Автобиография Николая Ивановича Костомарова, Костомаров Николай Иванович, Год: 1885 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 38 минут(ы)

**Автобіографія Николая Ивановича Костомарова *).**

*) Русская Мысль, кн. V.

Въ Саратовъ я прибылъ вечеромъ 24 мая 1848 ода. Меня повезли прямо къ губернатору, который принялъ ласково, такъ какъ на то было предписаніе Орлова, и приказалъ своему правителю канцеляріи выдать жандармскому офицеру фонъ-Альпену квитанцію въ полученіи моей особы. Оттуда фонъ-Альпенъ веллъ ямщику хать въ гостинницу. Я выскочилъ изъ телги и сказалъ: ‘Хорошо, вы отправляйтесь одни, я теперь, кажется, свободенъ и хочу быть безъ дядьки- я приду посл!’ — ‘Да вы не найдете гостинницы!’ — ‘Не безпокойтесь’.

Больше часа я бгалъ по улицамъ, сломя голову, наслаждаясь своей quasi-свободой, наконецъ, утомился и, разспрашивая прохожихъ, добрался до гостинницы. Фонъ-Альпенъ, въ ожиданіи меня, заказалъ ужинъ и вино. Черезъ день жандармскій офицеръ ухалъ. Мн почти стало жаль его: я очутился совсмъ одинокимъ въ незнакомомъ город, притомъ, холера была во всемъ разгар: то и дло таскали мертвыхъ.

Изъ III отдленія мн дали рекомендательныя письма въ Саратовъ къ жандармскому офицеру и инспектору врачебной управы, еврею Соломону. Кром того, у меня было письмо отъ чиновника III отдленія Норстрма къ его товарищу, совтнику казенной палаты Горбунову.

Жандармскій офицеръ оказался добрякомъ, но глупымъ до нельзя, Соломонъ принялъ меня крайне сухо, одинъ Горбуновъ обошелся со мной хорошо, и я бывалъ у него.

Мсяца черезъ два ко мн пріхала мать, и уже завелись у меня кое-какія случайныя знакомства, но всю осень и половину зимы у меня не было никакихъ оффиціальныхъ занятій.

Въ начал 1849s г. губернаторъ Кожевниковъ поручилъ мн завдывать секретнымъ столомъ, гд находилось, между прочимъ, и мое собственное дло. Затмъ въ стол было около ста текущихъ пустйшихъ длъ о раскольникахъ. Пересмотрвъ эти дла, я, съ помощію св. зак., составилъ записку, въ которой представилъ необходимость сдать ихъ въ архивъ, губернаторъ согласился, но этимъ я вооружилъ противъ себя правителя длъ Дурасова, мошенника первой руки, представлявшаго собою типъ подъячаго. Оказалось, что я лишилъ наживы Дурасова, и тотъ наговорилъ на меня губернатору, вслдствіе чего я былъ отставленъ отъ должности столоначальника и назначенъ переводчикомъ при губернскомъ правленіи съ жалованьемъ въ 430 р. въ годъ. Но тутъ у меня не было никакого дла: переводить было нечего. Вскор затмъ, когда очистилось мсто, я былъ назначенъ редакторомъ Саратовскихъ Вдомостей, съ жалованьемъ 450 руб., что вмст съ жалованьемъ переводчика составляло 880 руб. и было слишкомъ достаточно при крайней дешевизн жизни (такъ, наприм., за квартиру въ пять комнатъ я платилъ 100 руб. въ годъ). Но такое благополучіе продолжалось недолго. Начальство не взлюбило меня, и со мной начали обращаться грубо, совтникъ губернскаго правленій Гороховъ (взяточникъ и мошенникъ) сказалъ мн однажды: ‘Я удивляюсь, г. Костомаровъ, какимъ образомъ могли вы быть профессоромъ, когда десяти строкъ не можете составить’. Самъ губернаторъ Кожевниковъ стадъ смотрть на меня, какъ на идіота и кончилось тмъ, что меня отставили отъ должности редактора Саратовскихъ Вдомостей за неспособность, вслдствіе довольно курьезнаго случая. Я не зналъ слова ‘подчалки’ (суда, которыя привязываются на буксиръ къ другому судну), а такъ какъ за долги про, давались тогда подчалки одного купца, то я и напечаталъ въ Саратовскихъ Вдомостяхъ, что ‘торгъ будетъ производиться въ губернскомъ правленіи, и тамъ можно видть подчалки во всякое время’.

Оставшись безъ дла, я сталъ еще усердне заниматься русской исторіей и Богданомъ Хмельницкимъ, насколько это возможно было въ далекомъ город, лишенномъ большей части ученыхъ пособій {Сильное гоненіе было поднято тогда не только на малорусское литературное движеніе, но на всякое занятіе исторіей и этнографіей Малороссіи. Строгость цензуры доходила до того, что она не допускала въ печати имени Малороссіи. Прим. Н. И. К.}. Кругъ моихъ знакомыхъ по преимуществу составляли ссыльные поляки, изъ которыхъ многіе были люди очень образованные. Было у меня и нсколько знакомыхъ семейныхъ домовъ. Чиновничество избгало меня, но помщики, напротивъ, заискивали во мн, особливо получившіе образованіе въ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ, а такихъ было не мало, но вс они скоро дичали, и даже на многихъ незамтно было и слдовъ образованія.

Въ это время я окончательно разошелся съ своей невстой. Случилось это слдующимъ образомъ. По прізд въ Саратовъ я написалъ письмо къ матери моей невсты, говорилъ, что теперь судьба моя опредлилась, что въ случившемся трудно кого винить, и такъ какъ я самъ не могу пріхать и не желаю вводить ее въ расходъ, то посылаю ей деньги, чтобы она привезла дочь. Отвта долго не было. Наконецъ, я получилъ обратно деньги при бранномъ и оскорбительномъ письм. Этого мало: барыня стала уврять дочь, что я самъ отказываюсь. Спустя нсколько мсяцевъ, я получилъ письмо отъ самой дочери, она писала, чтобы я ничему не врилъ, что будутъ говорить о ней, объясняла, что не писала такъ долго потому, что не имла даже гривенника на письмо, и просила прислать рублей пять одной своей пріятельниц. Я послалъ деньги, и мы переписывались нсколько времени. Между тмъ, мать всячески мучила дочь, особливо посл смерти своего мужа, который бралъ всегда сторону падчерицы. Послдняя писала отъ себя просьбу Государю обо мн, но просьба осталась безъ отвта. Тогда она, въ отчаяніи, написала мн письмо, просила прислать денегъ, говоря, что она готова хотя пшкомъ уйти ко мн, такъ какъ ей нтъ житья отъ матери и остается или утопиться, или выйти замужъ за перваго встрчнаго. Я былъ тогда совсмъ безъ денегъ, потому что у меня украли банковый билетъ на всю сумму, вырученную съ продажи имнія, хотя тотчасъ были приняты вс мры и дано было знать въ банкъ, но деньги эти не могли быть скоро получены. Я не послалъ денегъ, и моя невста вышла замужъ за другаго въ конц 1851 года {Съ тхъ поръ я ничего не зналъ о ней до 1858 года, когда услышалъ отъ А. П. Стороженко подробности жестокаго обращенія съ нею матери и ея насильственнаго брака. Прим. Н. И. К.}.

Вмст съ этой совпадаетъ другая исторія моей любви. Еще въ 1850 году познакомился я съ однимъ семействомъ, гд было нсколько дочерей, изъ нихъ одна, крайне экзальтированная двушка, недурная собой, представлявшая чисто великорусскій типъ,— полная, румяная, круглолицая,— понравилась мн. Но я смотрлъ на наши отношенія, какъ на чисто дружескія, разсказывалъ ей о моей невст, какъ вдругъ неожиданно получаю отъ нея письмо, гд она признается мн въ любви. Я отвтилъ ей холоднымъ письмомъ, въ которомъ упрекалъ ее, что она, зная мои отношенія къ другой, говоритъ о любви и хочетъ побудить меня сдлаться подлецомъ, и пересталъ бывать у нихъ въ дом. Но когда я узналъ о свадьб своей бывшей невсты, то возобновилъ знакомство съ этой двушкой. Она пользовалась сравнительно большой свободой. Бывало, выйдетъ ко мн въ условленное мя, и часами гуляли мы вмст по берегу Волги и за городомъ. Любовь наша становилась взаимной, но, должно быть, ни съ той, ни съ другой стороны не было дйствительной привязанно — судя по тому, какъ прервались наши отношенія.

На меня произвело непріятное впечатлніе, когда она сказала мн, чтобы я не бывалъ у нихъ въ дом нкоторое время, и приводила разные, повидимому, придуманные предлоги. Я вывелъ было заключеніе, что она стыдится меня, какъ ссыльнаго, передъ знакомыми. Но когда вскор посл того я сказалъ ей, что теперь свободенъ и думаю свататься, а она просила меня подождать съ сватовствомъ, то мои подозрнія, при моей крайней природной мнительности, дошли до крайней степени, Вдобавокъ, мн было извстно, что въ это-время посщалъ ихъ домъ богатый пятидесятилтній одинокій старикъ С. и, какъ я слышалъ, дйствительно хотлъ посвататься къ любимой мною- двушк. Но С. ухалъ, не посватавшись, а она, тотчасъ посл его отъзда, стала опять звать меня къ себ въ домъ и говорила, что я могу теперь посвататься. Это окончательно взбсило меня: правъ ли я былъ, или нтъ — не знаю, но посл нсколькихъ сценъ мы разошлись. Она писала мн письма, я возвращалъ ихъ, а потомъ, одумавшись, хотлъ было примириться съ нею, но узналъ, что уже поздно, и она утшилась. Года чезъ два она вышла замужъ.

Я опять углубился въ свои историческія занятія, а въ часы отдыха опять сталъ бродить одинъ по окрестностямъ Саратова. Въ одну изъ такихъ прогулокъ я забрелъ въ опустлое кладбище Краснаго Креста, принадлежащее женскому монастырю. При кладбищ жило нсколько монахинь и дряхлый, предряхлый священникъ. Переходя съ мста на мсто, я закурилъ сигару и бросилъ зажженную спичку, сухая трава тотчасъ зажглась. Я замтилъ это только тогда, когда пошелъ дымъ и загорлась деревянная ршетка, вокругъ одной могилы. Что тутъ длать? Еще обвинятъ въ поджигательств, да еще ссыльнаго! Слышу — въ церкви служатъ панихиду, я туда, кричу священнику: ‘Батюшка! горитъ!…’ Священникъ наскоро отслужилъ панихиду, разоблачился, позвалъ сторожей, и они вмст съ монахинями и мною принялись тушить пожаръ. Священникъ набросился на монахинь: ‘Это вы все водите сюда своихъ возлюбленныхъ!’ Монахини въ слезы, затмъ онъ обратился ко мн и сказалъ: ‘Хорошо, что вотъ Богъ тебя принесъ, а то бы совсмъ пропали!’ Такимъ образомъ, я еще получилъ благодарность.

Въ начал 1851 года я познакомился съ Чернышевскимъ, который самъ ко мн пріхалъ. Это былъ благообразный, блокурый юноша съ тонкими чертами лица и крайне бурсацкими манерами, отъ которыхъ онъ, повидимому, и не хотлъ отвыкать. Онъ былъ единственнымъ сыномъ. Отецъ его и мать были замчательно умные и хорошіе люди: отецъ былъ священникомъ и восполнялъ недостатокъ образованія чтеніемъ и природнымъ умомъ. Отношенія Чернышевскаго къ родителямъ были очень дружескія, особенно любилъ онъ мать.

