АЛЕКСЕЙ АЛЕКСЕЕВИЧ ДЕМИДОВ
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСЕЕВИЧ ДЕМИДОВ
АВТОБИОГРАФИЯ
АВТОБИОГРАФИЯ
Автобиография, Демидов Алексей Алексеевич, Год: 1931
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Антология крестьянской литературы послеоктябрьской эпохи
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. МОСКВА 1931 ЛЕНИНГРАД
По зеленому ковру от избы к яме у погреба еле переступаю и, задевая ножонкой о другую, падаю, впервые ощущая мягкую, гладкую траву с холодком в ней. Но не плачу, мне радостно видеть это необозримое зеленое Царство. Сопя, поднимаюсь и ковыляю далее, до ямы, на краю которой останавливаюсь в восторге: на дне ее солнечножелтые цветы. Я взмахиваю ручонками, готовый полететь к цветам в яму, но сзади большие руки схватывают меня, и я слышу громкий знакомый голос матери…
Это было года через два после 20 мая 1883 года времени моего рождения.
Полна изба народу: дед, мать, три тетки, с пяток ребят, дядя (трое его братьев в Москве), работник-дурачок, два стана, три люльки, два телка у печки, пять овец, десяток ягнят, свинья с поросятами, прялки, пыль от конопли. На полу солома, через которую просачивается моча и чвыкает под ногами. По утрам вводят а избу лысую корову—доить. Свинья хрюкает, люди ругаются, стучат набилками, урчат прялками. Глухие окна заледенели, ничего не видно, кроме того, что в избе. Махорочный дым всегда плавает тучей. Кашель, стоны от угара, вонь, стояние на коленях и усердные поклоны в передний угол. Шопот молитвы о царях, об отцах, матерях, младенцах, преждевременно скончавшихся… Сказки работника на печи. Разговоры баб о Москве златоглавой, о конце света… Дед — о войнах… Картошки и хлеб, картошки и хлеб…
Едва появляются проталинки, я, босой, в одной рубашонке, выскакиваю на улицу и очумело бегаю с ребятами по сырой, чавкающей земле, отпечатывая маленькие ступни. Ржем, как жеребята. Передразниваем весело каркающих грачей в графском парке напротив. Какая была радость!
Черно-желтое поле. Ослепительное солнце, жаворонки под небесами, зеркальный блеск палиц и сошников, ржанье жеребят, их матерей и жеребцов, рев коров и блеяние овец, бормотание быков и баранов.
А вот и колосистая рожь, голубеет овес, ботеет картофель, в траве пища — щавель, цветы, ягоды, анис, коняка, грибы, и мы с товарищами пропадаем в лугах. Изредка забираемся за малиной в лес, откуда выгоняют.
Когда а поле, не пропуская жаркого дня, косят хлеб в праздники, взрослые во время звона церковного молятся.
В огороде у церкви, близ школы, березы окропили землю пятнадцати рублевыми золотыми. Мать поплевывает на свои пальцы и приглаживает мои волосы, расчесанные на две стороны, приговаривает:
— Учись, старайся: неграмотный человек — в роде слепого…
В двенадцать лет кончаю школу. Мать устраивает меня в помощники писарю:
— А то он грамоту забудет,— говорила она.
Три зимы переписываю приговоры сельских сходов и
Волостных судов, няньчаю писарихиных детей, ношу воду, продукты из лавки, хожу с мешком к знакомым писарихи в разные деревни за обещанным хлебом, крупой, мукой.
