Бдняки.
Бдняки.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
С. Семеновъ.
‘Современникъ’, No 5, 1913
Бедняки, Семенов Сергей Терентьевич, Год: 1913
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Выложивъ на столъ 15 рублей, причитавшихся Степк за возку дровъ, приказчикъ записалъ выдачу въ книгу, и Степк стало нечего длать въ контор. Все время передъ получкой Степка испытывалъ сильное волненіе. Къ тому же въ контор топилась печка. Степк было жарко, какъ въ бан. Когда онъ, спрятавъ деньги, вышелъ на крыльцо, и въ лицо его пахнуло крпкимъ, свжимъ холодкомъ, парню вдругъ стало такъ легко и пріятно, что онъ остановился, раскрылъ ротъ, вдохнулъ въ себя свжую, холодную струю воздуха, сдобреннаго кисловатымъ дымкомъ, вылетавшимъ изъ конторской трубы, и подошелъ къ ожидавшему его Карьк.
Лохматый, брюхатый конь съ маленькими ушами поднялъ голову отъ наваленнаго къ березовому пню сна и поглядлъ на своего молодого хозяина. ‘Куда-то теперь подемъ’? Но хозяину, видно, было не до него, онъ не отвтилъ на взглядъ своего товарища, а подошелъ къ оглоблямъ, стянулъ со спины Карьки покрывавшій его армякъ и сталъ подвязывать черезсдельникъ. Степка длалъ это быстро и ловко. Безбородое лицо его сіяло. Онъ получилъ сегодня все, что у него было заработано. Кром того, приказчикъ общалъ выдать ему на свадьбу десять рублей впередъ. Значитъ, свадьбу будетъ съ чмъ играть. Для Степки сейчасъ это было самое важное изо всей его жизни.
Онъ подтянулъ поводъ, подобралъ натрушенное вокругъ пня сно. Хотя Степка освжился на воздух, но у него такъ пылало внутри, что парень не захотлъ надвать армяка, а накрылъ имъ сно въ дровняхъ. Плюхнувшись въ сани, Степка дернулъ возжами, но Карька только вскинулъ голову. Еще при старомъ хозяин, умершемъ два года назадъ, онъ былъ пріученъ, чтобы передъ тмъ какъ хать, ему втягивали вдоль бока. Этого конь ждалъ и теперь. Степка выполнилъ эту непріятную привычку товарища и досталъ изъ-подъ сна кнутъ. Получивши положенную порцію, Карька тронулся, обогнувъ контору, и вытянулъ сани на большую дорогу, проходившую какъ разъ краемъ рощи.
День уже кончился. Солнце опустилось за дальній лсъ, и сконфуженное небо краснло на томъ мст, какъ разогртый на огн чугунъ. Его краска отразилась и на сосднихъ поляхъ, раскинувшихся передъ глазами Степки. Степк вдругъ захотлось направить лошадь цликомъ и хать въ ту сторону, гд спряталось солнце. Но холодный разсудокъ взялъ верхъ. Онъ не мшалъ Карьк итти, гд удобнй, и Карька затрусилъ по гладкимъ желобатымъ колеямъ, а сани заскрипли свою обычную псенку. Степка привалился къ сну и весь отдался обуявшимъ его мечтамъ.
‘Значитъ, Агашка будетъ его’. И сейчасъ же въ воображеніи парня появилась небольшая коренастая двка, съ яснымъ лбомъ, лучистыми глазами и пухлыми губами, красными, какъ сплая малина. Она стояла, сложивши на груди руки, и посмиваясь глядла на него. Этакъ было въ прошлое воскресенье во время смотринъ. Они были въ холодной изб, куда ихъ послали поговорить. Вслдъ за этимъ Степка вспомнилъ, какого дурака онъ тогда разыгралъ. Онъ спросилъ, какъ его научили старшіе,— ‘полюбился ли онъ ей’. И, когда получилъ въ отвтъ, что полюбился, онъ обнялъ ея мягкія, душистыя плечи и сталъ цловать въ губы. Онъ хотлъ поцловать ее три раза, но, прикоснувшись къ горячимъ губамъ двки, онъ уже не мегъ оторваться и цловалъ безсчетно. Онъ чувствовалъ себя, какъ человкъ, которому хотлось пить, и который вдругъ напалъ на свжій родникъ. Онъ пилъ, а жажда разгоралась больше и больше, Агашк, должно быть, стало неловко отъ этого, и она. сказала: ‘будетъ’.
Степка тогда оторвался и сконфузился. И сейчасъ, при воспоминаніи объ этомъ случа, у него вдругъ стало сухо во рту. Онъ зацпилъ на сторон горсть снга, взялъ ее въ ротъ и подумалъ вслухъ:
— Погоди, дай срокъ, я теб задамъ!
Задать онъ теперь могъ вполн. Завтра они съ матерью подутъ на базаръ, куда выдутъ и сваты. Имъ нужно будетъ угостить всю невстину родню. Во время угощенья они сговорятся, когда быть рукобитью и когда свадьб. Отъ мысли, что онъ скоро будетъ мужикомъ, у Степки кружилась голова, и выплывали картина за картиной его будущаго благополучія. Вотъ онъ посл свадьбы, князь винображный, сидитъ съ Агашкой рядомъ, а передъ ними разная да, гостинцы, вино. сть и пить можно безъ опаски, чего душа проситъ. Но онъ вина пить не будетъ. Отъ него въ голов Степки поднимается шумъ, онъ стервенетъ, и у него чешутся кулаки. Онъ будетъ только пригубливать, а потомъ, когда бесда кончится, онъ пойдетъ съ Агашкой гулять. Они уйдутъ куда-нибудь за сараи, сядутъ въ обнимочку на бревна и будутъ цловаться…
У Степки опять появилась сухость въ горл, и ему снова пришлось нагибаться за снгомъ.
