Беллетристика, Михайловский Виктор Михайлович, Год: 1884 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 27 минут(ы)

БЕЛЛЕТРИСТИКА.

‘La joie de vivre’. E. Zola.— ‘Chrie’. E. Goncourt.— ‘Sapho’. Alphonse Daudet.— ‘Belinda’. Rhoda Broughton.— ‘Andre’. George Denty.— ‘La belle Madame de Vassard’. Alain Bauquenne.— ‘Le Prince Zelah’. Jules Claretie.— ‘La police secr&egrave,te Prussienne’. Virtor Tissant.— ‘Jetta’. Georg Taylor.— ‘Prussias’. Ernest Eckstein.— ‘Grosse Menschen’. Schuking.— ‘Hohe Gnner’. Ernest Wiehert.— ‘Schwarze Schatten Rosenthtal. Nicht fr Kinder’. Oscar Hempel.

При обзор иностранной беллетристики за текущій годъ сами собою выдвигаются на первый планъ ея произведенія, доступныя большинству русскихъ читателей, т.-е. переведенныя на русскій, языкъ. Въ виду замтнаго оскуднія у насъ оригинальной беллетристики, переводная получаетъ особенное значеніе,— такое, какого она не имла въ то время, когда въ русскихъ журналахъ печатались произведенія Диккенса, Теккерея, Жоржъ-Зандъ, Виктора Гюго или Флобера и Эберса, давшихъ въ увлекательной и общедоступной форм врныя картины давно минувшихъ эпохъ, цлыя историческія монографіи, или прежнія романы Э. Зола (‘la Curee’, ‘le Venire de Paris’, ‘Sonex. Eug&egrave,ne Rougon’) и Шпильгагена, изображавшихъ яркими чертами злобы дня Франціи и Германіи, ихъ политическіе и общественные недуги и взаимно дйствіе тхъ и другихъ. И именно въ настоящее-то время мы не видимъ въ выбор иностранныхъ романовъ для перевода той разборчивости, какой въ прав желать и требовать читатели. За прошедшій и ныншній годъ мы не видимъ въ перевод ни одного выдающагося романа, нтъ ни историческихъ монографій врод ‘Саламбо’, ‘Иродіады’, ‘Уарды’ и имъ под., нтъ романовъ-памфлетовъ, приближающихся къ сатир {Такой романъ: Баккалавръ Жюля Балдеса былъ напечатанъ въ 1882 г. въ Наблюдател, романы-памфлеты: Сбитый съ толку и Жіанъ и Гансъ помщены въ прошломъ году въ Русск. Мысли, а въ ныншнемъ настоящая сатира: Семейство Кардиналъ Галеви.}. На мст такихъ прекрасныхъ вещей за текущій годъ передъ нами лежатъ Радость жить (La joie de vivre) Зола, Шери — Гонкура и Сафо — Доде. Ихъ печатали сразу нсколько журналовъ, и чего ради? Только изъ-за именъ авторовъ, а никакъ не ради содержанія самихъ произведеній, такъ какъ переводы ихъ были начаты ране, чмъ они были окончены. печатаніемъ въ подлинник. Сафо переводился даже съ рукописи. Печатая переводы, ни переводчики, ни редакціи не знали содержанія подлинниковъ и перевирали заглавія не по одному только плохому знанію французскаго языка. Такимъ перевираніямъ подверглись названія романовъ Зола ‘Lа joie de vivre’ и ‘Pot-bouille’, переведенный по-русски У пылающаго очага. Въ особенности же забавный казусъ вышелъ года два тому назадъ съ романомъ Доде — ‘Evangeliste’, переводчикъ озаглавилъ его, а потомъ оказалось, что дло идетъ о проповдниц дам. Понятно, что при такомъ хватаніи на лету романовъ, помщаемыхъ въ подлинник въ газетныхъ фельетонахъ, для оцнки переводимаго произведенія быть не можетъ другаго критерія, кром имени автора. А этого далеко не достаточно, какъ это не разъ и доказывалось самимъ дломъ.

Мы не станемъ передавать здсь содержанія новаго романа г. Зола ‘La joie de vivre’, переводы его, боле или мене плохіе, печатались въ пяти или шести русскихъ журналахъ (вотъ какъ обрадовались!) и онъ, по всей вроятности, знакомъ большинству русской публики. Самъ по себ это одинъ изъ самыхъ слабыхъ романовъ Э. Зола, успхомъ же онъ обязанъ, кром имени автора, небывалою еще натуралистичностью нкоторыхъ описаній, которымъ мсто совсмъ не въ изящной литератур, а въ клиническихъ бесдахъ акушерскаго отдленія. На русскомъ язык многое сглажено, совсмъ выкинуто или замнено точками, только, на нашъ взглядъ, мало выкинуто и, во всякомъ случа, отъ большихъ сокращеній романъ могъ бы выиграть. Здсь неумстно возобновлять старый споръ о достоинств ‘натуралистическихъ’ пріемовъ, человческихъ документовъ вообще и протоколовъ о происхожденіи на свтъ младенцевъ въ частности. Самое сокращеніе такихъ протоколовъ въ переводахъ уже достаточно уясняетъ взглядъ на нихъ редакцій русскихъ журналовъ.

Законы всегда одни для всхъ произведеній искусства, литературы, живописи, ваянія, музыки и архитектуры. Они настолько общи, что мы даже въ понятіяхъ смшиваемъ разныя отрасли искусства и нердко говоримъ: ‘романистъ изобразилъ картину или рядъ картинъ, живописецъ далъ на своемъ полотн драму, такое-то архитектурное произведеніе есть цлая поэма’. Что художественно въ одной отрасли, то художественно и въ другой, и наоборотъ — недопустимое въ одной, не можетъ быть допущено ни въ какой другой. Нашъ русскій художникъ, по достоинству оцненный французами и, смемъ думать, всею Европою,— графъ Л. Н. Толстой въ роман Анна Каренина описалъ роды такъ, какъ подобаетъ истинному художнику. Проврить и доказать это легко, стоитъ только примрить къ живописи, изображенное гр. Толстымъ можетъ быть представлено на картин и выставлено на любой выставк. А если бы какой-нибудь живописецъ ‘натуралистической’ шкоды рискнулъ перенести на полотно сцены, описанныя Зола, то его картина попала бы не на выставку, а въ секретное отдленіе странствующаго музея на ряду съ восковыми фигурами и всякими монстрами. Рембрантовская Лекція анатоміи указываетъ грань, за которую не должно переступать искусство. За этою гранью начинается другая область — науки и, притомъ, спеціальной науки, тамъ искусство является уже не самостоятельнымъ, а становится въ служебное положеніе изготовителя учебныхъ пособій. Также точно и документальная, протокольная литература иметъ свою строго-ограниченную область въ ученыхъ рефератахъ, диссертаціяхъ и лекціяхъ.

