такъ что онъ едва не упалъ.

Это былъ ловкій, коренастый мальчикъ съ свтлыми, но курчавыми волосами. Онъ быстро занялъ мсто Торбъёрна. Но тотъ наученный Асланомъ, какъ поступать съ забіяками, крпко ущипнулъ его. Мальчикъ не заплакалъ, но, соскочивъ съ скамьи, схватилъ Торбъёрна за оба уха. Тотъ дернулъ его изо всей силы за волосы. Мальчикъ все-таки не заплакалъ, а укусилъ Торбъёрна за палецъ, и Торбъёрнъ пихнулъ его такъ, что онъ упалъ лицомъ на полъ. Но въ эту минуту онъ почувствовалъ, что чья-то сильная рука подняла его на воздухъ.

— Еслибъ мы не были въ церкви, я задалъ бы теб! промолвилъ шопотомъ отецъ и такъ сжалъ ему руку, что боль отдалась въ ног.

Торбъёрнъ вспомнилъ о Синнове и взглянулъ на нее. Она попрежнему стояла на колняхъ, но упорно смотрла въ пространство. Онъ понялъ, что сдлалъ нчто очень дурное. Какъ только она замтила, что онъ смотритъ на нее, то исчезла за перилами.

По окончаніи службы, Сэмундъ, съ сыномъ, подошелъ къ блокурой женщин, державшей за руку Синнове.

— Этотъ мальчикъ, вроятно, никогда еще не бывалъ въ церкви? сказала она, потрепавъ его по голов.

— Да, оттого онъ и подрался, отвчалъ Сэмундъ.

Торбъёрнъ подошелъ къ двочк, но она отскочила отъ него и схватилась за юбку матери.

По выход изъ церкви, Сэмундъ началъ что-то разсказывать матери Синнове и она приказала двочк немного отстать. Торбъёрнъ воспользовался этимъ и пошелъ съ нею рядомъ. Въ продолженіи нсколькихъ минутъ они молча смотрли другъ на друга.

— Ты мальчикъ, котораго зовутъ Торбъёрнъ Гланлиденъ? спросила Синнове, посл минутнаго молчанія.

— Да, а ты двочка, которую зовутъ Синнове Солбаккенъ?

— Да, я всегда слышала, что ты добрый мальчикъ.

— Это не правда, я хуже всхъ дома.

— Я никогда этого не слыхала. Мама, мама!

— Ступай прочь, не мшай! крикнула на нее мать.

— Я всегда слышалъ, что ты добрая двочка, началъ Торбъёрнъ.

— Да, когда я читаю библію.

— Правда, что у васъ много чертей и домовыхъ? спросилъ Торбъёрнъ, подбочениваясь, какъ его научилъ Аслакъ.

— Мама, мама! знаешь, что онъ говоритъ?..

— Молчи!

Синнове снова попятилась и засунула себ въ ротъ кончикъ платка.

— Правда, что у васъ каждую ночь музыка играетъ въ гор?

— Нтъ.

— Ты никогда не видала домовыхъ?

— Никогда.

— Ей Богу?

— Фуй! никогда не слдуетъ божиться.

— Ничего, произнесъ Торбъёрнъ и плюнулъ.

— Это очень не хорошо и ты попадешь за это въ адъ.

— Неужели? А кто у васъ всхъ сильне?

— Не знаю.

— А у насъ отецъ. Онъ такъ силенъ, что побилъ Аслака, а Аслакъ очень сильный. Онъ разъ поднялъ лошадь.

— Лошадь?

— Да, это правда. Онъ мн самъ сказалъ.

— А кто это Аслакъ?

— Очень дурной мальчикъ. Отецъ его такъ побилъ, какъ никогда на свт еще не бивали мальчика.

— У васъ бываютъ драки?

— Да, иногда. А вы не деретесь?

— Нтъ.

— Что-жь вы длаете?

— Мать стряпаетъ, шьетъ, вяжетъ. Кари длаетъ тоже, но не такъ хорошо. Она очень лнивая. Ганди ходитъ за коровой, отецъ и мальчики работаютъ въ пол или дома. А каждый вечеръ мы читаемъ библію и поемъ.

— Вс?

— Да.

— Это должно быть скучно.

— Скучно? Мама, онъ говоритъ… начала было Синнове, но впомнивъ, что мать не велла себя безпокоить, продолжала:— а сколько у меня овецъ!

— Неужели?

— Да, и у двухъ зимой будутъ ярочки. У меня есть и коровы и свиньи. А у тебя разв нтъ?

— Нтъ.

— Если ты придешь ко мн, то я теб дамъ ягненка.

— Это было бы отлично. Нельзя ли и Ингрид получить ягненка?

— Кто такая Ингрида?

— Да маленькая Ингрида.

— Меньше тебя?

— Конечно, меньше. Она съ тебя ростомъ.

— О! такъ приведи ее съ собою, слышишь?

Онъ общалъ.

— И ты получишь ягненка, а она поросенка.

Онъ нашелъ, что это будетъ еще лучше. Но дальнйшій ихъ разговоръ былъ прерванъ. Родители окончили свой разговоръ и распростились.

Прошло нсколько мсяцевъ прежде, чмъ Торбъёрнъ и Ингрида постили Солбаккенъ, Синнове отдала имъ визитъ и потомъ они часто видались. Они выросли вмст и ходили въ одну школу. Торбъёрнъ и Синнове долго соперничали въ класс, но онъ кончилъ тмъ, что обогналъ ее и такъ хорошо учился, что обратилъ на себя вниманіе пастора. Ингрида была не такъ способна, но она и Синнове были такъ дружны, что всегда появлялись вмст, и ихъ прозвали неразлучными. Случалось, что Синнове сердилась на Торбъёрна за его частыя ссоры съ товарищами и тогда Ингрида ихъ мирила. Но если слухъ объ его дракахъ доходилъ до матери Синнове, то его не пускали въ Солбаккенъ недлю или дв. Съ годами они вс трое похорошли. Синнове стала высокой, тонкой, граціозной молодой двушкой, съ русыми волосами и спокойными голубыми глазами. Говоря, она улыбалась и вс юноши сходили съума отъ ея улыбокъ. Ингрида была меньше ростомъ и толще, но также блокурая. Торбъёрнъ былъ средняго роста, но прекрасно сложенъ, волосы у него были каштановые, глаза темно голубые, черты лица рзкія.

Они вс трое приготовлялись у пастора къ конфирмаціи. Но тутъ остальные ученики часто приставали къ Торбъёрну, смясь, что онъ ухаживаетъ за Синнове, которой уже пошелъ шестнадцатый годъ. Онъ, наконецъ, не вытерплъ и вызвалъ на бой цлую толпу. Онъ, однако, дрался такъ ловко, что нанесъ нсколькимъ очень тяжелые удары и справился со всми соперниками. Это побоище возбудило въ приход много толковъ, которые еще усилились, когда съ одной стороны Торбъёрнъ пересталъ появляться въ Солбаккен, а съ другой — Синнове отказала нсколькимъ очень выгоднымъ женихамъ.

— Ужь ты не дала ли кому слово? спрашивала у нея мать.

— Нтъ, отвчала ршительно молодая двушка.

Она считалась первой невстой въ приход и потому естественно, что вс подозрвали, что она любитъ Торбъёрна, въ обществ котораго прежде постоянно находилась. Вообще Торбъёрна не очень долюбливали. Онъ былъ довольно рзокъ на сельскихъ праздникахъ или свадьбахъ и не разъ вступалъ въ драку.

Прошла зима и наступила весна. Синнове и Ингрида должны были вмст отправиться на сэтеръ или горное пастбище, потому что Солбаккенская семья на этотъ годъ взяла долю въ Гранлидекомъ сэтер. Наканун того дня, когда молодыя двушки должны были покинуть на время своихъ родителей, Торбъёрнъ встртилъ Синнове въ лсу. Она плакала. Онъ подошелъ къ ней и, обнявъ ее, нжно спросилъ:

— Ты меня дйствительно любишь, Синнове?

— Да, отвчала она, рыдая.

— И ты несчастлива?

Она не отвчала.

— И ты несчастлива? повторилъ онъ.

Она продолжала плакать.

— Синнове! продолжалъ онъ, прижимая ее къ своей груди:— намъ надо съ тобою поговорить.

Они сли рядомъ на верескъ. Она осушила глаза и старалась улыбнуться, но не могла. Онъ взялъ ее за руку и посмотрлъ ей прямо въ глаза.

— Отчего я не могу прійти къ теб въ Солбаккенъ?

Она молчала.

— Ты ни разу не говорила?

Отвта не было.

— Отчего?

— Я не смю, промолвила тихо Синнове.

Онъ насупилъ брови.

— Такъ я врно никогда ужь не попаду въ Солбаккенъ? Вмсто отвта, она стала выдергивать верескъ.

— Конечно, я во многомъ виноватъ, продолжалъ Торбъёрнъ:— но, право, я не дурной человкъ. Мн вдь только двадцать лтъ и… если ты меня любишь…

Онъ остановился и не могъ продолжать.

— Не говори этого, промолвила Синнове нжно: — ты не знаешь… Даже Ингрид я не говорю… но я очень страдаю.

И она снова залилась слезами.

Онъ обнялъ ее и притянулъ къ себ.

— Переговори съ твоими родителями и все устроится, сказалъ онъ шопотомъ.

— Ахъ, еслибъ ты любилъ меня такъ, какъ я тебя люблю! промолвила она, обвивая руками его шею.

— А разв я тебя не люблю? спросилъ онъ нжно.

— Нтъ, нтъ. Ты никогда не слдуешь моему совту. Ты знаешь, что можетъ соединить насъ и не хочешь этого сдлать. О, еслибъ ты зналъ, какъ я желаю видть тебя въ Солбаккен. Но про тебя ходятъ нехорошіе слухи и твои родители первые приносятъ ихъ въ Солбаккенъ.

— Отчего ты мн прежде объ этомъ не сказала?

— Разв я теб не говорила?

— Нтъ, такъ не говорила.

— Вроятно, я не смла, промолвила она, комкая свой передникъ.

Мысль, что она его боится, такъ тронула его, что онъ впервые ее поцловалъ. Это такъ ее удивило, что она перестала плакать и улыбнулась. Они перестали говорить, и только молча смотрли другъ на друга. Потомъ она тихонько отодвинулась отъ него и начала молча приглаживать свои немного растрепавшіеся волосы.

Онъ проводилъ ее до фермы и на прощаніе сказалъ: — Ты долго не услышишь ничего дурного обо мн.

Вернувшись домой, онъ объявилъ, что не пойдетъ на свадьбу къ дочери Нордхуга, которая должна была произойти въ слдующее воскресенье, причемъ празднество всегда продолжалось цлую недлю. Вся семья очень этому обрадовалась, такъ какъ всхъ пугала мысль, чтобъ онъ не затялъ новой ссоры, тмъ боле, что Кнудъ Нордхугъ былъ ужасный драчунъ и забіяка.

Во вторникъ Торбъёрнъ отправился съ товаромъ въ городъ. По дорог его лошадь чего-то испугалась, понесла и опрокинула телегу. Торбъернъ пришелъ въ ярость и, остановивъ, наконецъ, лошадь, сталъ безжалостно бить ее ручкой бича по морд. Вдругъ онъ услыхалъ громкій смхъ и, обернувшись, увидалъ Аслака, лежавшаго на трав.

Аслакъ въ послднее время вернулся въ приходъ. Онъ былъ разнощикомъ и любилъ посщать праздники, въ особенности, свадьбы. Онъ умлъ пть псни и разсказывать сказки, и за это его угощали. Такимъ образомъ, узнавъ о свадьб дочери Нордхуга, онъ отправился туда и уже пилъ тамъ три дня, но ушелъ, боясь, чтобъ на него не обрушилась затянная имъ же, по обыкновенію, ссора.

— Теб нельзя дале хать, телега сломана, сказалъ онъ, обращаясь къ Торбъёрну: — заходи на свадьбу: ферма тутъ рядомъ.

Дйствительно, нордхугская ферма была вблизи, и какъ Торбъёрну ни претило, а пришлось пойти туда вмст съ Асланомъ.

Изъ двухэтажнаго дома неслись звуки музыки и топанье танцующихъ. Въ окнахъ виднлись лица. Передъ домомъ стояли группы. Торбъёрнъ видлъ, что вс спрашивали другъ друга, кто были новые гости, когда же его узнали и замтили вдали опрокинутую телегу, то танцы прекратились и вся толпа гостей высыпала на встрчу Торбъёрну и Аслану.

— Вотъ вамъ невольный свадебный гость, произнесъ Аслакъ.

Вс окружили Торбъёрна, громко его привтствуя.

— Да благословитъ Господь присутствующихъ! Побольше пива на стол, красивыхъ женщинъ въ комнат, и хорошихъ скрипачей на стульяхъ! воскликнулъ Аслакъ, пробиваясь въ самую середину толпы.

Нкоторые засмялись, другіе насупили брови, а кто-то сказалъ:— Аслакъ всегда веселъ.

Торбъёрнъ нашелъ многихъ знакомыхъ и разсказалъ имъ о случившемся съ нимъ несчастіи. Ему не позволили отправиться за своей лошадью и вещами, а послали за ними. Молодой товарищъ Торбъёрна по школ пригласилъ его отвдать свадебнаго пива, и вс вошли въ домъ. Одни, особливо женщины, хотли продолжать танцы, другіе предпочитали пить и слушать сказки Аслана.

— Только будь осторожне, промолвилъ одинъ изъ стариковъ.

Торбъёрнъ спросилъ, гд остальное общество.

— О, отвчали ему: — здсь только-что была драка, и одни спятъ, другіе играютъ въ карты въ сара, а третьи болтаютъ съ Кнудомъ Нордхугомъ.

Торбъёрнъ не спросилъ, гд находился Кнудъ Нордхугъ.

— Ну, разсказывай сказку, Аслакъ, произнесъ отецъ молодой, который молча пилъ пиво и курилъ трубку:— позабавь насъ!

— А другіе тоже просятъ? спросилъ Аслакъ, садясь верхомъ на стулъ нсколько поодаль отъ стола, вокругъ котораго помщались старики.

— Конечно, я прошу, отвчалъ молодой, подавая ему кружку пива.

— И многіе меня такъ попросятъ? сказалъ Аслакъ.

— Можетъ быть, произнесла молодая, сидвшая на скамь у стны и подала ему стопу вина:— я очень люблю твои сказки.

Молодой посмотрлъ на свою жену, сухощавую женщину, лтъ двадцати, съ свтлымъ цвтомъ лица, большими глазами и жесткимъ выраженіемъ рта. Отецъ молодого взглянулъ на него.

— Да, семья Нордхугъ всегда любила мои сказки! сказалъ Аслакъ:— честь имъ и слава! прибавилъ онъ, осушая стаканъ водки, который ему подалъ одинъ изъ шаферовъ.

— Ну, разсказывай! воскликнуло нсколько голосовъ.

— О цыганк Сигрид, прибавилъ одинъ.

— Нтъ, это слишкомъ страшно, замтили женщины.

— О битв подъ Лиромъ, сказалъ барабанщикъ Свендъ.

— Нтъ, что-нибудь повеселе, произнесъ рослый юноша, прислонившійся къ стн.

Онъ былъ безъ сюртука и правая рука его очень часто скользила по распущеннымъ волосамъ молодыхъ двушекъ, сидвшихъ подл него. Он бранили его, но не двигались съ мста.

— Да, да, я вамъ разскажу что-нибудь веселенькое, промолвилъ Аслакъ.

— Чортъ возьми! бормоталъ старикъ, лежавшій поперегъ кровати. Онъ курилъ трубку и толкалъ ногами красивую, новую куртку, висвшую на задк кровати.

— Оставь мою куртку! воскликнулъ юноша, прислонившійся къ стн.

— Оставь моихъ дочерей! отвчалъ старикъ.

Молодыя двушки тотчасъ пересли.

— Я вамъ разскажу то, что хочу, воскликнулъ Аслакъ: — водка придаетъ храбрости!

И, схватившись обими руками за свои колна, онъ, покачиваясь со стороны на сторону, началъ:

— Жила-была молодая двушка. Какъ ее звали и въ какой долин жила она — все равно. Но она была хорошенькая и нравилась хозяину фермы, на которой служила работницей. Она получала хорошее жалованіе и однажды получила прибавку сверхъ ряды — ребенка. Народъ говорилъ, что ребенокъ былъ хозяйскій, но хозяинъ этого не говорилъ, потому что былъ женатъ. Да и она не говорила этого, потому что была горда, бдняжка. Такъ, вроятно, и при крестинахъ солгали, впрочемъ, родившійся мальчикъ былъ отверженцемъ на семъ свт и не все ли равно, что его окрестили ложью. Матери дали хижину вдали отъ фермы и это, конечно, не нравилось жен фермера. Когда бдняжка приходила на ферму, она плевала на нее, а когда мальчикъ выросъ и сталъ играть съ ея дтьми, то она приказывала гонять низкаго ублюдка. Днемъ и ночью просила жена мужа прогнать бдняжку. Онъ сопротивлялся, пока оставались въ немъ человческія чувства, но, наконецъ, онъ предался пьянству и тогда жена взяла верхъ надъ нимъ. Тяжела стала жизнь бдняжки, съ каждымъ годомъ все тяжеле, она едва не умерла съ голода и ея мальчикъ съ нею. Прошло восемь лтъ, но бдняжка все оставалась въ своей хижин. Наконецъ, ее выгнали и она ушла. Но прежде вся ферма сгорла и съ нею пьяница-фермеръ. Жена его спаслась съ дтьми и стала громко кричать, что подожгла домъ гнусная двка, жившая въ хижин. Можетъ быть, она была права, а можетъ быть, и нтъ. Ея сынъ былъ странный мальчикъ. Восьми лтъ онъ понималъ, за что страдаетъ его мать. Она часто говорила ему объ этомъ, когда онъ спрашивалъ, зачмъ она вчно плачетъ. Она говорила ему объ этомъ наканун того дня, когда они должны были покинуть свою хижину и онъ ушелъ изъ дома ночью, никто не зналъ куда. Но ее посадили на всю жизнь въ тюрьму, потому что она сказала судь, что сама подожгла ферму. Мальчикъ остался въ деревн и всякій ему помогалъ, помня, что у него такая преступная мать. Потомъ онъ перебрался въ другой приходъ и тамъ ему ужь не помогали, потому что не знали, что у него была преступная мать. Я не думаю, чтобъ онъ самъ разсказывалъ кому-нибудь объ этомъ. Говорятъ, что онъ спился съ кругу, но правда ли это или нтъ, пусть останется тайной, хотя, по правд сказать, ему ничего другого не оставалось въ жизни, какъ сдлаться пьяницей. Онъ нехорошій, дурной человкъ — это врно, онъ никого не любитъ, а особенно тхъ, которые живутъ хорошо между собой или добры къ нему. Онъ желалъ бы, чтобъ вс походили на него, но высказываетъ это только въ пьяномъ вид. Тогда онъ плачетъ, но этотъ плачъ никого не трогаетъ. Онъ ни у кого не укралъ ни копейки и не сдлалъ ни одной изъ тхъ глупостей, которыя десятками длаютъ другіе. Зачмъ же онъ плачетъ? Ахъ, если вы когда увидите, что онъ плачетъ, то не врьте ему. Онъ, значитъ, пьянъ, и не обращайте на него вниманія.

Аслакъ откинулся на спинку стула и горько зарыдалъ, а потомъ заснулъ.

— Свинья перепилась, промолвилъ старикъ, лежавшій на кровати:— это всегда съ нимъ бываетъ.

— Гадкая сказка! воскликнули женщины, вставая и направляясь къ дверямъ.

— Онъ никогда другихъ не разсказываетъ, замтилъ престарлый мужчина, сидвшій на скамь:— Богъ знаетъ, зачмъ его слушаютъ, прибавилъ онъ, поглядывая на молодую.

Нкоторые ушли, другіе хотли позвать скрипача и начать снова танцы, по два-три голоса воскликнули:

— Скрипачъ спитъ, не троньте его, онъ усталъ ухаживать за раненымъ въ драк его съ товарищемъ Ларсомъ.

