БЕЛГРАДСКАЯ РУКОПИСЬ
БЕЛГРАДСКАЯ РУКОПИСЬ
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Белградская рукопись, Ходасевич Владислав Фелицианович, Год: 1933
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
Том второй. (Статьи, рецензии, заметки 1925—1934 гг.)
Под редакцией Роберта Хьюза
Berkeley Slavic Specialties
Я получил целый ряд запросов, устных и письменных, по поводу пушкинской рукописи, найденной недавно в Белграде. Признаюсь, я совсем не намерен был касаться этой темы, потому что сведения мои чрезвычайно скудны,— и если решаюсь теперь же поделиться своими соображениями с читателем, то единственно потому, что не смею оставить без ответа многочисленные вопросы, ко мне обращенные.
Владелец рукописи, г. Обрадович, проживающий в Белграде, поручил ее хранение г. Максимовичу, лицу в вопросах пушкиноведения совершенно некомпетентному и озабоченному лишь тем, чтобы драгоценная находка ничего не утратила от своей ‘коммерческой ценности’. Поэтому г. Максимович, буквально не выпуская рукописи из своих рук, позволил бегло с ней ознакомиться лишь проф. А.Л.Погодину да репортеру сербской газеты Политика. Проф. Погодин сообщил кое-что в рижскую газету Сегодня, а репортер напечатал две заметки по-сербски. К его заметкам присоединены факсимиле трех страниц рукописи. Эти факсимиле очень мелки и неразборчивы. Наконец, в Возрождении была напечатана небольшая корреспонденция И.Н.Голенищева-Кутузова, преимущественно опирающаяся на материал, сообщенный сербским журналистом. Этим и ограничиваются источники моего осведомления о рукописи.
Представляет она собою довольно потрепанную тетрадь большого формата, содержащую двадцать восемь листов или пятьдесят шесть страниц, большинство которых занято стихами, переписанными неизвестной рукой, однако же с многочисленными поправками, замечаниями, рисунками и надписями, сделанными, несомненно, рукою самого Пушкина.
На последней странице рукописи, исчерканной и изрисованной вдоль и поперек, много раз повторяется имя Федора Туманского, русского поэта, с которым Пушкин познакомился в Одессе и который впоследствии состоял русским консулом в Белграде, где он и умер в 1853 г. Это дало повод владельцам рукописи предполагать, что она попала к Туманскому в одесский период пушкинской жизни, т. е. в 1824 году, а от Туманского перешла к г.г. Обрадовичам, предкам нынешнего владельца. Была и другая версия, согласно которой рукопись могла непосредственно достаться деду г. Обрадовича, который имел торговые сношения с Одессой. Третье предположение было высказано проф. Погодиным, который считает, что рукопись была подарена Пушкиным Амалии Ризнич на память при ее отъезде из Одессы летом 1824 года. Эта гипотеза с самого начала показалась мне наименее правдоподобной. Действительно, муж Амалии Ризнич был человек сербского происхождения. Но был он, в сущности, иллириец, родом из Триеста, жена же его никакого отношения к Сербии не имела. Она была итальянка (либо итальянская еврейка), приехавшая в Одессу из Вены, а затем покинувшая мужа и уехавшая в Италию, где она вскоре и умерла. Никакой связи у нее с Белградом и сербами не было. Но этого мало. Пушкин, влюбляясь в таких женщин, как Ризнич, весьма не любил фигурировать перед ними в качестве поэта. Подарить на память возлюбленной целую тетрадь своих черновиков — слишком противоречило его светским понятиям да и по существу было бы слишком нескромно. К этому надо прибавить, что Амалия Ризнич прожила в России около года и русского языка, конечно, не знала. При этих условиях пушкинская тетрадь не могла быть ей подарена.
Должен сказать, однако, что и две другие гипотезы мне представлялись сомнительными. Имея лишь самые ограниченные сведения о содержании тетради, я не решился выступить с возражениями, но про себя весьма сомневался в том, чтобы вообще путь рукописи в Белград лежал через Одессу. Сомнения мои основывались на ряде соображений.