Все вышесказанное примнимо и къ роману Эдм. Гонкура Шери, переведенному въ Наблюдател, но еще съ нкоторымъ дополненіемъ. Это романъ по настоящему документально-протокольный въ прямомъ смысл этого слова. Года два тому назадъ Эдм. Гонкуръ задумалъ написать монографію великосвтской двушки. Не полагаясь на свои единичныя силы и находя, недостаточнымъ имвшійся у него запасъ человческихъ или, врне, женскихъ документовъ, онъ обратился съ воззваніемъ ко всмъ женщинамъ, прося ихъ снабдить еуо таковыми документами съ той самой минуты, какъ каждая изъ нихъ начала себя помнить, безъ опущенія какихъ бы то ни было, самыхъ интимныхъ подробностей ихъ дтства, отрочества, перехода къ зрлости и т. д. ‘На книг я выставлю свое имя,— говорилъ онъ своимъ будущимъ сотрудницамъ,— но настоящимъ ея авторомъ будете вы’. Призывъ не остался безъ отвта, женскіе документы посыпались со всхъ сторонъ и изъ этого-то благонадежнаго матеріала Гонкуръ соорудилъ… свое слдственное дло о пустопорожней жизни одной больной двицы. Вышло настоящее чудище! Если бы книга не носила имени Эдм. Гонкура, ея не то переводить, читать бы никто не сталъ, а кто бы и началъ, то, наврное, не дочиталъ бы и до половины. Скучна она протокольно, скучне любаго слдственнаго дла. Въ томъ, по крайней мр, всегда есть извстная нить, развитіе которой можетъ интересовать читателя. А въ этомъ повствованіи такой нити нтъ. Въ немъ, вмсто фабулы, отрывочныя сценки, иногда мастерски написанныя, но неимющія между собою никакой необходимой связи, изъ нихъ любая можетъ быть выкинута безъ малйшаго ущерба для цлаго, а нкоторыя даже съ пользою, вмсто развитія характера, сообщенія о физіологическихъ особенностяхъ развитія женскаго организма съ такими же натуралистическими подробностями, какъ у Э. Зола въ его ‘La joie de vivre’, а затмъ слдуютъ патологическія подробности развитія невроза и истеріи у свтской барышни, не успвшей словить мужа. На двадцатомъ году Шери умираетъ — и прекрасно длаетъ. Очень жаль, что нкоторыя изъ подругъ мадемуазель Шери вышли замужъ и могутъ народить никуда негодныхъ дтей. Къ счастью для человчества и для Франціи, двицы, описанныя Эдм. Гонкуромъ, составляютъ очень рдкія исключенія. Корреспонденція дамъ-сотрудницъ, помогавшихъ автору своими откровенностями, сослужили ему плохую службу, попросту говоря, сбили талантливаго писателя съ толку. Онъ излишне доврился женскимъ документахъ, упустивши изъ вида цлый рядъ соображеній, доказывающихъ ихъ недостоврность. Онъ забылъ прирожденный женщинамъ недостатокъ объективности, въ особенности когда дло касается ихъ собственныхъ особъ, ихъ воспоминаній о прожитой юности и молодости. У женщинъ свтскихъ, много вызжавшихъ, избалованныхъ успхами или просто ухаживаніями, этотъ недостатокъ доходитъ до полной потери сознанія дйствительности, до способности извращать факты и наврать на себя небылицы совершенно добросовстно, безъ малйшаго желанія сказать неправду. Вызванныя извстнымъ писателемъ на откровенное сообщеніе своихъ воспоминаній барышни безсознательно преувеличили и свои неврозы, и прихоти вкуса, я пережитыя ими физіологическія кризисы, совершающіеся у громаднйшаго большинства двушекъ много проще и спокойне, чмъ это кажется гг. Зола и Гонкуру. При томъ же, эти кризисы наступаютъ у различныхъ субъектовъ такъ разновременно и такъ разнообразно, что строить на этомъ какіе-либо общіе выводы и положенія невозможно.

Эдм. Гонкуръ хотлъ написать ‘монографію’ великосвтской двушки, а, вмсто того, у него вышла ‘исторія болзни’ одной знатной барышни. Нашъ высокоталантливый соотечественникъ . М. Достоевскій изображалъ, почти исключительно, больныхъ людей, мужчинъ и женщинъ. Но какая же громадная разница между, психически больными Достоевскаго и истерическими барышнями Гонкура! При чтеніи произведеній перваго, страшно становится за себя и за людей, становится больно, въ себ самомъ и во всхъ окружающихъ видятся и чувствуются признаки тхъ же разстройствъ, подобно тому, какъ при чтеніи Мертвыхъ душъ подмчаются въ себ и въ людяхъ отдльныя черты представленныхъ типовъ. У Гоголя собирательные типы здоровыхъ, у Достоевскаго такіе же типы больныхъ русскихъ людей. Тутъ правду видишь, этой правд вришь, она неотразима никакими документами. Неправда и канцелярская дланность протоколовъ Гонкура бросаются въ глаза и возбуждаютъ не отвращеніе даже, а просто чувство гадливости, похожее на то, какое испытываетъ трезвый человкъ въ присутствіи безобразно и грязно пьянаго субъекта. Въ подлинник многое сглаживается и выкупается прелестью слога, такъ сказать, вншнею красотою произведенія. Въ перевод это теряется, нжные, иногда неуловимые оттнки пропадаютъ, тонкіе штрихи или остаются незамтными, или выходятъ непріятно-грубыми. Такіе протоколы, какъ Шери, могли бы безъ малйшаго ущерба для русской публики оставаться непереведенными.

Совсмъ иныя рчи приходится намъ вести о роман Альфонса Доде Сафо, и о немъ побесдовать стоитъ, такъ какъ это романъ, во всякимъ случа, выдающійся. Переведенъ онъ въ Русскомъ Встник (мартъ и апрль 84 г.) съ рукописи, какъ значится въ примчаніи. Газета Русскія Вдомости сообщала, что одновременно съ редакціей Русск. Встника рукопись Сафо была куплена у автора для перевода однимъ американскимъ журналомъ. Получивши оригиналъ, редакторъ американецъ деньги по уговору заплатилъ, а романа переводить не сталъ, находя его безнравственнымъ и вреднымъ. Наши соотечественники не такъ разборчивы: романъ они перевели и напечатали и даже не въ одномъ Русск. Встник, а также въ Наблюдател, въ Изящной Литератур и еще гд-то. До американскихъ деликатностей мы еще не дожили, да, къ тому же, на нашемъ базар и не то еще сходитъ. Впрочемъ, объ этихъ переводахъ мы поговоримъ особо, а теперь возвратимся къ самому роману. Озаглавленъ онъ такъ: Сафо.— Парижскіе нравы.— Моимъ сыновьямъ, когда они достигнутъ двадцатилтняго возраста. Альфонсъ Доде, какъ видно изъ этой надписи на книг, знаетъ, что давать читать своимъ дтямъ и въ какомъ возраст. Но онъ можетъ. ошибиться относительно пригодности того же самаго для чужихъ дтей, въ особенности же ни онъ, ни мы не можемъ имть никакого ручательства въ томъ, что его произведеніе не будетъ прочитано 19, 18-тилтними и еще боле юными молодыми людьми, разъ книга выпущена въ свтъ и переведена въ нсколькихъ журналахъ. Предохранить юношей отъ чтенія въ подлинник романа Доде довольно трудно, а отъ чтенія въ Русскомъ Встник и въ Наблюдател совсмъ нельзя (не запирать же ихъ на ключъ!). Но допустимъ даже, что, въ силу предупрежденія автора, родители соблюдутъ своихъ сыновъ до указаннаго возраста отъ чтенія Сафо,— гд же тогда ручательство за доброе, а не пагубное вліяніе разсказанной въ этой книг исторіи на молодыхъ людей, перешедшихъ указанный возрастъ? Исторія же такая: молодой человкъ 21 года. Жанъ Госсенъ, только что пріхавшій въ Парижъ кончать свое образованіе, встрчаетъ на артистическомъ костюмированномъ вечер у инженера Дюшелетъ нкую Фанни Легранъ, одтую египтянкой. Посл непродолжительной бесды съ молодымъ человкомъ египтянка куда-то скрылась. На двор уже блла заря. Хотлъ уйти и Жанъ, но его остановилъ пріятель и позвалъ ужинать въ веселой компаніи какой-то актрисы изъ ‘Буффъ’. Египтянка оказалась поблизости. ‘Не ходи къ нимъ!’ — прошептала она, и Жанъ повиновался, послдовавъ за незнакомкой, не зная, кто она, молода ли. хороша ли она, онъ ее даже не разсмотрлъ. Онъ пошелъ за нею, подчинись превосходству ея воли и тому далеко не нравственному чувству, которое влечетъ молодыхъ людей слдовать за первою встрчною женщиною по полутемнымъ улицамъ и бульварамъ. Это подчиненіе дурной женщин и постоянно возбуждаемымъ ею дурнымъ инстинктамъ натуры, нжной до слабости и мягкой до безхарактерности, и составляетъ всю основу романа, въ послдовательномъ и постепенномъ, совершенно неуловимомъ развитіи пагубнаго вліянія въ корень развращенной, немолодой женщины, доводящей искренно любимаго ею юношу до конечной нравственной гибели, и заключается вся несложная, не новая, но захватывающая душу фабула романа.