Я видлся съ Чернышевскимъ очень часто и сошелся съ нимъ. Мы играли съ нимъ въ шахматы (онъ игралъ мастерски), толковали, читали вмст… Чернышевскій былъ тогда учителемъ русской словесности, его занимало тогда славянство, и онъ изучалъ сербскія псни. Изъ близкихъ мн знакомыхъ поляковъ Мелантовичъ, человкъ поэтическій и увлекающійся, не долюбливалъ Чернышевскаго, называлъ сухимъ, самолюбивымъ и не могъ простить въ немъ отсутствія поэзіи. Въ послднемъ онъ врядъ ли бшибался. Помню я одинъ вечеръ въ ма 1852 года, сидлъ я у окна, изъ котораго открывался прекрасный видъ: Волга во всемъ величіи, за нею горы, кругомъ сады, пропасть зелени… Я совершенно увлекся. ‘Смотрите, Н. Г., какая прелесть: не налюбуюсь! Если освобожусь когда-нибудь, то пожалю это мсто’. Чернышевскій засмялся своимъ особымъ тихимъ смхомъ и сказалъ: ‘Я неспособенъ наслаждаться красотами природы!…’ Въ воскресенье передъ оминой онъ женился на О. С. Дня черезъ четыре Чернышевскіе ухали изъ Саратова.

Въ 1852 году я познакомился съ г-жой Пасхаловой, вдовой 29 лтъ, имвшей пятерыхъ дтей, и находилъ большое удовольствіе въ ея обществ, хотя не былъ влюбленъ въ нее. Это была женщина неглупая и крайне увлекающаяся: заниматься _она была готова чмъ угодно и съ одинаковымъ интересомъ. Мы начали вмст съ нею читать Гумбольдта, занимались физикой, астрономіей и даже лазали по чердакамъ, чтобы наблюдать звзды. Впослдствіи, когда я увлекся русскими народными пснями, мы вдвоемъ ходили по кабакамъ и посидлкамъ и записывали псни. Чернышевскій постоянно подсмивался надъ нами обоими и совтовалъ мн жениться на Пасхаловой, говоря, что ‘мы совсмъ подходящая пара’. Вообще Чернышевскій и Пасхалова не особенно долюбливали другъ друга.

Около этого времени началось въ Саратов такъ называемое жидовское дло, длившееся нсколько лтъ. Нашли на льду Волги двухъ убитыхъ мальчиковъ одного за другимъ: Масловъ былъ убитъ 9 марта, Шерстобитовъ (раскольникъ) 12 апрля {Убійство послдняго замяли: освидтельствовали тло, когда оно уже совершенно разложилось. Прим. Н. И. К.}. Разсказывали тогда, что у Маслова видны были проколы на ше. Обвинителемъ явился мальчикъ Канинъ, товарищъ убитаго: играли они на берегу Волги, подошелъ къ нимъ солдатъ (какъ оказалось потомъ, жидъ Шлиферманъ, цирульникъ по ремеслу, занимавшійся обрзаніемъ жидовскихъ дтей) и позвалъ на Волгу носить ему доски. Масловъ, соблазнившись общанными деньгами, тотчасъ согласился, но Канинъ сталъ уговаривать товарища не идти, говоря, что это лихой человкъ и что какія могутъ быть доски на льду Волги {Впослдствіи Канина возили въ Петербургъ, и онъ такъ понравился Государю своими быстрыми отвтами, что Николай Павловичъ приказалъ отдать его на казенный счетъ въ технологическій институтъ. Дальнйшая его судьба мн неизвстна. Прим. Н. И. К.}. Масловъ пошелъ одинъ, и былъ потомъ найденъ убитымъ. Подозрніе пало еще на двухъ жидовъ. У одного изъ нихъ, мховщика Янкеля, нашли книгу, составленную имъ изъ выписокъ на разныхъ языкахъ въ защиту евреевъ по вопросу о похищеніи христіанскихъ дтей, затмъ его служанка донесла, что возила отъ него въ Тамбовъ какой-то ящикъ къ другому жиду. У послдняго сдлали обыскъ и нашли въ библіи тряпку, смоченную кровью, а жена этого жида показала, что запачкала ее случайно гусиною кровью. Слдствіе не привело ни къ какимъ результатамъ, и производившіе его, видимо, хлопотали только о томъ, чтобы замять дло. Наряжена была коммиссія подъ предсдательствомъ Гирса, чиновника, посланнаго, изъ Петербурга, въ которую пригласили и меня, въ ней участвовали еще: Сентъ-Илеръ и полковникъ Эльстеръ, такъ какъ обвиняемые были все солдаты. Мн поручили составить докладъ объ этомъ дл. Губернатору Кожевникову хотлось во что бы то ни стало оправдать жидовъ, я написалъ скоре въ обратномъ смысл. Тогда Кожевниковъ призвалъ меня къ себ, пригрозилъ острогомъ и написалъ въ Петербургъ о необходимости удалить меня изъ службы, какъ неблагонамреннаго. Но это не имло никакихъ послдствій, такъ какъ мсяца черезъ три Кожевниковъ былъ смненъ и въ Саратовъ на его мсто назначенъ былъ Игнатьевъ, братъ бывшаго петербургскаго генералъ-губернатора. Одновременно съ этимъ, назначенъ былъ и новый полицеймейстеръ, который началъ съ того, что тотчасъ посл своего прізда призвалъ къ себ всхъ состоящихъ подъ полицейскимъ надзоромъ. Собралась самая разнообразная компанія: ссыльные поляки, уніатскіе священники, содержатели публичныхъ домовъ, лица, обвиняемыя по жидовскому длу, и т. п. и, наконецъ, я. Является полицеймейстеръ,— красная, испитая физіономія,— и начинаетъ кричать, что у него пойдутъ порядки построже прежнихъ, чтобы у него никто не смлъ ходить по городу позже 9 часовъ, не вызжать за городскую черту, не посщать кабаковъ и публичныхъ домовъ, не пьянствовать, не воровать и т. д. Затмъ онъ веллъ всмъ подписаться, что обязуются исполнить его предписаніе. Начали подписывать. Первые подписали двое ссыльныхъ поляковъ, дошла очередь до меня. ‘Я подписываться не стану!’ — ‘Какъ? что?’ — заоралъ разъяренный полицеймейстеръ, подступая ко мн.— ‘А такъ, что я состою на служб и не могу подписать, что не выду изъ города, меня могутъ послать (какъ уже былъ случай, что меня посылали изъ города по длу, котораго не зналъ полицеймейстеръ). Наконецъ, я посланъ сюда, подъ секретный надзоръ, и никто, кром васъ, не долженъ знать, что я состою подъ надзоромъ полиціи!…’ Полицеймейстеръ опшилъ на минуту, потомъ крикнулъ:] ‘Сейчасъ подемъ къ губернатору!’ — ‘Подемъ!’ Такимъ образомъ, мы отправились. Полицеймейстеръ оставилъ меня въ пріемной и пошелъ одинъ къ Игнатьеву. Черезъ нсколько минутъ онъ вышелъ растерянный, съ видомъ человка, которому сказали дурака, а меня позвали къ Игнатьеву. Тотъ принялъ меня отлично, сказалъ, что я былъ вполн правъ, и, наговоривъ разныхъ любезностей, отпустилъ.

Тутъ со мной чуть не случилась бда. Собранныя мною мстныя народныя псни печатались въ Саратовскихъ Вдомостяхъ. Кто-то прислужился и написалъ доносъ въ Петербургъ, съ приложеніемъ нумера вдомостей, который былъ прочитанъ Государю Николаю Павловичу, и гд, между прочимъ, была псня:

Чужія жены — лебедушки блыя,

А моя шельма жена — полынь горькая трава…

Государь написалъ резолюцію собственной рукой: ‘Мерзость, гадость, такія псни слдуетъ искоренять, а не распространять!’

Резолюцію эту ретивый полицеймейстеръ тотчасъ же принялся буквально исполнять: здилъ по городу съ козакомъ и гд встртитъ поющихъ и играющихъ, лупитъ плетью. Это произвело большой переполохъ въ Саратов, въ которомъ, какъ во всхъ поволжскихъ городахъ, съ утра до поздней ночи, то тутъ, то тамъ, носится бывало надъ ркой народная псня. Но тутъ замолкли на время вс псни, перестали собираться у воротъ веселые хороводы. Словно замеръ городъ, какимъ-то другимъ сталъ.

При Игнатьев моя судьба значительно улучшилась: никакихъ стсненій и непріятностей, и, вдобавокъ, мн поручили завдывать статистическимъ комитетомъ съ жалованьемъ 500 руб. въ годъ.

Весной 1855 года пріхалъ въ Саратовъ Мордовцевъ, женившійся на Пасхаловой. Я очень скоро сдружился съ нимъ-бывалъ у нихъ очень часто въ дом, а потомъ на дач, и проводилъ время очень весело. Чего только мы тамъ ни придумывали! Не было конца дурачествамъ и смху.

Лтомъ начались знаменитые саратовскіе пожары. 16 іюля передъ свтомъ занялся первый пожаръ. Сильное зарево разбудило меня. Я поспшно одлся и побжалъ смотрть: горла Нмецкая улица. Дома рушились одинъ за другимъ, огонь померкъ при восходящемъ солнц и все покрылось сплошной массой чернаго, благо и сраго дыма. Сгорло тогда до 600 домовъ.

Дня три спустя, ко мн прибгаетъ мой слуга ома, совершенно растерянный, и сообщаетъ мн, что брошено подметное письмо, что будетъ горть машинная фабрика Шумана и Сергевская улица. Я прогналъ его, говоря, что все это пустяки. Но вотъ въ назначенный часъ, дйствительно, загорается машинная фабрика- я веллъ запречь лошадь и похалъ къ Бекетову (брату профессора С.-Петербургскаго университета), съ которымъ мы вмст занимались изготовленіемъ воздушаго шара. Бекетовъ еще лежалъ въ постели. ‘Вставайте,— сказалъ я,— Шумана фабрика горитъ:, общаютъ пожаръ на вашей улиц!’ Вслдъ за мной вбгаетъ слуга Бекетова съ крикомъ: ‘Сергевская горитъ!’ Я съ_ Бекетовымъ выбжали на улицу: горитъ сновалъ, за нимъ стна рушится, занялся домъ, горитъ въ другомъ, въ третьемъ мст.

Я бросился домой, но мн не сидлось дома, и я опять побжалъ къ Бекетову. Домъ, гд жилъ Бекетовъ, уже сгорлъ, и мн сказали, что Бекетовъ куда-то ухалъ. На дорог я встртилъ Варенцова: ‘Пойдемъ спасать гимназическую библіотеку!’ — предложилъ я ему. Мы отправились туда, позвали гимназистовъ и съ ихъ помощью стали выносить книги и что могли изъ физическаго кабинета. Ерикъ: ‘Горятъ ворота!’ заставилъ насъ-остановиться. Мы вышли на балконъ, дымъ валилъ прямо на насъ, кругомъ вплоть до Волги сплошная масса огня, солнце подернулось дымомъ. Мы бросились бжать изъ гимназіи: въ одну улицу — горитъ, въ другую — горитъ, наконецъ, я пробрался какъ-то переулкомъ и добжалъ домой. Часа въ четыре ко мн пришелъ Бекетовъ съ сосланнымъ полякомъ Хмлевскимъ. Бекетовъ смется: ‘Погорлъ,— говоритъ,— ну, да у меня мало что и было, а книги спасены, я перебрался къ Хмлевскому!’

