М. Н. Гутнер
Бернс
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/burns.jpg)
Бернс, Гутнер Михаил Наумович, Год: 1945
Время на прочтение: 13 минут(ы)
История английской литературы. Том 1. Выпуск второй
М.—Л., Издательство Академии Наук СССР, 1945
OCR Бычков М. Н.
В творчестве Бернса — последнего и едва ли ни самого замечательного английского поэта XVIII века — в последний раз отразились во всем своем блеске лучшие гуманистические принципы ‘века Просвещения’. Но поэзия Бернса выходит за пределы Просвещения. Народный поэт, современник французской революции, Бернс создал произведения, исполненные такой революционной страстности, какая была чужда большинству английских просветителей. Своею пылкой непримиримостью и воинствующим гуманистическим пафосом творчество Бернса уже в XVIII веке предвосхищает лучшие особенности английского революционного романтизма XIX века.
Роберт Бернс (Robert Burns, 1759—1796) родился в семье бедного шотландского фермера. Вильям Бернс, отец поэта, всю свою жизнь то на одном скудном клочке земли, то на другом боролся с призраком нищеты и умер, сломленный этой неравной борьбой, оставив нищую семью и имущество под описью. Все же он стремился дать сыновьям хотя бы начатки образования и в складчину с соседями нанял им учителя. ‘К 10 или 12 годам, — говорит Бернс, — я был решительно знатоком существительных, глаголов и междометий’. Но знатоку грамматики приходилось также помогать отцу во всех полевых работах. Учиться он мог лишь после долгого изнурительного трудового дня. Свою юность поэт впоследствии описывал, как ‘безрадостное прозябание отшельника в соединении с неустанным трудом каторжника на галерах’. Это непосильное напряжение подорвало здоровье поэта и положило начало недугам, которые в тридцать семь лет свели его в могилу.
После смерти отца в 1784 г. Роберт Бернс стал самостоятельным арендатором в Мосджиле. Три первые года пребывания здесь были, пожалуй, наиболее плодотворными в творческом отношении. Уже в самых ранних из своих многочисленных сатир поэт насмехался над реакционным шотландским духовенством, которое держало в трепете и подчинении значительную часть отсталого крестьянства. По рукам односельчан ходили его стихотворения, высмеивавшие местных проповедников. Эти сатиры и многочисленные любовные увлечения поэта, открыто нарушавшие неписаные законы пуританской морали, привели к тому, что Бернса не раз пытались поставить к своеобразному ‘позорному столбу’ (cutty stool) — особому месту, отведенному в пресвитерианской церкви для публичного покаяния ‘согрешивших’. Не раз он был темой громовых проповедей. Как бы отвечая на них, Бернс пишет дерзкое стихотворение ‘Привет поэта своей незаконнорожденной дочери’ (1784).
Возлюбленной поэта стала Джин Армор, его будущая жена, но отец не захотел отдать ее за бедного арендатора. Подавленный разрывом с Джин и упорными неудачами всех своих хозяйственных начинаний, Бернс задумал отправиться на остров Ямайку, где можно было получить место бухгалтера на плантациях. Чтобы собрать деньги на проезд, поэт решил издать произведения своей ‘сельской музы’. Так появился знаменитый сборник ‘Стихотворения преимущественно на шотландском диалекте’ (Poems chiefly in the Scottish Dialect, 1786).
К первому периоду бернсовского творчества относятся: ‘Джон Ячменное Зерно’ (John Barleycorn, I782), ‘Субботний вечер поселянина’ (The Cotter’s Saturday Night, 1785), ‘Веселые нищие’ (The Jolly Beggars, 1785), ‘Молитва святого Вилли’ (Holy Willie’s Prayer), ‘Святая ярмарка’ (The Holy Fair, 1786), ‘Две собаки’ (The Twa Dogs, 1787) и др. {При перечислении отдельных поэм Бернса указан год написания.}
‘Стихотворения преимущественно на шотландском диалекте’ произвели сенсацию. Бернсу предложили приехать в Эдинбург, чтобы подготовить второе издание. Поэт-фермер стал вхож в дома эдинбургской аристократии, профессоров и адвокатов.