Фанни Легранъ, вмст съ Жаномъ, пришла въ его квартиру, пробыла у него два дня и, прощаясь, оставила свой адресъ. Но молодой человкъ занялся приготовленіями къ консульскому экзамену и почти забылъ о случайной связи. Недли черезъ дв Фанни явилась сама, потомъ стала бывать но нсколько разъ въ недлю. Этимъ, все-таки, не устанавляется между ними никакой интимности. Жанъ не чувствуетъ ровно ничего къ этой женщин, ему незнакомо даже чувство ожиданія, несмотря на то, что она, но тонкому разсчету, является всегда въ одинъ и тотъ же часъ, онъ не интересуется ни ея прошлымъ, ни настоящимъ, какъ и чмъ она живетъ. Посл одной загородной прогулки Жанъ Госсенъ ночевалъ у Фанни и ушелъ отъ ней съ твердою ршимостью навсегда разорвать всякія отношенія къ ней. Только это оказалось не такъ просто, какъ онъ думалъ. Она продолжала являться къ Жану, а когда тотъ чуть не гналъ ее вонъ, покорно уходила, повторяя: ‘Ну, что же… въ другой разъ’. Жанъ готовъ уже былъ бжать отъ нея на родину: такъ чувствовалъ онъ всю опасность такой любовницы, но тотчасъ же посл экзаменовъ опасно занемогъ. Когда молодой человкъ опомнился отъ бреда, у его постели сидла Фанни, ухаживавшая за нимъ вовсе продолженіе болзни. Жанъ, все-таки, хотлъ удалить ее, удалить было некуда,— у Фанни все распродано, выгнать ее можно только на улицу… Началась жизнь вмст — maritalement. ‘Тутъ-то и врылась ловушка’,— говоритъ авторъ.— Жану хорошо было, точно его баюкали. Былъ онъ влюбленъ? Нтъ, онъ былъ благодаренъ за любовь, за вчно ровную нжность’. Вс опасенія исчезли, молодому человку все казалось совершенно нормальнымъ, а, между тмъ, онъ нечувствительно, незамтно опошливался этимъ сожительствомъ.

Разъ Жанъ случайно встртился съ скульпторомъ Каудалемъ, которому Фанни служила когда-то натурщицею для его знаменитой статуи Сафо. Ваудаль сидлъ съ Дюшелетомъ за столикомъ передъ рестораномъ. Оба они обрадовались молодому человку, усадили съ собою, заговорили о его связи съ Фанни. ‘О, давно все покончено!’ — отвтилъ Жанъ, самъ не сознавая хорошенько, для чего говорилъ неправду. Тогда Каудаль и Дюшелетъ, уже нисколько не стсняясь, заговорили о Сафо, какъ о такой дурной женщин, ради которой нечего стсняться въ выраженіяхъ. Передъ молодымъ человкомъ раскрылась вся мерзость позорнаго прошлаго его любовницы, этой сорока лтней Сафо, переходившей изъ рукъ артистовъ и поэтовъ въ руки рабочихъ и острожниковъ, сидвшей въ тюрьм, прошедшей вс ступени паденія. Жанъ уходитъ ошеломленный, удрученный стыдомъ, съ твердой ршимостью сейчасъ же выгнать ее. Потомъ онъ начинаетъ резонировать: за что выгнать? Разв неизвстно ему было ея прошлое? Разв ея вина увеличивается тмъ’, что она была любовницей людей извстныхъ, знаменитостей? ‘А, между тмъ, въ затаенномъ уголк его сознанія поднималось дрянное чувство, въ которомъ нельзя признаться,— гордость тмъ, что досталась она ему наравн съ великими артистами, что и они находили ее красавицей’. Въ сердц молодаго человка смшиваются ревность въ прошлому и болзненная гордость за это прошлое, эти два одинаково мерзкихъ чувства, разжигаемыя чтеніемъ старыхъ любовныхъ писемъ, которыя получала когда-то Сафо, переходятъ у Жана Госсена въ какую-то унизительную и постыдную страсть. Онъ жжетъ эти письма, но, прежде чмъ бросить ихъ въ огонь, упивается ихъ чтеніемъ. ‘Нтъ, постой… дай сюда, я хочу прочесть и это!’ — повторяетъ онъ. Это одна изъ самыхъ мастерскихъ сценъ въ роман.

Сафо угадала и врно оцнила то, что происходило въ душ ея возлюбленнаго, она поняла, что теперь нтъ надобности ни скрывать отъ него что-либо, ни притворяться,— и она сбрасываетъ всякую личину порядочности и приличія, является во всей нагот своей пошлости и цинизма. Ей нечего бояться, онъ уже не вырвется, крпко привязанъ онъ силою своей собственной деградаціи. Блеснулъ было передъ Жаномъ лучъ животворнаго свта въ образ прекрасной, чистой двушки, явилась надежда на спасеніе въ любви къ ней, въ ея любви и честномъ брак, и разрывъ съ Сафо совершился ради этого хорошаго будущаго… Но чтобы окончательно покончить съ прошлымъ, Жану Госсену надо взять свои письма у Фанни. Онъ идетъ за ними и у ея дверей встрчаетъ гравера, ея бывшаго любовника, поплатившагося тюремнымъ заключеніемъ за любовь къ этой женщин. Въ Жан вспыхиваетъ-опять и съ новою силою ревность… Но эта сцена сообщенія Госсеномъ Фанни извстія о его женитьб и сцена у нея посл встрчи гравера ршительно непередаваемы, ихъ надо читать въ подлинник и тогда только можно понять, испытать всю силу удручающаго впечатлнія, производимаго ими. За послднею сценою слдуетъ окончательное и безповоротное паденіе молодаго человка. Его бракъ съ честною двушкою становится невозможнымъ. Ни искры чистой, ни пятнышка незагрязненнаго не остается въ его загубленной душ. Онъ выходитъ изъ объятій Сафо не фактическимъ негодяемъ, какъ граверъ, а хуже, ниже, гаже… негоднымъ человкомъ. Дальше… дальше разсказывать нечего. Онъ детъ консуломъ въ Америку, зоветъ съ. собою Фанни, а она бросаетъ его и возвращается къ своему граверу.

Въ противуположность натуралистической растрепанности послдняго романа Гонкура, его уснащенности ненужностями и вводными эпизодами, въ Сафо нтъ ни одного слова лишняго, все въ мру, все на своемъ мст, ничего нельзя выкинуть. Интересъ читателя поглощенъ двумя главными дйствующими лицами, Жаномъ Госсеномъ и Сафо, вниманіе не отвлекается въ сторону, второстепенныя лица занимаютъ лишь столько мста, сколько это строго необходимо для уясненія дйствій и взаимныхъ отношеній героя и героини. По форм, по языку, романъ образцово безукоризненъ. Но опять-таки встаетъ тотъ же неотвязный вопросъ, возбужденный самимъ авторомъ,— гд ручательство въ томъ, что его полезно читать молодымъ людямъ, перешедшимъ двадцатилтній возрастъ? По нашему мннію, ни двадцати двухъ, ни двадцатичетырехлтняго молодаго человка нельзя предостеречь такою книжкою отъ связи съ старою, опытною развратницею, а натолкнуть на подобную связь можно и, чмъ человкъ моложе, тмъ легче, возбудивши въ немъ весьма щекотливое въ юношахъ любопытство. Нужно ли такое предупрежденіе?.. Вопросъ очень серьезный. На него едва ли можно дать категорическій отвтъ, пригодный при всякой комбинаціи, все зависитъ отъ личнаго характера и качествъ молодаго человка и женщины, съ которою онъ такъ или иначе сошелся. Не вдаваясь въ глубь вопроса, что завело бы насъ за предлы библіографическаго отчета, мы скажемъ только, что въ данномъ случа Альфонсомъ Доде взятъ герой, по природ своей, столь плохой, нравственно неустойчивый, хилый, что о та, комъ и говорить не стоило, а въ дйствительной жизни для такихъ никакія предупрежденія не въ пользу. Какъ вы ихъ ни предостерегайте, у нихъ характера и силы воли не хватитъ воспользоваться добрымъ предупрежденіемъ. Цы бы поставили на роман Доде иную надпись, а именно: стоимъ сыновьямъ и дочерямъ (въ особенности дочерямъ), когда они сдлаются отцами и матерями’. Это романъ для родителей, а не для сыновей. Поздно предупреждать двадцатилтнихъ ребятъ, когда съ малолтства вы не съумли выработать въ нихъ прочной нравственной устойчивости и силы, объ этомъ надо думать въ то время, когда сынишку можно по головк гладить и по штанишкамъ отшлепать, а не тогда, когда его рукою не достанешь. Самыя краснорчивыя и талантливыя нравоученія не замнятъ собою ни нравственнаго чувства, ни энергіи, если таковыя не выработаны умнымъ воспитаніемъ и честнымъ примромъ. По прописямъ хорошо учить только каллиграфіи. Какъ пропись, романъ Доде неудовлетворителенъ и потому еще, что сама Сафо, т.-е. Фанни Легранъ, несмотря на свою порочность, все-таки, симпатичне этой дрянной тряпки, Жана Госсена. Она любитъ по своему, но любитъ дйствительно, она способна на самоотверженіе и доказываетъ это, ухаживая за больнымъ юношею и забывая собственные интересы, она все готова сдлать и все способна сдлать для любимаго человка. Вы сознаете, что не ея вина, если ея возлюблюбленный оказался, дрянью, неспособною ни поднять ее нравственно,— возможность чего невольно чувствуется,— ни разстаться съ нею накрпко, и cam только тогда лишь могъ бы стать путнымъ человкомъ, когда бы его всю жизнь на чужихъ плечахъ таскали. Урокъ молодежи,— разъ уже авторъ имлъ въ виду преподать урокъ,— вышелъ бы дйствительне, если бы Доде поступилъ грубе, опошлилъ бы своего героя такъ, что уподобиться ему было бы не только позорно, но и стыдно въ юношескомъ значеніи этого понятія, или если бы онъ отнялъ у героини ея симпатичныя черты, но это можно было сдлать только въ ущербъ художественности. А Альфонсъ Доде въ этомъ роман явился настоящимъ художникомъ и, увы, плохимъ наставникомъ.