Судя по заглавиям стихотворений, упоминаемых в статьях сербского журналиста и в статье И.Н.Голенищева-Кутузова, приходилось заключить, что в состав писарской рукописи входят стихи, написанные до высылки Пушкина из Петербурга и лишь позднее им исправленные. Одно из факсимиле, помещенных в газете Политика (от 19 сентября), представляет собою небольшой перечень стихотворений, набросанный самим Пушкиным. В этот перечень, состоящий из восемнадцати заглавий, входят, наряду со стихами ‘северного’ периода, пьесы, написанные или начатые уже на юге России: таковы — ‘Вещий Олег’, ‘Черная шаль’, ‘Адель’, а также, по-видимому, ‘Из Корана’ (т. е. ‘Подражания Корану’), ‘Богиня’ (т. е. ‘Нереида’), ‘Прозерпина’. Я потому говорю ‘по-видимому’, что последние три заглавия прочитаны мною предположительно: газетное клише слишком мелко и неотчетливо. Сбоку, возле этого перечня, несколько раз повторены названия отделов, на которые Пушкин, очевидно, предполагал разбить перечисляемые стихотворения: ‘Элегии, послания, смесь’.
Из всего этого мне нетрудно было прийти к заключению, что перед нами — не просто одна из рабочих тетрадей Пушкина, а рукопись, которой в той или иной степени предстояло послужить оригиналом для стихотворного сборника, предназначаемого к печати, или, во всяком случае, свидетельствующая о подготовительной работе такого рода. Это заключение, в свою очередь, повлекло за собою ряд следующих.
Еще в начале 1820 г., незадолго до ссылки, Пушкин подготовил к печати сборник своих мелких стихотворений, а затем рукопись и авторские права полупродал, полупроиграл за тысячу рублей Никите Всеволожскому, своему приятелю, богатому человеку и крупному игроку. Живя на юге, Пушкин одно время даже думал, что книга его издана Всеволожским: об этом свидетельствуют его письма к брату от 27 июля 1821 и от 4 сентября 1822 года. Около того же времени получил он письмо от Я.Н.Толстого, который писал ему, что рукопись еще не издана, но что кн. А.Я.Лобанов-Ростовский предлагает издать ее в Париже. Отвечая на это предложение, Пушкин указал, что оно до поры до времени неосуществимо, отчасти по финансовым причинам, которых мы сейчас касаться не будем, отчасти же по техническим. ‘В числе моих стихотворений,— говорится в письме к Толстому от 26 сентября 1822 г.,— иные должны быть выключены, многие переправлены, для всех должен быть сделан новый порядок, и потому мне необходимо нужно пересмотреть свою рукопись’.
Из этого письма следует, что, не имея рукописи, оставшейся у Всеволожского, Пушкин не считал возможным составить сборник и что никакого другого списка старых стихов у него к тому времени не имелось. Дальнейшая его переписка свидетельствует о том, что получить рукопись от Всеволожского ему удалось только в марте месяце 1825 года, когда он уже был в Псковской губернии. Иными словами — что к тому моменту, когда Пушкин покинул Одессу (30 июля 1824 г.), у него не было такой рукописи, как наша белградская, и что, следовательно, в одесский период своей жизни он никому не мог ни подарить, ни как-либо иначе уступить ее.
На это соображение, казалось бы, можно возразить, что между письмом к Толстому и отъездом из Одессы прошло два года без малого, Пушкин за это время мог откуда-нибудь получить списки старых стихов, заново их переработать и перебелить, а первоначальную рукопись со своими поправками отдать Туманскому или кому-нибудь другому. Предположение такое, однако же, будет несостоятельно, потому что, проделав однажды редакционную работу, Пушкин уже не возвращался бы к ней. Между тем мы знаем, что, получив в 1825 году рукопись от Всеволожского, он три дня потратил на то, чтобы, по его выражению, ‘выстирать черное белье’, то есть внести исправления в рукопись. Проработав над нею три дня, он присоединил к ней стихи, написанные после отъезда из Петербурга в ссылку, и все вместе отослал брату и Плетневу, поручив им исправить ‘ошибки правописания, зн<аки> препинания, описки, бессмыслицы’, а также установить порядок пьес и после того приступить к изданию книги.
