|
В архиве моего ‘Критико-биографического словаря’ имеются две любезно присланные Е. Н. автобиографические справки.
I
Родился в г. Казани в 1864 году, 24 июля. Мать — Феоктиста Степановна, урожденная Котицкая, дочь чиновника, отец — Николай Андреевич Чириков, потомственный дворянин Симбирской губернии, офицер, вскоре после женитьбы вышедший в отставку и служивший становым и помощником исправника в разных уездах Казанской и Симбирской губерний. Детство, до гимназии, прошло в разных селах, затем в уездных городках. Учился в Казани, сперва в 3-й классической гимназии, затем в местном университете, где пробыл около 5 лет: один год — на юридическом факультете и остальное время — на математическом, по разряду естественных наук. В 1887 году в декабре был исключен с 4-го курса за участие в беспорядках, выслан из Казани в Нижний, где, спустя неделю, попал в тюрьму по обвинению в организации беспорядков, участии в преступном сообществе и сочинении ‘оды’, оскорбляющей очень высокое лицо. Через два с половиной месяца был освобожден за недостаточностью улик с отдачей под надзор на три года и с воспрещением жить во всех университетских городах и крупных центрах. Предоставили выбрать жительство. Избрал за компанию с друзьями г. Царицын на Волге, где служил смотрителем керосиновой станции об-ва ‘Лебедь’. Отсюда в начале 1889 г. переехал в Астрахань и работал в новой местной газете, ‘Вестнике’, затем в ‘Листке’. Желая сдать окончательный экзамен и получить необходимое для этого свидетельство о благонадежности, при помощи приобретенных в городе знакомств, зачислился сверхштатным чиновником особых поручений при управляющем калмыцким народом. Но только что это свершилось и меня пропечатали в местных ‘Губ. ведом.’, как — обыск, арест и привлечение к новому политическому делу (Процесс молодых народовольцев Сабунаева). Просидел полгода в тюрьме (казанской) и затем отдан на поруки матери. В Казани был секретарем и ближайшим сотрудником газеты ‘Волжский вестник’, но недолго: в 1892 г., спустя два месяца после женитьбы, был выслан из Казани за фельетон в газете, вызвавший волнения среди студентов, направленные против профессора Осокина, после чего попал в уездный городок Алатырь, Симб. губ. счетоводом на постройку железной дороги. Отсюда перебрался в Самару и одновременно работал в местных газетах и служил в контроле железной дороги. В Алатыре написал первые рассказы, попавшие в толстые журналы: ‘Ранние всходы’ — в ‘Мир Божий’ и ‘Бродячий мальчик’ и ‘Гаудеамус’ — в ‘Русское богатство’. В 1895 г. переехал в г. Минск, где, продолжая сотрудничество в журналах, служил секретарем в контроле Либаво-Роменской железной дороги. К этому времени относится мое сотрудничество в журнале ‘Жизнь’, где, кроме рассказов, я писал ежемесячные фельетоны — ‘Провинциальные картинки’ (‘Чужестранцы’, ‘Инвалиды’). В 1898 г. появилась первая книжка моих рассказов в издании Чарушникова и Дороватовского. В Минске я уже числился на государственной службе, получил чин губернского секретаря и орден Станислава 3-й степени. Это дало мне смелость бросить службу и перебраться в Петербург, чтобы плотнее примкнуть к литературе вообще, к журналу ‘Жизнь’ в особенности, что я и исполнил в 1902 г. Не прошло три недели и я попал в историю на Казанской площади, где били не только студентов, но и литераторов (Н. Ф. Анненский), участвовал в составлении воззвания литераторов к обществу всех стран и за это был снова выслан из Питера, оставшись при Станиславе 3-й степени с грамотой ‘Нашему кавалеру’ и со званием старшего таксатора лесного департамента, куда я причислился для более основательной крепости в столице. С тех пор ни чинов, ни орденов не имел и, проживая сперва в Ярославле, затем в Нижнем, служил ревизором в об-ве ‘Надежда’ и сотрудничал в толстых журналах и газетах. В 1904 г. окончательно бросил всякую службу и занялся исключительно литературным трудом. В том же году перебрался в Москву и вскоре после 17 октября 1905 г. и дарования всех свобод попал в Таганскую тюрьму по обвинению в принадлежности к Крестьянскому союзу, около которого терся тогда, но в котором непосредственного участия не принимал. Спустя три недели недоразумение разъяснилось, и меня выпустили. Но черносотенцы приговорили меня к смерти и сделали однажды попытку привести приговор в исполнение. После этого я, по настоянию родных, бежал в Питер, где до сей поры благополучно пребываю.
О первых литературных шагах, литературных встречах — в моих юбилейных заметках и статьях, а также в изданном Ф. Ф. Фидлером сборнике ‘Первые шаги’. К этому остается только добавить о театре. Начал писать пьесы после того, как впервые побывал в Художественном театре на ‘Дяде Ване’. В рождественском номере ‘Театра и искусство’ года три тому назад была моя статья ‘Как я сделался драматургом’.
