П. А. ГАЙДЕБУРОВ
П. А. ГАЙДЕБУРОВ
(Автобиографический очерк) *
(Автобиографический очерк) *
ПРИМЕЧАНИЕ:
‘Гурзуф, 29 апр. 1892.
Преданный вам
П. Гайдебуров.
(Книжки Недели. 1894. No 2 (февраль). С. 7 — 13).
Автобиографический очерк, Гайдебуров Павел Александрович, Год: 1894
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Я родился в Николаеве, Херсонской губернии, в 1841 году. Мой прадед, носивший фамилию ‘Гайдабура’ (по объяснению г. Кулиша, это слово почти тожественно со словом ‘гайдамак’), был куренным атаманом в Запорожской Сечи, и рассказы о нем я часто слыхивал в детстве от своего деда, уже 80-летнего старца. Этот последний в юности был тоже казаком, но затем, по народному избранию, как это практиковалось в тогдашней Украйне, поступил в священники и впоследствии был протоиереем. Под старость он принял монашество (впрочем, не полное), а последние годы жизни проводил в доме моего отца, продолжая однако носить клобук. Из трех его сыновей один был доктором, другой механиком, а третий, мой отец, имел в виду военную службу, но поступил в священники, с назначением в Николаев.
Я жил в доме отца до 11-летнего возраста, и этот период моего детства оставил во мне самые радостные и светлые воспоминания. Отец имел в то время значительные средства, и будучи человеком очень умным и весьма, по своему времени, прогрессивным, обставил мое домашнее воспитание наилучшими условиями. Выученный грамоте самим отцом по совершенно новому тогда в России звуковому методу, я 4-х лет свободно читал всякую книгу, служа для отца живым аргументом в его страстной пропаганде нового метода, а на 11-м году был уже приготовлен к 3-му классу гимназии, причем некоторые предметы были мне знакомы даже в большем объеме, чем требовалось по программе, так например, немецкий язык я знал настолько, что 10-ти лет мог перевести для отца брошюру о разведении и содержании канареек (которых у нас в доме был целый завод), кроме того, я учился пению и музыке (на скрипке). Рядом с умственным моим воспитанием шло и физическое: я ездил верхом на ‘собственной’ лошади, ходил с маленьким ружьем ‘на охоту’ (больше, впрочем, по воробьям) и даже посещал столярную мастерскую. Сверх того, отец, будучи сам рьяным гидропатом, приучал всех своих детей к холодной воде, ко всяким переменам погоды и т.д. Живя в большом военном городе, где у отца было много знакомых, я вместе с тем не был чужд и сельской жизни, гостя нередко в имении родственников моей матери (она принадлежала к дворянской семье), или проводя по нескольку дней с косарями в степи, где у отца были свои покосы, кроме того, в нашем собственном доме, в Николаеве, имелось целое хозяйство, с разнообразными сортами птицы, рогатого скота, лошадей и даже с верблюдами. В этой обстановке, под крылом нежной и необычайно кроткой матери, я прожил до 11-ти лет, когда был отвезен в Херсон, в гимназию, где оставался до окончания курса, проживая частию у родных, а частию в гимназическом пансионе.
Всем своим детям отец дал светское образование и каждому наметил будущую специальность. Для меня (я был старшим) он проектировал почему-то математический факультет, а затем или военную службу с академическим образованием, или медицинскую академию, чтобы, как он выражался, у меня медицина ‘была основана на математических данных’. К сожалению, я решительно не имел ни способностей, ни склонности к математике, гораздо больше интересуясь словесными науками, и так как мне казалось, что я огорчу отца, если не оправдаю его учебных планов, то мне приходилось тратить в гимназии много времени и сил на несимпатичные занятия, неглижируя тем, к чему лежало мое сердце. Тем не менее, когда отец отвез меня в Петербург, в университет, то я, не имея еще полных 16 лет, беспрекословно стал ‘математиком’, и только через год решил бросить эту специальность, ставшею, наконец, мне ненавистной.
В университете мне пришлось быть в очень оригинальное время (1857 — 1861 гг.), о котором невозможно дать понятие в коротких словах. Поэтому скажу только, что это был период крайнего развития студенческой самодеятельности, доходившей до того, что студенты издавали собственный ‘сборник’, имели кассу, сходки и даже иногда свой суд. Этот период (имевший, мне кажется, как хорошие, так и дурные стороны) резко закончился в 1861 году мерами тогдашнего министра народного просвещения, адмирала Путятина, студенческими беспорядками и закрытием Петербургского университета. Я попал в число тех 600 или 700 студентов, которые были уволены из университета за непринятие ‘матрикул’, и хотя впоследствии нам предоставлено было держать выпускной экзамен, но по некоторым частным причинам я воспользоваться этим правом не мог.