Въ Саратов на всхъ напалъ паническій страхъ, многіе начали перебираться за городъ съ пожитками. Жара стояла ужасающая, на неб ни облачка, воздухъ пропитался гарью. Большая половина города была истреблена. Я отправилъ свою мать въ поле со всми пожитками, а самъ остался въ дом, сложилъ только Хмельницкаго и бумаги въ мшокъ, чтобы можно было вынести немедленно. Однажды утромъ меня разбудилъ крикъ: на сосднемъ двор загорлась избушка и дымъ валилъ въ окно. Въ дверь, ко мн постучался мой знакомый, Глоба: ‘Что вы, съ ума сошли? Чего ждете? Сгорите!’ Я отворилъ дверь: ‘Не безпокойтесь, мн выдти недолго! Omnia mea mecum porto!’ и я указалъ на готовый мшокъ съ. бумагами. Однако, пожаръ былъ потушенъ и я остался въ дом.

Посл того до 1 августа было еще около семи или восьми пожаровъ. Народъ пришелъ въ неистовство и чуть было не растерзалъ одного семинариста-грузина подъ моими окнами, но мн удалось спасти его. Случилось это слдующимъ образомъ: грузинъ созвалъ къ себ товарищей- подпили они и начали пть псни. Хозяйка стала унимать, говоря, что ‘на городъ Божье посщеніе, а они срамныя псни поютъ!…’ Слово за слово, грузинъ ударилъ хозяйку, та бросилась на улицу съ воплемъ. Кто-то крикнулъ: ‘Поджигатели!’ Толпа вломилась въ домъ, схватила грузина и поволокла по улиц, чтобы бросить въ огонь. Я съ большими усиліями уговорилъ народъ, и грузинъ былъ отпущенъ, хотя получилъ нсколько порядочныхъ тумаковъ. Были попытки распустить слухъ, что поджигаютъ поляки, но народъ не поддавался и относился очень добродушно къ полякамъ- изъ нихъ нкоторые усердно занимались тушеніемъ пожаровъ.

Посл 1 августа было еще нсколько пожаровъ, но уже-незначительныхъ, кром одного. Было подкинуто письмо одному купцу, что домъ его сгоритъ — ‘хоть береги, хоть нтъ!’ съ подписью: ‘Писалъ Васька блый рукою смлой!’ Домъ, дйствительно, сгорлъ, и, притомъ, въ такую сильную, бурю, что сгорло еще нсколько домовъ.

По счастью для Саратова, назначенъ былъ туда новый полицеймейстеръ, хохолъ Познякъ, который тотчасъ принялъ энергическія мры. Въ август онъ изловилъ двухъ поджигателей: двочку и мальчика. Двочка показала, что подожгла изъ мщенія за то, что барыня прибила ее. Мальчика Познякъ допрашивалъ при мн. Ему было лтъ 11, онъ учился у сапожника. Мальчикъ сознался, что ему страшно хотлось посмотрть, какъ загорится, онъ бросилъ зажженную спичку въ ясли сосдней конюшни, товарищи донесли на него. Познякъ спасъ мальчишку, взявъ его къ себ въ услуженіе.

Несмотря на множество знакомыхъ, скука и однообразіе провинціальной жизни сильно томили меня. Я бросался то на то, то на другое и, наконецъ, одно время сильно увлекся спиритизмомъ. Прочелъ одну французскую книгу объ опытахъ, какіе длались во Франціи, и самъ сталъ длать опыты надъ сыномъ одного помщика, Тихменевымъ. Притворялся ли онъ, или нтъ (12), но опыты увнчались полнымъ успхомъ, и я былъ въ восторг. Другимъ объектомъ моихъ опытовъ была воспитанница одного учителя Зубарева, двушка лтъ 16, бдная родственница Зубаревыхъ.

Въ март 1855 года, по восшествіи на престолъ Императора Александра II, я сталъ хлопотать о разршеніи пріхать въ Петербургъ по своимъ денежнымъ дламъ. Наконецъ, осенью пришло мн разршеніе пріхать въ Петербургъ на четыре мсяца. Я отправился по первому зимнему пути. Около 900 верстъ тащился я по грязи на перекладной до Москвы. На желзной дорог незнакомые люди заговаривали другъ съ другомъ, сообщали свои надежды по поводу новаго воцаренія. Я пріхалъ въ Петербургъ въ конц ноября и остановился на углу Малой Морской и Вознесенскаго, въ дом Матусова, въ chambres garnies. Цлые дни просиживалъ я тогда въ библіотек. Въ Петербург я нашелъ своихъ старыхъ знакомыхъ: Срезневскаго, Блозерскаго, Чернышевскаго. У послдняго познакомился съ Добролюбовымъ.

Въ март я отправился въ Саратовъ съ Познякомъ и прожилъ тогда пять дней въ Москв. Тутъ увидалъ я Кулиша и черезъ него познакомился Со старикомъ Аксаковымъ и Константиномъ Аксаковымъ. Послдній чрезвычайно понравился мн своей прямодушной, увлекающейся натурой. Онъ съ увлеченіемъ толковалъ о славянскихъ идеяхъ.

Вернувшись въ Саратовъ, я все лто приводилъ въ порядокъ матеріалы, собранные въ библіотек. Поздка въ Петербургъ очень оживила меня, но, вмст съ тмъ, жажда освобожденія стала еще боле томить меня. Желаніе мое исполнилось въ октябр 1856 года. Меня позвали въ канцелярію губернатора и объявили, что съ меня снятъ полицейскій надзоръ, а дня черезъ два пришла ко мн и оффиціальная бумага, но, вмст съ тмъ, мн объявили, что прежнее распоряженіе о запрещеніи мн служить по ученой части остается во всей сил. Поневол остался я пока въ Саратов, тутъ, по крайней мр, я могъ безбдно существовать.

Весной 1857 года отправился я съ докторомъ Стефани и его женой за границу. Прежде всего, направился я въ Стокгольмъ, для занятій въ архив. Тутъ незнаніе языка поставило меня однажды въ довольно курьезное положеніе: отправился я гулять по городу, ходилъ довольно долго и вернулся въ гостинницу уже поздно ночью. Звоню — никакого отвта, въ другой, третій разъ — опять ничего. Я продолжаю стучать и звонить, наконецъ, слышатся шаги за дверью. Мн говорятъ по-шведски, я ничего не понимаю и, разсерженный, начинаю кричать- за дверью мн отвчаютъ также бранью, шаги удаляются, и я остаюсь передъ закрытой дверью, звоню, стучу еще нкоторое время,— все напрасно {Оказалось, что въ гостинниц у каждаго изъ живущихъ былъ свой ключъ отъ входной двери, и посл извстнаго часа никто не имлъ права безпокоитъ сторожа. Прим. Н. И. К.}. Видя, что я могу всю ночь простоять передъ запертой гостинницей, я пошелъ на площадь, легъ на скамейку возл памятника Густава Вазы и провелъ такимъ образомъ ночь. Солнце разбудило меня. Больше со мной уже не было никакихъ подобныхъ приключеній, потому что вскор я свелъ разныя знакомства, между прочимъ, съ профессоромъ Лорштремомъ и шведами, говорившими по-французски, и т служили мн даровыми проводниками и переводчиками, показывали мн разныя достопримчательности города. Норштремъ сааіъ вызвался проводить меня въ Упсалу, гд, по ходившимъ въ Европ преданіямъ, будто бы хранилась туфля Карла XI, на которую брызнула кровь во время бывшаго виднія. Когда я спросилъ объ этомъ, то шведы расхохотались, говоря, что это сказка, выдуманная въ Европ, а лакеи во дворц Стокгольма воспользовались ею для сдиранія денегъ съ постителей.

Меня очень любезно приняли въ архив, и когда я спросилъ: ‘вс ли бумаги доступны?’ — мн отвтили: ‘У насъ нтъ секретовъ!’ Я нашелъ много бумагъ, касающихся самозванца, который меня тогда занималъ. Гостепріимство шведовъ произвело пріятное впечатлніе, но меня поразила нетерпимость ихъ къ католикамъ: до послдняго времени они не позволяли строить католическихъ церквей общественныхъ и свидтельство католика не принимали въ суд.

Изъ Стокгольма я отправился въ Любекъ, прохалъ по всему Рейну, побывалъ въ Швейцаріи, Кисинген, мсяцъ прожилъ въ Париж, затмъ черезъ южную Францію прохалъ въ Италію, а оттуда черезъ Тріертъ въ Австрію. Въ Вн я пробылъ дв недли и черезъ Берлинъ вернулся въ Петербургъ въ ноябр. Тогда ждали Шевченко, получившаго освобожденіе, благодаря хлопотамъ гр. Толстой (жены дора Толстаго). Упрашивали меня подождать, но я спшилъ въ Саратовъ. Передъ отъздомъ я раза два побывалъ у Блозерскаго, гд познакомился съ кружкомъ издателей польской газеты Слово. Это были большей частью люди очень образованные и порядочные, въ особенности Желиговскій.

Я сдалъ въ Современникъ написанную мною статью о Гор-Злосчастьи и, вернувшись въ Саратовъ, принялся за Стеньку Разина, а, между тмъ, подбиралъ на мст матеріалы для Пугачева, котораго собирался писать {Впослдствіи я отдалъ эти матеріалы Д. Л. Мордовцеву, а самъ не ршился писать Пугачева, такъ какъ мн объявили, что не дадутъ въ архив бумагъ, будто бы он запечатаны, хотя самъ я видлъ ихъ распечатанными. Прим. Н. И. К.}, и, бывая то тутъ, то тамъ въ окрестностяхъ Саратова, създилъ въ Дубовку къ молоканамъ и къ гернгутерамъ въ Сарепту.

Наконецъ, я ршился перебраться въ Петербургъ во что бы то ни стало для занятіи и на этотъ разъ похалъ Волгой отъ самаго Саратова. Пріхалъ я въ Петербургъ въ конц іюня, остановился у Калачева, жившаго тогда безъ семьи, почти водворился въ библіотек, несмотря на вакаціонное время, и дополнилъ, здсь въ составленныхъ мною во время ссылки историческихъ сочиненіяхъ то, чего не могъ найти, живучи въ Саратов. Такъ прошло почти два мсяца. 22 августа я отправился обратно въ Саратовъ, по приглашенію тамошняго предводителя дворянства кн. Щербатова, который предложилъ мн поступить въ коммиссію по крестьянскимъ дламъ. Я занимался этимъ до апрля.

Тутъ неожиданно передъ самой пасхой получилъ я приглашеніе отъ С.-Петербургскаго университета читать лекціи по русской исторіи. Я въ тотъ же день написалъ о своемц согласіи. Члены саратовской коммиссіи по крестьянскимъ дламъ пріхали ко мн съ поздравленіями и устроили мн обдъ, а архимандритъ Никаноръ — прощальный вечеръ въ своемъ монастыр съ отличнымъ ужиномъ.

Въ день отъзда столько собралось провожатыхъ, что въ моей квартир оказалось тсно. Меня проводили за городъ, и, при этомъ, разумется, вина было выпито вдоволь,, много произнесено тостовъ и разныхъ пожеланій. Просили меня не поминать лихомъ Саратова.

Въ Петербургъ я пріхалъ въ ма, остановился съ своимъ омой въ гостинниц Балабина и такъ увлекся приготовленіемъ лекцій, что цлый годъ не могъ найти времени для пріисканія квартиры (13). Вставалъ я рано и цлый день почти проводилъ въ библіотек, гд видлся постоянно съ Калиновскимъ, а обдалъ большей частью съ Сраковскимъ у какой-то кухмистерши, польки, у которой всегда собираюсь множество поляковъ. Я велъ съ ними ожесточенные споры, иногда поддразнивалъ ихъ. Разговоры шли, по преимуществу, о будущемъ возстановленіи Польши. Всхъ боле горячился Сраковскій, человкъ очень горячій, очень блестящаго, хотя и неглубокаго ума, легковрный и добродушный, какъ многіе изъ его соотечественниковъ. Въ это время я вообще мало гд бывалъ, кром Чернышевскаго (который жилъ тогда одинъ въ Петербург безъ семьи, находившейся въ Петергоф) и Блозерскаго. Но послдній больше самъ заходилъ ко мн.