Люди, посланные за лошадью и вещами Торбъёрна, вернулись. Лошадь запрягли въ другую телегу, такъ какъ онъ хотлъ непремнно хать дале. Молодой въ особенности старался его удержать.

— Можетъ быть, я не такъ счастливъ, какъ кажется, сказалъ онъ, и это заставило задуматься Торбъёрна, но все-таки онъ ршилъ ухать до ночи.

Видя его ршимость, вс оставили его въ поко и разошлись въ разныя стороны. Много было гостей на свадьб, но царила тягостная тишина и незамтно было веселья. Торбъёрну понадобился гвоздь и онъ пошелъ его отыскивать, не найдя въ дом, онъ отправился къ навсу, стоявшему немного поодаль. Тамъ гвоздь нашелся и Торбъёрнъ слъ у стнки, за которой находился сарай для телегъ и тележекъ. Вдругъ онъ услыхалъ за стнкой глухіе стоны.

— Неужели это ты? промолвилъ съ трудомъ мужской голосъ.

— Зачмъ ты пришелъ сюда? отвчалъ женскій голосъ, заглушаемый рыданіями.

— На чьей же мн играть свадьб, какъ не на твоей.

‘Это должно быть скрипачъ Ларсъ и молодая’, подумалъ Торбъёрнъ.

Ларсъ былъ красивый, сильный юноша, мать котораго жила въ одной изъ хижинъ, принадлежавшей къ этой ферм.

— Отчего ты не сказалъ, что любишь меня? спросила женщина съ глубокимъ вздохомъ.

— Я думалъ, что это излишне между нами.

Наступило молчаніе.

— Но ты зналъ, что онъ посщаетъ меня?

— Я думалъ что между вами ничего не было.

Долго слышались только одни слезы.

— Отчего ты не сказалъ, что любишь меня? послышалось снова.

— Къ чему было сыну старухи Вирты говорить о любви съ дочерью Нордхуга, промолвилъ Ларсъ, тяжело переводя дыханіе.

— Но мы давно смотримъ другъ другу въ глаза.

— Ты была такъ горда, что я не смлъ заговорить о свадьб. Однако, я только этого и желалъ. Каждый разъ, когда я тебя видлъ, я говорилъ себ: завтра я спрошу, хочетъ ли она быть моей женой. Потомъ я думалъ, что ты мною брезгаешь.

Все стихло. Неслышно было ни плача, ни стоновъ.

Торбъёрнъ подумалъ съ грустью о молодомъ, котораго онъ считалъ хорошимъ человкомъ.

— Я боюсь, что онъ не будетъ со мною счастливъ, промолвила черезъ нсколько минутъ молодая.

— Онъ добрый человкъ, отвчалъ съ усиліемъ раненый.

— Теб плохо, но еслибъ это не случилось, то мы никогда не говорили бы такъ. Когда ты ударилъ Кнуда, я въ первые поняла тебя.

— Я не могъ доле терпть. Кнудъ подлецъ.

— Онъ не хорошій человкъ, промолвила жена Кнуда.

Снова наступило молчаніе.

— Не знаю, оправлюсь ли я, послышался голосъ Ларса: — впрочемъ, теперь мн все равно.

— Если теб плохо, то мн еще хуже.

И рыданія удвоились.

— Ты узжаешь?

— Да. Боже мой! Боже мой! Что это будетъ за жизнь!

— Не плачь! Я скоро покончу съ собой и тогда теб будетъ легче жить на свт.

— Ахъ, зачмъ ты не сказалъ, что любишь меня? промолвила молодая.

Затмъ уже ничего не было слышно. Торбъёрнъ подумалъ, что или она ушла, или не была въ состояніи боле говорить.

Онъ подождалъ немного и тихо вышелъ изъ-подъ навса.

— Что произошло между скрипачемъ Ларсомъ и Кнудомъ Нордхугомъ? спросилъ онъ у перваго попавшагося ему человка.

— Между ними? отвчалъ Перъ, подмигивая: — да ничего. Кнудъ только спросилъ Ларса, весело ли звучитъ его скрипка на этой свадьб?

Въ эту минуту прошла мимо нихъ молодая. Услыхавъ имя Ларса, она обернулась. Красные глаза ея безпокойно блестли, но выраженіе лица было холодное.

Неподалеку стояла лошадь Торбъёрна. Онъ приколотилъ найденнымъ гвоздемъ оглоблю и сталъ искать глазами молодого. Его не было видно, а Торбъёрнъ не хотлъ идти за нимъ. Онъ слъ въ телегу и взялъ возжи. Вдругъ за фермой раздались крики и шумный говоръ. Изъ сарая высыпала толпа. Впереди шелъ рослый, сильный дтина, громко восклицая:

— Гд онъ? Гд онъ скрывается?

— Вонъ, вонъ, отвчали ему.

— Не пускайте его, будетъ бда, говорили другіе.

— Это Кнудъ? спросилъ Торбъёрнъ у маленькаго мальчика, который стоялъ у телеги.

— Да, онъ пьянъ, а въ пьяномъ вид, онъ всегда лзетъ въ драку.

Торбъёрнъ ударилъ возжами.

— Эй, погоди, товарищъ! послышалось за нимъ.

Онъ осадилъ, но лошадь не послушалась и продолжала идти рысцой.

— Ты боишься, Торбъёрнъ Гранлиденъ? снова послышалось за нимъ.

Онъ сильне прежняго осадилъ лошадь и она остановилась, но Торбъёрнъ не повернулъ головы.

— Слзай и покутимъ! произнесъ Кнудъ.

Торбъёрнъ обернулся.

— Благодарю, но мн надо хать домой, отвчалъ онъ.

Толпа пошепталась и чрезъ мгновеніе окружила телегу. Кнудъ подошелъ къ лошади и погладилъ ее по морд. Кнудъ былъ очень высокаго роста, у него были блокурые, прямые волосы, приплюснутый носъ, большой ротъ, а глаза голубые, но смлые. Онъ мало походилъ на сестру, однако, у нихъ было общее жесткое выраженіе рта.

— Что возьмешь за свою клячу? спросилъ онъ.

— Я не продаю, отвчалъ Торбъёрнъ.

— Ты думаешь, что у меня нтъ денегъ?

— Мн все равно, есть ли у тебя деньги или нтъ.

— То-то! Ты сомнваешься. Смотри, берегись!

Юноша, имвшій слабость къ кудрямъ молодыхъ двушекъ, сказалъ своему сосду:

— Ага, теперь Кнудъ боится!

— Я боюсь? воскликнулъ Кнудъ:— Кто сметъ это сказать? Я боюсь?

Толпа стала рости.

— Берегись! воскликнулъ Торбъёрнъ и щелкнулъ бичомъ.

Онъ хотлъ поскоре ухать.

— Это мн ты говоришь: берегись? спросилъ Кнудъ.

— Всмъ. Мн надо хать! произнесъ Торбъёрнъ, не оборачиваясь.

— Ты хочешь меня задавить?

— Такъ посторонись!

Но Кнудъ схватилъ лошадь подъ уздцы и она задрожала всмъ тломъ. Торбъёрнъ вскочилъ и ударилъ бичемъ по голов Кнуда.

— Ты смлъ меня ударить! воскликнулъ Кнудъ.

— Ты подлецъ! отвчалъ Торбъёрнъ, блдный, какъ смерть и соскочилъ съ телеги, отдавъ возжи близь стоявшему мальчику.

Въ эту минуту къ нему подошелъ какой-то старикъ, и дернувъ за руку, сказалъ:

— Сэмундъ Гранлиденъ слишкомъ хорошій человкъ, чтобъ его сынъ дрался съ такимъ шалопаемъ.

Эти слова сразу отрезвили Торбъёрна, но Кнудъ воскликнулъ:

— Я — шалопай! Такъ и онъ такой же. Мой отецъ не хуже его отца. Ну, выходи, пора сосдямъ узнать, кто изъ насъ сильне.

Торбъёрнъ слышалъ эти слова, но ничего не отвчалъ. Въ толп раздался смхъ, другіе громко говорили, что подло затвать драки на свадьб, да еще начинать ссору съ чужимъ, который хотлъ мирно ухать. Торбъёрнъ обернулся, отыскивая глазами свою лошадь, но мальчикъ увелъ ее далеко.

— Чего ты ищешь? Синнове далеко, сказалъ Кнудъ.

— Какое теб дло до нея?

— Никакого, я презираю такихъ лицемрокъ. Но она, можетъ быть, сдлала тебя трусомъ.

Этого Торбъёрнъ не могъ снести, онъ окинулъ быстрымъ взоромъ мсто, на которомъ они стояли. Но тутъ старики вступились, говоря, что Кнудъ уже довольно надлалъ бдъ на этой свадьб.

— Мн онъ ничего не сдлаетъ, промолвилъ Торбъёрнъ, и его оставили въ поко.

— Пусть ихъ подерутся, сказалъ кто-то въ толп, они потомъ будутъ друзьями. Давно ужь они косятся другъ на друга.

— Да, произнесъ другой: — каждый изъ нихъ хочетъ быть первымъ въ приход, посмотримъ, чья возьметъ.

— Эй, ребята, видли вы здсь человка, котораго зовутъ Торбъёрномъ Гранлиденомъ? воскликнулъ Кнудъ:— онъ, кажется, былъ тутъ.

— Да, онъ здсь, отвчалъ Торбъёрнъ и нанесъ Кнуду такой ударъ въ правое ухо, что тотъ упалъ на стоявшихъ подл него людей.

Наступила мертвая тишина. Кнудъ вскочилъ и, не говоря ни слова, бросился на Торбъёрна. Тотъ ожидалъ его. Началась рукопашная драка, она продолжалась долго. Оба противника умли драться, но Торбъёрнъ наносилъ удары чаще и они были тяжеловсне.

— И Кнуда, наконецъ, побьютъ, промолвилъ мальчикъ, державшій лошадь.

Вс женщины бжали отъ страха, только одна остановилась на крыльц, чтобы лучше видть драку. Это была молодая. Торбъёрнъ увидалъ ее и, замтивъ въ рук Кнуда ножъ, вспомнилъ, что она назвала его нехорошимъ человкомъ, въ туже минуту онъ ловкимъ ударомъ выбилъ у него ножъ, который упалъ на землю, поранивъ руку Кнуду.

— Ишь какъ ты дерешься! произнесъ Кундъ.

— Ты думаешь? отвчалъ Торбтёрнъ и набросился на него съ новой силой.

Кнудъ могъ владть только одной рукой, но все-таки храбро защищался. Торбъёрнъ его нсколько разъ сваливалъ на землю и всякій разъ онъ снова поднимался. Наконецъ, Торбъёрнъ схватилъ его и, поднявъ на руки, понесъ къ дому. Толпа разступилась. У крыльца онъ бросилъ его на ступень съ такой силой, что камень зазвенлъ. Кнудъ остался недвижимъ, и съ глубокимъ стономъ закрылъ глаза. Торбъёрнъ выпрямился во весь ростъ и посмотрлъ на молодую. Она не дрогнула.

— Положите ему что-нибудь подъ голову, сказала она и ушла въ домъ.

Черезъ минуту прошли мимо дв старухи.

— Боже мой! Опять кто-то лежитъ! произнесла одна изъ нихъ: — кто это?

— Кнудъ Нордхугъ, отвчали ей изъ толпы.

— Ну, теперь, пожалуй, будетъ поменьше дракъ, промолвила старуха:— они могли бы на лучшее употребить свою силу.

— Правда, Ранди, сказала другая старуха:— дай Богъ, чтобъ они скоре это поняли.

Эти слова странно подйствовали на Торбъёрна, онъ молча стоялъ на прежнемъ мст и смотрлъ на людей, суетившихся вокругъ Кнуда. Нкоторые изъ нихъ заговарили съ нимъ, но онъ не отвчалъ и отвернулся. Онъ думалъ о Синнове и ему стало стыдно. Онъ недоумвалъ, какъ объяснитъ ей эту новую драку и ему казалось, что перестать драться было вовсе не такъ легко, какъ онъ воображалъ. Вдругъ за нимъ послышался голосъ: ‘Берегись, Торбъёрнъ’, но прежде, чмъ онъ усплъ обернуться кто-то схватилъ его за плечи и онъ почувствовалъ жгучую боль. Потомъ онъ слышалъ вокругъ себя голоса и ему казалось, что кто-то детъ. По временамъ онъ думалъ, что самъ детъ, но не былъ въ этомъ убжденъ.

Это продолжалось очень долго. Ему стало холодно, а затмъ снова тепло. Наконецъ, онъ почувствовалъ, что сдлался легокъ, какъ перо. Онъ теперь понялъ, что летитъ по воздуху, все выше и выше. Вотъ онъ миновалъ сэтеръ и остановился на вершин горы. Синнове стояла подл него и плакала, упрекая его въ томъ, что онъ не сказалъ, что любитъ ее. Она очень рыдала и говорила, что Кнудъ Нордхугъ все приставалъ къ ней, такъ что, наконецъ, она должна была выйти за него замужъ. Притомъ она нжно его гладила и ему стало тепло, она плакала, и слезы ея промочили насквозь его одежду. Но Асланъ сидлъ на высокомъ остроконечномъ камн и поджигалъ окружающія деревья. ‘Это не я поджигаю, а мать’, кричалъ онъ со смхомъ. Невдалек стоялъ Сэмундъ и махалъ мшками, полными зеренъ, которыя разлетались но воздуху, составляя въ род туманной пелены. Смена такъ высоко летали, до самаго неба. Онъ посмотрлъ на отца, тотъ вдругъ сталъ уменьшаться до того, что его едва было видно отъ земли, но все-таки продолжалъ махать мшками, говоря: ‘Длай тоже, если можешь’. Высоко на облакахъ виднлась церковь и Солбаккенская блокурая красавица стояла въ дверяхъ, держа въ одной рук молитвенникъ, а въ другой желтый платокъ. ‘Ты не войдешь сюда, пока не перестанешь драться’. Но мало-по-малу церковь исчезла и на ея мст оказался Солбаккенъ, залитой солнцемъ, такъ что онъ закрылъ глаза отъ чрезмрнаго блеска.

— Тише, тише, Сэмундъ! послышалось ему и онъ словно очнулся отъ долгаго сна.

Онъ посмотрлъ вокругъ себя. Онъ находился въ родительскомъ дом. Огонь пылалъ въ камин. Мать стояла подл и плакала.

— Я зналъ, что такъ кончится, говорилъ отецъ, проводя рукою по своимъ влажнымъ глазамъ.

Докторъ нашелъ, что Торбъёрну была нанесена въ бокъ рана ножемъ, и что кром того, все его тло было покрыто слдами тяжелыхъ побоевъ. Онъ поправлялся, но очень медленно, и долго вся семья боялась, что онъ останется навсегда калкой. Побуждаемый этой мыслью Сэмундъ, который въ мучительныя минуты кризиса, когда жизнь любимаго сына висла на волоск, жестоко упрекалъ себя за излишнюю и вполн безцльную строгость къ нему, уговорилъ его написать къ Синнове слдующее письмо:

‘Высокоуважаемой двиц Синнове, дочери Гутторма, Солбаккенъ.

‘Прочитавъ эти строки, знайте, что все между нами кончено. Я недостоинъ васъ. Да поможетъ намъ Господь!

Торбъёрнъ, сынъ Сэмунда, Гранлиденъ’.

Это письмо должна была передать Синнове Ингрида, которую вызвали съ сэтера для ухода за братомъ, но не прошло и восьми дней посл несчастья съ Торбъёрномъ, какъ въ глухую ночь сама Синнове явилась въ Гранлиденъ за извстіями о больномъ.

Сначала ей сказали, что Торбъёрнъ былъ слегка раненъ въ драк съ Кнудомъ на свадьб, и она только разсердилась на него, что онъ не сдержалъ даннаго ей слова избгать ссоръ. Но потомъ, оставаясь одна на сэтер, она стала безпокоиться, сердце ея тревожно билось и хотя она попрежнему мыла посуду, доила коровъ, длала сыръ и творогъ, но уже боле не пла веселыя псни и по ночамъ не смыкала глазъ. Когда же мать постила ее на сэтер и высказала ей всю правду, прибавивъ, что ‘Слава Богу, этого безмозглаго буяна не будетъ оплакивать жена’, то Синнове, сдержавъ душившія ея рыданія, ршилась отправиться въ Гранлиденъ, какъ только уйдетъ мать.

Ночь была свтлая и ферма Сэмунда отстояла недалеко. Синнове накинула на голову платокъ и поспшно стала спускаться но горной тропинк. Чмъ дале она шла, тмъ боле торопилась. Мелкіе камешки съ шумомъ скользили изъ подъ ея ногъ. Нсколько разъ она останавливалась и смотрла съ боязнью во вс стороны. Но никого не было видно и она продолжала свой путь. Одинъ разъ она дйствительно увидала вдали какую то фигуру и, узнавъ въ ней мать, возвращавшуюся домой, спряталась за деревья. Прождавъ довольно долго и давъ время матери удалиться, она уже побжала со всхъ ногъ и вскор достигла фермы. Но теперь у нея подкосились ноги она едва не упала въ обморокъ. Все въ дом было тихо. Рабочіе инструменты стояли у стны, на вязанк дровъ торчалъ воткнутый топоръ. Она прошла мимо и остановилась у двери. Не слышно было ни малйшаго звука. Она сняла башмаки и тихо поднялась по лстниц въ комнату Ингриды. Молодая двушка съ испугомъ открыла глаза.

— Ему лучше? спросила шопотомъ Синнове и сла на кровать.

— Да, отвчала Ингрида также шопотомъ: — я вскор вернусь на сэтеръ.

— Милая Ингрида, не скрывай отъ меня ничего. Неизвстность мучительне всего.

Ингрида все-таки хотла скрыть горькую правду, но этимъ только усилила страхъ Синнове и, наконецъ, разсказала все какъ было. Въ глубокой тишин слышался шопотъ молодыхъ двушекъ, серьёзно обсуждавшихъ случившееся несчастье и его возможныя послдствія. Он об были согласны, что на этотъ разъ Торбъёрна было не въ чемъ винить и что онъ вполн заслуживалъ общаго сочувствія. Синнове до того плакала, что совершенно изнемогла и старанія Ингриды утшить ее воспоминаніями о прежнихъ счастливыхъ дняхъ только усиливали ея горе.

— Онъ спрашивалъ обо мн? спросила она.

— Онъ почти не говоритъ.

Ингрида вспомнила о письм и не знала, какъ его отдать.

— Онъ не можетъ говорить?

— Можетъ, но съ трудомъ.

— Онъ читаетъ?

— Нтъ, мать ему читаетъ.

— Что же онъ говоритъ?

— Да ничего. Онъ лежитъ и смотритъ.

Наступило молчаніе.

— Онъ все смотритъ на картинку св. Іоанна, которую ты подарила ему въ дтств, сказала Ингрида.

— Да, помню, произнесла ршительнымъ тономъ Синнове: — что бы ни случилось, меня никогда не разлучатъ съ нимъ.

— Докторъ не знаетъ, выздороветъ ли онъ совершенно, промолвила Ингрида.

Синнове перестала плакать и глубоко задумалась. Потомъ она встала и, крпко поцловавъ Ингриду, сказала шопотомъ:

— Если онъ останется на всю жизнь калкой, я буду за нимъ ухаживать. Теперь я поговорю съ своими родителями. Прощай, Ингрида.

И она поспшно направилась къ двери.

— А письмо, сказала Ингрида.

— Какое письмо? спросила Синнове.

Ингрида нашла письмо и сунула его Синнове за пазуху, но Синнове замтила, что она горько плакала.

На слдующее утро, пастухи на сэтер съ удивленіемъ замтили, что Синнове не было дома. Они только-что начали шептаться, какъ Синнове явилась, блдная, но спокойная, молча приготовила завтракъ для пастуховъ и потомъ пошла доить коровъ.

Туманъ окутывалъ нижнюю долину, верескъ на вершинахъ блестлъ каплями росы. Было свжо. Выпущенный на свободу скотъ привтствовалъ утро мычаніемъ и медленно побрелъ по тропинк, оглашая воздухъ звономъ колокольчиковъ, къ которымъ примшивался лай стадной собаки.

