Владимир Евгеньевич Жаботинский
Владимир Евгеньевич Жаботинский
Бабий ум
Бабий ум
Речь на дамском банкете
Речь на дамском банкете
Примечания
Примечания
Бабий ум, Жаботинский Владимир Евгеньевич, Год: 1930
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Когда мужчина выступает в роли крайнего феминиста — враги скажут: в роли ‘суфражистки’, — это всегда выходить смешно. Причины я не знаю, но оно так. Поэтому в подобных случаях мы, мужчины, стараемся придать такой речи или статье тон отменно легковесный: чтобы можно было потом отречься — ‘это я не в серьез’. Мы, так сказать, заранее приготовляем себе нравственное алиби. Я, малодушный, сегодня тоже последую этому осторожному обычаю, есть у меня на то еще одна причина и еще один предлог. Причина, что я в истории человек неученый, а предлог — что вообще на банкетах принято оратору глубокомыслия избегать, а зато блистать остроумием. Я, однако, принимаю на себя выполнить только первую часть этой двусторонней программы. Но прошу верить: при всем малодушии, алиби я себе не готовлю. Несмотря на фельетонный оттенок предстоящей застольной речи — это в серьез. Я действительно верю, что в роли государственного деятеля женщина больше на своем месте, чем мужчина.
Спор о праве женщины на политические права можно считать законченным. Но остается спор о томе, годится ли она для этой функции, способна ли она использовать эти права так же хорошо, как мужчина. В этой области спорить гораздо труднее: тут нужны не доводы от разума, а факты из опыта. Фактов же этих мало. Политическое равноправие женщины — дело вчерашнего дня. Тот небольшой опыт, какой уже накопился, говорит как будто не в вашу пользу. Дамы, очевидно, сами не склонны добиваться парламентской карьеры, иначе их было бы в разных палатах много больше. Те, которые прошли в народные представительства, пока особенно не выдвинулись. Найдутся, конечно, утешители, которые вам скажут, что начало ничего не доказывает Я же, напротив, склонен думать, что в этом мало блестящем и малообещающем начале есть нечто характерное и даже органическое. Парламентское дело есть дело борьбы, притом борьбы публичной, на глазах у всего народа. Женщина, я думаю, действительно не любит проталкиваться локтями, и еще на площади, под тысячами биноклей.
Но вопрос в том, является ли депутатская деятельность главною формой политической деятельности. Я бы, например, с этим не согласился. Наполеон, вероятно, оказался бы далеко не блестящим членом конвента, г. Муссолини, пока был просто депутатом, тоже, кажется, никаких лавров не пожинал. Тут пред нами два лица, которым Бог дал великий талант именно проталкиваться локтями, и даже именно на площади, а все-таки — не на трибуне. Дело в том, что главное поле государственной деятельности — совсем не трибуна, а кабинет. Хороший государственный деятель — это не тот, кто умеет спорить, а тот, кто умеет править.
По вопросу же о том, способна ли женщина править, исторически опыт имеется, хотя о нем часто забывают. Все мы со школьной скамьи знаем о женщинах, сидевших на престоле, точнее, о женщинах, сидевших на престоле не в качестве мужниных жен, а в качестве самостоятельных государынь. Это мы все знаем, но одно, когда мы были на школьной скамье, нам забыл сказать учитель истории. Именно — простую статистическую справку: процент ‘великих’ цариц среди цариц, по сравнению с процентом ‘великих’ царей среди царей.