Осенью 1858 года пріхалъ въ Петербургъ Шевченко. Встрча наша была довольно оригинальна. Шевченко не узналъ меня, а я хотлъ непремнно заставить его узнать себя. Наконецъ, Шевченко узналъ меня и, зарыдавъ, бросился на шею, у меня были и тогда назначены вторники, на которыхъ неизмнными постителями были въ то время: Чернышевскій, Кавелинъ, Калиновскій, Желиговскій, Сраковскій, Блозерскій, Шевченко и другіе. Вечера эти были очень оживленные, что отчасти объясняется тмъ напряженнымъ состояніемъ, въ какомъ находилось тогда все петербургское общество, встрчались люди и наговориться не могли. Все казалось ново, все занимало. Какихъ только вопросовъ ни касались, спорили, горячились.

Въ октябр меня утвердили въ званіи профессора. Первый объявилъ мн объ этомъ Шевченко, узнавшій отъ Кавелина. Я отправился къ министру народнаго просвщенія Ковалевскому, и тотъ принялъ меня съ распростертыми объятіями. Онъ сообщилъ, что я давно былъ бы утвержденъ, но кто-то сказалъ Государю, что Разинъ написанъ въ неблагонамренномъ дух, и хотя Ковалевскій утверждалъ противное, но Государь потребовалъ книгу къ себ для прочтенія и продержалъ цлое лто. Никто, разумется, не смлъ напомнить Государю. Наконецъ, Ковалевскаго позвали во дворецъ и Государь сказалъ ему: ‘Кстати, въ Разин ничего нтъ такого, можете утвердить Костомарова профессоромъ. Только до времени не пускать его въ Кіевъ’.

Прошелъ еще мсяцъ, и 20 ноября назначена была моя вступительная лекція. Собралось громадное количество публики. Я вышелъ читать, но на нсколько минутъ такъ смутился, что не могъ произнести ни одного слова, а затмъ прочелъ до конца безъ запинки. Лекція вышла блестящая. Апплодисментамъ не было конца. Студенты подхватили меня и вынесли на рукахъ. Я былъ какъ въ чаду. Я не ожидалъ такого пріема. Вечеромъ въ этотъ же день я отправился съ своимъ саратовскимъ пріятелемъ, полякомъ Минкевичемъ, въ итальянскую оперу слушать Вильгельма Телля. Я былъ въ такомъ возбужденномъ состояніи, что опера произвела на меня особенно сильное впечатлніе. Утро не выходило изъ головы: ‘Могъ ли я думать,— сказалъ я,— когда сидлъ въ Саратов подъ надзоромъ полиціи, что меня еще въ жизни ожидаетъ, такое торжество, какъ сегодня?’

Затмъ я сталъ читать лекцію за лекціей. Едва ли кому изъ профессоровъ поклонялись такъ, какъ мн. Студенты были отъ меня въ восторг. Въ аудиторіи у меня была всегда толпа-тогда допускались и посторонніе: и купцы, и военные, и барыни. Я, бывало, съ трудомъ добирался до каедры. Не одинъ разъ выносили меня на рукахъ. На улицахъ незнакомые люди снимали передо мной шапки. Однажды я спросилъ у одного господина, остановившагося передо мной на Невскомъ: ‘что ему угодно?’ — ‘Только засвидтельствовать вамъ свое уваженіе, г-нъ профессоръ!’

Такое поклоненіе толпы естественно должно было дйствовать на меня, какъ на человка нервнаго: тмъ живе лилась моя рчь съ каедры, тмъ быстре шла у меня работа. Одновременно съ лекціями я редактировалъ Памятники старинной русской литературы, издаваемые на средства гр. Г. А. Кушелева-Безбородко, и печаталъ въ Современник. Домашній бытъ и нравы великорусскаго народа. 19 марта, великимъ постомъ, былъ извстный диступъ мой съ Погодинымъ, подавшій поводъ къ безконечнымъ шуткамъ и каррикатурамъ.

Лтомъ, въ іюн, пріхала матушка, и мы перешли жить въ домъ Карманова, гд и жили съ тхъ поръ постоянно. Въ август я ухалъ въ Москву и жилъ у Тихонравова, занимаясь въ архив и снодальной библіотек, здилъ въ Троицкую лавру для занятій въ библіотек духовной академіи, и, наконецъ, совсмъ перехалъ въ лавру, гд прожилъ около мсяца у Горскаго, который былъ очень любезенъ со мной. Посл утреннихъ занятій мы обыкновенно отправлялись вдвоемъ гулять. Меня очень забавляли разныя народныя сцены и масса богомольцевъ. Я заговаривалъ съ народомъ, а возвратясь въ монастырь, поддразнивалъ монаховъ и спрашивалъ: ‘не искушаютъ ли ихъ бсы?’ Впрочемъ, составъ монаховъ былъ крайне разнообразенъ. Такъ, напримръ, одинъ изъ нихъ читалъ съ увлеченіемъ Полярную Звзду и тому подобныя книги.

Изъ лавры я вернулся въ Петербургъ и читалъ лекціи. Расположеніе публики продолжалось. Студенты такъ привязались ко мн, что не могли допустить въ моей особ чего-либо, по ихъ мннію, нелиберальнаго и непонятнаго имъ, и явились ко мн въ числ нсколькихъ человкъ спросить: ‘Правда ли, что я, исповдуюсь, причащаюсь и посщаю церковь?’

Я тогда сильно занимался Сверными народоправствами и для этой цли нсколько разъ здилъ въ Новгородъ. Лекція моя о паденіи Великаго Новгорода произвела положительный фуроръ. Что тутъ дйствовало — трудно сказать!…

Въ эту же зиму я читалъ и публичныя лекціи о Выговскомъ, кажется, въ пользу недостаточныхъ студентовъ. Въ феврал мн было назначено читать рчь для акта. Я написалъ о Константин Аксаков. Рчь эта возмутила противъ меня Стасюлевича,— Пыпина, Б. Утина, которые видли въ ней переходъ къ славянофильству. Кавелинъ былъ на ихъ сторон и видлъ въ моей рчи уклоненіе отъ прянаго пути. Чернышевскій, напротивъ, отнесся сочувственно, да онъ и вообще не былъ врагомъ славянофиловъ, только не терплъ ихъ поповскаго направленія. Но всхъ боле задтъ былъ Никитенко, такъ какъ я привелъ го споръ съ Константиномъ Аксаковымъ, гд онъ говоритъ о стрльцахъ: ‘дикія, зврскія, бородатыя лица!’ (Самъ Аксаковъ носилъ бороду).

Университетское начальство, желая пощадить Никитенко, отмнило мою рчь на акт. Студенты тогда сильно стали шумть и требовать чтенія рчи. Плетневу, наконецъ, удалось успокоить ихъ формальнымъ общаніемъ, что рчь будетъ прочитана отдльной публичной лекціей. Лекція эта состоялась, и на ней была цлая масса народу. Съ этихъ поръ свыше начали смотрть не совсмъ благопріятно на меня и стали считать человкомъ, который хотя самъ ничего дурнаго и не замышляетъ, но можетъ сдлаться знаменемъ для волненія молодежи. Были и такія высокопоставленныя лица, которыя ршили, что сдлали промахъ, допустивъ меня къ каедр. Министръ Ковалевскій пригласилъ меня къ себ и попросилъ выкинуть изъ нечати мсто о Никитенк со словами: ‘что старика обижать и на смхъ подымать!’

Въ апрл меня пригласили въ Новгородъ прочесть лекцію о Новгород въ пользу тамошнихъ воскресныхъ Школъ. Несмотря на высокія цны за мста, зала была биткомъ набита публикой. Я началъ такъ: ‘Кланяюсь св. Софіи и Великому Новгороду!…’ Взрывъ рукоплесканій прервалъ меня. Теперь, въ пору почти общей трезвости, все это представляется чмъ-то дтскимъ, а тогда вся слышавшая меня публика пришла въ какое-то опьяненіе. По окончаніи лекціи меня вынесли на рукахъ.

Черезъ нсколько дней посл того я ухалъ съ Кулишомъ за границу, пробылъ тамъ около трехъ мсяцевъ, большей частью въ Италіи и Швейцаріи, и вернулся одинъ. Въ август 1861 года я опять отправился въ Москву для занятій въ архив и сунодальной библіотек. Въ это время Тихонравовъ уже былъ женатъ и жилъ на дач, а мн пришлось жить въ гостинницахъ, сперва въ ‘Париж’, потомъ въ ‘Лондон’, о которыхъ можно было сказать только: неизвстно, которая изъ нихъ была хуже и грязне.

Изъ Москвы я только прізжалъ на одинъ день крестить дочь Блозерскаго, такъ какъ далъ слово {Помщаемъ собственноручное шутливое письмо Н. И. Костомарова на славянскомъ язык, писанное имъ В. М. Блозерскому (въ то время редактору Основы) по поводу заране полученнаго приглашенія въ-крестные отцы:

‘Зло благодарю тя, отче Василіе, яко не по достоинству моему вознепщевалъ еси сотворити мя воспріемникомъ еже по плоти чада твоего отъ купели св. крещенія. Таковую честь благодаряще пріемлю азъ худый и паче всхъ человкъ гршнйшій. Обаче не точію сына, но аще и дщерь дастъ ты Богъ, такожде ничтоже сотворити мя воспріемникомъ теб претитъ, въ великую бо схиму нсмь еще посвященъ и на женскъ подъ воззрніе нсть ми возбранено правилы св. отецъ седми соборовъ, наипаче въ тац возраст, въ кац дщерь она, аще бы родилася быти имать, самъ всекознепный фармагей безсиленъ есть нкое лукавое помышленіе вложити. Писаніе мое превратихъ. Да тиснется. Аще же совсть зазритъ, возврати, отче, да во ину обитель вдамъ.

‘Азъ смиренный старецъ Николай молю Господа Бога моего и всхъ святыхъ его о здравіи твоемъ и честныя супружницы твоея и чадъ твоихъ, мене же гршнаго прости Христа ради, честный отче Василіе. Писано во град Петроград на остров св. Василія, иже на Нев рц въ пустын карманстй, лта’ отъ вопл. Бога Слова 1861 мсяца уліа въ 13 день, на намять св. Ап. Суды и Силуана и иже во святыхъ мученикъ оанна Воина, ихъ же молитвъ ради да помилуетъ вас Господь яко благъ и человколюбецъ’.}, и опять ухалъ въ Москву.

Въ Питеръ я пріхалъ 20 сентября, какъ разъ передъ началомъ студентскихъ исторій. На желзной дорог я встртилъ генерала Ребиндера, хавшаго изъ Питера, который сказалъ мн: ‘Въ Петербург что-то неладно: готовятся волненія въ университет. Лучше бы вы остались въ Москв. Попечитель Филипсонъ добрый малый, но это просто несчастная подставная палка!’

Свиданіе съ Ребиндеромъ всего продолжалось нсколько минутъ, и онъ ничего не усплъ объяснить. Я на другой же день посл прізда пошелъ въ университетъ читать лекцію. Вижу мрачныя лица, аудиторія почти пустая. Въ корридор поднялся шумъ, вышло нсколько офицеровъ и студентовъ. Я кончилъ лекцію и спросилъ попавшагося мн навстрчу инспектора: ‘Что это былъ за шумъ?’ — ‘Ломали дверь Срезневскаго,— отвтилъ онъ,— прибивали объявленіе объ уничтоженіи матрикулъ и платы’ {Университетская исторія, разсказанная Н. И. Костомаровымъ, описана гораздо подробне, обстоятельне и даже нсколько иначе В. Д. Спасовичемъ въ стать: ‘Пятидесятилтіе Петербургскаго университета’ въ Встник Европы 1870 года, май, стр. 312—346, и И. Е. Андреевскимъ въ Русской Старин 1882 года, май, стр. 425—538. Кстати замчу, что я не считаю себя въ нрав длать какія-либо измненія въ автобіографіи Н. И., кром нкоторыхъ пропусковъ, и потому все освщеніе какъ этого, такъ и послдующихъ событій лежитъ на его отвтственноcти. Н. Блозерская.}.