Летом работаю дома, стерегу лошадей, пашу, кошу, молочу хлеб, вею, копаю картофель…
Пятнадцатилетним уезжаю за шестьдесят километров на должность конторщика в имение графа Бобринского, где была старинная, заброшенная, красивая усадьба и семь с половиной тысяч десятин полевой земли, за которую пятнадцать деревень в год выплачивали аренды около пятидесяти тысяч рублей. Приказчик был малограмотен, и все ведение отчетности и заключение договоров легло на мои плечи. Сначала я испугался ответственности, работы и денег (приходилось и мне их получать, когда приказчик уезжал собирать недоимки), но привык и служил до продажи графом имения Крестьянскому банку. Принимавший имение чиновник высказал удивление, что вся отчетность в порядке, и предложил мне, уже семнадцатилетнему, перейти на службу в банк. Переехал я в другую, плохенькую усадьбу и служил там два года, до конца ликвидации имения банком, после чего меня перевели на службу писцом в тульское отделение Крестьянского банка. К этому времени я уже довольно насмотрелся на жизнь человеческую и нашел много несправедливости в ней. Сжег карты, бросил гармошку, ушел в отшельники в лес, но скоро вернулся в мир. В Туле — библиотеки. Читаю и читаю книги. Вижу, что учиться и учиться. Начинаю готовиться на аттестат зрелости. Но одному трудно, а учителя нанять не на что: деньги мать и семья домой требуют, и я посылаю. Вижу себя унизительно мало знающим и очень плохо одетым. Голодаю. Малокровие, ветер меня на улице покачивает. Тоскую по деревне, темной и оттого сравнительно беззаботной. Подготовился за четыре класса гимназии и выдержал экзамен. Социалистическая литература и революционная молодежь увлекают меня от чиновничьих идей в свою сферу, и я начинаю кое в чем разбираться, понимать, почему так много несправедливости в жизни.
Учусь, чтобы не стыдно, а радостно было жить и чтобы уметь лучше бороться за жизнь. 1905 год застает меня в Вильне, тоже чиновником банка, но я уже делегат от мелких служащих, бываю на митингах и даже выступаю там, захлебываясь парой слов: ‘долой, долой, все долой!’ Пою гимны и революционные песни… Но революция подавлена. Слышу стрельбу, вижу кровь, слезы…
Любовь. Женитьба. Дарвин. Бельше. Макс Штирнер. Ницше. Увлечение анархизмом. Три года перевариваю новые мысли. Многие из них логически неопровержимы, но по природе мне чужды. Страшные муки, разлад в душе, решение покончить с собой… Уцелел после двухнедельной отсрочки, данной себе для последней проверки, все ли бесспорно, неопровержимо то, что убеждает меня в бессмысленности жизни? Продолжаю учиться. Много читаю. На службе за уменье работать — повышают. Пробую писать, рассказов пять напечатали. Война, попадаю в Петроград. Военный чиновник. Горький. ‘Летопись’. Пишу ‘Жизнь Ивана’. 1917 год. Революция февральская. Июль-Октябрь. Сотрудничаю в газете ‘Красная Армия и Флот’. Бои. Голод. Опять Тула. Голод. Холод. Попадаю на каменноугольные копи, где три тысячи рабочих. Заведую расчетным отделом. Меня избирают председателем районного пролеткульта, членом рудкома, членом комиссии по национализации копей. Был заведующим районным отделением социального обеспечения. Заведующим отделением РОСТА. Заведующим и преподавателем литературной студии. Членом ТЕО и участником в спектаклях на руднике. Членом правления в кооперативе. Нес и другие работы в своей деревне, где жил в то время, когда работал на руднике. Печатался в Туле, Епифани и Скотте.
В 1921 году перевожусь в Тулу, в райком горняков как культработник. Оттуда через два месяца, случайно, попадаю в редакционно-издательский отдел ВЦСПС — секретарем этого отдела, где и работал до 1923 года, а с этого и почти до 1930 года заведовал книжным магазином ВЦСПС.
Попав в Москву, все свободное от службы время писал и читал. Теперь исполнилось мое давнишнее, горячее желание — бросить службу, продолжавшуюся непрерывно тридцать лет, и отдаться литературе.
И я уже познал, как хорошо, когда можешь делать то, что тебе хочется! И радостно и легко, и спорится труд!