Прошло нсколько недль и вся гранлидская семья, съ только что оправившимся Торбъёрномъ отправилась въ церковь на воскресную службу. По дорог они встртили молодыхъ, свадьбу которыхъ праздновали въ Нордхуг и, къ величайшему удивленію, узнали, что молодой узжаетъ въ Америку, такъ какъ, но его словамъ, ‘на ферм было слишкомъ много народа и одинъ мшаетъ другому’. На церковной паперти Торбъёрнъ увидалъ Кнуда и первый протянулъ ему руку. Молодые люди помирились. Синнове, слдившая издали за этой сценой, блдная какъ смерть, зардлась отъ счастья. Даже мать ея любезно кивнула головой Торбтёрну.

По возвращеніи домой изъ церкви, солбаккенская семья была удивлена неожиданнымъ появленіемъ Сэмунда и Торбъёрна.

— Да благословитъ васъ Господь, сказалъ Сэмундъ, входя и здороваясь со всми.

Торбъёрнъ слдовалъ примру отца. Они подошли къ Синнове посл всхъ и она не врила своимъ глазамъ.

— Садитесь, промолвила хозяйка.

— Благодарю васъ, мы не устали, отвчалъ Сэмундъ, однако слъ и Торбъёрнъ помстился рядомъ съ нимъ.

— Куда вы длись, я васъ искала при выход изъ церкви? сказала Карена.

— И я также искалъ васъ, произнесъ Сэмундъ.

— Много было народа, замтилъ Гуттормъ.

— Да, подтвердилъ Сэмундъ:— вдь была конфирмація.

— Конфирмація — трогательное зрлище для лицъ, имющихъ дтей, промолвилъ Гуттормъ.

Карена безпокойно задвигалась на скамь.

— Да, она заставляетъ серьёзно думать о дтяхъ, произнесъ Сэмундъ:— и вотъ почему я пришелъ сюда сегодня. Я подумалъ, что лучше приду съ Торбъёрномъ, медленно продолжалъ онъ, посматривая на Синнове:— онъ не справился бы одинъ съ этимъ дломъ. А дло очень простое. Онъ любитъ Синнове съ дтства, и, кажется, она отвчаетъ ему тмъ же. Такъ не лучше ли имъ соединиться? Я не былъ за этотъ бракъ, когда боялся, что онъ не уметъ владть собою, но теперь могу поручиться за него, а если не я, такъ она поручится. Ея власть надъ нимъ боле моей. Что вы думаете объ этомъ? Конечно, не для чего торопиться, но нтъ причины и оттягивать. Ты, Гуттормъ, человкъ состоятельный, я побдне и у меня много дтей, но я увренъ, что мы поладимъ. Ну, говорите свое мнніе, а ее я спрошу потомъ. Я знаю и теперь, чего она желаетъ.

Гуттормъ слушалъ, опустивъ голову, онъ тяжело перевелъ дыханіе и взглянулъ на жену.

— Это — лестное предложеніе, промолвила она.

— И я полагаю, что мы можемъ принять съ благодарностью, сказалъ громко Гуттормъ, словно съ плечъ его свалился тяжелый грузъ.

— Но у насъ одна дочь и намъ надо подумать, прибавила Карена.

— Это резонъ, отвчалъ Сэмундъ:— хотя я не знаю, о чемъ думать, какъ сказалъ медвдь, спрашивая у мужика, можетъ ли взять его корову.

— Я полагаю, что можно сейчасъ дать отвтъ, замтилъ Гуттормъ.

— Я боюсь, что Торбъёрнъ слишкомъ горячъ, промолвила Карена.

— Но вдь онъ исправился, ты сама говорила объ этомъ, выходя изъ церкви, произнесъ Гуттормъ, смотря на жену: — и его нечего браковать. Онъ будетъ добрый мужъ для Синнове, а мы знаемъ, чего она хочетъ.

Синнове впервые теперь взглянула на отца и глаза ея сверкали благодарностью.

— Да, конечно, отвчала Карена, улыбаясь сквозь слезы:— если я хотла подумать, такъ это не значитъ, что я не хочу этого брака.

— Такъ, слава Богу, я дождался осуществленія моего сердечнаго желанія! сказалъ Сэмундъ и, вставъ, подошелъ къ Синнове.

— Я въ этомъ не сомнвался, произнесъ Гуттормъ, также вставая: — тхъ, кому суждено соединиться, ничмъ не разлучишь.

— Ну, что же ты скажешь, дитя мое? спросила Карена, подходя къ Синнове.

Она сидла неподвижно. Вс ее окружили. Только Торбъёрнъ, попрежнему, сидлъ на мст.

— Встань, дитя мое, промолвила шопотомъ ея мать.

Синнове встала и улыбнулась, потомъ отвернулась и заплакала.

— Да благословитъ тебя Господь, сказала мать и, обнявъ ее, зарыдала:— пойди къ нему! прибавила она черезъ минуту.

Синнове сдлала шагъ и остановилась. Она не могла идти дале. Торбъёрнъ вскочилъ и подошелъ къ ней. Онъ схватилъ ее за руку и не зналъ, что длать дальше. Она нжно высвободила руку и они молча стояли другъ подл друга.

Спустя нсколько минутъ, дверь отворилась и вошли въ комнату Ингрида съ матерью, которыя догадались въ чемъ дло. Посл того, какъ женщины поцловались и поплакали, он начали суетиться по хозяйству, приготовляя обдъ, а Торбъёрнъ съ Синнове остались у окна.

— На что ты смотришь? спросила нжно Синнове, положивъ руку на его плечо.

Онъ обернулся, вперилъ въ нее долгій, полный любви взглядъ и тихо отвтилъ:

— Я смотрю на Гранлиденъ. Такъ странно смотрть на него отсюда.

III.
Рыбачья дочь.

На берегу, гд селедки ловятся въ изобиліи, мало-по-малу, при благопріятныхъ условіяхъ возникаетъ городъ. Издали такіе города походятъ на массу обломковъ разбившагося о подводные камни корабля или лодокъ, перевернутыхъ къ верху дномъ рыбаками, съ цлью укрыться подъ ними въ бурную ночь. При боле близкомъ взгляд легко убдиться, что одна случайность руководила строителями этихъ городовъ, тутъ среди улицы возвышается утесъ, тамъ заводь длитъ городъ на три или четыре отдльныя части, а улицы извиваются и кружатся по всмъ направленіямъ. Но вс эти города отличаются одной общей чертой: въ гавань могутъ входить самыя большія суда, и потому эти спасительныя убжища очень любезны сердцу моряковъ. Въ подобномъ маленькомъ городк царитъ всегда безмолвная тишина, весь шумъ и гамъ сосредоточены въ докахъ, гд пристаютъ рыбачьи лодки, гд нагружаются и разгружаются суда. Вдоль доковъ тянется единственная въ город улица, блые и красные дома, одно-этажные и двухъ-этажные, стоятъ на противоположной сторон, но они не прислоняются стна къ стн, а отдлены другъ отъ друга садами. При морскомъ втр, въ этой длинной широкой улиц стоитъ сильный запахъ всего, что находится въ докахъ. Тишина тутъ царитъ изъ боязни не полиціи, которой въ сущности вовсе нтъ, но сплетенъ, такъ какъ вс жители городка знаютъ другъ друга. Проходя по улиц, слдуетъ кланяться у каждаго окна, изъ котораго обыкновенно смотритъ старушка, отвчающая также поклономъ. Вообще, слдуетъ кланяться всякому, кого ни встртишь, потому что вс жители постоянно размышляютъ о томъ, что прилично вообще и въ особенности. Если кто-нибудь перейдетъ за предлы, назначенные для людей его общественнаго положенія, то немедленно набрасывается тнь на его доброе имя, такъ какъ сосди знаютъ нетолько его самого, но кто были его отецъ и ддъ, и обнаруживали ли они наклонность къ неприличному поведенію’.

Въ такомъ маленькомъ прибрежномъ городк держала кабачекъ для мастеровъ энергичная женщина, по имени Гунлаугъ. ‘Она такъ хорошо вела дло, что шкипера и торговцы приходили въ ея кабачекъ нанимать мастеровъ, а мастера искали у нея работы. Она не брала ни гроша за комиссію, но деспотически пользовалась властью, которую давало ей это посредничество. Хотя она была женщина, и никогда не выходила изъ дома, но по общему признанію, была самымъ ‘вліятельнымъ человкомъ’ въ город ее называли ‘рыбакъ Гунлаугъ’ или ‘Гунлаугъ на гор’, а ея дочь, наводившая ужасъ на весь городъ, въ глав цлой арміи мальчишекъ, носила прозвище ‘рыбачьей дочки’.

Нкогда сама Гунлаугъ пользовалась тмъ же прозвищемъ и также царила надъ городскими мальчишками. Дочь рыбака и лоцмана, она носила продавать рыбу по домамъ, сидла на веслахъ, пока отецъ закидывалъ сти, и часто сама ловила рыбу, когда отецъ исполнялъ свои лоцманскія обязанности. Она была всегда за работой, всегда занята, лтомъ ходила босая, съ обнаженными и загорлыми руками, а зимой одвалась такъ легко, какъ другія дти — лтомъ. Высокаго роста, здоровенная, съ густыми, черными, какъ вороново крыло, волосами, до которыхъ никогда не прикасалась гребенка, съ живыми, голубыми глазами и ршительнымъ, смлымъ выраженіемъ лица, она невольно останавливала на себ общее вниманіе. Въ дтскихъ играхъ она всегда брала сторону слабыхъ, и особеннымъ ея покровительствомъ пользовался сынъ лавочника Педро Ольсенъ, тихій, болзненный мальчикъ, очень плохо учившійся, но игравшій отлично на флейт. Отецъ обходился съ нимъ чрезвычайно строго, мать постоянно кричала на него, товарищей въ школ онъ избгалъ, боясь, чтобъ они не разорвали или не запачкали ему одежды, и плакалъ, какъ только кто-нибудь къ нему подходилъ. Этотъ слабый, деликатный мальчикъ понравился бойкой ‘рыбачьей дочк’, и она часто каталась съ нимъ на лодк по морю, гд онъ могъ въ волю играть на флейт, что ему запрещалось дома. Цлые дни, а иногда и ночи проводили они вмст въ лодк или гд-нибудь на выдающемся въ море утес, причемъ она гребла, захватывала изъ дома хлбъ, разводила огонь, постилала для него на землю старую куртку отца и пла псни, пока онъ спалъ. Зимою онъ постоянно ходилъ къ ней въ домъ и молча смотрлъ, какъ она работала. Такъ прошло года два. Отецъ Гунлаугъ неожиданно умеръ, и она покинула городъ, а между тмъ Педро былъ взятъ изъ школы и помщенъ въ лавку отца. Вскор и его отецъ умеръ, оставивъ порядочный капиталъ. Мать закрыла лавку и цлый день сидла у окна, штопая чулки, а Педро съ утра до вечера игралъ на флейт, но какъ только настудило лто, онъ купилъ маленькое парусное судно и, выйдя въ море, направился къ скалистому острову, гд, по слухамъ, Гунлаугъ останавливалась при возвращеніи съ рыбной ловли. Ему пришлось ждать не долго. Лежа на палуб, онъ увидалъ лодку и въ ней Гунлаугъ. Она нисколько не измнилась, хотя выросла и стала почти женщиной. Но, увидавъ его, она отшатнулась. Ей и въ голову не приходила мысль, что онъ также выросъ, и къ тому же, его болзненное, нжное лицо стало тупымъ, соннымъ. Однако, въ глазахъ его блеснули воспоминанія дтства, онъ засмялся, какъ ребенокъ, и сталъ болтать подтски. Онъ выросъ, но не развился. Она покраснла, засмялась и не знала, что длать. Инстинктивно онъ почувствовалъ въ себ силу и вдругъ похорошлъ. Это была только минута, но въ эту минуту ея сердце было побждено. Это была одна изъ тхъ сильныхъ натуръ, которыя могутъ любить только слабыхъ, взлелянныхъ нжными ласками. Она вернулась на берегъ лишь на два дня, а оставалась два мсяца. Въ теченіи этихъ двухъ мсяцевъ Педро боле развился, чмъ во всю свою молодость, онъ до того очнулся отъ своей обычной апатіи, что сталъ мечтать о заграничной поздк съ цлью учиться музык. Однажды онъ сказалъ объ этомъ Гунлаугъ. Она поблднла. ‘Да, отвчала она:— но намъ надо прежде обвнчаться’. Онъ взглянулъ на нее, она впилась въ него глазами. Они оба покраснли и онъ промолвилъ: ‘Но что объ этомъ скажутъ?’ Гунлаугъ не воображала, что онъ можетъ имть свою волю, хотя всегда исполняла вс его желанія. Но теперь она все поняла. Увидавъ, что лицо ея исказилось злобой, онъ со страхомъ воскликнулъ: ‘Да, да, я женюсь’. Но было поздно. Ея негодованіе на свою глупость и его слабость, на свой позоръ и его коварство не знали границъ, она схватила его за об руки и отколотила, что было силы.

Педро вернулся домой старикомъ. Жизнь для него потеряла всякій смыслъ, Онъ заперся въ своемъ дом и предался мрачному отчаянію. Гунлаугъ исчезла изъ города, и только девять лтъ спустя, появилась снова съ восьмилтней дочерью, которая походила на нее, какъ дв капли воды, только двочка была нжне, деликатне. По слухамъ, Гунлаугъ была вдова и, получивъ посл смерти мужа порядочную сумму денегъ, вздумала открыть кабачекъ въ своемъ родномъ город.

Однажды ранней осенью солнце садилось за вчно снжными горами, на неб разливалось зарево пожара, ближайшіе горные откосы переливали разнообразными оттнками осенней листвы. Море было тихо, большой корабль только-что пришелъ на буксир. Жители городка сидли на ступенькахъ своихъ домовъ, окруженныхъ большею частью садами, въ которыхъ цвты наполняли воздухъ благоуханіемъ. Они переговаривались съ сосдями и здоровались съ прохожими. Только гулъ разговоровъ и звуки фортепіано, доносившіеся по временамъ изъ отворенныхъ оконъ, нарушали тишину вечера. Вдругъ въ самомъ центр города раздался страшный шумъ, словно скрытая баттарея открыла канонаду. Мальчишки орали ура, двочки визжали, старухи бранились, большая собака полицейскаго лаяла, и ей вторили вс уличныя сабаченки. Народъ высыпалъ на улицу. Шумъ до того увеличился, что даже амтманъ (судья), выглянувъ изъ двери, произнесъ: ‘Что-то случилось!’ Что такое? спрашивали бгомъ возвращавшіеся изъ загородныхъ аллей у сидвшихъ на ступеняхъ. Но такъ какъ городъ расположенъ полулуной, то прошло довольно времени, прежде чмъ распространился по всей улиц слухъ: ‘Это рыбачья дочь’.

Дйствительно, эта смлая искательница приключеній, увренная въ защит могучей матери и всхъ моряковъ, разсчитывавшихъ на лишній стаканъ водки за покровительство двочк, повела въ глав своей маленькой арміи аттаку на большую яблоню въ огород Педро Ольсена. Планъ аттаки былъ составленъ очень искусно: нсколько мальчиковъ должны были отвлечь вниманіе Педро отъ сада, а другіе въ это время оборвать съ дерева яблоки и перебросить ихъ черезъ заборъ, но не съ цлью кражи, а такъ, для забавы. По несчастію, Педро подслушалъ этотъ планъ, громко составлявшійся у забора и пригласилъ къ себ заране полицейскаго съ большой собакой, котораго и угостилъ на кухн. Педро молча сидлъ, пока мальчишки шумли на улиц, отвлекая его вниманіе, а остальная толпа, подъ предводительствомъ рыбачьей дочки, перелзла черезъ заборъ и окружила яблоню. Но не успла рыбачья дочь, босая и съ распущенными волосами, взлзть на дерево, какъ Педро, вооружась дубиной, выбжалъ изъ дома съ полицейскимъ и собакой. Мальчишки вскрикнули отъ ужаса, а двчонки, игравшія въ горлки на улиц, стали визжать, думая, что въ саду убиваютъ. Часть мальчишекъ успла перелзть черезъ заборъ и стала оглашать воздухъ криками ура, а застрявшіе въ кустахъ вопили отъ сыпавшихся на нихъ ударовъ. Какъ всегда на дтскіе вопли прибжали откуда-то старухи и подняли такую брань, что Педро и полицейскій со страха пошли на мировую. Пользуясь этимъ, мальчишки дали тягу, преслдуемые собакой полицейскаго. Во все это время рыбачья дочь смирно сидла на дерев, думая, что никто ея не замтилъ. Прикрывшись втвями, она слдила за перипетіями боя. Но оставивъ полицейскаго раздлываться съ старухами, Педро вернулся въ садъ и прямо подошелъ къ дереву.

— Слзай, негодная! крикнулъ онъ.

Отвта не было.

— Слзай! Я знаю, что ты тамъ.

Молчаніе.

— Я пойду за ружьемъ и подстрлю тебя.

И онъ сдлалъ два шага къ дому.

— О! о! о! раздалось въ дерев.

— Кричи, сколько хочешь. Но я всажу въ тебя цлый зарядъ дроби.

— О! о! о! Ты меня пугаешь!

— Чортъ возьми! Ты хуже всхъ, ты придумываешь вс продлки. Погоди, я съ тобой раздлаюсь.

— Нтъ, добрый, милый человкъ, отпусти меня. Я никогда тебя боле не обижу.

И при этихъ словахъ она съ серебристымъ хохотомъ бросила ему въ носъ гнилымъ яблокомъ. Пока онъ обтиралъ лицо платкомъ, она соскочила съ дерева и направилась къ забору. Но руки ея со страху дрожали, она оборвалась съ забора и упала. Педро схватилъ ее. Она подняла такой громкій, пронзительный крикъ, что онъ испугался и выпустилъ ее. Слыша ея крикъ, и старухи, еще находившіяся на улиц, стали ей вторить. Это придало ей смлости.

— Пусти меня, или я скажу матери! закричала она, пылая злобой.

Онъ посмотрлъ на нее, узналъ ея черты и промолвилъ въ сильномъ волненіи:

— Матери? Кто твоя мать?

— Гунлаугъ на-Гор, рыбакъ Гунлаугъ! отвчала съ торжествомъ двочка, видя его смущеніе.

Онъ былъ очень близорукъ и никогда не обращалъ вниманія на рыбачью дочь, онъ одинъ въ город не зналъ, кто она, онъ едвали зналъ, что и Гунлаугъ живетъ въ город.

— Какъ тебя зовутъ? спросилъ онъ, поблднвъ.

— Петра! отвчала двочка еще громче прежняго.

— Петра! воскликнулъ Педро и, побагроввъ, побжалъ въ свой домъ, словно увидалъ нечистую силу.

Петра подумала, что онъ побжалъ за ружьемъ. На нее напалъ ужасъ и, чувствуя уже зарядъ дроби въ своей спин, она бросилась со всхъ ногъ къ отворенной калитк сада, а затмъ но улиц. Въ эту минуту полицейская собака возвращалась и, увидавъ новый предметъ для забавы, кинулись съ лаемъ за двочкой, бжавшей безъ оглядки, съ разввавшимися по втру волосами и сверкающими глазами. Въ дверяхъ кухни Петра набжала на мать съ суповой чашкой, разлила супъ и упала на полъ.

— Чортъ тебя возьми! воскликнула Гунлаугъ.

— Онъ хотлъ застрлить меня, мама! кричала двочка, барахтаясь въ луж супа.

— Кто хотлъ тебя застрлить, дура?

— Онъ! Педро Ольсенъ! Мы обирали его яблоню!

Она никогда не лгала.

— Педро Ольсенъ! воскликнула Гунлаугъ въ порыв злобы, но потомъ разсмялась.

Двочка заплакала, но мать набжала на нее, скаля зубы, какъ дикій зврь и, схвативъ за плечо, подняла съ пола.

— Ты сказала, ему кто ты?