Посл этого вскор произошла извстная сцена въ Колокольной улиц. Въ Петербург тогда не было Государя, генералъ-губернаторъ Игнатьевъ совсмъ потерялъ голову, а тутъ исторія за исторіей: передъ университетомъ на улиц сборища, говорятся рчи… Назначили новаго министра народнаго просвщенія Путятина. Онъ позвалъ къ себ профессоровъ и началъ читать имъ грозную рчь: ‘Знаю, ваше дло! Между вами есть такіе, которые волнуютъ студентовъ! Я доберусь, разберу это дло! Вы понимаете, господа, я говорю откровенно!’ — ‘Да, ваше—ство, слишкомъ откровенно, мы къ такой откровенности не привыкли!’ — отвтилъ одинъ изъ профессоровъ.

1 октября было днемъ большаго ожиданія и страха. Распространился слухъ, что хотятъ сдлать большую демонстрацію. Въ дум спрятали солдатъ. На улиц ходили большія толпы. Студенты переговаривались съ офицерами. Вс ждали чего-то и кого-то. Но никто не явился, никто не ршился заговорить. Случись это,— день этотъ врядъ ли прошелъ бы даромъ.

10 октября Опять собралась толпа. Тутъ разомъ забрали человкъ триста. До этого хватали небольшими партіями. Аресты продолжились и посл. Они какъ-то никого не пугали. Знали вс, что нахватали такъ много, что нтъ мста въ Петропавловской крпости, и половина отправлена въ Кронштадтъ. Сначала, около двухъ недль, не было съ ними никакихъ сношеній, а только позволена была переписка черезъ III отдленіе. Затмъ дозволили свиданія, а тамъ разршили доставлять одежду и провизію.

Въ обществ было сочувствіе къ студентамъ, но это сочувствіе было пассивное. На него не могла опереться уцлвшая и, разумется, боле вялая часть молодежи. Они бросились за совтомъ къ профессорамъ, но т или ничего не говорили, или даже совтовали взять матрикулы, или говорили уклончиво. Такъ, Сави сказалъ имъ: ‘Вамъ,господа, чего хочется? Чтобы матрикуловъ не было? Скажите, что берете, и ихъ не будетъ. Разв вы не знаете, какъ у насъ въ Россіи все длается? Они уничтожатся сами собой. Удовлетворятся, что вы согласны- сначала строгости пойдутъ, а тамъ будетъ все попрежнему!’

Съ другой стороны, уже было поздно и говорить. Часть студентовъ взяла матрикулы: возьмутъ ли остальные, или нтъ, не имло боле никакого значенія. Профессора: Пыпинъ, Стасюлеви, Кавелинъ и Б. Утинъ подали въ отставку…

.Университетъ открыли въ ноябр, но почти никто изъ про’^Сф`Р*онъ и студентовъ не пошелъ. Арестованныхъ студентовъ выпустили изъ крпости въ декабр, а черезъ недлю разослали наиболе виновныхъ въ отдаленныя мста, другихъ — на родину, большая часть осталась въ Петербург.

Тогда я началъ писать въ газетахъ объ открытіи вольнаго университета (14) и вмст съ другими хлопоталъ о разршеніи публичныхъ лекцій, которыя начались въ дум въ январ 1862 года. Читали, между прочимъ, я, Спасови, Утинъ, Павловъ, Благовщенскій и друг. Лекціи эти пошли отлично. Публики было очень много, особливо на моихъ лекціяхъ. Такъ было до 9 марта.

За нсколько дней передъ тмъ, Тибленъ устроилъ литературный вечеръ въ дом Руадзе. Зала была биткомъ набита. Многихъ привлекло то, что Чернышевскій читалъ о Добролюбов, недавно умершемъ. Затмъ вышелъ Павловъ и началъ читать о тысячелтіи Россіи. Раздался грохотъ рукоплесканій. Стоявшая сзади и въ проход молодежь стала все ближе и ближе надвигаться къ возвышенію, на которомъ читалъ Павловъ. Когда рукоплесканія нсколько затихли, онъ продолжалъ свою рчь. Начались новыя рукоплесканія, сопровождаемыя какимъ-то ревомъ, такъ что словъ нельзя было разслышать. Стучали стульями, махали платками. Многія барыни, въ испуг, бросились бжать вонъ изъ залы.

Черезъ день разошлось по городу, что Павловъ взятъ и увезенъ куда-то, это произвело сильное впечатлніе. Я пришелъ на лекцію въ думу. Меня окружили Пантелевъ, Гогоберидзе, Ев. Утинъ, распорядители лекцій, и объявили, что они хотятъ закрыть лекціи. Я представлялъ имъ, что они сдлаютъ этимъ только угодное администраціи, такъ какъ лекціи и безъ того были насилу разршены. Т стояли на своемъ. Я упирался попрежнему.

Въ этотъ же вечеръ собрались для преній въ квартир проф. Совтова. Споры были горячіе. Стасюлеви, Бор. Утинъ, Кавелинъ и многіе, другіе и, разумется, молодежь стояли на томъ, что нужно закрыть лекціи. Разошлись, и каждый остался при своемъ убжденіи. Нкоторые студенты тутъ же сказали, что я парализую ихъ дйствія, желая поддлаться къ правительству. Одинъ Бор. Утинъ перешелъ на мою сторону и на другой день написалъ письмо студентамъ, что, по здравомъ разсужденіи, считаетъ мнніе Костомарова вполн справедливымъ и совтуетъ имъ взвсить хорошенько, что они длаютъ. Письмо это, конечно, только разсердило студентовъ.

Наступило 9 марта. Я пришелъ на лекцію. На меня смотрли изподлобья или отворачивались, когда я проходилъ по лстниц. Я началъ лекцію. Публики было много, какъ всегда, и она (по крайней мр, большая часть) ничего не знала о распр, происшедшей между мной и студентами. Я кончилъ лекцію, отступилъ одинъ шагъ и сказалъ: ‘Въ слдующую лекцію’… Тутъ меня толкнулъ Ев. Печаткинъ и, войдя на каедру, объявилъ, что по случаю ареста Павлова вс профессора согласились прекратить лекціи. Меня взорвало такое объявленіе. Я, въ свою очередь, вошелъ опять на каедру и сказалъ: ‘Хотя и было сказано, что вс согласились прекратить лекціи, но я согласенъ читать, если изъ публики явятся желающіе, и потому обращаюсь къ ней, а кто не хочетъ слушать — можетъ не слушать!’ Поднялся шумъ. Изъ публики кричали: ‘Не прекращайте! читайте!’ Съ другой стороны раздавались свистки, брань. Ев. Утинъ чуть ли не надъ самымъ моимъ ухомъ закричалъ мн: ‘Подлецъ!’ Я опять вступилъ на каедру и сказалъ: ‘Я вижу тутъ Репетиловыхъ, изъ которыхъ лтъ черезъ десять выйдутъ Расплюевы!’ — и, сопровождаемый жестокою бранью и свистками, вышелъ изъ думы.

Я отправился къ Балабину и встртилъ тамъ Кожанчикова и Бекетова. Но едва успли мы ссть за чай, какъ явился полицейскій и, потребовалъ меня къ Суворову.

Суворовъ встртилъ меня со смхомъ: ‘Qnosque tandem academia petropolitana abutere patientia nostra!… Что такое случилось? Пріхалъ Погребовъ и наговорилъ о васъ, какъ о зачинщик и виновник сегодняшней исторіи’. Я разсказалъ. Вслдъ затмъ пріхала дочь Суворова изъ думы и подтвердила мои слова. Я очутился въ сквернйшемъ положеніи: студентовъ могутъ арестовать какъ бы изъ-за меня, а я останусь въ сторон. Я сталъ просить Суворова не трогать студентовъ.

— Позжайте къ Долгорукову, это по его части. Ему уже врно донесли!— сказалъ Суворовъ.

Я взялся за шляпу, но тутъ входитъ кн. Долгоруковъ. ‘Я хотлъ за вами послать,— сказалъ Долгоруковъ, обращаясь ко мн.— Какъ это случилось? Васъ жестоко обидли!’ — ‘Сдлайте одолженіе, не трогайте студентовъ, мое положеніе скверное’.— ‘Да тамъ какая-то подписка составляется, если они ничего другаго не натворили, я не прочь замять эту исторію. Зазжайте ко мн на другой день’..

Я пріхалъ къ Долгорукову въ назначенное время. ‘Ну, чортъ съ ними, арестовывать не будемъ,— сказалъ мн Долгоруковъ.— Лекціи прекратили, ну, и слава Богу’.

Озлобленіе молодежи противъ меня дошло до крайней степени. Меня осыпали бранными письмами со всевозможными угрозами, если я вздумаю продолжать читалъ лекціи. Наконецъ, ко мн пріхалъ Чернышевскій и сталъ умаливать меня не читать, чуть ли не на колняхъ упрашивалъ, говоря, что студенты хотятъ устроить демонстрацію и побить меня. Я стоялъ на своемъ, говоря, что не могу отступиться отъ своего слова. ‘Вы можете сослаться на то, что это слово было опрометчивое, данное въ раздраженіи’. Я не уступалъ. ‘Ну, такъ, по крайней мр, позжайте къ Головнину и просите, чтобы вамъ запретили читать’.— ‘Не могу я этого сдлаться самъ хлопоталъ о разршеніи лекцій’.— ‘Ну, такъ я поду. Дайте мн которое-нибудь изъ писемъ, гд вамъ угрожаютъ скандаломъ’. Я далъ письмо, въ которомъ мн угрожали 200-мы свистковъ и гд, между прочимъ, было сказано: ‘Смотрите, васъ вынесутъ насильно, читать не будете!’ Чернышевскій създилъ самъ къ Суворову и Головнину и устроилъ дло такъ, что мн запретили читать лекціи (15).

Вся эта исторія до того озлобила меня, что я подалъ въ отставку и долгое время не могъ придти въ себя, тмъ боле, что въ газетахъ и журналахъ меня ругали наповалъ и даже за то, за что прежде возносили, даже за Новгородъ, отъискивали нелиберальныя мста и т. п. Мн казалась жалка и моя бывшая популярность, и любовь публики: меня топчутъ въ грязь, думалъ я, за то, что я не хотлъ подчиниться деспотизму либераловъ, да для меня онъ равно противенъ, какъ и всякій другой деспотизмъ. Я съ нимъ съ дтства знакомъ. Помню, какъ отрцъ мой издвался надъ врованіями крестьянъ и запрещалъ мн ходить въ церковь (16).

Прошло нсколько времени и въ обществ произошла реакція въ мою пользу, даже среди самой молодежи. Въ ма я получилъ адресъ съ боле чмъ 100 подписями, въ которомъ говорилось, что цнятъ мои заслуги попрежнему, что исторія 9 марта была печальнымъ недоразумніемъ и что мы не поняли другъ друга. Поднесли этотъ адресъ Гогоберидзе и Гайдебуровъ, одни изъ моихъ самыхъ ярыхъ враговъ во время исторіи 9 марта.

