БАЙЯ
БАЙЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
(А. Ильин-Томич)
БАЙЯ
Байя, Вонлярлярский Василий Александрович, Год: 1851
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Василий Вонлярлярский
Источник: Василий Вонлярлярский. ‘Большая барыня’. Москва, изд-во ‘Правда’, 1988. Стр. 338 — 344.
OCR и правка: Давид Титиевский, май 2008.
Оригинал здесь: Библиотека А.Белоусенко.
———————————————
Ежели когда-нибудь судьба забросит вас в Алжир и удушливый сирокко навеет на вас грусть и тоску, пройдите после солнечного заката по Королевской площади, полюбуйтесь на лазурный залив, на изумрудный берег мыса Матифу и, выпив полчашки кофе в Cafй de la Bourse, ступайте по направлению улицы Бабемоэт. На углу первого переулка спросите у лежащих арабов: где улица Локдор? Арабы улыбнутся, отчего медные лица их сделаются еще безобразнее, и все они в один голос скажут вам, чтобы вы шли по переулку прямо, потом, взойдя по узким ступеням, повернули бы сорок раз направо, и сто раз налево, а там, если будет у кого спросить, то спросили бы, и вам укажут улицу Локдор. Улица Локдор заставит улыбнуться арабов потому, что на ней живет красавица Байя, а к Байе ходит — полюбоваться на нее — все, что есть богатого и знатного в Алжире, и никто еще не выходил от Байи, не унося уверенности, что Байя превосходит красотою всех земных гурий Востока. В жилах одалиски течет благородная кровь Гусейн-паши, последнего алжирского дея, четырнадцатую весну поэтической жизни своей встретила Байя в полном и роскошном развитии, с глазами, на блеск которых больно было бы смотреть, если б глаз этих не оттеняли густые и черные ресницы,— с грудью белою, как пена, и с длинными великолепными косами, черными, как крыло ворона. Одежда одалиски состоит из золотистой ткани, покрытой жемчужною корою, испещренною мириадами самоцветных камней. До детской ножки ее едва касается алой башмачок, с загнутым кверху носком. Байя улыбается, не смеясь, Байя говорит по-французски и делает такие ошибки, из которых каждая может свести с ума бедного смертного, так очаровательно милы эти ошибки! Пять лет назад, вам не трудно было бы
338
узнать ее жилище в улице Локдор. Против самых окон Байи, у грязных дверей мавританского дома, вы заметили бы безобразного бедуина, сидящего у столика, покрытого кучею сигар, кровавые глаза бедуина проводили бы вас к ней с выражением адской ревности, глаза эти встретили бы вас на возвратном пути с ненавистью, понятною только в Африке. Бедуина звали Джевулом, сигары, которые продавал он, принадлежали его благодетелю Филиппу Россу, отставному ветерану французской службы. Не знаю, замечала ли Байя страстно-наблюдательные взоры 15-летнего Джевула, но знаю, что старый Филипп, пересчитывая каждый вечер сигары и вырученные деньги, постоянно замечал недочет в тех и других. Он спросил однажды у Джевула: ‘Ты куришь?’ — ‘Нет!’ — отвечал Джевул. На следующий вечер Филипп перечел снова и деньги и товар, оказался тот же недочет. ‘Джевул, ты негодяй!’— сказал ветеран. ‘Нет!’ — отвечал Джевул, бледнея. Старик вошел в дом и несколько минут спустя вышел из него с ременною арабскою плетью в руках. Увидя это, Джевул опустил правую руку в карман широких шаровар своих. Старик взял Джевула за ворот кисейной рубашки, нагнул его смуглую шею и взмахнул плетью! Джевул раскрыл нож и замахнулся. Ремень плети свистя опустился на спину Джевула, и в тот же миг проколотый насквозь старик пал полумертвый. Обоих взяли, но оба были правы, старик не досчитывался денег, Джевул не курил и не крал, а засматривался на Байю, а в это время мальчишки таскали сигары, вот и все.
То было в первых числах октября 1846 года.
Прошло два месяца, и в конце декабря алжирский журнал ‘L’Akhbar’ возвестил жителям города о первом представлении ‘Двух Маргарит’ на сцене алжирского театра к 7 часам следующего вечера, и о первом заседании Cour d’Assises1 по делу Джевула к 7 часам утра.
На оба представления собралось множество зрителей. За час до восхождения солнца зала суда наполнилась уже любопытными, а ровно в 7 часов говор умолк и секретарь присутствия прочел собранию мелко исписанную тетрадь об умышленном убийстве Филиппа Росса бедуином Джевулом. Окончив чтение, секретарь сложил тетрадь и сел, а президент назвал подсудимого по имени.