Приняв во внимание все изложенные факты и соображения, я пришел к заключению, что, по всей вероятности, нынешняя белградская рукопись есть не что иное, как рукопись, некогда проигранная Всеволожскому, а исправления, сделанные на ней Пушкиным, как и все прочие следы его руки, относятся не к одесской поре его жизни, а к марту месяцу 1825 г., к тому времени, когда поэт жил в Михайловском.
По-видимому, подробный и внимательный осмотр рукописи подтверждает мои предположения. Это видно из того, что в московских газетах недавно появилась заметка, в которой говорится, что советское правительство приобрело в Белграде рукопись, некогда принадлежавшую ‘Ю.Всеволожскому’. Буква Ю тут есть, очевидно, опечатка либо ошибка советского хроникера, речь же идет, конечно, о Никите Всеволожском.
Перед тем как отправить рукопись в цензуру и в типографию, Л.С.Пушкин и Плетнев, несомненно, перебелили ее, оставив себе черновик. Вопрос о том, каким образом этот черновик очутился в Белграде, остается открытым. Несомненно лишь то, что все существующие версии должны отпасть. Я бы решился даже высказать предположение, что рукопись оставалась в России еще в конце прошлого столетия, а может быть и позже. Возможно, что предположение мое оправдается. К сожалению, в настоящее время для проверки его у меня нет под рукой необходимых источников.
Широкая публика проявила к новонайденной рукописи весьма живой интерес. Вряд ли, однако, она найдет в ней для себя много интересного. При огромной научной ценности, рукопись содержит не много любопытного для рядового читателя. Возможность найти в ней совершенно неизвестные пьесы Пушкина почти исключена. Рукопись интересна первоначальными текстами и вариантами, важными для специалистов, да еще рисунками на полях, да еще отрывочными замечаниями, относящимися к целым стихотворениям или отдельным стихам. Кроме того, специалисты извлекут, несомненно, немало ценного для себя даже из исчерканных страниц и имен, в задумчивости выведенных Пушкиным среди росчерков и проб пера. Все это свидетельствует о том, какие образы и какие воспоминания представали Пушкину, когда, исправляя и составляя книгу, он мысленно как бы производил смотр своему прошлому. В этом смысле любопытно и имя Туманского, столь много раз написанное, и трижды повторенное ‘Кочубей, Кочубей, Кочу…’, при виде которого белградский журналист вообразил, будто Пушкин имел здесь в виду героев ‘Полтавы’, тогда как, вычерчивая это имя, он, разумеется, вспоминал графиню Н.В.Кочубей, в которую был влюблен перед ссылкой. Любопытную психологическую загадку представляет и имя ‘Elonora’: в нем, может быть, зашифровано воспоминание одесское — о графине Воронцовой.
Вот и все, что можно сказать о новонайденной рукописи, не видя ее. Можно сказать еще несколько слов и по поводу нее.