Лтомъ произошли знаменитые пожары Толкучки и другіе (17). Меня въ это время не было въ Петербург. Я отправился, прежде всего, въ Вильно, побывалъ въ Трокахъ, осматривалъ замокъ Витовта и другія мста. Въ Вильн я встртилъ старыхъ знакомыхъ: Варенцова, Сырокомлю, Врублевскаго, только что вернувшагося изъ ссылки, Михаловскаго, Завадскаго. Послдній вернулся изъ Сибири. Проученный горькимъ опытомъ, онъ съ грустью говорилъ о готовящемся возстаніи и, кром зла и большаго стсненія, ничего не ждалъ для своей родины, большинство же было полно надеждъ на близкое возстановленіе Польши. Повсюду на улицахъ встрчались люди въ чемаркахъ и конфедераткахъ. Разъ иду я съ Врублевскимъ по улиц, видимъ мы: цлая толпа стоитъ на колняхъ передъ костеломъ и что-то поетъ. Врублевскій захохоталъ: ‘смотрите, поютъ ‘Съ дымомъ пожаровъ’ въ пяти шагахъ отъ генералъ-губернатора. Каковы москали: за вздоръ ссылаютъ, а тутъ что творится!’ Случилось мн быть въ гостяхъ у поляка М., тотъ познакомилъ меня съ молодой женой {Этого М. впослдствіи постигла печальная судьба. Онъ повезъ повстанцамъ домашнихъ колбасъ, но былъ захваченъ и отправленъ въ Сибирь, а колбасы, которыми онъ съ такимъ добродушіемъ надялся угостить земляковъ, были съдены козаками. Прим. Н. И. К.}. Собралось нсколько человкъ поляковъ. Вс съ полной увренностью толковали, что ‘москалю придется плохо’, были веселы и оживлены, какъ будто уже достигли осуществленія своихъ блестящихъ надеждъ.

Изъ Вильно я похалъ въ Псковъ въ сообществ Бочкова, служащаго при статистическомъ комитет, а затмъ съ археологомъ Князевымъ отправился осматривать монастыри, побывалъ въ монастыр Евфросима, гд возникла сугубая аллилуіа, Саввы Крупецкаго, гд постригся Ордынъ-Нащокинъ, въ Псково-печерскомъ монастыр, замчательномъ по мстоположенію и историческимъ памятникамъ временъ Ивана Грознаго.

Изъ Пскова черезъ Петербургъ я отправился въ Новгородъ съ Майковымъ и, забравши Отто, мы пустились странствовать по монастырямъ. Особенно памятно для меня осталось посщеніе Клопскаго монастыря. Входимъ мы, спрашиваемъ объ игумен, но отвтаютъ намъ, что игуменъ нездоровъ и можно видть казначея. Мы отправились къ казначею. Я обратился къ нему съ рчью по-славянски: ‘Веси ли отче, чесо ради пріидохъ семо? Бысть мн сонъ въ нощи: явися мы преподобный Михаилъ Клопскій въ тонц сн и рече мы: чадо, возстани и тецы въ обитель мою и, аще обрящеши тамо право житіе мнишеско, пребуди даже до скончанія живота твоего!’ Посмотрлъ казначей на меня, вылупилъ глаза и сказалъ: ‘бываетъ!’ Затмъ спросилъ Майкова: ‘что этотъ баринъ, иностранецъ, что ли?’ Мы опять спросили объ игумен- оказалось потомъ, что игуменъ девятую недлю не показывается, пьетъ безъ просыпу, а отъ него не отстаютъ и монахи. Видя, что казначей не думаетъ кормить насъ, мы переправились черезъ рку въ деревню и у одной женщины спросили себ пость. Рка была тогда въ полномъ разлив и представляла сплошное озеро воды- часть монастыря была въ вод. Видъ былъ чудесный.

Постивши разные монастыри на Ильмен, я вмст съ Отто отправился по Шелони осмотрть поле битвы, но мсто битвы не такъ легко было отъискать. Посл долгихъ поисковъ мы нашли его возл церкви на погост велелебницы, какъ разъ на томъ разстояніи отъ рки, какъ значится въ описаніи, и увидли тутъ огромную могилу, всю состоящую изъ костей и только сверху прикрытую пескомъ. Мсто было крайне печальное: только песокъ да ельникъ.

Оттуда мы похали въ посадъ Сольцы, осмотрли Порховъ, побывали еще кое-гд въ окрестностяхъ Новгорода, а затмъ я вернулся въ Петербургъ и въ конц 1862 года принялся за печатаніе Сверныхъ народоправствъ. Цензоръ Лебедевъ пропустилъ ихъ, а затмъ послалъ къ духовному цензору отцу Макарію, но тотъ задержалъ книгу.

Я отправился къ нему съ Кожанчиковымъ. У Макарія сидлъ какой-то архіерей. Я, войдя въ комнату, низко поклонился Макарію и сказалъ: ‘Азъ пріидохъ къ благоумію твоему, зло плачуся и стенаю. Помилуй мя окаяннаго. Согршихъ на небо и предъ тобою!’ Затмъ я взялъ книгу и, продолжая говорить по-славянски, сталъ доказывать, что въ непропущенныхъ мстахъ нтъ ничего нецензурнаго: ‘Помилуй мя, мнози пенязи истерзутся изъ чпага моего, азъ же скудопенеженъ есмь’. Кончилось, наконецъ, тмъ, что Макарій и присутствующій архіерей начали хохотать, и книга была пропущена.

Я принялся за Смутное время.

Зима 1862 года многимъ памятна, такъ какъ это было время польскаго возстанія.

С.-Петербуръ,

1869-1870 г.

Записка Н. И. Костомарова объ его ученыхъ трудахъ, составленная въ 1870 г.

Отечественная исторія сдлалась спеціальнымъ занятіемъ автора съ молодости, и первое произведеніе его, имвшее научную форму и относившееся по своему предмету къ русской исторіи, было изслдованіе объ историческомъ значеніи русской народной поэзіи, изданное въ важность народныхъ псенъ для исторіи, не въ томъ смысл, чтобы он могли сообщать важный и достоврный матеріалъ для изложенія фактической исторіи, а въ томъ, что он открываютъ намъ народное міросозерцаніе и знакомятъ насъ съ тми впечатлніями, какія на духъ народа наложили природа, историческія обстоятельства и общественныя условія. Мысль эта, теперь общепринятая, въ то время у насъ была почти новостью, почему и встрчена была, за исключеніемъ ученыхъ, занимавшихся народностью, въ журналахъ отрицательно. Въ 1845 году авторъ напечаталъ славянскую миологію, гд доказывалъ, что подъ различными наименованіями божествъ у славянъ надобно разумть общее, по своему основанію, всмъ славянскимъ племенамъ поклоненіе свту и стихіямъ, и объяснилъ значеніе языческихъ празднествъ въ честь годоваго солнечнаго теченія, ко торыхъ слды остались до сихъ поръ въ народныхъ поэтическихъ обычаяхъ и псняхъ. При той широкой обработк, какоі подверглась миологія человчества въ послднее время, это сочиненіе устарло, но очень многое изъ того, что въ то время говорилъ авторъ, было повторено другими нашими учеными съ большимъ развитіемъ. Посл многихъ лтъ совершенной неизвстности, проведенныхъ авторомъ въ кабинетныхъ занятіяхъ русской исторіей, въ конц прошлаго десятилтія онъ выступилъ на поле печати и до послдняго времени издалъ рядъ историческихъ монографій и изслдованій, появившихся сначала большей частью въ журналахъ, а потомъ входившихъ въ особо издаваемое собраніе. Укажемъ на боле важнйшія.

Одна изъ крупныхъ по объему монографій была Богданъ Хмельницкій, надъ которой, до перваго ея появленія въ свтъ, авторъ трудился много лтъ и съ этой цлью постилъ мста, ознаменованныя дяніями, имъ потомъ описанными. Это сочиненіе было напечатано сперва въ Отечественныхъ Запискахъ въ 1857 г., а потомъ отдльнымъ изданіемъ въ 1859 г. въ двухъ томахъ и, наконецъ, третьимъ изданіемъ въ 1870 г. въ трехъ томахъ. Съ каждымъ новымъ изданіемъ авторъ исправлялъ и добавлялъ свое сочиненіе. Эпоха Богдана Хмельницкаго заняла его и избрана была имъ для обработки на томъ основаніи, что онъ считалъ ее одною изъ важнйшихъ въ русской исторіи, по его замчанію, то было время поворота въ многовковой борьб Руси съ Польшею, когда перевсъ, бывшій до того времени на Сторон Польши, склонился на сторону Руси. Если бы ошибки московской политики не дали Польш времени и возможности оправиться, развязка всей долговременной борьбы наступила бы тогда же въ смысл, благопріятномъ для Россіи. Тмъ не мене, однако, потрясеніе, произведенное Хмельницкимъ, было такъ велико и многознаменательно, что эти ошибки могли только отсрочить конецъ дла, но не въ силахъ были повернуть самаго дла назадъ. Отъ эпохи Хмельницкаго зависли послдующія важныя событія, и многіе перевороты, совершившіеся въ исторіи свера, состоятъ съ нею въ такой тсной связи, о какой прежде мало догадывались. Поэтому такая эпоха вполн достойна того, чтобы приложить спеціальный трудъ къ ея изученію съ цлью изобразить сколько возможно врно и живо. На первомъ план у автора было — представить въ повствовательномъ образ эту эпоху, избравъ, расположивъ и связавъ между собой ея событія такъ, чтобъ они ясно выказывали читателю духъ, побужденія, воззрнія и бытъ какъ малорусскаго народа, такъ и польскаго шляхетскаго общества, находившихся въ непримиримой вражд между собою, а также, сколько возможно выпукло, очертить характеры главныхъ дятелей. Кром документовъ и лтописныхъ сказаній, изданныхъ въ свтъ русскими и польскими обществами и учеными лицами, авторъ пользовался рдкими печатными сочиненіями современниковъ и, сверхъ того, имлъ подъ рукою большой запасъ рукописнаго матеріала объ этой эпох, хранящагося въ Императорской публичной библіотек и въ архив иностранныхъ длъ, и это дало ему возможность познакомить читателей своихъ съ массою фактовъ, до тхъ поръ неизвстныхъ, и освтить т, которые были полуизвстны. Въ третьемъ изданіи авторъ предпослалъ большое введеніе, гд по рукописнымъ источникамъ изложилъ предшествовавшую исторію Малороссіи и особенно возстанія Козаковъ, подготовлявшія эпоху Хмельницкаго. Авторъ отвергаетъ вполн Исторію Руссовъ Конисскаго, которой нкогда давали вру, въ первыхъ двухъ изданіяхъ онъ доврялъ лтописи Величка, но въ третьемъ не признаетъ за нею важности, хотя и не отвергаетъ ее-вполн, полагая, что эта лтопись есть лишенный всякой критики сборъ извстій, и ложныхъ, и справедливыхъ, и потому дозволяетъ себ пользоваться ею, съ большою осторожностью, только тамъ, гд она не противорчитъ другимъ, несомннно достоврнымъ, источникамъ. Вообще малорусскія лтописи, повствующія объ этой эпох, для него важны не столько какъ источники фактической истины, сколько по тмъ взглядамъ, пріемамъ и образу выраженія, которые открываютъ точку зрнія не только самого лтописца, но и того общества, среди котораго жилъ лтописецъ, тмъ боле, что изъ этихъ лтописей одн, какъ, напр., Лтопись самовидца, современна описываемой эпох, а другія, несомннно, составлялись въ такое время, когда воспоминанія о славныхъ событіяхъ, въ которыхъ народъ принималъ участіе, не изгладились изъ памяти близкихъ потомковъ и не переставали оказывать на ихъ сердце и воображеніе живое впечатлніе. Руководствуясь такимъ отношеніемъ къ лтописцамъ, авторъ приводитъ изъ нихъ даже и такія событія, въ истин которыхъ самъ сомнвается, если только они кажутся ему занесенными въ лтопись потому, что въ такомъ вид ходили въ преданіи. На томъ же основаніи онъ дорожитъ народными пснями, по отношенію къ достоврности описаній отдльныхъ событій на нихъ можно мене полагаться, чмъ на лтописи, но он для него въ высшей степени драгоцнны, потому что показываютъ, какъ напечатллись въ народ событія и прошедшій бытъ. Нердко случается, что народныя псни разршаютъ окончательно важнйшіе спорные вопросы. Это, между прочимъ, ясно показывается въ слдующемъ: извстно, что малорусскія лтописи изображаютъ въ ужасающихъ краскахъ поруганія, какія терпли отъ польскихъ пановъ и жидовъ православная вра и православный русскій народъ. Поляки, изъ патріотизма, постоянно стараются доказывать, что эти сказанія лживы или, по крайней мр, преувеличены, что русскіе писатели, слдуя имъ слпо, обобщаютъ такіе факты, которые если и происходили, то не боле, какъ исключительные случаи Злоупотребленій. Народная дума окончательно ршаетъ этотъ вопросъ. Въ ней т же картины народнаго угнетенія представляются не въ вид исключительной были, а въ образ постояннаго и повсемстнаго народнаго быта. Само собой оказывается, что такъ и было на самомъ дл, въ противномъ случа, такого воспоминанія и не могло бы составиться въ народной поэзіи. Вообще же для фактической правды авторъ считаетъ важнйшими источниками современные акты,письма, дневники, которыхъ, къ счастью, осталось много, авторъ даетъ имъ вру по мр того, насколько ихъ составители могли быть близкими къ описываемымъ фактамъ и насколько, по своему положенію, могли говорить правдиво. Чтобы не вредить плавности повствованія, авторъ хотя постоянно указываетъ на источники и тамъ, гд нужно, длаетъ заключеніе о правдивости или неправдивости извстій, но не вдается въ пространныя критическія разсужденія, предоставляя читателю по способу изложенія длать заключенія, какъ авторъ понимаетъ передаваемыя извстія о событіяхъ.