…А потомъ они подутъ къ тестю въ гости. Тамъ онъ выпьетъ, увидитъ, что Агашка за нимъ не очень ухаживаетъ, заломается и станетъ безо времени собираться домой. Его будутъ уговаривать тесть и теща, а Агашка станетъ грустная и съ упрекомъ скажетъ: ‘Что ломаешься-то, оставайся’. Тогда Степка перестанетъ ломаться. Агашка засмется, стащитъ съ него одежину, сядетъ съ нимъ рядомъ, и они опять будутъ цловаться.
Потомъ позже, уже весной, когда они наработаются вдоволь, и она узнаетъ вс ихъ полосы, въ Николу или Троицу, онъ выпьетъ какъ слдуетъ и подъ пьяную руку сошьетъ ей подзатыльникъ. Она заплачетъ и будетъ на него дуться, но продуется не долго, и они скоро сдлаютъ мировую…
Уже смеркалось.
Подошла деревня Грязева, въ которой была лавка и трактиръ, такъ знакомые Степк. Лавка вдалась въ глубину огородовъ и оттуда слабо подмигивала двустворчатой дверью.. А трактиръ выпятился всмъ корпусомъ на перекрестокъ и, нахально глядя во вс стороны свтлыми окнами, какъ разбойникъ, сторожилъ всякаго прохожаго и прозжаго. Степка, прозжая мимо трактира, подумалъ, не захать ли ему спрыснуть получку, но сейчасъ же ршилъ, что не слдуетъ. Дома его ждетъ мать. Она не знаетъ, что дло съ приказчикомъ такъ хорошо кончилось. Ее надо скорй извстить. Деньги у Аверкиныхъ были рдкіе гости. Имть въ своихъ рукахъ такой капиталъ, какъ пятнадцать рублей, было праздникомъ, такъ пусть мать скорй узнаетъ объ этомъ праздник. Карька запнулся было у трактира, но, почувствовавъ, какъ его ожгли кнутомъ, потрусилъ дальше по деревн. На улиц кишли ребятишки. Увидавши прозжающую подводу, ребятишки окружили ее и загалдли:
— Дядя, покатай!..
Подскочившіе поближе разглядли, кто сидитъ въ саняхъ, и закричали.
— Какой это дядя, онъ дяди то въ племянники не годится. Это Степка Новивковскій.
— ‘Степка’,— подумалъ Степка, воображая, какія церемоніи скоро пойдутъ по его милости. Степка-то въ люльк лежитъ, назовешь и Степанъ Анофричъ.
Онъ поднялъ кнутъ и крикнулъ:
— Не лзьте, возгривыя, а то вотъ!..
Онъ замахнулся кнутомъ, ребятишки шарахнулись въ сторону, двое упали въ снгъ. Одинъ крикнулъ ему вслдъ:
— Какой не возгривый, у самого, небось, верхняя губа не просыхаетъ.
— Ужъ ты, Степушка-Степанъ, разорвалъ себ кафтанъ, заплъ, гонясь за санями, другой.
— Ладно, разорвалъ,— крикнулъ Степка и опять хлеснулъ лошадь.
‘Жалко, лошадь не ремка’, подумалъ Степка, когда выхалъ изъ деревни: ‘а то они садиться, а я бы ее стегнулъ, такъ, какъ горохъ, и посыпались бы’…
За лошадью Степк показались недостатки въ сбру. На этомъ хомут еще его покойный отецъ женился. И сани подъздились. Лвый полозъ не толще ладони. Если бы его старымъ шиномъ подхватить. Да нту у нихъ лишнихъ шинъ. Вс на своемъ мст.
За одними недостатками выплыли другіе, и Степк вдругъ стало скучно. Чтобы разогнать невеселыя мысли, Степка сталъ думать, что въ деревн живутъ многіе хуже ихняго, а у нихъ все-таки и лошадь, и корова, и телка. Ходятъ три овцы, а у многихъ то одной коров, да и то чужія, часто бываетъ нечего перекусить, а ихъ еще, слава Богу, изъ десятка не выкинешь. А вотъ, когда онъ женится…
Онъ опять развалился на сн, и опять въ его воображеніи появилась Агашка, все въ томъ же вид, съ поджатыми руками, съ мягкими, полными плечами и съ веселымъ улыбающимся лицомъ. Онъ прищурился и взглянулъ впередъ. Впереди, изъ-за темной стны барскаго лса, на Степку вдругъ взглянула крупная дрожащая звзда и какъ-будто улыбнулась ему. Степка подмигнулъ ей и поднялъ голову вверхъ.
Небо было уже темное, и только на запад свтилась блдная полоса. Въ глубин его одна за другой загорались звзды большія и маленькія, и ихъ было очень много, и вс он глядли на Степку, какъ будто бы съ любопытствомъ. ‘Ухъ, сколько васъ’… проговорилъ Степка, и ему стало немного жутко. Онъ прижался плотне къ сну и подумалъ:
‘Если бы у какого мужика столько овецъ было, сколько бы одной шерсти можно было настричь’.