— Да, да, да!

И двочка жалобно простирала руки къ взбшенной женщин.

— Такъ онъ узналъ, наконецъ! воскликнула Гунлаугъ, выпрямляясь во весь ростъ:— Что же онъ сказалъ?

— Онъ побжалъ за ружьемъ! Онъ хочетъ меня убить.

— Онъ убить тебя! промолвила Гунлаугъ съ презрительнымъ смхомъ.

Двочка забралась въ уголъ и тихо плакала, обтирая струившійся по ней супъ.

— Если ты когда-нибудь подойдешь къ нему, произнесла мать, подходя къ ней и схвативъ ее снова за плечо:— или заговоришь съ нимъ, или будешь слушать его разговоры, то бда вамъ обоимъ. Ты такъ и скажи ему отъ меня! прибавила она угрожающимъ тономъ.

— Да, да, да!

— Такъ и скажи ему отъ меня! повторила Гунлаугъ гораздо мягче и удалилась изъ комнаты.

Двочка отерла глаза, умылась, надла другое платье и сла на ступеньки крыльца. Но при воспоминаніи объ опасности, которой она только что избгла, она снова заплакала.

— О чемъ ты плачешь? раздался подл нея голосъ, но такой мягкій и добрый, какого она никогда не слыхала.

Она подняла глаза, передъ нею стоялъ красивый молодой человкъ въ очкахъ. Она поспшно встала. Это былъ Гансъ Одегардъ, въ присутствіи котораго вставали вс жители города.

— О чемъ ты плачешь?

Она посмотрла на него и сказала все какъ было, только не упомянула о намреніи Педро застрлить ее, такъ какъ мать поколебала ея вру въ этотъ эпизодъ страшной исторіи.

— Какъ можетъ ребенокъ твоихъ лтъ такъ гршить?

Петра широко открыла глаза отъ удивленія. Она сама чувствовала, что поступила не хорошо, но привыкла, чтобъ ее бранили: чертовкой, бсомъ, сатаной. Ей стало стыдно.

— Какъ теб не совстно, что ты не ходишь въ школу.

Она стала перебирать руками передникъ и промолвила сквозь зубы, что мать не пускаетъ ее въ школу.

— Ты вроятно не умешь и читать?

Нтъ, она умла читать.

Онъ вынулъ изъ кармана маленькую книжку и подалъ ей. Она взяла, посмотрла, перевернула и промолвила:

— Я не могу читать такой мелкой печати.

Но онъ настоялъ, чтобъ она попробовала. Она вдругъ поглупла, глаза ея словно ничего не видли, языкъ не поворачивался.

— Б…о…гъ… Богъ… ска…залъ… Mo…и…сею… Моисею…

— Господи! Она не уметъ читать въ двнадцать лтъ. Хочешь учиться?

Она съ трудомъ отвтила, что очень бы хотла.

— Такъ пойдемъ со мною, нечего терять ни минуты.

Не трогаясь съ мста, она посмотрла на дверь дома.

— Да, спросись у матери.

Въ эту минуту мать вышла, видя, что ея ребенокъ разговариваетъ съ чужимъ.

— Онъ хочетъ учить меня читать, сказала рыбачья дочка, устремляя глаза на мать.

Гунлаугъ ничего не отвчала, но, подбоченясь, молча смотрла на Одегарда.

— Ваша дочь ничего не знаетъ, сказалъ онъ:— вы отвтите передъ Богомъ и людьми за неисполненіе своего долга.

— Кто вы такой? спросила рзко Гунлаугъ.

— Гансъ Одегардъ, сынъ вашего пастора.

Ея лицо нсколько прояснилось, она слышала о немъ много хорошаго.

— Я не разъ замчалъ вашего ребенка, продолжалъ онъ:— она не должна боле гршить.

— А вамъ какое дло? ясно выразилось на лиц матери.

Но онъ спокойно прибавилъ:

— Вы думаете научить ее чему-нибудь?

— Нтъ.

Онъ слегка покраснлъ.

— Отчего?

— Разв люди становятся лучше отъ ученія?

— Меня удивляетъ, какъ вы можете это спрашивать!

— Я знаю, что люди не становятся лучше отъ ученія, произнесла она ршительнымъ тономъ и хотла уйти, но онъ остановилъ ее.

— Вы должны исполнить свой долгъ, неблагоразумная мать. Гунлаугъ смрила его глазами.

— Кто вамъ сказалъ? спросила она презрительно и прошла мимо него.

— Вы сами. Еслибъ вы были благоразумны, то видли бы, что вашу дочь надо спасти отъ погибели.

Гунлаугъ обернулась. Ихъ глаза встртились. Она видла, что онъ говорилъ искренно и задумалась.

— Чего же вы хотите?

— Научить ее всему, что необходимо для спасенія ея души и потомъ найти, къ чему она чувствуетъ призваніе.

— Моя дочь будетъ тмъ, чмъ я захочу.

— Нтъ, она будетъ тмъ, чмъ угодно будетъ Богу.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Она должна развить данныя ей Богомъ способности.

— Мать я ей или нтъ? спросила Гунлаугъ, подходя къ нему совершенно близко.

— Да, но вы должны слушать совта людей, знающихъ боле васъ, и повиноваться Богу.

Гунлаугъ съ минуту молчала.

— А если она научится боле, чмъ полагается въ ея класс, значитъ она призвана къ чему-нибудь высшему.

Она поняла его слова и, грустно взглянувъ на дочь, промолвила:

— Это опасно.

— Дло не въ томъ, что опасно, а что правильно.

Ея живые глаза какъ-то странно засверкали. Она чувствовала, что была побждена и, подойдя къ двочк, молча погладила ее.

— Я буду учить ее до конфирмаціи, прибавилъ онъ.

— Вы ее возьмете у меня?

Онъ посмотрлъ на нее.

— Конечно, вы умне меня, но еслибъ вы не говорили именемъ Господа…

Она остановилась, сняла платокъ съ своей шеи и надла его дочери. Это былъ единственный знакъ ея согласія, но она не произнесла боле ни слова и быстро удалилась, словно не желая видть ея ухода.

Петра почувствовала невольный страхъ къ первому человку, побдившему ея мать, и также молча послдовала за нимъ.

Гансъ Одегардъ составлялъ радость и горе своего престарлаго отца. Въ школ и въ университет онъ былъ всегда первымъ, и старикъ съ радостью думалъ о томъ дн, когда сынъ сдлается его помощникомъ въ маленькой приходской церкви. Но на послднемъ курс, идя съ своимъ любимымъ товарищемъ по лстниц, Гансъ шутя вскочилъ къ нему на плечи, тотъ покачнулся и упалъ, черезъ нсколько дней онъ умеръ, и Гансъ впалъ въ мрачное отчаяніе. Долгое путешествіе по чужеземнымъ странамъ нсколько оживило его, онъ окончилъ свои богословскія занятія, получилъ дипломъ, но на вс просьбы отца сдлаться пасторомъ, отвчалъ: я не чувствую призванія. Мать его несчастнаго товарища, умерши съ горя вскор посл сына, завщала Гансу хорошее состояніе, и онъ жилъ въ роскошно убранныхъ комнатахъ надъ квартирой отца, но лишь завтракалъ и обдалъ въ семейств, не принимая никакого участія въ происходившихъ вокругъ него разговорахъ. Вообще, онъ ни съ кмъ не знался, но когда кто-нибудь обращался къ нему съ вопросомъ, то удивлялъ всхъ своими знаніями, жаждой истины и умомъ. Онъ никогда не ходилъ въ церковь, но отдавалъ половину своего состоянія на благотворительныя дла. Щедрость, составлявшая рзкій контрастъ съ строгой экономіей сосдей, частыя путешествія за-границу и инстинктивная робость, которую вс чувствовали въ его присутствіи, длали Ганса въ глазахъ всего города какимъ-то таинственнымъ и возвышеннымъ существомъ. Когда этотъ человкъ удостоилъ своимъ вниманіемъ рыбачью дочь, вс стали смотрть на нее съ уваженіемъ.

Дни шли за днями, и молодому учителю казалось, что его ученица быстро развивалась. Она энергично работала, и ея умъ, расширяясь, принималъ романтическій оттнокъ. Она жаждала обстричь свои волосы, одться матросомъ и вступить въ борьбу со всмъ міромъ. Но когда, однажды, Одегардъ сказалъ, что у нея красивые волосы, еслибъ только она ихъ держала въ порядк, Петра полюбила свои длинныя косы и ради нихъ отказалась отъ славы героя. Наблюдая за развитіемъ ея странной, дикой натуры, молодой учитель чувствовалъ, что въ немъ просыпается источникъ жизни, и часто въ ея присутствіи онъ краснлъ, какъ макъ, безъ всякой видимой причины.

Живя съ матерью и занимаясь съ Гансомъ Одегардомъ, Петра часто видлась и съ Педро Ольсеномъ, съ которымъ, несмотря на запретъ матери, она подружилась. Педро мало-по-малу снискалъ ея расположеніе нжной рчью и подарками. Онъ дарилъ ей лакомства, деньги и даже купилъ для нея парусный ботъ, въ которомъ они оба катались часами. Во время этихъ прогулокъ онъ игралъ на флейт и не сводилъ съ нея восторженнаго взгляда. Онъ, видимо, былъ счастливъ въ ея обществ и она съ теченіемъ времени также привязалась къ нему.

Между тмъ она выросла, сама того не замчая, и однажды Одегардъ объявилъ ей, что ей пора конфирмоваться. Это извстіе ее опечалило. Съ конфирмаціей должны были окончиться ея занятія съ Одегардомъ, и что же потомъ будетъ съ ней? Она поблднла и уставилась на него своими большими, блестящими глазами. Онъ прибавилъ, что будетъ, конечно, заботиться объ ея дальнйшемъ развитіи, но уже черезъ другихъ, а уроки ихъ кончатся.

— Правда, не вс молодыя двушки съ конфирмаціей длаются взрослыми, сказалъ онъ:— но вдь вы сами чувствуете, что вы уже не ребенокъ.

Еслибъ она стояла подл пылающаго огня, то не могла бы такъ покраснть, какъ вспыхнула въ эту минуту. Ея грудь тревожно колыхалась, глаза наполнились слезами. Онъ смутился и промолвилъ:

— Или вы хотли бы продолжать…

Тутъ только онъ почувствовалъ, что сдлалъ, но было поздно. Она устремила на него взглядъ, который краснорчиве всякихъ словъ говорилъ: ‘да’.

— Вы, вроятно, желаете чмъ-нибудь спеціально заняться? спросилъ онъ, нагибаясь къ ней: — вы чувствуете какое-нибудь призваніе, Петра?

— Нтъ, отвчала она такъ поспшно, что онъ вспыхнулъ и въ голов его проснулись мысли, которыя не разъ приходили ему на умъ въ послдніе годы. Онъ давно уже безпокоился о ней, вспоминая какую онъ принялъ на себя отвтственность насильно, именемъ Господа взявъ ее у матери.

— Я узжаю за-границу, сказалъ онъ, оправившись отъ смущенія: — я просилъ сестеръ не оставить васъ, а когда вернусь, то увидимъ, что можно будетъ для васъ сдлать. Прощайте. Мы, конечно, еще увидимся до моего отъзда.

И онъ такъ быстро ушелъ изъ комнаты, что она не успла даже пожать ему руки.

Недли дв спустя, она конфирмовалась, и, къ величайшему удивленію, увидла Одегарда на кафедр. Онъ вмст съ отцомъ, который едва врилъ глазамъ, началъ службу, и Петра была тронута до глубины души прочитанными имъ молитвами. Посл окончанія обряда конфирмаціи, глаза ихъ встртились. Она поклялась въ своемъ сердц никогда не обмануть доврія, которое онъ питалъ къ ней. Пламенный взглядъ его, казалось, умолялъ объ этомъ. Но, вернувшись на свое мсто, она тщетно искала его. Онъ исчезъ.

Черезъ нсколько дней, согласно приказанію Одегарда, она пошла къ его сестрамъ, которыя приняли ее очень холодно. Он передали ей инструкціи брата, и боле не обращали на нее вниманія. Она должна была все утро заниматься по хозяйству въ какомъ-то благотворительномъ учрежденіи, а потомъ до обда учиться шитью въ школ. Она все это усердно исполняла, но ей было видимо скучно, и она съ каждымъ днемъ все боле чувствовала разлуку съ Одегардомъ. Ей необходимо было общество, и она его стала искать гд ни попало.

Въ школ шитья была одна молодая двушка Лиза Летъ, которая только и говорила о любви, и ее прозвали Летъ по имени молодого матроса, который съ дтства былъ ея женихомъ. Благодаря ей, вся школа вскор только и думала, что о любви, каждая ученица имла своего поклонника, и сотни тайныхъ романовъ разсказывались шепотомъ по секрету. Петра не хотла отстать отъ своихъ подругъ.

Однажды вечеромъ, въ сумеркахъ, Петра, теперь красивая двушка, высокаго роста, живая, граціозная, стояла прикрывшись платкомъ на подъзд своего дома. Шелъ мелкій дождь и она крпко держала платокъ обими руками подъ подбородкомъ такъ, что видны были только ея глаза и носъ. Неподалеку, подъ навсомъ стоялъ молодой матросъ и что-то насвистывать. Вскор онъ замтилъ, что Петра ему подмигиваетъ и поспшно подбжалъ къ ней.

— Послушайте, Гунаръ, сказала она:— хотите гулять?

— Какъ гулять? А дождь?

— Ничего.

И они пошли къ маленькому домику на гор.

— Войдите и купите мн пирожковъ съ битыми сливками.

Онъ принесъ ей пирожки. Она протянула руку изъ подъ платка и взяла ихъ. Они пошли дале. Съвъ пирожки и давъ кусокъ Гунару, Петра сказала:

— Послушайте, Гунаръ. Мы всегда нравились другъ другу, я предпочитаю васъ всмъ другимъ юношамъ. Вы не врите? Нтъ, увряю васъ. Вы скоро будете шкиперомъ и мн кажется, вамъ пора бы обручиться, Гунаръ. Но вы не дите пирожокъ?

— Нтъ, я уже началъ жевать табакъ.

— Что же вы скажете?

— Пожалуй, только нечего торопиться.

— Нечего торопиться, а вы уходите въ море посл-завтра?

— Да, но я вернусь.

— Но разв вы уврены, что найдете меня здсь и что я буду свободна?

— Вы такъ говорите о себ!

— Да, Гунаръ, это было легко догадаться. Но вы всегда были глупы, и за это васъ сдали въ матросы.

— Я не сожалю, славно быть матросомъ.

— Конечно, у вашей матери свое судно. Но какой же вы мн дадите отвтъ? Вы такъ глупы!

— Какой же мн дать отвтъ?

— Ха, ха, ха! Можетъ быть, вы меня любите?

— О, Петра, вы знаете, что я васъ люблю. Но я не могу на васъ положиться.

— О, Гунаръ, я буду вамъ врна.

Онъ ничего не отвчалъ.

— Посмотрите на меня, Петра, сказалъ онъ посл минутнаго молчанія.

— Зачмъ?

— Я хочу знать, серьёзно ли вы говорите?

— Неужели вы думаете, что я стану съ вами шутить?

Она съ сердцемъ распустила платокъ.

— Если вы, Петра, говорите отъ искренняго сердца, то поцлуйте меня.

— Вы съума сошли.

Она снова закрылась платкомъ и ускорила шаги.

— Погодите, Петра. Вы этого не понимаете. Если мы женихъ и невста…

— Какъ вы глупо говорите.

— Позвольте, я знаю обычаи. Я знаю свтъ боле васъ. Подумайте, сколько я видалъ городовъ…

— Вы также глупо видли, какъ глупо говорите.

— Что же значитъ, Петра, быть женихомъ и невстой? Бгать въ запуски другъ за другомъ по гор не значитъ быть обрученными.

— Это правда, отвчала засмявшись Петра:— но остановимся, Гунаръ, мн надо перевести духъ, и я вамъ скажу, какъ ведутъ себя женихъ и невста. Пока вы должны провожать меня каждый вечеръ изъ школы домой, а когда удете, то должны писать мн и присылать подарки. Да вотъ еще что: у каждаго изъ насъ должно быть кольцо съ именемъ другого и числомъ. Но у меня нтъ денегъ, и вы должны купить оба.

— Съ удовольствіемъ, но…

— Опять но?

— Я хотлъ только сказать, что мн надо взять мрку вашего пальца.

— Это вы сейчасъ получите, отвчала Петра, и, сорвавъ травку, смрила свой палецъ, откусила мрку и подала ее Гунару:— Не потеряйте.

Онъ завернулъ травку въ бумагу и спряталъ въ бумажникъ.

^:—Но дайте мн хоть руку въ знакъ нашего обрученія.

— Пустяки. Впрочемъ, если хотите, вотъ моя рука. Только не сжимайте ее.

Она быстро вырвала руку и прибавила:

— Если вы кому-нибудь скажете объ этомъ, Гунаръ, то я скажу, что это неправда.

Она засмялась и стала спускаться съ горы.

— Ну, ступайте, промолвила она: — да не забудьте, завтра приходите за мной въ девять часовъ и ждите за заборомъ.

— Хорошо. Но дайте мн руку на прощанье.

— На что вамъ моя рука, вы ее не получите. Прощайте.

И, отскочивъ отъ него, она пустилась бгомъ по направленію къ своему дому.

На слдующій день, она вышла изъ школы послдняя, но за заборомъ не было Гунара. Она разсердилась и стала ходить взадъ и впередъ, приготовляясь задать ему хорошій выговоръ. Вдругъ она увидала передъ собою какую-то фигуру. Но это былъ не Гунаръ, а Югве Вольдъ, молодой купецъ и судовладлецъ, богатйшій человкъ въ город, недавно возвратившійся изъ Испаніи. Это былъ красивый, веселый, блокурый юноша, левъ мстнаго общества. Онъ со смхомъ подошелъ къ Петр.

— Ха, ха ха, я васъ поджидаю восьмой вечеръ, сказалъ онъ: — пойдемте со мною. Мы какъ будто рождены другъ для друга.

Она не хотла идти, и онъ, остановившись передъ ней, сталъ разсказывать ей чудеса про Испанію. Она невольно заслушалась, такъ какъ ея мечты всегда улетали въ эту фантастическую страну, изъ которой каждое лто приходили корабли и матросы пли испанскія псни. Къ тому же у Одегарда были чудные виды Испаніи, и онъ самъ похалъ туда.

— Посмотрите, продолжалъ юноша, показывая ей надтую на немъ золотую цпь:— я получилъ ее на юг Испаніи, какъ призъ на стрльб. Мн ее передали со словами: ‘Повезите ее въ Норвегію и отдайте, какъ почтительный даръ Испаніи первой красавиц вашей страны’. И трубы играли, знамена колыхались, толпа рукоплескала.

— О какая прелесть! воскликнула Петра, и ея воображеніе рисовало блестящую картину испанскаго праздника.

Онъ продолжалъ расказывать, и она слушала его, пощелкивая пальцами, какъ кастаньетами, потому что она видала, какъ танцевали испанскіе матросы.

— Вы знаете испанскія псни и танцы? воскликнулъ веселый юноша.

— Да.

— Такъ вамъ принадлежитъ даръ Испаніи, произнесъ онъ, словно пораженный свтлой мыслью:— вы первая красавица въ Норвегіи.

Онъ снялъ съ себя цпь и надлъ ей на шею прежде, чмъ она, поняла, что онъ длаетъ. Но когда она поняла, щеки ея покрылись румянцемъ стыда, и на глазахъ выступили слезы. Онъ смутился и, не зная что длать, быстро удалился.