Все сказанное нами о Сафо относится къ подлиннику, а отнюдь не къ переводамъ, совершенно исказившимъ этотъ въ литературномъ отношеніи прекрасный романъ. Т господа, которые его перевели на русскій языкъ, живаго мста, живаго слова въ немъ не оставили. Предоставляемъ судить читателямъ: вотъ образцы перевода, помщеннаго въ Русскомъ Встник:

‘Достигнувъ третьяго этажа, онъ уже отдувался подобно носильщику фортепьяно, у него захватывало дыханія (sic), я она, вн себя отъ восторга, съ удлиненными отъ волненія рсницами, шептала: ‘О, милый…’

‘Онъ былъ до крайности блденъ и придерживалъ обими руками грудь, которую ему страшно ломило’.

‘Она пробыла у него два дня и затмъ ушла, оставивъ его подъ впечатлніемъ нжной кожи и тонкаго блья. Она не оставила ему никакихъ свдній о себ, кром своего имени и нсколькихъ словъ: ‘Когда вы меня пожелаете, позовите меня… я всегда буду къ вашимъ услугамъ’.

Это пожеланіе и къ вашимъ услугамъ восхитительно!

‘Воспоминаніе о женщин, сохранявшееся въ продолженіи нсколькихъ дней у камина среди легкаго и сладостнаго аромата, улетучивалось вмст съ этимъ ароматомъ и, наконецъ, исчезло…’ (Русскій Встн., мартъ, стр. 367).

Сцена ревности къ прежнимъ любовникамъ:

‘Скоро онъ сталъ обвинять ее въ томъ, что она сохраняетъ снисходительность къ этому негодяю, и она вынуждена была объясниться тихо, но съ нкоторою твердостью: ‘Ты знаешь, Жанъ, что я его боле не люблю, ибо люблю тебя…’ (Ib., стр. 403).

‘И говоря это, она съ ненавистью во взор металась по кровати, блдная, съ чертами лица, словно удлиненными отъ гнва’ (апрль, стр. 690).

Таковъ весь переводъ. Можно себ представить, съ какимъ ‘удлиненнымъ отъ прискорбія носомъ’ ходилъ бы Доде, если бы зналъ, какъ изуродовано его дтище, и какими удлиненными отъ стыда ушами должны хлопать переводами поставляющіе журналамъ эти продукты незнанія французскаго и русскаго языковъ. Ничего подобнаго не найти ни въ одномъ иностранномъ журнал, ни въ какой литератур, а у насъ ршительно не знаешь, гд кончается область дятельности литературщиковъ и гд начинаются владнія литераторовъ. Въ данномъ случа, впрочемъ, какъ всегда, нтъ худа безъ добра. Романъ Доде обезображенъ до неузнаваемости, и рчи быть не можетъ о вред или польз отъ его чтенія въ такихъ переводахъ, кром смха, онъ ничего не возбуждаетъ и для юношей можетъ служить учебнымъ пособіемъ, въ вид образца того, какъ переводить не слдуетъ.

Передъ нами третій романъ, озаглавленный женскимъ именемъ: Белинда Роды Браутонъ (Rhoda Broughton.— Belinda. Tauchnitz edition. Переводъ въ Встник Европы, мартъ — августъ 1884 г.). Г-жа Рода Браутонъ пользуется весьма почетною литературною извстностью, пріобртенною въ особенности романомъ: Redas а Rose is She. Не припомнимъ, былъ ли онъ переведенъ на русскій языкъ. Белинда во всякомъ случа, значительно слабе итого произведенія талантливой писательницы. Переводъ г-жи А. Э. вполн удовлетворителенъ: надо отдать справедливость г-ж А. Э., она одна изъ лучшихъ и добросовстнйшихъ нашихъ переводчицъ. Сущность романа заключается въ слдующемъ. Молодыя двушки-сестры, Белинда и Сара, живутъ въ Дрезден съ бабушкою, мистриссъ Чрчиль, доброю старушкою, эгоисткою, предоставляющей внучкамъ безграничную свободу подъ однимъ условіемъ, чтобы он ее за собою не таскали и вообще не безпокоили. Сестры милы и прелестны, какъ и подобаетъ быть чистокровнымъ англійскимъ миссъ. Белинда — красавица съ правильными чертами лица, холоднымъ и неприступнымъ видомъ, за которымъ скрывается нжное и доброе сердце. Несмотря на ея красоту, мужчины сторонятся отъ нея, какъ бы побаиваются. Сара совершенная противуположность сестры: это хорошенькая, беззаботно кокетливая, живая двушка, незнающая отбоя отъ ухаживателей и жениховъ. Она подхватываетъ ихъ самымъ легкомысленнымъ образомъ, безъ малйшаго намренія выходить замужъ, и потомъ сама не знаетъ, какъ отдлаться отъ нихъ, бжитъ къ сестр, умоляетъ выручить, и Белинда выручаетъ. Она выпроводила уже шестерыхъ жениховъ и ршительно отказывается отъ дальнйшаго вмшательства въ дла Сары, когда та упрашиваетъ избавить ее отъ седьмаго — угрюмаго, болзненнаго ученаго, профессора Форта, изловленнаго ею ради пустой шалости. Между тмъ, въ толп молодежи, вертящейся вокругъ двушекъ, есть одинъ, Давидъ Гайверсъ, серьезно влюбленный въ Белинду, но не ршающійся объясниться. Она тоже его любитъ, длаетъ все возможное, чтобы ободрить молодаго человка. и только обезкураживаетъ его. Наконецъ, имъ удается объясниться, но въ ршительную минуту tte-a-tte прерванъ чьимъ-то приходомъ. На слдующій день Белинда идетъ въ городской садъ, гд она условилась встртиться съ Давидомъ. Онъ не является на свиданіе. Двушка, въ отчаяньи, считаетъ себя покинутою, брошенною, неспособною внушить любовь кому бы то ни было… Ее не успокоиваетъ и безсвязная записка Райверса, въ которой онъ сообщаетъ, что страшная катастрофа вынуждаетъ его спшно ухать въ Англію. Потомъ оказывается, что отъздъ молодаго человка вызванъ извстіемъ о смерти его отца, покончившаго самоубійствомъ вслдствіе денежныхъ затрудненій. Белинда думала было писать ему, но не ршилась.

Проходитъ годъ. Вся семья Чрчилей въ Англіи, о Райверс нтъ ни слуха, ни духа. Между бабушкою и Белиндою установились самыя натянутыя, почти враждебныя отношенія. Отъ тоски и семейныхъ непріятностей двушка ищетъ спасеніи въ книгахъ, въ занятіи наукой и выбираетъ въ руководители профессора Форта, бывшаго жениха Сары. Въ это время одна знакомая Чрчилей, большая сплетница, приноситъ всти, что видла Райверса въ Лондон, въ театр съ красивой и нарядной дамой, едва ли родственницей. На вопросъ этой дамы, будетъ ли онъ у Чрчилей, Давидъ отвтилъ отрицательно и перемнилъ разговоръ. Белинда въ отчаяніи, къ тому же, она видитъ, что въ тягость бабушк и сестр. Въ ея голов складывается ршеніе выдти замужъ за стараго Форта, засушившаго мозгъ и сердце надъ книгами. Напрасно старается Сара отклонить сестру отъ этого брака, напрасно говоритъ ей, что Райверсъ можетъ еще вернуться, Белинда спшитъ свадьбою. Не прошло мсяца со дня ея замужества, какъ дйствительно получается письмо отъ Райверса, въ которомъ онъ говоритъ, что не переставалъ любить Белинду, все время работалъ, чтобы содержать семью, а теперь, благодаря нежданному наслдству, выбился изъ нужды и умоляетъ Белинду сдлаться его женою. Въ отвтъ молодая женщина посылаетъ ему объявленіе о своей свадьб, потомъ идетъ читать вслухъ мужу какую-то ученую книгу, но, не окончивши главы, падаетъ въ обморокъ.

