Белый террор, Вормс Николай Александрович, Год: 1866

Публицистика
Время на прочтение: 63 минут(ы)
Скачать в PDF

БЛЫЙ ТЕРРОРЪ*

* Печатая большую половину, чрезвычайно интересной рукописи, присланной намъ изъ Россіи, мы оставляемъ совершенно на отвтственности писавшаго имъ приводимые факты.— Ред.

ГЛАВА 1.
Нсколько словъ отъ автора.— Первые аресты.— Разсказы о Каракозов.

Человкъ, который ршается въ настоящее время и при данныхъ обстоятельствахъ писать о такомъ недавнемъ событіи, какъ дло 4 Апрля, ставитъ себ не легкую задачу. Онъ долженъ плыть между Сиплой и Харибдой. Съ одной стороны правительство, подозрительное и пугливое, боящееся всякой огласки, съ цлою стаей шпіоновъ, обладающихъ сноровкой и чутьемъ гончихъ ищеекъ, съ другой — толпа осужденныхъ или ожидающихъ приговора, люди въ оковахъ, идущіе на каторгу, и люди сидящіе въ тсныхъ, сырыхъ и гнилыхъ помщеніяхъ московскихъ частей {Верховный судъ и Муравьевская слдственная комиссія упразднены, по московская слдственная комиссія еще не окончила своего дла и до сихъ поръ продолжаетъ ‘хватать’ и разыскивать ‘корни’. (Съ 6 по 7 Октября взятъ студентъ Лебедевъ и отыскиваются многіе другіе).}. Каждое неосторожное слово, каждый ничтожный фактъ, укрывшійся отъ взоровъ обихъ слдственныхъ комиссій, неразсказанный, позабытый или неизвстный ‘чистосердечно раскаявшимся’ юношамъ, сообщавшимъ не только факты, но проэкты, предположенія, мечты, надежды, словомъ, не только то, что было, но и то, чего не было, и то, что могло быть, даже то, чего никогда не могло быть,— могутъ компрометировать новыя лицы, могутъ усилить тяжесть старыхъ обвиненій и дать въ руки правительства возможность въ дальнйшемъ дйствовать съ большимъ умньемъ и увренностью. Поэтому я не считаю себя въ прав говорить ни о тхъ людяхъ, которые дйствовали честно, стойко и разумно, устраивая ассоціаціи, заводя школы, развивая народный умъ и указывая ему надлежащіе пути, работая тихо и незамтно, но бодро, врно и неуклонно идя къ своей цли, ни о тхъ, которые увлекшись невозможными, неосуществимыми мечтами, отдлились и пошли ложнымъ путемъ, играя въ таинственные заговоры съ кровью, кинжалами и гиліотинами и ставя на карту свое и иное дло. (Да не подумаютъ, что я ставлю Каракозова на одну доску съ этими людьми. Это былъ могучій характеръ, великій фанатикъ своей идеи, вчно послдовательный, не длавшій дла на половину, но шедшій до конца, до послднихъ результатовъ, человкъ, достойный лучшей участи, и при иныхъ обстоятельствахъ могшій сдлаться героемъ, вождемъ народнымъ). Правительство не поняло смысла дла, доказательствомъ чему можетъ служить то трусливое предубжденіе, тотъ суеврный ужасъ, съ которымъ оно смотрло напр. на Ишутина. Оно даже не ршилось оставить его въ сибирскихъ рудникахъ или крпостяхъ, по воротило съ дороги и засадило, замуровало на вки вчные въ шлюссельбургскіе застнки. Положимъ, Муравьевъ притворилъ къ смерти одинадцать человкъ, а верховный уголовный судъ смягчилъ этотъ канибальскій приговоръ и представилъ дло нсколько въ иномъ свт, во тмъ не мене этотъ приговоръ слишкомъ жестокъ и пахнетъ кровью. (Мы разсмотримъ его ниже).
Я не считаю себя въ прав сообщить, какъ велись мастерскія ассоціаціи и безплатныя школы, указать ошибки и возможность избжать ихъ и тотъ процессъ, которымъ вырабатывались новыя воззрнія о обозначались новые пути. Говорить объ этомъ, значило бы выдавать свое дло, какъ говорится, съ руками и ногами правительству.
Я не считаю себя въ прав говорить даже о своихъ личныхъ отношеніяхъ къ осужденнымъ или къ тмъ, которые такъ или иначе замшаны въ дло… Мн остается ограничиться простымъ разсказомъ тхъ происшествій, которыя слдовали за 4 Апрля, о дяніяхъ слдственныхъ комиссій, на сколько мн они извстны.
Первые аресты въ Петербург были произведены тотчасъ же посл выстрла или по личнымъ соображеніямъ полиціи, или же по доносу нкоего студента с.-петербургскаго университета, Корево или Корейво. Въ числ первыхъ арестованныхъ находился Худяковъ, которому Моск. Вдомости съ такимъ усердіемъ пріуготовляли вислицу.
Каракозова въ третьемъ отдленіи заключили въ комнату, стны и полъ которой были обиты мягкимъ войлокомъ. Имъ-же покрыта кровать, стоящая по средин и составляющая чуть-ли не единственную мебель. Около этой кровати, назначенной для важныхъ государственныхъ преступниковъ, были поставлены четверо жандармовъ и офицеръ, обязанность которыхъ состояла въ томъ, чтобы не давать Каракозову ни на одну минуту заснуть. Едва онъ начипалъ зыбываться, усердные исполнители монаршей воли начинали толкать его подъ бока, шипать и измученнаго, утомленнаго вели за допросъ. (Эта пытка продолжалась четверо сутокъ!). Тамъ уже принимался пытать Муравьевъ, то съ помощью успховъ современной науки и ея представителей въ лиц ученыхъ докторовъ, то съ помощью простыхъ заплечныхъ длъ мастеровъ (эту должность исправляютъ теперь жандармы), которые скли Каракозова, пока и этотъ способъ дознанія не оказался опаснымъ для жизни и совершенно безуспшнымъ въ примненіи къ этому желзному характеру {Одна великосвтская и во всхъ отношеніяхъ благовоспитанная графиня, обладающая чувствительнымъ сердцемъ и слабыми нервами, на вопросъ: пытаютъ-ли Каракозова? (эта дама знакома съ гр. Муравьевой) подняла очи къ небу и съ ужасомъ и негодованіемъ воскликнула: ‘oh mon dieu!.. est ce possible?..‘ Нтъ, его не пытаютъ, но скутъ каждый день’.}. Такъ терплъ онъ восемь съ половиной сутокъ, не давая ни одного показанія, бросающаго хоть нкоторый свтъ на его личность или дающаго ‘новую нить’ (любимое выраженіе шпіоновъ и сыщиковъ), хладнокровно издваясь надъ всми усиліями Муравьева, его клевретовъ и всхъ добровольно прикомандировывавшихся къ длу слдователей и сыщиковъ {Отличалась и гвардія ваша, безкорыстно предложивъ свои услуги Муравьеву и III отдленію.}, пока, наконецъ, полиція случайно не наткнулась на слды новыхъ, подозрительныхъ людей, жившихъ въ Москв, на которыхъ уже доносилъ студентъ Корей во и не такъ-давно вышедшая изъ института, Марія Китипецъ, ‘покаявшаяся нигилистка’.
Каракозовъ, пріхавши въ Петербургъ, остановился въ Знаменской гостинниц, не предъявляя своего вида, почему даже посл выстрла 4 Апрля содержатель долго не ршался объявить объ исчезновеніи 65 No, по по истеченіи законнаго срока далъ знать полиціи, которая нашла шкатулку съ листомъ синей сахарной бумаги и проволокой, да на полу клочки мелко изрзанной бумаги. Эти клочки были тщательно собраны. Нашлись искусники, которые, посл долгихъ трудовъ, ухитрились таки сложить эти клочки и прочитать адресъ (то быль конверт). Тоічасъ-же по телеграфу дано приказаніе арестовать Ишутина, живущаго въ д. Ипатова, на патріаршихъ прудахъ. Носиковъ спросилъ: арестовать-ли его товарищей, которые живутъ вмст съ нимъ? отвтъ получился, конечно, утвердительный и въ ночь съ 8 на 9 Апрля были арестованы: Юрасовь, Ишутинъ, Ермоловъ, Загибаловъ и, спустя два дня, Странденъ. Ишутина перваго потребовали въ Петербургъ. Говорятъ, его везли одного съ отдльнымъ экстреннымъ поздомъ и тотчасъ-же по прибытіи въ Петербургъ повезли на допросъ, гд онъ показалъ, что не иметь знакомыхъ въ Петербург, по что туда похалъ недавно одинъ изъ его родственниковъ. Тогда его повели въ казематъ Каракозова. Онъ, такъ по крайней мр гласитъ офиціальный разсказъ, имющій впрочемъ, большія претензіи на драматизмъ, поблднлъ, задрожалъ и отступивъ на нсколько шаговъ сказалъ: ‘боже мой, Дмитрій, неужели это ты!’
Тогда и только тогда стало извстно комиссіи, а вслдъ за нею и всей Россіи имя того ‘гнуснаго и презрннаго злодя’, который ‘не можетъ быть русскимъ!’ (Московскія Вдомости). До тхъ поръ онъ называлъ себя то Владимировымъ, то Петровымъ, то полякомъ, то нмцемъ какимъ-то, и вс ухищренія и пытки Муравьева, вс его усилія сломились при столкновеніи съ могучею волею этого желзнаго человка {Я ничуть не увлекаюсь и не утрирую. Каракозовъ въ феврал мсяц вышелъ изъ клиники, гд его одолвали десятки болзней, совершенію разстроившія его организмъ. Онъ былъ блденъ, худъ, изнуренъ и крайне слабъ физически во время совершенія своего замысла, и тмъ удивительнй становится его совершенное хладнокровіе къ пыткамъ, тмъ благороднй его образъ дйствій. Онъ сталъ давать показанія, когда молчать было уже излишне.}, который погибъ напрасно и безплодно, какъ гибнетъ большая часть русскихъ, неподходящихъ подъ уровень толпы.
Не могу не привести, въ заключеніи этой главы, нсколькихъ разсказовъ о Каракозов, достоврность которыхъ не подлежитъ сомннію. Посл неудавшагося покушенія онъ пытался перекусить на рук артерію. Это сей часъ-же замтили и поспшили заковать его по рукамъ и по ногамъ крестообразно: правая рука къ лвой ног, лвая къ правой ног, желзный обручъ обхватывалъ его тло въ вид пояса. Когда пришелъ Муравьевъ, онъ лежалъ и не всталъ при его появленіи. Муравьевъ приказалъ ему встать, онъ замнилъ на это совершенно хладнокровію: мн незачмъ вставать, вдь не вы мн нужны, а я вамъ. Однако жандармы подняли. Муравьевъ остался наедин и началъ допросъ. Каракозовъ не отвчалъ ни слова. ‘Ты, голубчикъ, заговоришь у меня, заревлъ Муравьевь, я русскій медвдь, какъ начну ломать, только кости захрустятъ’. Должно быть, вся накипвшая ненависть, презрніе и негодованіе вдругъ схватили это больное, изнывшее сердце, сверкнулъ онъ глазами, потресъ цпью, сдлали нсколько шаговъ ближе къ своему палачу и глухимъ, нервнымъ голосомъ сказалъ: ‘Ты русскій, простой медвдь, а я блый, морской, посмотримъ кто кого?’ Испугался палачъ скованнаго врага, къ самой двери отскочилъ и позвалъ стражу.
Каракозовъ пересталъ принимать пищу и когда замтили, что онъ намренъ голодомъ уморить себя, ею стали питать бульономъ, посредствомъ трубки.
Его удостоивали своими посщеніями великіе князья и одинъ изъ нихъ также не преминулъ допросить ‘безумнаго злодя’. Каракозовь по обыкновенію не отвчалъ ни слова, держалъ себя такъ, какъ бы то совершенно никого изъ постороннихъ не было въ каземат. ‘Ты знаешь-ли, что я братъ государя-императора?’ спросилъ его князь. Тотъ посмотрль на него и сказалъ съ улыбкой: ‘Съ чмъ васъ и поздравляю!’
Депутаціи, являвшіяся въ Петербург съ адресами и поздравленіями, также хотли взглянуть на Каракозова: Одинъ изъ членовъ московской депутаціи, говорить Кокоревъ, вздумалъ было глумиться и ругаться надъ мимъ. Каракозовъ по обыкновенію ни слова не отвчалъ, а только взглянулъ на расходившагося откупщика, по такъ взглянулъ, что Кокоревъ молча, поспшилъ ретироваться. Каракозову наконецъ надоли эти нахальныя посщенія, онъ ршился отдлаться отъ ихъ. Способъ, выбранный имъ, быль очень оригиналенъ, но оказался вполн практическимъ. Едва показывается любопытствующій субъэктъ, Каракозовъ встаетъ и обращается къ нему съ самымъ дружескимъ видомъ: ‘неправда-ли, какъ жаль, что наше общее дло не удалось?’ и руку протягиваетъ, а любопытствующій субъэктъ чуть въ обморокъ не падаетъ отъ неожиданнаго пріема. Тмъ и отучилъ!…

ГЛАВА II.
Повсемстные аресты.— Аресты въ Москв.— Дйствія московской слдственной комиссіи, ея составъ.

Ночью, съ восьмаго на девятое Апрля, начинается періодъ поголовнаго хватанія. Этою ночью открывается блистательная дятельность Воейкова, Позняка и Джоліо. Съ этой ночи аресты начались въ громадныхъ размрахъ. Брали всхъ и каждаго, кто только былъ оговоренъ, чье имя было произнесено на допрос кмъ нибудь изъ взятыхъ или находилось въ захваченной переписк. Брали чиновниковъ и офицеровъ {Офицеръ Алексевъ взятъ въ Москв съ 16 на 17 Апрля, и отправленъ въ Петербургъ, позже арестованъ офицеръ Рудневъ и юнкеръ Овсяный (воспитанникъ Александровскаго военнаго училища).}, учителей и учениковъ, студентовъ и юнкеровъ, брали женщинъ и двочекъ, нянюшекъ и мамушекъ, мировыхъ посредниковъ и мужиковъ, князей и мщанъ, допрашивали дтей и дворниковъ, прислугу и хозяевъ, брали въ Москв, брали въ Петербург, брали въ уздныхъ городахъ, въ отдаленныхъ губерніяхъ, брали въ селахъ и деревняхъ, брали въ посадахъ и мстечкахъ, брали, брали и брали по такой обширной программ, что никто и нигд не чувствовалъ себя безопаснымъ, кром членовъ комиссіи и сотрудниковъ Московскихъ Вдомостей. Обыски производились у всхъ, малйше заподозрнныхъ лицъ, полиція въ своемъ холопскомъ усердіи доходила до высоко-комическаго. Что я вовсе не фантазирую и не преувеличиваю, это можетъ заявить всякій, бывшій въ Россіи въ т трудныя времена, но для доказательства, я приведу два-три факта. Въ Холму (псковская губ.) быль арестованъ Маликовъ, судебный слдователь, въ калужской губ., въ козельскомъ узд, мировый посредникъ Бибиковъ, Голофевъ, кн. Вадбальскій и секретарь мироваго създа Оболенскій, жена его была арестована черезъ нсколько часовъ посл прізда въ Москву въ гостинниц Мамонтова, содержалась тамъ нсколько недль, переведена въ сущевскую часть и черезъ 2 1/2 мсяца освобождена, такъ какъ никакой вины, самое подозрительное и пристрастное, слдствіе не могло открыть за ней {Тоже съ тверской, нижегородской и смоленской губ.}. Обыски производились и въ Орл, и въ Екатериноглаві. и въ смоленской губерніи, и въ калужской, и въ псковской, да по всей вроятности, во всхъ губерніяхъ и градоначальствахъ россійской имперіи. Въ ночь со 2 на 3 Мая аресювама швейная въ Калачномъ переулк, захвачены четыре двушки и старушка нянюшка (пятая швея лтъ шестнадцати была арестована въ No Оболенской и содержалась болеe тремъ мсяцевъ). Нянюшка сидла, подобно государственной преступниц, за двойными замками, за желзными дверями два мсяца. Ее водили на допросы и наконецъ, измученную нравственно и физически отпустили.
Е. и А. Ивановыхъ и Крылову не освободили и до сихъ поръ (10 Октября). Вопросы, которые имъ предлагались, были между прочимъ слдующаго сорта: сколькихъ вы имли мужей? сколько разъ ты были въ гражданскомъ брак, и т. п., только предлагались они въ самой омерзительной и возмутительно-цинической форм, приправленные гнусными, казарменно-бульварными шуточками. Сколько приходилось вытерпливать, выносить нравственныхъ оскорбленій и униженіи этимъ беззащитнымъ женщинамъ — и передать невозможно! Замчательны также и умомъ нкоторые вопросы. Спрашивали, напр., нянюшку: ‘давно-ли твои барышни перекрестились въ нагилизмъ, въ новую вру?’ и что всего замчательне, эти вопросы звучали искренностью: такъ пошлы, тупы и не развиты были эти жандармы-слдователи, по крайней мр нкоторые изъ нихъ.
Была арестована также переплетая мастерская на Арбат, работники-простолюдины призывались къ допросу, потомъ были освобождены отъ преслдованій. Взяты вс инструменты и шрифтъ, книги приходо-расходныя, заключены въ часть Фалленъ и Колаченскій, заподозрнныме въ распространеніи соціальныхъ идей въ сред работниковъ и обвиняемые въ устройств переплетной ассоціаціи.
Произведены многократные обыски въ швейныхъ и въ мастерскихъ, казавшихся почему нибудь полиціи подозрительными. Первыми вопросами работникамъ и работницамъ, было: ‘получаете-ли вы жалованье? не читали-ли вамъ Что длать?’ Въ понятіяхъ московской полиціи соціализмъ и нигилизмъ путались, признаками и того и другаго было: ношеніе синихъ очковъ, короткихъ волосъ женщинами и длинныхъ мужчинами, отсутствіе кринолина, круглыя шляпки, безплатное обученіе бдняковъ и не полученіе платы работниками, т. е. такая ахинея, по выраженію одного полицейскаго мудреца, что ее самъ, прости господи, дьяволъ не разберетъ!’ Первымъ вопросомъ арестованныхъ было: ‘не принадлежите-ли вы къ сект нигилистовъ?’ и если обвиняемый въ этомъ преступленіи отрекался, слдователь подозрительно оглядывалъ его съ ногъ до головы и вопрошалъ: ‘а почему вы носите списочки?’ или: ‘отчего вы не стрижетесь?’ или: ‘почему вы ходите безъ кринолины Г’ Многихъ заставляли письменно подписывать отреченіе — отчего бы вы думали?— первое, отъ лжеученій нигилизма, второе, отъ журнала Современникъ и третье, отъ лжеученій соціализма.
Читатель, не побывшій въ дом съумасшедшихъ, называвшемся и называющемся московской, высочайше утвержденной слдственной комиссіей по политическимъ дламъ, вроятно подумаетъ, что мы шутимъ. По та рука, которая пишетъ эти строки, подписала подобное отреченіе.
Сказаннаго довольно для обрисовки дятельности жандармовъ-сыщиковъ. Да, дятели, подобные господамъ Воейкову, Позняку, Джоліо иные съ ними, не спали ночей и не Додали куска. Они рыскали цлыя ночи, они выходили на ловлю съ захожденіемъ солнца и, какъ тати и разбойники, скрывались при его появленіи. Да, они проливали, такъ сказать, свой потъ за отечество, роясь въ сундукахъ, шкафахъ, шкатулкахъ, въ грязномъ бль и во всякомъ сор, взлзая на чердаки, спускаясь въ погреба и чуланы, исправляющіе самыя разнообразныя должности, заползая подъ кровати и диваны, щупая и выстукивая обои, и не имли ни времени, ни возможности смежить свои отяжелвшія вжды. Они черпали силы, подобно г. Каткову, въ сознаніи великаго долго, великой миссіи — раскрыть зло и вырвать оное съ корнями.
При обыскахъ и арестахъ Воейковъ (въ особенности) обращался рзко и грубо, по солдатски, на ты, украшая рчь свою площадною бранью и дикими острогами казарменнаго издлья, съ людьми, имвшими несчастье не принадлежать къ дворянской каст. Имъ вообще приходилось хуже и на содержаніе имъ отпускалось мене. Взятыхъ бросали въ отвратительныя помщенія московскихъ частей. Были комнаты (напр. въ Арбатской части), до такой степени возмутительно грязныя и вонючія, полныя всякихъ нечистотъ, что человкъ незнакомый съ заведеніями этого рода, положительно откажется врить. Я самъ, до моего ареста, не могъ вообразить, допустить, предположить, чтобы могли существовать такія омерзительныя камеры. Только отхожее мсто какого нибудь большаго дома, наполненнаго бдными жителями, которое никогда не чистится, можетъ дать понятіе объ этихъ вертепахъ. Я знаю комнату, въ которой полъ былъ слоями покрытъ человческими экскрементами, стояли въ углубленіяхъ и въ углахъ вонючія лужи, на самой кроват, состоящей изъ двухъ, трехъ, ничмъ не покрытыхъ досокъ, какіе то веселые люди совершили свои отправленія, и копошились въ ней миріады самыхъ разнообразныхъ паразитовъ, очень лакомыхъ до человческаго тла. Впрочемъ, были помщенія довольно сносныя, въ особенности въ сущевской части, что составляетъ однако очень рдкое исключеніе. Общею-же чертою была, есть и вроятно долго еще будетъ — нечистота, грязь, сырость и вонь. Въ пречистенской, напр. части, до 7 или 8 Октября, стекла не были вставлены въ рамахъ, морозы-не стали въ Москв съ 18 или 19 Сентября, бывали сильные дожди, снгъ началъ падать со 2 или 3 Октября. Пища соотвтствуетъ обстановк и счастливцами могутъ почитаться т, которымъ родные или знакомые присылаютъ обдъ.
Многіе изъ арестованныхъ сидли дни, недли и цлые мсяцы не допрашиваемые, въ полной неизвстности за что они попали въ эту грязную яму. На допросы обыкновенно возили ночью, начиная съ десяти часовъ, комиссія засдала до разсвта и исчезала при первомъ солнечномъ луч.
Не смотря на все безобразіе своего состава, московская слдственная комиссія не испытывала тхъ мръ, къ какимъ прибгала муравьевская. Впрочемъ, между ними существовала большая разница. Послдняя была верховною, неограниченною, снабженною широкими полномочіями, тогда какъ первая составляла только ея втвь и не имла самостоятельнаго значенія. Самая личность предсдателя московской комиссіи, князя Долгорукова (московскій генер.-губернаторъ), довольно добрая и мягкая,— таковъ, по крайней мр, общій отзывъ и судившихъ, и судившихся. Въ немъ совершенно нтъ этой жандармско-инквизиторской злостности сыщика-слдователя, онъ не подкапывался подъ каждое ваше слово и выраженіе съ цлью поймать и упечь, напротивъ, онъ всегда бывалъ доволенъ освобожденію подсудимыхъ, онъ помогалъ инымъ изъ нихъ средствами и всегда обращался вжливо, мягко и ласково, по человчески, а не по солдатски. Нельзя того-же сказать о другихъ членахъ комиссіи. Берингъ… но его имя и дятельность такъ извстны читателямъ Колокола, что я совершенно избавленъ отъ непріятнаго труда говорить объ немъ. Познякъ самый злостный и боле всхъ остальныхъ образованный сыщикъ-слдователь. Онъ прошелъ огонь и воду, былъ либераломъ — рекомендація вполн достаточная. Воейковъ отличается отсутствіемъ самыхъ элементарныхъ знаній и совершенно не осмыслилъ. Жандармъ до мозга костей, сыщикъ и шпіонъ по призванію. Михайловскій юнъ и жаждетъ отличиться и угодить начальству. Карьера его упрочена и мы можемъ поздравить его грядущимъ Познякомъ. Остальные не заслуживаютъ упоминовенія, но мы не ошибмся и будемъ вполн справедливы, если скажемъ, что вс члены этой комиссіи, исключая кн. Долгорукова, вполн заслуживаютъ вислицы, если признать принципъ необходимости смертной казни для всхъ злодевъ, столь усердно проповдуемый съ каедръ московскаго университета.