Но Бернс не обманывался насчет своей славы. ‘Чаша славы, — писал он, — не вызывает во мне опьянения. Новизна на время привлекает внимание людей, именно ей обязан я всей теперешней шумихой, но я уже предвижу то недалекое будущее, когда волна популярности, вознесшая меня на высоту, которой я, быть может, и недостоин, молча и быстро отхлынет, оставив меня на песке, предоставляя мне возможность вернуться в прежнее низкое положение’ (Письмо пастору Лоури, 5 февраля 1787 г.).
Знатные друзья расточали Бернсу похвалы, он отвечал им напоминанием о своем предшественнике Фергюсоне, которому ‘просвещенный’ Эдинбург дал умереть с голоду. Часть своего гонорара он потратил на то, чтобы воздвигнуть памятник на заброшенной могиле Фергюсона.
Став ‘львом’ эдинбургского сезона, Бернс держался с большим достоинством. Отвечая одной светской охотнице за знаменитостями, он писал, что готов принять ее приглашение, если она пригласит также и ученую свинью с Гроссмаркетской ярмарки.
И, действительно, высокие покровители Бернса, восхищавшиеся его стихами, рассматривали его лишь как диковинку. С их точки зрения место акцизного чиновника должно было стать блестящей реализацией самых заветных мечтаний поэта. Бернс предпочел вернуться к своим прежним фермерским занятиям. ‘Счастливейший удел, — писал он с горечью, — если б только он давал пропитание’.
Но работой на бесплодной земле Бернс не мог прокормить свою увеличивавшуюся семью. Поэтому, как ни чуждо было ему это занятие, ему все же пришлось стать акцизным чиновником. ‘И вот кому мир не нашел лучшего занятия, — пишет Карлейль, — как ссориться с контрабандистами и виноделами, исчислять таможенные пошлины на сало и обмерять пивные боченки. В таких трудах печально растрачивался этот мощный дух’.
Служебной ‘карьере’ поэта явно помешала его плебейская непримиримость и открытое сочувствие французской революции. Когда в 1792 г. с помощью Бернса был захвачен контрабандистский бриг и имущество его продавалось с аукциона, Бернс купил пушки и послал их в дар французскому Конвенту. Пушки были задержаны в Дувре, а поэт немедленно взят под подозрение своим начальством. Учинено было даже специальное расследование его политических убеждений. Бернсу, встревоженному за будущность своей семьи, пришлось написать несколько заверений в благонадежности, но это унижение оставило на нем тяжелые следы.
Хотя почти все его время съедала утомительная работа таможенника, Бернс и теперь не расстался с творчеством. Именно в эти годы была создана значительная часть его лирических песен.
Еще в Эдинбурге Бернс познакомился с неким Джемсом Джонсоном, который задумал издавать сборники под названием ‘Шотландский музыкальный музей’ (The Scot’s Musical Museum, 6 vols., 1787—1803). В этих сборниках Бернс напечатал много своих собственных произведений и переработанных им народных песен. Некоторые из книг ‘Шотландского музыкального музея’ вышли с предисловием поэта. Всю эту работу Бернс делал совершенно безвозмездно, руководимый подлинной любовью к искусству своей родины. ‘В некоторых наших старых балладах, — писал он еще в дневниках 1784 г., — я нахожу благородную возвышенность, чарующую нежность, которые отличают творения подлинных мастеров, и мне всегда больно было думать, что эти славные старые певцы — певцы, обязанные всем лишь природному гению и сумевшие описать подвиги героев, муки разочарования и томление любви такими правдивыми словами,— что певцы эти и самые имена их… навеки погребены в забвении.
О славные и безвестные творцы! так сильно чувствовавшие, так звонко певшие! Последний и ничтожнейший из свиты Муз,— который, хотя и уступает вам во всем, все же хочет подражать вам и на своих слабых крыльях стремится за вами, — бедный и безвестный сельский поэт воздает эту дань вашей памяти!’.
С 1792 г. поэт стал также принимать активное участие в сборниках ‘Шотландские мелодии и песни’ (A Select Collection of Original Scottish Airs, 5 vols., 1793—1813), которые издавал музыкант-любитель Джордж Томсон.