Рукописи русских писателей, Пушкина в том числе, на европейском рынке большой цены не имеют. Продавая по дорогим ценам картины из Эрмитажа и других собраний, большевики, ради рекламы и ради того, чтобы обмануть российскую публику, скупают в Европе рукописи — сравнительно за бесценок. По этой части у них здесь немало агентов, некоторые из которых шныряют среди эмиграции. Работа большевиков в этом отношении облегчена еще тем, что эмиграция с ними не конкурирует, свободно предоставляя рукописям уходить в СССР. Так было с белградской рукописью, так будет и еще с некоторыми, которые еще не попали, но непременно попадут в руки большевиков — из Праги, из Рима, из Парижа… Довольно прискорбно, что эмиграция ничего не делает для того, чтобы их удержать за собою. Меж тем это гораздо более походило бы на ‘сохранение русской культуры’, чем устройство вечеров с балалаечниками. В частности: благодаря помощи югославского правительства, существует как раз в Белграде целая ‘Издательская комиссия’. Издано ею немало книг — по большей части не представляющих особой ценности. Как легко было ей сделать наконец действительно культурное дело, приобретя рукопись Пушкина и издав ее, хотя бы просто в виде факсимиле! Но Комиссия этого не сделала.
1933
Впервые — Возрождение, 1933/3117 (14 декабря), под рубрикой: Книги и люди.
В Возрождении первая весть (репортаж Ходасевича?) о находке ‘Пушкинских рукописей в Белграде’ опубл. в номере 3034 от 22 сентября 1933 г.:
В лондонской газете Ивнинг Стандарт напечатана следующая телеграмма из Белграда от 21 сентября.
’56 страниц рукописи со стихами Пушкина… найдены среди старых бумаг в библиотеке одной белградской семьи. Миодрах (?) Обрадович, теперешний собственник, предъявил рукописи нескольким русским сведущим лицам, которые подтвердили, что эти стихи собственноручно написаны Пушкиным. Среди стихов раннего времени, частью, а может быть целиком, до сих пор неизвестных, имеются хорошо известные стихотворения, в том числе — ‘Вакхическая песня’, рукопись которой считалась погибшей. Дед теперешнего владельца (рукописей) имел торговые сношения с Россией и преполагают, что он привез с собою рукописи в Белград. Много десятков лет они лежали среди массы макулатуры в библиотеке семьи Обрадовичей’.
Советская Академия Наук предполагает издать тетрадь подлинных рукописей А.С. Пушкина, ‘воспроизведенных фотографическим путем’.
Такие издания писательских рукописей довольно широко применяются, как известно, во Франции.
‘Проф. Погодин сообщил кое-что в рижскую газету Сегодня…’ — возможно известно Ходасевичу по публикации ‘Белградские рукописи Пушкина’ в Последних новостях, 1933/4579 (5 октября).
‘<...> репортер <сербской газеты Политика> напечатал две заметки по-сербски’ — в номерах 9103 и 9105 от 17-го и 19-го сентября.
‘<...> небольшая корреспонденция И.Н. Голенищева-Кутузова…’ — опубл. под названием ‘Рукописи Пушкина в Белграде’ в Возрождении, 1933/3047 (5 октября):
В последних номерах белградской газеты Политика появились две статьи под многообещающим заглавием ‘Находка пушкинских рукописей’. Воспроизведены также три страницы текста, которые в настоящее время находятся в распоряжении доктора Иована Максимовича.
К сожалению, сведения, коими мы располагаем, не дают нам возможности с желательной точностью определить происхождение рукописи. Доктор Максимович сообщает о ней далеко не все, что ему известно ‘дабы не упала ее рыночная ценность’, уверяют белградские журналисты.
Собственник рукописи, Миодраг Обрадович, чиновник Министерства иностранных дел, передал ее для всестороннего изучения доктору Максимовичу, который, надеемся, ознакомит нас впоследствии подробно (и следуя научному методу) с содержанием этого столь важного литературного документа.
По словам Миодрага Обрадовича, он унаследовал рукопись от своего покойного отца Деана Обрадовича, высшего чиновника Министерства почты, который получил ее в наследство от деда — Алексея Обрадовича, зажиточного белградского торговца, имевшего дела также и с Россией. Каким образом Алексей Обрадович стал собственником рукописи остается семейной тайной Обрадовичей.