Джевул, сидевший между двумя жандармами, встал с своего места.
_________________
1 Суд присяжных (фр.).
339
— Твое имя? — спросил президент.
— Настоящего не знаю!— отвечал подсудимый
— Твои лета и твоя родина?
— Не знаю.
— Ты обвинен в умышленном покушении на жизнь Филиппа Росса?
Джевул молчал.
— Преступление твое ужасно, тем более, что Филипп Росс был твоим благодетелем,— сказал президент. Джевул улыбнулся.— Преступление твое ужасно тем более,— продолжал президент,— что Филипп Росс, как известно, был к тебе всегда снисходителен и добр. Причина же его справедливого негодования, как ты сам знаешь, была более чем основательна. Ты употребил во зло его доверенность и прежде, чем покусился на жизнь, покушался на его собственность.
— Я не покушался на его собственность! — сказал отрывисто Джевул.
— Господа свидетели! — воскликнул президент.
Женщина пожилых лет, сидевшая на первой скамье между зрителями, встала со своего места.
— Имя ваше? — спросил президент.
— Амелия Росс!
— Что вы имеете сказать о подсудимом?
— Я жена Филиппа,— отвечала женщина,— и утверждаю, что Джевул постоянно замечен был в утрате выручаемых денег за доверенный ему мужем моим товар, и что это самое обстоятельство понудило Филиппа прибегнуть к строгим мерам, на что, впрочем, муж мой решился в первый раз, так он был слаб и добр к неблагодарному.
Президент: Имеет ли подсудимый сказать что-нибудь в свое оправдание?
Джевул: Нет, ничего не имею.
Президент: Господа прочие свидетели!
Несколько человек встало с своих мест.
Президент: Прошу вас говорить по очереди.
1-й свидетель, человек лет 40, глупой наружности: Господин президент! все, что сказала госпожа Росс, совершенная правда.
Президент: Имеете ли вы прибавить что-нибудь?
1-й свидетель: Я говорю, господин президент, что госпожа Росс сказала сущую правду.
Президент: Второй свидетель! Ваша очередь.
2-й свидетель (мучной торговец): Я, господин прези-
340
дент, считаю священною обязанностию, как перед богом, то есть, перед совестью и всем, как для меня, так и для всякого, и для вас, господин президент, вот что!
Президент (с нетерпением): Прошу вас не терять слов.
2-й свидетель: Я, господин президент, говорю и готов говорить ясно, потом, не только в таком деле и в таком месте, и при таких обстоятельствах, и в присутствии, то есть, всех и вас, господин президент, решающих, по сущности, дела всякого, и участь всякого, по делам и поступкам…
Президент (с возрастающим нетерпением): Еще раз, милостивый государь, изъясняйтесь короче.
2-й свидетель: Прежде всего, господин президент, я, как уже имел честь объяснить тут пред всеми и вами, господин президент, что долгом, честному человеку свойственным, считаю…
Президент: Но что же наконец?
2-й свидетель: Что в то время, как убийство или не убийство, потому что Филипп Росс не убит, а только ранен и, благодаря мерам правительства, чувствует в некотором роде даже облегчение от раны, и сильную слабость…
Президент: В последний раз прошу объясняться короче.
2-й свидетель: Я и говорю, господин президент, что, как во время этого дела, или во время этого преступления, находясь в Мустафе, то есть в полуторе миле от места происшествия…
Президент: Следовательно, вам сказать нечего.
2-й свидетель: Именно, господин президент! тем более, что, по месту моего жительства, весьма отдаленного, я не мог наблюдать за предварительным ходом этого дела, но не менее того нахожу…
Президент: Довольно, извольте сесть на свое место. Господин генеральный адвокат! Слово принадлежит вам!
Речь генерального адвоката была и длинна и напыщенна. В ней почтенный защитник прав старался сделать из несчастного Джевула не только злоумышленного убийцу, но человека, виновного в предательстве, в чудовищной неблагодарности, похищении чужой собственности, и заключил тем, что за подобные преступления приличного наказания придумать невозможно, потому что до сих пор существующие законы и слабы и неудовлетворительны. По окончании речи президент вызвал адвоката подсудимого, но как у бедного Джевула такого не оказалось, то и защищал его один из очередных адвокатов Палаты. В защи-
341
те этой упомянулось слегка о молодости подсудимого, о восточных нравах, допускающих месть, и тому подобное. В заключение же, хотя адвокат и находил преступление важным, но убеждал судей быть снисходительными. Защитник умолк, а присяжные встали с своих мест и медленно вышли из залы.