И ему почему-то неловко стало думать про Агашку. Онъ попробовалъ думать на другой ладъ. Но другія мысли не шли ему въ голову. О чемъ онъ ни начиналъ думать, сейчасъ же ему становилось скучно, и дума застывала. Тогда Степка замурлыкалъ псню.
Въ Новинкахъ на улиц никого не было. Въ ихъ деревн мясодомъ молодежь обиралась въ избушку, гд и коротала вечера. Степка подогналъ лошадь, и Карька трусцою подкатилъ его къ своему двору.
Изба Аверкиныхъ была небольшая, кругомъ окутанная соломой и кострой. Изъ глубины такой закуты, какъ заплывшіе жиромъ глаза, выглядывали два окна на улицу и одно въ проулокъ. За окнами было свтло и, врно, тепло. Степка, немного прозябшій на мороз, уже чувствовалъ, какъ ему пріятно будетъ въ этомъ тепл. Онъ вылзъ изъ саней и сталъ выпрягать Карьку.
Карька стоялъ, покорно повсивъ голову. Степк захотлось пошутить надъ нимъ, и онъ ткнулъ его кулакомъ подъ салазки и крикнулъ:
— Ну, развсилъ губы-то — небось не въ солдаты отдаютъ.
И онъ хихикнулъ своей острот и проворно собралъ возжи, вывелъ лошадь изъ оглобель и стащилъ съ нея хомутъ. Потомъ онъ отворилъ ворота и пустилъ лошадь во дворъ, ловко взялъ на руку хомутъ, и сделку, и дугу, и понесъ ихъ на мсто. Повсивъ каждую вещь на свой колышекъ, онъ вернулся въ сани за армякомъ и тогда уже пошелъ въ избу.
Февронья слышала, какъ онъ подъхалъ ко двору, какъ хлопоталъ, выпрягая лошадь, но не вышла къ нему навстрчу, неувренная, съ пріятною ли встью пріхалъ сынъ. Контора была затяжная, платили деньги неохотно, могли отказать и сейчасъ, а тогда ихъ дло разстроилось бы, и, вмсто радости, у нихъ стало бы горе. Въ сильномъ, волненіи она подошла къ печк и стала наливать самоваръ.
Февронья была не старая годами, но износившаяся отъ работы и заботы. Она была небольшая, худощавая, съ когда-то красивымъ, но теперь ссохшимся, морщинистымъ лицомъ, немного сутуловатая. Въ ея стан уже не сохранилось ничего женственнаго. Когда въ избу входилъ сынъ, она даже боялась сразу взглянуть на него. Но долго она не вытерпла, набралась храбрости — и уставила на сына пытливый взглядъ. Увидвши круглое, румяное лицо и свтящіеся весельемъ глаза, баба почувствовала, какъ у ней отошло отъ сердца, оно чаще забилось.
— Пріхалъ?— спросила она, выпрямляясь и опуская внизъ руки съ лучиной и спичками, ну что теб Богъ далъ?
— Получилъ,— сказалъ Степка, бросая армякъ на лавку и снимая шапку.
— Вс?
— Что заработалъ, вс, а если дло сладится, пообщалъ красненькую впередъ дать.
Февронья почувствовала, что лампа у нихъ какъ будто вспыхнула и стала горть ярче, въ изб стало веселе, а румяное лицо Степки показалось такимъ степеннымъ, что Февронья прониклась къ сыну небывалымъ уваженьемъ.
— Вотъ и слава Богу!— сказала Февронья, и на лиц у нея появился румянецъ, и заблестли глаза. Она провела по губамъ рукавомъ и стала зажигать лучину.
И все времія, пока она разводила самоваръ, ставила на столъ чашки, движенія у нея были неровныя, суетливыя, точно ей въ голову ударилъ хмль. У ней дрожали руки, и къ горлу что-то приступало, что мшало ей свободно дышать. А Степка, сбросивъ шубу, сидлъ на лавк, поджавъ руки, о чемъ-то задумавшись. Мать мелькомъ нсколько разъ взглядывала на него, и видя необыкновенную серьезность и сосредоточенность на его похорошвшемъ лиц, испытывала тайную гордость, и въ ея голов появлялись новыя воображенія, чего-то небывало хорошаго въ скоромъ будущемъ, и сердце ея радостно трепетало.
Когда на столъ было собрано, Степка вдругъ всталъ, подошелъ къ висвшей на колышк шуб, досталъ изъ кармана опущенныя туда давеча дв бумажки, красненькую и синенькую, и положилъ ихъ на столъ. Февронья взяла деньги, развернула, поглядла на нихъ, и глаза ея еще боле разгорлись.
— А говорили: онъ сковалыга,— выговорила она, убирая деньги въ самодльный шкапчикъ въ углу.
— Когда сковалыга, а когда и нтъ, тоже кой-что понимаетъ.
— Вотъ дай Ботъ ему здоровья!— глубоко вздохнувъ, проговорила Февронья, Теперь мы безъ заботы.
— Чего-жъ еще,— сказалъ Степка и ползъ за столъ. Мать подала хлба и картошки, перекусить передъ чаемъ. Степка, принимаясь за ду, сказалъ:
— Завтра мы въ своей шуб създимъ, а къ рукобитью ты безпремнно у крестнаго солдатовъ тулупъ выпроси, все равно онъ ему теперь не нуженъ.