Белинда съ мужемъ въ Оксфорд (въ подлинник Oxbridge). Ея жизнь невыносима: это физическая и нравственная каторга. Въ ея профессор нтъ ни проблеска человческаго. Онъ цлыми днями заставляетъ жену читать вслухъ, писать, работать за себя и для себя. Несчастье Белинды превышаетъ всякую мру. Давидъ Райверсъ прізжаетъ въ Оксфордъ.

Профессоръ собирается хать въ Швейцарію. Молодая женщина, сознавая опасность оставаться въ одномъ город съ нжно-любимымъ человкомъ, упрашиваетъ мужа взять ее съ собою. Онъ отказываетъ. Белинда настаиваетъ, чуть не умоляетъ. Профессоръ ни за что не соглашается изъ скупости, изъ нежеланія увеличить расходы на поздку. За время отсутствія мистера Форта молодые люди переживаютъ чистую идиллію первой любви. Но профессоръ возвращается и увозитъ жену въ какой-то приморскій городокъ. Райверсъ слдуетъ за ними и убждаетъ, наконецъ, Белинду разстаться съ своимъ ученымъ мучителемъ и ухать съ нимъ. Посл нкотораго колебанія молодая женщина соглашается. Тутъ слдуютъ одн изъ лучшихъ страницъ романа, душевная борьба, вызванная столкновеніемъ гордости, любви и чувства долга, изображена мастерски. Всю ночь Белинда не спала, писала мужу. Раннимъ утромъ она узжаетъ, но сознаніе долга беретъ верхъ, и она возвращается съ полдороги. терзаясь мыслью, что ея письмо уже въ рукахъ мужа. Нтъ, письмо на своемъ мст, въ ея комнату никто не входилъ. Она идетъ къ м-ру Форту, хочетъ лично все сказать ему… Белинда отворяетъ дверь и входитъ. Профессоръ сидитъ неподвижно у стола и не оборачивается на звукъ ея голоса. Она подходитъ ближе, хочетъ взять его руку, заглядываетъ въ лицо. Мистеръ Фортъ умеръ.

Романъ, какъ видитъ читатель, очень чистый, даже нравственный, въ противуположность вышеразобраннымъ, его можно дать читать кому угодно. Только едва ли онъ займетъ кого бы то ни было. Несмотря на превосходныя сцены въ частности, въ общемъ онъ скученъ, слишкомъ растянутъ, въ немъ мало жизни и нтъ жизненности, захватывающей душу читателя даже тамъ, гд дло идетъ о любви, о страданіяхъ несчастной женщины. Чувствуется постоянно какъ бы нкоторая натяжка, дланность… Но, во всякомъ случа, лучше уже переводить такіе романы, чмъ La joe de vivre и Chrie.

Съ польскаго переводится романъ Ежа, тоже озаглавленный женскимъ именемъ: Гандзя Загорницкая. Переводъ (въ журн. Русское Богатство) еще не конченъ, въ подлинник же мы его не читали, почему отчетъ о немъ вынуждены отложить до окончанія перевода.

Упомянувши о роман Шпильгагена Филинъ или Гансъ-Филинъ, переведенномъ въ Наблюдател и въ нашемъ журнал, мы исчерпаемъ всю серію иностранныхъ романовъ, помщенныхъ въ русскихъ крупныхъ журналахъ. Передавать содержаніе этого романа мы не станемъ, такъ какъ онъ извстенъ нашимъ читателямъ.

Нигд не появляется въ свтъ такого множества романовъ, какъ во Франціи, нигд такъ быстро они не раскупаются, какъ тамъ. Встртить романъ, вышедшій десятымъ, пятнадцатымъ изданіемъ, совсмъ не рдкость, иные выдерживаютъ нсколько десятковъ изданій и заходятъ даже за сотню. Авторъ романа и передланной изъ него драмы ‘Le p&egrave,re de Martial’ получилъ въ одинъ годъ за эти два произведенія боле 200 тысячъ франковъ — цлое состояніе. Въ Париж успхъ одного романа создаетъ уже положеніе автору и ассюрируетъ его будущность. Немудрено поэтому, что первая цль писателя тамъ есть)погоня за успхомъ по какому бы то ни было грязному пути. Весь вопросъ въ томъ, чтобы заставить заговорить о себ, читать свое произведеніе. На дорожк, проторенной гг. Зола и Гонкуромъ, становится тсно, дальше по ней идти не куда, не рискуя очутиться, вмст съ своимъ романомъ, передъ судомъ исправительной полиціи, а потомъ въ кутузк, какъ то случилось недавно съ одною актрисою, пустившеюся въ писательство. За то ея романъ-пасквиль,— комъ литературной грязи,— имлъ успхъ колоссальный. Вообще къ Париж, какъ видно, люди очень падки до романовъ, въ которыхъ выведены живыя, боле или мене извстныя лица. Только этимъ мы можемъ объяснить нкоторый успхъ Andre, романа Жоржа Дюрюи. ‘Весь Парижъ’ узналъ представленные въ немъ портреты, называлъ подлинники, и о роман заговорили совсмъ не по достоинству его. Фабула не отличается ни новостью, ни замысловатостью, и мы лично, кром порядочной скуки, ничего изъ этого романа не вынесли. Андре, единственная дочь богатаго сахарозаводчика Нассехара и баловница папаши, съ дтства сблизилась съ Жакомъ Генріо, воспитанникомъ ея отца, талантливымъ художникомъ-живописцемъ. У нея самой тоже артистическія склонности, она поетъ и рисуетъ, въ особенности же кокетничаетъ, не зная Никакой мры и даже безъ опредленной цли. Генріо очень основательно влюбленъ въ нее, а она лишь забавляется, поддерживаетъ въ немъ надежду на взаимность, хорошо сознавая всю неосуществимость этой надежды. Молодой человкъ узжаетъ въ Римъ въ погон за искусствомъ и славой. На прощанье Андре длаетъ жестъ рукою, похожій на воздушный поцлуй, и говоритъ: ‘Другъ, аковъ семь лтъ работалъ ради того, чтобы получить Рахиль!’ Но не усплъ влюбленный юноша дохать до Рима, какъ его Рахиль начала уже кокетничать съ его же другомъ, Марлемъ, молодымъ адвокатомъ, попеченіямъ котораго Генріо поручилъ свою возлюбленную и свои сердечные интересы, помстивши его домашнимъ секретаремъ къ Пассемару. Марль, честный и умный малый, отлично видитъ вс недостатки двушки, сознаетъ, что вс ея возвышенныя идеи, все стремленіе къ прекрасному не боле, какъ притворство и обманъ, орудія утонченнаго кокетства, но, несмотря на это, онъ не въ силахъ противустоять очарованію. Въ письмахъ къ другу въ Римъ Марль безпощадно разбираетъ характеръ Андре и ея чувства жъ Генріо. На эту тему онъ исписываетъ много, слишкомъ много страницъ и, разумется, безполезно: друга отъ его увлеченія не спасаетъ, а на себ лично испытываетъ очень старую истину, что ‘совты легче подавать, чмъ самому по онымъ поступать’. Подъ вліяніемъ раскаянія въ измн дружб Марль узжаетъ въ Римъ и говоритъ влюбленному художнику, что Андре его не любитъ. никогда не будетъ его женою, что она любитъ другаго. Генріо сначала не понимаетъ, потомъ ему вдругъ становится яснымъ, что измна совершилась. Молодые люди дерутся на дуэли: Марль опасно раненъ. Въ отчаяніи отъ жысли, что онъ убилъ друга, Генріо ухаживаетъ за раненымъ съ страстнымъ самоотверженіемъ. Больной выздоравливаетъ. Друзья снова даютъ общанія поддерживать другъ друга и забыть бездушную кокетку. На бду, Марль занемогаетъ римскою лихорадкою и обезсиленный потерею крови, умираетъ въ бреду о своей любви.

Тмъ временемъ Андре, понимая, что для нея одинаково потеряны и Генріо и Марль, выходитъ замужъ за нкоего де-Моренкура, самонадяннаго хвастуна, воображающаго себя художникомъ и писателемъ. Молодая женщина скоро убждается въ безнадежной ничтожности мужа, потерпвшаго самыя смшныя неудачи на своемъ литературномъ и артистическомъ поприщ, тогда какъ картина Генріо сразу дала ему громкую извстность. Тутъ только Андре понимаетъ, чего она лишилась, благодари своему кокетству, вспыхиваетъ неудержимою страстью къ товарищу дтства, хочетъ добиться его любви, наконецъ, просто отдаться ему. Но передо молодымъ художникомъ встаетъ воспоминаніе о погибшемъ друг и онъ отвергаетъ любовь красавицы. Андре де-Моренкуръ кончаетъ тмъ, что мирится съ своею жизнью и съ ничтожествомъ мужа, толстетъ, окружаетъ себя толпою льстящихъ ей неудачниковъ и получаетъ прозвище: ‘la Muse des rats’.