Литературную деятельность я начал еще студентом, напечатав в ‘Сыне Отечества’, г. Старчевского (выходившем тогда еженедельно), рассказ ‘Странная Доля’. Затем следовал ряд других беллетристических очерков: ‘Мужичок’ (в ‘Иллюстрации’ гг. Баумана и В. Р. Зотова), ‘Два мгновения’ (в ‘Русск. Слове’), ‘Нищенка’ (в ‘Библ. для чтения’ П.Д. Боборыкина), ‘Экзамен’ (в ‘Искре’), ‘Дневка’ (в газете ‘Очерки’), ‘Надзиратель’ и стихотворный перевод ‘Гайдамаков’ Шевченка (в ‘Современнике’), ‘На новых началах’ (в ‘Неделе’ г. Генкеля) и др. В этот же период я вел в журнале ‘Основа’, издававшемся В.М. Белозерским, отдел: ‘Южно-русская летопись’.
Вскоре по оставлении университета, я, в компании с одним знакомым семейством, открыл было книжный магазин, но вследствие некоторых прискорбных обстоятельств, компания эта распалась в самый момент открытия магазина, и мне пришлось вести дело одному, не только без всякой опытности, но и без тех средств, какие предполагалось положить в основание магазина. Это сразу подорвало его возможный успех, и после тяжелой трехлетней борьбы с недостатком в деньгах (средства моего отца в это время также были расстроены) я передал магазин в другие руки, оставшись с значительным долгом, который уплачивал потом несколько лет из своего литературного заработка.
В первый же год существования книжного магазина и отчасти под влиянием связанных с ним денежных затруднений, я принял участие в ‘С.-Петербургских Ведомостях’ В.Ф. Корша, и с тех пор стал постепенно переходить к публицистике, которой и отдался, наконец, почти всецело, избрав своею специальностью так называемые ‘внутренние вопросы’. В ‘Спб. Вед.’ я писал передовые статьи и постоянный фельетон, под заглавием ‘Провинциальное обозрение’, за подписью Гдб. Под этой же рубрикой и за тою же подписью стал было вести постоянный отдел в ‘Современнике’, но вследствие прекращения журнала поместил в нем всего одну статью. Затем, в 1866 году, сотрудничал в газете ‘Гласный Суд’, состоя в ней вместе с тем и фактическим редактором. В 1867 году в журнале ‘Дело’ вел ‘Внутреннее обозрение’ (заведуя некоторое время и отделом беллетристики), а также поместил несколько отдельных статей: ‘Социально-экономические попытки в России’, ‘Тенденциозная драма’, ‘Русская семья перед гласным судом’, и др.
С октября 1869 года я принял постоянное участие, в качестве одного из трех ‘издателей-сотрудников’, в газете ‘Неделя’, которую вместе с Е.И. Конради и Ю.А. Росселем приобрел от г. Генкеля. В течение первых 8 лет участия в ‘Неделе’ я писал в каждом номере передовые статьи и внутреннюю хронику, а также напечатал много отдельных статей (в том числе несколько полу-беллетристических рассказов по судебным источникам), а впоследствии лет семь подряд писал фельетонные эскизы под заглавием ‘Литературно-житейские заметки’. Во время одной из приостановок ‘Недели’ по распоряжению министра внутренних дел, я составил сборник ‘Русские общественные вопросы’, для которого написал две статьи: вступительную, под заглавием: ‘Реформы и русское общество’, и заключительную: ‘Личное объяснение, не лишенное общего интереса’.
До 1878 года дела ‘Недели’ шли очень плохо: число ее подписчиков никогда не превышало 2-х с небольшим тысяч, и несмотря на очень скромный бюджет издания, каждый год его оканчивался дефицитом. Это происходило, вероятно, как от общей непривычки русской публики к еженедельной форме политической газеты, так и вследствие некоторых специальных обстоятельств в жизни ‘Недели’: разногласий между издателями-сотрудниками в политических и литературных мнениях, частых административных взысканий с продолжительными приостановками газеты и т.д. Из трех из издателей-сотрудников, взявших ‘Неделю’ у г. Генкеля, один, г. Россель, вышел из нее уже в 1871 году, место его было вскоре занято Е.И. Рагозиным, но это повлекло за собою выход г-жи Конради, а наконец и сам г. Рагозин отказался от участия в ‘Неделе’, предложив мне взять ее в свою собственность, с уплатою ему по частям внесенных им денег. Хотя в это время на ‘Неделе’ лежал уже значительный долг, я тем не менее все-таки соблазнился перспективой самостоятельного издательства и с 1875 года стал единственным собственником ‘Недели’, сделавшись вскоре и оффициальным ее редактором.
(*) Этот автобиографический очерк был составлен покойным П.А. Гайдебуровым по просьбе С.А. Венгерова, для его литературного словаря, и послан из Крыма при следующем письме:
Посылаю вам, многоуважаемый Семен Афанасьевич, свой автобиографический очерк. Ужасно рад, что свалил наконец с себя эту обузу, мысль о которой давила меня как кошмар. Если очерк пойдет в печать не раньше моего возвращения в Петербург (я приеду к июлю) и если это не противоречит вашим обычаям, то я просил бы прислать корректуру: может быть, что-нибудь придется исправить или дополнить. Я писал его сразу, до головной боли, и решительно не могу судить, удовлетворяет ли он вашим требованиям.
Простите за помарки и вставки: решительно не в силах переписывать’.
Дополняющая этот очерк история ‘Недели’ рассказана подробно покойным в первых трех ‘Книжках’ за 1893 г.