ГЛАВА III.
Какъ отнесся народъ къ выстрлу 4 Апрля.— Истинный характеръ народнаго волненія.— ‘Онъ русскій’.— Царство слова и дла.— Преслдованіе нигилизма, то есть стриженыхъ волосъ и синихъ очковъ.— Фокусы московской полиціи.

Утромъ 5 Апрля (вторникъ), въ Москв зазвонили и затрезвонили вс сорокъ сороковъ, но домамъ ходили будочники и разносили печатные листки, извщавшіе, что рука всевышняго спасла драгоцнную жизнь царя, что злодй схваченъ и заточенъ. Впечатлніе было сильное, ршили, что никто другой не могъ этого сдлать, кром поляка. Негодовали публицисты, негодовали члены англійскаго клуба, негодовали лавочники, ну, и народъ негодовалъ. Впрочемъ онъ негодовалъ по своему и совсмъ не на поляковъ. Чутьемъ какимъ-то угадалъ онъ, что стрлялъ не полякъ, по русскій, шла молва, что стрлявшій дворянинъ-помщикъ, что это онъ отмстить хотлъ царю за волю, которая и безъ того совсмъ испорчена дворянами. Вотъ какъ понялъ народъ выстрлъ везд и повсемстно, вотъ почему свирплъ онъ и готовилъ топоры. Только продажные казенные публицисты, да жалкіе, тупоумные писаки и ораторы, неспособные понимать смысла совершающихся фактовъ, могли придать взрыву народнаго чувства казенный и пошлый характеръ съ примсью той приторной и рутинной сентиментальности, которою отличаются россійскіе селяне въ жалкихъ издльяхъ жалкой и почти невозможной въ настоящее время литературы. Нуженъ громадный запасъ безсовстности или идіотизма, чтобы народное движеніе посл Апрля ршиться объяснять тми-же мотивами, которые управляли неистовой толпою пошлыхъ, низкопоклонныхъ холоповъ, прогонявшихъ со сцены поляковъ, пвшихъ ‘боже царя храни’ и на колнахъ молившихся за царя и его спасителя Комисарова.
Нтъ, народнымъ движеніемъ управляло не холопское чувство врноподданнической преданности. Эта преданность, крайне спорная и сомнительная, является результатомъ вковаго рабства и того безвыходнаго, глубокаго невжества, въ которое погруженъ народъ. Само правительство слишкомъ хорошо понимаетъ это, отсюда его безпощадныя преслдованія тхъ людей, которые устроивають народныя школы и учатъ народъ не краткому катехизису и псалтырю, но предметамъ полезнымъ и развивающимъ, отсюда его система держать народъ въ томъ-же вковомъ невжеств. Народъ дйствительно преданъ Александру II, но не потому только, что онъ царь, а потому, что Александръ II въ его глазахъ — его освободитель, милостивецъ и защитникъ. Во всхъ бдахъ и скорбяхъ народныхъ виноватъ не царь, а его совтники — дворяне. Со дня изданія перваго манифеста о ‘вол’, пошли въ народ толки, перешедшіе въ народную вру, что дворяне сбиваютъ царя, не даютъ ему длать того, что онъ хочетъ сдлать, портятъ волю. Посл манифеста 19 февраля и изданія ‘Положеній’, это мнніе еще боле утвердилось. Народъ былъ убжденъ, что данная воля ‘подложная^ дворянская‘, что помщика обманываютъ мужиковъ и хотятъ вновь закабалить ихъ, что скоро царь пришлетъ ‘настоящую, вольную волю’, въ силу которой вся земля будетъ мужицкая, а не барская. Это несчастное заблужденіе, эта несчастная вра въ царя, котораго обманываютъ, ‘обходятъ’, который самъ по себ не можетъ ршиться на такую вопіющую несправедливость, какою былъ манифестъ 19 февраля и ‘Положенія’, дорого стали народу. Крестьяне отказывались служить помщикамъ, подписывать уставныя грамоты и во всхъ концахъ Россіи потекла кровь этихъ беззащитныхъ, безоружныхъ и несмысленныхъ людей. Дикіе сатрапы стрляли, рзали и заскали несчастный народъ, который посл всхъ уроковъ еще не опамятовался и въ масс остался при томъ-же наивномъ убжденіи, что царя ‘обошли’, что не онъ самъ, а помщики испортили волю. И до сихъ поръ онъ вритъ въ иную, настоящую волю, какъ евреи въ пришествіе Мессіи.
Вс крестьяне были несомннно убждены, что выстрлъ сдлалъ помщикъ изъ мести и желанія посл смерти царя окончательно испортить волю и опять воротить крпостное право. Народное движеніе было движеніемъ чисто демократическимъ, враждебнымъ дворянству и всему тому, что носитъ на себ печать барства и аристократизма. Смерть Александра II была бы сигналомъ къ избіенію помщиковъ и Каракозовъ очень хорошо понималъ это. Глубокое убжденіе, что при жизни настоящаго государя невозможно ни какое народное движеніе противъ правительства, и привело его къ сознанію необходимости смерти Александра II: онъ, помимо ‘ада’ и всякихъ разсужденій о всемірныхъ революціонныхъ комитетахъ, ршилъ убить лицемрнаго царя, задерживающаго народную жизнь, давящаго народныя {‘Московскія Вдомости’ по обыкновенію провралась отъ излишняго усердія. Он торжественно объявила однажды, что если бы увренія иностранныхъ газетъ, утверждавшихъ, что преступникъ русскій, оказались справедливы, то этотъ фактъ доказывалъ бы, что связь между русскимъ царемъ и народомъ ворвалась. И вдругъ въ слдующемъ No. убійственная телеграмма. Казусъ этотъ прошелъ незамченнымъ.} силы, и тогда уже никакая земная сила, кром смерти, не могла остановить его.
Наконецъ оффиціальнымъ путемъ стало извстно, что онъ русскій, не смотря на клятвенныя завренія Московскихъ Вдомостей, что онъ ‘не можетъ быть русскимъ’. Въ телеграмм говорилось, что онъ проповдывалъ крайнія ученія соціализма. Тогда накипвшая злоба, злоба самая гнусная и презрнная, злоба на все молодое, свжее и здоровое нашла себ достаточное оправданіе. Тутъ уже не одн Московскія Вдомости съ своими единомышленниками отличались, нтъ, вс маски, всякія ‘стыдливыя покровы’ были сброшены — и передъ нами, во всей ихъ омерзительной нагот, предстали и эти прежніе либералишки, и эти скромные Молчалины, не ршавшіеся ‘свое сужденіе имть’, и эти втихомолку ярившіеся мужи, до сои поры весьма нершительно поддакивавшіе Моск. Вдомостямъ. Правительство также перепало стсняться и т начала, которыя оно проводило подъ сурдинкой, въ секретныхъ предписаніяхъ къ разнымъ предержащимъ властямъ, въ постоянномъ гоненіи и угнетеніи прессы, въ постоянномъ преслдованіи просвщенія и всего того, что могло бы вывести народъ изъ его вковаго отупнія, оно высказало теперь смло, открыто, не красня и торжественно, оффиціально призвало ихъ исходной точкой своей системы въ знаменитомъ рескрипт отъ 13 Мая на имя предсдателя совта министровъ и впослдствіи предсдателя Верховнаго Уголовнаго Суда, кн. Гагарина. Все что прежде пряталось отъ дневнаго свта и боялось высказаться открыто и обнаружить свои истинныя чувства, вмигъ зашевелилось. Наружу всплыла вся грязь и типа, ‘откупорились вс стклянки’, помойныя ямы и зловонныя клоаки. Величались и хвастались тми убжденіями, которыхъ прежде стыдились, гнушались, презирали и боялись паче позорнаго клейма. Обнаружилась вся та нравственная порча, все то дикое невжество, кровожадное, необузданное, которое никогда не доходило до такихъ неистовствъ въ самый разгулъ польской революціи.
Къ ста ‘единомышленниковъ’ Муравьева и Каткова присоединились студенты московскаго университета, того самаго, въ которомъ учились Каракозовъ, Юрасовъ, Ермоловъ, Странденъ и другіе. Хожденіе къ Иверской, пніе подъ окнами Каткова, слишкомъ извстныя безобразія а говорить объ нихъ снова я считаю совершенно излишнимъ. Но вотъ новый, характерный фактъ. Студентъ С. замтилъ въ отхожемъ мст, что оно — единственное приличное мсто для совершенія тхъ безобразій, которыя позволяли себ студенты (эти достойные юноши сбивали шапки со встрчныхъ): Двое изъ присутствовавшихъ при этомъ студентовъ изъ породы ‘аристократовъ’ (къ моему искреннему сожалнію я забылъ ихъ фамиліи и потому прошу сообщить ихъ, кто знаетъ) немедленно отправились съ доносомъ къ инспектору даже нсколько исказили текстъ фразы съ понятною цлью. Камеръ-юнкеръ, бывшій адъютантъ, И. И. Красовскій, просилъ ихъ оставить ‘эти пустяки’. Къ тому-же, убждалъ онъ своихъ питомцевъ, что С. кончаетъ курсъ, держитъ экзамены, подобное дло можетъ повредить его карьер. Но этого-то собственно и добивались ученики Паршева, ибо преступленіе влечетъ за собою наказаніе. Они настояли, чтобы дло пошло формальнымъ порядкомъ. С. засадили въ часть, таскала на допросы, по черезъ мсяцъ, московская слдственная комиссія въ лиц гг. Беринга, Позняка и Воейкова, оправдала то, чего не могли оправдать студенты юридическаго факультета московскаго университета!..
Трезвымъ студентамъ не уступали пьяные офицеры, сапожники, купчики. Въ трактир Саратовъ, офицеръ едва не изрубилъ нмца, который глубокомысленно замтилъ, что радоваться можно и даже должно, по зачмъ-же безобразничать, тамъ двое приличныхъ джентельменовъ (ужь не студенты-ли?) нигилистку прибили, а синіе очки разбили, тамъ пьяная толпа, несшая на палк портретъ Комисарова, помяла бока господина, неснявшаго шайку (видимое подражаніе трезвымъ студентамъ), а другаго, отказавшагося купить портретъ Комисарова съ супругой, арестовали. Веселое было время!
На площадяхъ и у всхъ, такъ называемыхъ воротъ (пречистенскихъ, никитскихъ и пр.), служились молебны. Ихъ устроивали мстные торговцы. Для этого на скоро сколачивалась эстрада ч нчто въ род деревяннаго балагана, открытаго съ одной стороны, приглашались трубачи, иверская и духовенство. Собирались толпы звакъ и народъ (онъ скоро охладлъ) принималъ участіе въ качеств простаго зрителя любопытнаго, но совершенно равнодушнаго и безразличнаго къ смыслу торжества. Впослдствіи онъ даже почти не кричалъ ура, въ силу чего расхаживали въ толп бутари и внушали патріотическія чувства кулаками — а также и религіозныя. Кто не становился на колни, того влекли въ сибирку и толпа преклоняла колни въ грязь, въ лужи и въ мокрый снгъ. Но окончаніи молебна трубачи трубили ‘боже царя храни’, иверская садилась въ карету и узжала на промыслъ, а хоръ мальчишекъ съ акомпаниментами бутарей, что есть мочи голосилъ ура, но по большей части слышалось уля, такъ какъ кричали почти исключительно ребятишки отъ 5 до 14 лтъ включительно. Пьянство было повальное. Пили и шампанское, и сивуху, поили народъ и на красной площади, и на тверской, гд въ 1861 г онъ билъ студентовъ. Онъ пилъ, кричалъ ура и толпами бжалъ, чтобы выпить на даровщинку и поглазть, но о ‘восторг патріотическомъ’ и помину не было! Вотъ очень характеристичный случай. Идетъ пьяный мужикъ, псню поетъ (тогда въ часть не брали, и народъ таки потшился надъ однимъ рьянымъ квартальнымъ, поставленнымъ въ невозможность дать въ зубы и повлечь въ сибирку). ‘Эхъ, ты, мужланъ, нализался въ такой день’, замтилъ ему сдовласый, пузатый купецъ. ‘Нализался! а какъ не нализаться то. Мы этакого то дня, подика-съ, съ самой коронаціи ждали’. Это мы собственными ушами слышали.
Во глав этого движенія шли, конечно, московскіе сросшіеся публицисты. Каждый No. Московскихъ Вдомостей заключалъ въ себ новый доносъ. Не было статейки въ этой полицейской газет, которая бы не содержала въ себ какого нибудь намека, указанія. Имъ мало было нигилистовъ, Современника, Жуковскаго etc., они доносили на семинаріи, школы, Губернскія Вдомости, они съ ужасомъ указывали правительству, что люди, много лтъ ‘упражнявшіеся’ въ нигилистическихъ журналахъ, занимаютъ мста управляющихъ палатъ, т. е. Салтыковъ (въ Пенз предс. казенной палаты) и Уньковскій (въ Твери предс. контрольной палаты) {Кстати: Саратовское дворянство (депутація, являвшаяся въ Петербургъ) донесло на упр. контр. п. Голованова, сначала Муравьеву, а потомъ форменнымъ порядкомъ Шувалову, что Головачевъ видимо неблаговамренный человкъ, что онъ не былъ на радостныхъ обдахъ о не подписалъ адресса. Похвально!}. Въ своемъ преслдованіи нигилизма и нигилистовъ Моск. Вдомости дошли до потери всякаго смысла, до смшнаго, до уродливаго. Ношеніе длинныхъ волосъ или синихъ очковъ, было поступкомъ, съ точки зрнія Каткова, близко граничащимъ съ дломъ государственной измны. Сударыня, вы острижены, у васъ нтъ кринолина, берегитесь. Стриженые волосы и отсутствіе кринолина суть несомннные признаки нигилистки. А что такое нигилизмъ? Нигилизмъ есть государственная измна. Значитъ, умозаключали Моск. Вдомости, стриженые волосы и отсутствіе кринолина государственная измна. Везд и во всемъ, въ статьяхъ Мазала и въ синихъ очкахъ, въ ‘вопрос молодаго поколнія’ и въ отсутствіи кринолина, глубокомысленному и проницательному публицисту мерещились признаки подземной интриги, адской махинаціи. Московская полиція не отставала отъ своего вождя. Муравьевъ, въ Петербург выдавалъ нигилисткамъ желтые билеты, Араповъ въ Москв разослалъ по частямъ циркуляръ, видимо составленный редакціей Моск. Вдомостей и начинавшійся словами: ‘Такъ какъ среда, взрослившая въ своей сред Каракозова, заклеймила себя въ глазахъ общества — (бойкое перо! сей часъ видно кому принадлежитъ), между тмъ на бульварахъ и на улицахъ встрчаются личности, осмливающіяся носить костюмъ, присвоенный сказаной сред, то предписывается г. частному такой-то части обязать подпиской всхъ нигилистокъ, живущихъ въ его участк, не стричь волосъ, носить шиньоны и кринолины и не носить синихъ очковъ и маленькихъ круглыхъ шляпокъ. Буде-же нигилистка откажется дать требуемую подписку, или-же давши оную, будетъ продолжать стричь волосы, носить очки, круглую шляпку и не носить кринолинъ, то выслать ее административнымъ порядкомъ изъ Москвы въ теченіи 24 часовъ. Всмъ членамъ полиціи вмняется встрчную нигилистку брать въ часть для отобранія подписки, буде-же оная окажетъ сопротивленіе — высылать изъ Москвы’. Если я, кром первой фразы, не буквально передалъ этотъ циркуляръ, то смыслъ его переданъ мною съ буквальной точностью — ручаюсь въ томъ. Въ большое затрудненіе ставили частныхъ эти круглыя шляпки. Какія именно? рисунка не было приложено при циркуляр, а круглыя шляпки были въ мод, ихъ носили вс, ихъ носили полицейскія дамы и двицы.
Чтобы окончательно уронить нигилизмъ въ глазахъ общества, московская полиція измыслила слдующую мру: Однажды (недли черезъ дв посл выстрла) на Тверскомъ бульвар появился полицейскій, изображавшій нигилиста. Видъ онъ имлъ самый необузданный, по рецепту г. Клюшникова. Волосы всклокоченные, косматые, длинные, костюмъ какой-то чудовищный, невозможный, шляпа необычайнаго вида и величины, въ рук толстая, сучковатая дубина, а на глазахъ и на лбу нсколько паръ синихъ очковъ, разнообразной формы и величины. Ходилъ онъ по бульвару, окруженный толпою мальчишекъ, и зычнымъ голосомъ кричалъ самыя пошлыя нелпицы, самыя глупыя выходки, между прочимъ:’я нигилистъ! я соціалистъ! я другъ Каракозова!’ И это на бульвар, полномъ публики, явной и тайной полиціи, передъ окнами оберъ-полицмейстерской квартиры. Не правда-ли, остро?
Да, это была такая лубочная и грубая продлка, что самая полиція ршилась черезъ три дня убрать этого нигилиста.
По части изобртательности московская полиція пасовала передъ петербургскою и должна была подражать ей, длать то, что уже было сдлано въ Петербург, на пр. вмнить въ обязанность публичнымъ женщинамъ остричь волосы, надть синіе очки, словомъ сказать, преобразоваться въ ‘нигилистокъ’.