— На что теб тулупъ-то? Ты и безъ тулупа, слава теб Господи.
— Все-таки, тамъ народъ нарядный, а я безъ тулупа — зазорно.
— Молодуху приведемъ, побольше посемъ весной,— на ту зиму свой справимъ.
— Это когда справимъ, а нужно-то сейчасъ: дорого яичко къ красному дню.
— Ладно, выпрошу: не у крестнаго, еще у кого возьму.
Посл чая дома нечего было длать, а спать не хотлось, и Степка ршилъ сходить въ ‘избушку’. ‘Избушку’ снимали у солдатки Дарьи, овдоввшей въ Японскую войну. Дарья брала съ нихъ рубль въ мсяцъ, и каждый вечеръ, когда собиралась къ ней молодежь, залзала сама съ ребятишками на печку и предоставляла молодежи длать, что имъ хотлось. Ребятъ и двокъ ходило въ избушку — душъ двнадцать, ребятъ было меньше, двокъ больше. Парни были деревенщина, домосды, двки держали себя съ ними вольно, безъ церемоніи, отчего въ избушк всегда стояло веселье. Когда Степка пришелъ въ избушку, играли въ ‘рдечку’. Игра состояла въ томъ, что вся молодежь усаживалась на полъ гуськомъ, плотно другъ къ дружк, и каждый бралъ передняго подъ мышки и, сомкнувъ руки на груди его, крпко прижималъ къ себ. Тотъ, кому доставалось тащить рдьку, подходилъ къ самому заднему, заправлялъ такъ же руки и долженъ былъ оторвать его отъ другихъ. Когда рдьку тащили, другіе пли:
Тяни, тяни рдьку,
Выкинь ее Федьк,
Федька рдьку вынетъ,
А кто у насъ выйдетъ…
Тащить рдьку было нелегко, гряда напрягала вс усилія, чтобы не выдать рдьку, особенно трудно было вытянуть первую, много поту, визгу, крику и смха.
Котда вошелъ Степка, рдька еще не начиналась. Молодежь только что услась въ гряду. При вид Степки вся артель закричала, что ему первому тащить рдьку, такъ какъ онъ позднй всхъ пришелъ.
— Степану водить! Степану водить!— кричали вс въодинъ голосъ.
Степка не противился. Онъ скинулъ шубу, повсилъ ее на гвоздь, поплевалъ въ руки и подошелъ къ гряд.
— Што-жъ и повожу, нешто испугался,— спокойно и съ достоинствомъ проговорилъ Степка.
— Ну, такъ начинай,— крикнула крайняя двка, самая веселая изъ всхъ. Ее звали Анисья. Она была румяна, какъ фарфоровая кукла, съ черными блестящими глазами и тонкимъ носомъ съ горбинкой. Она была непохожа на деревенскую и очень гордилась этимъ.
— Сейчасъ начну,— отвтилъ Степка и опустился на полъ сзади Анисьи, обнялъ ногами ея бедра и сталъ просовывать руки подъ мышки Анисья длала вс усилія не пустить его руки. Но Степка чувствовалъ себя необыкновенно сильнымъ. Онъ пропихнулъ кисти рукъ ей подъ плечи, сцпилъ ихъ на ея высокой, упругой груди, и сильно потянулъ двку къ себ. Анисья сразу разжала свои руки и отлипла отъ сосда. Степка кувыркнулъ ее на бокъ и выкинулъ, такимъ образомъ, изъ гряды.
— Ахъ ты, чортушка!— красная, какъ кумачъ, со сбившимся платкомъ и горящими глазами, смясь, воскликнула Анисья, подымаясь съ пола,— вотъ медвдь-то.
— Што, аль тащимши хвостъ оторвалъ?— спросилъ изъ гряды рыжій Артемъ, съ весноватымъ, точно обрызганнымъ охрой, лицомъ.
— Хвостъ не оборвалъ, а должно быть хорошо подловчился,— сказалъ сидвшій подъ очередью, другой парень, Никашка.
— А вотъ какъ!— крикнулъ Степка и, схвативъ его за плечи, въ одинъ мигъ выдернулъ изъ гряды и тоже отбросилъ въ сторону.
За Никашкой выскочила старостина Глашка, длинная, сутуловатая, съ большими ногами, за Глашкой восковая Полька, курносая Дунька. Какъ не ухитрялся Артемъ удержаться за свою сосдку Федосью, но и его постигла судьба тхъ, кто сидлъ сзади него.
— Теб не рдьку таскать, а разбирать дубовыя бочки,— проворчала недовольная Федосья.
А у Степки, какъ нарочно, силы становилось еще больше. Онъ весело ухмылялся и проворно и ловко отрывалъ рдьку за рдькой. Его проворствомъ залюбовалась даже лежавшая на печи солдатка.
— Ахъ, песъ! Да сколько въ немъ прыти-то, а мы и не думали.
— Ага!— самодовольно хвастнулъ Степка,— ты только копни меня, во мн куча да бугоръ.
— Только въ силу входишь, а женишься,— упрекнула его Анисья,— ты бы съ нами хоть годокъ погулялъ.
— Я и женимшись могу съ вами гулять.
— На кой ты намъ будешь нуженъ женатый-то?
— А вамъ не все равно? Все равно, я васъ всхъ замужъ не взялъ бы.