Джевул, сидевший между двумя жандармами, горько плакал. Никогда еще преступник не возбуждал так мало участия в присутствующих, как в этот раз, он был одинок и беззащитен посреди равнодушной толпы. Совещание присяжных продолжалось не долго, показания были положительны, преступление тяжко, оправданий никаких, защиты ниоткуда, и потому, когда президент, приняв бумагу из рук секретаря, встал с своего места и громко провозгласил, что Джевул приговорен к казни, никто из присутствующих не оказал ни удивления, ни ужаса. Но вдруг позади толпы произошло страшное волнение: ‘Остановитесь!’— закричал кто-то у входа в залу. Толпа расступилась и пропустила человека, лет пятидесяти, худого и бледного, как труп. Человек этот не прошел, а пробежал пространство, отделявшее его от президента, и прежде чем последний успел оказать какое-либо сопротивление, вырвал у него из рук смертный приговор Джевула и разорвал в клочки.
— Остановите этого человека!— воскликнул испуганный президент.
— Не нужно,— отвечал старик. Он был так ужасен, что жандармы остались, как прикованные к своим местам.
— Я,— продолжал незнакомец,— отставной солдат и гражданин Франции, объявляю здесь в присутствии всех членов суда и королевского прокурора, что бедуин Джевул Али Махмет, приговоренный к смертной и постыдной казни за убийство Филиппа Росса, невинен!
Вся толпа дрогнула от изумления.
— Но кто же вы? — спросил президент.
— Я Филипп Росс! — отвечал незнакомец.
— Вы защищаете преступника?
— Джевул невинен. Президент, клянусь честию!
Волнение между присутствующими усилилось.
Президент: Он убийца!
Филипп: Убийца — я!
При этих словах взоры присутствующих обратились на Филиппа Росса, стоявшего гордо и спокойно против места, занимаемого президентом.
342
Президент: Вы больны, Филипп Росс! Мозг ваш не в порядке. Приговор прочтен, присутствие кончилось (президент взялся за колокольчик).
Филипп: Господин Президент! я требую допроса.
‘Допрос! Допрос!’ — раздалось в толпе, и вся зала огласилась страшными криками. Президент подал знак к молчанию.
Президент (обращаясь к Филиппу): Ваше имя?
Филипп: Филипп Антоний Росс!
Президент: Ваши лета?
Филипп: Пятьдесят два года и два месяца.
Президент: Место рождения?
Филипп: Руан.
Президент: Что имеете вы сказать в оправдание бедуина Джевула?
Филипп: В мое обвинение очень много.
Президент: Объяснитесь.
Филипп: Господин Президент! я находился в числе тех людей, которых вице-адмирал Дюперре высадил на африканскую землю, в числе тех, которые имели честь водрузить своими руками первое французское знамя на бруствере крепостцы Императора, и с торжеством войти в стены побежденного Алжира 5 июля 1830 года. Крестом этим прикрыл мне рану генерал Бурмон, господин президент!
Президент: Вы купили его ценою вашей крови.
Филипп горько улыбнулся, глубоко вздохнул и, не отвечая на лестное замечание президента, продолжал.
‘Наступила осень, и французско-африканские войска перешли под начальство генерала Клозеля. В одну из экспедиций нам удалось загнать на обнаженный холм несколько сотен беззащитных бедуинов. Голодная, изнуренная и безоружная горсть людей в рубищах дралась против 10000 наших, упоенные недавнею победою, мы резали все, что было перед нами, но солнце скрылось, дела не сочли нужным продолжать, и ударили отбой. Солдаты улеглись вокруг костров, часовых расставили по холмам, и все утихло, лишь изредка тишину темной ночи нарушали писк шакалов и стоны умирающих. Около полуночи один из часовых окликнул кого-то, но выстрел не раздавался, и мимо меня проскользнула тень, я приподнял голову и схватил ружье. ‘Не тронь, это женщина!’ — закричал мне часовой, продолжая ходить мерным шагом вдоль своей дистанции. Несчастная, заметив движение мое и блеск оружия, остановилась и, упав на колена, простерла ко мне руки, я не-
343
медленно приподнял ружье и стал целиться. ‘Не тронь!’— повторил часовой. Было поздно, курок щелкнул, и несчастная вскрикнула. В тот же миг раздался плач младенца, я вскочил, подбежал к моей жертве, удар был меток, и пуля, зацепив грудного ребенка, прошла через грудь матери. Борясь со смертию, бедуинка прятала сына на окровавленной груди, и не имея сил говорить, потому что кровь лилась изо рта у нее ручьями, она целовала ноги мои, она рыдала, она…
Случалось ли вам, господин президент, видеть у ног ваших подстреленную вами мать и мать, молящую вас же о сыне, младенце? Сын этот, младенец этот — Джевул. Казните же его, господа судьи!’ — закричал с неистовством старик Росс, бросаясь на грудь Джевула, который, рыдая, принял его в свои объятия.