ГЛАВА IV.
Дйствія Муравьевской слдственной комиссіи.— Ермоловъ, Мотковъ и прочіе ‘чистосердечно-кающіеся’.— Большинство вынуждено подтвердить нкоторыя изъ ихъ показаній.— Муравьевъ заканчиваетъ слдствіе надъ ‘главными преступниками’ и передаетъ его верховному уголовному суду.— Приговоръ Муравьева.— Князь П. И. Гагаринъ и образъ его дйствій.

Что же длала верховная слдственная комиссія подъ предсдательствомъ знаменитаго палача? До сихъ поръ мы видли только ея неудачные опыты надъ Каракозовымъ, по мы уже знаемъ, что ‘слпой’ случай навелъ се на слды людей, близкихъ Каракозову, и предать въ ея руки ту ‘среду, по выраженію полицейскихъ публицистовъ, изъ которой вышелъ преступникъ’. Эти люди съ первой же половины Апрля томились въ Петропавловскихъ казематахъ, окруженные широкою ркой, крпкими стнами и стражей врною. Муравьевъ накинулся на нихъ со всею яростью и неукротимостью своего зврскаго характера. На допросахъ онъ, по русской пословиц, ‘и рвалъ, и металъ’, по если его дикія, солдатско-кабачныя ругательства, угрозы пытать, вс жилы повытянуть, вс составы переломать, на медленномъ огн живьемъ изжарить, если оставленія безъ пищи или на одномъ хлб и вод цлыя недли и другія подобныя мры не могли запутать такихъ людей, каковы, напримръ, Юрасовъ или Страндесъ, то нашлись натуры слабыя, робкія, ничтожныя, не могшія вынести перваго столкновенія съ суровою дйствительностью крпости, допроса и цлаго ряда все возможныхъ пытокъ. Первымъ былъ Ермоловъ. Онъ упалъ духомъ до поразительной степени, въ немъ исчезъ всякій слдъ энергіи и та ршимость, которая обманывала прежде многихъ не дальнозоркихъ и доврчивыхъ людей. Онъ сдлался жалокъ и буквально превратился въ мокрую тряпку, изъ которой слдователь могъ выжимать все, что ему было нужно. Добившись нкоторыхъ показаній отъ Ишутина и полнаго раскаянья отъ Ермолова, комиссія получила возможность дйствовать не ощупью, не на уголъ, но по опредленному и довольно ловко задуманному плану. Впрочемъ этотъ планъ не отличался ни оригинальностью, ни новизной или особеннымъ остроуміемъ замысла, ни даже искуснымъ исполненіемъ (о послднемъ мы судимъ по результатамъ). Онъ состоялъ въ спутываньи, въ обман, поддлк показаній, въ недаваніи очныхъ ставокъ, въ застращиваньи. Напримръ, А. въ сильномъ подозрніи, наконецъ комиссіи удается получить отъ Б. два, три показанія на А. Тогда ему объявляютъ, что Б. его обвиняетъ въ томъ-то, перечисляютъ вс обвиненія и подозрнія, какія только имются, говорятъ, что показываетъ на васъ Б. и подтверждаютъ такіе то. А. или сознается, или же не вритъ и требуетъ очной ставки. Ему обыкновенно отвчаютъ, что Б. на допрос, но читаютъ его показанія и подпись показываютъ, посл чего А., по большей части, кое-что признаетъ, кое-что отрицаетъ, его разъясненія очень часто даютъ пищу для обвиненія новыхъ лицъ или для усиленія вины старыхъ, больше же всего получается матеріала противъ Б., котораго слдователь съумлъ выставить доносчикомъ. Такимъ образомъ ростетъ и строится грозная батарея обвиненій, наговоровъ, уликъ, сти запутываются все гуще и непроницаеме и бьется въ нихъ цлый рой мухъ и мошекъ, возведенныхъ въ званіе ‘государственныхъ преступниковъ’. Я не стану перечислять всхъ хитростей и уловокъ этой гнусной, шулерской игры, гд ставкою были десятки человческихъ жизней, такъ какъ читателю, я надюсь, уже достаточно ясенъ ея смыслъ. Подробное перечисленіе всхъ этихъ передергиваній и подтасовокъ повело бы насъ слишкомъ далеко. Результатомъ ихъ было между прочимъ то, что Ишутинъ заподозрилъ Худякова и взвелъ на него много тяжкихъ обвиненій. Однако Худяковъ, несмотря ни на какія истязанія и жандармскіе кулаки, не далъ выпытываемыхъ признаній.
Въ конц Апрля былъ взятъ Мотковъ. Еще въ Москв, при арестованіи его полковникомъ Воейковымъ, онъ обнаружилъ такой упадокъ духа, такую потерю мужества, которые въ будущемъ не общали ничего хорошаго. И это опасеніе вполн оправдалось. Его показанія, также какъ и показанія Ермолова, запутывали большое количество новыхъ лицъ. (Ермоловъ при своихъ показаніяхъ приложилъ, конечно по требованью Муравьева, списокъ лицъ, которыя принадлежали къ организаціи или же посщали сходки). На сколько быль полонъ этотъ списокъ — судить не наше дло… (Не могу, однако не упомянуть, что въ списокъ было внесено много лицъ, совершенно непричастныхъ. Фактически, офиціозно и неоспоримо доказавшихъ свое alibi и бывшихъ извстными Ермолову только по слухамъ). Онъ былъ отосланъ въ Москву и по немъ производились аресты. Онъ же служилъ и уликой, и главнйшимъ доказательствомъ противъ допрашиваемыхъ: дескать, смотрите, подлинный, присланъ отъ самаго Муравьева, а вотъ и наша фамилія, значитъ запираться ужъ нечего. Но между Ермоловымъ и Мотковымъ существуетъ громадная разница, выяснить которую передъ читателемъ я считаю необходимымъ, какъ потому, что нахожу данный фактъ очень поучительнымъ для нкоторыхъ, такъ и по многимъ, не мене уважительнымъ причинамъ, изложеніе которыхь я считаю неумстнымъ. И Ермоловъ и Мотковъ считались вполн честными людьми, очень стойкими и неспособными продать своихъ ни изъ-за трусости, ни изъ-за чечевичной похлебки. И тотъ и другой оказались не тмъ, чмъ ихъ считали, по и того и другого мы не посмемъ поставить на одну доску. Ермоловъ дйствовалъ, какъ человкъ совершенно потерявшій голову, совершенно подавленный и уничтоженный обрушившимся на него несчастьемъ. Встрчали-ли вы людей сильно боящихся пожара, которые увидали свои домъ въ огн? въ числ ихъ попадаются такіе субъекты, съ которыми въ эти минуты длайте что хотите: прибейте ихъ, оберите, они сами подставятъ вамъ шею, они сами отдадутъ вамъ шкатулку съ своими драгоцнностями. До полнаго уничтоженія своего я, своей личности доходятъ многіе въ трудныя минуты своей жизни. Это люди жалкіе, они внушаютъ мало уваженія и еще меньше довріи, но никто не посметъ бросить въ нихъ камень и упрекнуть ихъ въ подлости. Ермолова можно причислить къ классу этихъ людей. Онъ длалъ свои revelations, не выгораживая себя, не изображая свою личность тою невинною и вовлеченною добродтелью, которой у насъ придается эпитетъ казанской сироты. Онъ не старался непремнно доказать свои показанія и уличить И., и если И. отпирался и отвергалъ его наговоры, то Ермоловъ или сознавался въ своей ошибк, или же говорилъ, что врно не упомнитъ и утверждать положительно своихъ словъ не можетъ, но никогда не подыскивалъ новыхъ уликъ, новыхъ фактовъ обвинительныхъ или доказывающихъ старое обвиненіе. Иное дло Мотковъ. Онъ шелъ къ извстной, заране намченной и опредленной цли, онъ ршилъ, во что бы то ни стало, снасти себя, а тому, кто разъ приметъ это ршеніе, путь ясенъ {Во избжаніе ложнаго истолкованія моихъ словъ, замту слдующее: Вроятно каждый изъ обвинявшихся имлъ цлію спасти себя, что конечно преступно только съ точки зрнія Муравьева. Но очень не многіе ршились достигнуть этого, завязывая другимъ петлю и услужливо сталкивая ихъ въ яму.}. Чего добивалась комиссія отъ подсудимыхъ? Полнаго сознанія? Да, по этого ей было слишкомъ мало, она требовала отъ сознающагося — обвиненія новыхъ лицъ, и чмъ боле выдавали показаній, чмъ большее количество лицъ впутывали, чмъ большее количество уликъ и обвиненіи представляли, тмъ въ большій faveur попадали къ Муравьеву, тмъ слаще улыбалась вамъ надежда и вы уже начинали вкушать плоды своего добронравія: кофе, сдобныя булочки и разныя деликатессы сыпались на вашу главу. А мягкое и нжное, даже, можно сказать, родительское обхожденіе столь строгаго начальства! {Въ сущности надежды обманчивыя, и Муравьевъ одинаково распорядился какъ съ каявшимися, такъ и съ упорными.} И Мотковъ вполн заслужилъ благоволеніе комиссіи, уловивъ ея мысль и споспшествуя раскрытію зла. Онъ не только впуталъ новыхъ лицъ, совершенно непричастныхъ, о которыхъ комиссія не слыхала и не справлялась, онъ доказывалъ горячо правдивость своихъ обвиненій и наговоровъ, объ уличалъ васъ, онъ длался вашимъ слдователемъ и слдователемъ злостнымъ, ловящимъ каждую вашу фразу, вашимъ обвинителемъ, свидтелемъ противъ васъ, чтобъ упечь своего пріятеля, онъ припоминалъ десятки новыхъ обвинительныхъ фактовъ, припоминалъ и цитировалъ ваши слова, выкапывалъ тысячи забытыхъ и ничтожныхъ мелочей-уликъ и вмст съ тмъ выгараживалъ себя, выставлялъ свои поступки въ самомъ ярко-бломъ цвт невинности и давалъ имъ самый безобидный смыслъ. Уличая васъ въ какомъ нибудь революціонномъ поступк, онъ припоминалъ вамъ, какія при этомъ были на васъ панталоны, съ какой булавкой галстухъ, какая была погода и какія книги лежали на вашемъ стол, какую папиросу вы курили, какъ отряхали пепелъ, кто находился въ комнат, все припоминалъ Мотковъ, чтобъ дохать пріятеля! Онъ повредилъ очень многимъ, многихъ едва не подвелъ подъ вислицу, напр. инженернаго офицера Михайлова. Онъ его видлъ раза два, комиссія о Михайлов, если не ошибаюсь, даже не освдомлялась, что однако не помшало Моткову донести, будто бы Михаиловъ составилъ планъ предполагавшагося людиновскаго завода (для мальцевскихъ илотовъ) и варганки (плавильной печи), или, другими словами, обвинилъ его въ принадлежности къ организаціи и въ активномъ содйствіи мрамъ, клонящимся къ достиженію экономической и соціальной революціи и ниспроверженія правительства во всемъ государств. Еслибы Моткову удалось доказать свои обвиненія, Михайлова, какъ военнаго инженера, предали бы военному суду и черезъ 24 ч. разстрляли, но къ счастію, вс усилія Моткова оказались тщетными. Михайловъ съумлъ довести его до абсурда и необходимости замолчать, и совершенно отвергнулъ вс обвиненія. (Съ Мотковымъ очныя ставки многимъ давались, такъ какъ Муравьевъ убдился въ немъ. Эпизодъ съ Михайловымъ очень интересенъ въ своихъ подробностяхъ).
Рядомъ съ Мотковымъ выступаетъ Дмитріи Ивановъ, сначала съ неукротимою болтливостью повствовавшій передъ московскою слдственною комиссіей, но скоро отправленный для ‘чистосердечныхъ признаній’ предъ свтлые очи Муравьева. Онъ усплъ снискать благорасположеніе обихъ слдственныхъ комиссій и въ заключеніе даже удостоиться монаршаго благоволенія. Это-то благоволеніе, объявленное 4-го Октября на Смоленскомъ Пол и опубликованное во всхъ русскихъ газетахъ, можетъ служить лучшею рекомендаціею для Дм. Иванова и самымъ неотразимымъ комментаріемъ его дятельности, что избавляетъ меня отъ истинно-грустнаго труда говорить объ немъ…
Кром этихъ двухъ лицъ, нельзя не упомянуть о Петерсон, Борисов и Соболев. Боле всхъ поражаетъ Петерсонъ какою-то тупою, идіотическою наглостью. Онъ буквально изъ любви къ искусству оговорилъ Никифорова ни боле, ни мене, какъ въ намреніи повторитъ неудавшійся выстрлъ 4-го Апрля, за что Никифоровъ и быль приговоренъ Муравьевымъ къ повшанію (конечно Никифоровъ энергически отрицалъ чудовищную клевету, по Муравьеву, для произнесенія приговора, не требовалось сознанія подсудимаго и никакихъ другихъ доказательствъ, кром доноса, оговора). О Борисов и Соболев, которые вкуп съ Дм. Ивановымъ замшали множество совершенно постороннихъ и непричастныхъ лицъ, вслдствіе показаній которыхъ начато въ послднее время нсколько новыхъ длъ, будетъ упомянуто въ своемъ мст.
Посл показаній Ермолова, Моткова, Ишутина и другихъ, большинство было поставлено въ невозможность не признать нкоторыхъ обвиненій. Показанія началъ давать даже Каракозовъ, но показанія сбивчивыя, противурчивыя, уничтожающія одно другое, что онъ длалъ съ благородною цлью имть полную возможность отказаться отъ нихъ въ ршительныя минуты. Всмъ подсудимымъ дло казалось безнадежнымъ, разрушительнымъ и подавляющимъ образомъ дйствовало на многихъ заключеніе. Пища была отвратительная: супъ пополамъ съ грязью, мутный и водянистый, въ которомъ плавалъ маленькій кусокъ говядины, похожей и по виду и по вкусу на грязную тряпку, да нсколько зеренъ риса, котлета, напоминавшая жеваную подошву, о которой никто не можетъ вспомнить безъ тошноты. Между тмъ на каждаго отпускалось 25 к. с., а на тхъ, которые сидли въ Алексевскомъ равелин, 70 или 80 к. с. (Этихъ счастливцевъ было трое: Каракозовъ, Ишутинъ и Худяковъ, послдній попалъ туда по протекціи Каткова). Вотъ что значатъ русскіе законы: и въ преступленіи чины, и по чинамъ оклады! Допросы были единственнымъ развлеченіемъ. Муравьевъ неистовствовалъ. Онъ почти никогда не говорилъ тихо, но кричалъ и ругался самыми безобразными и непечатными выраженіями, не только tte—tte, подсудимымъ, но въ присутствіи принцевъ крови и цлой коллекціи генераловъ и производилъ омерзительное впечатлніе — не ужаса, но отвращенія неизобразимаго. Толстый, обрюзглый, съ лицомъ выражающимъ скотское зврство и ту мое упрямство, съ пной у рта, съ глазами, налившимися кровью, обезображенный злобой, онъ былъ такъ гадокъ, какъ только можетъ быть гадокъ человкъ, утратившій всякую черту человческую. Онъ былъ крайне плохой слдователь, неспособный открыть истины, добиться сознанія, запугать вопросами, ни на одну струну человческаго сердца не могъ онъ подйствовать, кром страха, и потому-то имлъ вліяніе только на робкія или ничтожныя натуры, на Мотковыхъ и Ермоловыхъ. Другихъ его допросы ожесточали и на глухо заклеивали, выражаясь метафорически, ихъ уста. Впрочемъ, Муравьевъ, какъ я уже замтилъ, не особенно нуждался въ сознаніи, онъ ограничивался голословными разсказами Мотковымъ и очевидной клеветой Петерсоновъ. Его опричники были искусне, но какія употребили мры дознанія и они, лучше всего доказываетъ слдующій фактъ. (Онъ доказываетъ также, насколько вообще безпристрастно производилось слдствіе). Этотъ фактъ относится къ области неоспоримыхъ, офиціальныхъ, актами формальными заявленныхъ фактовъ, и потому обязателенъ для всхъ, т. е. и для читателей Сверной Почты и всяческихъ полицейскихъ вдомостей. Худяковъ во время одного допроса оторвалъ клочокъ отъ своихъ показаній и положилъ его въ рогъ. Замтивши это, слдователь Никифораки {Если я невольно исказилъ фамилію, то прошу знающихъ исправить мою ошибку. Несомннно только то, что она греческая и съ окончаніемъ ‘раки’.} бросился на Худякова, билъ по по лицу до крови и приказалъ жандармамъ ‘лупитъ его какъ собаку’. Расправа обыденная и домашняя, по увы, теперь она совершилась чуть-ли не въ присутствіи цлой слдственной комиссіи, словомъ, при обстоятельствахъ, не допускавшихъ возможности скрыть это обычное дло. Составленъ былъ формальный актъ и некстати поусердствовавшій негодяй былъ удаленъ отъ дальнйшаго участія при производств слдствія, верховный же уголовный судъ принялъ этотъ фактъ во вниманіе, что послужило однимъ изъ смягчающихъ обстоятельствъ. Если таковы были опричники Муравьева, то предоставляю судить читателямъ, каковъ былъ самъ палачъ съ глазу на глазъ съ подсудимымъ, изъ котораго ему хотлось, во чтобы то ни стало, выпытать признаніе {Вотъ свидтельство лица, очень высоко поставленнаго, заподозрить которое въ измн или въ сочувствіи нигилизму не посметъ ни одинъ Катковъ, сколько ихъ тамъ ни есть въ Россія. Это лицо, впослдствіи занявшее мсто Муравьева, писало въ начал дла: ‘Я принужденъ былъ выдти изъ этой слдственной комиссіи, такъ какъ дло ведется пристрастно, недобросовстно. Приводятъ лицъ заране обваленныхъ, осужденныхъ и приговоренныхъ’.}. Наконецъ Муравьеву, со всми натяжками и неправдами, удалось привести къ концу слдствіе надъ главными преступниками, ему удалось раскрыть этотъ чудовищный заговоръ, раскинувшій сть по всему лицу Россіи и Европы, имвшій цлью ниспроверженіе правительствъ на всемъ земномъ шар, экономическій переворотъ, соціальную революцію, длежъ собственности и т. д., и т. д. Общимъ выводомъ изъ своихъ неутомимыхъ изысканій, заключительнымъ словомъ Муравьева былъ приговоры который онъ представилъ верховному уголовному суду. Этотъ приговоръ, замчательный по своей развратной жестокости и необузданной кровожадности, можетъ служить лучшимъ комментаріемъ ею дятельности во время польскаго возстанія: Невольный ужасъ, поднимающій волосы на голов, охватываетъ человка при мысли, сколько ненужныхъ злодяній совершилъ этотъ, гнусный злодй и сколько невинной крови пролилъ онъ,— ненужныхъ и невинной даже съ точки зрнія кн. Гагарина и принца Ольденбургскаго. Муравьевь приговорилъ къ смертной казни одинадцать человкъ: Каракозова, Кобылина, Ишутина, Худякова, Страндена, Юрасова, Николаева, Загибалова, Никифорова, Федосева и Мошкова {Онъ никому не длалъ пощады о плохіе математики были люди, расчитывавшіе спасти себя выдачей своихъ товарищей.}. Остальныхъ къ каторжной работ — вчной и срочной на 20 лтъ и немного мене, словомъ, пожаловаться никто не могъ, никто не былъ обдленъ и обсчитанъ. Этотъ приговоръ былъ объявленъ подсудимымъ, которые сначала приняли его за окончательное ршеніе имъ участи. Большинство выслушало, его совершенно спокойно, многіе съ большимъ волненіемъ:и только одинъ Ермоловъ опять не выдержалъ: онъ задрожалъ и истерически зарыдалъ, такъ что его почти безъ чувствъ вынесли иль залы.
Однако утвердить этотъ кровавый и безосновательный приговоръ, верховный уголовный судъ не могъ. Для того, чтобъ убить одинадцать человкъ, изъ которыхъ многіе были виноваты только тмъ, что ихъ оговорили, нужно быть такимъ-же заклятымъ, закоснлымъ и тупоумнымъ злодемъ, каковъ былъ Муравьевъ. Князь Гагаринъ {Замтимъ разъ и навсегда, что кн. Гагаринъ заключалъ въ своемъ лиц весь верховный уголовный судъ. Онъ былъ единственнымъ дйствующимъ и дйствительнымъ членомъ, остальные играли совершенно пассивною роль, исполняя очень добросовстно декоративною часть. (Спрашивается: ради чего, какъ не ради украшенія, необходимаго аксесуара, присутствовала здсь изъ ума выжившая мумія Карніолина-Пинскаго? Или-же онъ изображать собой скинію Завта?) Потому я не буду длать ошибки, часто замняя верховный уголовный судъ именемъ его предсдателя.}, не смотря на свой рабовладльческія традиціи, холопскую покорность монаршей вол и свою былую дятельность, не можетъ быть названъ Муравьевыми. Это не кровожадный зврь, не уродливый злодй, ржущій людей, не задумываясь, не дающій промаху и наслаждающійся муками жертвы, это искусный дипломатъ, опытный министръ и ловкій царедворъ, по выраженію древнихъ піитовъ, если того требуетъ расчетъ, онъ заржетъ и удавитъ, не останавливаясь передъ количествомъ, по онъ совершитъ это красиво, онъ духами смочить кровавыя пятна и шелкомъ перевьетъ пеньковыя веревки. У него есть свой моральный кодексъ, у него есть умъ, у него много такта, который не дозволитъ ему дйствовать также не хитро и но медвжьи, какъ дйствовалъ Муравьевъ. Онъ слишкомъ уменъ для роли Муравьева и если подъ часъ не откажется отъ нея, то — повторяю — эта роль будетъ сыграна имъ изящно и даже величаво, его поступки будутъ удачне мотивированы и лишены того казарменно-острожнаго, остраго запаха, той дикой обстановки заплечнаго мастера… Да, кн. Гагаринъ искусный царедворецъ и просвщенный человк: онъ свряется съ барометромъ и термометромъ, онъ внимательно прислушивается къ камертону, онъ зорко слдитъ за направленіемъ втра и дйствуетъ такъ, какъ должно дйствовать въ данную минуту. А въ данную минуту не требовалось смерти такого количества жертвъ, противъ Муравьева замчалась реакція. Александръ II пилъ чай у опальнаго Суворова, просилъ у него цлый вечеръ, и Муравьевъ въ свою очередь впалъ въ видимую опалу, ergo, открывался широкій просторъ грошевому великодушію и фальшивой справедливости — ничмъ невиннымъ людямъ, смерть благодушно могла замниться каторгой.
Да, есть много способовъ подстановленія однаго алгебраическаго выраженія другимъ однозначущимъ, и людей, не знакомыхъ съ алгеброй, легко обмануть этимъ фокусомъ. (А многіе-ль у насъ знаютъ эту алгебру?) Но тутъ — поучительно то, что сами профессора раздляютъ иногда грубое заблужденіе профановъ. Въ самомъ дл, сослать, напримръ, въ каторгу или замуровать въ люссельбургскомъ застнк, погубить и разбить жизнь человка, раздавить его самаго, какъ ничтожнаго червяка, неправда-ли, вдь это не такъ ужасно и безчеловчно, какъ отрубить ему голову? Это даже великодушію и милосердо. Не удивительно, что такъ думаетъ масса, не знакомая ни съ алгебраическими тонкостями, ни съ тонкостями юридическихъ способовъ человкоубійства, для которой послднее существуетъ только въ самой грубой и матерьяльной форм. Но удивительно, что совсть такихъ моралистовъ, какъ кн. Гагаринъ, очень часто искренно идетъ на жалкія сдлки и мирится замной петли вчнымъ застнкомъ или каторгой, какъ будто-бы b — c, равное а, не есть тоже самое а?
Но какія-бы побужденія ни управляли кн. Гагаринымъ, какъ-бы ни былъ жестокъ и несправедливъ постановленный приговоръ, я отдамъ ему должную справедливость. Переходъ въ его руки изъ лапъ Муравьева для подсудимыхъ былъ равносиленъ переходу отъ смерти къ жизни, изъ могильнаго мрака и скорби къ свту и надежд. Они сразу почуяли, что насиліе и пытка не висятъ боле надъ ними и не грозятъ жандармскіе кулаки и нагайки. Съ ними стали обращаться, какъ съ людьми, которые заслуживаютъ вниманія и уваженія, угрозы, ругательства, солдатское ты уступили мсто деликатной вжливости, ихъ слушали, имъ дозволяли оправдываться и ихъ оправданія принимались во вниманіе, какъ заслуживающія доврія. Каждое слово, каждая рчь подсудимаго, какъ-бы она ни была длинна или нелпа подъ часъ, выслушивалась кн. Гагаринымъ съ глубокимъ вниманіемъ, безъ малйшихъ знаковъ нетерпнія или неудовольствія. Вообще отношенія его къ подсудимымъ были на взглядъ очень добросовстны и на требованіе Муравьева выслать ему на допросъ нкоторыхъ изъ переданныхъ верховному уголовному суду, онъ отвчалъ положительнымъ отказомъ. Подсудимые видли въ немъ не палача и не безпощаднаго и неумолимаго врага, по человка и даже защитника. Такимъ съумлъ явиться кн. Гагаринъ въ ихъ глазахъ, но сущность его кротости и правосудія читатель увидитъ нсколько ниже.