Петра была оскорблена до глубины души. Она почувствовала теперь впервые, какое различіе существовало между нею и городскими аристократками. Ни одной изъ нихъ юный богачъ не посмлъ бы подарить цпочки, не сдлавъ прежде предложенія. Такъ поступить можно было только съ рыбачьей дочкой. Стыдъ и гнвъ терзали сердце ея цлыхъ три недли, пока она снова, не встртила Югве Вольда. При этой встрч она такъ покраснла, что онъ истолковалъ совершенно иначе ея румянецъ. Она поспшила домой и, захвативъ цпочку, пошла на берегъ съ твердымъ намреніемъ отдать ему унизительный подарокъ. Онъ вскор показался на берегу, но она задрожала всмъ тломъ и убжала. У нея не хватило храбрости говорить съ нимъ. Онъ послдовалъ за нею. Она сла на камень и горько заплакала. Эти слезы такъ растрогали его, что онъ сказалъ взволнованнымъ голосомъ:

— Я узжалъ и только-что вернулся. Завтра я поговорю съ матерью и черезъ нсколько дней мы отправимся за-границу, какъ мужъ и жена.

Онъ ждалъ отвта или, по крайней мр, взгляда. Но она молчала и смотрла на землю.

— Вы не отвчаете? воскликнулъ онъ.— Положитесь на меня. Съ этой минуты вы моя! Прощайте.

И онъ ушелъ.

Петра вернулась домой словно во сн. Богатйшій въ город человкъ, принадлежавшій къ лучшей, древнйшей семь, предложилъ ей свою руку. Это былъ такой контрастъ съ тмъ унизительнымъ положеніемъ, въ которомъ ена находилась за нсколько минутъ передъ тмъ, что она была вн себя отъ радости. Она теперь будетъ равною со всми и посл блестящей свадьбы подетъ въ Испанію на большомъ корабл Югве Вольда.

Утромъ она проснулась очень поздно. Первое, что она увидала на стол, свертокъ и письмо. ‘Уже подарки’, подумала она и съ любопытствомъ развернула свертокъ. Въ немъ были французскія башмаки съ высокими каблуками, пара лайковыхъ перчатокъ, золотой браслетъ и два кольца. ‘Уже’, повторила мысленно Петра и, взявъ кольца, прочла на одномъ свое имя, а другомъ — ‘Гунаръ’. Она поблднла, гнвно бросила вс вещи на полъ и быстро распечатала письмо. Оно было отъ Гунара, который выражалъ сожалніе, что не могъ проститься съ ней, такъ неожиданно вышелъ корабль его въ море, и сообщалъ о своемъ благополучномъ прибытіи въ Калэ, гд онъ купилъ ей подарки на деньги, которыя, ему дала мать на дорогу. Въ конц онъ уврялъ, что она можетъ найти лучшаго мужа, но никогда не найдетъ такого врнаго и преданнаго.

Ужасъ напалъ на нее. Какъ было ей выйти изъ этого затруднительнаго положенія? У кого спросить совта? Она уже ршилась во всемъ сознаться матери, какъ Гунлаугъ, войдя въ комнату, сказала:

— Онъ пріхалъ и былъ только-что здсь.

— Кто? промолвила Петра, поблднвъ.

Если пріхалъ Гунаръ, то все пропало. Она знала, что Гунаръ былъ глупъ и добръ, но въ порыв гнва не зналъ удержа.

— Онъ просилъ, чтобы ты тотчасъ пришла.

— Куда?

Петра задрожала всмъ тломъ. Она думала, что Гунаръ уже все сказалъ матери.

— Въ пасторскій домъ.

— Въ пасторскій домъ? Такъ Одегардъ вернулся?

— А кто же другой?

— Одегардъ! воскликнула съ радостью Петра: — Одегардъ вернулся! Слава Богу.

Она выскочила изъ двери и побжала черезъ поле. Она смялась, кричала, пла. Вотъ кого ей было надо, вотъ въ комъ она нуждалась. Еслибы онъ былъ тутъ, съ нею не случилось бы ничего дурного. Съ нимъ ей нечего бояться. Одна увренность, что онъ тутъ, подл, разсяла вс ея опасенія. Она была опять сильной, счастливой, молила Бога, чтобъ Одегардъ никогда боле не покидалъ ее. И въ эту минуту она увидала его передъ собою. Одегардъ зналъ по какой ена пойдетъ тропинк и поспшилъ къ ней навстрчу. Она бросилась къ нему, схватила об руки его и поцловала ихъ. Онъ смутился и, видя, что кто-то идетъ за ней, отвелъ ее въ сторону за деревья.

— Какъ прекрасно, что вы пріхали, говорила она безсвязно:— я не врю своимъ глазамъ, что это вы. Не узжайте боле никогда. Не оставляйте меня, не оставляйте меня!

Слезы хлынули изъ ея глазъ. Онъ взялъ ея голову и прижалъ къ своей груди. Она пріютилась къ нему, словно прося защиты. Она подняла голову. Глаза ихъ встртились. Въ этомъ одномъ взгляд выразилось все: и любовь, и раскаяніе, и благодарность. Онъ крпко сжалъ ея руку и поцловалъ ее въ губы. Онъ не помнилъ своей матери, и это былъ его первый поцлуй. Губы ихъ не могли разстаться, и одинъ поцлуй слдовалъ за другимъ. Онъ дрожалъ, какъ въ лихорадк, но она сіяла румянцемъ счастья. Наконецъ, они сли рядомъ на камень, и она, какъ ребенокъ, стала трогать его волосы, руки, галстухъ, все, на что она прежде смотрла издали съ уваженіемъ. Онъ просилъ, чтобъ она говорила ему ты, но она не могла. Онъ сталъ разсказывать ей, что съ первой минуты ихъ знакомства жизнь его преобразилась, и что онъ давно сдерживалъ свои чувства, не желая мшать ея занятіямъ. Но она ничего не понимала, что онъ говорилъ, и Одегардъ самъ подумалъ, что въ словахъ его не было никакого смысла. Она хотла тотчасъ идти съ нимъ домой, но онъ, смясь, просилъ ее подождать нсколько дней, а затмъ они вмст подутъ за-границу.

Слдующій день до вечера Петра не выходила изъ своей комнаты. Много разъ она хотла одться, но руки у нея опускались, и радужныя мысли уносили ее въ блестящій, фантастическій міръ. Снова и снова переживала она вчерашнее свиданіе съ Одегардомъ, вспоминала каждый его взглядъ, каждое его слово, каждое пожатіе руки, каждый поцлуй. Лишь къ вечеру она собралась съ силами, надла свое лучшее платье, подошла къ окну и отворила его. Розовыя облака словно раскинулись палаткой на горныхъ вершинахъ, въ воздух дышало прохладой. ‘Пора идти! Пора идти!’ шептало ея сердце и, обернувшись, она взглянула въ послдній разъ въ зеркало.

Вдругъ внизу раздался голосъ Одегарда. Онъ пришелъ за нею. Сердце ея радостно забилось, она поспшно оглянула комнату, чтобъ убдиться, что все въ порядк, и пошла къ двери.

— Войдите, отвчала она на легкій толчокъ въ дверь и отступила на два шага, чтобъ лучше увидть любимаго человка.

Но, увидвъ его лицо, она задрожала всмъ тломъ, ноги у нея подкосились и она схватилась за кровать. Одно мгновеніе превратило ее изъ счастливой невсты въ преступницу, недостойную прощенія.

— Я вижу, вы виноваты, прошепталъ Одегардъ едва слышна и слезы струились по его лицу.

Въ это самое утро постилъ его молодой Югве Вольдъ и сообщилъ ему о своемъ желаніи жениться на рыбачьей дочк, причемъ не скрылъ подарка золотой цпочки. Одегардъ не дослушалъ его до конца, и блдный, вн себя отъ гнва, выпроводилъ его изъ комнаты, нанося по голов и спин удары палкой.

— Понимаете ли вы, что вы сдлали? продолжалъ онъ, впиваясь глазами въ бдную Петру, которая упала на колни въ мрачномъ отчаяніи: — однажды я отдалъ свое сердце товарищу, но онъ умеръ по моей вин. Я не могъ очнуться отъ овладвшаго мною горя безъ помощи существа, которое отдало бы мн свое сердце. Вы это сдлали съ цлью меня обмануть.

Онъ съ трудомъ перевелъ дыханіе и нсколько минутъ не могъ продолжать.

— Зданіе, которое я возводилъ годами, вы разрушили въ одна мгновеніе! Дитя! Дитя! разв вы не видли, что, развивая васъ, я спасалъ себя? Теперь все кончено! Вы слишкомъ молоды, чтобъ понять это. Но вы должны же чувствовать, что вы меня обманули. Чмъ я это заслужилъ? Отчего вы мн не сказали вчера? О, зачмъ вы такъ страшно лгали!

Она слышала его слова, она знала, что онъ правъ. Онъ опустился на стулъ и, закрывъ лицо руками, зарыдалъ.

— Я не могу помогать отцу, прошепталъ онъ посл долгаго молчанія, какъ бы говоря самъ съ собою:— я не чувствую приданія, не нахожу ни въ комъ помощи! все, что я люблю, гибнетъ.

Онъ не могъ продолжать. Рука его опустилась, голова свисла. Онъ сидлъ неподвижно, молча. Вдругъ онъ почувствовалъ что-то теплое на своей рук и вздрогнулъ отъ страха. Это было дыханіе Петры. Она стояла передъ нимъ на колняхъ, съ опущенной головой. Потомъ она подняла руки и взглянула на него съ пламенной мольбой. Онъ впился въ нее глазами. Ея взглядъ не дрогнулъ. Онъ махнулъ рукой, словно ея взглядъ пробудилъ въ его сердц голосъ, котораго онъ не хотлъ слушать, и, поспшно вскочивъ, направился къ двери.

— Нтъ! Нтъ! воскликнулъ онъ въ безумномъ отчаяніи: — вы можете поддаться, но не можете любить. Несчастный ребенокъ, ваша будущность не въ моихъ рукахъ. Вы погубили мою жизнь, да проститъ васъ Господь!

Онъ прошелъ мимо нея. Она не двинулась съ мста. Онъ отворилъ дверь и затворилъ за собою. Она не промолвила ни слова. Она слышала его шаги по лстниц, потомъ по улиц. Страшный крикъ, но только одинъ, раздирающій душу крикъ огласилъ воздухъ.

Очнувшись, Петра увидала себя на постели. Подл нея сидла мать, опершись подбородкомъ на об руки и смотрла на нее пламенно блествшими глазами.

— Довольно ты занималась съ нимъ? спросила она.— Что же ты, научилась чему-нибудь? Что теперь будетъ съ тобою?

Петра отвчала рыданіями. Долго молчала мать, но, наконецъ, произнесла торжественно:

— Да будетъ онъ проклятъ!

Петра вскочила.

— Мать! Мать! Проклинай меня, а не его.

— Я ихъ знаю! Я знаю, кто виноватъ.

— Нтъ. Я его обманула, я его обманула.

Поспшно, сквозь слезы, она разсказала все, она не хотла, чтобъ на него пала и тнь подозрнія. Она сама не понимала, какъ все это произошло, но чувствовала, что была преступна въ отношеніи всхъ трехъ, но особенно въ отношеніи того, который всегда былъ ея благодтелемъ и отдалъ ей свое сердце.

— А передо мной ты не виновата? произнесла мать, посл долгаго молчанія:— отчего ты мн ничего не сказала?

— Не будьте жестоки ко мн, мама. Я всю жизнь буду платить за это великое прегршеніе. Боже милостивый, прибавила она, поднимая руки къ небу:— дошли мн скоре смерть. Я погубила свою жизнь, мн нечего отъ нея ждать. Я недостойна жить.

Въ этой мольб было столько отчаянія, что сердце Гунлаугъ смягчилось.

— Успокойся, дитя мое. Ты должна жить, какъ бы это ни было тяжело.

Съ этими словами она вышла изъ комнаты дочери и боле въ нее не возвращалась.

Одегардъ серьёзно занемогъ и старикъ отецъ за нимъ ухаживалъ день и ночь.

Смутные слухи стали ходить по городу о рыбачьей дочк. Гунаръ неожиданно вернулся изъ-за моря, но со стыдомъ былъ выгнанъ изъ дома Гунлаугъ. Ему вернули сначала, по ошибк, золотую цпь, а потомъ подарки, присланные имъ Петр, причемъ служанка, передававшая ему вещи, объяснила, что золотую цпь надо было возвратить Югве Вольду.

— Югве Вольду! воскликнулъ матросъ, выходя изъ себя отъ гнва: — онъ даритъ ей золотыя цпочки! Значитъ онъ отбилъ ее у меня? Хорошо!

Онъ побжалъ въ домъ богатаго юноши и напалъ на него съ такой яростью, что тотъ едва спасся въ контору. Гунаръ послдовалъ за нимъ, тщетно конторщики хотли его удержать, онъ наносилъ удары кому ни попало, опрокидывалъ столы, стулья, разбрасывалъ книги, бумаги. На помощь прибжали рабочіе съ пристани Югве и, посл жестокой борьбы, имъ удалось выбросить Гунара на улицу. Но тутъ драка приняла грозные размры. Два судна стояли у пристани, иностранное и мстное. Былъ полдень и матросы охотно приняли участіе въ драк. Завязалась борьба между туземцами и иностранцами, послали за помощью матросовъ съ другихъ судовъ и они бгомъ явились на театръ военныхъ дйствій, рабочіе, женщины, дти, тснились вокругъ. Никто не зналъ, изъ-за чего происходило побоище. Тщетно кричали и божились шкипера, тщетно именитые граждане посылали за единственнымъ въ город полицейскимъ. Онъ ловилъ рыбу на фіорд. Побжали къ мэру, который въ тоже время исполнялъ должность почтмейстера, но онъ заперся съ только-что полученной почтой и сказалъ въ окно, что не можетъ прійти, почтмейстерскій писецъ ушелъ на похороны. Драка грозила окончиться смертоубійствомъ. Нсколько голосовъ, преимущественно женскихъ, стали требовать, чтобъ послали за кузнецомъ Арномъ. Вс одобрили эту мысль и за Арномъ была послана его собственная жена. Онъ явился, къ удовольствію уличныхъ мальчишекъ, произвелъ нсколько смлыхъ аттакъ на толпу и, выхвативъ изъ ея рядовъ какого-то испанца, сталъ имъ наносить удары направо и налво, словно дубиной.

Когда все кончилось, явился мэръ. На пол битвы онъ нашелъ только женщинъ и дтей. Онъ приказалъ имъ идти домой обдать, что сдлалъ и самъ. Но на слдующій день мэръ произвелъ слдствіе. Оно продолжалось долго, хотя никто не могъ представить достоврныхъ свдній о драк. Только въ одномъ вс соглашались, что въ драк участвовалъ кузнецъ Арнъ и наносилъ удары испанцемъ, словно дубиной. За такое предосудительное поведеніе Арнъ былъ приговоренъ къ штрафу, но такъ какъ его склонила къ этому жена, то онъ задалъ ей страшную встрепку. Это были единственныя юридическія послдствія драки.

Но были и другіе результаты. Маленькій городъ уже не походилъ на прежній мирный уголокъ. Рыбачья дочь перевернула его вверхъ дномъ, и вс воспылали гнвомъ на нее. Она навлекла горе на три почтенныя семьи и возбудила въ город чудовищную уличную драку. Она заразъ общала свою руку троимъ и, въ томъ числ, своему благодтелю, пасторскому сыну. Общему негодованію не было границъ. Она съ дтства учиняла скандалы въ город, а теперь была его позоромъ и кончитъ въ исправительномъ дом. Мать, конечно, была ея сообщницей, въ ея кабачк молодая двушка научилась разврату. Не слдовало боле терпть въ город ни матери, ни дочери.

Однажды, вечеромъ, матросы, бывшіе должниками Гунлаугъ, пьяные рабочіе, которымъ она не хотла найти работы, и мальчишки, которымъ она отказывала въ кредит, собрались на гор, подъ предводительствомъ почтенныхъ гражданъ. Они кричали, шумли, свистли, вызывая рыбачью дочь и Гунлаугъ. Потомъ полетли въ окна камни. Толпа розошлась только въ полночь. Въ дом было темно и тихо.

На слдующій день никто не заходилъ въ кабачекъ Гунлаугъ, а вечеромъ снова собралась толпа, но уже теперь въ безпорядкахъ приняли участіе вс граждане. Вс окна были перебиты, заборъ разнесенъ, фруктовыя деревья вырваны. Громко раздавалась надъ шумомъ и гамомъ сложенная кмъ-то псня, въ которой клеймились преступленія матери и дочери.

Гунлаугъ все слышала, но молчала и не показывалась толп.

Петра была въ своей комнат, когда начался шумъ. Она вскочила съ постели, заметалась, какъ безумная, искала спасенія, но сойти внизъ къ матери не смла, а на улиц бушевала толпа. Вдругъ стекла посыпались въ окн и камень упалъ на ея постель, она вскрикнула и спряталась въ уголъ за занавсь. Тамъ она присла на полъ, красня отъ стыда и дрожа, какъ въ лихорадк. Грозные образы мелькали передъ ея глазами, воздухъ кишилъ лицами, которыя презрительно смялись. Эти глаза, большіе и малые, блестящіе и мутные, неподвижные и живые, носились вокругъ нея.

Какое было счастье, когда замерли послдніе крики и водворилась безмолвная ночная тишина. Она вышла изъ своего убжища и, бросившись на постель, скрыла лицо въ подушкахъ. Но отъ своихъ мыслей она не могла убжать. Мать теперь возвышалась передъ ея глазами величественной, грозной фигурой. Сколько она должна была перестрадать. Всю ночь Петра не смыкала глазъ. Наступилъ день, но онъ не принесъ ей утшенія. Она ходила взадъ и впередъ по своей комнат и думала, какъ бы ей убжать. Но днемъ она не смла выйти изъ дома, а вечеромъ вернется толпа. Безопасне было бжать ночью, но куда? У нея не было денегъ. Однако, были же на свт милосердные люди, какъ милосердъ былъ Господь. Онъ зналъ, что она, несмотря на вс свои недостатки, не совершила въ сущности ничего преступнаго. Онъ зналъ, что она раскаялась, и что она была безпомощна. Она не слышала внизу шаговъ матери и, вроятно, служанка покинула домъ, потому что не принесла наверхъ пищи. Петра не смла сойти по лстниц или приблизиться къ окну. Она завязала въ узелъ необходимыя вещи и одлась, чтобъ быть готовой. Но отправиться въ путь она могла только, когда позволитъ толпа.

Толпа явилась въ тоже время, какъ и наканун. Но теперь шумъ, крики, битье стеколъ были еще хуже. Петра снова забилась въ уголъ. О, еслибъ только мать не вышла на улицу! Еслибъ только не ворвались въ домъ! Наконецъ до нея долетли слова псни, сложенной противъ нея. Услыхавъ, что толпа оскорбляетъ безъ всякой причины ея мать, она вскочила и бросилась къ окну. Она хотла сказать всю правду. Но на нее посыпались камни, цлый дождь камней, и она снова искала убжища въ углу. Потъ выступилъ на ея лиц, словно въ полуденный зной, но она боле не плакала, не боялась.

Мало по малу шумъ стихъ. Петра подкралась къ окну, на улиц никого не было. Она подождала полчаса, потомъ, снявъ башмаки и взявъ узелъ, тихонько спустилась внизъ по лстниц. Тяжело ей было уходить, не простившись съ матерью, которой она причинила столько горя, но страхъ удерживалъ ее.

— Прощай мать! Прощай мать! шептала она. Въ сняхъ она перевела дыханіе и протянула руку къ наружной двери.

Но тутъ кто-то схватилъ ее за плечо. Она вскрикнула и обернулась. Это была ея мать.

— Куда ты идешь? спросила она мягкимъ тономъ.

— Я должна бжать отсюда, отвчала Петра, и рванулась впередъ.

— Нтъ, сказала мать, удерживая ее:— пойдемъ со мною. Я все устроила.

Она повела Петру въ чуланъ и заставила ее переодться матросомъ. Потомъ они пошли по темнымъ, пустыннымъ улицамъ. У сада Педро Ольсена они остановились и Гунлаугъ, вынувъ изъ кармана ключъ, отперла калитку. Педро встртилъ ихъ на порог своего дома со свчей въ рукахъ.

— Этотъ человкъ общалъ помочь теб ухать отсюда, сказала Гунлаугъ, не смотря ни на дочь, ни на Педро.