— А зачмъ ты въ чужую деревню дешь, чего своихъ не берешь?— набросилась на Степку старостина Глашка.
— шь собака, да незнамая,— спокойно отвтилъ Степка.
— А мы нешь собаки?— крикнула вдругъ Анисья.— Ахъ ты, кочедыкъ этакій! Двки, давайте ему салазки загнемъ! И Анисья вытянула впередъ руки, согнувъ крючками пальцы, и, вытаращивъ глаза, стала наступать на Степку. Степка повернулся спиной въ уголъ, принялъ положеніе, чтобы удобнй отстранить нападающихъ — проговорилъ:
— Гляди,— какъ бы самой не загнули.
— Пособляйте, двки.
— Ребята, заступись.
Началась валка, изба задрожала, визгъ, крикъ и хохотъ билъ по ушамъ на печк Дарью, и она, глядя, какъ барахтались вс свалившіеся въ одну кучу ребята и двки, задыхалась отъ смха, у нея тряслись плечи, и, какъ угли, горли глаза.
— Экій стервецъ!— говорила на Степку, развязывая сбитый съ головы платокъ, курносая Дунька,— ишь какъ растрепалъ, лшій, у, у!
И она замахнулась на него одной рукой, а другой поддерживала обившуюся толстую косу.
— А ты не подвертывайся,— запыхавшись, красный, какъ кумачъ, говорилъ Степка.
Онъ видлъ, что сегодня къ нему охотно льнутъ вс двки, но это его нисколько не трогало. Онъ глядлъ на всхъ спокойно и равнодушно. Пусть льнутъ, онъ-то къ нимъ не ползетъ. У него есть Агашка, вотъ кто сидитъ у него за подоплекой. Онъ представилъ себ Агашку и сталъ сравнивать съ нею другихъ двокъ. Большинство двокъ показались ему передъ Агашкой такія нескладныя, неуклюжія. У нихъ не такъ глядятъ глаза, по другому ворочается языкъ. Кое-кто и лучше ея, да не сравняться имъ передъ нею въ его сердц.
— Мы ему за все это отплотимъ,— грозилась межъ тмъ восковая Полька, въ самомъ дл желтая, какъ воскъ, безъ слда румянца на щекахъ и съ бурыми губами. Мы ему споемъ ‘болячку’, какъ величать на свадьб будемъ.
— А я вамъ подамъ старую подошву отъ валенка.
— А мы ее теб назадъ пошлемъ.
— А я ее въ дегтю вымочу, да опять вамъ кину.
— А мы про твою невсту псню сложимъ.
— Да складывайте, эка чмъ угрозили!
— Ничего не боится, вотъ перецъ-то струковой… Вотъ не ждала отъ него такой прыти,— восхищалась Степкой на печк Дарья.
На другой день встали рано. Легкій моровъ, собравшійся съ вечера, окрпъ за долгую ночь и вислъ надъ полями густымъ туманомъ. Туманъ кольцомъ окружалъ деревню, и сквозь его гущину трудно было что-нибудь разглядть. Только, вверху ясно было видно и можно было еще розыскать слды свтившихъ ночью звздъ, погасавшихъ одна за другой, какъ догоравшія въ паникадил свчи. Но свчи гасли, и длалось не темнй, а свтлй, туманъ становился рже и прозрачнй. И пока Степка запрягалъ Карьку, набивалъ дровни сномъ, глазъ дальше могъ уйти въ окружающее, и вдали виднлся еловый лсокъ, другая деревня и высокій курганъ за этой деревней
— Не опоздать бы,— сказала мать, выходя изъ избы въ армяк сверхъ суконной шубы. Воротникъ армяка былъ поднятъ и подвязанъ краснымъ платкомъ.
— Небось,— сказалъ Степка и сталъ натягивать на руки срыя четвертаковыя перчатки.
Сегодня онъ былъ франтомъ. Шуба была вчерашняя, но Степка подпоясалъ ее новымъ кушакомъ, на ше у него красовался материнъ кашемировый полушалокъ, концы полушалка парень заправилъ за бортъ шубы. На ногахъ были новые валенки. Мать не могла, удержаться, чтобы не полюбоваться, и, усаживаясь въ дровни, проговорила:
— На что теб, дитятко, тулупъ добывать, ты и безъ тулупа куда хошь годишься.
— А тулупъ все надо добыть,— упрямо настаивалъ Степка.
— Да добуду, за тулупомъ дло не станетъ, только я къ слову: и безъ тулупа, слава теб Господи, нескоро другого подыщешь.
Степка хлестнулъ Карьку. Карька тронулся, волоча за собою пронзительно скрипвшія дровни. Прохали деревню. Десятины черезъ три за деревней стоялъ, весь въ серебр, еловый лсокъ. И чмъ ближе къ нему подъзжали, тмъ сильнй становился холодъ. Какъ будто бы старикъ морозъ скрывался на ночь въ этомъ лсу и оттуда распускалъ свою силу на всю окрестность.
Но вотъ слва, гд полнеба было окрашено въ розовую краску, съ густымъ слоемъ пурпура внизу вдругъ сталъ выростать огненный полукругъ. Отъ полукруга во вс стороны полетли золотыя стрлы, и на блыхъ поляхъ вдругъ исчезъ тяжелый свинецъ, и они колко засмялись, заиграли ослпительной близной, а на матовомъ серебр ельника откуда-то появились яркіе алмазы. Они переливались въ глазахъ, и, глядя на нихъ, исчезало ощущеніе холода, теплй длалось на душ, и легче становилось глазамъ. Степка почувствовалъ это скорй матери и проговорилъ:
— А вдь хорошо, матушка!..