Сочиненіе Богданъ Хмльницкгй есть только одна изъ ряда монографій, взятыхъ изъ исторіи южной Руси. Авторъ иметъ намреніе современемъ написать всю исторію козацкаго періода южнорусской исторіи. Непосредственнымъ продолженіемъ Богдана Хмельницкаго служатъ его дв монографіи: 1) Гетманство Быговскаго и 2) Гетманство Юрія Хмельницкаго, составленныя преимущественно по неизданнымъ документамъ архива иностранныхъ длъ и отчасти рукописей Императорской публичной библіотеки и польскихъ историковъ XVII вка. Форма повствованія та же, какъ и въ Богдан Хмельницкомъ. Къ тому же ряду монографій, относящихся къ исторіи южной Руси, относятся также Гетманъ Иванъ Свирговскгй (Истор. моногр., т. II) и Южная Гусь въ конц XVI вка (Истор. моногр., т. III), гд изложена исторія возникновенія уніи и возстанія Косинскаго и Наливайки, представленныя съ такими подробностями, которыя до того были неизвстны, на основаніи ненапечатанныхъ документовъ. Авторъ длаетъ большой очеркъ общественной и домашней жизни и нравовъ въ XVI вк, руководствуясь нкоторыми имъ отъисканныни въ рукописяхъ и впослдствіи напечатанными въ Актахъ археографической коммиссіи источниками, между прочимъ, драгоцннымъ сочиненіемъ оанна изъ Вишни, которое хотя въ отрывкахъ было приводимо Соловьевымъ, но не было еще издано вполн до появленія въ свтъ во 2-мъ том Актовъ южной и западной Россіи, печатанныхъ подъ редакціей Костомарова.

Другія историческія монографіи автора относятся къ исторіи сверной Руси, самая крупная изъ нихъ — Смутное время Московскаго государства въ начал XVII столтія. Сообразно сущности излагаемаго предмета, это сочиненіе раздляется на три какъ бы самостоятельныя части и составляетъ, такъ сказать, историческую трилогію: первая носитъ названіе — Названный царь. Димитрій, вторая — Царь Василій Шуйскій и Воры и третья — Московское разоренье, это повствованіе объ эпох самозванцевъ и овладніи Москвы поляками до избранія Романова включительно,— эпох, какъ извстно, чрезвычайно богатой драматическими картинами и характерами. Авторъ приложилъ къ нему введеніе, обнимающее царствованіе едора Ивановича и Бориса Годунова. Форма изложенія повствовательная, какъ и въ Богдан Хмельницкомъ. Авторъ былъ знакомъ со всми рдкими печатными сочиненіями современниковъ объ этой эпох и, сверхъ того, пользовался множествомъ рукописныхъ источниковъ, найденныхъ въ публичной библіотек, архив иностранныхъ длъ, библіотек генеральнаго штаба, библіотек Красинскихъ въ Варшав и библіотек Потоцкихъ въ Виллянов, и это богатство матеріаловъ дало ему возможность представить много неизвстныхъ до того времени подробностей и освтить многія извстныя событія ярче, чмъ они были освщены прежде. Авторъ пришелъ къ нкоторымъ новымъ заключеніямъ. Такимъ образомъ, онъ доказываетъ, что первый самозванецъ былъ вовсе не Отрепьевъ, но и не настоящій цареви, а человкъ, хотя и московскаго происхожденія, но родившійся и воспитавшійся не въ Московскомъ государств,— одинъ изъ дтей или потомковъ тхъ многочисленныхъ бглецовъ, которые въ предшествовавшее время, особенно при Грозномъ, уходили въ польскія владнія и тамъ получали отъ польскихъ королей жалованныя имнія. Что касается идеи самозванства, то авторъ находитъ, что она заимствована была въ Украйн, гд уже прежде козаки помогали нсколькимъ претендентамъ, искавшимъ молдавскаго, престола подъ чужими именами, такъ что самозванцы въ Московскомъ государств, всегда поддерживаемые козаками, были непосредственнымъ продолженіемъ молдавскихъ самозванцевъ. Нашему первому самозванцу пришла мысль сдлаться Димитріемъ по примру тхъ бродягъ, которыхъ козаки водили въ Молдавію. Авторъ поясняетъ, отчего именно этотъ самозванецъ получилъ въ Польш поддержку въ такомъ дом, каковъ былъ домъ Юрія Мнишка, изобразивъ характеръ и предшествовавшую жизнь этого послдняго. Помощь, оказанная самозванцу въ Польш, впрочемъ, по фактамъ, представленнымъ авторомъ, не была настолько велика, чтобы дать ему успхъ. Самозванцу въ достиженіи престола помогла боле всего нелюбовь русскаго народа къ Борису и увренность въ томъ, что претендентъ былъ истинный цареви. Объявленіе его Гришкою Отрепьевымъ, сдланное на скорую руку съ цлью назвать его передъ народомъ кмъ бы то ни было, лишь бы не тмъ именемъ, подъ какимъ онъ явился, только способствовало его успху, потому что онъ не былъ Гришка. Авторъ не признаетъ за нимъ того обвиненія, которое обыкновенно на него взводили, будто онъ, въ самомъ дл, хотлъ ввести католицизмъ въ Россіи, правда, видно, что, у будучи въ Польш, онъ давалъ подобнаго рода надежды латинской пропаганд, но не думалъ впослдствіи осуществлять ихъ, какъ это ясно видно изъ приводимой переписки съ папою и самого папы съ другими лицами по этому вопросу. Напротивъ, онъ оказывалъ боле наклонности къ протестантству и вообще былъ зараженъ вольномысліемъ въ дл религіи, которое, по всему видно, онъ заимствовалъ, проживая у пана Гойскаго на Волыни, около котораго собирался въ то время центръ того вольнодумства, которое носило въ Польш названіе аріанства. Будучи царемъ, онъ проповдывалъ не превосходство католицизма, а вротерпимость, равенство вроисповданій, свободу совсти и приближалъ къ себ лицъ, которыхъ потомки считали еретиками. Точно также, хотя, будучи въ Польш, онъ и надавалъ общаній присоединить къ польской корон нкоторыя русскія области, но не только не думалъ исполнять этихъ общаній, а еще тайно мирволилъ противникамъ Сигизмунда, которые даже думали, низвергнувъ послдняго, предложить польскую корону русскому царю. За то и Сигизмундъ былъ имъ недоволенъ, да и самая женитьба самозванца на Марин Мнишекъ была не по вкусу тогдашнему польскому королю, потому что у послдняго было желаніе, чтобы русскій царь женился на его сестр, и потому-то Сигизмундъ благосклонно отнесся къ тайному заявленію со стороны^ бояръ, сообщавшихъ ему, что они недовольны своимъ царемъ, и уже тогда намекавшихъ на избраніе въ цари сына Сигизмундова — Владислава. Авторъ, хотя и признаетъ за самозванцемъ наклонность къ просвщенію, но не видитъ въ немъ внутренней глубины и, напротивъ, считаетъ боле человкомъ фразы, чмъ дла, способнымъ къ великимъ замысламъ и даже смлымъ предпріятіямъ, но не къ твердому и благоразумному преслдованію великихъ цлей. Описывая событія посл его трагической кончины, авторъ разбираетъ важное дло вторичнаго объявленія его Гришкою Отрепьевымъ, приводя много доводовъ въ доказательство того, что все это длалось, изъ видовъ политики, чтобы истребить въ народ мысль о томъ, что, убитый царь былъ истинный сынъ Ивана Грознаго. Эти попытки впослдствіи повліяли на умы и утвердили въ потомств увренность въ томъ, что самозванецъ былъ Отрепьевъ, но въ близкое время мало имли успха. Народъ въ большихъ массахъ принималъ сторону враговъ Шуйскаго и льнулъ къ тмъ, которые волновали его именемъ будто бы уцлвшаго Димитрія. Описывая смуты и неустройство во времена Шуйскаго, авторъ указываетъ на связь ихъ съ тогдашнимъ состояніемъ края и соціальными условіями народнаго быта.

Въ третьей части своей трилогіи авторъ показываетъ, что недостатокъ порядка какъ въ польскомъ войск, такъ и въ польскомъ государств,— отчего у поляковъ все выходило какъ-то не впопадъ,— былъ главной причиной спасенія Руси, содйствовавшею успхамъ стремленія русскаго народа къ освобожденію. Русскіе бояре и дворяне легко наддавались обольщенію завоевателей, тмъ боле, что соединеніе съ Польшей льстило ихъ широтою правъ высшаго сословія, при невжеств, господствовавшемъ на Руси, идея государственности была очень слабо сознаваема, за то сильна была привязанность къ религіи, духовенство, за исключеніемъ тхъ изъ своихъ членовъ, которые по трусости склонялись предъ завоевателями, видло опасность для той церкви, которой служило, и возбуждало народъ, утсненія, своеволія и нахальство поляковъ выводили изъ терпнія народную громаду, она поднималась, но была бдна, и потому такія раздробленныя возстанія не могли бы привести къ стройной организаціи, если бы на счастіе Россіи въ ней не было промышленнаго и торговаго класса. Авторъ первый указалъ заслугу этого класса въ смутное и тяжелое время русской исторіи. Хотя Москва и прилежащія къ ней внутреннія земли подвергались разореніямъ отъ поляковъ, а Новгородъ достался другимъ иноземцамъ въ добычу, но архангельскій торговый путь произвелъ замчательный по тому времени классъ торговцевъ и промышленниковъ на сверо-восток и восток Россіи и этотъ-то классъ выкупалъ своимъ достояніемъ цлость отечества, доставляя матеріальныя средства для сплоченія возстанія. Самъ великій гражданинъ русскій, говядарь (торговецъ скотомъ) Мининъ, былъ одинъ изъ этихъ людей. Авторъ поясняетъ, почему именно торговый классъ боле всякаго другаго дорожилъ порядкомъ и безопасностью, чего никакъ не могло ему общать польское господство, и потому-то инстинктивно онъ сталъ непримиримымъ врагомъ поляковъ и защитникомъ самобытности государства. Говоря объ избраніи Романова, авторъ главною причиною предпочтенія, оказаннаго этой личности, полагаетъ то обстоятельство, что фамилія Романовыхъ сильно страдала и отецъ Михаила терплъ въ плну, это возвышало фамилію Романовыхъ въ глазахъ народа, сильно страдавшаго и измученнаго, между народомъ и Романовыми образовалась симпатія взаимнаго мученичества до такой степени, въ какой не могла образоваться по отношенію съ какой бы то ни было другой фамиліей. Въ заключеніе авторъ проводитъ въ своемъ сочиненіи ту мысль, что смутная эпоха не произвела въ политическомъ и общественномъ стро русской жизни коренныхъ переворотовъ и измненій, но она многозначительна въ исторіи какъ Россіи, такъ и Польши тмъ, что выказала твердость и крпость русскаго общественнаго тла, выдержавшаго такія ужасныя потрясенія, и,— равнымъ образомъ, внутреннюю слабость организаціи Польши, длавшую неспособною къ совершенію политическихъ предпріятій до того, что они обращались, во вредъ и разореніе для нея самой. Здсь намчены т взгляды, которые авторъ этого сочиненія имлъ намреніе ввести въ науку.