Не малой борьбы стоило Гунлаугъ прійти утромъ къ Педро и сговориться съ нимъ о бгств дочери. Но у Гунлаугъ всегда хватало силы длать то, что было необходимо.

Приведя своихъ гостей въ маленькую, низенькую комнату, въ которой стоялъ какой-то удушливый запахъ, Педро удалился.

— Я нкогда знала этого человка, сказала Гунлаугъ въ вид объясненія.

Черезъ нсколько минутъ Педро вернулся въ пальто, шерстяной шапк и высокихъ сапогахъ.

— Я готовъ, сказалъ онъ.

— Куда я поду? спросила Петра.

— Въ Бергенъ, отвчала мать, надвая на нее принесенное Педро толстое, синее пальто:— это большой городъ, и тебя тамъ никто не знаетъ. Этотъ человкъ теб ссудитъ сто кронъ…

— Дастъ, дастъ, промолвилъ Педро.

— Ссудитъ, повторила мать и я отдамъ ему. Ты напиши мн, когда устроишься, но не ране.

И они вышли на улицу.

— Ну, прощай, прибавила мать:— я не пойду дале. Онъ тебя свезетъ въ лодк на корабль. Прощай. Да хранитъ тебя Господь!

— Простите меня, простите меня, мама.

— Смотри, не простудись на мор.

Съ этими словами Гунлаугъ вернулась въ садъ.

Съ минуту Петра стояла на одномъ мст недвижимо. Она чувствовала, что нтъ на свт боле одинокаго и несчастнаго существа. Но въ тоже время въ сердц ея блеснула надежда, что посл горя и несправедливаго изгнанія настанетъ для нея великое благо, этотъ свточъ затеплился и погасъ. Она подняла глаза. Вокругъ нея царилъ непробудный мракъ.

Поспшно направились молодая двушка и ея безмолвный проводникъ къ берегу, сли тамъ въ лодку и поплыли къ стоявшему въ гавани кораблю. На палуб Петру встртилъ ткидеръ и указалъ отведенную ей каюту, гд она нашла кружку горячаго шеколада и пирожки. Ей сообщили, что это позаботилась о ней мать, которая прислала на корабль сундукъ съ ея вещами и пищей. Передъ глазами Петры возсталъ образъ ея матери въ совершенно новомъ вид, и она поклялась въ своемъ сердц когда-нибудь доставить ей радость, которая вознаградила бы ее за причиненное ей горе.

Педро Ольсенъ молча простился съ нею, хотя онъ желалъ многое сказать ей, но не смлъ. Онъ только сунулъ ей старый портфель съ деньгами, пожалъ протянутую ему руку и съ тяжелымъ вздохомъ спустился въ лодку.

Между тмъ Гунлаугъ издали слдила за ними, и когда Педро возвратился на берегъ, она углубилась въ ночной мракъ. Въ продолженіи цлаго мсяца никто ея не видалъ. На слдующій вечеръ толпа снова пришла къ кабачку и, видя, что никто не откликается на ея крики, выломала дверь. Нсколько смльчаковъ ворвалось въ домъ, они прошли по всмъ комнатамъ, переломали все, что имъ попалось подъ руку, но не нашли ни матери, ни дочери. На этотъ разъ толпа разошлась со стыдомъ. Наступила реакція, и мало по малу было ршено, что какъ бы дочь ни была виновна, мать пострадала совершенно невинно. Поэтому, когда Гунлаугъ вернулась, ее встртили съ шумной радостью и она по прежнему стала царить въ своемъ кабачк.

Ночью прибыла Петра въ Бергенъ и шкиперъ помстилъ ее у знакомой старухи. Истощенная морской болзнью, молодая двушка крпко заснула. На слдующее утро, открывъ глаза, она увидла себя въ новомъ мір. Все было ново вокругъ нея: природа, городъ, люди. Даже она сама казалась новымъ существомъ. Смотрясь въ зеркало, она себя не узнавала. Она не понимала, что въ ея годы сильное горе длаетъ человческую натуру боле утонченной и возвышенной. Но при вид себя въ зеркало, она вспомнила съ ужасомъ все, что заставило ее бжать изъ родного города. Чтобъ отогнать отъ себя мрачныя мысли, она поспшно сошла внизъ, захвативъ съ собою старый портфель, въ которомъ оказалось не сто кронъ, а триста, конечно, подарокъ Педро Ольсена. Не зная цны деньгамъ, она не стала размышлять, по какой причин чужой человкъ далъ ей такую сумму, а по предложенію доброй хозяйки, пошла съ нею осматривать городъ и сдлать кое-какія покупки.

Прежде всего ее поразилъ вншній видъ города, на который грозно надвинулись высокія горы. Но хотя горы мрачно возвышались надъ городомъ, служа убжищемъ для черныхъ тучъ, жители не были мрачными. Петра чувствовала себя счастливой въ ихъ сред, въ этой шумной, оживленной дятельности была такая свобода, такая веселость, какихъ она никогда не видывала, и это подйствовало на нее, какъ радостная улыбка привта. За обдомъ ей посовтывали пойти въ театръ, она выразила желаніе посмотрть на такую диковину и къ назначенному часу уже сидла на первой скамейк въ балкон, среди ослплявшаго ее свта и оглушавшаго говора пестрой, веселой толпы.

Петра не имла ни малйшаго понятія о томъ, что такое театръ, такъ какъ въ ея родномъ городк не было театра, а бродячіе клоуны, гимнасты и укротители зврей давали свои представленія въ сара или на открытомъ лугу. Она не замтила, какъ собрались музыканты и вздрогнула, когда заигралъ оркестръ. Она никогда въ жизни не слыхивала боле одной флейты или двухъ скрипокъ. Громкіе звуки барабановъ, тромбоновъ и контрбасовъ перепугали ее. Она поблднла, но послдовавшая за тмъ нжная мелодія преисполнила ее блаженствомъ. Когда послднія ноты замерли, она очнулась, словно отъ сна. Но что это! Она вскочила. Передъ нею стояла великолпная церковь, и въ церкви ходили и говорили люди въ блестящей, незнакомой ей одежд.

— Ссть! раздалось за нею.

— Быть можетъ, сзади также какое-нибудь зрлище, подумала Петра и быстро обернулась.

Ее встртила масса недовольныхъ, сердитыхъ взглядовъ.

— Сядьте, дитя мое, промолвила шопотомъ сидвшая рядомъ старуха: — публика сзади ничего не видитъ.

Петра сла. Сначала она ничего не понимала, что говорили на сцен, но когда явился красивый юноша и сталъ объяснять, что онъ влюбленъ, она поняла. Вотъ къ юнош подходитъ монахъ и говоритъ такъ мягко, такъ нжно. Но, отвернувшись въ сторону, онъ говоритъ совсмъ другое, а юноша этого не слышитъ.

— Онъ тебя обманываетъ, восклицаетъ Петра.

— Тише! Молчать! раздается со всхъ сторонъ.

Юноша уходитъ, а затмъ является старикъ, но голосомъ очень походитъ на юношу. Онъ становится на колни подл молодой красавицы въ бломъ плать и бломъ вуал и говоритъ съ нею о любви. Она улыбается, и вотъ старикъ снимаетъ бороду. Онъ прежній юноша и они цлуются. Петра вспыхиваетъ отъ стыда. Онъ даетъ молодой двушк кольцо, общаетъ драгоцнные подарки и уходитъ къ королю, чтобъ переговорить о свадьб. Затмъ опускается стна.

Во второмъ акт явился король, и хотя Петра не понимала что онъ говорилъ, но ее прельстилъ блескъ его одежды и она впилась въ него глазами.

Въ третьемъ акт, къ величайшему удовольствію Петры, передъ нею снова была церковь и ее наполняла брачная процессія: король съ блестящей свитой, архіепископъ съ множествомъ духовенства. Органъ игралъ, пвчіе пли. Женихъ и невста подошли къ алтарю. Но вотъ архіепископъ поднялъ свой посохъ и запретилъ, именемъ Бога, этотъ бракъ. Невста упала безъ чувствъ.

— Воды! Воды! послышалось на балкон.

Петра также упала съ раздирающимъ крикомъ.

— Не надо! отвчала старуха:— она открываетъ глаза.

— Тише! Молчать! кричали сверху.

— Сами молчать, отвчали съ балкона.

— Не принимайте это такъ къ сердцу, шепнула сосдка на ухо Петр:— все это пустяки, хотя г-жа Носсо играетъ великолпно.

— Тише, отвчала Петра, потому что въ церкви появился обманщикъ монахъ.

Онъ повелъ невсту въ монастырь и она, рыдая, простилась съ любимымъ человкомъ. Въ послдующихъ актахъ они опять встртились, но не надолго. Женихъ спасъ свою невсту изъ заточенія и бжалъ съ нею, но его родина подверглась нападенію враговъ. Онъ поспшилъ на ея защиту и, тяжело раненный въ битв, умеръ на рукахъ своей возлюбленной. Она слишкомъ его любила, чтобы пережить, и смерть соединила влюбленныя сердца.

Петра долго сидла молча, сердце ея было полно какимъ-то страннымъ, новымъ чувствомъ. Она встала съ новымъ, возвышеннымъ взглядомъ на жизнь, все низкое, мелочное для нея боле не существовало, она не чувствовала ни горя, ни страданій, всмъ улыбалась, считая всхъ братьями и сестрами, и вс ей улыбались.

Безсознательно вернувшись домой, она разсказала что видла. Ей подробно объяснили что такое театръ и какія чудеса творили великіе актеры и актрисы.

— Это самое благородное призваніе на свт, воскликнула она, къ общему удивленію: — я буду актрисой.

На слдующей день, она розыскала антрепренера и прямо, смло объявила ему, что хочетъ поступить въ его труппу. Тотъ, конечно, разсмялся, но, видя выразительное лицо Петры, дышавшей искренностью и силой воли, далъ ей книжку и попросилъ прочесть отрывокъ изъ драмы, а потомъ изъ комедіи.

— Да вы не умете читать! воскликнулъ онъ: — вы столько же понимаете въ сценическомъ искуств, какъ любая кошка. На кой чортъ вамъ идти на сцену? У васъ хорошенькое лицо и хорошенькая фигура, васъ и уврили, что вы можете быть актрисой. Вы, норвежцы, думаете, что способны на все! Ну, довольно! Убирайтесь!

— Право я могу… если вы… начала Петра и залилась слезами.

Антрепренеръ пристально посмотрлъ на нее.

— Ужь не вы ли сдлали вчера скандалъ на балкон? спросилъ онъ гнвно.

Она вспыхнула и ничего не отвчала.

— Да, да, это вы… Я знаю васъ, рыбачья дочь! Я посл спектакля ужиналъ съ однимъ морякомъ изъ вашего города. Онъ мн разсказалъ вашу исторію. Такъ вы хотите поступить на сцену, чтобы легче губить людей? Нтъ, мой театръ не притонъ разврата. Убирайтесь, слышите, убирайтесь!

Петра рыдая выбжала на улицу. Это, конечно, обратило на нее общее вниманіе. Прохожіе съ удивленіемъ останавливались, а мальчишки стали ее преслдовать съ дикимъ крикомъ. Этотъ шумъ живо перенесъ ее въ ту страшную ночь, когда толпа ожидала ее въ кабачк Гунлаугъ, и она летла, какъ стрла. Вернувшись домой, она заперлась въ своей комнат и долго не могла прійти въ себя.

Въ тотъ же вечеръ Петра покинула Бергенъ. Она наняла каріолку и похала, сама не зная куда, лишь бы найти уголокъ, гд бы ее никто не зналъ. Два дня она хала все дале и дале отъ берега но плодоноснымъ, живописнымъ долинамъ, которыя гнздятся среди горъ Бергенскаго прихода. Наконецъ, она увидала въ одной изъ такихъ долинъ большую ферму, потонувшую среди зелени. Длинный блый домъ, съ блествшими на солнц окнами, стоялъ между садами, полными яблонь и густымъ лсомъ дубовъ, сосенъ и березъ. Это счастливое гнздо было именно такимъ убжищемъ, какое искала Петра, и узнавъ, что это жилище пастора, она приказала возниц повернуть въ тнистую аллею, которая вела къ дому.

— Я останусь здсь, воскликнула она громко.

Пасторъ оказался почтеннымъ старикомъ, много путешествовавшимъ и размышлявшимъ. Строго-религіозныя идеи мирились въ немъ съ гуманными взглядами на жизнь. Онъ радушно принялъ путешественницу, но отказался оставить ее надолго въ дом, потому что не считалъ возможнымъ допустить незнакомку, которую вовсе не зналъ, до дружбы съ своей дочерью Сигной. Послдняя съ перваго взгляда побдила сердце Петры, а мирная, тихая жизнь въ пасторскомъ дом, казалось, удовлетворяла всмъ стремленіямъ ея наболвшаго, тревожно бившагося сердца. Поэтому неудивительно, что отказъ старика снова повергъ Петру въ отчаяніе. Но судьба надъ ней сжалилась. Она случайно увидала на стол книгу съ надписью на заглавномъ лист ‘Гансъ Одегардъ’. Она вспыхнула и задрожала всмъ тломъ.

— Это его книга? Онъ прідетъ сюда? воскликнула она.

— Онъ общалъ, отвчала Сигна.

Петра вспомнила, что Одегардъ говорилъ ей о семь одного Бергенскаго пастора, съ которымъ онъ познакомился за-границей. Петра была въ заколдованномъ круг, она бжала отъ своего прошедшаго, а оно какъ будто преслдовало ее.

— Онъ скоро прідетъ? спросила она съ нетерпніемъ:— онъ можетъ быть здсь?

— Нтъ, онъ теперь боленъ.

— Да, правда, онъ боленъ, произнесла Петра, и слезы показались у нея на глазахъ.

— Но кто вы? воскликнула Сигна: — не можетъ быть, чтобъ вы были…

— Рыбачьей дочерью, добавилъ пасторъ.

— Да, я рыбачья дочь, сказала Петра, смотря на старика съ пламенной мольбой.

— Это дло другое, произнесъ пасторъ, слыхавшій отъ Одегарда объ его молодой учениц: — вы можете остаться у насъ.

Онъ чувствовалъ, что это бдное существо нуждалось въ друзьяхъ. Сигна бросила на отца взглядъ, полный благодарности. Замтивъ это, Петра подошла къ ней и взяла ее за об руки.

— Я вамъ все скажу, когда мы останемся наедин, промолвила она.

Спустя часъ, Сигна уже знала всю исторію своей новой подруги и, конечно, тотчасъ передала ее отцу. Въ тотъ же день, по совту отца, она написала Одегарду и постоянно поддерживала съ нимъ переписку, пока Петра жила въ ихъ дом.

Прошло два года. Жизнь въ пасторскомъ дом текла тихо, счастливо. Утромъ, до завтрака, молодыя двушки гуляли, потомъ пли и играли на фортепьяно, занимались иностранными языками и научными предметами, а также хозяйствомъ. Передъ обдомъ он гуляли, а вечеромъ разговаривали и читали, обыкновенно вмст съ пасторомъ. Какъ онъ, такъ и его дочь прекрасно читали, и Петра усвоила себ ихъ манеру, хотя ни за что не хотла сама читать вслухъ. Любимыми ихъ авторами были драматурги, нетолько отечественные, но и иностранные. Дружба между молодыми двушками отличалась самой нжной привязанностью, и старый пасторъ мало-по-малу сталъ смотрть на Петру, какъ на вторую дочь.

За нсколько дней до Рождества, случилось, однако, неожиданное происшествіе, которое нарушило мирное существованіе ихъ. Ночной сторожъ объявилъ по секрету пастору, что живущая у него молодая двушка, наканун, ночью, вылзла изъ окна по веревочной лстниц, и что онъ не разъ уже слышалъ по ночамъ въ ея комнат громкіе разговоры. Пасторъ не поврилъ такому обвиненію, но, отправившись съ дочерью и сторожемъ въ комнату Петры, которой тогда не было дома, дйствительно нашелъ лстницу, свитую изъ веревокъ, на которыхъ вшаютъ блье. Старикъ пришелъ въ негодованіе, а Сигна расплакалась.

— Это ужасное разочарованіе, сказалъ пасторъ:— посл этого она не можетъ оставаться въ нашемъ дом.

Но, узнавъ о страшномъ открытіи, сдланномъ во время ея отсутствія, Петра разразилась громкимъ смхомъ.

— Я теб все объясню, сказала она Сигн:— мы расходимся спать въ десять часовъ, но я никакъ не могу уснуть, потому что читаемыя нами книги производятъ на меня слишкомъ сильное впечатлніе. Оставшись одна въ своей комнат, я заучиваю наизусть лучшія сцены и громко повторяю ихъ. Когда мы прочитали вчера Ромео и Джульетту, я пришла въ такой восторгъ, что ршилась сама продлать сцену балкона, связала изъ веревокъ лстницу и привязала къ окну, а потомъ слзла по ней на землю и взлзла обратно. Противный сторожъ меня подстерегъ, и теперь я сдлаюсь посмшищемъ всего околодка.

Сигна расхохоталась и потащила Петру къ отцу, который, выслушавъ разсказъ дочери, нетолько весело смялся, но заставилъ молодую двушку въ наказаніе продекламировать все, что она знала наизусть. Оказалось, что она знала вс лучшія сцены изъ прочитанныхъ драмъ и комедій, причемъ передавала не одну роль, а вс. Декламировала она просто, какъ читали отецъ и дочь, но иногда увлекалась и говорила нкоторыя мста съ жаромъ. Пасторъ это замтилъ и просилъ ее продолжать въ томъ же тон, но она смущалась и умолкала.

— Хорошо, еслибы бдныя актрисы имли такія способности, воскликнула наконецъ Сигна съ восторгомъ.

— Боже избави, чтобъ она сдлалась актрисой! воскликнулъ пасторъ, принимая серьёзный тонъ.

— Да она объ этомъ и не думаетъ, произнесла со смхомъ Сигна.

Но вскор ей пришлось въ этомъ разубдиться. Петра случайно уронила тетрадку, и пасторъ, поднявъ, съ удивленіемъ увидалъ на ней нсколько разъ написанное слово ‘актриса’. Онъ сталъ внимательно переворачивать страницы и, къ своему ужасу, нашелъ въ нихъ различные отрывки изъ прочитанныхъ сочиненій, касавшіеся жизни актеровъ, а также отдльныя фразы и строфы, очевидно, сочиненныя Петрой и въ которыхъ ясно высказывалась ея твердая ршимость сдлаться актрисой.

Старикъ пришелъ въ негодованіе. Такъ вотъ для чего она поселилась въ его дом и пользовалась уроками его дочери! Вотъ для чего она такъ внимательно слушала ихъ чтеніе и заучивала цлыя сцены. Все это время она ихъ обманывала и даже ея веселый смхъ, когда въ ея комнат нашли веревочную лстницу, былъ обманъ, одинъ обманъ. Въ тиши мирнаго пасторскаго дома она готовилась къ легкомысленной, праздной и безнравственной карьер актрисы, которую онъ такъ часто осуждалъ передъ нею! Всего больне было для него, что жертвой такого низкаго обмана сдлался нетолько онъ, но и его невинная, доврчивая, добрая дочь. Онъ показалъ несчастную тетрадку Сигн, которая сгорла отъ стыда, и потомъ молча бросилъ ее Петр, не находя словъ, чтобъ выразить волновавшія его чувства.

Петра поняла, что ей нельзя боле оставаться въ дом, въ которомъ была такъ счастлива, поняла, что съ точки зрнія этихъ добрыхъ, но имвшихъ узкія идеи людей, она не оправдала оказаннаго ей доврія. Но она не могла иначе поступить посл своей первой неудачи въ Берген. Она должна была сохранять въ тайн отъ всхъ свое стремленіе къ сцен, которое съ каждымъ днемъ все боле и боле овладвало ея душой. Но теперь наступила критическая минута. Ей приходилось снова искать спасенія въ бгств.

Пока она обдумывала планъ бгства, въ пасторскій домъ прибылъ гость, котораго хозяева давно ждали, хотя не говорили ни слова Петр. Это былъ Одегардъ.