Но целиком отдаться творчеству Бернсу так и не удалось. До конца жизни он занимался им между делом. Беспросветная нужда отравила его последние дни. За неделю до смерти гениальный певец шотландского народа едва не попал в долговую тюрьму.
Во второй период бернсовского творчества (после 1787), кроме многочисленных лирических песен, были созданы ‘Тэм о’Шентер’ (Tarn o’Shanter, 1790), ‘Честная бедность’ (For A’That and A’That, 1795), ‘Ода, посвященная памяти м-сс Освальд’ (Ode, sacred to the Memory of Mrs. Oswald, 1789).
При всем своем своеобразии творчество Бернса все же было подготовлено предшествующим развитием шотландской поэзии.
В XVIII веке шотландский язык окончательно перестал быть языком национальным, заняв скромное положение диалекта, на котором говорило, главным образом, крестьянство в селах, далеких от городских центров. Книги на шотландском языке не появлялись уже с конца XVI века. Языком церкви, литературы и всей общественной жизни был английский.
Однако в то же время, в особенности после слияния шотландского и английского парламентов в 1707 г., возникает патриотическая литература, которая старается воскресить для жизни в искусстве ‘простонародный’ говор. Родоначальником этой литературы на диалекте был Аллан Рамзей (Allan Ramsay, 1686—1758). Критика пресвитерианского аскетизма делает его предшественником Бернса. Рамзей также способствовал пробуждению интереса к шотландской фольклорной песне, издав сборник под названием ‘The Evergreen’ (1724).
За Рамзеем во многом следует Роберт Фергюсон (Robert Fergusson, 1750—1774). В стихах, полных необузданного юмора и зоркого реализма, Фергюсон изображает вольные нравы обитателей Эдинбурга, переживающего период бурной ломки патриархальных устоев.
Поэзия Беркса многим обязана Рамзею и Фергюсону. Но в ее развитии сказались и многие другие влияния. Бернс тесно связан с поэзией английского сентиментализма. Он хорошо знаком с произведениями Томсона, Шенстока, Грея и Гольдсмита. Ему близок жизнерадостный дух реалистических романов Фильдинга, на которые он не раз ссылается в своих письмах. Но всего теснее он связан с народной поэзией, расцвет которой в Шотландии пришелся на XV—XVI века. Одной из настольных его книг были ‘Старые и современные шотландские песни’, изданные Хёрдом в 1771 г.
Часть бернсовских стихотворений написана на литературном английском языке. Именно в них особенно ясно ощущается его связанность с сентиментализмом. Большинство этих стихотворений принадлежит к жанру элегий и философских размышлений, ибо Бернс, — правда, в меньшей мере, чем Рамзей и Фергюсон, остался верен представлению о том, что диалект не годится для ‘высокой’ темы. Другие произведения Бериса написаны на английском языке, с небольшой примесью слов, взятых из шотландского говора. Этот принцип определяет, например, лексику идиллии ‘Субботний вечер поселянина’. Диалект господствует лишь в лирических песнях поэта.
С первого взгляда может показаться, что бернсовская поэзия отличается крайней двойственностью. Действительно, страстный поклонник французской революции в очень многих стихотворениях открыто заявляет о своей верности изгнанной династии Стюартов. Якобинское и якобитское причудливо переплетаются. Бернс прославляет феодальных борцов против английского владычества — Роберта Брюса и Вильяма Уоллеса, с ненавистью пишет об унии 1707 г., которая отдала Шотландию в руки вигов, сочувственно отзывается о якобитских восстаниях 1715—1716 и 1745—1746 гг. (‘Беннокберн’, ‘Прощай’ и др.). На самом деле, однако, эти якобитские заявления представляют собой лишь форму, в которую облекается демократический патриотизм поэта. Будучи чужд феодально-реставраторских тенденций, Бернс, вместе с тем, мечтает об освобождении Шотландии от власти ‘английского золота’. В этой патриотической героике поэзии Бернса сказались настроения шотландского крестьянства, разоряемого английским капитализмом. Не следует забывать, например, что якобитское восстание 1745— 1746 гг. было поддержано крестьянами горных кланов.