Попробуем наскоро и наизусть вспомнить старый наш учебник. Это, между прочим, дело нелегкое. Бог его знает, зачем нас обучают всем наукам в гимназиях: ведь к двадцати пяти годам никто ничего не помнит. Как то в старом Петербурге, вечером, в очень молодой компании, при мне кто-то устроил повальный экзамен по всему курсу средней школы. Были там барышни и мужчины, некоторые окончили курс с медалями. Среди барышень была одна учительница: она, конечно, выдержала допрос, но ведь она не в счет. Все остальные, обоего пола, срезались, абсолютно, чудовищно, гомерически срезались. Доказать пифагорову теорему не сумел никто, но половина даже не помнила, о чем эта теорема. Династия Романовых была представлена в пяти вариантах, и в лучшем из них была пропущена Анна Иоанновна. На вопрос: ‘что такое гидростатический парадокс?’ ответил лишь один, а именно: ‘броненосец железный — а не тонет’. Ответы были частью письменные, так что экзамен правописания получился сам собою, и тоже безотрадный. Все это я упоминаю не в скобках, а с умыслом: тут я, действительно, заранее готовлю себе если не алиби, то смягчающая вину обстоятельства. Мы решили вспомнить учебник, и вспоминать буду я — а помню плохо. Это именно я тогда представил список Романовых без Анны Иоанновны, и то лет двадцать пять назад. Поэтому за абсолютную точность моей статистики не ручаюсь. Но за вывод — вполне.
Да будет мне позволено начать с истории моего собственного народа. Цариц-правительниц было во Израиле всего две: Аталия (на язык синодального перевода Гофолия) в глубокой древности, и Александра-Саломея в конце маккавейской династии, лет за семьдесят до христианской эры. Аталия была, вероятно, женщина замечательная, но царица плохая, или так, по крайней мере, говорит библейский летописец, который явно ее не любил. Но Саломея была чрезвычайно хорошая царица, в позднейшие времена такую прозвали бы если не великой, то ‘доброй’, или ‘справедливой’, или ‘благословенной’, хотя процарствовала она всего только десять лет. Читаешь у Иосифа Флавия историю этих последних маккавейских царей — словно уголовный роман: братоубийства, отцеубийства, яд, поджоги, измены, смута, гнет… И вдруг — десять страничек оазиса: Саломея. В стране покой, у власти прочно стоит одна и та же партия, притом самая толковая: фарисеи, по психологии нечто вроде консерваторов английского типа, процветает правосудие и благочестие, несколько войн в Заиорданье кончаются удачно — царица, очевидно, с толком выбирала не только министров, но и генералов. Об экономическом положении страны во дни Саломеи есть такая справка в Талмуде, характерная и по своей наивной образности, и по тому, что вообще Талмуд очень редко сочувствует женщине в роли начальствующего лица: во дни царицы Саломеи маслины были величиною с грушу. Или в этом роде. Может быть, фрукты не те, но пропорция та — Саломея умерла, и опять началась уголовщина, и от царя-мужчины к царю-мужчине так и докатились династия и страна до гибели.
Одна из двух цариц: пятьдесят процентов. Среди царей-мужчин, от Саула до Аристовула, пропорция дельных правителей в Израиле далеко не столь же лестная.
Перейдем теперь к русской истории. Правящих цариц было в России, собственно, четыре: Екатерина первая, та самая Анна Иоанновна, Елисавета и Екатерина. Анна Леопольдовна, регентша в течение нескольких месяцев, не в счет. Собственно не в счет и Екатерина первая — она провела на престоле два года. По настоящему в России царствовали только три женщины, и одна из них была Екатерина вторая. Но я согласен, для статистики нашей признать четырех, согласен даже на пятерых. В ряду царей-мужчин московских и российских того не бывало, чтобы не только тридцать три с третью, но и двадцать процентов из них заслужили всемирно-признанный титул ‘великих’.
Стоить остановиться тут еще на одной стороне вопроса: очень любопытные и, по моему, показательные получаются выводы, если бегло сравнить ‘величие’ Екатерины с ‘величием’ Петра. Петр был человек гениальный в полном смысле слова. Из таких, как он, вырабатываются большие вожди народные, даже если родится такой человек не во дворце, а в лачуге. Екатерина была женщина бесспорно способная, но ни в каком смысле не гениальная. В ее пьесах нет не только ни проблеска таланта, но и заметной какой-либо индивидуальности нет. Знаменитый ‘Наказ’ — хорошая компиляция, но по существу ничего ‘своего’. У Петра в каждом слове, поскольку сохранились его слова, дразнящая самоличность ‘звенит и блещет, как червонец’, даже когда содержание слов — абсурд. Может быть, одно из различий между гением и даровитостью — то, что талант выражает мнения своей среды и эпохи, а гений мыслит наперекор эпохе и среде.
