И. М. Василевскій.
И. М. Василевскій.
Бей его. Я его знаю.
Бей его. Я его знаю.
О СОВРЕМЕННОЙ КРИТИК.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
И. М. Василевскій
(Не-Буква.)
Бей его. Я его знаю, Василевский Илья Маркович, Год: 1909
Время на прочтение: 6 минут(ы)
О критик и критикахъ. Статьи.
Изд. ‘Заря’, 1909
— Вотъ поди-жь ты: молодой, холостой и красивый, а гляди, какими словами ругается… Слушать жалко.
Жилъ нкогда такой странный молодой человкъ, который былъ подверженъ горькой привычк весьма непрелично ругаться. Духъ его былъ бодръ, но плоть немощна, и хотя онъ разумомъ сознавалъ всю нежелательность употребленія такъ-называемыхъ ‘предпослднихъ словъ’, но бороться съ собой былъ не въ силахъ и отъ этого страдалъ.
И сказалъ въ сердц своемъ молодой человкъ:
— Будь она трижды проклята эта подлая привычка, сто чертей и одна лысая вдьма!.. Баста!
И ршилъ онъ съ привычкой своей бороться и, памятуя, что самое чувствительное самолюбіе — это именно карманное самолюбіе, составилъ для себя цлую табличку штрафовъ:
— За кислое слово — 5 коп. Тоже при мотивировк — 8 коп. Мотивировка съ поминовеніемъ родителей трехъэтажно — 11 коп. и т. п.
И совершилось чудо: нашъ герой излчился отъ своего порока, а на штрафныя деньги соорудилъ себ совершенно новый клтчатый галстухъ, что немедленно покорило ему цлую массу женскихъ сердецъ. На остатки штрафныхъ суммъ была куплена вилла и два автомобиля.
Благословеніе наше да почіетъ на излчившемся молодомъ человк, но…
Нельзя ли по этому образцу составить табличку штрафовъ за ‘кислыя слова’ и для критиковъ россійской литературы?
Ибо, собственно говоря, критическая статья сама по себ, а ‘поминовеніе родителей трехъэтажно’ тоже само по себ. Критика — критикой, но зачмъ же ‘мотивировать’?..
— Вс эти жалкія всероссійскія бездарности Купринъ и Горькій, Чириковъ и Юшкевичъ…
Откуда эта дикая фраза, какъ вы думаете, читатель? Это ‘Всы’ — такой умный, тонкій и исключительно культурный журналъ.
Здсь же, въ ‘Всахъ’, вы найдете статью объ ‘обозной сволочи’ — современныхъ символистахъ. Здсь вы прочтете разносъ ‘позорныхъ и пошлогрубыхъ’ произведеній Леонида Андреева и дикія обвиненія Сергева-Ценскаго въ, грабительств и плагіат’. Здсь же цлый рядъ ‘оскорбленій дйствіемъ’ по адресу ‘ухарскаго и передергивающаго’ Хлестакова — Бальмонта, ‘опошляющаго все, къ чему онъ прикоснется’, и ‘сапожника, пекущаго пироги’, Н.Минскаго, пишущаго ‘безъ знаній, безъ дарованія’…
— Бей его. Я его знаю. Онъ на нашей улиц живетъ.
А dei minores, о тхъ и говорить нечего. Тутъ другой критики, кром какъ ‘по первое число’, и не полагается.
Вонъ въ тхъ же ‘Всахъ’, напр., молодыхъ поэтовъ анализируютъ: А. Рославлевъ — это ‘рыжій бродяга изъ ‘Бездны’, кричащій и я, и я!..’, апологетъ ‘хамскаго, цирюльничьяго ницшеанства’, а Г. Чулковъ и Вл. Ленскій не боле и не мене какъ ‘онанисты’… Впрочемъ не довольно ли цитатъ?