Роберт Брюс, Вильям Уоллес и другие герои бурной истории Шотландии выступают в бернсовской поэзии в качестве борцов за свободную и демократическую Шотландию. Очень часто стихи, где поэт, пользуясь мотивами народных песен, восхваляет Стюартов, превращаются в гимны той свободе, которую несла с собой французская революция.
Якобитство в идеологии Бернса было наносным. На самом деле во всем его творчестве с особенной силой звучат основные лозунги революционного движения третьего сословия. В ‘Двух собаках’ Бернс сатирически описывает жизнь богатых сквайров, к услугам которых — лакеи, коляски и туго набитые кошельки. Он возмущается тем, что даже дворянская челядь живет лучше бедных и трудолюбивых арендаторов. В ‘Честной бедности’ поэт издевается над легкостью, с которой король раздает титулы и производит герцогов, рыцарей и маркизов.
Бернс, однако, выходит за пределы буржуазно-демократической идеологии. Он подвергает ожесточенной критике не только все пережитки сословного общества, ко и власть денежного мешка. Плебейским презрением к богатым дышит ‘Ода, посвященная памяти м-сс Освальд’. Эта ода, по словам Карлейля, была бы уместна в устах эсхиловых фурий. Бернс улюлюканьем и свистом провожает в могилу жену богатого лондонского купца и радуется тому, что, по крайней мере, в аду ей не помогут ее ‘десять тысяч блестящих фунтов в год’.
В своих лучших произведениях поэт поднимается до критики ^ всего буржуазно-дворянского общества и его государственности. Необычайной силы бунтарство Бернса достигает в его шедевре ‘Веселые нищие’. Совдат в красных лохмотьях, любвеобильная маркитантка, старая воровка и поэт-бродяга, все они для Бернса — не ‘преступный мир’, а прежде всего люди, свободные от уз собственности. Компания, собравшаяся осенним вечером в кабачке Пузи Нэнси, повторяет припев, в котором возникают грозные очертания наводного бунта:
Дрянь все — кому закон по вкусу.
Свобода — светлый праздник нам.
Суды полезны только трусу,
А церковь — выгодна попам.
(Перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник)
Ненавистью Бернса к сословному обществу и буржуазной цивилизации объясняются руссоистские мотивы его творчества. Титулу, рангу, почетной должности и богатству он противопоставляет все полученное человеком от самой природы: светлый разум, сильные и ловкие руки, веселый нрав. Так в бернсовской поэзии возникает настоящий культ ‘естественного человека’, ничем не обязанного неправедным общественным отношениям. Можно десятками создавать носителей разных высоких званий, но никто, кроме самой природы, не сможет сотворить обыкновенного честного парня.
Вот этот хлыщ — природный лорд.
Ему должны мы кланяться,
Но пусть он чопорен и горд,
Бревно бревном останется!
При всем при том,
При всем при том,
Хоть весь он в позументах, —
Бревно останется бревном
И в орденах и в лентах!
Король лакея своего
Назначит генералом,
Но он не может никого
Назначить честным малым!
(Перевод С. Я. Маршака)
В ‘Честной бедности’ и в других песнях Бернс лишь подхватывает живущую в фольклоре мечту об обществе, где человека не будут заслонять деньги и титулы. Поэтому от французской революции он ждал того, чего она по самой природе своей дать не могла. Ведь уже первые избирательные законы во Франции показали, что права людей ставятся в зависимость от размера их собственности. Бернс же мечтал о демократии подлинной и народной, о такой форме общественного устройства, при которой человеку будет воздаваться по его способностям и умению.
Бернс тяготеет к идеализации сельской простоты и умеренности. Семейные, дружеские и прочие связи между людьми могут по-настоящему процветать только в обстановке благородной бедности. ‘Честная бедность’ — мотив очень устойчивый в поэзии Бернса. Этой бедности поэт противопоставляет роскошь, развращающую людей и искажающую все естественные отношения. В сатире ‘Две собаки’, живописуя семейные радости бедных арендаторов, которые отдыхают в кругу своих верных жен и веселых детей, Бернс с насмешкой говорит о скучной жизни богатых и светских людей, сохнущих от безделья.