— Что?..
— А вотъ…— сказалъ Степка и ткнулъ кнутовищемъ въ сторону драгоцнной оправы лса.
— И вправду хорошо,— согласилась Февронья и добавила:
— Господь-Батюшка, онъ провидецъ: что захочетъ, то и разукраситъ. Вотъ и намъ бы Онъ пособилъ…
— А намъ что-жъ?
— Чтобы невста удачная задалась, а то ну-ко неудачная, намычешься горя.
Степка нахмурился.
— Что-жъ, вдь ты сама поднялась женить меня скорй. Нешто я приставалъ къ теб? Я хоть бы еще годъ гулять. Мн все едино.
— Да нешто я што, Господь съ тобой. Я такъ къ слову. Дло-то это больно большое. Я вдь и сватовъ не хаю и невсту не корю. По мн худого нтъ пока, а только, что Богъ дастъ…
Еловый лсокъ остался позади. Въхали на огорокъ. Съ огорка открывался широкій видъ на перерзавшую дорогу рку, покрытую льдомъ и сугробами, на дв мельницы, въ равныхъ мстахъ, и зарчную сторону, покойную и безлсную, гд было разбросано нсколько деревень. А между этими деревнями выдлилось то село, гд сегодня собиралась ярмарка. Деревни на блыхъ поляхъ казались игрушечными, село же имло боле внушительный видъ. Въ немъ стояла трехглавая церковь съ горящимъ, какъ свча, золотымъ крестомъ, возвышались двухъэтажные дома… Близна, разстилавшаяся кругомъ, придавала тонъ звонкой пустын, самый воздухъ казался застывшимъ, стекляннымъ. Недаромъ кругомъ гулко раздавался всякій звукъ…
Теперь ужъ мать съ сыномъ не замчали окружающей природы. Какъ только они увидали село, то обоихъ ихъ заняли мысли о томъ, что имъ сейчасъ предстояло. Но и у матери и у сына мысли были несходныя, и они стали думать ихъ каждый про себя. Такъ молчкомъ они прохали весь остатокъ дороги и въхали въ село.
По селу стоялъ гулкій визгъ възжающихъ въ него саней, хряпъ и скрипъ шаговъ, выкрики и говоръ. Люди и лошади были заиндеввшіе, отъ дыханья валилъ густой паръ, образовавшій надъ площадью полосу тумана, какъ пелену росы надъ прудомъ весной. Всюду стояли подводы. Лошади были покрыты дерюгами, ряднинами, рогожами, передъ каждой лежало сно. Посредин площади передъ большимъ двухъэтажнымъ зданіемъ съ трехцвтной вывской расположились торговцы съ състнымъ: калачами, лотками ржавой рыбы, мороженой клюквой, кипящей въ жаровняхъ печенкой и колбасой, дразнившихъ аппетитъ. Торговцы другими товарами стояли въ дв линіи вдоль села. И какого товара не было у этихъ торговцевъ! Готовая одежда, сбруя, корыта, горшки, сани, рукавицы и варежки, календари. Вотъ владимірцы, отецъ съ сыномъ, привезли возъ свжихъ иконъ и выставляютъ ихъ. Иконы вс въ кіотахъ съ фольговыми ризами, съ внками, звздочками и другими блестящими украшеніями, игравшими огнями на солнц. Февронья сейчасъ же вспомнила, что сыну нужно новое благословеніе, и окликнула пробжавшаго было возъ, съ иконами Степку.
— Погоди.
— Чего?— спросилъ, обернувшись, Степка.
— Давай, святого поглядимъ.
Она обратилась къ парню и спросила:
— Што, родимый, Степаны у васъ есть?
— Какого теб Степана?— вскинувъ на нее глаза, спросилъ парень.
— Святого какого-нибудь.
— А нешь есть такіе святые?
— Ну, а какъ же, тетеря!— сердито крикнулъ отъ саней выбиравшій оттуда иконы старикъ.— Неужели ты не знаешь: Стефанъ Пермскій, Стефанъ Печерскій, Стефанъ Новый, потомъ мученикъ Стефанъ, архидіаконъ Стефанъ. Или ты забылъ….На вотъ теб, погляди.
И старикъ нырнулъ въ дровни, вытащилъ оттуда коричневый ящичекъ за стекломъ, быстро протеръ стекло полой полушубка и подалъ Февронь. Февронья взяла ящичекъ, изъ-за стекла на нее взглянуло старое, изможденное лицо, съ тусклыми, круглыми глазами и съ расчесанной волосокъ къ волоску сденькой бородкой.
— Кажись, старъ очень,— боязливо проговорила Февронья и передала образъ сыну.
— Святые все старые, поспшилъ уврить ихъ торговецъ. Молодые мало кто о святости заботится. Вотъ онъ — кивнулъ старикъ на сына,— о дл путемъ не думаетъ, не то что о спасеніи души. Которые нешто изъ мучениковъ, т, конешно, помоложе.
— Може у тебя мученики есть?— нершительно спросила Февронья, подавая назадъ ящичекъ.
— Есть, есть, какъ же, на это имя даже первомученикъ имется. Святой первомученикъ архидіаконъ Стефанъ. Держи-ка… Это не только помоложе, а совсмъ молодой.