Об этом я говорю потому, что, быть можете, в разнице между государственным творчеством Петра и Екатерины отразилась общая разница между великими царями и великими царицами: нечто вроде слушанного раньше — что женщина не любит проталкиваться локтями. Петр это любил и умел. Он был гениален, как разрушитель, он был столь же гениален и в одной и из областей положительного зодчества — он обухом вколотил в заплывшие московские мозги сознание, что надо жить по новому. Но вряд ли кто назовет его гением в смысле оформления этого ‘нового’. Когда, в далекой древности, я проходил историю русского права, меня, помню, поразило, до чего часто неуклюже, иногда и совсем нелепо было органическое законодательство Петра, как много из его законов, из созданных им учреждений пришлось с головы до ног перестроить чуть ли не на завтра после его смерти, перестроить не в интересах реакции, а просто потому, что в петровском виде они бы не могли функционировать. И из того же курса помню, что совсем иное впечатление получаешь от законодательства Екатерины. Оно обдумано, продумано, благоразумно, и ее учреждения просуществовали гораздо дольше — некоторые, если память не изменяет, сто лет и больше… Можно это объяснить, конечно, тем, что первый опыт никогда сразу не удается, можно также видеть в этом различии случайность — чисто личное несходство двух темпераментов, или несходство расовое — между великороссом и немкой. Настаивать не буду, но мне все же кажется, что тут есть и общий урок. Я бы его так выразил: в качества низвергателя и завоевателя, мужчина выше женщины, а вот кто сильнее в качестве организатора — это еще вопрос.
Династию австрийских Габсбургов я, слава небу, никогда подробно не проходил, но вряд ли ошибусь, если напомню, что австрийский правящий дом, за все восемь столетий своего бытия, знал только одну императрицу-правительницу, и это была Мария-Терезия, т. е. вообще одно из двух-трех лучших имен во всей длинной цепи коронованных Габсбургов. Это — все сто ‘процентов’! И, опять-таки, главная заслуга ее есть заслуга организатора. Это она, если не всю империю, то, по крайней мере, немецкие и чешские области ее вывела на путь цивилизации. Будь у нас сегодня время, стоило бы провести параллель между нею и сыном ее, Иосифом вторым. Toutes proportions gardees, есть в этой параллели нечто родственное с только что проведенной — Екатерина и Петр. Иосиф был человек с блеском и фантазией, не гений, конечно, но — искатель новых путей, только пути его никуда не годились. Мария-Терезия была просто очень толковая женщина, дельная барыня-помещица на троне, но ни 1848-й, ни 1867-ой год далеко не все то смел, что она построила.
В Англии мы должны снять со счета Викторию: хотя, по мнению современников и биографов, это была замечательная правительница, конституционные монархи обоего пола нас теперь не интересуют — хотя правления в странах парламентского режима определялся не ими. Английская летопись расцвета парламентаризма упоминает четырех самостоятельных королев: и одна из них была Елисавета. Пред нами лучшая, самая блестящая, самая плодотворная эпоха английской истории, и при этом в каждом углу тогдашнего государственного быта — в ведении войн, в основании Ост-Индской компании, в почине городского самоуправления, в народном образовании, в расцвете литературы — явное, непрерывное, ревнивое личное влияние королевы. Опять таки, мужчины на британском престоле очень далеки от двадцати пяти ‘процентов’ величия.
Список этот, вероятно, можно и очень удлинить, если хорошо знать историю мира сего. Даже в странах, о которых я упомянул, были — кроме ‘великих’ правительниц — просто хорошие правительницы, тоже лучше среднего типа царя-мужчины. Царствование Анны английской, в самом начал восемнадцатого века, считается одной из блестящих эпох королевства, а сама Анна была и совсем заурядная женщина. Русская Анна (как я выяснил, устыжено пополняя свое образование после того конфуза) тоже дала России десять лет сравнительного благополучия и несомненного прогресса. О Елисавете Петровне и говорить нечего. Если бы можно было составить сводку не великих, а просто дельных царей и цариц, то пропорция в пользу женовластия получилась бы, вероятно, еще более яркая.