Настоящим гимном этой священной простоте является идиллия ‘Субботний вечер поселянина’. Патриархальная семья скромного фермера изображается образцом человечности и нежности. Вернувшегося с поля хозяина радостно встречают дети. В скромном домике царят чистота и веселый уют. Взрослая дочь фермера скромно краснеет, когда появляется ее благонравный жених. Трапеза за столом, на котором стоят простые и здоровые блюда ‘родной Скоттли’, превращается у Бернса почти в патетическое зрелище. Собравшиеся благочестиво прислушиваются к голосу отца, читающего Библию.
Этот руссоизм Бернса являлся прежде всего своеобразной полемикой против того черного пессимизма в отношении к крестьянству, который имеется хотя бы в поэмах Крабба. Если Крабб в своей поэме ‘Деревня’ (1783) и в других произведениях, выступая предшественником европейских натуралистов, видел в представителях английского крестьянства людей, потерявших человеческий облик и окончательно развращенных влиянием промышленного переворота, то Бернс показывал живые силы народа, способные противостоять растлению. Краббовскому пессимизму, заставлявшему этого поэта рисовать лишь картины моральной, умственной и физической деградации, противостоит у Бернса бунтарская жизнерадостность шотландского фольклора.
Характерна в этом отношении баллада о ‘Джоне Ячменное Зерно’.
Раз три восточные царя
Решили заодно
Дать клятву, что погибнет
Джон Ячменное Зерно.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но вот настала вновь весна,
С теплом дожди пошли,
И Джон, на удивленье всем,
Вдруг встал из-под земли.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Да! Джон Ячменное Зерно
Герой отважный был:
Кто кровь отведает его,
В том вспыхнет смелый пыл!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Так возгласим за Джона тост,
И пусть из рода в род
Навек в Шотландии его
Потомство процветет!
(Перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник)
Бернс горячо берет под защиту индивидуальные права личности. Это особенно ясно чувствуется в постоянном споре поэта с идеологией шотландского кальвинизма, на борьбу с которым Бернс высылал самые различные жанры — от насмешливой эпиграммы до беспощадной сатиры.
Именно в Шотландии протестантская церковь показала себя особенно нетерпимой и мелочно-жестокой. Она превратила молитву в настоящий аскетический искус, проповедь — в проклятья земному счастью. В шотландских церквах священники изощрялись в изображении ужасов ада, козней сатаны. Вот против этого-то кальвинистского фанатизма, против развенчания природы и человека восстает народный поэт Бернс, непосредственно связанный е шотландским фольклором, в котором религиозному мракобесию противопоставлена здоровая жизнерадостность.
Так в поэзии Бернса возник жанр пародийно сатирических произведений, где безжалостно ‘снижаются’ герои кальвинистских проповедей. Сатану, который, по кальвинистскому учению, безраздельно правит всем миром чувственности, Бернс, пользуясь приемами народных сказок, называл ‘старым рогачом’, ‘старым Ником’ и т. д. (‘Обращение к дьяволу’, ‘Тэм о’Шентер’, ‘Поэма о жизни’). Больше того, из воплощения титанической силы сатана -превращается в бедное создание, достойное всякой жалости, ибо ему приходится исполнять весьма неприятные работы. В стихотворении ‘Смерть и доктор Хорибук’ точно так же ‘снижен’ образ смерти, бомбардируемой пилюлями некоего доблестного врача.
Самым замечательным произведением в этом роде является бернсовская поэма ‘Тэм о’Шентер’, — лукаво задорный ответ шотландского народа на мрачную доктрину кальвинизма. Поэма любопытна тем, что в ней ‘дискредитируются’ и мифологические элементы, имеющиеся в фольклоре. ‘Тэм о’Шентер’ начинается картиной в духе Рамзея и Фергюсона, изображающей веселую попойку в одном из кабачков старого Эйра. Возвращаясь домой, подвыпивший Тэм о’Шентер проезжает мимо Аллоуэя, пользующегося дурной славой в народе, и оказывается свидетелем настоящего бесовского шабаша. Но сатана, ведьмы и привидения трактованы Бернсом как порождение пьяной фантазии героя. Кроме того, автор вводит в описание множество нарочито комических и весьма прозаических подробностей, которые лишают эти существа грозной силы. Под музыку, которой управляет сам сатана, ведьмы танцуют шотландскую джигу. Столкновение героя с ‘нечистой силой’ кончается только тем, что его кобыле отрывают хвост. Все мифологическое в этой поэме почти уничтожено натиском столь характерного для Бернса раблезианства. Тэм о’Шентер, попавший в самую гущу адского веселья, вместо того, чтобы растеряться, принимается разглядывать молоденькую ведьму, которая кажется ему милее других.