ГЛАВА V.
Дло переслдуется.— Приговоръ Каракозову и Кобылину.— Казнь Каракозова.— Офиціозная ложь.— Какъ относился народъ въ Каракозову.— Смыслъ послдней молитвы Каракозова.— Ея результаты.— Легенда о нигилистахъ.

Разсмотрвши слдственное дло, князь Гагаринъ не могъ не придти къ слдующему заключенію: слдствіе было произведено пристрастно, съ заране предвзятою мыслью, для доказательства которой употреблены самыя безсовстныя уловки, натяжки и ухищренія. Всякое обвиненіе и наговоръ принимались за доказанные факты, обгались вопіющія противорчія и соглашались самые несогласимые факты, личныя-же показанія подсудимаго, его созданія принимались только тогда, когда они служили къ его обвиненію, въ противномъ-же случа они положительно игнорировались, равно какъ и вс факты, уничтожающіе или ослабляющіе виновность. Стоило напр. какому нибудь шальному негодяю, въ род Петерсона, обвинить васъ въ намреніи убить государя и васъ признавали виновнымъ, не смотря на ю, что не было никакихъ другихъ доказательствъ, кром голословнаго обвиненія.
Дло было вновь переслдовано и подсудимые вновь переспрошены. Тогда только открылись имъ глаза и они увидли, жертвою какой гнусной интриги и цлой системы обмановъ были они!… Большинство взяло назадъ свои показанія, объявивши, что допросы производились пристрастно и что показанія были вырваны силой угрозъ и жестокаго дознанія.
Прежде всего верховный уголовный судъ ршилъ покончить съ Каракозовымъ и Кобылинымъ, такъ какъ виновность однаго была слишкомъ очевидна и не нуждалась въ новыхъ доказательствахъ, невинность же другого была до такой же степени очевидна и несомннна. Каракозовъ торжественно отрекся отъ всхъ своихъ показаній. Онъ объявила., что дйствовалъ отдльно, ни съ кмъ не совтуясь и никому не сообщая о своемъ намреніи. Что же касается до его показаній противъ Кобылина, то они даны вслдствіе жестокаго и пристрастнаго допроса, ложность ихъ доказывается ихъ сбивчивостью и несогласимыми противорчіями. Приговоръ верховнаго уголовнаго суда извстенъ: Каракозовъ, больной и почти умирающій, присужденъ къ вислиц, Кобылинъ, посл пятимсячнаго заключенія и томительнаго существованія между жизнью и смертью, освобожденъ отъ суда и слдствія.
Описанія казни Каракозова, {Наканун этой казна хоронили его палача, ‘внезапно скончавшагося въ Серцахъ’, по удачному выраженію одной газетки, которая невзначай сказала этотъ каламбуръ.} сдланныя руками полицейскихъ публицистовъ, гршатъ противъ истины искаженіемъ фактовъ, ложными толкованіями и скромными умолчаніями. Надо отдать справедливость этимъ строителямъ казенныхъ объявленій и лирическихъ восторговъ, вдохновляемыхъ милостивымъ поощреніемъ начальства: они обладаютъ замчательною фантазіею и способностью видть и слышать то, чего не слышатъ и не видятъ остальные смертные. Я нахожу необходимымъ возстановить истину и объяснить смыслъ нкоторыхъ, ложно понятыхъ фактовъ.
Утро было дйствительно срое, угрюмое, и при появленіи Каракозова толпа хранила глубочайшее молчаніе. Онъ былъ блденъ и едва держался на своемъ высокомъ и неудобномъ сидньи. Но это происходило не отъ боязни смерти. Кто видлъ Каракозова не за долго до роковаго дня, тотъ можетъ подтвердить, что эта блдность и слабость происходили вслдствіе болзни и положительнаго истощенія физическихъ силъ. Каракозовъ не боялся и не могъ бояться смерти: онъ давно покончилъ вс свои расчеты съ жизнію и подписалъ свой смертный приговоръ не только прежде кн. Гагарина и ране 3-го Сентября, по гораздо ране 4-го Апрля, въ то еще время, когда былъ мирнымъ гражданиномъ, внушавшимъ сладостнйшіе плоды ‘`дарованныхъ вольностей’. Не удави его благодушный монархъ, онъ бы умеръ естественною смертью много-много черезъ мсяцъ или полтора (еще въ клиник, въ феврал мсяц, онъ страдалъ прекращеніемъ питанія, помимо другихъ болзней). Умолчали полицейскіе публицисты и о томъ, что эта мертво-молчавшая толпа ждала отъ мала до велика царскаго помилованія. Эту казнь, ненужную и безполезною, охуждали люди благонамренные, даже многіе полицейскіе чины, не потому чтобы они сочувствовали Каракозову, но потому что простой ариметическій разсчетъ воспрещалъ убивать этаго полумертваго человка. Прости его царь — дло вдь сводилось на личные счеты, съумй явить онъ рыцарское, въ сущности же фальшивое великодушіе, и онъ бы увлекъ, онъ поразилъ бы эту массу, онъ подавилъ бы ее своею добротою, мягкосердечіемъ, незлобіемъ. Масса всегда увлекается мишурою, наружнымъ блескомъ, фальшивою доблестью и очень мало среди нея людей, способныхъ понять и по достоинству оцнить совершающіеся факты. Эта нмая толпа заревла бы смерть Каракозову, который осмлился поднять руку на такого добродтельнйшаго монарха, но этотъ монархъ опять поддался рабскому, ложному страху и жажд мелочной, личной мести — чувствамъ, на которыя, кажется, только и способна его благодушная натура.
Каракозовъ молился, и эта молитва соблазнила проницательные умы многихъ — хвостъ поджавшихъ либералишекъ, которые никакъ не могли сообразить, какой глубокій и врный расчетъ управлялъ этимъ сознательнымъ поступкомъ умирающаго. Какъ хорошо понималъ онъ народъ, любовь къ которому привела его на эти подмостки, уложила въ простой досчатый гробъ и свезла, покрытаго рогожей, на Голодай!…
Умри Каракозовъ, не перекрестивъ лба, оттолкнувши попа съ чашей и крестомъ, какъ того хотли люди, выдающіе себя за квинтъ-эссенцію либерализма, какой бы вопль негодованія поднялся въ этой безмолвной толп, познавшей, проклинать или сожалть непонятнаго ей человка, который осмлился поднять руку на самаго царя! Какое бы торжество было у этихъ Муравьевскихь выкидышей — Катковыхъ и Ко. и всего: синклита московскихъ профессоровъ и ихъ достойныхъ послдователей. Вс сорокъ сороковъ московскихъ опять бы затрезвонили: ‘не мы ли говорили, что онъ атеистъ, безбожникъ, нигилистъ! А вотъ отъ чего эти стриженыя двки, да разные грховодные соціализмъ! пошли?— Послабленіе большое, полиціи мало смотритъ, книжки беззаконныя, нечестивыя и богомерзкія распространяются. А что проповдуется въ журналахъ, въ школахъ? Вотъ гд ядъ, вотъ гд язва’… ну и пр. Псня старая и знакомая, составляющая альфу и омегу ученія Московскихъ Вдомостей, Теперь клеветники должны были молчать, и когда тло Каракозова повисло въ воздух, вся эта площадь, вся эта громадная масса народа, вся до единаго человка ахнула и перекрестилась и много глубокаго значенія было въ этомъ ровномъ, мрномъ, общемъ вздох. Тутъ же, возл его неостывшаго, неснятаго трупа послышались толки: ‘а вдь онъ православный, а не что бы какой… Русскій, братцы вы мои, русскій, совсмъ простой человкъ! И таково это онъ, голубчикъ мой, жалостно поклонился, что у меня индо что въ сердц повернулось’. И немедленно въ народномъ ум явилось сопоставленіе между жертвой и палачомъ. ‘Муравьевъ-то, заговорилъ народъ, какъ собака издохъ, не исповдывавшись и не причастясь. Да оно собак и собачья смерть!… А этотъ и преступникъ, да умеръ такъ, что хоть всякому православному такъ умереть. Въ полномъ разум, въ полномъ покаяніи и святыхъ тайнъ принять сподобилъ Господь. За великій грхъ свой казнь на земл получилъ, великія муки претерплъ, значитъ взысканъ будетъ на небесахъ’. Вс слышали, что Каракозовъ нигилистъ и съ минуты его смерти пошла въ народ слдующая легенда, которая — ручаюсь — сложилась на Смоленскомъ Пол, въ т минуту, когда Каракозовъ, блдный, безъ шапки, въ простомъ сромъ армяк, крестясь, шелъ на смсртную, лобимо казнь. Вотъ вкратц се содержаніе,
‘Есть, братецъ ты мой {Этотъ разсказъ я заимствовалъ изъ записной книжки своего пріятеля. Читатели могутъ понять, что я все это время былъ лишенъ возможности бесдовать съ рабочими.}, разсказывалъ мн рабочій, сехта такая и называется она надлистами, значитъ, всхъ надлить землей хочетъ. И такіе это порядки промежъ ними, то ись надлистами, ведутся, что одно слово, любо-дорого послушать. Вс оші значитъ это одты просто, по нашенски, по мужицки: мужчины въ красныхъ рубахахъ, въ шароварахъ, въ армякахъ, въ зипунишкахъ, женщины почитай вс мщанками, али такъ бабами деревенскими. И не подумай, братецъ ты мой, чтобъ все это мужики одни были. Оно точно, есть и мужики, даже старшой-то ихъ, что то ись всми заправляетъ, и тотъ мужикъ, одначе выходитъ промежъ нихъ почитай все больше благородные: дворяне тамъ это разные, графы, князья… И таково, братецъ ты мой, чудно это, что вс эти барыньки, графини тамъ лахмытками одты, ну вотъ словно самая что ни есть послдняя двка горничная. Собираются они въ Глухомъ переулк въ глухую ночь, потому — полиціи значитъ оченно перехватать ихъ желательно и всмъ дворникамъ вышелъ такой указъ: за каждаго, дескать, надлиста полтнникъ награжденія и шкаликъ водки, какъ выходить поймаешь его, такъ и волоки въ кварталъ. А собираются они, братецъ ты мой, чтобъ главнаго своего послушать, то ись нашего-жь брата-мужика, а онъ значитъ, съ бородой, въ сромъ зипун, въ лапоткахъ сидитъ и такія имъ рчи говорить. Мы, говоритъ, вс подъ Богомъ равны, что царь, что мужикъ — одинъ чортъ! А ведутся, говоритъ, у насъ, братцы вы мои, порядки не праведные: этотъ бденъ, тотъ богатъ, этотъ пальцемъ объ палецъ не толкнетъ, все пиры задаетъ, словно сыръ въ масл катается, сть на серебр, ходитъ въ золот, тотъ бьется какъ рыба объ ледъ, все Богъ счастья не дастъ: зипунишка драный, полушубокъ рваный, кафтанишко латаный, самъ голъ, какъ соколъ, голоденъ, холоденъ, дтишки не мши, коровенка не кормлена, хатенка не топлена. А все почему?— порядки! Былъ Иванъ батракомъ, корилъ хозяина: такой-сякой, нтъ на тебя пропасти! Сталь Иванъ хозяиномъ — съ батраковъ семь шкуръ деретъ, самъ брагу пьетъ, ходитъ промежъ нихъ, похаживаетъ, самъ бороду поглаживаетъ: батраки, что волы, вс дла-длаютъ, никакой корысти не видятъ, а хозяинъ знай, покрикивай, барыши сосчитывай, батраковъ усчитывай: чмъ мошна туже, тмъ батраку хуже. Глядишь, Иванъ строить новые хоромы, старые вишь хромы… стелетъ полъ, а батракъ все голъ, вывелъ стны, сбавилъ цны, кладетъ пень — не жалйте плечъ, а какъ вывелъ трубы — норовитъ всмъ въ зубы. У Ивана пиръ горой стоитъ день деньской, гостей полонъ домъ, всего наварено, всего нажарено, браги хмльныя, вино цльныя, квасы крпкіе. А у батрака дурака развалилась изба, голосить дтьба — дай хлбушка. Эй батрочокъ, пойдемъ въ кабачокъ, выпьемъ шкаличекъ. Такъ то, братцы! Рази-жь это порядокъ? Богомъ-то не такъ велно, да царей и такъ приказано. Вотъ што!… И значитъ, братцы вы мои, надо эти порядки неправедные перемнить, такъ сдлать, чтобъ всмъ жилось хорошо сытно, не голодно, не холодно, чтобъ не было нищихъ, да бдныхъ, голи не покрытой, избъ безъ крышъ и палатъ золотыхъ, хозяевъ да ба фоковъ, а чтобъ вс были хозяева: всмъ земля дана, для всхъ лса ростутъ, хлбушка родитъ, для всхъ дождь идетъ, пода течетъ, солнце свт. Вся бда, говоритъ, завелась отъ начальства неправеднаго, царей нечестивыхъ (потому на нихъ, надлистовъ, полиція и парится, зубы точить). А пока что, покорить — вс работайте, лежать на боку великъ грхъ, когда у мужиковъ пиша не разгибается, руки усталъ забываютъ. И наряды, говоритъ, хорошіе нельзя носить, нельзя заморскія вина пить, нмецкія кушанья сть. Ходите, въ чемъ народъ ходилъ, пейте, что народъ пьетъ, шьте, что народъ стъ. Да мало-ль что онъ имъ говоритъ, только всего, братецъ ты мой, не перескажешь и не упомнишь. А надо полагать, мужикъ умный и всяческое ученіе произошелъ, въ наситет былъ, потому теперь это бываетъ, вонъ хоша бы у насъ Афанасій своего парнишку отдалъ, гд барчуки учатся, и доведу, говоритъ, до всхъ, значитъ, наукъ доведу’.
— Какъ-же, спросилъ я, не переловятъ надлистовъ? Вдь въ Глухомъ переулк вс дома наперечетъ извстны полиціи, ну и дворникамъ же награжденіе общано?— ‘Да рази-жь они уды какіе, что изъ за полтинника продовать пойдутъ!.. ну, а полицію, братецъ ты мой, надлисты значитъ праведутъ и выведутъ, оченно они хитрый народъ’.
Противъ этого доказательства и не возражалъ, тмъ боле, что и г. Катковъ держится того же мннія, а я крпко стою за авторитеты.