Кром этого трехтомнаго сочиненія, тотъ же авторъ написалъ монографію Бунтъ Стеньки Разина, выдержавшую три изданія (1858, 1859, 1863 гг.) и скоро долженствующую явиться четвертымъ. Онъ издавъ въ 1862 году Исторію Новгорода, Пскова и Вятки во времена удльно-вчеваго уклада въ двухъ томахъ: въ первомъ онъ излагаетъ вншнюю исторію, во второмъ — внутренній бытъ сверныхъ народоправныхъ земель. Основной взглядъ автора таковъ: Новгородъ, Псковъ и Вятка съ своимъ вчевымъ строемъ не были чмъ-нибудь особеннымъ, исключительнымъ въ русской исторіи, тотъ же строй существовалъ повсюду на Руси, но съ татарскимъ нашествіемъ онъ палъ, а въ трехъ земляхъ, не подвергшихся завоеванію, подобно другимъ, оставался еще боле двухъ вковъ., постепенно истощаясь, пока, наконецъ, не принужденъ былъ уступить сил возникшаго въ центр Россіи единодержавнаго порядка. Сочиненіе это есть часть лекцій, читанныхъ авторомъ въ университет. Авторъ занимался еще и разработкою разныхъ частей внутренняго быта Московской Руси, и плодомъ этихъ занятій были два сочиненія: Очеркъ торговли въ XVI и XVII стол. и Очеркъ домащняго быта и нравовъ въ XVI и XVII стол. Послднее сочиненіе было составлено съ цлью представить общедоступную популярную картину частной жизни нашихъ предковъ, собравъ и приведя въ порядокъ свднія, добытыя изъ источниковъ, какъ напечатанныхъ въ разныхъ изданіяхъ, такъ и рукописныхъ. Ту же мысль имлъ авторъ и въ своемъ сочиненіи Сынъ, гд онъ, въ форм повсти, взятой изъ быта XVII столтія, старался сгруппировать различныя черты какъ матеріальной, такъ и духовной жизни великорусскаго народа.

Читая лекціи въ университет, авторъ занимался критическимъ анализомъ лтописей- ихъ сокращеніе издано. Въ немъ, между прочимъ, авторъ длаетъ опытъ разложенія лтописей по составамъ и доказываетъ, что первоначальная лтопись никакъ не принадлежитъ въ своемъ состав Нестору.

Послднее сочиненіе автора, появившееся въ свтъ, было — Послдніе годы Рчи Посполитой (отъ 1787 до 1794 года).

Это была первая пространная монографія о великомъ событіи, одномъ изъ самыхъ важнйшихъ и вліятельнйшихъ на будущую жизнь Россіи. Правда, Соловьевъ прежде написалъ Исторію паденія Польши, но занимался боле временемъ, предшествовавшимъ той эпох, которая спеціально изображена Костомаровымъ, а самую эту эпоху изложилъ сжато. Костомаровъ взялъ своей задачей изобразить ее, по возможности, подробно. Конечно, при всемъ стараніи автора, его сочиненіе никакъ не можетъ быть послднимъ словомъ науки объ этомъ предмет. Безпрестанно будутъ открываться новые источники и объясняться многія, теперь все еще темныя, сторонк, но, все-таки, до сочиненія Костомарова, не только въ русской ученой литератур, но и въ другихъ европейскихъ, не было спеціальнаго сочиненія объ этой эпох боле полнаго и подробнаго. Авторъ пользовался большимъ запасомъ рукописныхъ, почти нетронутыхъ до него, матеріаловъ, хранящихся въ архив иностранныхъ длъ и въ литовской метрик, состоящей при правительствующемъ сенат, а также отчасти и рукописями публичной библіотеки. Авторъ предпосылаетъ введеніе, гд указываетъ причины внутренняго разстройства, доведшаго Польшу до погибели, и одною изъ главныхъ причинъ полагаетъ дурное воспитаніе, находившееся въ рукахъ іезуитовъ. При изложеніи событій авторъ везд указываетъ на связь между ними и взаимную зависимость однихъ отъ другихъ. Погибель Рчи Посполитой онъ считаетъ и представляетъ явленіемъ неизбжнымъ, неотвратимымъ, вытекавшимъ изъ сочетанія прежнихъ и тогдашнихъ обстоятельствъ. Авторъ указываетъ на крайнее порабощеніе простаго народа, особенно русскаго, находившагося подъ вліяніемъ польскимъ, и знакомитъ читателя со многими важными и мало или почти неизвстными событіями, доказывающими, что западный, особенно юго-западный простой русскій народъ постоянно и какъ бы инстинктивно желалъ соединенія съ русскою державою и проявлялъ это желаніе много разъ, поплачиваясь за это тяжело.

Въ числ небольшихъ изслдованій Костомарова мы упомянемъ о нкоторыхъ, боле замчательныхъ, потому что они вносятъ въ науку новые свднія и взгляды. Таковы: Мистическая повсть о Нифонт (Ист. моногр., т. I), гд авторъ первый знакомитъ читателя съ содержаніемъ важнаго литературнаго памятника XIII вка, Обращикъ церковно-исторической критики въ ХУЛ вк (Встн. Евр. 1870 г.), статья, сообщающая очень любопытный фактъ умственной работы въ ХТИ вк, Легенда о кровосмсител (Истор. моногр., т. I), гд авторъ собралъ очень интересные русскіе и славянскіе варіанты древняго преданія, очевидно, одинаковаго съ греческимъ Эдипомъ, и др.

Упомянемъ вскользь, что драгоцнный поэтическій памятникъ древней русской литературы Горе-Злосчастіе впервые было напечатано Костомаровымъ, указавшимъ, въ то же время, на его историко-бытовое значеніе. Наконецъ, слдуетъ принять во вниманіе, что авторъ издалъ три тома Памятниковъ древней русской литературы, гд впервые появилось въ свтъ много вовсе неизвстныхъ памятниковъ нашей старины, и въ званіи члена археографической коммиссіи издалъ въ продолженіе девяти лтъ. шесть томовъ актовъ, объясняющихъ исторію юго-западнаго и западнаго края.

ПРИМЧАНЯ.

(12) Впослдствіи Тихменевъ говорилъ своимъ близкимъ знаконымъ, что дйствительно притворялся во время спиритистическихъ опытовъ, производимыхъ надъ нимъ въ Саратов Н. И. Костомаровымъ.

(13) См. статью Н. И. Костоварова: Поэтъ Тарасъ Григорьевичъ Шевченка въ Рус. Стар., мартъ 1880 г., стр. 604.

(14) См. въ С.-Пб. Вдомостяхъ 1861 года (съ 26 окт. по 19 декаб.) слдующія статьи Н. И. Костомарова: a) въ No 237 — Замчаніе о нашихъ университетахъ (по поводу напечатанной въ No 1 газеты День ст. Хомякова), b) въ No 258—‘Еще нсколько словъ объ университетахъ’ (въ отвтъ на ст. Чичерина), c) въ No 261 — ‘Еще объ университетахъ. Проектъ открытыхъ университетовъ’, d) въ No 262 — ‘О служебныхъ преимуществъ университета’ (по поводу статьи Чичерина въ Моск. Вд.), e) въ No 275 — ‘Замчаніе на ст. Русскаго Инвалида: ‘Наши университеты’, f) въ No 281 — ‘Еще одной послднее замчаніе объ университетахъ’.— Вопросъ о вольномъ университет, поднятый Н. И. Костомаровымъ, вызвалъ оживленную полемику въ тогдашнихъ газетахъ, особенно въ C.-Пб. Вдомостяхъ того же 1861 года, гд былъ помщенъ цлый рядъ такого рода статей, а именно: Стасюлевича (No 241), Барсова (No 245), Педагога (NoNo 252 и 272), Лебедева (No 255), Бекетова (No 256), Никитенко (No 265), Ястребцова и Наумова.

(15) Въ книг В. В. Григорьева: Императорскій С.-Петербургскій университетъ и пр., стр. 78 (ссыл., прим. и допол.), сказано, что ‘вслдствіе безпорядковъ, обнаружившихся на лекціи профессора Костомарова, лекціи въ зал городской думы были прекращены по распоряженію А. В. Головнина’. (См. Журналъ М. И. Просв. 1862, ч. оффиціальная, стр. 23—24 и 63).

(16) Въ то время и посл Н. И. Костомаровъ не разъ говорилъ по поводу исторіи въ дум, что главная, причина бывшаго недоразумнія была та, что изъ него хотли сдлать ‘человка партіи’, между тмъ какъ онъ ‘по своей натур никогда не былъ и не желалъ быть имъ’. То же повторилъ онъ и въ своей замтк, помщенной въ No 200 газеты Кавказъ 1881 г. (въ бытность Н. И. Костомарова въ Тифлис, во время археологическаго създа). Поправляя ошибку, вкравшуюся въ No 199 той же газеты относительно потери имъ доцентуры въ Харьковскомъ университет, онъ возстаетъ и противъ другой неврности, что въ 1862 г. оставилъ мсто въ C.-Пб. университет, ‘будучи человкомъ партіи’. На это Н. И. Костомаровъ заявляетъ категорически, что ‘никогда не былъ человкомъ партіи’ и ‘если подалъ въ отставку отъ профессорской должности въ 1862 году, то именно потому, что не былъ человкомъ партіи’.

(17) Н. И. Костомаровъ написалъ тогда весьма любопытный историческій очеркъ о пожарахъ въ Россіи, но онъ не былъ пропущенъ цензурой.

Н. Блозерская.

Въ автобіографіи Николая Ивановича Костомарова и предисловіи въ ней, помщенныхъ въ майской книжк Русской Мысли, замчены слдующія опечатки:

На стр. 192, вторая строка сверху, напечатано: составленію которыхъ она ему содйствовала, должно быть: составленію которыхъ она содйствовала.

На стр. 197, 23-я строка сверху, напечатано: принести новую доску, должно быть: принести ночью доску.

‘Русская Мысль’, кн. VI, 1885

Автобіографія Николая Ивановича Костомарова *).

Записка Н. И. Костомарова объ его ученыхъ трудахъ, составленная въ 1870 г.

ПРИМЧАНЯ.

Читайте также:

**Автобіографія Николая Ивановича Костомарова *).**