До нихъ ли, когда вонъ въ выходящей къ 10-лтію литературной дятельности Леонида Андреева книжк, содержащей между прочимъ сводку отзывовъ о произведеніяхъ писателя, будетъ помщенъ, оказывается, чрезвычайно любопытный ‘словарь эпитетовъ’ {См. ‘Маленькій фельетонъ’ К. Чуковскаго въ ‘Своб. Мысляхъ’.} Словарь содержитъ вс критическіе перлы, созданные по поводу отдльныхъ произведеній и самой личности писателя. Среди эпитетовъ попадаются выраженія: ‘блудливый котъ’, ‘прохвостъ’, ‘болванъ’, ‘мерзавецъ’ и т. п. Какъ это ни странно, но словарь составленъ не только по произведеніямъ Буренина, но и по статьямъ Д. Мережковскаго, В. Розанова, Валерія Брюсова, З. Гиппіусъ, и многихъ, многихъ другихъ.
Это уже не случайность, эта ‘критика по первое число’.
— Бей его! Я его знаю. Онъ на нашей улиц живетъ,— это лозунгъ, это теченіе.
И вотъ бьютъ. Отъ вры въ авторитеты излчились, даже до чрезвычайности, и бьютъ поэтому всхъ, бьютъ весело и старательно, норовя попасть именно ‘по сопатк’.
Отчего это? Отъ всеобщаго у насъ 64 всероссійскаго отсутствія зубной щетки? Отъ отсутствія прочной и уютной культуры?
Можетъ быть. Но, конечно же, не только отъ этого. Ибо великолпныя зубныя щетки у сотрудниковъ ‘Всовъ’, но вотъ они и критикуютъ все ‘по сопатк’, и критико-библіографическій отдлъ ‘Всовъ’, даже боле чмъ въ иныхъ журналахъ похожъ на какое-то лобное мсто. И все громче слышится разудалое ‘поддержись, ожгу!’, и все больше и больше похожи авторы, присылающій въ редакціи ‘для отзыва’ свои произведенія, на мужиковъ, пользующихся праздничнымъ днемъ для поздки въ волость.
— Куда дете, братцы?
— Счься, братъ, демъ. Праздникъ потому. Такъ по-свободному оно лучше.
До искусства ли, до любовнаго ли отношенія къ творчеству и творцу? Что длать художнику въ деревн ‘Голодаевк, Дырявин, Заплатов Неурожайк тожъ’?…
Былъ вонъ такой художникъ, похавшій въ эту самую деревню. Ha этюды пріхалъ этотъ художницъ. Солнышко это, травка опять же,— душа радуется. Вышелъ въ поле, мольбертъ поставилъ, стульчикъ складной приладилъ,— такъ все на холстъ и просится.
Сидитъ художникъ, рисуетъ, а дло праздничное: парни подошли, сзади стали, смотрятъ, смечки лущатъ, шелуху на палитру въ краски бросаютъ. Молчитъ художникъ, знай рисуетъ.
— Ты, что это, баринъ, планъ снимаешь?
— Планъ,— говоритъ. Богъ съ ними, думаетъ, лучше не спорить.
— Такъ. Ишь ты, ладно какъ выходитъ!— говорятъ.
Постояли, посмотрли. Еще смечекъ полущили. Потянулся одинъ, плечи размялъ. На,— говоритъ,— Митька, подержи смечки, а я пока этому самому плантщику въ ухо заду.
И захалъ. И, надо правду сказать, чрезвычайно удачно, талантливо захалъ. Становой даже прізжалъ.
Если вдуматься, длается страшно. Умерла, умираетъ старая гвардія въ нашей литератур, писатели-учители, т вс вверху стоящіе, что городъ на гор. Вмсто писателя-учителя, писателя-пророка пришелъ на смну писатель-братъ. Онъ не учитъ читателя, а учится вмст съ нимъ, онъ ничего не нашелъ, онъ ищетъ… Но, воспользовавшись этой замной, приходомъ писателя-брата, нахлынула цлая армія пишущихъ обывателей Сверцовыхъ-Полиловыхъ и С. А—чей. Эти не только не учатъ, но и не учатся, не только не нашли ничего, но и не ищутъ. Они просто пишутъ и довольно выгодно торгуютъ своимъ орудіемъ производства — перомъ.
И эта ‘критика по сопатк’, ‘критика по первое число’,— какъ нивеллируетъ она позиціи пишущихъ и, затрудняя путь писателю, какъ облегчаетъ она и безъ того веселую долю пишущаго обывателя.
Ибо если Бальмонтъ — Хлестаковъ, а Андреевъ — прохвостъ и Сергевъ-Ценскій — плагіаторъ, и Арцыбашевъ — ‘сукинъ сынъ, взобравшійся на каланчу’, то какъ легко и пріятно чувствуютъ себя отъ такой критики всамдлишные Хлестаковы, и прохвосты, и ‘сукины дти’, и плагіаторы!
И если слово ‘бездарность’ использовать для Горькаго, то что въ самомъ дл останется у насъ для Владиміра Гордина?
И до какой же степени ругани дошла наша критика! Вдь вотъ и Антонъ Крайній (Зинаида Гиппіусъ), и К. Чуковскій, и Д. Философовъ, и Мережковскій, и Валерій Брюсовъ, и Петръ Пильскій, и В. Розановъ,— вс они, отъ большихъ до малыхъ, чувствуютъ себя въ своей сфер чуть ли не только тогда, когда учиняютъ разносъ.
Добрый (о, несомннно же добрый!) парень, передавшій смечки Митьк для того, чтобы освободить руки и ‘этому самому плантщику въ ухо захать’,— онъ въ конечномъ счет сдлалъ это потому, что и ему такъ часто и такъ больно зазжали въ ухо и длали это тоже весело и здорово живешь.
И еще: сколько злости накопилось у всхъ! Ну хотя бы потому, что такъ хочется ругать Думбадзе, а это такъ дорого и поэтому невозможно. Ибо сколько же разъ можно платить штрафы по три тысячи? И злость растетъ, и устремляется по линіи наименьшаго сопротивленія. Это вдь такъ естественно. Помните станового пристава у Чехова: и проигрался, и на душ грустно, и погода отвратительная.
— Ваня! Иди сюда я тебя выску: зачмъ ты вчера стекло разбилъ?
Рабство вдь такъ часто перерождается въ хамство.
И страдаетъ,— это самое главное,— не только авторъ, но. и книга.
Что еще цнить намъ, кром книги?
Вдь, правда же, единственное, что есть у насъ, — это книга, и цнна она только при наличности уваженія, благоговнія къ ней. И если бы нужно было придумать способъ разрушить, свести къ нулю это святое уваженіе, уцлвшее еще кое-гд въ читательской масс, наилучшимъ средствомъ оказалась бы именно эта атмосфера всесторонняго критическаго заушенія, эта всеохватывающая смазь вселенская.
Трудно представить себ, до какихъ предловъ дошла эта ‘критика по сопатк’, какъ теченіе. Вонъ на этихъ дняхъ я прочелъ библіографическую замтку въ газет ‘Послднія Новости’ о новомъ сборник стиховъ. Книжка называется здсь (не читайте этого мста, прелестная читательница! Пропустите эти нсколько строчекъ въ моей стать) чмъ-то въ род ‘пачки пипифакса’, а самые стихи характеризуются не боле и не мене какъ… ‘гнойныя сопли’. Правда, рчь идетъ о Кузмин, но ‘пипифаксъ’, но ‘гнойныя сопли’, — какая странная манера веселиться у этого критика!
И виноватъ не онъ одинъ. Это — общій тонъ, то верхнее ‘до’, какое умютъ брать теперь чуть ли не вс пишущіе о литератур, и не умть достичь такой хлесткости это значитъ почти проявить бездарность.
Тутъ не только азартъ отдльнаго критика.
Тутъ еще и извстная необходимость: разъ создалась атмосфера всеобщаго заушенія, то отдльному критику трудно и даже невозможно писать иначе. Если, напр., для выраженія того, что молодой авторъ находится подъ вліяніемъ Метерлинка, принято говорить: авторъ пользуется тмъ, что Метерлинкъ за дальностью разстоянія не суметъ крикнуть: караулъ грабятъ! (‘Всы’ о С. Н. Сергев-Ценскомъ), — то самую формулу ‘находится подъ вліяніемъ’ приходится за непригодностью оставить. Формула эта слишкомъ слаба для окружающихъ, привыкшихъ къ иному. Каждому хочется быть правильно понятымъ, и если ‘каждый человкъ любитъ ветчину’, то каждый критикъ хочетъ быть опредленнымъ не мене иныхъ.
И вмсто ‘находится подъ вліяніемъ’ пишутъ поэтому: ‘этотъ жалкій клептоманъ снова стибрилъ тему, а также сперъ основную идею’.
— На,— говоритъ, — Митька, подержи смечки, а я этому самому плантщику въ ухо заду!
Ужасно странно звучитъ: ‘Давайте уважать книгу’. Но вдь странно звучитъ увреніе, что Волга впадаетъ въ Каспійское море, а она вдь все-таки впадаетъ.
— Мы вдь вотъ умремъ,— говорилъ мн какъ-то лучшій изъ современныхъ редакторовъ, B. С. Миролюбовъ, редакторъ окончательно задушеннаго теперь ‘журнала для всхъ’, сумвшій, благодаря своей изумительной любви къ литератур и чуткости найти и ‘открыть’ чуть ли не всхъ ‘молодыхъ’, дйствующихъ теперь на литературной арен.— Мы вотъ умремъ, а книга она вдь… она живетъ… Къ читателю идетъ, отъ одного къ другому. Маленькая она, большое дло длаетъ…
Не было нужды, конечно, сыпаться на авторитетъ B. С. Миролюбова для доказательства такой простой истины. Но такъ изумительно трогательно звучали, помню, эти простыя слова въ устахъ этого человка, оказавшаго такъ много еще не оцненныхъ услугъ русской литератур, что я не могу не вспомнить этихъ словъ.
— Книга, она вдь большое дло длаетъ!
Давайте уважать книгу.
Если нельзя ругать Думбадзе, а ругать кого-нибудь надо, давайте условимся ругать трамвай, Государственную Думу, городское самоуправленіе. А книга пусть… Что-жъ ее, книгу-то, безъ нужды обижать?
И вмсто надуманной фразы: ‘Жалкій плагіаторъ снова сперъ идею и по привычк стибрилъ тему’ давайте вспомнимъ добрую, старую и правдивую, непреувеличенную формулу: ‘авторъ находится подъ вліяніемъ’.
Читателю оно куда полезне будетъ. А опять же о писател подумать надо.
Вонъ въ ‘Посл. Нов.’ анкета ‘о критик’ появилась:
— Критики у насъ нтъ!— такъ и Купринъ, и Каменскій увряютъ.
Можетъ быть, они это… отъ разсянности, что ли, написали. Былъ же вонъ такой нмецкій ученый, который трубку выколачивалъ, по столу стучалъ, а самъ къ двери оборачивался. ‘Можно, войдите’!— говорилъ.
Нкоторой ‘разсянностью’ ветъ, по-моему, отъ увренія, что у насъ теперь нтъ критики.
Можетъ быть, впрочемъ, это торжественное мнніе высказывается писателями и не по разсянности.
Можетъ быть, у нихъ и есть причины быть недовольными. Бей его. Я его знаю, — это вдь очень скучно для ‘плантщиковъ’.
И писатели, отрицающіе критику, имютъ нкоторыя основанія. Ибо имлъ основанія нкій испанецъ, который на приглашеніе: ‘Пожалуйте сюда, гидальго! Я дамъ вамъ по физіономіи’ — гордо отвтилъ: ‘Если вы, гидальго, пообщаете мн даже двадцать разъ дать по физіономіи, я все равно не пойду’.