Главная черта сатир Бернса в том, что человек в них всегда выходит победителем из столкновения с различными ‘сверхличными силами’. Здесь Бернс использует фольклор совершенно иначе, чем консервативные романтики Кольридж и Саути, в чьих произведениях, созданных на материале народного творчества, все мифологические пережитки трактуются всерьез.
Столь же враждебен был народный поэт кальвинистским принципам воздержания и умеренности. В сатирах ‘Молитва святого Вилли’, ‘Святая ярмарка’, ‘Послание пастору Мак-Мету’ он доказал, что народу совершенно чужд человеконенавистнический фанатизм. В ‘Святой ярмарке’ в разгар гневных проповедей назначаются свидания. ‘В ‘Молитве святого Вилли’ дан пародийный образ лицемерного священника, который благодарит бога за то, что тот сделал его своим высоким избранником, наделив чистотой и святостью. Далее святой Вилли обрушивается на деревенских грешников, любителей выпить и поспорить с проповедниками. Предавая анафеме чувственность, герой Бернса вынужден, однако, сознаться, что и его не однажды ввели во искушение плотские соблазны. ‘Молитва святого Вилли’ особенно характерна для Бернса потому, что в ней сатира на одного конкретного представителя духовенства перерастает в великолепную критику самого существа кальвинистской религии.
Приветствуя свободную игру естественных влечений, Бернс, вместе с тем, далек от эгоистического эпикурейства. Бернсовским героям, умеющим наслаждаться, совершенно не нужна развращающая роскошь, им не нужны ни пышные одеяния, ни столы, уставленные яствами. Неистовые любовники и веселые пьяницы Бернса необыкновенно человечны, они всех призывают следовать своему примеру. Поэт ведет борьбу за ‘наслаждение для всех’. Особенно заметно это в ‘Веселых нищих’. Герои этой кантаты, — казалось бы, в конец потерявшие человеческий облик, затравленные буржуазным обществом, — настойчиво цепляются за свое маленькое счастье, упорно хотят получить свою долю бесплатных радостей. Сквозь их лохмотья просвечивают грязные тела, но, вопреки всему, в кабачке Пузи Нэнси то и дело раздаются звуки поцелуев. И безрукий солдат-инвалид с деревянной ногой, и старая воровка, муж которой погиб на виселице, и бродячий музыкант-горбун, — все они поют громкие гимны наслаждению.
О тесной связи Бернса с шотландским фольклором особенно ясно свидетельствуют его лирические песни. Иногда поэт сочиняет новые слова на старые мелодии, бытующие в сельской среде, иногда перерабатывает старые песни, изменяя в них лишь отдельные фразы, строчки и строфы. Чаще же всего бернсовская песня, даже являясь совершенно самостоятельной, вырастает из фольклорного припева.
Любимые жанры поэта — дружеские послания, заздравные песни, веселые ‘застольные’ свидетельствуют о том, что он выходит за пределы камерной лирики. Стихи Бернса, какова бы ни была их тема, исполнены духом народного коллективизма.
В лирике Бернса проявляется подлинный гуманизм, свойственный народной поэзии. Глубоким чувством любви к человечеству должен был обладать поэт, который писал: ‘Если бы я мог… я осушил бы все слезы на всех глазах’ (письмо Хиллу от 2 марта 1790 г.). Многочисленные любовные песенки Бернса, которые высоко ценил Гёте, всем своим духом враждебны отношениям буржуазного общества. Бернс в своих песнях защищает высоко гуманистический принцип свободного чувства, не продающегося за деньги. Он и здесь следует за фольклором. Ибо в народной поэзии немало рассказов о враждебной людям силе денег. Народная поэзия дает отпор этой ‘извращающей силе’, восстанавливая человеческую личность в ее правах.