ГЛАВА VI.
Поведеніе подсудимыхъ.— Ишутинъ отрицаетъ вс свои показанія на Худекова.— Петерсонъ остается вренъ добровольно — принятой имъ роли доносчика.— Николаевъ и его зашита.— Защита Моткова.— Образъ дйствій адвокатовъ.— Объявленіе приговора.

Покончивъ съ Каракозвоымъ, верховный уголовной судъ принялся за ршеніе участи остальныхъ тридцати четырехъ человкъ.
Я уже упоминуль, что большинство отказалось отъ своихъ показаній (или отъ части ихъ), мотивируя этотъ отказъ жестокимъ и пристрастнымъ допросомъ. Даже многіе изъ ордена ‘добровольно-каявшихся’ отступились отъ большей части своихъ повствованій, но не отъ всего и не вс. Люди боле правдивые поступили иначе. Ишутину объявили, что Худяковъ отрицаетъ его показанія и дали очную ставку {Кн. Гагаринъ не держался Муравьевской методы.}, на которой онъ убдился изъ отвтовъ Худякова, что подозрвалъ.его несправедливо и чистосердечно объявилъ: ‘Вс мои показанія на Худякова съ перваго и до послдняго слова дожны, давалъ же я ихъ въ томъ убжденіи, что Худяковъ выдаетъ, такъ какъ между нами было условлено: на доносчика взводить самыя тяжкія обвиненія’. Вотъ, какъ разскаются гордіевы узлы, сплетенные обманомъ и насиліемъ.
Антиподомъ Ишутина является Петерсонъ. Отъ избытка усердія, онъ продолжалъ утверждать, что Никифоровъ намревался убить государя и сообщалъ (!) ему, Петерсону, объ этомъ намреніи. На очной папк Никифоровъ, доказавши Петерсону, что онъ клеветникъ, спросиль его съ изумленіемъ, что заставило его выдумать небылицу, за которую Никифорова морятъ нсколько мсяцевъ въ крпости и даже приговаривали къ вислиц? Наконецъ, что за цль теперь-то такъ упорно отстаивать клевету? На это Петерсонъ торжественно объявилъ, что донося на Никифорова, онъ дйствовалъ по своимъ принципамъ, слдовать которымъ будетъ неуклонно всю жизнь. Остерегайтесь же, господа, Петерсона и его принциповъ!
Съ достоинствомъ, не унижаясь и не бравируя, безъ желанія поразить судей своимъ героизмомъ или тронуть ихъ сострадательность, дйствовали Юрасовъ, Странденъ, Загибаловъ и нкоторые другіе. Я нахожу ихъ поведеніе самымъ достойнымъ и приличнымъ длу, и не могу то то-же сказать о Николаев, вс поступки котораго клонились только къ тому, чтобы ухудшить собственную участь. Такъ могъ дйствовать разв врагъ его, облекшійся на время допросовъ въ его кожу. Поэтому, я не считаю себя вправ обойти молчаніемъ способъ его защиты, если только возможно такъ выразиться, и не высказать того взгляда, который раздляютъ многіе изъ числа его товарищей но суду и обвиненію (знать общаго ихъ мннія, я, конечно, не могъ). Это мнніе, вроятно раздляютъ съ ними вс здравомыслящіе люди.
Николаевъ отрицалъ свое участіе въ обществ ‘адъ’ и знаніе о измреніи Каракозова убитъ императора. Онъ утверждалъ, что не могъ раздлять ни воззрній этого общества, ни цареубійственныхъ стремленій Каракозова, такъ какъ, по его крайнему разумнію, и то и другое не только не подвигало ни на шагъ снятое для него дло свободы, но тормозило, задерживало сто развитіе и на время окончательно могло остановить его ходъ. Впрочемъ, Николаевъ ничуть не отрицаетъ принципа цареубійства, напротивъ, онъ признаетъ, что бываютъ періоды въ жизни народовъ, когда подобная мра необходима, и потому неизбжна и спасительна, и горе тмъ слабонервнымъ людямъ, которые остановятся въ раздумьи передъ пей. Онъ указывалъ на англійскую и французскую революцію, на примры Карла I и Людовика XVI, въ подтвержденіе своей мысли онъ приводилъ доказательства, не отличавшіяся новизной и не составляющія тайны, но которыя должны были все боле и боле убждать судей въ его злонамренности. Вообще онъ признаетъ крайнія мры, если только он могутъ принести пользу народу и упрочить т начала, въ которыхъ онъ видитъ единственный исходъ и спасеніе. Для достиженія этой цли онъ прибгнетъ ко всякимъ средствамъ, какія только окажутся нужными. Вотъ его убжденія, и ихъ онъ смло исповдуетъ не только передъ верховнымъ уголовнымъ судомъ, но и передъ цлымъ міромъ. Когда кн. Гагаринъ намекнулъ ему, впрочемъ въ выраженіяхъ очень опредленныхъ, чтобы онъ отказался отъ своихъ словъ, такъ какъ признаніе ихъ неизбжно ухудшитъ его участь, Николаевъ топнулъ ногой и произнесъ: ‘за свои убжденія я готовъ тысячу смертей принять!’ Князь покачалъ головой и сказалъ, словно давая ему время опомниться и исправить роковую для него ошибку: ‘`очень жаль!… очень жаль!…» Съ судьями Николаевъ принялъ самый рзкій тонъ : онъ оспаривалъ ихъ мннія, чуть не упрекалъ въ невжеств и незнаніи законовъ, давалъ имъ поученія, на замчанія отвчалъ просьбой не учить его, такъ какъ онъ знаетъ очень хорошо то, о чемъ говоритъ, и въ знаніи законовъ поспоритъ съ любымъ изъ своихъ судей. ‘Я самъ, прибавлялъ онъ, въ вид упрека, долженъ быль бы черезъ мсяцъ защищать диссертацію на магистра юридическихъ наукъ, а вы посылаете меня въ Сибирь!’ Безъ живой, сердечной симпатіи нельзя было глядть па коренастую и бородатую фигуру и честное лицо этого смлаго человка, который съ рзкимъ, ршительнымъ и никакихъ возраженій пе допускающимъ видомъ, проповдывалъ великія революціонныя идеи двумъ принцамъ, двумъ министрамъ и дремлющей развалин дряхлаго ииквизотора, безучастно и безсмысленно жующаго свою старческую жвачку. Вся жизнь этихъ людей была направлена на борьбу сь этими идеями, на безпощадное истребленіе огнемъ и мечомъ ихъ послдователей и проповдниковъ и, быть можетъ, въ первый разъ стоялъ передъ ними человкъ, который такъ смло и открыто исповдывалъ свои убжденія.
Поступать такъ, какъ поступалъ Николаевъ, значитъ собственными руками выдавать себя врагамъ и завязывать петлю на своей ше. Въ третьемъ отдленіи, въ обществ доносчиковъ, сыщиковъ, слдователей и инквизиторовъ безсмысленно это рыцарское безстрашіе и безчестна эта безцльная самоотверженность. Безсмысленно, потому что влечетъ за собою непоправимое зло, не принося микроскопической крупицы пользы, безчестно, потому что даромъ губить одну изъ единицъ той силы, которая такъ слаба на Руси и которой необходимо сохраненіе каждаго своего атома, каждой своей частицы. Вы, которые считаете свое дло ‘святымъ и великимъ’, вы, которые, ради его, готовы употребить ‘всякія средства’, какъ-же осмливаетесь вы такъ легкомысленно, такъ ребячески жертвовать собою, забывая здравый смыслъ и собственную логику? Разв вы не знаете, что чмъ боле гибнеть васъ, чмъ меньше остается, тмъ слабетъ ваше дло, тмъ отдаляется его успхъ и упрочивается торжество враждебныхъ вамъ силъ? Не доблестно, но преступно и неразумно, изъ за удовольствія кинуть презрніемъ въ глаза своихъ враговъ, — заковать свои руки и ноги, изъ рабочей силы превратиться въ каторжника и обречь на бездйствіе вс свои способности. Гораздо доблестне уйти отъ враговъ, вырваться здравымъ и невредимымъ изъ ихъ лапъ, употребить вс мры, такъ какъ съ разбойниками церемониться нечего, чтобы быть на свобод и идти неуклонно и неизмнно къ своей цли.
Мои слова не проповдь на тэму ‘цль оправдываетъ средства’, ихъ можно резюмировать такъ: ‘всякія средства дозволительны съ тмъ, кто не гнушается никакими средствами и преслдуетъ самыя гнусныя цли, пагубныя для цлаго народа и для каждаго въ частности’. (Мои слова не призваніе мръ, къ которымъ прибгли Мотковъ и Ивановъ. Эти мры называются предательствомъ и вредятъ длу боле безстрашныхъ признаній Николаева. Это замчаніе длается для недобросовстныхъ читателей).
Вотъ доказательство моихъ словъ: Николаевъ, который могъ отдлаться очень легко и попасть подъ амнистію, приговоренъ за открытое исповдываніе убжденій, очевидно не терпимыхъ въ такомъ благоустроенномъ государств, какъ Россія, къ 12ти лтней каторг. Александръ II ни на секунду не уменьшилъ этого срока, тогда какъ Загибалову, Шаганову и Моткову, стоящимъ въ одной категоріи съ Николаевымъ, срокъ сбавленъ на половину. Вроятно и въ Сибири участь его будетъ тяжеле многихъ, надзоръ строже и неусыпнй и вс дальнйшія амнистіи сурово обойдутъ его.
Мотковъ представляетъ діаметральную противуположность Николаева. Онъ исключительно желалъ повліять на чувствительность судей, онъ указывали имъ на свое бдное и многочисленное семейство, на свои трудныя обстоятельства и чтобы окончательно умягчить ихъ сердца, впадалъ въ лирическія изображеніи своихъ сапогъ и панталонъ, такъ что слушателю становилось дйствительно и грустно, и нехорошо, какъ бываетъ при встрч съ бднякомь, который на показъ выставляетъ свои раны и язвы… Очень многіе изъ адвокатовъ прибгли къ подобной-же защит. Ихъ защитительныя рчи были составлены по одному рецепту съ просительными листами: ‘по неисчерпанной благости и безпредльному милосердію, снисходя къ крайней нищет и пламенной жажд окончить крсъ наукъ по программ высочайше утвержденнаго устава, дабы приносить пользу престолу,отечеству’ и т. д. Кліентовъ своихъ они изображали такими жалкими дурачками, что вчуж становилось конфузно… Очень многіе дйствовали крайне недобросовстно, выгораживая только своихъ кліентовъ, изображая ихъ сосудами всяческихъ добродтелей, до краевъ наполненными благонамренностью, смиреномудріемъ, благочестіемъ, кротостью и преданностью кь предержащимъ властямъ. Всхъ-же остальныхъ они выставляли разбойниками, поджигателями, злодями, нетерпимыми ни въ какомъ обществ, мсто которыхъ вь тюрьм, на каторг и на висилиц, и даже настаивали на увеличеніе имъ наказанія. Напримръ, защитительная рчь адвоката Каракозова была обвинительнымъ актомъ самаго безпощаднаго свойства, боле суровымъ, чмъ самый приговоръ верховнаго уголовнаго суда. Вотъ, какъ далеко за геркулесовы столбы совстливости и приличія заходила холопская угодливость и подлая трусливость. Но и между адвокатами встрчается нсколько очень честныхъ и свтлыхъ личностей, съ яснымъ умомъ и большимъ запасомъ здраваго смысла. Способъ ихъ зашиты былъ самый раціональный и единственно возможный въ данномъ случа. Они выбирали позицію очень смлую, но и очень крпкую, они выходили изъ положенія: ‘заговора не было’, по частямъ разбирали зданіе лжи самой наглой, обмана самаго безсовстнаго и оно, словно карточный домикъ, разлеталось съ первымъ прикосновеніемъ ихъ строгой, здравой и добросовстной критики. Невиновность своихъ кліентовъ они выводили изъ общей невиновности, ихъ дло они разсматривали, какъ частный фактъ, подтверждающій общую мысль, общее положеніе, и доказательства ихъ невиновности, вытекающія изъ ихъ дла, они приводили, какъ второстепенныя.
Черезъ 21 день посл казни Каракозова былъ объявленъ приговоръ остальнымъ 34 лицамъ, подлежавшимъ ршенію верховнаго уголовнаго суда. Посл муравьевской конфирмаціи онъ уже никого не могъ ужаснуть, хотя ужаснуться было чего. Смертная казнь назначалась одному Ишутину. Онъ сначала отороплъ немного, задумался. ‘Эхъ, Николай Андреевичъ, голубчикъ, не робй, потерпи ужь до конца’, заговорили ему. ‘Оно вдь и точно, гореваньемъ бд не поможешь’ и попрежнему сталъ бодръ Николай Андреевичь. Когда въ комнату, гд собрались ‘ршеные’, вошелъ Мотковъ, Юрасовъ всталъ и низко — низко поклонился ему: много дескать, довольны вами, г. Мотковъ, очень вы постарались за насъ.
Да, такіе безмолвные поклоны краснорчиве цлаго тома рчей блистательнйшаго оратора и врядъ-ли ихъ возможно забыть въ теченіи цлой жизни, какъ бы долга и богата событіями ни была она.

ГЛАВА VII.
Приговоръ верховнаго уголовнаго суда.

Марево разсялось.