Мы не знаемъ, насколько вренъ говоръ, что Дюрюи въ лиц Андре изобразилъ извстную двушку высшая парижскаго общества, а ея обожателя списалъ съ недавно умершаго талантливаго художника. Это не можетъ интересовать русскую публику, такъ какъ ей неизвстны подлинники, а, вмст съ тмъ, не можетъ интересовать ее и самый романъ. Между тмъ, о немъ говорятъ. полагаясь на шумъ, надланный имъ въ Париж и вызванный никакъ не его литературными достоинствами.

La belle Madame le Vassart. Alain—Bauquenne. Опять женское имя на заглавіи романа, опять описаніе парижскихъ нравовъ и опять исторія, не блещущая ни новостью сюжета, ни типичностью дйствующихъ-лицъ. Это перепвъ на тему Федры, и. пожалуй. Сентиментальнаго воспитанія. Двнадцатилтній мальчишка уже съ особеннымъ чувствомъ цлуетъ свою учительницу музыки, очень красивую двицу сомнительнаго происхожденія, воспитанницу какихъ-то темныхъ личностей. Юноша узжаетъ кончать свое музыкальное образованіе въ Римъ (опять въ Римъ!), въ его отсутствіе учительница выходитъ замужъ за его папашу и становится madame ле-Вассаръ. До молодого человка, музицирующаго въ Вчномъ город, доходятъ прескверные слухи о легкомысленномъ поведеніи красавицы-мачихи. Даніель ле-Вассаръ-fils, стараясь уврить самого себя, что его обязанность спасать честь отца, въ сущности же мучимый ревностью,— онъ влюбленъ въ бывшую учительницу,— перестаетъ музицировать и мчится въ Парижъ. Дошедшіе до него слухи оправдываются и даже слишкомъ. Ревновать ему приходится, весьма не безосновательно, къ венгерскому офицеру, къ, странствующему принцу и къ министру, ухаживать за которымъ рекомендовалъ жен самъ старикъ ле-Вассаръ изъ своихъ честолюбивыхъ видовъ. Между тмъ, новая Федра не оставляетъ въ поко и пасынка, остающагося, впрочемъ, столь же чистымъ, какъ осифъ Прекрасный Но обстоятельства слагаются такъ несчастливо. что старикъ ле-Вассаръ заподозриваетъ сына въ томъ, въ чемъ не считалъ нужнымъ заподозривать гонведа, принца и министра, и умираетъ отъ аневризма. Красавица-вдова воображаетъ, что ея амуры съ Даніелемъ пойдутъ какъ по маслу. Не тугъ то было: молодой человкъ для вящей безопасности совсмъ узжаетъ. Мачиха знаетъ, какъ ревнивъ ея неподатливый пасынокъ, хочетъ взять его именно съ этой стороны и начинаетъ продлывать самый скандалезныя вещи. Въ цль попадаетъ только послдняя выходка: Даніелю подаютъ афишу, анонсирующую, что мадамъ ле-Вассаръ принимаетъ участіе въ представленіи укротителя зврей, ея любовника. Молодой человкъ скачетъ къ мачих, умоляетъ не срамиться по ярмарочнымъ балаганамъ, а когда она стоитъ на своемъ, тогда онъ убиваетъ ее кинжаломъ въ самое сердце, самъ же садится въ вагонъ и узжаетъ на дачу — топиться…

Чего хочешь, того просишь,— все есть. Нкоторыя мста романа слдуетъ читать съ аккомпанементомъ тремоло въ оркестр, какъ въ старыхъ мелодрамахъ. Но за то есть и прекрасныя мста но живости и врности описаній подробностей парижской жизни, какъ, напримръ, картина бала, описаніе салона издательницы ‘Revue Loiraine’. г-жи Герве,— читай между строкъ: г-жи Эдмондъ Аданъ, издательницы Nouvelle Revue или домашней обстановки министра. Очень хороши фигуры принца кипрскаго и молодаго журналиста. Если дйствительно парижскіе правы похожи на описанные авторомъ, то, надо признаться. они боле, чмъ отвратительны. Романъ прочитывается съ интересомъ.

Le Prince Zilah. Claretie, Jules. 1884. E. Dentu. По поводу этого poмана тоже говорили, будто многія дйствующія лица списаны авторомъ съ натуры. Это весьма похоже на правду, за то самый романъ очень мало похожъ на дйствительную жизнь. Герои мыслятъ, чувствуютъ и дйствуютъ совсмъ не по-человчески. Это, положимъ, до нкоторой степени входитъ въ кругъ ихъ геройскихъ обязанностей, только уже никакъ не въ той мр, въ какой допустилъ это авторъ. Хотя вс они мадьяры да цыганки, однако же, люди нашего времени, образованные и живутъ не въ какой-то ‘блой арапіи’, а въ город Париж, и потому отъ нихъ всякій въ прав ожидать поведенія, соотвтствующаго времени и мсту, а не происхожденію ихъ отъ спутниковъ Атиллы и изгнанныхъ изъ Индіи баядерокъ. Очевидно, что Клареси не посмлъ навязать всхъ измышленныхъ имъ несодянностей французамъ и итальянцамъ и взвалилъ ихъ на венгровъ, цыганъ и русскихъ, точно на мертвыхъ. Князь Зилахъ, венгерскій магнатъ, въ лтахъ довольно солидныхъ, влюбился ‘ъ молоденькую двушку, Марсу, незаконную дочь русскаго генерала и плнной цыганки. Марса образована блистательно, богата, какъ дочь Креза, и влюблена въ мадьярскаго князя со всмъ пыломъ своей полуцыганской крови. Князь длаетъ ей предложеніе, но тутъ-то и выходитъ ‘заковыка’, какъ говорятъ хохлы. Другой венгерскій баринъ, другъ князя Зилахъ, Михаилъ Менко, еще двчонкой обольстилъ ее и соблазнилъ, а потомъ жениться не могъ, такъ какъ уже состоялъ въ законномъ брак. Подумала, подумала Марса, поколебалась малую толику, да и ршила: была не была, выйду замужъ за князя, скрою какъ-нибудь отъ него согршеніе, учиненное по молодости лтъ и неопытности, наслажусь любовью и потомъ покончу съ собою, но… барышня предполагаетъ, а авторъ располагаетъ. Передъ самой свадьбой точно изъ земли выскочилъ овдоввшій Менко и требуетъ, чтобы она выходила замужъ за него, въ противномъ случа грозитъ местью. Марса, какъ и подобаетъ, выгнала его вонъ и чуть не затравила собаками. Угрозу свою Менко исполнилъ, при выход изъ церкви онъ отдалъ какой-то пакетъ князю. Тотъ вспомнилъ о немъ лишь оставшись наедин съ молодою супругою, т.-е. тогда именно, когда всякій другой на его мст, наврное, забылъ бы о всхъ пакетахъ и конвертахъ. А тутъ на бду еще и молодая растерялась, струсила, начала приставать къ мужу просьбой не распечатывать конверта… Ну, и катастрофа: въ пакет оказалась коллекція писемъ Марсы къ Менко. Улики на лицо. Молодая женщина ползаетъ на колняхъ, во всемъ признается, мужъ находитъ, что это нсколько несвоевременно, и говоритъ, чтобы она убиралась къ своему любовнику, котораго, впрочемъ, общается убить. Но Менко,— какъ тогда, на помолвк, изъ земли выскочилъ, такъ теперь сквозь землю провалился,— найти его нтъ никакой возможности. За нимъ пускается въ погоню Янски Варкели, тоже другъ князя. Между тмъ, Марса сошла съ ума, только не совсмъ. Почудивши въ дом умалишенныхъ столько времени, сколько угодно было Клареси, она выздоравливаетъ, вмст съ разсудкомъ авторъ возвращаетъ ей любовь мужа, а Янски Варкели добирается, наконецъ, до виновника всхъ бдъ Менко и убиваетъ его на дуэли. Но отъ всего этого никому легче не становится и, измученная всми вынесеными передрягами, бдная цыганка умираетъ въ объятіяхъ неутшнаго супруга, мадьярскаго князя Зилаха. Съ начала до конца все ходульно, нелпо и даже незанимательно.