Рукопись из библиотеки Обрадовичей состоит из 28 сильно пожелтевших листов (56 страниц) большого формата. Она не переплетена, края сильно потрепаны. Большинство страниц занимают стихи поэта, переписанные довольно четким почерком неизвестного переписчика. На полях и между строками много поправок и заметок самого Пушкина. Не приходится сомневаться в том, что мы имеем дело с текстом, переписанным для автора (быть может, под его непосредственным наблюдением).
Подлинность рукописи подтверждают многочисленные, столь характеристичные рисунки. Особенно интересен автопортрет, под которым надпись: ‘J-Je suis’. (J написано Пушкиным два раза.) На оборотной стороне листа значится: ‘Рисунок Александра Сергеевича Пушкина — библиотеке лицея от Ольхина’. Под надписью дата: 8 октября 1858 года. Затем следуют надписи: ‘Рисунок головы с надписью: ‘J-Je suis’, и: ‘Тетрадь стихов Пушкина с поправками поэта’.
На последней странице рукописи, исписанной и исчерченной вдоль и поперек, можно разобрать часто повторяющееся имя Туманского. Поэт Федор Антонович Туманский (к которому, повидимому, относятся стихотворения Пушкина: ‘Ответ Ф.Т.’ и ‘Туманский прав’) был русским консулом в Сербии. Он умер 5 июля 1853 года и похоронен в Белграде на Марковом кладбище. В двадцатых годах прошлого столетия он был консулом в Яссах и порой наезжал в Одессу, где встречался с Пушкиным. Так как на рукописи значится дата 8 октября 1858 года (дата предполагаемого дара Ольхина Лицею?), то нет вероятия предполагать, что рукопись непосредственно перешла от Туманского к белградскому торговцу Обрадовичу. Во всяком случае, рукопись стоит в какой-то еще не совсем ясной связи и с Ольхиным, и с Туманским.
Рукопись содержат, в числе других стихотворений, следующие лицейские пьесы: ‘Торжество Вакха’, ‘Платоническая любовь’ (с многочисленными поправками), ‘Певец’ (отметим вариант: ‘Свирели звук наивный и простой’). ‘Роза’, ‘Именины’ (заглавие ‘Именины’ надписано над перечеркнутым заглавием: ‘Куплет’, отметим вариант: ‘Дружба, Грации и радость…’), ‘Гроб Анакреона’ (на полях весьма вольный пушкинский рисунок!). Рукою Пушкина на полях одной из страниц начерчено:
Кочубей
Кочубей
Кочу…
На другой мы находим список стихов и следующие собственные имена: Романов, Elisabeth, Екат…, Аретуза. Возле стихов ‘Именины’ и ‘Роза’ выведено: Георгия (несколько раз) и Elonora.
Одно из стихотворений сопровождается заметкой: ‘Вряд ли цензура дозволит напечатать эти стихи’ (за дословную точность не ручаюсь, — перевожу с сербского. Г.-К.)
Желая осведомить русского читателя о белградской рукописи Пушкина, я изложил все имеющиеся у меня сведения. К сожалению, собственники пушкинской тетради скупятся на информацию. К тому же изложение столь интересного материала, требующего специальной подготовки, поручено было репортеру белградской газеты, к литературе едва ли имеющему какое-либо отношение.
Что же касается ценности для истории русской литературы этой пушкинской тетради, мы ждем авторитетного мнения русских пушкинистов.
В Возрождении, 1933/3078 (5 ноября), появилась следующая заметка, под названием »Торжество Вакха’ Пушкина’ (цитируется заметка ‘Рукопись, проигранная в карты. Найден автограф Пушкина’, подпись: А. Кут, Вечерняя Москва, 1933/250, 31 октября):
Несколько времени назад И. Голенищев-Кутузов напечатал в Возрождении интересную корреспонденцию из Белграда, рассказывая о находке чиновником Министерства иностранных дел Обрадовичем в семейном архиве нескольких страничек пушкинской оды о Вакхе. Специалисты высказали сомнение в подлинности этого автографа.