Увидавъ его, Петра вскрикнула и упала на стулъ. Когда она очнулась, онъ стоялъ передъ нею и держалъ ее за руку. Она не могла произнести ни слова, онъ также молчалъ. Слезы выступали на ея глазахъ, онъ былъ блденъ, но спокоенъ.

Оставшись наедин съ Одегардомъ, пасторъ разсказалъ ему о всмъ происшедшемъ. Это нисколько не удивило его. Письма Сигны вывели его изъ овладвшаго имъ мрачнаго отчаянія посл разрыва съ Петрой и были могучей нитью, привязавшей его къ жизни. Добрая молодая двушка надялась, что каждая ея строчка все боле и боле приблизитъ Одегарда къ Петр, но результатъ ея писемъ былъ противоположный. Он открыли глаза Одегарду, онъ понялъ, что у Петры была артистическая натура, созналъ, какую они оба сдлали жестокую ошибку и совершенно переродился. Въ те же время Петра представилась ему въ новомъ свт. Вс ея порывы, быстро измнявшіяся увлеченія, рзкіе контрасты въ ея характер, все это было ничто иное, какъ признаки артистической натуры. Необходимо было собрать раскинувшіяся ея силы въ одно великое цлое, иначе она размняется на мелкую монету и ея жизнь будетъ громадной ошибкой. Поэтому нельзя было позволить Петр слишкомъ рано начать артистическую карьеру. Надо было удерживать ея стремленія, пока они совершенно созрютъ. Думая постоянно о будущности Петры, Одегардъ заботился не о томъ, чтобъ вернуть ее себ, а о развитіи ея талантливой натуры. Онъ принялся за изученіе искуства во всхъ его видахъ и старательно читалъ жизнеописанія артистовъ, главнымъ образомъ, актеровъ. Вмст съ тмъ, онъ съ удовольствіемъ слдилъ по письмамъ Сигны за умственнымъ развитіемъ Петры, и пріхалъ въ пасторскій домъ именно для того, чтобъ убдиться, насколько она подвинулась во пути къ великой цли, которую онъ намтилъ для нея.

Теперь онъ могъ свободно говорить съ ней о будущемъ, а это было тмъ пріятне, что давало имъ возможность избгать разговоровъ о прошедшемъ. Но Одегарду предстояла трудная задача помирить стараго пастора и невинную, добрую Сигну съ призваніемъ Петры къ сцен. Старикъ былъ пропитанъ религіозными предразсудками противъ театра, но былъ настолько добросовстенъ и гуманенъ, что, по указанію Одегарда, принялся изучать богословскія и философскія книги съ цлью разъяснить себ вопросъ, дозволительна ли сценическая карьера для религіозной и нравственной молодой двушки. Результатъ этихъ изслдованій и частыхъ преній съ Одегардомъ, въ которыхъ принимали участіе и другіе друзья его, собравшіеся въ пасторскій домъ на Рождественскіе праздники, обнаружился однажды за ужиномъ.

— Господа, сказалъ торжественно пасторъ, обращаясь къ своимъ гостямъ:— я имю честь объявить вамъ о свадьб.

Глаза всхъ сосредоточились на молодыхъ двушкахъ, которыя покраснли и не знали, куда имъ дваться.

— Я долженъ сознаться, что сначала былъ противъ этого.

Гости съ удивленіемъ посмотрли на Одегарда, который былъ совершенно спокоенъ.

— Признаюсь, не считалъ жениха достойнымъ невсты.

Гостямъ стало такъ неловко, что вс опустили глаза. Одинъ Одегардъ продолжалъ съ улыбкой смотрть на пастора.

— Но теперь я ближе познакомился съ женихомъ, и онъ настолько возвысился въ моихъ глазахъ, что я начинаю сомнваться, достойна ли невста такого жениха. Имя жениха — великое сценическое искуство, а имя невсты — Петра, моя вторая дочь, мое милое дитя. Да будетъ благословенъ этотъ бракъ. Я дрожу при мысли о соблазнахъ, которыми усянъ путь, но что Богъ соединилъ, да не разлучаетъ человкъ. Христосъ съ тобою, возлюбленная дочь моя.

Петра бросилась на шею къ старику.

Спустя нсколько минутъ, Одегардъ отвелъ ее къ окну. Онъ хотлъ что-то сказать, но она первая воскликнула:

— Вамъ я всмъ обязана.

— Нтъ, Петра, отвчалъ онъ: — я только исполнилъ свою обязанность по отношеніи къ вамъ. Я виновенъ въ томъ, что хотлъ быть боле, чмъ братомъ, тогда вся ваша карьера была бы испорчена.

— Одегардъ!

Они держали другъ друга за руки, но глаза ихъ не встртились. Черезъ минуту онъ выпустилъ ея руку и молча отошелъ. Она опустилась на стулъ и тихо заплакала.

Прошло нсколько лтъ, театръ въ Христіаніи былъ переполненъ публикой. Вс ожидали съ нетерпніемъ перваго дебюта новой замчательной актрисы. Сказывали, что она дочь рыбачки, и съ помощью покровителей, угадавшихъ въ ней истинный талантъ, развила свои природныя способности и сдлалась геніальной актрисой. Но вмст съ тмъ въ публик говорили о ней и много страннаго. Одни увряли, что она — безнравственная искательница приключеній, была заразъ невстой шести жениховъ, влдствіе чего ее изгнали изъ родного города, а потому антрепренеру не слдовало ангажировать подобную женщину. Другіе, напротивъ, утверждали, что все это ложь, что она съ десяти лтъ жила въ семь почтеннаго Бергенскаго пастора и была прелестной, образованной, идеальной и высокоталантливой молодой двушкой. Но были въ театр лица, которыя знали всю правду о новой актрис.

Въ одной изъ литерныхъ ложъ сидлъ извстный своимъ богатствомъ рыбопромышленникъ Югве Вольдъ, который постоянно путешествовалъ, такъ какъ злая, сварливая жена испанка отравляла ему жизнь дома. Прямо противъ него въ лож второго яруса находился Гунаръ Аскъ, шкиперъ и собственникъ корабля ‘Норвежская Конституція’, который, встртивъ случайно на улиц Петру, былъ такъ очарованъ ея красотой и блескомъ, что назвалъ себя дуракомъ за дерзкое притязаніе на руку такой необыкновенной двушки, и теперь явился въ театръ со всми своими матросами, земляками Петры, съ твердымъ намреніемъ рукоплескать ей, не жаля рукъ.

Въ партер виднлась сдая голова почтеннаго пастора, а рядомъ съ нимъ сидла Сигна и мужъ ея, Гансъ Одегардъ. Онъ поселился въ приход своего отца и основалъ тамъ высшую элементарную школу для народа, въ которой самъ преподавалъ. Онъ только что возвратился съ женою и Петрой изъ трехмсячнаго путешествія и, смотря на спокойныя, довольныя лица молодой четы, можно было убдиться, что они совершенно счастливы.

Вмст съ ними сидли высокаго роста сдая старуха, на которую вся публика смотрла съ любопытствомъ, узнавъ, что она мать новой актрисы. Гунлаугъ ни мало не интересовалась представленіемъ, она хотла только видть, будетъ ли публика добра къ ея дочери. Въ послднее время она жила съ Петрой, т. е. посл смерти Педро Ольсена, который посл отъзда Петры переселился въ ея комнату и завщалъ ей свое небольшое состояніе. Эти деньги главнымъ образомъ и доставили ей средства для подготовки къ сцен.

Пьеса, въ которой дебютировала Петра, была та самая, которую она видла впервые въ Берген — ‘Аксель и Вильбергъ’, Эленшлегера. Увертюра кончилась. Нервы всхъ зрителей, особенно друзей новой актрисы, были напряжены въ высшей степени. Всмъ казалось, что они сами дебютируютъ. Наступила безмолвная тишина.

Занавсъ поднялся.

IV.
Магигильда.

Дйствіе романа ‘Магигильда’ происходитъ въ долин Лёрдоленъ, на западномъ берегу одной изъ втвей знаменитаго Согнефьельда. Героиня, подобно рыбачьей дочери, иметъ отъ природы артистическое призваніе, но обстоятельства мшаютъ развиться ея музыкальному таланту. Дочь состоятельнаго фермера, занимавшагося также художественными, серебрянными издліями, она въ дтств лишилась всей своей семьи, которая погибла въ ненастный зимній день, когда ихъ ферма, находившаяся у подножія ледника, была снесена въ горный нотокъ. Одна маленькая Магигильда, гулявшая въ роковую минуту, была найдена съ санками въ рукахъ, на значительномъ разстояніи отъ бывшей фермы, безъ чувствъ, но живая. Сосди ршили, что двочка была спасена небомъ для какой-нибудь великой цли. Приходскій пасторъ взялъ ее къ себ и воспиталъ вмст съ своими дочерьми. Она росла въ сред добрыхъ, трудолюбивыхъ, строго нравственныхъ людей, но тяжелыхъ, скучныхъ, занятыхъ только однообразной рутиной ежедневной жизни. Случайно оказалось, что она имла талантъ къ музык, и гувернантка, воспитывавшая двухъ дочерей пастора, стала учить и Магигильду пть и играть на фортепьяно. Магигильда выказала удивительные успхи, вся семья пастора съ удивленіемъ слушала, какъ она правильно и легко пла гаммы, бгая съ верхнихъ нотъ до нижнихъ и обратно съ быстротой векши на дерев. Результатомъ этого было не усовершенствованіе Магигильды въ музык, какъ можно было бы ожидать, а обученье ея корзиночному ремеслу. Въ то время по всей Норвегіи распространилась мода учить поселянъ разнымъ ремесламъ, рукодльямъ и нр. Магигильда была выставлена, какъ первая ученица, благодаря ея ловкости и трудолюбію. Ее обучили прежде плетенью корзинокъ, потомъ двойной систем прясть, артистическому тканью, вышиванью и пр. Она всему научилась очень быстро и затмъ стала учить другихъ, посщая общественную школу два раза въ недлю. Сначала это ее занимало, но когда вошло въ рутину ежедневной жизни, то потеряло для нея всякій интересъ. Слыша съ дтства, что она предназначена къ чему-то необыкновенному, Магигильда рано начала жить внутренней, мечтательной жизнью. Воображеніе ея постоянно работало и она все мечтала о своемъ невдомомъ призваніи.

Когда ей минуло пятнадцать лтъ, пасторскій домъ впервые постилъ сдельникъ Скарли, хромой, горбатый, пожилой уродъ, но очень умный, хитрый и занимательный. Онъ много путешествовалъ, бывалъ въ Германіи, Англіи и Америк и ловко, забавно разсказывалъ о всемъ виднномъ и слышанномъ. Его разсказы, шутки, псни очень понравились Магигильд, хотя она не могла смотрть на него безъ смха. Особенное впечатлніе произвели на молодую двушку англійскія и нмецкія псни, которыя плъ Скарли. Эти иностранныя мелодіи, плодъ боле широкой, богатой и свободной жизни, открывали передъ мечтательной двушкой обширный кругозоръ и впервые возбудили въ ея сердц возвышенныя стремленія куда-то, куда?— она сама не знала. Скарли продолжалъ отъ времени до времени посщать ферму и Магигильда всегда искала случая поговорить съ нимъ, поразспросить его о любопытныхъ странахъ, въ которыхъ онъ бывалъ. Посл отъзда дочерей пастора въ Христіанію, для окончанія ихъ образованія, Магигильда часто оставалась наедин съ сдельникомъ. Онъ началъ ловко тогда подсмиваться надъ всей пасторской семьей, надъ скучной рутиной ихъ ежедневной жизни. Магигильда весело смялась его остроумнымъ шуткамъ, не замчая, какъ искусно подрывалъ онъ почву, на которой она стояла. Сосди, видя молодую двушку часто въ обществ этого пожилого урода, стали со смхомъ называть ее ‘женой сдельника’, и онъ самъ въ шутку началъ называть ее ‘моя маленькая женка’, ‘моя блокурая женка’, ‘моя молоденькая женка’. Магигильда только смялась. Но вскор ей пришлось не до смха. Однажды Скарли пошелъ къ пастору и прямо объяснилъ свое намреніе жениться на молодой двушк, говоря, что, въ виду его лтъ и уродства, она скоре будетъ его дочерью, чмъ женою. Это предложеніе непріятно поразило пастора и его жену, но такъ какъ Скарли имлъ деньги и былъ блестящей партіей для бдной сироты, то они добросовстно выставили ей вс стороны вопроса. Магигильда только плакала и вообразила, что добрые люди хотли отъ нея отдлаться. Гувернантка, смотря на бракъ съ одной практической точки зрнія, выставляла ей вс прелести жизни съ богатымъ, умнымъ и веселымъ мужемъ. Никто не спрашивалъ согласія Магигильды, такъ какъ хитрый Скарли сказалъ, что это уже давно между ними поршено. Она совстилась сказать, что въ шутку позволяла называть себя женой, но никогда не придавала этому серьёзный характеръ. Такимъ образомъ дло было ршено, и Скарли началъ присылать ей подарки, даже цлое приданое. Въ сердц Магигильды происходила тяжелая борьба, но у нея не хватило энергіи высказаться. При этомъ, съ одной стороны, она думала, что семья пастора ею тяготится, а съ другой въ ея голов боле, чмъ когда — носились туманныя мечты о призваніи. Поэтому она молча, хладнокровно относилась ко всмъ приготовленіямъ свадьбы, словно ей не было никакого дла до всего этого. Во время внчанія она была холодна, какъ ледъ, и только когда за обдомъ пасторъ, предлагая тостъ за молодыхъ, выразилъ надежду, что она ни въ чемъ ихъ не упрекаетъ, Магигильда громко зарыдала. Этихъ слезъ никто не понялъ, за исключеніемъ, быть можетъ, Скарли, но онъ ничего не сказалъ. По дорог въ приморскій городокъ, гд жилъ Скарли, Магигильда, къ своему удивленію, нсколько разъ смялась забавнымъ анекдотамъ, которые Скарли разсказывалъ почти безъ умолка. Въ новомъ дом Магигильды ее встртила какая-то старуха, и пока Скарли самъ откладывалъ лошадь, молодая жена его заперлась въ спальн. Старуха слышала, словно передвигали кровать. Черезъ нсколько минутъ, Магигильда вышла съ раскраснвшимся, но ршительнымъ лицомъ.

Прошло около трехъ лтъ. Магигильда совершенно привыкла къ ежедневной рутин своей новой жизни. Она ни съ кмъ не зналась въ город, кром своей старой подруги, веселой Ронаугъ, которая поступила въ почтовыя возницы, съ цлью накопить денегъ для переселенія въ Америку. Пасторъ посщалъ ее раза четыре въ годъ и останавливался въ комнат надъ мастерской, въ которой Скарли жилъ, когда бывалъ дома. Магигильда однажды здила въ Бергенъ, но это было первой и послдней ея поздкой. Что касается до Скарди, онъ почти постоянно былъ въ разъздахъ, хотя попрежнему держалъ мастерскую и лавку. Онъ велъ обширныя спекуляціи и дла его шли хорошо. Съ самаго начала Магигильда согласилась, по предложенію школьнаго комитета, взять на себя завдываніе ремесленной школой для двочекъ и каждый день часа два занималась въ школ, кром того, она давала частные уроки взрослымъ двушкамъ. Въ свободное же время она гуляла, пла и шила, читала она очень мало. Чтеніе ее утомляло. Жизнь ея стала еще уединенне, когда Ронаугъ набрала наконецъ необходимую сумму денегъ и ухала въ Америку, съ цлью начать тамъ новую, свободную жизнь. Магигильда часто съ грустью думала, отчего для одной женщины это было возможно, а для другой нтъ.

Въ конц третьяго года подобнаго существованія, въ верхнемъ этаж дома Скарли, приготовленнаго для отдачи въ наймы въ случа переполненія гостинницъ, поселился худощавый, блдный господинъ, съ длинными шелковистыми волосами и большими блестящими глазами. Онъ объявилъ, что боленъ и желаетъ главнымъ образомъ покоя. Незнакомецъ привезъ съ собою фортепьяно и Магигильд казалось, что она не разъ читала въ газетахъ его имя — Гансъ Танде. Вечеромъ, въ первый же день своего прізда, онъ слъ за фортепьяно и его игра собрала толпу на улиц. Магигильда была очарована. Мелодичные звуки лились нжно, граціозно и наполняли все ея существо. Она превратилась вся въ слухъ и тихо плакала. Долго посл того, какъ замеръ послдній звукъ и толпа разошлась, она сидла неподвижно. Наконецъ, жизнь получила въ ея глазахъ смыслъ и значеніе. Ложась спать въ этотъ день, она впервые подумала, что стоило завтра проснуться. Она долго прислушивалась къ шагамъ жильца наверху, никогда не слыхала она такихъ легкихъ шаговъ. Его глаза, поражавшіе своей глубиной и добрымъ выраженіемъ, какъ бы свтились передъ нею. Она заснула спокойная, счастливая.

За этимъ слдовали дни, полные невдомаго блаженства для Магигильды. Она аккуратно ходила на уроки, но поспшно возвращалась домой, гд ея ожидала музыка. Когда ея гость былъ у себя, она ждала, что онъ будетъ играть, когда же его не было дома, она ждала его возвращенія. Въ теченіи десяти дней она не перемолвила съ нимъ и десяти словъ, но краснла и смущалась, когда онъ кланялся ей на улиц, или заходилъ къ ней въ гостинную съ какой-нибудь просьбой. Она слдила за каждымъ его шагомъ и замчала, какъ енъ причесывался, какъ носилъ срую шляпу, и пр. Сама она начала одваться съ большимъ вкусомъ, заказала себ два новыя платья и купила новую шляпку. Она чувствовала, что музыка — ея призваніе, но не торопилась сама приняться за музыку. Ей довольно было слушать игру Танде. Ея натура, подготовленная мечтательной жизнью, теперь стала быстро развиваться, какъ ей казалось, подъ могучимъ вліяніемъ музыки, необходимой для ея существованія. Она начала интересоваться каждой изъ своихъ ученицъ и даже разговаривать съ своей старой служанкой. Она вспоминала прочитанныя ею книги и событія дйствительной жизни, и все принимало въ ея глазахъ новый смыслъ. Она проснулась отъ долгаго сна.

Однажды утромъ, подойдя къ окну, Магигильда увидла, что въ противоположномъ дом поселилась новая жиличка. Это была великолпная красавица, чернокудрая, съ сверкающими какъ уголья глазами и пластическими формами. Впослдствіи оказалось, что она жена инженернаго капитана, что ея мужъ въ командировк, что у нея маленькая двочка и что она знакома съ Танде. Богатая, вращавшаяся въ лучшемъ обществ, обворожительная фру Бангъ тотчасъ познакомилась съ Магигильдой и между ними возникли самыя дружескія отношенія, она заботилась о туалет своего новаго друга, дарила ей платья, кружева, причесывала ее по мод. Она сблизила ее съ Танде, и они вмст гуляли, вмст занимались музыкой. Замтивъ, что у Магигильды прекрасный голосъ, высокій сопрано, Танде предложилъ давать ей уроки и приходилъ въ восторгъ отъ своей ученицы, фру Бангъ имла хорошее контральто и он стали пть дуэты подъ акомпаниментъ Танде, потомъ онъ игралъ, и такъ проходили чудные для Магигильды дни и вечера. Она была на седьмомъ неб, она нетолько слушала музыку, но сама ею занималась. Ея призваніе совершенно выяснилось и ея мечты приняли опредленную форму. Вмст съ расширеніемъ внутренняго кругозора какъ бы расцвла и ея вншняя красота. Она никогда не была такой прелестной, какъ въ эти счастливые дни. Большую часть времени она проводила въ дом фру Бангъ вмст съ Танде, они вмст обдали, вмст ужинали, но мало-по-малу Магигильда начала замчать, что фру Бангъ то была очень весела, то впадала въ какое-то мрачное уныніе и жаловалась на головную боль. Вмст съ тмъ игра Танде — онъ почти всегда импровизировалъ — стала принимать новый характеръ. Она то выражала страстныя, жгучія страданія, то слышалась нжная, непорочная, небесная мелодія, которая повторялась все чаще и чаще, унося мысли Магигильды въ ея дтство, къ ея маленькимъ братьямъ и сестрамъ.