Еще одно замечание: только одна из моих героинь, Екатерина, добилась власти при помощи переворота. Остальные получили трон в нормальном порядке наследования, точь-в-точь как большинство тех царей, императоров и королей, которые этим женщинам и в конюшие не годились. Нельзя, поэтому, сказать (кроме как об Екатерине), что ‘великие’ царицы уже по самому способу своего появления у руля являются исключениями, и что сравнение, таким образом, неуместно. Вполне уместно.
При всем моем вышеупомянутом ‘суфражитничестве’, мне бы не хотелось создать впечатление, будто я в этих замечаниях говорю дамам комплименты, а свое собственное мужское сословие обвиняю в бездарности. Напротив: как уже сказано, ни одна из этих цариц не кажется мне гениальной (Елисавета английская еще гораздо меньше, нежели Екатерина), а Петр или Фридрих прусский или Наполеон были подлинные гении. Более того: я подозреваю, что среди царей-мужчин, правивших десятки лет без следа и славы, были нередко люди, гораздо более даровитые, чем Мария-Терезия или Саломея-Александра, даже наверное были. В том-то, по моему, и все дело, к этому я и веду свои доводы, что великие правительницы были, в сущности, хоть, конечно, недюжинные, но ничуть не исключительные личности.
А вывод из этих доводов? Да будет разрешено изложить его в форме нарочито-преувеличенной, намеренно-парадоксальной, именно для того, чтобы суть вывода врезалась в память — а то, что прибавлено для прянности, само собой отшелушится:
— Чтобы стать великим государем, мужчина должен быть гениален, но великая государыня может получиться из обыкновенной дамы.
В этом выводе (если отбросить нарочитую его прянность) тоже нет никакого комплимента особенностям женской натуры. Сведенный к надлежащим своим границам и степеням, вывод этот означает только вот что: во-первых, полезная государственная деятельность выражается, или может иногда выражаться, в двух совершенно различных функциях — одна из них буря и натиск, а другая — организаторство, во-вторых, для бури и натиска нужны личные качества гораздо более редкие, чем для организаторства, и в третьих — если для бури и натиска, по причинам совершенно понятным, годятся почти исключительно мужчины, и притом только лучшие из них, которые на трон попадают редко, то функция организаторства, очевидно, легче и лучше удается женщинам — и по причинам, мне кажется, тоже вполне понятным.
Возвращаясь опять к воспоминаниям о школьной скамье, хочу сослаться на один из сократовских диалогов. За точность опять не ручаюсь: сам я этого диалога и в школе не читал, нам его рассказал учитель, и ответственность на нем.
К Сократу пришел будто бы однажды юноша и заявил:
— Я готовлю себя к государственной деятельности.
— Похвальная цель, — сказал Сократ. — А знаешь ли ты, сколько у нас вдоль границы сторожевых постов?
— Мм… — ответил юноша, — …много.
— Верно. А сколько может сразу причалить кораблей к пристани Пирея?
— Мм… — ответил юноша.
— Правильно. А почем теперь мера маслин на рынке?
— Мм… — ответил юноша, — не в ключницы готовлюсь.
— Правильно, — сказал Сократ, — а потому и не годишься пока в градоправители. Ступай поучись у ключницы, ибо, да будет тебе известно, управление домом и управление страною суть только низшая и высшая ступени одной и той же лестницы.
Если действительно Сократ так выразился, то сказал он только половину правды. Но это, по-моему, главная половина. Развитие государств идет иногда скачками и переломами, иногда спокойным строительством. И то, и другое необходимы, но для скачков и переломов не всегда нужен верховный руководитель — французская революция прекрасно обошлась без своего Петра или хотя бы своего Муссолини, — тогда как строительство невозможно без главного директора. И, хотя директора всегда и всюду, кроме случаев исключительных, мужчины, я не уверен, что это разумно. Может быть, следовало бы во всяком предприятии иметь директора для ‘инициативы’ и директоршу для текущего управления — а также для приведения в порядок той неразберихи, которая нередко получается в результате даже самой удачной ‘инициативы’.