Президент не отвечал ни слова и закрыл лицо руками, присяжные вышли вторично из залы заседания, а глаза всех присутствующих отуманились невольными слезами.
Через час Филипп Росс и Джевул возвращались домой. Старик смеялся.
— Ну, растолкуй же мне, Джевул! — сказал весело Филипп своему питомцу,— ведь мне сказали, что товар твой таскали мальчишки, где же были твои глаза? и на что же ты смотрел?
— На Байю,— отвечал Джевул.
Впервые в кн.: Раут. Литературный сборник в пользу Александрийского детского приюта. Издание Н. В. Сушкова. М., 1851, с. 64— 75. Фрагменты чернового автографа сохранились в ГАСО (ф. 1313, оп. 2, ед. хр. 17, л. 32—33 об., 34 об.—35 об.).
С. 338. Улица Бабемоэт — может быть, имеется в виду улица Баб-эль-Уэд (центральная улица, идущая от Королевской площади).
Гурия — по мусульманским верованиям, райская дева, красавица, служащая наградой правоверным.
Гусейн-паша (правильнее: Хусейн)— правитель янычарского государства в Алжире (дей), выехавший с семьей летом 1830 года, после захвата страны Францией (умер в Александрии в 1838 году). Действие рассказа происходит в октябре 1846 года, следовательно, четырнадцатилетняя Байя, в жилах которой текла кровь дея, могла быть лишь его внучкой или правнучкой.
С. 339. ‘L’Akhbar’— оплачиваемая французским правительством газета, издававшаяся в Алжире на французском языке.
С. 340. Президент — председатель суда (от франц. president).
С. 341. Мустафа — предместье города Алжира.
Генеральный адвокат — помощник прокурора (а не адвокат!) судебной палаты (от. фр. general advocate).
…один из очередных адвокатов… — дежурный адвокат.
С. 342. …Никогда еще…— В рукописи это место выглядело так: ‘Никогда еще не возбуждал преступник так мало участия в присутствующих и так много во мне, как в этот раз! Не быв французом, я не смотрел на бедуина Джевула, как на врага моей нации, он был так одинок среди этой равнодушной толпы, он был так беззащитен, что, смотря на него, мне невольно становилось грустно’.
…отставной солдат и гражданин Франции…— В черновике говорящий именовал себя также кавалером ордена Почетного легиона.
С. 343. …Руан.— В рукописи диалог далее сбивался в анахронизм, но приобретал публицистический накал.
‘Президент: Образ жизни?
Филипп: до 30 лет я был покорным сыном строгого и честного отца и славной старой матери. В 30 лет я лишился отца и, забыв обязанности сына и честного человека, сделался разбойником!
Президент: Объяснитесь!
Филипп: Я бросил мать и последовал за принцем Орлеанским!
Президент: Вы поступили на службу и сделались солдатом!
Филипп: Я взялся за оружие не для защиты родины, не поневоле, а взялся за него как тать или вор, как грабитель.— Нужна была война королю. Понятно, ценою крови нашей купил он детям и славу и народную известность, но я, я бросил мать, мать дряхлую, и для чего же?’
Дюперре Гай Виктор, барон (1775—1846)—французский адмирал, командовавший в 1830 году флотом, отправленным на захват Алжира.
Крепостца Императора — важнейшее укрепление города Алжира, находившееся ‘прямо над городом, над которым господствует’ (Р<,атьков>, В. Алжир.— Морской сборник, 1857, No 8, с. 7).
Бурмон Луи Огюст де, граф (1773—1846) — военный министр Карла I, один из инициаторов захвата Алжира, лично возглавлявший высадившуюся там в июне 1830 года французскую армию.
Клозель Бертран, граф (1772—1842)—генерал, дважды командовавший французским войском в Алжире. В рассказе имеется в виду первое его командование — с августа 1830 по февраль 1831 года.