Неожиданно возвратился домой Скарли, и хотя онъ не нашелъ ничего дурного въ новыхъ знакомствахъ своей жены и совтовалъ ей продолжать уроки съ Танде, игра, котораго привела его въ восторгъ, но онъ подсмотрлъ, какъ фру Бангъ цловалась съ Танде и сообщилъ о томъ Магигильд. Потомъ онъ разсказалъ ей, что вс говорятъ о связи фру Бангъ съ знаменитымъ композиторомъ. Магигильда блднла и краснла, слушая его. Но она ему не поврила, и посл его отъзда жизнь ея потекла прежнимъ порядкомъ, хотя по временамъ сердце ея тревожно билось. Наконецъ, два обстоятельства открыли ей глаза, какъ на отношенія между фру Бангъ и Танде, такъ и на то, что длалось въ ея собственномъ сердц. Однажды, служанка Бангъ уронила подносъ съ чайнымъ сервизомъ и облила сливками обихъ дамъ. Танде, бывшій въ комнат, выхватилъ изъ кармана платокъ и сталъ обтирать платье Магигильды.

— Вы мене заботитесь обо мн, замтила фру Бангъ.

— Потому что я васъ боле знаю, отвчалъ Танде, взглянувъ на нее.

— Гансъ! воскликнула она и залилась слезами.

Спустя нсколько дней, он отправились на представленіе какого-то зазжаго гаера. Танде сопровождалъ ихъ, но не хотлъ занять мсто рядомъ съ дамами на передней скамь, приготовленной для почетныхъ постителей, и отошелъ въ сторону. Едва началось представленіе, какъ въ публик произошелъ шумъ. Какая-то женщина непремнно хотла занять мсто на передней скамь, рядомъ съ фру Бангъ, а гаеръ старался ее удалить, говоря, что тутъ сидятъ только аристократы. Это была Марта, извстная всему городу своей безнравственной жизнью. Она была пьяна и громко закричала: — это аристократка? да она такая же, какъ я…

И Марта произнесла непечатное слово. Публика разразилась смхомъ и потомъ смолкла. Наступила мертвая тишина. Фру Бангъ вскочила, гордая, прекрасная. Она устремила свои пылающіе огнемъ глаза на Танде, стоявшаго немного поодаль съ какими-то туристами. Онъ посмотрлъ на нее пристально. Глаза всхъ были обращены на него, но въ его взорахъ нельзя было ничего прочитать, кром холоднаго: ‘сударыня, я васъ не знаю’. Его умный лобъ, тонко изваянный носъ, крпко сжатыя губы, впалыя щеки и вся его аристократическая фигура точно говорили: ‘Не троньте меня’. Фру Бангъ обернулась къ Магигильд, какъ бы прося ее быть свидтельницей. Потомъ она снова бросила на Танде взглядъ, полный страданія, нжныхъ воспоминаній и гнвнаго презрнія. Онъ остался неумолимъ. Она поблднла, сознавая свою безпомощность. Магигильда инстинктивно протянула ей руку, которую та такъ крпко стиснула, что Магигильда едва не вскрикнула. Но въ эту минуту къ фру Бангъ подошелъ генералъ, начальникъ ея мужа, пріхавшій только наканун въ городъ, и лицо ея засвтилось гордой улыбкой. Она нашла себ защитника и возстановила свою честь въ глазахъ толпы.

Вечеромъ Танде слъ за фортепьяно, взялъ нсколько аккордовъ, но, какъ бы испугавшись страннаго звука, пересталъ играть и началъ ходить взадъ и впередъ по комнат. Магигильда прислушивалась къ этимъ шагамъ съ тревожно бьющимся сердцемъ. Прежде она смущалась въ его присутствіи, теперь одна мысль о немъ волновала ее. Позже за нею прислала фру Бангъ. Входя въ противуположный домъ, она увидала во всхъ комнатахъ сундуки, безпорядокъ, врный признакъ отъзда. Фру Бангъ лежала больная на кровати. Она горячо обняла Магигильду и посл долгаго молчанія, прерываемаго рыданіями, промолвила:

— Я послала за вами, Магигильда, чтобъ сказать вамъ нчто важное. Не бойтесь, я не стану вамъ разсказывать своей исторіи. Я хочу поговорить о васъ. Вы замужемъ… я не понимаю, какъ, и не хочу понимать. Но вы непорочны, какъ дитя, хотя вашъ мужъ — дикій зврь. Не старайтесь найти… Нтъ, я глупа, какіе я могу давать вамъ совты… Только вы понимаете ли, прибавила она, вздрогнувъ всмъ тломъ и впиваясь глазами въ Магигильду: — что вы причиной случившагося сегодня? Я давно прочла его мысли. Вы прекрасны, непорочны, а я…

Она смолкла и закрыла глаза. Нсколько минутъ она лежала неподвижно, какъ мертвая. Магигильда не смла встать. Кровь застыла въ ея жилахъ. Холодный потъ выступилъ у нея на лбу.

— Да, да, Магигильда, промолвила она: — будьте осторожны.

Магигильда вскочила.

— Не будьте горды, продолжала фру Бангъ:— можете вы куда-нибудь ухать?

— Да, промолвила безсознательно Магигильда, смутно понимая, что ей дйствительно надо бжать.

— Я вамъ скажу еще кое-что, чего вы не знаете: вы его любите, прибавила шопотомъ фру Бангъ.

Магигильда отскочила и посмотрла прямо въ глаза фру Бангъ. Произошла минутная борьба. Потомъ она покраснла и опустила голову. Фру Бангъ протянула къ ней руки. Она съ минуту колебалась, но потомъ упала на ея грудь, истерически рыдая.

На слдующее утро, Танде получилъ въ постели короткую записку отъ Магигильды, въ которой она благодарила его за уроки и объявляла о своемъ неожиданномъ отъзд изъ города. Совсть заговорила въ сердц Танде. Онъ вскочилъ и подошелъ къ окну. Въ противуположномъ дом жильцы выхали, и дв женщины мыли полы. Цлый день онъ бродилъ мрачный, тревожный, но къ вечеру сталъ убждать себя, что ни въ чемъ не былъ виновенъ. Онъ принялся писать письмо къ Матгильд, но разорвалъ его, слъ за фортепьяно и сталъ импровизировать на ту простую мелодичную тэму, которая уносила мысленно Магигильду въ счастливые дни ея дтства, но композиція не удалась, и Танде ршилъ, что эта тэма богатая, но здсь не мсто ее разработывать. Спустя недлю, онъ ухалъ въ Германію, оставивъ свое фортепьяно.

Прошо около пяти лтъ. Магигильда впала въ мрачную апатію, она продолжала заниматься въ школ, но нехотя и почти совершенно передала завдываніе ею своимъ двумъ лучшимъ ученицамъ. Цлыми днями она молча сидла у окна не одтая, съ распущенными волосами. Она ненавидла и презирала Скарли, особенно посл того, какъ узнала, что онъ находился въ связи съ Мартой, и подбилъ послднюю сдлать скандалъ фру Бангъ. Но она не находила въ себ достаточно энергіи бросить его и начать новую жизнь. Даже Ронаугъ, вернувшаяся изъ Америки, гд она вышла замужъ за богатаго и образованнаго человка, не могла пробудить ее отъ напавшаго на нее столбняка. Она даже не хотла одться, чтобъ пойти въ сосднюю гостинницу и посмотрть на ребенка Ронаугъ, а на предложеніе своей бывшей подруги прохать съ нею сначала по Норвегіи, а потомъ отправиться въ Америку отвчала ледянымъ молчаніемъ. Въ продолженіи пяти лтъ она въ глубин сердца тайно оплакивала свое погибшее призваніе, свою погибшую любовь, и ко всему, что окружало ее, относилась съ равнодушіемъ отчаянія. Ронаугъ не знала, что ей длать, до нея дошли слухи о несчастномъ положеніи ея любимой подруги, и она нарочно пріхала въ Норвегію, чтобъ воскресить ее къ жизни. Вс ея усилія были тщетны, но она все-таки не хотла признать себя побжденной.

Однажды ночью кто-то разбудилъ ее, она открыла глаза. Передъ нею стояла Магигильда.

— Я ду съ тобою, сказала она.

— Что случилось? спросила Ронаугъ, знавшая, что наканун пріхалъ Скарли, котораго сама Магигильда выписала изъ сосдняго города, въ виду упорныхъ просьбъ Ронаугъ хать съ нею.

— Не могу сказать, отвчала Магигильда, рыдая.

— Онъ прибгнулъ къ насилію?

— Нтъ, онъ этого никогда не длаетъ, но…

Она не могла кончить своей фразы, такъ душили ее слезы.

Въ послдствіи Ронаугъ узнала, что Скарли, при объясненіи съ женою, бросилъ ей въ лицо обвиненіе въ позорной связи съ Танде. Долго дремавшая энергія проснулась въ Магигильд, и она бжала отъ мужа, ршившись ухать съ Ронаугъ въ Америку.

На разсвт он отправились въ ту уединенную долину, гд стоялъ пасторскій домъ, въ которомъ протекли юные годы Магигильды. Но она вернулась туда совершенно новымъ существомъ. Причиной этой неожиданной перемны послужило письмо отъ Танде, которое она, хотя и получила наканун, но прочла только на дорог. Танде умиралъ и передъ смертью написалъ ей письмо, дышавшее въ каждомъ слов самой пламенной любовью и сознаніемъ ея любви, хотя онъ прямо этого не высказывалъ. Онъ горько каялся въ томъ, что возбудилъ въ ея юномъ сердц надежды и не осуществилъ ихъ, что было величайшимъ горемъ его жизни. Она освободила его отъ позорныхъ сношеній съ женщиной, которую онъ пересталъ любить и онъ возблагодарилъ ее за это благодяніе тмъ, что погубилъ ея жизнь. ‘Но, прибавлялъ онъ:— наше призваніе на земл заключается не въ томъ, въ чемъ мы сами его видимъ. Когда вы безсознательно возвысили, облагородили мои стремленія, вы, милая Магигильда, осуществляли часть своего призванія. Правда, это малая часть того блага, которое вы сдлали многимъ другимъ, сами того не подозрвая. Я слыхалъ, что вы, Магигильда, предались унынію, что вы въ тайн оплакиваете погибель своего призванія, это не хорошо. Если я погубилъ вашу артистическую каррьеру — а при вашемъ голос, и талант, обработанныхъ, какъ слдуетъ, вы достигли бы недосягаемой высоты — то это не даетъ вамъ права уничтожать праздной апатіей бьющейся ключомъ въ васъ жизни. Вы можете еще и теперь развить въ себ т или другія способности, которыми одарена ваша богатая натура. Сдлайте это, умоляю васъ и тогда сознаніе моей вины передъ вами не будетъ меня такъ тяготить. Я буду счастливъ и умру спокойно, если мои строки вновь откроютъ вамъ міръ и вы вступите въ него, съ сознаніемъ, что должны исполнить свой долгъ, если вы разршите великую задачу жизни и полюбите то, что должно быть дороже всего каждому человку — исполненіе своего долга. Прощайте!’

Какъ бы завса спала съ глазъ Магигильды, какъ бы камень свалился съ ея груди. Она стала дышать легко. Онъ умолялъ ее не унывать, а исполнять свой долгъ! Онъ говорилъ, что она оказала благодяніе ему и другимъ. Жизнь стала теперь для нея не мрачной ежедневной рутиной, какъ досел. Она просіяла и преобразилась. Первымъ результатомъ этой благодатной перемны была искренняя исповдь. Она излила свое переполненное сердце передъ своимъ другомъ Ронаугъ, и съ той минуты между ними уже не было боле тайны или недоразумнія. Потомъ она взглянула совершенно другими глазами на семью пастора и ихъ скромную, мирную жизнь. Жизнь эта уже на казалась ей, какъ въ юности, скучной, смшной, а приняла въ ея глазахъ святой, непорочный характеръ. То, что Танде такъ высоко ставилъ въ ней, она почерпнула отъ этой семьи, и если слабыя стороны этихъ людей дали возможность Скарли обойти ея неопытную, спящую натуру, то ихъ сила дала ей возможность противостоять всмъ его кознямъ и сохранить свою нравственную непорочность. Ея сердце смягчилось.

Извстіе, прочитанное ею въ газетахъ о смерти Танде, не повергло ее въ отчаяніе. Она всегда считала его далекимъ отъ нея, а теперь ей стало казаться, что онъ ближе. Его смерть только придала въ ея глазахъ большую святость его завту.

При этомъ его слова съ каждымъ днемъ находили подтвержденіе въ новыхъ фактахъ. Она получала письма отъ ученицъ, которыхъ оставила въ глав своей школы, въ приморскомъ городк. Въ самыхъ теплыхъ выраженіяхъ он благодарили ее за оказанную имъ всмъ пользу, просили извиненія, что не умли ране выражать своихъ чувствъ и умоляли ее вернуться назадъ, такъ какъ он не могли совершенствоваться въ работ безъ ‘царицы преданнаго ей роя пчелъ’. Съ другой стороны, самые почтенные представители прихода, имя въ глав пастора, явились къ ней въ качеств депутаціи всхъ окрестныхъ селеній и поднесли ей адресъ, въ которомъ выражали свою горячую благодарность за сдланную ею громадную пользу всему околодку распространеніемъ полезныхъ ремеслъ, которымъ она обучала въ общественной школ во время ея пребыванія въ пасторскомъ дом.

Словно новый источникъ жизни открылся въ сердц Магигильды. Сознаніе, что она могла приносить пользу тмъ, что ей казалось скучной рутиной, произвело чудеса. Она твердо ршилась оправдать общее къ ней сочувствіе, она теперь знала, въ чемъ заключалось ея призваніе.

Скарли, который никакъ не хотлъ выпустить изъ своихъ когтей Магигильды, явился въ пасторскій домъ, и между ними произошелъ характеристическій разговоръ.

— Если вы дйствительно узжаете, то я закрою лавочку и отправлюсь за вами, сказалъ онъ.

— Какъ хотите. Но избавьте меня отъ угрозъ. Я ршилась хать въ Америку. Я хочу видть многое и научиться многому. Когда-нибудь я вернусь и передамъ другимъ то, чему научусь сама.

— Вы вернетесь ко мн?

— Не знаю.

— Вы очень хорошо знаете.

— Если вы будете вести лучшую жизнь, то я, вроятно, вернусь къ вамъ, но я не думаю, что вы способны измниться, и поэтому лучше сказать прямо, что я никогда къ вамъ не вернусь.

— Вы не знаете, что я намренъ для васъ сдлать.

— Что? Опять вы будете мн сулить завщаніе. Полноте, мн это уже надоло.

— Вы меня не умете цнить.

— Это правда. Я многимъ вамъ обязана и никогда васъ не благодарила. Съ Божьей помощью я когда-нибудь докажу вамъ свою благодарность.

— Да нельзя ли намъ помириться? Что вамъ надо? Вы желаете путешествовать? У меня на это хватитъ средствъ.

— Прекратимъ этотъ разговоръ, онъ ни къ чему не приведетъ.

Скарли вздохнулъ и вынулъ изъ кармана трубку.

— Если вы можете курить, то чего же вамъ отчаиваться? замтила Магигильда.

— Я не буду курить, это только по привычк. Нтъ, если вы меня покинете, то моя жизнь погублена. Мн предстоитъ только закрыть свой домъ и скитаться по блу свту. Я не буду въ силахъ слышать толки сосдей.

Онъ еще разъ тяжело вздохнулъ и продолжалъ съ искренней грустью:

— Людямъ, съ сильной натурой, трудно держаться истиннаго пути, они поддаются соблазнамъ. Я думалъ, что вы меня удержите, и еслибы мы могли жить настоящей семейной жизнью еслибы у насъ былъ ребенокъ…

— Довольно! воскликнула она:— кто иметъ добрыя намренія, тотъ не начинаетъ такъ, какъ вы. Но, даже несмотря на это, вы могли бы… Но какъ вы поступали? Нтъ, довольно.

Она отошла отъ него на нсколько шаговъ и потомъ снова вернулась.

— Нтъ, я невиновата въ томъ, что отдалась вамъ, вы общали, что я буду жить, какъ хочу. Я была такимъ неопытнымъ ребенкомъ, что не поняла вашего обмана. Но я виновата въ томъ, что, узнавъ васъ, я не ушла изъ вашего дома. Но тутъ было много обстоятельствъ, о которыхъ теперь нечего говорить. Намъ обоимъ остается только, насколько возможно, загладить прошлое. Забудьте меня и исполните свой долгъ въ отношеніи другихъ.

— Что вы хотите этимъ сказать? произнесъ онъ, сверкая глазами.

— Вы, говорятъ, обошли другихъ, загладьте свою вину.

— Это не правда, но еслибъ и была правда, это до васъ не касается.

— Вы видите, плохая надежда на ваше исправленіе. Прощайте.

Онъ посмотрлъ на нее и злобно улыбнулся.

— Вы не можете ухать безъ моего согласія.

— Неужели!

— Подумали ли вы серьёзно о томъ, что вы длаете? Хорошо ли вы поступаете въ глазахъ Бога?

— Вы знаете мое мнніе по этому вопросу.

— Если вы намекаете на теорію о нечестивыхъ бракахъ, то это вздоръ. Я просмотрлъ библію, въ ней объ этомъ нтъ ни слова.

— Такъ это написано здсь, сказала Магигильда, проведя рукой по лбу, и быстро удалилась.

Вскор посл этого она ухала въ Америку.

По содержанію и приведеннымъ нами лучшимъ мстамъ романовъ ‘Синнове Солбакенъ’, ‘Рыбачья дочь’ и ‘Магигильда’, читатели могутъ оцнить оригинальный и сильный талантъ этого замчательнаго романиста. Въ остальныхъ его произведеніяхъ выступаютъ т же достоинства, но рядомъ съ ними гораздо замтне его недостатки: однообразіе сюжетовъ, растянутость, повтореніе однхъ и тхъ же описаній дтскихъ игръ, конфирмацій, свадебныхъ пировъ и т. д., а также излишняя идиличность, которая, однако, нисколько не уменьшаетъ реальнаго колорита рисуемыхъ имъ картинъ. Въ Норвегіи, и особенно въ сред сельскаго населенія, которое почти исключительно описываетъ Бьернсонъ, сохранилась старинная патріархальная, идилическая жизнь, а потому многое, что можетъ показаться намъ страннымъ въ произведеніяхъ Бьернсона, составляетъ не индивидуальную черту его таланта, а видовое отличіе народа, типы, нравы и идеи котораго воспроизводятся имъ врно, реально и художественно. Совершенно справедливо говоритъ критикъ лондонскаго ‘Spectatus’, что каждая страница романовъ Бьернсона дышетъ свжимъ норвежскимъ воздухомъ и простотой жизни норвежскихъ поселянъ среди ихъ величественной природы. ‘Въ этой стран горъ и фіордовъ, гд въ отдаленныхъ углахъ незнакомъ свистъ паровиковъ и локомобилей, гд города рдки и разбросаны на значительномъ разстояніи другъ отъ друга, гд мирные жители живутъ въ своихъ мирныхъ жилищахъ, среди обработываемыхъ ими полей, и носятъ дома сотканную одежду изъ шерсти своихъ овецъ — запутанныя усложненія нашей цивилизаціи, необходимыя для сюжета сенсаціоннаго романа, вовсе неизвстны’.

КОНЕЦЪ.

<Тимирязев В. А.>

‘Отечественныя Записки’, NoNo 7—8, 1883

БЬЕРНСОНЪ И ЕГО РОМАНЫ 1

I.Бьернсонъ, какъ романистъ, поэтъ, драматургъ и политическій дятель.

II.Синнове Солбаккинъ.

III.Рыбачья дочь.

IV.Магигильда.

Читайте также:

БЬЕРНСОНЪ И ЕГО РОМАНЫ ¹

I.
Бьернсонъ, какъ романистъ, поэтъ, драматургъ и политическій дятель.

II.
Синнове Солбаккинъ.

III.
Рыбачья дочь.

IV.
Магигильда.