Едва ли не основным мотивом бернсовской лирики является противопоставление подлинного человеческого чувства стяжательским инстинктам. Поэт все время повествует о двух соперниках — любви и деньгах, провозглашая заздравные гимны в честь первой. Так, доярка Бетти не хочет выходить замуж за Джона, потому что тот ‘слишком занят своим богатством’, вернувшись домой, солдат не жалеет, что у него нет ни гроша в кармане: с любовью можно прожить и без денег, подруга угольщика, отвергая богача, сулящего ей золотые горы, прямо говорит ему, что она ‘обменивает любовь только на любовь’ (Loove for loove is the bargain for me).
Презирая богатство, состоящее из звонких монет, Бернс славит богатство естественно-человеческих возможностей. Один из бернсовских героев ‘богат прекрасной любовью’. В программном стихотворении ‘Доволен немногим’ герой заявляет, что его карманные деньги — веселье и добрый нрав.
Так как подлинный герой Бернса никогда не оглядывается на то, что лежит вне чувства, то в лирических песнях поэта страсть побеждает деньги и почти всегда достигает желанной цели. Ее всегда благословляет как бы сама природа, со всех сторон обступающая любовников. На положении комических героев оказываются все, кто почему-либо не хочет признать верховную власть этой непобедимой страсти.
Песни Бернса изобилуют типично фольклорными ‘параллелизмами’, в которых эмоциональная жизнь человека сравнивается с тем, что происходит в природе. Бернс, в отличие от поэзии английского классицизма, отворачивается от буржуазной цивилизации. Шотландский пейзаж оказывается единственным фоном его лирических стихотворений и единственным арсеналом метафор. ‘Она стройна как молодой ясень, растущий между буквиц’, ‘ее дыхание— аромат жимолости’, ‘она порхает по берегам Эрна, как птица в кустах терновника’. Иногда, как в народной поэзии, песни Бернса держатся на одном распространенном сравнении. Так, в песне ‘Берега Дуна’ дан образ сорванной розы, символизирующий девушку, обманутую любовником.
Бернс, однако, чужд позднейшей романтической натурфилософии, в которой растения и животные почти уравнены в правах с человеком. Для поэта именно человек является настоящим венцом творения. Его лирические пески прежде всего — прямая речь большого чувства, а не пейзажные описания, как это часто бывает в поэзии XIX и XX веков. В песнях Бернса ландшафт играет роль фона, но никогда не превращается в основного героя. Именно поэтому песни Бернса полны точными названиями и реалистически очерченными пейзажными подробностями, не расплывающимися в тумане мистической натурфилософии. В ‘Водах Афтона’ поэт поручает горлинке, черному дрозду, хохлатой луговке охранять сладкий сон своей милой.
Никогда не впадая в романтическое обожествление природы, Бернс живо ощущает свою связанность с самыми незаметными обитателями зеленого царства. Поэт жалеет маргаритку, подрезанную сохой, сочувствует полевой мыши, гнездо которой он случайно разрушил.
Бернс оказал значительное влияние на дальнейшее развитие английской поэзии. В частности, ему многим обязаны некоторые романтики. Влияние Бернса чувствуется в стихах Вордсворта, изображавшего идеализированный быт самостоятельного английского крестьянина. Бернсовский культ любви и наслаждения продолжает жить в лирике Байрона. Из неанглийских поэтов под несомненным влиянием шотландского барда находился Фрейлиграт и, мастер народной песни Беранже.
По воспоминаниям Лафарга, Бернс принадлежал к числу любимейших поэтов Маркса, которому ‘доставляло большое удовольствие чтение вслух его дочерьми сатир шотландского поэта или пение романсов на текст любовных стихотворений Бернса’.
В России первые переводы из Бернса появились еще в конце XVIII века. В XIX веке русского читателя знакомили с Бернсом Костомаров и Михайлов.
В советское время Бернса удачно переводили Э. Багрицкий, С. Я. Маршак и Т. Л. Щепкина-Куперник.