В последнем октябрьском номере Вечерней Москвы напечатана следующая заметка:
‘…Придется с огромной дозой вероятности признать, что в Югославии найдена часть той знаменитой тетрадки Всеволожского, о которой знают все пушкинисты, но которую никто из них никогда не видел.
Н.В. Всеволожский, богатый помещик, театрал и переводчик, в молодости был в приятельских отношениях с Пушкиным.
В доме Н.В. Всеволожского собиралось общество ‘Зеленая лампа’, и в компании со Всеволожским Пушкин занимался карточной игрой. В одну из таких ночей в 1820 году Пушкин ‘полупродал, полупроиграл’ ему за тысячу рублей рукопись своих стихотворений.
Через пять лет Пушкин получил от Всеволожского ‘проклятую рукопись’ обратно, разорвал ее по листам, перекроил ее заново (старые стихотворения пополнил новыми) и создал ту тетрадь, которая по имени ее будущего владельца получила у историков литературы название тетрадки графа П.И. Капниста.
Ода о Вакхе, о которой пишут газеты — это, конечно, ода ‘Торжество Вакха’, написанная поэтом в 1817 году. Рукописный текст ее не сохранился, и она вплоть до последнего гихловского издания Пушкина воспроизводится по печатному тексту ее 1829 года’.
<'...> все вместе отослал брату и Плетневу…’ — см. письмо от 15 марта 1825 г.
Далее о ‘белградской рукописи’ Ходасевич пишет в заметке ‘Тетрадь Капниста’, опубл. под рубрикой ‘Книги и люди’ в Возрождении, 1934/3298 (14 июня):
Как, вероятно, помнят еще читатели, несколько месяцев тому назад некий Обрадович, живущий в Белграде, внезапно объявил, что у него находится тетрадь, содержащая ряд юношеских стихотворений Пушкина, переписанных неизвестно кем, но с многочисленными поправками и замечаниями самого поэта. Владелец рукописи поручил ее ‘хранение’ некоему г. Максимовичу. В действительности, дело шло не о хранении, а о продаже. Максимович очень остроумно использовал эмигрантских ученых и журналистов для рекламирования своего товара. В эмигрантских изданиях появился ряд заметок о новооткрытой рукописи. Об ее странствиях строились фантастические предположения. Один ученый заявил даже в газете Сегодня, что рукопись, вероятно, была подарена Пушкиным ‘на память’ Амалии Ризнич, ею увезена в Сербию, а в Сербии досталась предкам г. Обрадовича. Сколько чепухи ни содержали подобные догадки, они делали свое дело: разрекламированная рукопись нашла себе покупателей. Эмиграция не сумела сохранить ее за собой — она досталась большевикам. В этом факте печально было не то, что пушкинская реликвия вернулась на родину и очутилась в Пушкинском Доме — в сущности, там ей и место. Печально то, что она послужила большевикам для ‘культурной’, так сказать, пропаганды. По существу до Пушкина большевикам нет дела. Но пушкинизм и собирание пушкинских рукописей они поощряют из двух соображений: во-первых — это для них один из самых безопасных способов делать вид, будто они озабочены сохранением и изучением культурного достояния России, во-вторых, исподтишка продавая за границу драгоценные картины и рукописи, высоко котирующиеся на международном рынке, в глазах российского населения они прикрывают эти операции покупкою пушкинских рукописей, стоющих буквально в сотни тысяч раз дешевле.
После того, как факт совершился и рукопись очутилась в Москве, я счел возможным ответить в Возрождении на многочисленные вопросы, ко мне обращенные, о том, что в действительности представляет собою белградская рукопись. Имея о ней лишь самые поверхностные и скудные сведения, проникшие в печать (Максимович никому не позволил ознакомиться с рукописью детально), я высказал предположение, что дело идет о тетради, которую Пушкин некогда подготовил к печати, а затем проиграл своему приятелю Всеволожскому.
Использовав рукопись для саморекламы, большевики передали ее в ведение ученых. На днях в Известиях появилась статья авторитетного пушкиноведа М.А. Цявловского, занятого подготовкою новооткрытой тетради для соответствующего издания. Мои предположения вполне подтвердились. Приобретенная от Обрадовича рукопись есть та самая, которая была проиграна Всеволожскому.
Ее история такова. Проиграв ее в конце 1819 или в начале 1820 г. (я полагаю — в начале 1820), Пушкин выкупил ее в начале
1825-го, многое в ней исправил, кое-что исключил, а затем отослал в Петербург, поручив своему брату, Льву Сергеевичу, и П.А. Плетневу ее издать. Вместе с некоторыми дополнениями она послужила основным текстом для издания первого сборника пушкинских стихов, появившегося в 1826 году.
Оставшись у Л.С. Пушкина, эта рукопись, после некоторых скитаний, перешла в собрание гр. П.И. Капниста, затем к его дочерям. В свое время она была предоставлена владельцами Л.Н. Майкову, который пользовался ею, как материалом, при редактировании академического издания сочинений Пушкина. Выпустив первый том этого издания, Л.Н. Майков скончался в 1900 году. Однако, выписки, сделанные им из тетради, сохранились и вошли в состав книги, изданной его наследниками: Материалы для академического издания сочинений Пушкина. Собрал Л.Н. Майков. СПб., 1902. С тех пор этой рукописи никто не видел, и пушкинисты, у которых она получила прозвание ‘тетрадь Капниста’, пользовались ею лишь по тем записям, которые сохранились в бумагах Майкова. Впоследствии рукопись совершенно исчезла, и о судьбе ее ходили только неопределенные слухи, в том числе и о том, что она очутилась где-то на Балканах.
Как бы то ни было, тетрадь Капниста еще в конце прошлого столетия, а может быть и в начале нынешнего еще находилась в России. Все намеки, сделанные Обрадовичем сербским и русским журналистам на тему о том, что рукопись могла быть кому-либо подарена самим Пушкиным еще в одесскую пору его жизни, представляют собою либо наивную ошибку, либо сознательное уклонение от истины. Вопрос о том, каким образом рукопись очутилась у Обрадовича, остается открытым. Может быть, к нему еще придется вернуться, так как, судя по сообщению Цявловского, пушкинская рукопись сохранилась не в полном виде. Когда и где именно она пострадала — неизвестно. Странно лишь то, что пока тетрадь находилась в Белграде, писалось что в ней находится 28 листов или 56 страниц, по сообщению Цявловского, в ней уже только 48 страниц.
См. статью М.А. Цявловского ‘Автографы Пушкина и его архив’ в газ. Известия, 1934/131 (6 июня). (См. также частичную перепечатку в Возрождении, 1934/3294, 10 июня.) Работа того же Цявловского ‘Источники текстов лицейских стихотворений’, опубл. в новом академическом издании, А.С. Пушкин, Полное собрание сочинений в двадцати томах, том первый (Санкт-Петербург, 1999), сс. 461-563, содержит полное описание ‘Тетради Всеволожского’ (см. особенно сс. 521-525).
Мнение П.Е. Щеголева, что Тетрадь Капниста представляла собою вырванные листы из Тетради Всеволжского опровергнута Б.В. Томашевским в работе ‘Материалы по истории первого собрания стихотворений Пушкина (1826 г.)’, опубл. в сб. Литературное наследство, кн. 16-18 (Москва, 1934), сс. 825-868. Об этой работе см. рец. Ходасевича на этот сборник (1935) в настоящем издании.
Тетрадь Всеволожского была исследована и полностью издана Томашевским в изд.: Летописи Государственного литературного музея, кн. первая: Пушкин (Москва, 1936), сс. 30-79. История и анализ Тетради Капниста (до сих пор не разысканной) даны Томашевским в работе: ‘Материалы по истории…’, указ, изд., сс. 843-868.