Тут, повторяю, есть нечто органическое. Пропорциональный подсчет, который мы здесь проделали, при всей его поверхностности — факт, отрицать его нельзя, приписать его случайности было бы просто неумно. История тронов несомненно доказывает, что женщина больше мужчины приспособлена к функции государственного правления в области организации и строительства. Ничего удивительного в этом нет. В свете того, что сказал Сократ (даже если бы оказалось, что он этого не говорил), нужно только вспомнить, что с первых времен человечества мужчина всегда был добытчик, а организатором хозяйства была женщина. Так оно было у пещерных людей, так оно было у первых эллинов — Улисс шатался по свету, Пенелопа сидела дома и правила дворцом, вероятно и всем островом. Во времена Сократа ‘ключница’, т. е. каждая мать семейства в Афинах, несла на себе, в миниатюре, почти все функции целого кабинета министров: составляла бюджет в пределах средств, отпускаемых ей мужем, вела счет запасам, изучала цены на рынке, закупала во время и с выбором, управляла штатом прислуги, распределяла между ними работу, посылала детей в школу, драла кого следует — все министерства тут в зародыше на лицо, кроме военного, иностранных дел и того департамента министерства финансов, который ведает взысканием налогов. Только для этих последних производств нужен был добытчик, налетчик, насильник, т. е. мужчина. В нашем современном быту положение это не только не изменилось, но еще ярче, по-моему, выявилось. Вспомните, из какого круга теперь набираются государственные деятели. Это по большей части, лица либеральных профессий, особенно много среди них адвокатов и публицистов — два ремесла, только в редких случаях связанные с управлением организованными предприятиями. Жены их, между тем, ‘сидят дома’, т. е. правят королевством о пяти комнатах с кухней… Словом: с незапамятных времен, делу организованного управления обучается только малое меньшинство из мужчине, но зато все женщины, по крайней мере все замужние женщины.
Может быть, тут играет привходящую роль еще одно обстоятельство: женщина не так легко, как мужчина, поддается той категории импульсов, которые принято называть страстями, во всяком случае, она реже мужчины дает ‘страстям’ такую степень власти над собою, при которой он могли бы серьезно нарушить порядок внутри дома. Это многие отрицают, и охотно ссылаются на любовников Екатерины второй. Но прав был Апухтин, когда вложил в уста Екатерины гордый ответ: я много любила, но это не влияло на подбор моих министров. ‘Когда Тавриды князь, наскуча пылом страсти, надменно отошел от сердца моего, — не пошатнула я его могучей власти, и Русь по-прежнему цвела у ног его’. Цвела или не цвела Русь у ног Потемкина, это вопрос другой, но о себе, о природе своих государственных критериев Екатерина тут говорит правду: они у нее были сами по себе, а критерии сердечные — тоже сами по себе… Но нет нужды восходить так высоко, чтобы найти подтверждение преимуществу самообладания, которым, по-моему, одарена женщина. Помните довоенную Россию, по воскресеньям? ‘Руси есть веселее пити’… Если это — расовая черта, то нет причины, почему она была бы свойственна только Ивану, а не Марье. Но по воскресеньям Иван сидел в кабаке, а Марья плакала за дверью, умоляя варвара пощадить детей и сберечь хоть огрызок вчерашней получки. Я считаю несомненным, что предрасположение к алкоголизму, если оно в данном племени имеется, распределено между обоими полами поровну. Но один пол ему поддается легче, другой меньше. Причины тому разные, есть и бытовые, и социальные, но главная, по моему, та, что у женщин начало внутренней дисциплины несравненно сильнее, чем у мужчин.
Я кончил. Заключения изо всего сказанного можно сделать какие угодно, далеко не только ‘эмансипаторские’. Поклонник Домостроя мог бы, например, сказать, что, раз самый талант управления у женщин связан с историческим их домоседством, то — именно в интересах развития этого таланта — пусть и дальше сидят дома… Но уж это не мое дело: я только представил справку, и кончил.
Книга напечатана в типографии d’Агt Vоltаiге, 34, ruе Richег, Раris. 1931.
Оригинал здесь: Викитека.