La police secr&egrave,te Prussienne. Tissan, Victor. Викторъ Тиссо не въ первый разъ принимается за нмцевъ и не въ первый разъ имъ отъ него изрядно достается. Въ точности и правдивости сообщаемыхъ имъ свдній можно весьма усумниться, особливо по прочтеніи его книги ‘La Russie el les Russes’, написанной имъ съ годъ тому назадъ посл трехъ или четырехмсячнаго путешествія по Россіи. Путевыя замтки по нашему отечеству изданы прекрасно, но наполнены самымъ отчаяннымъ враньемъ. Книга о тайной прусской полиціи, очевидно, документъ не совсмъ достоврный. Германскій посолъ въ Париж, принцъ Гоэнлое, въ свое время напечаталъ опроверженіе сообщаемыхъ Тиссо фактовъ, признавая литературныя достоинства произведенія. Въ отрицаніи фактовъ мы считаемъ себя въ прав быть много сдержанне германскаго посла, въ оцнк же Книги вполн раздляемъ его мнніе. Написана книга превосходно, читается съ увлеченіемъ и въ этотъ отношеніи стоитъ неизмримо выше извстныхъ русской публик произведеній Грегора Самарова, съ которыми по характеру иметъ не мало общаго. Переводъ такой книги на русскій языкъ былъ бы во всякомъ случа лучшею услугою нашей читающей публик, чмъ переводы грязныхъ французскихъ романовъ.

Ietta. Taylor, Georg. Leipzig, Hirzel, 1884. Гейдельбергскій профессоръ Адольфъ Гаусратъ, пишущій подъ псевдонимомъ Георгъ Тейлоръ, пріобрлъ громкую извстность, какъ романистъ, въ особенности своимъ Антиноемъ (Аntioгs), появившимся года четыре тому назадъ. Новое произведеніе нмецкаго ученаго. етта — романъ тоже историческій и тоже изъ римской жизни, только изъ другой, боле поздней жизни. Какъ беллетрическое произведеніе, послдній романъ много ниже своего предшественника. Дйствіе происходитъ въ самый разгаръ великаго переселенія народовъ, античный міръ готовъ погибнуть подъ напоромъ варваровъ. Христіанство одержало окончательную побду и уже успло распасться само на два непримиримыя ученія. Религіозные споры изъ теоретическихъ, какими они были при император Адріан, превратились въ совершенно практическую борьбу за власть между послдователями Никейскаго собора и аріанами. На историческую сцену выступаетъ новый факторъ — германцы, на отпоръ варварамъ направлены вс физическія и нравственныя силы имперіи, вслдствіе чего центръ политической жизни находится уже не въ Вчномъ город, а на берегахъ Рейна и Некара, въ живописной стран Гейдельберга, гд императоръ Валентиніанъ стоитъ укрпленнымъ лагеремъ, чтобы отражать наступленія алемановъ. Но собственно войны и политика занимаютъ въ роман очень невидное мсто, цль автора была изобразить глубокое различіе между одряхлвшимъ уже романизмомъ и полнымъ юной мощи германизмомъ. Эти дв противуположности онъ олицетворяетъ въ своихъ герояхъ — въ германц Ротхари и въ красавиц-римлянк етт и ихъ несчастнымъ бракомъ, такъ сказать, демонстрируетъ абсолютную несовмстимость и непримиримость двухъ культуръ, отжившей и вновь возникающей.

Въ лиц героини передъ нами является послдняя римлянка, гордая своимъ происхожденіемъ, десятивковою культурою своего народа, страстная поклонница его великаго прошлаго, мечтающая о возможности воскресить во всей его чистот античный духъ, которому римляне обязаны всемірнымъ господствомъ. Она воспиталась на античной поэзіи и философіи, въ особенности на мистической философіи Пифагора. етта гордо вритъ въ себя и въ свои идеалы и, благодаря этой вр, пользуется неотразимымъ вліяніемъ на всхъ окружающихъ. Но въ ней уже нтъ цльности убжденія, сама-то она уже не то, чмъ были римлянки великой эпохи, ея мистическій умъ колеблется между новыми врованіями. А по ясно и твердо выраженному мннію профессора Ад. Гаусрата, несокрушимость силы народа обусловливается его непоколебимою врою въ традицію. Причина несчастій героини заключается въ ея брак съ алеманомъ Ротхари, перешедшимъ на сторону римлянъ изъ-за распри съ своими соотечественниками. Вначал молодой варваръ увлекается красотою и грандіознымъ развитіемъ римской жизни, вритъ даже, что подъ властью Рима народы были бы счастливе, чмъ подъ владычествомъ германцевъ. По природа беретъ въ свое время верхъ надъ этими разсудочными увлеченіями, и въ Ротхари просыпается германецъ въ то самое время, когда онъ воображалъ, что уже вполн усвоилъ себ римскую культуру. Его семейная жизнь чище и боле замкнута, и обстановка у него иная, онъ иначе одвается и стъ, и пьетъ, иначе вритъ, ему не нравится толпа и форумъ съ его шумомъ, онъ ищетъ другихъ развлеченій и удовольствій. Однимъ словомъ, эта жизнь не по немъ, и тутъ то со всею силою проявляется нравственная рознь между нимъ и его женою-римлянкою. Она мечтала сдлать изъ него настоящаго римлянина, а, вмсто того, сама вынуждена слдовать за нимъ въ страну варваровъ. Съ этой минуты ихъ семейное счастье безвозвратно потеряно. Изъ вышеизложеннаго сущность романа и сто основная идея достаточно ясны, поэтому мы не станемъ слдить за его дальнйшими перипетіями и ограничимся лишь передачею его окончанія. Ротхари, заподозрнный въ честолюбивыхъ замыслахъ, погибаетъ вмст съ малолтнимъ сыномъ подъ ударами убійцъ, посланныхъ императоромъ. етта. видвшая смерть мужа и своего, ребенка, мститъ тмъ, что возбуждаетъ але чановъ противъ римлянъ. Посл долгихъ скитаній и совершеннаго одиночества, она умираетъ, растерзанная волками въ моментъ послдней попытки отомстить императору.

Замчательное но глубин знанія автора, послднее произведеніе Георга Тейлора страдаетъ именно избыткомъ вложенной въ него эрудиціи. Превосходный и увлекательный самъ по себ романъ тонетъ въ, такой масс научнаго матеріала, что чтеніе его становится непосильнымъ огромному большинству читателей. Подробныя описанія римскихъ и германскихъ домовъ, ихъ обстановки, крпостей, цлые трактаты о богахъ римлянъ и о германскомъ культ Митры и т. под.,— все это интересно, пожалуй, но доведено до такой мелочности, занимаетъ такъ много мста, отдлано съ такою добросовстностью нмецкаго ученаго, что перебраться терпливо черезъ эту сушь можетъ только ученый, а не заурядный читатель, требующій отъ романиста беллетристическаго произведенія. а не диссертаціи съ романической начинкой.

Prussias. Eckstein, Ernest. 3 Bnde. Leipzig. Въ числ писателей, пріобртшихъ въ Германіи извстность историческими романами. Э. Экштейнъ стоитъ на ряду съ Эберсомъ и Тейлоромъ, хотя я уступаетъ имъ первенство. Его послдній романъ, заглавіе котораго приведено выше, передаетъ очень пространно,— кажется, даже слишкомъ пространно.— исторію возмущенія римскихъ рабовъ подъ предводительствомъ Спартака. Взявши въ руки романъ Тейлора (особливо Антиноя), читатель всецло переносится въ эпоху и среду, изображаемыя знаменитымъ ученымъ. Въ романахъ Эберсъ читатель какъ бы проходитъ только по мастерски реставрированнымъ городамъ, дворцамъ и храмамъ античнаго міра, дйствующія же въ нихъ лица только переряжены въ костюмы, соотвтственные времени, а мыслятъ они. чувствуютъ, говорятъ и поступаютъ совсмъ по новому, не такъ, какъ бы. казалось, это должно быть много столтій назадъ. У Экштейна, въ, его самая обстановка остается не боле, какъ декораціей. Авторъ настолько сглаживаетъ всякое различіе между своими римлянами и современными нмцами что читатель норою забываетъ, гд онъ и съ кмъ иметъ дло. Такой пріемъ едва ли можетъ послужить на пользу историческаго романа, и мы не обинуясь становимся на сторону гейдельбергскаго профессора, несмотря на всю трудночитаемость его послдняго романа.