Посл передовыхъ статей Московскихъ Вдомостей, посл поголовныхъ хватаній и обысковъ, совершавшихся во всхъ концахъ Россіи, во всхъ ея ‘укромныхъ’ уголкахъ, посл офиціальной статья Сврной Почты, писанной въ канцеляріи слдственной комиссіи подъ диктовку Муравьева и въ общихъ чертахъ ознакомлявшей съ открытіями комиссіи, въ представленіи общества создался чудовищный заговоръ — Заговоръ Монстръ, раскинувшій сти по всему обширному лицу Россійской имперіи, имвшій сношенія и тсную связь со всми европейскими революціонными комитетами, поставившій цлью ниспроверженіе законныхъ правительствъ во всей вселенной и избіеніе всхъ государей до мадагаскарскаго и дагомейскаго королей включительно. Въ этотъ заговоръ были замшаны не только нигилисты, мировые посредники, мужики и стриженные двки, но лица слишкомъ и слишкомъ высоко поставленныя. Смщенъ Долгорукій, удаленъ Суворовъ, слетлъ Головнинъ, а это что нибудь да значить, мрачно замчали политики отъ устъ Московскихъ Вдомостей, а сами Московскія Вдомости — съ не мене мрачнымъ и многозначительнымъ видомъ, подмаргивали и подмигивали на Константина Николаевича и стриженныхъ двокъ, на принца Наполеона и Вятскія Губернскія Вдомости и между всми этими предметами находили тснйшую связь, правда таинственную, но тмъ боле гибельную и ужасную, словомъ открывали такую адскую махинацію, такую злодйскую интригу, что даже у храбрыхъ волосы становились дыбомъ. Сама полиція, слдуя-ли приказанію свыше, или увлекаясь общимъ примромъ, длалась алармистомъ и распускала слухъ, что арестовало 8,000 человкъ {Я не имю положительныхъ данныхъ для опредленія точной цифры всхъ взятыхъ со времени 4 Апрля, но смю утверждать, безъ боязни сдлать важную ошибку, что эта цифра превысить нсколько сотенъ, а пожалуй, составитъ и цлую тысячу, если не съ хвостикомъ.}. (Почему 8 тысячъ, а не 80 и не 800, почему, наконецъ, не 8 милліоновъ, это составляетъ непроницаемую тайну. Насколько вроятна послдняя цифра, на столько-же была вроятна и первая, по по моему, 8 мил. гораздо ужаснй и на нервы дйствуетъ сильнй. Нтъ, видно московской полиціи далеко до Московскихъ Вдомостей!) И вдругъ ‘Марево разсялось’ и вмсто сотенъ и тысячъ оказалось 36 человкъ, изъ которыхъ двое попали въ этотъ счетъ случайно, по ошибк!… Г. Катковъ, подобно дам, пріятной во всхъ отношеніяхъ, могъ воскликнуть: ахъ какой афронтъ! но лобъ его изъ однаго матеріала съ царемъ пушкой, которую, какъ то справедливо замчаетъ г. еодоръ Глинка, никто не повернетъ. Высокія персоны въ жирныхъ эполетахъ, таинственныя руки, управлявшія всей этой адской махинаціей, равно какъ’ сами адская махинація со всми своими стями, корнями и цлымъ лексикономъ ‘жалкихъ словъ’, изданными редакціей Московскихъ Вдомостей для всего пресмыкающагося царства третьяго отдленія, оказались сказочными миами, произведеніемъ индйской фантазіи муравьевствующаго публициста (вотъ они, плоды то классическаго образованія!) Остались только стриженные волосы, кринолины, синіе очки и другіе невинные предметы, надъ которыми могутъ изощряться на досуг московскіе бутари и перья неоперившихся беллетристовъ.
Да, Марево разсялось, ожиданія общества не удовлетворились, но тмъ не мене въ мозгу его еще гвоздемъ сидятъ ‘организація, адъ’ и иные ужасы. Рамка ихъ тсне, видъ мене ужасенъ, но и теперь девять десятыхъ общества убждено, что заговоръ былъ. Это несомннно: мы и приговоръ читали, мы и преступниковъ видли. Подобное убжденіе можетъ держаться только вслдствіе неумнья читать, т. е. понимать читанное, въ силу непривычки мыслить и привычки принимать на вру всякое печатное слово. Отъ того такъ легко и надувать это общество всмъ литературнымъ пройдамъ, алчущимъ и жаждущимъ казенныхъ объявленій и чернилицъ.
Это грубое заблужденіе я считаю нужнымъ разсять и потому прошу всхъ, врующихъ въ заговоръ, снова прочитать со мною вмст приговоръ верховнаго уголовнаго суда. Дло стоитъ и труда, и вниманія. Если заговоръ былъ, то мы провримъ ею силы и его стремленія, если его не было, то мы обнаружимъ безсовстнйшій обманъ и, пожалуй, научимся мене доврять правительству и его актамъ, и измышленіямъ и станемъ вдумываться въ читанное, всматриваться въ смыслъ, доискиваться сути. Приводить цликомъ весь приговоръ, я нахожу совершенно излишнимъ, я приведу текстъ самыхъ существенныхъ его мстъ съ необходимыми пропусками и сокращеніями, которые я сдлаю не для искаженія смысла, по для экономіи времени и мста. Лучше всего, если читатель возьметъ въ руки приговоръ, чтобы свряться съ текстомъ и проврять каждое мое слово и каждое мое заключеніе. Я долженъ замтить, что при говоръ не дастъ возможности проврить нкоторыя частности, но уже самое молчаніе его и постоянное витаніе въ области общихъ мстъ и общихъ фразъ, должно ясно у казать читателю, на чьей сторон истина и на какой шаткой, зыбучей почв построено это карточное зданіе, имвшее однако довольно тяжести, чтобы раздавить нсколько десятковъ людей.
‘Еще въ 1863 году (неправда-ли, какъ давно? а въ какомъ мсяц? не въ Декабр-ли? даже можетъ быть, 31 Декабря? тогда еще неумстнй это многозначительное, классическое еще) составился въ Москв кружокъ (замтьте, кружокъ) изъ молодыхъ людей, зараженныхъ соціалистическими идеями. Чтобы осуществить ихъ на практик, эти люди начали устраивать школы (одну), ассоціаціи (дв), основывать общества (два), старались пріобрсти фабрику и устроить заводъ. Затмъ нкоторые члены обществъ взаимнаго вспомоществованія, а также переводчиковъ и переводчицъ задумали организовать свою дятельность на опредленныхъ началахъ (ergo у нихъ не было даже никакихъ опредленныхъ началъ и дйствовали они, значитъ, по русскому выраженію, зря, подъ вліяніемъ личной фантазіи и прихоти), для этого они стали собираться на сходкахъ, обсуждать различные вопросы и предположенія, составлять и разсматривать проэкты уставовъ, и хотя такихъ проэктовъ было нсколько, но ни одинъ еще не былъ окончательно принятъ, однако-же нкоторыми изъ участвовавшихъ въ сходкахъ были заявляемы цли(?!) и предлагаемы средства самыя безнравственныя, самыя преступныя: въ числ цлей заявлялись не только экономическій переворотъ, посредствомъ устной и письменной пропаганды (мудрено что-то), но и соціальная революція (безподобно это но), длежъ собственности и переворотъ государственный насильственными мрами, въ числ средствъ (для экономическаго, соціальнаго и государственнаго переворота) предлагались: обворованіе купца черезъ подставнаго служителя, ограбленіе почты, заведеніе тайной типографіи, освобожденіе изъ каторжныхъ работъ государственнаго преступ. Чернышевскаго, романъ котораго ‘Что длать?’ имлъ на многихъ изъ подсудимыхъ самое гибельное вліяніе и пр. Большая часть этихъ предложеній НЕ БЫЛА ПРИНЯТА, но по нкоторымъ и БЕЗЪ ОБЩАГО согласія были длаемы ПРИГОТОВЛЕНЯ, такъ Ермоловъ купилъ типографскій шрифтъ, Странденъ ГОТОВИЛСЯ хать въ Сибирь за Чернышевскимъ. Но самыя тяжкія преступленія были задуманы не на общихъ сходкахъ, а въ совщаніяхъ между нсколькими лицами, напр. умыселъ и приготовленія В. едосева отравить своего отца, для передачи наслдства тайному обществу, и наконецъ въ НЕБОЛЬШОМЪ кружк БЫЛИ ВОЗБУЖДАЕМЫ РАЗСУЖДЕНЯ О ТОМЪ, СЛДУЕТЪ-ЛИ, по примру европейскаго революціоннаго комитета, въ числ средствъ для произведенія ВСЕОБЩЕЙ(?!!!) революціи, ДОПУСКАТЬ цареубійства и истребленіе правительствъ ВООБЩЕ(!!!) Разсужденія объ этомъ предмет были возбуждены Ишутинымъ, который сообщилъ своимъ товарищамъ: Каракозову, Ермолову, Страндену, Юрасову, Загибалову, Шаганову и Моткову свденія, полученыя имъ отъ Худякова объ упомянутомь европейскомъ комитет. Разсужденія по вопросу о цареубійств одними БЫЛИ ОТВЕРГНУТЫ СОВЕРШЕННО, а другими отложены (?!) на неопредленное время, кром Каракозова (да вдь Каракозовъ не разсуждалъ, а дйствовалъ: кажется, есть маленькая разница?), который БЕЗЪ ВДОМА ТОВАРИЩЕЙ и совершилъ 4 апрля преступленіе’.
Мы должны остановиться и хорошенько разсмотрть этотъ параграфъ, такъ какъ онъ заключаетъ въ себ всю сумму обвиненій и всю массу открытій, сдланныхъ обими слдственными комиссіями и верховнымъ уголовнымъ судомъ. Онъ резюмируетъ дятельность ‘тайнаго общества’, раскрываетъ намъ его силы, его организацію, его стремленія, словомъ, онъ исчерпываетъ всю суть дла и есть его альфа и омега.
Первымъ проявленіемъ противообщественной дятельности и первымъ обвиненіемъ является устройство школъ. При? говоръ о школахъ говоритъ глухо, намекая, что ихъ было много, и упоминаетъ только объ одной. Это самый недобросовстный оборотъ, который обыкновенно употребляется безчестными публицистами и всевозможными плутами, по вовсе не идетъ правительству. Дло въ томъ, что школъ и было только что одна ‘Мусатовскаго’ (это фамилія ея патрона, участвовавшаго въ ней только именемъ), существовавшая около года на Живодерк (въ Москв) и закрытая по недостатку средствъ. Въ ней обучались дти не старше 12-лтняго возраста и раздлялись на два отдла: первый заключалъ въ себ передавшихъ или немогшихъ идти дале безплатной школы, второй — готовившихся въ гимназію. Въ первомъ учили грамот, письму, грамматик, ариметик, выкладкамъ на счетахъ, Закону Божію и давали необходимыя элементарныя понятія изъ естественныхъ паукъ, исторіи и географіи, во-второмъ предметы читались сообразно гимназической программ (приготовляли не выше Ш клас.). Эта школа въ точномъ смысл не была даже безплатной, которыя такъ безпощадно преслдуются правительствомъ, въ ней плата не была опредлена, но она существовала: платили, сколько могли, совершенные бдняки были избавлены отъ всякаго взноса, имъ вс учебныя пособія выдавались даромъ. Священникъ посщалъ школу съ очень похвальной аккуратностью и заботливо внушалъ ученикамъ, какъ ‘одинъ Богъ во святой Троиц’ и какъ создалъ онъ все изъ ничего. Школа была открыта съ разршенія правительства {Школъ открытыхъ безъ разршенія правительства не было, иначе-бы обвинительный актъ непремнно указалъ ихъ. Повторяю, что ‘этими людьми’ не было открыто ни одной школы, кром Мусатовскаго. Если-же допустить, что таковыя было, то очевидно ‘преподаваніе въ нихъ не клонилось къ возбужденію противъ верховной власти’, иначе-бы верховный судъ поименовалъ беззаконные разсадники революціи и невыразился-бы: ‘въ одной школ преподавали’ и т. д.}, о чемъ даже упоминается и въ приговор, и посщаема начальствомъ. Спрашивается — какимъ образомъ въ школ, гд учились дти отъ семи до двнадцатилтняго возраста, но не старше, ‘преподаваніе различныхъ предметовъ могло клониться къ возбужденію противъ верховной власти’? Эти свденія комиссія и верховный уголовный судъ почерпнули изъ (вроятно чистосердечныхъ) разсказовъ кн. Черкезова, ‘но на судебномъ слдствіи обнаружено, что свденія объ этомъ преподаваніи онъ имлъ только по слухамъ’ и нтъ никакихъ доказательствъ, чтобы кто нибудь подтвердилъ эти слухи, (изъ дла-же положительно видно, что они были отвергнуты единогласно). Ясно, что обвиненіе въ устройств антиправительственныхъ школъ, мы можемъ признать клеветой и покончить съ ней.
‘Различныхъ ассоціацій’ оказывается дв: швейная и переплетная {Всего изъ десяти работниковъ!}.
Швейная была открыта въ конц 1864 года, Е. Л. Ивановою, которая и считалась хозяйкой, что нсколько противурчитъ понятію объ ассоціаціи. Составъ ея измнялся очень часто, по найму въ ней постоянно работали отъ одной до трехъ мастерицъ. Она еще не успла вылиться въ окончательную форму, по было сдлано все, чтобы правильно распредлить заработную плату и разумно устроить жизнь. Открывая швейную, никто не думалъ демонстрировать: не до политики было. Дло сводилось на добываніе хлба честною работою и на огражденіе себя отъ эксплуатаціи хозяекъ. Впрочемъ, объ такомъ предмет толковать въ двухъ словахъ невозможно, да и не годится… Прибавлю только, что въ послднее время существованія швейной, въ ней работало пять мастерицъ, которыя вс и были арестованы, три изъ нихъ и по настоящую минуту заключены въ Сущевской части.
Въ переплетной работало четверо мастеровыхъ (вс простолюдины). Хозяиномъ ея былъ Фалленъ, слдовательно, ассоціаціей она не можетъ быть названа. Но мы сдлаемъ уступку и допустимъ, что хозяинъ, счетныя книги и пр., Одна легальная проформа, все таки на поврку выходитъ, что пугающая фраза ‘различныя ассоціаціи’ все тотъ-же плутовской оборотъ рчи, все таже недостойная мистификація и запугиваніе несмышленаго общества. Гигантскій призракъ соціально-экономической революціи умаляется до микроскопическихъ размровъ двухъ крохотныхъ (да и то еще сомнительныхъ) ассоціацій съ десятью работниками!
Учреждено два общества: переплетчиковъ и переплетчицъ и взаимнаго вспомоществованія. О первомъ верховный уголовный судъ совершенно умалчиваеть, но изъ его названія ясно, что никакихъ политическихъ цлей оно не преслдовало, въ чемъ удостовряетъ самое молчаніе обвинительнаго акта. Цль общества взаимнаго вспомоществованія, такъ же опредленно выражается названіемъ. Надо замтить, что это общество въ дйствительности еще не существовало и было не боле, какъ эмбріономъ. Что никакихъ противоправительственныхъ цлей оно не имло въ виду, это доказывается тмъ, что: 1) открыть его ‘предполагалось съ разршенія правительства’, 2) къ членамъ его верховный уголовный судъ относится очень снисходительно и освобождаетъ ихъ — выводъ очевиденъ. Но чтобы окончательно убдить читателей, я напомню имъ слдующій фактъ, почерпнутый изъ тою-же приговора: ‘Преступныя цли были заявлены’ тогда только, когда ‘нкоторые члены обществъ взаимнаго вспомоществованія, а также переплетчиковъ и переплетчицъ задумали организовать свою дятельность на боле опредленныхъ началахъ’ {Строчки и почти вс слова, отмченныя кавычками, взяты изъ текста приговора верховнаго уголовнаго суда. Прошу еще разъ читателя-скептика сврять и сличать настоящую главу съ Оффиціальнымъ документомъ, который находится во всхъ русскихъ газетахъ.}. Отсюда слдуетъ: 1) эти общества не имли преступныхъ цлей и общихъ опредленныхъ началъ, 2) нкоторые изъ ихъ членовъ были ‘злонамренными’ людьми, что за доказательство ‘злонамренности’ самихъ обществъ никакъ не можетъ быть принято, ибо каждой общество заключаетъ въ себ таковыхъ злокачественныхъ нечестивцевъ.
Остальныя дйствія сводятся на ‘старались, разсуждали, разсматривали, предполагали, желали, ожидали, надялись’, вроятна и ли и пили для поддержаніе столь преступной жизни {Что касается до меня, то я «старался’ взорами умертвить Муравьева и уподобиться василиску, ‘предполагалъ’ повсить все третье отдленіе, ‘намревался’ писать передовыя статьи въ ‘Моск. Вдомостяхъ’ въ дух ‘Колокола’ и ‘желалъ’ быть предсдателемъ верховнаго уголовнаго суда. О своихъ-же разсужденіяхъ скромно умалчиваю… Къ счастію, князь Гагаринъ не могъ проникнуть въ мои замыслы, намренія, предположенія и пр., а иначе вроятно быть-бы мн на 12-лтней каторжной работ ‘за преступныя цли и безнравственныя средства’.}. Никакой общей цли они, какъ то ясно изъ обвинительнаго акта, не имли, никакой общей идеей не были сплочены, въ ихъ поступкахъ рзко проявляется это отсутствіе общей идеи, единства, органической связи, между ними царитъ видимый расколъ или врне то, что называется: кто въ лсъ, кто по дрова {Пусть строго памятуютъ читатели, что свои выводы я длаю на основаніи офиціальнаго акта и только.}, ни къ какимъ ршеніямъ они не приходятъ, все только ‘разсуждаютъ, разсматриваютъ, да стараются’, ‘Задумали организовать свою дятельность на боле опредленныхъ началахъ’, да тмъ и покончили: никакихъ началъ не установили, ни къ какимъ результатамъ не пришли. Даже проэкта устава не выработали, ограничились тмъ, что ‘составляли, разсматривали и ни одного окончательно не приняли’. Дйствовать никто не ршался, нкоторые, увлекаясь вроятно минутнымъ порывомъ, ‘безъ общаго согласія длали приготовленія‘. Но и въ нихъ та-же трусливость, та-же нершительность, то-же отсутствіе твердо выработаннаго сознанія, рзко опредлившихся убжденій. Они немедленно поддаются вліянію противныхъ идей, враждебныхъ ихъ воззрніямъ, и не задумываясь долго, даютъ уничтожить свои начинанія: ‘такъ Ермоловъ’, читаемъ мы, ‘купилъ типографскій шрифтъ, но Ивановы уничтожили его’. Этотъ разладъ и это преобладаніе благонамренности неоспоримо доказывается тмъ фактомъ, что самыя красныя и революціонныя предложенія, или какъ выражается кн. Гагаринъ, ‘самыя безнравственныя и преступныя цли и средства’ были энергически отвергнуты и вызвали протестъ большинства. Въ силу этого, даже та вншняя, пріятельская связь, которая существовала между членами сходокъ, порвалась (сходки были закрыты, о чемъ умалчиваетъ приговоръ) и ‘самыя тяжкія преступленія была задуманы въ совщаніяхъ между нсколькими лицами’, т. е. въ самомъ тсномъ кружк. (Не ясно-ли, что на сходкахъ объ этихъ предположеніяхъ и заикаться не осмливались: такъ вотъ оно въ дйствительности-то каково было это пагубное, поджигательное, противуобщетвеиное направленіе!) Но и въ тсномъ кружк, въ сред восьми или девяти человкъ, эти предложенія встрчаютъ не боле ласковый пріемъ: и тутъ большинство вотируетъ противъ и отрицаетъ ихъ! Ишутинымъ въ ‘небольшомъ’ кружк (7 человкъ) ‘возбужденъ вопросъ о цареубійств’, но очевидно, что большинство, за исключеніемъ разв Каракозова, испугалось даже разсужденіи, толковъ и поспшило замолчать. ‘Одними, какъ говоритъ приговоръ, эти разсужденія были совершенію отвергнуты, ‘другими отложены на неопредлеопое время’. (Смыслъ послднихъ словъ удивительно страненъ и звучитъ ложью). Остается особнякомъ Каракозовъ, который говоритъ мало, выражается ‘отрывочными фразами‘, словопреній не любитъ, думаетъ и вырабатываетъ свои убжденія собственнымъ умомъ и, разъ пришедши къ извстному убжденію, разъ принявши извстное ршеніе, дйствуетъ. Ясно, что онъ не иметъ ничего общаго съ этими разсуждающими людьми, ясно, что они боятся его и зная его характеръ, зная, что онъ не ‘собирается‘, ‘не готовится’) а дйствуетъ, пугаются его поздокъ въ Петербургъ и засылаютъ депутатовъ. Каракозовъ о своихъ намреніяхъ никому не сообщаетъ, этой привычки онъ не иметъ, совтуется онъ только съ собою: это цльный и страшно сильный человкъ. Какое отсутствіе пониманія и простой логики обнаружили т, которые хотли повліять на него, остановить его ршеніе. Они видимо терялись, пугались и не знали, что длать. Остановить Каракозова было только два средства: доносъ и ядъ. Тотъ, кто ршился-бы предупредить его поступокъ, долженъ быль выбрать одно изъ нихъ и всего лучше ядъ. Доказать доносъ было-бы невозможно, или очень трудно и рисковано… Его ‘товарищи‘, какъ называетъ ихъ приговоръ, не ршились… Они даже могли тшиться мечтой: авось ихъ соображенія окажутся вздоромъ: вдь Каракозовь ничего не говорилъ о своемъ намреніи совершить цареубійство. И тутъ-то внезапно и ‘безъ ихъ вдома‘ прозвучалъ выстрлъ 4 Апрля. Преступленіе В. едосева принадлежитъ къ разряду замысловъ и есть много основаній думать, что въ область дйствительности оно бы не перешло. Между едосевымь и Каракозовымъ разница громадная: первый очевидно колеблется, борется, не ршается, открываема брату и дозволяетъ разбить банки съ ядомъ, т. е. положительно отказывается отъ своего намренія. Какъ великъ былъ кружокъ, въ которомъ задумалось отцеубійство, приговоръ умалчиваетъ: вроятно два, три человка, а можетъ быть всего одинъ, о которомъ говорится: Николаевъ. Ясно, что ни цареубійство, ни отцеубійство не были дломъ общества многихъ лицъ. Первое вытекло изъ чисто индивидуальныхъ условій, второе — также, такъ какъ В. едосевъ лицо число пассивное, дйствовавшее по по собственной иниціатив, Николаевъ-же одинъ обвиняется ‘въ доставленіи средства къ совершенію отцеубійства’. Воззрнія Николаева намъ также отчасти извстны. Вс преступленія массы сводятся къ ‘старались разсуждали и готовились’. Мы уже могли убдиться, что вс эти ‘разсужденія’ и* пр. такъ-таки и остались бы разсужденіями. Самая форма, въ которой предлагались вопросы: отвлеченно-теоретическая, заоблачная и мечтательная, ясно уже доказываетъ, какъ далека она была отъ практическаго разршенія. Не забудемте, что эти разсужденія извстны комиссіямъ и суду изъ разсказовъ ‘чистосердечно-каявшихся’: кто-же опредлить, какая доля къ нимъ преувеличенія, фантазіи, искаженія? На сходкахъ говорили десятки людей: кто-же упомнитъ съ точностью ихъ слова? Попробуйте сказать рчь и десять человкъ, которые васъ слушали, разно передадутъ ее. Кто-же поручится, что невинныя разсужденіи о томъ, что рабочимъ жить плохо, что для улучшенія ихъ быта придумываются такія-то вотъ средства и что было -бы очень недурно примнить ихъ у насъ, что это невинное разсужденіе и споръ, вызванный имъ, гд могло высказаться множество и здравыхъ и нелпыхъ мнній, не были перетолкованы и переданы суду, такъ нчто, съ точки зрнія этого суда, такое, что возможно выразить слдующею формулой: ‘были заявлены цли самыя преступныя и средства самыя безнравственныя’.
Однако, гд-же пресловутая ‘организація?’ гд-же ‘адъ’ съ своими кинжалами? Обь ‘организаціи’ въ приговор нтъ ни слова, между тмъ, какъ поименовываются ея члены. Отсюда мы и можемъ умозаключить, что подъ именемъ организаціи кн. Гагаринъ разуметъ тхъ нкоторыхъ, ‘задумавшихъ организовать свою дятельность на опредленныхъ началахъ’. Ей-же приписывается учрежденіе школъ, ассоціацій и пр. Объ ‘ад’-же положительно не говорится, два, три раза это слово проскользнуло въ приговор, да Ишутинъ обвиняется въ ‘основаніи тайнаго, революціоннаго общества: адъ’, котораго ни въ дйствительности, ли въ приговор не оказывается.
Изъ всего сказаннаго, неизбжно вытекаютъ два главные вывода:
1) ‘Организаціи’ не существовало,
2) ‘Ада’ не существовало.
Или приведя къ одному знаменателю:
Заговора не было и никакого революціоннаго общества не существовало.
Чтобы разсять всякія сомннія читателя, чтобы окончательно убдить его въ непреложной истинности этихъ выводовъ, перейдемъ опять къ приговору верховнаго уголовнаго суда, къ его дальнйшимъ подробностямъ. Поэтому, снова становясь на его почву, я буду называть ‘организаціею’ тотъ кружокъ, которому тщетно силится придать это имя кн. Гагаринъ. Мы уже видли дятельность ‘организаціи’, теперь разсмотримъ дятельность каждаго ея члена въ отдльности, но прежде всего опредлимъ ея численныя силы. На то и другое намъ даетъ нужные матеріялы приговоръ, къ которому и обращаемся снова,
Изъ этого оффиціальнаго акта мы узнаемъ, что лицъ оказавшихся, по мннію Муравьева, преступными и потому подлежащими суду — ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ. Фактъ этотъ чрезвычайно важенъ. Изъ всего огромнаго количества арестованныхъ посл 4 Апрля, самое пристрастное и жестокое слдствіе, для котораго достаточно было бездоказательнаго наговора, находитъ виновными только 36 человкъ, остальныхъ или освобождаетъ, или признаетъ ‘неважными, замшанными косвенно’, и не считаетъ ихъ достойными даже упоминанія. Съ ними раздлается полиція, III отдленіе, т. е. съ ними расправятся ‘административнымъ путемъ’.
Посл переслдованія дла верховнымъ уголовнымъ судомъ, оказалось: двое (Кобылинъ и Вознесенскій) попали въ списокъ обвиняемыхъ по ошибк, одинъ (Никифоровъ) по оговору, двнадцать (Худяковъ, В. едосевъ, Марксъ, Маевскій, Шостаковичъ, Лаунгаузъ, кн. Черкезовъ, Петерсонъ, Маликовъ, Бибиковъ, Оболенскій и Никольскій) къ организаціи не принадлежали и замшаны случайно, по неважнымъ обстоятельствамъ (исключая четырехъ, изъ которыхъ двое обвиняются въ довольно преступныхъ замыслахъ и двое въ укрывательств государственныхъ преступниковъ). Такимъ образомъ оказывается, что къ организаціи, включая въ это число и Каракозова, принадлежитъ Двадцать одинъ человкъ.
Нечего сказать — сила!…
Но мы читаемъ слдующія замчательныя строки: ‘Подсудимые: Кичинъ, Соболевъ, Сергіевскій, Борисовъ, Воскресенскій, Кутыевъ, Полумордвиновъ, хотя также принадлежали къ числу членовъ ‘организаціи’, но никто изъ нихъ не имлъ точныхъ свденій о цляхъ и предположеніяхъ общества, на сходкахъ котораго они бывали рдко и не могли себ составить попятія даже о томъ, что такое соціализмъ, нигилизмъ и коммунизмъ (точь въ точь гг. Воейковъ и Араповъ). Будучи вовлечены въ это общество главными его членами (трудно ршить, кто добродушнй и наивнй: главные-ли члены, вовлекающіе такихъ простоватыхъ и незлобивыхъ ребятъ, или же сами ребята, ‘не могшіе составить себ понятія даже’ и проч.), подъ благовиднымъ предлогомъ учрежденія общества взаимнаго вспомоществованія, для котораго предполагалось испросить разршеніе правительства, (вотъ видите-ли, само правительство находить этотъ предлогъ ‘благовиднымъ’: ясно, что общество взаимнаго вспомоществованія не было ни революціоннымъ, ни ‘пагубнымъ’ и т. д.), они, вступая въ это общество, имли въ виду только общанное имъ облегченіе своей крайней нищеты и убжденіе, что безъ посторонней помощи, они не могутъ кончить образованія, которое одно могло облегчить ихъ будущность’.
Скажите по совсти: есть-ли возможность признать за членовъ организаціи этихъ злополучныхъ, плаксивыхъ и неразвитыхъ людей? Цли ихъ самыя мирныя, законныя, съ политикой неимющія ни одной точки соприкосновенія. Они даже жалуются, ‘что по младости и неопытности, находясь въ крайней нищет, но желая докончить курсъ наукъ узаконенный, дабы снискать пропитаніе на служб престолу и монарху, были вовлечены и пр.’ Намъ остается пожалть о бдственномъ ихъ рок, но изъ числа членовъ организаціи неизбжно исключить.
Кром того мы знаемъ изо всего предъидущаго, что Каракозовъ стоялъ особнякомъ, дйствовалъ самостоятельно, не спрашиваясь ни чьего совта и никому не сообщая о своихъ намреніяхъ, и что ни къ ‘аду’, ни къ организаціи и ни къ какому другому обществу онъ не принадлежалъ, что признано и доказало самимъ верховнымъ уголовнымъ судомъ. И такъ, на основаніи точныхъ и неоспоримыхъ офиціальныхъ данныхъ, изъ числа членовъ организаціи мы должны исключить девять человкъ. Сколько же остается?— ДВНАДЦАТЬ!!!…. Этотъ выводъ сдланъ не мною: верховный уголовный судъ въ своемъ окончательномъ опредленіи степени виновности каждаго подсудимаго и наказанія ‘за доказанныя преступленія’ (какое лицемрное кощунство!) называетъ, безъ всякихъ ограниченій и оговорокъ, ‘членами организаціи’ только двнадцать человкъ. Запишемъ же офиціальной фактъ:
Революціонное общество ‘Организація‘ состояло изъ двнадцати членовъ.
Теперь мы знаемъ математически врно численныя силы организаціи, знаемъ ея дятельность, изъ которой можемъ вывести опредленіе ея нравственныхъ силъ. Но въ этой дятельности, грозившей такими бдствіями нашему дорогому отечеству, мы должны все выяснить и не оставить ни одной тни. Для этого намъ остается разсмотрть дятельность каждаго члена организаціи въ отдльности, такимъ образомъ мы получимъ и мрку преступности каждаго, и въ общей сложности — дятельность цлаго революціоннаго общества.
Начинаю снова выписки изъ приговора:
1) Николаевъ, Шагановъ, Ермоловъ занимались писаніемъ проэктовъ устава, Мотковъ поправлялъ проэктъ Ермолова и хранилъ у себя проэктъ Шаганова, Но вмст съ тмъ принималъ мры для противодйствія насильственному перевороту. Николаевъ добывалъ рецепты для отравленія отца едосева.
2) Малининъ, Дм. Ивановъ, Лапкинъ и А. Ивановъ старалась вообще разстроить ‘организацію’, препятствовали ея сходкамъ и образовали кружокъ, ей враждебный, имвшій цлью соціальную пропаганду, безъ насильственнаго переворота въ государств. Что касается обвиненія нкоторыхъ изъ нить въ знаніи о разговорахъ(!) относительно образованія боле преступнаго, общества ‘адъ’, то судебнымъ слдствіемъ доказано, что имъ были извстны только разсказы Моткова относительно образованія этого общества, и что они, имя намреніе противодйствовать этому обществу и даже донести на него, не успли еще убдиться, дйствительно-ли предположено основать его.
Изъ этого параграфа мы видимъ, что треть организаціи, т. е. четыре ея члена дйствуютъ въ качеств ея враговъ: и ихъ не прикажете-ли вычеркнуть изъ организаціи, кн. Гагаринъ? Этотъ же параграфъ подтверждаетъ ту истину, что ‘адъ’ не существовалъ, что онъ вроятно сложился въ фантазіи Моткова и Ишутина, изъ которыхъ первый и излагалъ въ тсномъ пріятельскомъ кружк свои мечты. Онъ же излагалъ ихъ передъ Муравьевымъ и кн. Гагаринымъ. Что Муравьевъ поврилъ басн, это понятно, но кн. Гагаринъ не поврилъ, да и поврить не могъ. Нтъ ни однаго подсудимаго, который бы обвиненъ былъ въ принадлежности къ ‘аду’ {Обвинялись многіе, да никто обвиненъ то не былъ.}: зачмъ же нелную сказку возводить въ тяжкое обвиненіе и не исключить ее совершенно изъ обвинительнаго акта? Затмъ, отвчу я, что въ такомъ случа пришлось бы исключить самую возможность появленія этого акта, такъ какъ онъ весь состоитъ изъ подобныхъ обвиненій.
3) Странденъ готовился хать въ Сибирь за Чернышевскимъ.
4) Юрасовъ и Загибаловъ не выказывали никакой особой дятельности (какую же ‘особую’, т. е. особенную дятельность выказали другіе то члены организаціи)?
Вс эти лица, кром четырехъ противодйствовавшихъ организаціи, разсуждали о цареубійств, но ‘вс однако возражали противъ ВСЯКИХЪ ПРЕДПОЛОЖЕНЙ о цареубійств’. Юрасовъ, Ермоловъ, Странденъ и даже Ишутинъ противодйствовали Каракозову и останавливали его.
5) Ишутинъ возбудилъ разсужденія о цареубійств и основалъ никогда не существовавшія общества (за что и былъ приговоренъ къ повшанію).
Теперь мы должны опредлительне формулировать математически точные выводы изъ предъидущихъ параграфовъ.
Изъ двнадцати членовъ организаціи четверо (треть) были ея врагами (см. выше) и потому мы неизбжно должны исключить ихъ изъ организаціи. (Пояснять этотъ очевидный выводъ я считаю оскорбительнымъ для читателей). Отсюда:
Такъ называемая Организація состояла изъ ВОСЬМИ ЧЛЕНОВЪ.
Половина этихъ членовъ (4) писала и взаимно поправляла и хранила проэкты уставовъ. Другая половина положительно ничего не длала, такъ какъ готовиться къ поздк не только въ Сибирь, но и въ Патагонію и даже на луну, и основывать общества, въ дйствительности никогда и ни гд, ни во времени, ни въ пространств не существовавшія, не значитъ дйствовать, дло длать.
Вся организація, безъ изъятія даже Ишутина, ‘который возбудилъ вопросъ о цареубійств’ и т. д., противится и принимаетъ мры противъ:
1) Насильственнаго переворота въ государств.
2) Всякихъ разсужденіи о цареубійств.
Для вящей ясности капитальнаго вывода сопоставьте факты, признаваемые въ одно и тоже время верховнымъ уголовнымъ судомъ, и потому непреложные и обязательные для всякаго подданнаго русскаго императора.
А. Тайное революціонное общество ‘Организація’ иметъ цлью ниспровергнуть правительство во всемъ государств, произвести экономическій и соціальный переворотъ посредствомъ устной и письменной пропаганды и пасидьстипыхъ мръ: цареубійства, революціи, длежа собственности и т. д.
а) Тайное революціонное общество ‘Организація‘ противится и принимаетъ мры противь насильственнаго переворота въ государств, то есть противъ революціи, длежа собственности и всякихъ даже предположеніи о цареубійств.
B. Организація существуетъ, слдовательно она организована.
b) Организація не организована, даже общихъ опредленныхъ началъ и дльнаго проэкта не выработало, слдовательно организаціи не существуетъ.
C. Ишутинъ обвиненъ между прочимъ за основаніе тайнаго революціоннаго общества ‘адъ’: адъ существуетъ.
c) Никто, кром Ишутина, не обвиненъ въ принадлежности къ аду. Самъ Ишутинъ обвиненъ косвенно. Вотъ текстъ приговора: ‘… и какъ основателя обществъ, дйствія коихъ клонились’ и пр., т. е. организаціи и ада, такъ какъ общества переводчиковъ и переводчицъ и взаимнаго вспомоществованія, что уже доказано Оффиціальными данными, были общества мирныя, закономъ разршаемыя и неимвшія никакихъ иныхъ цлей, кром добыванія работы и хлба: адъ не иметъ ни однаго члена, кром основателя, одно лицо не можетъ составлять общества: адъ не существуетъ.
D. Ишутинъ возбуждаетъ вопросъ о цареубійств.
d) Ишутинъ противится всякимъ разсужденіямъ о цареубійств и ‘вызываетъ Каракозова въ Москву’ {Смотри въ приговор эпизодъ встрчи Моткова и Ишутина съ Худяковымъ.— ‘Какъ, разв онъ въ Петербург?’ — спросилъ Ишутинъ испуганнымъ голосомъ. ‘Посл этаго извстія Мотковъ (вроятно вмст съ Ишутинымъ) просилъ Худякова слдить за Каракозовомъ, и если онъ старается скрыть свое пребываніе въ Петербург, изъ чего можно заключить, что онъ дйствительно иметъ намреніе совершить цареубійство, то НАВЕСТИ НА ЕГО СЛДЪ ПОЛИЦЮ’. Этотъ офиціально признанный фактъ, доказываетъ еще разъ: 1) Точныхъ свденій о намреніяхъ Каракозова не имли самые близкіе ему люди, 2) Зная его характеръ, они только догадывались объ его намреніи и по его дйствіямъ хотли убдиться въ своихъ догадкахъ, 3) Ишутинъ и вс другіе «члены’ мнимой организаціи не только не раздляли воззрній Каракозова, но ршались на доносъ, на преданіе его въ руки полиціи. И посл этого насъ стараются уврить въ ‘адахъ и организаціяхъ’ и тому подобныхъ сказкахъ! И посл этого осуждаютъ людей на смерть и на каторгу за недонесеніе: еслибъ убдились — донесли бы!….}.
E. Ишутинъ основываетъ тайныя революціонныя общества Адъ и Организацію.
e) ни Ада, ни Организаціи не существуетъ.
Возьмите любое мсто въ приговор верховнаго уголовнаго суда: фактъ, строчку, фразу и вы немедленно найдете другой фактъ, другую строчку, другую фразу, которые совершенно, діаметрально противорчатъ первымъ и взаимно исключаютъ другъ друга. Продолжайте сопоставленія, утомлять которыми читателя я не могу боле, возьмите любое обвиненіе и любаго обвиненнаго, раздлите пополамъ листъ и ставьте на одной сторон черты факты за, на другой — противъ и вы убдитесь ясно, наглядно, осязательно, что за имются факты положительные, противъ — не доказанные, т. е. отрицательные, и если найдутся одинъ или два положительныхъ (т. е. доказанныхъ и реальныхъ), То на другой сторон (за) будетъ находиться еще большее число такихъ-же реальныхъ фактовъ и въ итог у васъ всегда (исключеній почти нтъ) получится за положительная величина, противъ — отрицательная. Въ этомъ убждаетъ самое простое разсужденіе, самая простая, азбучная ариметика, доступная пониманію пятилтняго ребенка. Чтобы покончить съ логикой знаменитаго приговора, я долженъ въ послдній разъ остановить вниманіе читателя на постоя и по встрчающейся фраз: ‘Противились и принимали мры противъ насильственнаго государственнаго переворота‘, что въ примненіи къ подсудимымъ принималось ‘за смягчающее обстоятельство’ и такимъ образомъ принципы строгой справедливости и милосердія соблюдались въ глазахъ простодушныхъ зрителей. ‘Противиться и принимать мры’ возможно противъ кого нибудь или чего нибудь су шествующаго, дйствительнаго, реальнаго, напримръ, противъ нападенія разбойниковъ, наводненія, бури и т. п. Противиться и принимать мры противъ чего нибудь или кого нибудь воображаемаго, въ дйствительности не существующаго, возможно только про сумашествіи и блой горячк, вообще при разстройств головнаго мозга. Общество восьми человкъ {Вдь это были бдняки и мирные граждане, а не особы царской фамиліи, не Валуевы, не Гагарины и не Панины.} (и даже восьми тысячъ, которыя изобрла московская полиція), ни добровольнаго, ни насильственнаго переворота въ русской имперіи, содержащей 400,000 кв. геогр. миль и 75,000,000 населенія, произвести не могло, что очевидно для каждаго, умственно неповрежденнаго человка. Отсюда самый благонамренный читатель долженъ умозаключить: или подсудимые, или судья страдаютъ потерей умственныхъ способностей (сумашествіемъ), или-же существуетъ другое громадное революціонное общество, стремящееся къ насильственному государственному перевороту, которому возможно ‘противиться’ и противъ замысловъ котораго возможно ‘принимать мры’. Но такъ какъ дйствительность отрицаетъ эти умозаключенія, то ламъ остается одинъ выводъ:
Приговоръ верховнаго уголовнаго суда весь построенъ на лжи и есть чудовищный обманъ.
Разъ усвоивъ эту истицу, мы открываемъ смыслъ знаменитой фразы ‘противились’ и пр.: подсудимые противились допускать теоретическую возможность теоретической, отвлеченной, заоблачной идеи насильственнаго, государственнаго переворота, могущаго произойти въ далекомъ и неизвстномъ будущемъ, и принимали мры противъ всякихъ отвлеченныхъ разсужденій и туманныхъ споровъ объ этомъ предмет. (Вотъ каковы были въ дйствительности члены этого страшнаго, кроваваго общества, боле крайняго, по мннію дальновидныхъ россіянъ, чмъ клубъ якобинцевъ, боле свирпаго, чмъ сто тысячъ Дантоновъ и Маратовъ, умноженныхъ на такое-же количество Робеспьеровъ).
Неужели же и теперь, спрашиваю я, не ясно для читателя, что этотъ канибальскій, чудовищный приговоръ, весь построенъ на самой безсовстной лжи? Что людей приговорили къ вчной, а боле или мене продолжительной каторг — не за дйствія, по ‘за разговоры‘? Что сами члены, этой такъ называемой организаціи, пугались своихъ разговоровъ и вс противодйствовали крайнимъ и насильственнымъ мрамъ, т. е. самой мысли о нихъ, такъ какъ никто въ дйствительности и не прибгалъ, да и не могъ прибгнуть къ этимъ мрамъ? Что такимъ образомъ весь заговоръ сводится на разговоръ, что приговоръ 24 Сент. заключаетъ въ себ еще боле суровый приговоръ кн. Гагарину и всему верховному уголовному суду ‘доказываетъ, что заклятые злоди, заслуживающіе вислицу и каторгу — не осужденные, но судьи?
Кн. Гагаринъ совершилъ замчательный фокусъ: весь Адъ онъ окунулъ въ Лету о вызвалъ блдный, туманный призракъ ‘организаціи’, который исчезаетъ не только при блеск солнечныхъ лучей, но и при томъ тускломъ свт ночника, которымъ я освтилъ его.
Впрочемъ и этотъ слабый, неполный и далеко неудовлетворительный очеркъ можетъ разсять заблужденіе читателей, врившихъ въ заговоръ, и доказать ту неоспоримую истину, что онъ, этотъ заговоръ, есть та каллигуловская голова, которую измыслило правительство, чтобъ однимъ ударомъ меча покончить со всми честными и свтлыми стремленіями, зародышами, начинаніями и возможностями. Удалось-ли ему — покажетъ будущее, я же не войду ни въ какія разсужденія объ этомъ предмет, считая ихъ вредными и потому неумстными въ настоящее время и при настоящихъ обстоятельствахъ.
И пусть ршатъ сами читатели, какъ далеко ушелъ князь Павелъ Павловичъ Гагаринъ отъ графа Михаила Николаевича Муравьева, приговоривъ ‘за разговоры‘ одного къ вислиц, двухъ къ вчной каторг, одного къ двадцатилтвей, трехъ къ двнадцатилтней и т. д., поддержавъ нелпую басню о заговор, который имлъ цлью истребленіе царей и правительствъ, рки крови и всякіе ужасы, и какъ велико и искренно правосудіе и милосердіе благодушнаго царя, утвердившаго этотъ позорный актъ, замнившаго могилу на Голода, въ которой нтъ ‘ни печали, ни воздыханія’ — живой могилой въ Шлюсссльбург, полной мрака, ужаса и отчаянія…
И пусть сами читатели подведутъ итоги. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ГЛАВА VIII.
Нкоторыя дополнительныя подробности.— Публичное объявленіе приговора на Смоленскомъ Пол.— Опять московская полиція ‘отличается’.— Третія категорія.— Причины ея заточенія.— Еще разъ ‘чистосердечнокающіеся’.— Дло о литературно-музыкальномъ утр въ пользу нуждающихся студентовъ Петровской Земледльческой Академіи.— ‘Добровольно-политическіе’.— Аресты продолжаются и въ перспектив рисуются новыя ‘слдственныя дла о нигилистахъ’.— Нсколько заключительныхъ словъ къ читателю.

Теперь мн остается перейти къ нкоторымъ частностямъ ‘для возстановленія исторической истины’.
Арестованныхъ офицеровъ допрашивали: не принадлежали-ли они къ какому-то ‘военному заговору‘, который будто бы крылся или кроется въ войскахъ и по поводу котораго, какъ слышно, еще въ прошломъ году было произведено нсколько арестовъ. Эти аресты, какъ видно, не повели ни къ какимъ открытіямъ. Что это за таинственный военный заговоръ, извстный ‘по слухамъ’ правительству? Не есть-ли это новое измышленіе доносчиковъ или. самаго правительства, задумавшаго, быть можетъ, съ ‘корнемъ вырвать’ какія нибудь воображаемые революціонные зародыши въ сред офицеровъ? Предупреждаемъ послднихъ, что правительство замышляетъ противъ нихъ что-то недоброе, что оно чего то доискивается, докапывается, донюхивается. Горе тмъ, въ кого оно мтитъ, если съ ‘гражданскими’ оно расправляется такъ кротко за ‘разговоры’ — какъ же поступитъ оно съ ‘военными’!…
Показаній подсудимыхъ не давали читать даже ихъ адвокатамъ. Ограничивались тмъ, что вышивали нкоторые листики изъ дла. Хороша общанная гласность и хорошо общанное правосудіе: у адвокатовъ отнимаютъ средство для зашиты ихъ кліентовъ! Этотъ фактъ лучше всякихъ разъясненій доказываете что подсудимые судимы и наказаны неправо и беззаконно, что ихъ показанія заключаютъ въ себ массу оправданій, но не обвиненій, которыя правительство, по очень понятнымъ причинамъ, держитъ въ глубочайшемъ секрет.
Павелъ едосевъ, какъ видно изъ обвинительнаго акта, привлеченный къ длу, какъ свидтель, ни въ чемъ не обвинялся, но напротивъ, онъ ‘уговорилъ своего брата оставить преступное намреніе и пораженный ужасомъ, хотлъ разбить стклянки съ ядомъ’. За что же его, какъ преступника, полиція отправила къ отцу (въ Кирсановъ и къ Октябр!) по этапу. Не за то-ли, что онъ не могъ взнести прогонныхъ и суточныхъ денегъ на содержаніе двухъ жандармовъ, съ которыми, какъ преступника, ршили его отправить. И за что, наконецъ, приговорили его къ ссылк на родину?
Зная этотъ фактъ, мы вримъ, что нкто (просимъ сообщить его фамилію), косвенно замшанный въ дло, безъ суда и слдствія отданъ въ солдаты,
Никифоровъ оправданъ и освобожденъ отъ суда, по ‘за неосмотрительность поведенія, давшаго поводъ къ столь важному обвиненію’, предоставленъ въ распоряженіе министра внутреннихъ длъ, который и распорядился сослать его въ вятскую губернію, а такъ какъ Никифоровъ, человкъ бдный и къ тому же иметъ несчастье быть мщаниномъ, то его и пошлютъ въ конц Октября, въ какой нибудь отдаленнйшій уздъ вятской губерніи по этапу (впрочемъ, едосевъ дворянинъ и единственной гарантіей отъ этапа — кошелекъ. Вотъ разница между Гагаринымъ и Валуевымъ: первый лишаетъ всего состоянія, второй занимается мелкимъ грабежомъ). Неправда-ли, какая строгая логика у русскаго правительства: на васъ донесъ шальной негодяй или подкупленный шпіонъ, вы оправдались, вы доказали свою невинность, вы освобождены отъ суда, но за то, что на васъ могли донести, васъ ссылаютъ въ какую нибудь непроходимую дебрь вятской губерніи, да еще по этапу и въ Октябр.
Маликовъ {Бывшій судебный слдователь Холма (псковской губ.). Прежде занималъ туже должность въ козельскомъ узд Калужской губ., но по проискамъ извстнаго эксплуататора Мальцева, у котораго на откуп вс власти, начиная съ губернатора Спасскаго и до земскаго исправника и его помощника, едва не потерялъ мста и былъ переведенъ въ Псковскую губернію.}, Бибиковъ {Мировой посредникъ козельскаго узда.}, Оболенскій {Секретарь земской управы того же узда.} и Никольскій освобождены отъ суда или, другими словами, оправданы, но Отданы въ распоряженіе Валуева, который и поршилъ: Маликовъ ссылается въ Архангельскую губернію, Бибиковъ въ Вологодскую, Оболенскій въ Костромскую, Никольскій или въ Вятскую или въ Вологодскую.
Всмъ имъ, если кошелекъ не набитъ туго, грозитъ этапъf
Кого пощадилъ Гагаринъ, тхъ добьетъ Валуевъ.
Даже кн. Вадбольскій переводится въ Рязанскую губ. и съ Голофтевымъ вроятно будетъ поступлено подобнымъ же образомъ. Оба они были мировыми посредниками Козельскаго узда и обоихъ вина состоитъ въ ‘знакомств съ Маликовымъ и Бибиковымъ’. Вотъ она строгая-то послдовательность!
Маккавевъ, оправданный слдственною (даже) комиссіей и освобожденный отъ судебныхъ преслдованій, ссылается въ Костромскую губернію подъ надзоръ полиціи, въ силу собственноручной резолюціи благодушнаго монарха, написавшаго: ‘за политическою неблагонадежностью, водворить на мст жительства, отдавъ подъ строгій надзоръ мстной полиціи’. (Можно подумать, что Александръ II лично знакомъ съ Маккавевымъ и хорошо знаетъ образъ его мыслей). Говорятъ, будто бы нашъ ‘освободитель’ не очень-то былъ доволенъ приговоромъ (неужели князь не попалъ въ тонъ и взялъ слишкомъ ниже надлежащаго!’) и находилъ, что ‘даже миловать трудно’. Если это справедливо, то зачмъ-же было подвергать опал Муравьева или не поручить судъ и расправу Кауфману? Неосмотрительно!
Будетъ ‘водворенъ на мст жительства’, т. е. сослалъ въ Енисейскую губернію, Елисевъ, одинъ изъ очень извстныхъ литераторовъ. Онъ оправданъ еще слдствіемъ и вся вина его заключаема въ томъ, что у него кто-то изъ осужденныхъ обдалъ и кто-то завтракалъ: преступность его очевидна {Елисевъ, кажется, попалъ подъ амнистію и несосланъ, къ чемъ убждаетъ насъ его объявленіе объ изданія ‘Исторіи русской литературы XVIII столтія’. Ред.}!…
Кичинъ едва не сошелъ съ ума въ Петропавловской.
Марксъ тоже близокъ къ помшательству. Въ московскихъ частяхъ двое сошло съ ума. фамилія одного изъ нихъ Органовъ.
Марксъ въ своихъ показаніяхъ выражался слдующимъ образомъ: ‘я досталъ стрихнина для отравленія бшеной собаки или литератора Каткова‘. Судъ очень предупредительно замнилъ бшеную собаку ‘мышами’.
Вознесенскій, по возвращеніи въ Москву, тотчасъ-же слегъ въ Екатерининскою больницу. Замчательно, что ему заключеніе въ крпости, стоившее здоровья, вмнено въ наказаніе ‘за посщеніе общества взаимнаго вспомоществованія, не разршеннаго правительствомъ’. Мы уже знаемъ, что это общество еще не существовало. Члены учредители собирались для составленія и обсужденія проэкта устава, который должны были представить на разршеніе правительства: есть-да въ этомъ что-нибудь преступное даже съ полицейской точки зрнія? Прежде-ли испрашивается у правительства утвержденіе общества и потомъ составляется уставъ, или же наобороть?
Заканчиваю этотъ списокъ беззаконныхъ дйствіи русскаго правительства. Я знаю, что онъ крайне не полонъ, какъ и вся предлагаемая статья: пусть-же пополнитъ и исправить ихъ, кто можетъ.
4го Октября, ровно черезъ полгода посл грустной катастрофы 4 Апрля, на Смоленскомъ Пол, на томъ-же мст, гд казнили Каракозова, возвышались одинадцать позорныхъ столбовъ и вислица. У этихъ позорныхъ столбовъ должны были стать люди, ‘вознамрившіеся совершить экономическій, соціальный и государственный переворотъ Я ниспровергнуть вс законныя правительства, истребить всхъ земныхъ царей’, эти одинадцать позорныхъ столбовъ сконцентрировали вокругъ себя тотъ ужасный и могущественный заговоръ, при мысли о которомъ трепетали сердца простодушныхъ россіянъ и они взывали къ Муравьеву: ‘крови!’ возсылая одновременно съ этимъ ‘теплыя мольбы’ къ Иверской и всмъ московскимъ святителямъ и чудотворцамъ (въ ихъ числ и къ Михаилу Каткову).
Приговоренные взошли на эшафотъ гордо, съ достоинствомъ и съ выраженіемъ презрнія къ палачамъ (конечно не къ тмъ, которые дйствовали въ качеств исполнителей). Это были люди очень молодые, полные жизни и силъ, одному только Марксу было 50 лтъ. Никакого ‘благоговнія’ {Никакъ не могутъ эти борзописцы разныхъ ‘Голосовъ’ и пр. ‘Вдомостей’ воздержаться отъ безсовстной лжи, въ которую они-же первые не вритъ.} не изображалось на ихъ лицахъ, когда они прикладывались ко кресту. Священникъ подходилъ къ каждому и прикладывая!’ къ его губамъ крестъ, такъ что врне будетъ сказать: не они прикладывались ко кресту, а крестъ прикладывался къ нимъ. Ишутинъ такъ же не ‘сгибался подъ какою-то невидимою тяжестью!’, когда разыгравали съ нимъ гнусную комедію одванія въ саванъ и надванія петли. Въ казнь эту никто не врилъ и вс положительно знали, что придетъ помилованіе и смягченіе. (Конечно, Ишутинъ и остальные осужденные знать этого не могли. Вс они подавали къ государю просьбу о помилованіи, о смягченіи приговора, по прочной надежды не могли имть).
Въ тотъ-ли день или на слдующее утро, не знаю положительно — приговоренные были отправлены на каторгу и въ ссылку. Очень многихъ изъ нихъ ждали въ Москв родители, жены, братья, сестры. Всмъ имъ оберъ-полицмейстеръ общалъ свиданіе и даже уврялъ, что пришлетъ съ извстіемъ курьера, какъ только ссыльныхъ привезутъ въ Москву. Въ его канцеляріи и въ слдственной комиссіи обнадживали, что осужденные проживутъ трое сутокъ, въ одной изъ частей (Рогожской), именно для того, чтобы проститься навсегда съ своими близкими. Но ихъ провезли ночью, въ закрытыхъ каретахъ, подъ прикрытіемъ большаго конвоя. Объ ихъ прізд узнали очень немногіе родственники, сторожившіе на дебаркадер желзной дороги, но допущены не были даже къ каретамъ. Спрашивается: для чего эта тупая, изуврская жестокость, до которой даже Николай рдко возвышался? Сама московская полиція, не смотря на всю свою невообразимую гнусность и желаніе отличаться, усердіе заявить, такъ не посмла-бы распорядиться очевидно, она дйствовала въ силу инструкцій свыше. Въ крпости-же, въ промежутокъ между объявленіемъ приговора въ суд (24 Сентября) и исполненіемъ его на Смоленскомъ Пол (4 Октября), свиданія съ осужденными дозволялись. Московская полиція была очень озадачена, замтивъ, что ссыльные снабжены до нкоторой степени теплой одеждой, происхожденія очевидно не казеннаго, и въ лиц двухъ представителей, Воейкова и Позняка (первый олицетворяетъ исполнительную тупость и шпіонство самое грубое, второй — полицейскаго Одиссея), — ршилась раскрыть виновниковъ этого преступленія. Пока еще трудно сказать, увнчается-ли успхомъ славное патріотическое предпріятіе, поведетъ-ли оно къ новымъ розыскамъ, арестамъ, заточеніямъ и ссылкамъ, или-же ихъ доблестное рвеніе не получить простора, такъ какъ снабженіе теплой одеждой иначе и произойти не могло, какъ съ разршенія начальства и черезъ его посредство. Съ дороги, не дозжая, какъ говорятъ, до Нижняго, Ишутинъ былъ возвращенъ и замурованъ въ шлюссельбургскіе застнки.
Замурованъ не одинъ Ишутинъ: цлая, такъ называемая, третія категорія, по неважности обвиненій не подпавшая, къ своему несчастью, ршенію верховнаго уголовнаго суда, томится въ омерзительныхъ помщеніяхъ московскихъ частныхъ домовъ (съ Апрля и Мая, самые-же поздніе съ юня. Вновь взятые врядъ-ли могутъ быть причислены къ этой несчастной категоріи). Трудно отвчать на вопросъ: въ чемъ заключается ея вина? Одни обвиняются въ участіи въ швейной, другіе въ чтеніи романа ‘Что длать’, третьи въ отношеніи кринолина, четвертые въ знакомств съ Ишутинымъ, Странденымъ и другими осужденными, пятые… но читатель уже чувствуетъ тяжесть остальныхъ обвиненій: вс они въ этомъ-же род. (Только на однаго или двухъ человкъ комиссія взводитъ очень грозныя обвиненія и поршила упрятать ихъ, во чтобы то ни стало). Но ни въ исчисленныхъ преступленіяхъ вина третіей категоріи. Ларчикъ открывается очень просто: московской слдственной комиссіи крайне выгодно тянуть дло до безконечности и разыскивать воображаемыя нити и корни. Лица, составляющія комиссію или-же прикомандированныя къ ней, вс эти Позняки, Павловскіе, Воейковы, Михайловскіе, Сухаревы, вся эта жадная свора висльниковъ и шпіоновъ, сверхъ жалованья, получаетъ очень большое содержаніе (говорятъ, что даже писарямъ дается не мене двухъ и трехъ рублей въ сутки). Прибавьте къ этому перспективу чиновъ, крестовъ, бантовъ, пряжекъ и прочихъ всемилостивйшихъ цацекъ, которыми уже украсились нкоторые изъ ‘ревностнйшихъ’, можно стяжать и денежную награду ‘за отличное усердіе’… Иные уже заканчиваютъ, другіе упрочиваютъ свою карьеру, золотое юношество, la ММ. Michaylowsky и Souchareff, только длаютъ ее и стараются блеснуть полицейскими доблестями.
Благодаря ‘чистосердечно-кающимся’, можно надяться, что слдственная комиссія долго еще просуществуетъ. Они продолжаютъ дйствовать въ ея интересахъ, своими признаніями давая новые матерьялы для новыхъ слдственныхъ длъ и запутывая новыя количества людей самыхъ разнообразныхъ профессій, званій и состояній, которые никакъ не могли предположить, чтобы ихъ возможно было впутать, какимъ бы то ни было способомъ, въ совершенно чуждое имъ дло.
Для образца разскажемъ одно изъ таковыхъ длъ.
Въ феврал мсяц, въ зал артистическаго клуба дано было литературно-музыкальное утро, въ пользу бдныхъ студентовъ Петровской Земледльческой Академіи. Оно было дано съ разршенія правительства, участіе въ немъ принимали литераторы и артисты, хорошо знакомые и любимые московской публикой: Плещеевъ, Островскій, Садовскій, Герберъ и др., т. е. люди благонамренные и никогда не отказывающіе въ своемъ содйствіи доброму длу, это утро даже удостоилось присутствіемъ полковника Джоліо, казалось бы — чего еще? Сборъ былъ раздленъ между бдными студентами, росписки отъ нихъ получены. Черезъ семь съ половиной мсяцевъ Борисовъ и Соболевъ доносятъ, что сборъ поступилъ въ кассу организаціи…
Невозможно также не упомянуть о новомъ тип совершенно ‘новыхъ людей’, — о ‘добровольно-политическихъ’. Они гораздо опасне ‘чистосердечно-кающихся’, такъ какъ страстное желаніе во что бы то ни стало попасть въ политическіе преступники заставляетъ ихъ ршаться на самоотверженные поступки: они сами накликали на себя полицію, отдавались ей въ руки и обвиняли себя въ ужасныхъ замыслахъ и въ небывалыхъ преступленіяхъ. Къ этому новому типу относятся исключительно особы ‘прекраснаго пола’. Въ мирное время он сгорали не мене пламенною жаждой попасть въ такъ называемыя нигилистки, для чего и совершали разныя изумительныя дянія, достойныя князя гг. Клюшникова и Стебницкаго. Этотъ типъ насчитываетъ никакъ поболе четырехъ или пяти представителей и неизбжно долженъ исчезнуть очень скоро. Я упомянулъ ось немъ въ виду тхъ гнусныхъ и омерзительныхъ сплетенъ, которыя съ цлью ‘подорвать нигилизмъ’ распускаетъ московская полиція о всхъ арестованныхъ женщинахъ безъ исключенія. Въ этомъ полезномъ дл ей оказываетъ самыя важныя и безкорыстныя услуги наше ‘золотое юношество’, наша ‘салонная сволочь’, рыскающая по баламъ, раутамъ и принимающая участіе въ благотворительныхъ спектакляхъ гр. Соллогуба и въ филантропической дятельности генеральши Стрекаловой.
Аресты, какъ я уже заявилъ въ начал статьи, продолжаются, длу ‘о нигилизм’ и конца не предвидится {Въ эпоху, когда солидарность съ ‘заговоромъ’ видли везд и во всемъ, ‘малороссійская община’ подверглась гоненію, обыскамъ, конфискаціямъ. Въ ней зрли язву сепаратизма я гнздо ‘вольнолюбовыхъ замысловъ’. Но въ дйствительности, ни съ сепаратизмомъ, ни съ либерализмомъ она не иметъ ничего общаго и въ большинств своихъ членовъ представляетъ самое утшительное явленіе для г. Каткова. Такъ напр., въ ней вотируется предложеніе: допускать въ ея члены только студентовъ, которые получаютъ въ общемъ вывод не мене 3 1/2 и изъяты университетскимъ начальствомъ отъ платы за лекція и только таковымъ выдавать пособія изъ общинной кассы! (Вотъ она, суть-то, гд!) Интересне всего, что птенцы Баршева и Чичерина, осмлившіеся сдлать это нелпое и безчестное предложеніе, были арестованы, но подозрнію въ красныхъ замыслахъ. Библіотека ‘малороссійской общины’ и до сего дня запечатана семью печатями и полиція, неизвстно для чего, хранятъ грозное statu quo.}. Въ Петербург также предсказываютъ новое слдствіе: извстный доносчикъ и шпіонъ, студентъ Корево или Корейво, при командированный къ московской слдственной комиссіи для розысковъ и посщавшій московскій университетъ, сдлавшійся въ настоящее время разсадникомъ мракобсіи, появился нсколько дней тому назадъ въ Петербург, ‘подъзжалъ’ ко многимъ въ трактирахъ и кафе съ либеральными разсужденіями, наконецъ быль узнанъ. Теперь оказывается, что онъ взятъ въ крпость для добровольныхъ признаніи. Люди опытные утверждаютъ, что вроятно начнется скоро новое дло. Не знаю, на сколько все это справедливо, могу только заврить читателя, что этотъ слухъ идетъ изъ непосредственныхъ, полицейскихъ источниковъ.
Многіе надются, что свадьба наслдника прекратитъ хотя на очень короткое время дятельность третьяго отдленія и облегчить участь нкоторыхъ. Что касается до меня, я этому положительно не врю.
Въ настоящей стать изложены офиціальные факты, не составляющіе тайны и ближе (другихъ извстные самой полиціи. Я счелъ нужнымъ огласить ихъ въ Колокол, такъ какъ большинству, масс общества она совершенно неизвстны, въ Москв-же и Петербург ходятъ въ вид разнорчивыхъ разсказовъ и слуховъ, ложно толкуемые, ложно понимаемые. Свои выводы о заговор и его членахъ я длалъ на основаніи офиціальнаго акта — приговора верховнаго уголовнаго суда, читая ихъ, проницательный читатель, фигурирующій въ роман ‘Что длать’, можетъ указать мн начало статьи и уличить въ величайшей непослдовательности и противорчіи съ собою. Возражать ему я не стану: пусть онъ остается съ своей проницательностью и торжествуетъ побду и да опочіетъ непробудно на славно пожатыхъ лаврахъ.
На неполноту свденій я уже указывалъ и просилъ пополнять ихъ. Этотъ недостатокъ находится вн моей воли, небрежность-же языка, отсутствіе всякой литературной отдлки, спшность работы и тысячи другихъ пороковъ, ставящихъ статью, ‘Блой Терроръ’, ни же всякой газетной статейки, читатель великодушно извинитъ, ‘принимая во вниманіе’, что авторъ не иметъ ничего общаго съ профессіей литера тора и никогда не мнитъ отличаться на арен россійской журналистики.
И такъ прощайте и прощайте навсегда, мои случайные читатели. Гонимый рокомъ въ гиперборейскія страны (не знаю, погонитъ-ли онъ меня по этапу или-же на почтовой пар), которыя такъ благодтельно вліяютъ, по мннію русскаго правительства, на благонравіе и ‘политическую благонадежность’, я не вполн убжденъ, что эти строки дойдутъ до свободной Швейцаріи и увидятъ себя въ свободномъ журнал Колоколъ. Во всякомъ случа, я-то ихъ врядъ-ли когда нибудь увижу.

Одинъ изъ сосланныхъ подъ надзоръ полиціи.

10 Октября 1866.

‘Колоколъ’, 1 января, 1 февраля, 1 марта, 1867

Вормс Николай Александрович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Личное благо и сверхличные ценности, Бердяев Николай Александрович, Год: 1917
  2. Где строить флот, Меньшиков Михаил Осипович, Год: 1905
  3. Ложь, Соловьев Владимир Сергеевич, Год: 1896
  4. Лавров, Николай Александрович, Лазаревский Иван Иванович, Год: 1914
  5. Достоинство России требует ее полной независимости и отсутствия всяких союзов, Катков Михаил Никифорович, Год: 1886
  6. Историк-поэт Жюль Мишле, Сапов В. В., Год: 1997
  7. О руководящих органах ‘Земли и воли’ и программе работ ее окружных комитетов, Огарев Николай Платонович, Год: 1862
  8. Поминки по И. С. Аксакову, Страхов Николай Николаевич, Год: 1886
Электронная библиотека