Февронья взяла другой ящичекъ. Нарисованный въ немъ святой былъ, дйствительно, молодой, безъ бороды и усовъ.
— А это Степанъ будетъ?— робко спросила Февронья.
— Какъ же, Господи!— горячо воскликнулъ старикъ.— Вдь тамъ внизу и написано. Небось парень-то грамотный, пусть прочтетъ…
— Я къ тому, иной разъ обманываютъ. У меня кума покупала разъ Аграфену Купальницу, а ей вмсто Аграфены-то Прасковею подсунули.
— Это може кто изъ шляющихъ, залетныхъ, а мы всегда въ вашу сторону здимъ, что-жъ намъ обманывать? Опять, если бы у насъ не было, а то у насъ вонъ какой порядокъ: на всякое имя по пяти образовъ найдешь.
— Ну ладно, мы ужо зайдемъ,— проговорила Февронья, возвращая торговцу первомученика.— На послдяхъ-то вы може посговористй будете.
— Ты на починъ покупай, я теб уступлю. Мы на свой товаръ не запрашиваемъ, на образахъ торговаться грхъ, а для почина почетъ могу сдлать, потому починъ дороже денегъ.
— Сейчасъ-то намъ двать ее некуда, ужъ до ужотка.
Торговецъ махнулъ рукой и спряталъ архидіакона въ сани, а баба съ парнемъ пошли дальше по рядамъ.
Они дошли до овсянаго рынка и повернули назадъ. Имъ хотлось узнать, не пріхали-ль съ той стороны. Но нигд не попадалось никого, похожаго на нихъ. Февронья уныло молвила:
— Споранились мы съ тобой, они-то вотъ не такъ заботливы.
— Ихъ-то больше,— отвтилъ Степка.— Не скоро соберутся.
— Только что,— согласилась Февронья.
Они прошли до конной. На конной имъ нечего было длать. Степка предложилъ матери:
— Пока на слобод-то чайку попить.
— Что-жъ, пойдемъ погремся, если прідутъ, сами насъ найдутъ.
Но Февронья проговорила эти слова не совсмъ увренно. Въ этомъ скопищ людей, въ пестрой, разношерстной толп, гд такъ много людей и богаче и сильне ихъ, понятія ея о себ умалились. Нужны ли они кому, такіе бдные, малосильные, жалкіе, не пошутили-ль надъ ними, назначивъ имъ здсь встрчу? У ней заколебалась увренность въ благополучномъ окончаніи намченнаго дла, ей стало представляться, что названные сваты передумаютъ и не прідутъ.
Такое же опасеніе закрадывалось въ душу и Степки. И у него ослабла вчерашняя прыть, и онъ уже шагалъ мелко и нетвердо. Дойдя до площади, гд торговали състнымъ, они свернули въ этотъ рядъ.
— Калачей бы взять.
— Давай, бери калачей.
Февронья долго выбирала калачи, пробовала ихъ на всъ, стараясь отобрать, какіе поувсистй. Потомъ стала торговаться. Торговецъ хотлъ взять девять копекъ, она давала шесть. Торговецъ напомнилъ, какая дорогая мука, и что съ каждымъ годомъ дороже становятся права. Это убдило Февронью, и она накинула копйку. Торговецъ махнулъ рукой и веллъ вынимать деньги.
Въ трактир стоялъ гулъ. Слышался стукъ чайниковъ. Метались съ посудой половые, входили и выходили постители, сидвшіе за столомъ спорили, смялись, длились новостями, у всхъ были румяныя лица, влажные глаза. Глядя на нихъ, и Аверкинымъ стало повеселй, опять у нихъ появилась увренность, что дло сладится, сваты прідутъ, и въ такомъ состояніи они выбрали себ столъ и заказали чаю.
И они пріхали, когда мать съ Сыномъ отпивали чай, въ дверяхъ той залы, гд сидли они, появился высокій, рябой мужикъ съ острымъ носомъ и пепельнымъ клокомъ волосъ на подбородк. У мужика были свтло-синіе глаза, придававшіе его лицу выраженіе какой-то беззаботности. Онъ былъ въ новомъ армяк поверхъ полушубка. Остановившись въ дверяхъ, мужикъ сталъ оглядывать столы и увидалъ Аверкиныхъ. На его лиц мелькнула довольная улыбка, и онъ сталъ протискиваться къ нимъ.
— Гляди-ка, Семенъ Ивановъ!— толкнула Февронья Степку, оживляясь и сразу молодя въ лиц.
— Вотъ что значитъ: ранняя птичка-то носикъ очищаетъ, а поздняя только глазки протираетъ,— воскликнулъ, приближаясь къ нимъ, востроносый мужикъ.— Добраго здоровья, съ пріздомъ!..
Онъ протянулъ руку сначала Февронь, потомъ Степк и остановился около ихъ стола.
Это былъ братъ матери невсты, работавшій вмст со Степкой въ лсу. Онъ подбилъ Степку хать смотрть невсту въ первый разъ, онъ велъ вс уговоры съ невстиной стороны. Его появленіе означало, что пріхали вс: и мать и сынъ явно обрадовались его появленію.
— Садись съ нами за канпанію,— предложила Февронья.:
— Нтъ, благодаримъ. Я пришелъ не сидть, а васъ поглядть, мы тамъ всмъ гуртомъ.