Grosse Menschen. Sch aching. Levin 3 Bnde. Это послднее произведеніе Шюкинга принадлежитъ къ лучшимъ историческимъ романамъ, хотя и оно не совсмъ свободно отъ погршностей, общихъ всмъ нмецкимъ повствованіямъ этого рода. Самою крупною изъ нихъ мы считаемъ недостатокъ объективности у авторовъ, сильно портящій впечатлніе, производимое на читателя великими людьми прошлыхъ вковъ, разсуждающими о политик, философскихъ и религіозныхъ вопросахъ, какъ современные намъ нмецкіе ученые. У Экштейна. Дана и въ особенности у Эберса историческія личности теряютъ всякую характерность своего времени. Положимъ, люди всегда были одни и т же. ихъ волновали т же страсти, мечты и страданія, всегда были пессимисты и оптимисты, отрицатели и увлекающіеся и т. д., но читателю интересно найти въ историческомъ роман изображеніе того, какъ и по поводу чего могли проявляться вс эти чувства въ давно бывшія времена. Нмецкіе же романисты даютъ только картины вншняго быта описываемыхъ ими эпохъ и воспроизводятъ внутреннюю, нравственную жизнь но новйшимъ нормамъ, по субъективной мрк. Тотъ же недостатокъ мы считаемъ себя въ прав отмтить въ послднемъ роман Л. Шюкнига, изданномъ уже посл смерти автора. Конечно, для избжанія такого недостатка автору необходима изъ ряда выходящая способность переноситься умомъ и сердцемъ въ описываемую имъ эпоху, необходимо совлечь съ себя ‘новаго человка’ и нравственно отождествиться съ ‘древнимъ человкомъ’. Въ наше время эта мудреная задача была самымъ блестящимъ образомъ разршена только Густавомъ Флоберомъ и лишь до нкоторой степени А. Гаусрагомъ.

Романъ Великіе люди захватываетъ полную глубокаго интереса эпоху папства Льва X, время Возрожденія (Renaissance). Вс передовые, ‘великіе’ люди того времени едва поддерживаютъ лишь вншнюю связь съ христіанствомъ, въ душ они настоящіе языческіе философы, страстные поклонники языческой литературы и искусства, а во глав ихъ папа Левъ X изъ дома Медичисовъ увлекается общечеловческими идеалами, не имвшими въ то время ничего общаго съ христіанствомъ, котораго онъ стоитъ верховнымъ повелителемъ. Противъ него ведется глухая интрига старыми кардиналами, превращающаяся, наконецъ, въ грозный заговоръ. И вотъ этотъ человкъ, мечтавшій осчастливить человчество, стать его благодтелемъ, этотъ мягкій философъ и утонченный знатокъ въ искусств видитъ себя вынужденнымъ прибгнуть къ грубой и жестокой сил ради личной безопасности, онъ приходитъ къ сознанію, что нтъ для него другаго средства спасти себя и управлять подвластными, какъ только сломивши сопротивленіе и заставивши молчать недовольство совсмъ не философскими средствами. Этотъ въ высшей степени драматическій моментъ къ жизни ‘великаго человка’ авторъ обходитъ ссылкою на историческіе документы и цитатами. Равнымъ образомъ авторъ оставляетъ читателя въ неизвстности, какъ отнеслись къ этому противники папы, что пережили и перечувствовали враждебные ему кардиналы, осужденные на смерть. А, между тмъ, дли читателя все это было бы неизмримо интересне и завлекательне, чмъ философскіе разговоры и взгляды дйствующихъ лицъ на совершающіяся событія, на ихъ культурное значеніе и послдствія. Историческая врность такого пониманія дйствительности даже ‘великими людьми’ въ моментъ самыхъ событій, по меньшей мр, сомнительна, въ роман же она производитъ крайне неблагопріятное впечатлніе личныхъ мнній автора, пришитыхъ блыми нитками къ историческимъ дятелямъ, которые выходятъ отъ того блдноватыми, заслоненными личностью романиста. Сдлавши эти оговорки, мы должны сказать, что во всемъ остальномъ послднее произведеніе Л. Шюкинга обладаетъ всми достоинствами, которыхъ читатель въ прав требовать отъ историческаго романа. Фабула, т.-е. завязка, развитіе и развязка собственно романа, занимаетъ въ немъ не только не первенствующее, но даже и не особенно видное мсто.

Hohe Grnner. Wiehert, Ernest. Leipzig. ‘Въ ряду послднихъ нмецкихъ романовъ Покровители кажется намъ однимъ изъ лучшихъ. Фабула его несложная и неважная: двое молодыхъ людей, художникъ и актриса, оба талантливые, нжно любятъ другъ друга, но такъ загнаны немилосердною судьбою, что готовы покончить самоубійствомъ подъ гнетомъ нужды и отчаянія. Высокіе покровители принимаютъ въ нихъ доброе участіе, выводятъ на широкій путь. Художникъ Роландъ и артистка Анжелика пожинаютъ обильные лавры, а потомъ соединяются на вки и рвутъ не мене обильныя розы любви безъ шиповъ. Романъ написанъ занимательно, читается легко и весело, скрашивается значительною дозою вложеннаго въ него здороваго юмора. Очень хорошо очерчены фигура Маротти, одного изъ покровителей, котораго знакомые титулуютъ ‘графомъ’, поблажая его слабости къ почестямъ и знатности, и личность журналиста Шихеля, далеко не могущаго почитаться украшеніемъ нмецкой прессы.

Schwarze Schatten. Rosenthal. Stuttgard. Авторъ переноситъ читателя въ Америку, въ высшія сферы нью-іоркской аристократіи, незнающей счета своимъ милліонамъ, ни границы своей роскоши. Въ этомъ кружк однимъ изъ первыхъ можетъ считаться банкиръ Ванъ Вельхутъ, типъ дловаго и практическаго янки. За то его красавица-дочка не уступаетъ въ романичности ни одной барышн Новаго и Стараго свта и влюбляется по уши въ молодаго нмецкаго музыканта, вынужденнаго бдностью занять мсто швейцара въ дом ея родителя. При достаткахъ банкира, при его любви къ самому цнному изъ его сокровищъ, Эвелин, при американскихъ взглядахъ на разницы общественныхъ положеній, ничто бы, кажется, не препятствовало молодымъ людямъ сейчасъ же и пожениться. Но тогда никакого романа не было бы, такъ вотъ, чтобы не лишить насъ удовольствія прочесть хорошую книжку, авторъ счелъ нужнымъ уволить талантливаго Вредова отъ должности швейцара и отправить его доканчивать свое артистическое развитіе при помощи субсидіи, выдаваемой банкиромъ. Этимъ случаемъ пользуется нкій искатель приключеній, руки и милліоновъ Эвелины, выдающій себя за испанскаго графа, въ сущности же какой-то бандитъ. Но доносу этого ‘гишпанца’, юный нмецкій виртуозъ попадаетъ въ тюрьму и на скамью подсудимыхъ, что не особенно рекомендуетъ слдственную часть заатлантической республики. Но присяжные длаютъ свое дло, молодой человкъ выходитъ изъ суда не только оправданнымъ, но и настоящимъ тріумфаторомъ. Данный имъ потомъ концертъ превращаетъ тріумфъ въ полный апоеозъ. Но и этого мало: работникъ и служанка, обокравшіе въ Германіи мать артиста,— отчего онъ и впалъ въ нищету,— перехали тоже въ Америку и возвращаютъ ему присвоенное состояніе, нсколько сотъ тысячъ марокъ… Посл этого уже ничего боле не оставалось, какъ взять подъ ручку прелестную Эвелину и отправиться съ нею къ внцу. Такъ и поступилъ счастливчикъ Бредовъ.

Написанъ романъ бойко и увлекательно, сцены американской жизни переданы хорошо. Книжка читается легко и съ удовольствіемъ.

Nicht fr Kinder. Hempel, Oscar. Berlin. Это сборникъ нсколькихъ разсказовъ, довольно бойко написанныхъ, но, во всякомъ случа, ни чмъ особенно не выдающихся. Мы прошли бы ихъ молчаніемъ, если бы вниманіе наше не остановилось на странной особенности предисловія. Въ немъ авторъ грозитъ судебнымъ преслдованіемъ содержателямъ библіотекъ, которые позволятъ себ безъ его, автора, разршенія давать своимъ абонентамъ на прочтеніе эту книжку. При этомъ Гемпель ссылается на какую-то статью прусскаго закона. Такого рода процессъ, если онъ только возникнетъ, будетъ, наврное, интересне самаго произведенія, могущаго послужить для него поводомъ.

М.

‘Русская Мысль’, No 10, 1884

Читайте также: