Бдствія отъ замка.
(Отрывокъ изъ Журнала Павла Свиньина.)
It is better to suffer without a cause, than that
there should be a cause for one sufferirig. —
Sir R. L’Estrange.
Павелъ Свиньинъ.(*)
——
Бедствия от замка, Свиньин Павел Петрович, Год: 1818
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Пусть говорится въ свт, что наружность обманчива, пусть строгая, хладная философія запрещаетъ судить о людяхъ по ихъ наружному виду: я никакъ неумю подчинить себя сему правилу, скажу боле — я люблю предаваться сужденію о людяхъ по ихъ наружности, люблю отыскивать печать, положенную Природой въ чертахъ, въ походк, люблю читать душу во взглядахъ, въ сердц, въ улыбк! Можетъ быть долгія странствованія по вселенной приучили меня къ тому, можетъ быть скорые перезды изъ страны въ страну, частыя встрчи съ чуждыми, незнакомыми лицами тому причиною, какъ бы то ни было рдко, весьма рдко предчувствія на счетъ людей меня обманывали, признаюсь даже, что я имлъ приятныя минуты — торжество въ выборахъ моихъ по взгляду.
Въ одну изъ сихъ минутъ наблюдательности, когда, сидя за чашкою кофе, я дожидался на почтовой станціи въ город N…. лошадей, и спокойно разсматривая, изучивалъ безпрестанно приходящихъ и уходящихъ людей — вдругъ входитъ молодой человкъ въ сюртук изъ толстаго сукна, однимъ словомъ, въ одежд, показывающей низкій классъ его состоянія. (Вскор изъ разговора его съ почтовымъ приставомъ узнаю я, что онъ полковой писарь.) Не понимаю, отъ чего невольное чувство влекло меня къ сему незнакомцу, въ большихъ черныхъ глазахъ его крылась, томность, лице его блдно, но приятно, поступь твердая, благородная изображала надежду на собственное достоинство и какъ бы свидтельствовала, что онъ рожденъ выше своего званія. Я невольно приближился къ нему и съ чувствомъ искренности, понятной для сердецъ благородныхъ и чистыхъ, пожалъ его руку и пригласилъ выпить со мною чашку чаю. Незнакомецъ быстро взглянулъ на меня, и какъ будто проникнувъ въ душу мою, съ удовольствіемъ принялъ мое предложеніе. Мы вышли въ другую комнату.
— Вы несчастливы! — сказалъ я посл довольно долгаго молчанія. ‘Ахъ! м. г., несчастнйшій изъ смертныхъ!’ отвчалъ онъ: ‘но нерастворяйте моей раны — дайте мн оставаться въ забвеніи…’ — По крайней мр не могу ли вамъ оказать какой нибудь услуги? смю ли предложить хотя малое пособіе?.. — ‘Благодарю васъ, великодушный незнакомецъ!’ сказалъ онъ трогательнымъ голосомъ: ‘Богъ, кажется, прекратилъ гнвъ свой на меня: мн позволено надяться, и я съ часу на часъ ожидаю перемны судьбы своей!’ — Душевно радуюсь, и если искреннее участіе или совтъ могутъ быть вамъ приятны… — Понимаю, понимаю, сударь, несчастія научили меня нсколько узнавать людей — я ни сколько не сомнваюсь въ вашей искренности, и могу ли отказать себ и вамъ въ удовольствіи? Bотъ моя исторія:
‘Я сынъ отставнаго раненаго Капитана, служившаго отечеству 30 лтъ Отецъ мой, не смотря на бдность свою, старался дать мн порядочное воспитаніе. Когда я кончилъ курсъ ученія въ Гимназіи, престарлый дядя мой, провинціальный Землмеръ и Архитекторъ, взялъ меня въ себ, и будучи доволенъ моими успхами въ Математик и рисованьи, вознамрился, съ согласія отца моего, усыновить меня и даже сдать мн прибыльную и покойную свою должность. Но сердце юноши, сына заслуженнаго солдата, могло ли любить покойную жизнь? Разсказы отцовскіе о знаменитыхъ походахъ, чтеніе Исторіи, родили во мн желаніе отличиться на пол брани, воинскій духъ тогдашняго времени, безпрестанный бой барабановъ, стройные ряды, ходящіе взадъ и впередъ по улиц съ побдною музыкой, наконецъ, товарищи мои, въ щегольскихъ мундирахъ — все обворожало пылкое воображеніе юноши, все питало и усиливало страсть мою къ воинской служб. Я убдительно просилъ отца и дядю позволить мн записаться въ полкъ, но они, или не желая со мной разстаться, или полагая въ мирной жизни боле для меня счастія — лишили меня всякой надежды приобрсти славу на воинскомъ поприщ. Мн оставалось одно средство — уйти потихоньку въ столицу и тамъ записаться въ милицію, куда я надялся быть принятъ офицеромъ, ибо по званію архитекторскаго помощника — былъ уже въ семъ чин. Долго колебался я — но вдругъ начали набирать войска, и заговорили о войн, казалось, что я видлъ всхъ моихъ сверстниковъ увнчанными лаврами побдъ, мн стыдно было показаться на улицу, и я въ одну ночь оставилъ мирный кровъ родныхъ моихъ…
‘Пришедъ въ первый разъ въ столицу, я не могъ отказать себ въ удовольствія полюбоваться на прекрасныя зданія, ее украшающія, и положилъ напередъ осмотрть городъ. Проходя на другой день по одной широкой улиц, я замтилъ нчто блестящее у ногъ моихъ, и поднявъ — увидлъ, что то былъ изломанный замокъ. И етотъ-то замокъ, м. г., былъ причиною всхъ моихъ несчастій! Въ то время, какъ разсматривалъ я его — вдругъ пораженъ былъ голосомъ сидящаго у воротъ человка. ‘Ей! что ты смотришь, или сломалъ гд дверь, или сундукъ?’ Сколь ни неприятно было для меня такое привтствіе дороднаго, краснощекаго мщанина, но я довольно покойно отвчалъ, что онъ ошибается, что я сей часъ поднялъ замокъ на дорог и что съ удовольствіемъ уступаю его, если ему онъ надобенъ! ‘Врешь? бездльникъ!’ вскричалъ онъ: ‘ты укралъ его!’ и подойдя ко мн, схватилъ меня за воротъ и закричалъ караулъ. Разумется, что кровь во мн взволновалась отъ такого оскорбленія, сильно оттолкнулъ я наглеца, и чтобъ не заводить дальнйшей ссоры, поспшалъ его оставить, но въ ту самую минуту явились полицейскіе служители и меня, по свидтельству богатаго мщанина, взяли подъ караулъ — За кражу замка и буянство. Я хочу говорить — меня не слушаютъ, предлагаю мои оправданія — ихъ не принимаютъ. И такимъ образомъ изъ одной тюрмы препровождали меня въ другую, какъ уличеннаго въ воровств пока не достигъ городской темницы. Здсь до ршенія судьбы и приговора за преступленіе мое — кинули меня въ обширное подземелье, наполненное бродящими тнями. Едва молодость подкрпила меня перенести сіе положеніе! одна вра удержала меня наложить на себя руки! — Я не смлъ приближиться ни къ одному изъ заключенныхъ — страшась ихъ какъ преступниковъ, но вспомня собственную участь свою, невинность — увидлъ въ нихъ несчастныхъ собратій злополучія! Ето меня нсколько утшало. Сердце мое была полно, требовало изліяніе скорби! Тусклое мерцаніе лампы не распространяло даже достаточно свта, чтобъ различить можно было съ перваго разу лица заключенныхъ — и я, вооружась терпніемъ, слъ въ самомъ отдаленномъ углу темницы. Семь дней, м. г., томили меня въ сей преисподней. Сердце ваше облилось бы кровію, еслибъ пересказать вамъ половину того, что я видлъ и слышалъ тамъ! Сколько жертвъ коварства, властолюбія, отторженныхъ изъ ндръ семействъ своихъ, томятся въ страх, трепет и ужас о неизвстности судьбы своей. Наконецъ чрезъ недлю тюремщикъ произнесъ имя мое. Приближаюсь къ дверямъ темницы — суровый голосъ переспросилъ мое имя, веллъ за собой слдовать и черезъ насъ или боле очутились мы у городской заставы. Мн всунули въ руки бумагу и вытолкали за шлагбаумъ, запретивъ впередъ показываться.
‘Здсь въ первый разъ вздохнулъ я свободно. Посл всхъ со мною нерправедливостей и жестокостей не могъ ли я ожидать чего нибудь ужаснаго, постыднаго, особливо, когда вывели меня изъ тюрмы и съ сильнымъ карауломъ въ полночь повели за городъ! Признаюсь, что я даже обрадовался моей свобод. Мн весьма хотлось прочесть, что написано было въ бумаг, но за темнотою ни слова не могъ разобрать, а потому и пошелъ дале по дорог. Отойдя съ одну милю, расположился въ лсу ожидать свта. Сколь ни предупрежденъ былъ я противу справедливости, но немогъ вообразить такого уничиженія, презрнія правъ человчества, чтобъ не выслушавъ оправданій обвинить человка и навкъ замарать имя его — названіемъ вора! На оборот моего аттестата написано было, что ‘за кражу замка въ 50 крейцеровъ высланъ я за городъ’ и что ‘запрещалось мн навсегда входить въ столицу.’ —
‘Нтъ! думалъ я: нтъ невозможно, чтобъ правительство было причастно таковымъ усиліямъ, нтъ, возвращусь въ столицу, обличу предъ Градоначальникомъ злодйскіе поступки нкоторыхъ злыхъ его подчиненныхъ, о коихъ онъ конечно невдаетъ, Онъ врно не только окажетъ мн справедливость, но будетъ благодаренъ за сіе откровеніе. Съ сими утшительными мыслями возвращаюсь я въ столицу и иду напередъ на свою квартиру, гд оставлено было маленькое мое имущество, — въ продолженіе трехъ дней усилія мои были напрасны увидть Градоначальника: — меня не допустили до него, напротивъ, снова схватываютъ и препровождаютъ въ Магистратъ, какъ преступника и ослушника правительства. Здсь ввергаютъ меня въ темницу, смрадную, темную, вмст съ государственными злодями, презрнными убійцами! Корка черстваго хлба и кружка гнилой воды — были единственною пищею моею въ продолженіе 10 дней, десять дней дышалъ я однимъ воздухомъ съ извергами рода человческаго, слышалъ стоны отчаянныхъ, упреки, богохульства закоренлыхъ въ преступленіяхъ, видлъ какъ палачи, составляющіе почетнйшихъ членовъ сего сословія, готовили презрнное орудіе правосудія, или омывали съ равнодушіемъ запекшуюся кровь съ остріевъ скиръ своихъ… Етаго мало — меня каждой день мучили вопросами отъ имени Бургомистра — въ какой городъ я хочу быть сосланъ на жительство? Хочу остаться здсь, отвчалъ я съ твердостію: хочу остаться здсь, докол не докажу своей невинности, не обличу несправедливыхъ. — Скоре умрешь въ етой ям — было утшительнымъ мн отвтомъ. Наконецъ усплъ я тронуть черствое сердце секретаря, я съ помощію его пособія представлеръ былъ въ десятый день моего мученія предъ лице Бургомистра. — Но, Боже мой! тотъ, кто возведенъ въ сіе важное, почтенное званіе, чтобы быть заступникомъ, утшителемъ несчастныхъ, тотъ, кому вврены всы правосудія? чтобъ клонились они всегда на сторону угнтеннаго, тотъ, кто долженъ быть зерцаломъ истины, великодушія, терпнія, поразилъ меня ужаснымъ вопросомъ: избралъ ли я городъ для жительства? Милостивый государь, отвчалъ я, будьте моимъ защитникомъ, позвольте объясниться….— Бездльникъ! вскричалъ онъ: городъ, или крпость! — Я невиневъ… Злодй! городъ, или рудокопня… — И въ отчаяніи наименовалъ я городъ М…. какъ ближайшій къ стодиц, не смя назвать мсто моей родины, не смя предстать предъ престарлаго отца моего преслушнымъ, обезчещеннымъ, наказаннымъ за неповиновеніе его вол!’
Дайте отдохнуть — вы меня измучили вашею повстію….
‘Увы! милостивый государь! ето еще ни что въ сравненіи съ тми несправедливостями, жестокостями, кои претерпдъ я въ послдствіи….
‘Отъ Бургомистра меня отвели обратно въ тюрму, и на другой день рано отправили по пересылк въ городъ М… съ шестерыми заклейменными разбойниками. Почти въ безпамятств кинули меня на дровни и везли, или лучше сказать, тащили два дня. Я опомнился отъ сильнаго удара палкою, страшнаго шуму и суматохи, открываю глаза и вижу, что одинъ изъ провожатыхъ — держалъ меня за воротъ. Что ты хочешь? спрашиваю его.— Чтобъ не ушелъ….— отвчалъ онъ…. Между тмъ шумъ увеличивается, разбойники нападаютъ, на моего караульнаго, прогоняютъ его страшными побоями и кричатъ мн: спасайся, товарищъ! Скоро остаюсь я одинъ посреди лса, въ сумеркахъ, не зная, что длать, куда идти. Собравъ немного силъ, съ Божіею помощію пустился впередъ по дорог, и едва выбрался изъ лсу, какъ увидлъ неподалеку городъ. Немного спустя встрчается крестьянинъ, которой увдомилъ меня, что городъ сей есть M…, тотъ самой, въ который былъ я посланъ. Я несказанно тому обрадовался, и имя чистую совсть, увренный въ моей невинности, поспшалъ предстать предъ Бургомистра. Разсказываю ему о возмущеніи разбойниковъ, и объявляю, что по извстной на меня клевет городъ сей назначенъ мн въ жительство. Примтно было удивительное смущеніе Бургомистра, онъ не зналъ, врить ли моимъ словамъ, какъ вдругъ является старшій провожатый нашъ, избитый, окровавленный и подаетъ ему бумагу, въ коей были написаны имена разбжавшихся колодниковъ, отправленныхъ изъ столицы. Бургомистръ взглянулъ на мое имя и съ гнвомъ обратился ко мн: Ты обманулъ меня, бездльникъ, ты присланъ сюда не на жительство, а въ крпостную работу: вотъ имя твое въ бумаг на ряду съ другими колодниками и безъ всякой отмтки…— Я изумился, кинулся на колни, клялся въ моей невинности, божился, что врно забыли меня отмтить какъ слдовало. — Не льзя поврить, говорилъ Бургомистръ, чтобъ въ присудственномъ мст могла сдлаться такая забывчивость, когда дло идетъ объ участи человка, напротивъ, слова твои заставляютъ меня думать, ты самый опасный, подозрительный мошенникъ, имешь какіе нибудь преступные виды на общее спокойствіе — и приказываетъ заклепать меня въ желза, отвести за карауломъ въ башню. Мн надваютъ на шею, на руки и на ноги тяжелыя цпи, и такъ бросаютъ въ сырую яму.
Здсь физическія силы оставляютъ меня, исчезаетъ надежда на справедливость человческую, — однимъ желаніемъ, одною молитвою моею — была смерть…. Не знаю, долго ли былъ я въ семъ положеніи, только пришелъ въ себя отъ сильнаго движенія и чистаго воздуха… Меня везли на тряской телег, къ которой былъ я прикованъ по рукамъ, ногамъ н даже спиною. На сторон сидлъ подл меня драбантъ съ обнаженною шпагой. Я спрашиваю, куда везутъ меня?— Узнаешь, отвчалъ суровой голосъ. Страхъ объялъ чувства мои. Чрезъ нсколько часовъ показались зубцы древней готической крпости. На срыхъ гранитахъ возвышался изъ бурнаго моря мрачный огромный замокъ. Вотъ тебя золотая клточка!— сказалъ улыбаясь усачъ. Я затрепеталъ…. Могутъ ли дышать (думалъ я) въ сихъ грозныхъ стнахъ. На сей гранитной скал добрыя, жалостливыя сердца? Люди тамъ живущіе столь же суровы и дики, какъ Природа ихъ окружающая. Они не тронутся моимъ несчастіемъ, они не войдутъ въ мои обстоятельства, они ожесточены къ человчеству….— Но какъ я ошибся!
Меня отвели въ острогъ и заклепали кругомъ въ цпи. Коммендантъ, судя по предосторожностямъ и строгости, съ какими я былъ доставленъ сюда изъ города М..., натурально заключилъ, что я важной преступникъ… Я не смлъ боле оправдывать себя, прибгать съ жалобами… Съ восхожденіемъ солнца гоняли меня съ другими колодниками на крпостную работу — и не прежд сумерекъ возвращали въ тсное подземелье наше. Три мсяца молодость боролась съ утомленіемъ физическихъ и душевныхъ силъ, напослдокъ изнемогла подъ тяжестію ихъ — я едва могъ передвигать босыя и стертыя оковами ноги мои. Жестокіе приставники, видя, что даже побои ихъ не излчаютъ меня, сжалились надо мною и кинули въ отдаленный уголъ или клевъ, въ рубищ, почти нага, безъ пропитанія, безъ надежды!’
Надобно имть Геркулесовы силы, чтобъ не пасть подъ сими ударами судьбы! воскликнулъ я.
‘И можно ли было человку перенесть ихъ съ нкоторою чувствительностію?’ прервалъ меня незнакомецъ. ‘Я бы конечно не выдержалъ, еслибъ Милосердый не послалъ ко мн ангела хранителя… Любовь, мил. госуд., одна чистая, непорочная любовь — посл Бога: — можетъ творить чудеса воскресенія!… Я лежалъ безъ чувствъ, или лучше сказать, въ бреду сильной горячки, пожиравшей меня адскимъ пламенемъ — вдругъ чувствую бальзамъ протекающій по всей внутренности: и всмъ моимъ составамъ. Отъ слабости какъ сквозь нкую завсу — вижу благотворнаго генія моего — въ образ прелестной женщины, врачующаго меня. Я не могъ сказать ни слова, но ангельскія черты ея глубоко врзались въ моей памяти. — Трое сутокъ былъ я такимъ образомъ въ безпамятств, но всякой разъ чувствовалъ, когда благодтельница моя давала мн вкушать какой-то цлебный бальзамъ и прикладывала нчто облегчительное къ моей голов, я чувствовалъ приятное потрясеніе, когда прикасалась она ко мн своими прелестными перстами. Чрезъ трое сутокъ я очнулся и образъ моего ангела хранителя живо представился моему воображенію. Я думалъ сперва, что то была мечта, но новое, чуждое дотол желаніе жизни, приятная надежда, внезапно озарившая меня, нкое неизвстное чувство поселившееся въ сердц, наконецъ самые предметы окружавшія меня удостовряли, что точно была надо мною рука благотворительнаго генія: я лежалъ на чистой солом и покрытъ былъ теплымъ одяломъ, на одной сторон нашелъ чашку со вкуснымъ супомъ и блой хлбъ, а на другой новые башмаки и нсколько серебряныхъ денегъ!
‘Цлый день и ночь преодолвалъ я сонъ, чтобъ увидть мою благодтельницу, но надежды мои были тщетны — она не являлась. Я не понималъ самъ, отъ чего не смлъ спросить о ней входившихъ ко мн сторожей и арестантовъ: какое-то благоговніе къ таинственности удерживало меня освдомляться. На другой день отнесли меня въ больницу, и я совершенно отчаялся увидть ту, которую уже любилъ боле всего на свт, которую уже обожалъ, не зная… Желаніе жизни, желаніе узнать ее, понравиться ей — сдлали счастливый переломъ моей болзни, й лучше всхъ лкарствъ оживили меня. Хотя несравненно покойне было мн въ гошпитали и силы мои еще требовали подкрпленія, но нетерпливое желаніе получить какія нибудь сведнія о моей избавительниц побудили меня объявить себя совершенно здоровымъ и выписаться чрезъ два мсяца изъ больницы. Я вновь сталъ ходить съ прочими apeстантами на тяжкую работу, которая состояла въ сверленіи гранитныхъ горъ, и конечно то же чувство надежды и любви вдохнуло въ меня сверхъестественныя средства къ перенесенію сего бремени, хотя силы мои не совсмъ еще были возстановлены.
Дни летли, проходили мсяцы, и я все не могъ встртиться съ моею спасительницею, не находилъ даже средствъ и повода узнать объ ней. Между тмъ замчалъ я, что одинъ старичекъ изъ инвалидовъ, надсматривающихъ надъ колодниками, отличаетъ меня отъ прочихъ: искра надежды блеснула въ отчаянномъ сердц. Можетъ быть онъ знаетъ тайну нашу, думалъ я, можетъ быть онъ есть повренный моей благодтельницы, моего божества, Однажды, какъ мы были съ нимъ одни, я подошелъ къ нему и съ робостію спросилъ его: Дядюшка! не знаешь ли ты спасительницы моей, которая, какъ лежалъ я вотъ тамъ больнымъ, три раза приходила лчить меня и воскресила изъ мертвыхъ? — Не знаю, дружокъ, не знаю — было отвтомъ добродушнаго инвалида. — Ради Бога, дядюшка, скажи… Богъ теб за меня заплатитъ — повторялъ я ему со слезами на глазахъ. Старикъ посмотрлъ на меня пристально, подумалъ и на конецъ сказалъ: — Такъ точно, я впущалъ къ теб лкарку, но она не велла ни кому про то сказывать, и Боже сохрани, если узнаютъ въ крпости, мы вс пострадаемъ. — Я кинулся къ нему на шею, просилъ, заклиналъ открыть хотя имя моей благодтельницы, — все было тщетно — старикъ ни какъ не хотлъ мн назвать ее. Ты ее погубишь — говорилъ онъ — а она такая добрая, такая жалостливая, милостивая — истинная хрістіанка. Положимъ, что ты честный человкъ и невинно здсь мучишься, но многіе ли про то знаютъ? Ты все невольникъ, ты неможешь жениться на честной двушк. — Въ отчаяніи готовъ я былъ въ ту минуту наложить на себя руки, проклиналъ жизнь и злую судьбу свою, но доброй старикъ всячески старался успокоить меня, влить надежду въ мою душу…— Молись Богу — говорилъ онъ, Всевышній, милосердъ, Онъ посылаетъ искушеніе и награждаетъ за терпніе….
‘Нсколько разъ принимался я просить стараго инвалида, чтобы сказалъ мн имя моей избавительницы, но онъ оставался непреклоннымъ, и сколь ни мучился я симъ невдніемъ — лучь надежды все еще питалъ мое сердце. Между тмъ однажды, какъ потупивъ глаза, шелъ я на работу мимо предмстія, и товарищи мои просили у добродушныхъ подаянія — внезапно поражаюсь прелестнымъ, знакомымъ мн голосомъ, который звалъ къ окошку солдата, дабы отдашь милостыню для невольниковъ. Взглядываю въ окошко и, о Боже! какое восхищеніе! вижу мою спасительницу, моего ангела избавителя….
‘Я готовъ былъ броситься на колни, надлать тысячу дурачествъ въ минуту восторга, но одинъ взоръ, коего смыслъ я только одинъ понялъ, остановилъ меня…. Въ минуту окошко закрывается, и я пошелъ, куда мн слдовало….
‘Если узникъ, существо оставленное, пренебреженное, можетъ быть счастливъ, можетъ быть счастливе всхъ на свт, то ето конечно я былъ въ ту минуту! Но мгновенное наслажденіе, мгновенный восторгъ скоро уступилъ ужасной мысли: врно я обманываюсь вразсужденіи чувствъ моей спасительницы, врно состраданіе, одно великодушіе принимаю за любовь. Какъ и за что она тогда полюбить меня? какъ мн, невольнику, смть любишь ее? Тутъ почувствовалъ я всю тяжесть моего злосчастія! Но Провидніе вновь подало мн отраду: стану стараться по крайней мр, думалъ я, изыскать средства объясниться съ нею, уврить ее въ моей невинности, и етаго мн довольно. Съ какимъ нетерпніемъ дожидался я каждое утро и вечеръ той минуты, когда долженъ былъ проходить мимо дома моей прелестной, утшаясь всегда новою надеждою увидть ее въ окошк! Но два мсяца прошли безъ всякаго успха: я невидалъ ее боле и не слыхалъ ничего о ней. Грусть, тоска овладли душею моею, я кинулся къ ногамъ жестокаго старика, заклиналъ его отнести отъ меня письма къ моей благодтельниц, или клялся завтра же окончить плачевные дни мои въ волнахъ бурнаго моря! Тщетно отговаривался онъ, тщетно представлялъ опасности, безразсудностъ такого поступка, наконецъ, или изъ сожалнія къ страсти моей, или изъ страха отъ послдствій моего отчаянія, принужденъ былъ склониться на мою прозьбу. Въ ту же ночь я написалъ ей все, что чувствовало мое сердце, все что могъ найти въ изъявленіе моей признательности, и вложилъ въ письмо мое картинку, въ коей представилъ себя въ ужасной темниц, въ тяжкихъ оковахъ и ангела хранителя, въ образ моей любезной нисходящаго съ небесъ. Посл сего остался я покойне…. Увы! спокойствіе сіе, подобно мертвой тишин предъ ужасною бурей, было предвстіемъ смертоноснаго удара моему сердцу, старикъ на третій день объявилъ мн, что письмо мое не было принято и возвращено безъ прочтенія! — .…Все кончилось для меня — не для чего было существовать…. смерть, немедленная смерть осталась однимъ моимъ желаніемъ и предметомъ. — Ночь была осенняя, черная, но сердце мое было еще мрачне. Съ дикою радостію слушалъ я, какъ разбивались ярыя волны о стны темницы, съ злобнымъ веселіемъ видлъ я сквозь ршетчатое отверстіе, какъ огненныя молніи раздирали бурныя тучи, громъ, потрясавшій своды зданія, вливалъ адскую отраду въ мою грудь: раздраженіе Природы отвтствовало моему положенію, питало духъ мой. Когда товарищи мои уснули, я съ крайнею опасностію выбрался изъ темницы и летлъ на берегъ морской — къ мсту моей погибели, съ такою осторожностію, какъ бы за нкіимъ неожиданнымъ счастіемъ, столь же боялся, чтобъ мн не помшали, меня не остановили, какъ бы страшился, чтобъ не похитили отъ меня величайшаго благополучія. — Уже былъ я на краю ужасной пропасти, уже занесъ я роковую ногу, чтобъ въ нее низвергнуться, какъ знакомый голосъ — что ты длаешь, несчастный? — поразилъ меня… Я невольно отскочилъ, оглядываюсь, блеснула молнія — я вижу въ двухъ шагахъ отъ меня женщину, стремящуюся удержать меня. Сердце сказало, кто она. Что ты длаешь, несчастный? повторилъ прелестный голосъ. Хочу умереть у ногъ твоихъ! вскричалъ я, и упалъ безъ чувствъ на мст. Живи, чтобъ любить меня! коснулось ушей моихъ, отозвалось въ сердц моемъ. На утро нашли меня на крутомъ берегу, на краю бездонной пропасти и отнесли въ гошпиталь. Ахъ, м. г.! когда можно умереть отъ радости, отъ стремительнаго перехода изъ отчаянія въ восторгъ небесный, то конечно никто не могъ скоре, никто не могъ приятне моего кончить дней своихъ, но Богу угодно было сохранить меня. Въ нсколько дней оправился я, такъ что былъ выписанъ изъ гошпиталя, любовь, надежда, милой голосъ: живи, чтобъ любить меня! послужили спасительнымъ бальзамомъ въ моей горячк. Выздоровленіе мое было, такъ сказать, физическое и моральное воскресеніе: я почувствовалъ свое достоинство, почувствовалъ счастіе быть любиму обожаемымъ существомъ — и полюбилъ свое невольничество. Между тмъ слпое мое повиновеніе приказаніямъ стражей, тихость моя и печаль обратили на меня вниманіе начальства, притомъ я имлъ счастіе во время болзни писаря отправлять его должность, писать нкоторыя бумаги для Комменданта, коими онъ оставался очень доволенъ. Почтенный начальникъ желалъ наградить, отличить меня, и первою милостію испросилъ я — избавить меня отъ сообщенія съ прочими колодниками. Вы не можете представить, милост. государь, что я терплъ отъ моихъ товарищей! Видя меня чуждающимся ихъ сообщества, часто не согласнымъ съ ихъ мнніями и неучаствующимъ въ ихъ неистовыхъ забавахъ и поступкахъ — они меня ненавидли, преслдовали, мучили и не рдко грозили убить, особливо, когда я бралъ сторону несчастныхъ, ибо и между ними были несчастные, невинные и раскаявшіеся! Поврите ли, м. г., что я, несчастнйщій изъ людей, я — имлъ случай еще утшать, успокоивать и подкрплять многихъ себ подобныхъ, убдиться, что не я одинъ жертва несправедливости человческой! Поврите ли, что нсколько честныхъ, трудолюбивыхъ гражданъ прислано было въ тяжкія крпостныя работы изъ столицы за то единственно, что имли несчастіе потерять свои паспорты! Бдные въ изнеможеніи духа готовы были съ отчаянія заразиться отъ другихъ товарищей, ожесточенныхъ изверговъ человчества, гнуснйшими пороками ада, я почиталъ долгомъ останавливать ихъ, сколь возможно, на стези добродтели и религіи, читая имъ часто мста изъ Священнаго Писанія, и не рдко страдалъ за такое покровительство. Вотъ раны, которыя получилъ я на семъ бою чести и долга: посмотрите, какъ изрзаны у меня руки злодями. Теперь еще вижу, какъ одинъ изъ сихъ убійцъ, въ чаду пьянства и остервененія, кинулся на меня съ ножемъ за то, что я порицалъ хвастовство его ужасами и числомъ преступленій! Сердце содрогается, когда вспомню, съ какими извергами я дышалъ нсколько лтъ подъ одною крышкою!
‘Почтенный Коммендантъ не только даровалъ мн свободу, но покровительствомъ своимъ доставилъ занятія небольшимъ познаніямъ моимъ въ рисованьи и Математик. По рекомендаціи его получилъ я много учениковъ и ученицъ, такъ что я сталъ полезенъ и себ и обществу. Благодтель мой не удовольствовался тмъ: съ нкотораго времени уже онъ велъ переписку съ начальствомъ столицы, и удостовряясь часъ отъ часу боле въ моей невинности, употреблялъ вс силы, чтобъ судебнымъ порядкомъ освободить меня. Хотя не могъ еще онъ гласно объявить меня оправданнымъ, но ласки его и отличіе, коими старался загладить онъ сколько нибудь мои страданія, всякаго въ томъ удостовряли, сверхъ того тщился я всячески заслуживать общее уваженіе и любовь, къ чему послужили мн много небольшіе таланты мои.
‘Немного погодя, я вновь ршился писать къ нея и вновь прибгнулъ къ посредству стараго инвалида, который, какъ узналъ я, не рдко хаживалъ къ ней въ домъ. Къ величайшему удовольствію моему онъ охотно взялся исполнить мое порученіе и общался на другой день въ полдень дать мн отвтъ. Даже обыкновенно влюбленный не можетъ понять тхъ чувствъ, съ коимъ я ожидалъ разсвта, не съ такимъ страхомъ и трепетомъ узникъ, приговоренной къ смерти, ждетъ отъ Монарха своего помилованія: — въ одно время я боялся и пламенно желалъ узнать свою участь. Ночь казалась мн то цлымъ вкомъ, то летла слишкомъ скоро, солнце или восходило очень медленно, или слишкомъ спшило на высоту, часы, казалось, у всхъ остановились, или уходили: ибо у всякаго встрчающагося спрашивалъ я о времени. Наконецъ на городской башн пробило 12 часовъ, я невольно содрогнулся и явился у дверей моего благодтеля. Но какая досада! — Его еще небыло дома. Въ припадкахъ жестокой лихорадки я долженъ былъ дожидаться его боле двухъ часовъ. Издалека завидлъ я встника моего и полетлъ къ нему на встрчу, желая въ походк его, во взглядахъ предузнать судьбу свою. Боже! сердце мое и теперь трепещетъ отъ радости, когда вспомню, сколь обрадованъ я былъ его встію, мн назначено было черезъ два дня въ полночь быть на той самой скал, на которой за полгода до сего я былъ спасенъ ею. Нетерпніе мое въ ныншній разъ было совсмъ противнаго свойства: я жаловался только на одну медленность времени, старался всячески укоротить его, а оно какъ будто въ досаду необыкновенно шло тихо, кидался на постелю, но не могъ сомкнуть глазъ, и чмъ ближе видлъ я назначенный часъ, тмъ казался онъ отдаленне. Задолго до полуночи явился я на уговорномъ мст, и удивился, отъ чего черныя скалы, къ коимъ прежде не смлъ приближиться, показались мн на ту минуту необыкновенно привлекательными. Кажется, сама Природа вознамрилась даровать мн тогда часы приятные, вожделнные! Полная луна рисовала таинственною тнью сосновыя рощи и высокія горы, море какъ зеркало подернуто было серебромъ и въ глубин отражало новое, прелестное царство, ужасная досел пучина представила приятно журчащій ручеекъ, прыгающій въ золотыхъ брызгахъ по разноцвтнымъ камнямъ, пвецъ ночи громкими трелями, или томнымъ замираніемъ объяснялся вдалек съ своею подругою: все располагало душу къ великимъ, райскимъ ощущеніямъ! Послышался шорохъ, вижу тнь, милую тнь, пробирающуюся осторожно между деревьями, — еще минута, и я у ногъ моего божества. Не стану, и не умю, описывать вамъ, милостив. государь, нашего свиданія, ежели вы любили, или любите, то можете представить, хотя слабо, встрчу сію. Однимъ, словомъ, я узналъ, что я любимъ, любимъ пламенно, что прекрасная моя. Ангелика почувствовала ко мн невольную симпатію при первомъ на меня взгляд, когда проходилъ я мимо ея дому въ рубищ преступника, что старый инвалидъ, любимой отцомъ ея за доброту его и честность, разсказами своими о печали моей, о несчастіи, я прочемъ — часъ отъ часу усиливалъ страсть ея ко мн, и наконецъ такъ жалостно описалъ мое положеніе въ болзни, что побудилъ ее пренебречь вс опасности, и съ помощію его принести въ темницу нкоторое мн пособіе, что ужасной сонъ, нкое неизвстное побужденіе, страшное предчувствіе привели ее въ ту грозную ночь къ пропасти дабы удержать меня отъ погибели. Я узналъ, что она дочь богатаго старйшины надъ лоцманами, что по вол его сговорена и обручена за одного достаточнаго гражданина. Я имлъ торжество видть брошеннымъ ею въ бездну моря несносное кольцо нареченнаго жениха, вмсто него надла она мое. Мы клялись тысячу разъ быть врными другъ другу, и разстались уже на зар, условясь въ свиданіяхъ.
‘Сколь съ каждымъ днемъ благополучіе и благосостояніе мое увеличивалось, столь положеніе Ангелики длалось часъ отъ часу все приятне. Не столько ршительный отказъ ея богатому жениху, сколько открытіе предмета любви ея, любви къ невольнику, раздражили строгаго отца ея. Онъ не удовольствовался, что жестоко изгналъ дочь свою изъ дому, но объявилъ ее во всхъ киркахъ недостойною и ослушною, наносящею позоръ, его семейству и помощію настояній его отчуждена она была отъ церкви. Родные отреклись отъ нея, приятели и посторонніе чуждались бдной Ангелики, ни кто нехотлъ и не смлъ подать ей руку помощи, даже приютить ее. Одна небогатая старушка, содержавшая школу, сжалилась и укрыла ее отъ осенняго ненастья въ полуразвалившейся хижин своей. — Любовь все превозмогла! Несравненная Ангелика моя терпливо все перенесла, не измня своему сердцу и клятв. Она ршилась трудами своими снискивать себ пропитаніе, и, благодаря своему искусству въ различныхъ женскихъ рукодльяхъ, не только почувствовала себя независимою, но щедро награждала приятельницу свою за призрніе себя… Она сдлалась ей необходимою, и школа скоро удивительнымъ образомъ, процвла: всякій хотлъ отдать дочь свою на ученье старой Магдалин.
‘Прошлаго года, какъ Французскій Тамерланъ грозилъ порабощеніемъ всей Европ и какъ вся Европа вооружалась, чтобъ противостать ему, повелно было отъ правительства крпостныхъ невольниковъ, кои не заключены по дламъ криминальнымъ, распредлить по полкамъ не въ фрунтовыя должности, благодтель мой воспользовался симъ случаемъ и принялъ меня въ свою канцелярію. Черезъ нсколько мсяцовъ, по усильному настоянію его, произведенъ я былъ въ чинъ старшаго унтеръ-офицера. Желая еще боле доставить мн добра, онъ рекомендовалъ меня главному начальству въ столицу, за тмъ чтобъ употребили меня для нкоторыхъ важныхъ работъ, онъ полагалъ, что здсь скоре могу я быть замченъ, лучше буду награжденъ и успшне приведу лично къ концу мое дло.
‘Благодтельное его намреніе было ясно. Я несмлъ отказаться, единственно страшился разлучиться съ Ангеликою. Любовь робка, хотя увренъ былъ я въ Ангелик, хотя убдительно являла она мн постоянство свое, но въ отсутствіи, думалъ я, часто сильнйшія страсти потухаютъ! ‘Я ду въ столицу’ сказалъ я Ангелик, ‘чтобъ сдлаться достойнымъ руки твоей, чтобъ никогда не разлучаться намъ боле.’ — Увы, Милост. Государь! предчувствіе моего несчастія сбылось: вотъ тому три мсяца, какъ я нахожусь здсь, имю врнйшую надежду, что невинность моя восторжествуетъ, уже приказано отъ Монарха дло мое разсмотрть съ величайшею строгостію и поспшностію, но съ другой стороны, оттуда, гд хранится все мое благополучіе, я получаю плачевныя всти. Злые люди старались всячески поссорить васъ, наговаривали ей на меня, стращали ее мною. Наконецъ пишетъ она ко мн въ послднемъ письм: ‘Я понимаю ихъ злыя намренія, но сердце мое не въ состояніи выдержать боле — бгу на корабль, отъзжающій сей часъ въ вашъ городъ, возвращусь сюда счастлива, или умру отъ горя…’ Вотъ уже дв недли, какъ получилъ я сіе письмо, приятели мои увдомляютъ также, что она точно отправилась сюда на корабл, корабли обыкновенно приходятъ сюда въ двое сутокъ — а вотъ дв недли, какъ ее нтъ! Съ восхожденіемъ солнца являюсь я на пристани, осматриваю вс корабли, разспрашиваю, но нтъ никакого слуха! Можетъ быть она здсь и тщетно меня ищетъ, такъ какъ я ее, или можетъ быть она давно въ волнахъ бурнаго моря! — Ахъ! если еще нсколько дней не услышу объ ней — то послдую за нею, буду искать ее на дн морскомъ!’
При сихъ словахъ молодой человкъ закрылъ лице свое, вздохнулъ и такъ тяжело, такъ жалостно, что совершенно разстроилъ меня на минуту: нсколько тяжелыхъ слезъ облегчили мое сердце и голову. Я употребилъ все стараніе, чтобъ утшить его, уврялъ въ предчувствіи моемъ, что скоро онъ увидится, что Богъ, коего десница ясновидима надъ нимъ, блюдетъ и его любезную, наградитъ его за смиреніе и претерпнныя бдствія, наконецъ признался ему, что еслибъ зависть была причастна моему сердцу, то я ни кому бы не позавидовалъ столько, какъ ему, и на его мст судьбы своей не промнялъ бы ни на кучи золота, ни на корону: — любить и быть такъ любиму не во власти сильнйшаго властелина въ свт!..
Давно уже коляска моя стояла у крыльца въ готовности, мой кучеръ въ нетерпніи хлопалъ бичемъ, а лошади били копытами и ржали. Должно было разстаться съ интереснымъ незнакомцемъ, поблагодаривъ его искренно за его снисходительность, пожелавъ ему отъ всего сердца всхъ возможныхъ благъ и общавъ непремнно навдаться объ немъ на возвратномъ пути моемъ чрезъ сію столицу — кинулся я въ коляску съ растерзаннымъ сердцемъ, завернулся въ капотъ и предался мечтаніямъ. Захлопалъ бичь, и борзыя кони помчали….
Два мсяца блуждалъ я изъ страны въ страну, изъ столицы въ столицу, переходилъ отъ удовольствія къ удовольствію, отъ одной разсннаости къ другой, но рдко, весьма рдко приключеніе незнакомца выходило изъ мыслей моихъ, скажу даже: воспоминаніе о немъ длало меня добре и жалостливе: я уже не смотрлъ боле съ прежнею холодностію и негодованіемъ на встрчающихся колодниковъ и арестантовъ, рука и сердце мое готовы были всегда помочь имъ. Можетъ быть, думалъ я, между ними есть много подобныхъ несчастливцевъ, невинныхъ, преслдуемыхъ злобою….
Ровно черезъ два мсяца возвратился я въ столицу N… и первымъ дломъ моимъ было отыскать честнаго едора (имя несчастливца). Съ помощію лонъ-лакея нашелъ его квартиру, и не заставъ дома, оставилъ ему записку, которою просилъ немедленно придти ко мн въ такой-то трактиръ, ибо остановился я въ город для него единственно. Не прошло получаса, какъ едоръ явился ко мн, и мы встртились какъ старинные короткіе приятели.— ‘Она здсь! здорова!’ было первое его слово, какъ будто отгадывая, что ето было бы первымъ вопросомъ моимъ, равномрно, предупреждая и первое желаніе мое увидть сію удивительную героиню, онъ пригласилъ меня къ ней, и мы тотчасъ же пошли. едоръ объявилъ мн дорогою, что онъ разсказалъ Ангелик о нашей встрч, и она желала также со мною познакомиться. Много я видалъ прелестныхъ женщинъ, удивительныхъ красавицъ, но ни одна не поражала меня боле и чувствительне сей необыкновенной женщины. Неимя ни одной черты правильной, лице ея выражало нчто ангельское: скромность, добродушіе блистало во всхъ чертахъ, голосъ очаровательный, взглядъ небесный, станъ гибкой, стройный: вотъ слабый портретъ Ангелики. Одинъ докторъ, котораго дочь отказался едоръ учить рисованью по неспособности ея и за капризы, былъ причиною всего горя Ангелики, старался всячески вредить ему въ его отсутствіи, распускалъ различаые слухи: то будто онъ невренъ своей невст, то найденъ въ какомъ-то преступленіи, такъ что она ршилась сама на мст узнать истину. Ангелика точно отправилась изъ крпости W… на корабл и чрезъ три дня благополучно прибыла въ столицу N… Остановившись у родственниковъ своихъ, боле трехъ недль искала своего любезнаго, и наконецъ, какъ начинала уже отчаяватъся, вдругъ встрчаетъ его на улиц въ такомъ же какъ сама положенія, Теперь примрная, героическая чета сія вмст. едоръ, честный едоръ не хочетъ ни какъ жениться, пока не ршится дло его и невинность его не восторжествуетъ, иначе онъ почитаетъ себя недостойнымъ руки сей безподобной женщины. Нтъ сомннія, что съ тмъ вмст поправится и состояніе ихъ: оба они, кром трудолюбія, досужества и добродтели, не имютъ ничего, а какъ часто сіи богатства, сіи истинно благородныя богатства, въ здшнемъ свт не приносятъ никакой пользы, и остаются безъ уваженія! Можетъ быть въ первый разъ я справедливо поропталъ на судьбу за то, что я небогатъ, что не могу удлить имъ нсколько сотенъ червонцевъ! Порадуйтесь, богачи! Вы имете способъ малйшею жертвою отъ вашихъ прихотей навкъ осчастливить чету интереснйшую, достойнйшую благополучія!
Если всякой изъ насъ разсмотритъ съ прилжаніемъ жизнь свою, то найдетъ ее исполненною разительныхъ нравственныхъ уроковъ, но есть люди, коихъ особенно все существованіе состоитъ изъ чудеснаго сцпленія событій и примровъ! Таковы приключенія едора: мы видли его преслушнымъ священной воли родителя, и съ той минуты преслдуемымъ Божескимъ гнвомъ, видли его рукою благаго Провиднія изъятымъ отъ отчаянія и щедро награжденнымъ такимъ даромъ, которое Небо посылаетъ однимъ избраннымъ своимъ — милою, нжною, добродтельною подругой. едоръ показалъ намъ, сколь малйшія познанія полезны во всхъ обстоятельствахъ и клонятся ко счастію человческому, и увы! осужденіе его служитъ печальнымъ доказательствомъ, сколь развратенъ, корыстолюбивъ свтъ сей, и въ тоже время научаетъ, какъ внимательны, осторожны, терпливы должны быть вышніе чиновники при изслдованіи и разбирательств послдняго изъ гражданъ, ибо отъ одного слова ихъ не рдко зависитъ судьба человка, человка рожденнаго наслаждаться одними съ ними правами свободы и законовъ!— едору отдадутъ старшинство по служб, но кто возвратитъ ему боле девяти лтъ, потерянныя въ оковахъ, заточеніи, страданіи и тоск! Чмъ человческая сила можетъ вознаградить его за ошибку или жестокость ему подобнаго?…
(*) Почтенный Сочинитель не только ручается за справедливость всхъ обстоятельствъ, но даже съ удовольствіемъ принимаетъ на себя трудъ передать описанной имъ чет всякое благотвореніе, которое можетъ быть къ нему доставлено. Желающіе относиться къ Его Высокоблагородію Павлу Петровичу Свиньину да благоволятъ отсылать письма свои въ С. Петербургъ, въ домъ Фролова, на Фонтанк, близь Нарышкина. Рдръ.
Свиньин П.П. Бедствия от замка / (Отрывок из журнала Павла Свиньина) // Вестн. Европы. — 1818. — Ч.101, N 18. — С.81-113.