— А мы васъ по всему рынку глядли, видимъ нту, пойдемъ, говорю, пока заправиться.
— Заправляйтесь да и къ намъ, они тамъ у саней ждутъ.
— Мы готовы, мы ужъ давно- тутъ…
Мать и сынъ поднялись изъ-за стола и стали подправляться, а Семенъ Ивановъ говорилъ:
— Пріхали бы раньше, да все недружно. Сестра захотла печку протопить, а зять говоритъ — надо чайку попить, тары да бары на три пары и проканителились.
— Хватитъ время, день же еще только начинается.
Они пошли изъ трактира, и на Степку опять нашелъ вчерашній ражъ. Опять въ немъ стало больше силы, твердости, и все вокругъ, казалось ему, смялось и пло, и онъ самъ готовъ былъ пть. Онъ вспомнилъ, что онъ сейчасъ увидитъ Агашку, и ноги его неслись впередъ, ему хотлось шагать черезъ ступеньку, бгомъ выбжать на улицу, но его останавливало то, что онъ не зналъ, гд находится его невста съ своими родными.
Когда они очутились на площади, Семенъ Ивановъ сказалъ:
— Они у одного двора вонъ тамъ на проулк.
Толкаясь съ встрчными, минуя сани и палатки, Степка шелъ впереди всхъ, а за нимъ шагала Февронья съ Семеномъ Ивановымъ. Вотъ они перескли боле просторное мсто улицы и вошли въ проулокъ.
Въ проулк у крыльца большой каменной избы, гд были привязаны дв лошади, стояли названные Степкины тесть и теща, оба молодые еще, и оба одинаковаго роста, и оба на одно лицо, женатый сынъ ихъ съ своей бабой и Агашка. На Агашк была суконная шуба со сборами, обложенная на борту лисой, полосатый вязаный платокъ и бордовая шерстяная юбка. Степка немного замялся, увидавши такой нарядъ, и ему стало совстно за свою потертую телковую шубу, а, главное, за отсутствіе суконнаго тулупа, что, по его мннію, должно быть обязательной принадлежностью всякаго жениха. Но, взглянувъ въ глаза своимъ будущимъ роднымъ, онъ увидлъ, что вс глядятъ на него привтливо, никто не замчаетъ его недостатка, и опять ободрился.
— Здравствуй, Степанъ Анофричъ,— первый кинулъ ему будущій тесть. Степка покраснлъ и сталъ обходить всхъ, пожимая руки. Подойдя къ Агашк, онъ почувствовалъ, какъ ему хочется съ ней поцловаться,— но сейчасъ цловаться было неловко. Онъ и съ ней обмнялся рукопожатіемъ и сталъ рядомъ.
А Февронья продолжала здороваться. Слышались привтливыя слова, добродушныя пожеланія. Степка взглянулъ Агашк въ лицо и встртилъ тотъ взглядъ, что ему всегда мерещился, и у него запрыгало сердце.
Степка чувствовалъ, что ему нужно говорить, но не зналъ о чемъ. Сразу переходить къ длу было неловко. У матери съ старшими пошли разговоры о погод, о дорог, какой сегодня людный базаръ, и какъ все дешево.
— Деньги дороги,— вставилъ слово Семенъ Ивановъ.— Самый дорогой товаръ деньги.
— И самый удобный,— подхватила невстка, смясь черными глазами.— Имъ меньше всего мста надо.
— Деньги дло наживное,— проговорилъ будущій тесть.— Потомъ деньги къ мсту, а не къ мсту и отъ денегъ толку мало.
— Правда, сватушка, правда,— подхватила Февронья.— Было бы въ голов что у человка, а то и сквозь золото слезы льются.
— Ну вы видли базаръ-то, а мы еще не видали,— проговорилъ Семенъ Ивановъ.— Пойдемте-ка пройдемся.
— Пойдемте, пойдемте,— живо согласилась Февронья.— Ярманка сегодня знатнющая…
Всей компаніей тронулись по базару, и Степка какъ-то само собою сталъ въ пару съ Агашкой, и они пошли рядомъ, а за ними потянулись старшіе. Степка заговорилъ съ Агашкой о какихъ-то пустякахъ. Агашка поддакивала ему. И хотя слова бесды были ничтожны, но и этими словами они передавали другъ другу то значительное и важное, что у обоихъ лежало въ сердц. И имъ обоимъ было легко и радостно. Особенно радостно было Степк.
Черезъ часъ вся компанія сидла въ трактир за двумя сдвинутыми столами. Столы были покрыты красными скатертями, и на нихъ стояли бутылки съ зеленымъ и краснымъ виномъ. На тарелкахъ были колбаса, ситный, пряники и конфетки. Въ компаніи было еще два парня съ Агашкиной стороны и три двки. У ребятъ была гармоника и трензель. Вс пили чай, водку, вино, смачно ли. Вперемежку играли псни. Въ одномъ углу трактира стояла толпа бабъ и двокъ, и у каждой во взгляд чувствовалась зависть къ сидящимъ за столомъ. Пирующіе чувствовали это, а Степка думалъ: если кому и можно завидовать въ застолиц,— такъ это ему. Счастливе себя онъ не видлъ человка. Агашка ему за этотъ часъ стала такъ мила и дорога, что, когда ихъ заставляли ‘подсластить’, онъ готовъ былъ всю ее втянуть въ себя, такъ онъ сочно цловался съ ней.