1913
II
В посылаемых при сем номерах журналов: ‘Наш журнал’ и ‘Солнце России’ вы найдете мои личные воспоминания о начале моей литературной деятельности. Добавлением к сему может быть статейка в изданной Ф. Ф. Фидлером книге ‘Первые шаги’. В названных заметках имеется и краткая биография.
Мои первые рассказы в толстых журналах появились в 1893 г. сразу в двух: ‘Русском богатстве’ и ‘Мире Божьем’ — ‘Гаудеамус игитур’ и ‘Ранние всходы’. Покойные Н. К. Михайловский и А. А. Давыдова прислали мне теплые письма и пригласили быть сотрудником. Скитаясь после изгнания из университета (в 1887 г.) по провинции, главным образом в Поволжье, я работал в газетах и продолжал писать в журналах вышеназванных. В 1894 г. в г. Самаре сгруппировался кружок новых интеллигентских ‘сектантов’-марксистов около газеты ‘Самарский вестник’ и началась диффузия двух сред: народнической и марксистской, начался мой душевный перелом, последствием которого явилось мое сотрудничество в журнале ‘Новое слово’, где в 1897 г. появилась моя повесть ‘Инвалиды’, повлекшая за собой резкий разрыв с ‘Русским богатством’ и свирепое нападение народнической критики (прилагаю два уцелевших у меня отзыва Скабичевского и Скрибы). С реформированием журнала ‘Жизнь’ В. А. Поссе я делаюсь его усерднейшим сотрудником и пишу там не только рассказы и повести, но еще и общественные заметки под заглавием ‘Провинциальные картинки’, имевшие огромный успех у читателей (изд. отдельной книгой — ‘Тихий омут’). Моя первая и вторая книги рассказов были изданы Чарушниковым и Дороватовским в 1898 и 1907 гг.
Третий том появился в издании О. Н. Поповой в 1902 г. Отзывов о книгах не хранил и сам не знал, ибо жил все в провинции и не всегда мог знать и отыскать их (помню, что были в ‘Мире Божьем’).
Отдельные рассказы переведены на немецкий, французский, чешский, латышский, еврейский, малорусский, польский языки.
Новое собрание сочинений теперь печатает ‘Московское книгоиздательство’.
Прилагаю список книг. Много выкинув, я теперь сгруппировал свои произведения не по порядку их появления, а по темам.
Детство, рассказы из жизни детей разных слоев общества — книга ‘Ранние всходы’.
Интеллигенция — книга ‘Чужестранцы’.
Молодежь — книга ‘Цветы воспоминаний’.
Провинциальное захолустье — книга ‘Житье-бытье’ и ‘Студенты приехали’.
Погибшие женщины — книга ‘Марька из Ям’ (нал. в 1904 г.).
Герои мои разнообразны: дети, студенты, интеллигенты в кавычках, чиновники, попы, мужики, гимназисты и гимназистки, барыни, бабы, солдаты.
Написал много, прочитать не успеете все книги. Но я просил бы вас перечитать типичные рассказы:
‘На пороге жизни’.
‘Чужестранцы’.
‘Фауст’. ‘На стоянке’. ‘Товарищ’. ‘Сердянская республика’. ‘Соломон и Розалия’.
‘Цветы воспоминаний’.
Романы ‘Юность’ и ‘Изгнание’, представляющие собой две из задуманных трех частей большой трилогии ‘Жизнь Тарханова’.
6 марта 1913
III
В книге Ф. Ф. Фидлера, на которую Е. Н. ссылается во II автобиографической справке, он сообщил о себе следующее:
Родился в г. Казани в 1864 г., 24 июля. Родословной никогда не интересовался и не знаю, были ли в числе родственников литераторы, или их не было. Не слыхал что-то… Из родителей — мать очень любила книги и читала их запоем. До поступления в гимназию жил по селам и уездным городам, и товарищами детства были крестьянские ребятишки и дети очень бедных людей. Сказки Андерсена и Гримма были любимыми в раннем детстве. Очень любил ходить на рыбную ловлю и на охоту со старшим братом. Эти первые путешествия развивали любовь к природе и давали богатую пищу детской фантазии. Десяти лет влюбился в подругу сестры и начал царапать стихи и резать вензеля на деревьях. С 11 лет жил в г. Казани, где учился в гимназии и университете, только на рождественские, пасхальные и летние каникулы приезжая домой. В гимназии был надзиратель Н. Н. Шестаков, и ему особенно обязан я любовью к книгам и литературе: он заведовал библиотекой, руководил нашим чтением и все ‘пустые уроки’ читал нам шедевры русских классиков и беседовал с нами о прочитанном. В гимназии тогда даже в старших классах проходили только до Гоголя, а Н. Н. Шестаков читал нам и Пушкина, и Гоголя, и Некрасова, а из иностранной литературы — Шиллера, Гете, Диккенса. В IV классе гимназии мы издавали рукописный журнал ‘Гимназист’, и здесь я писал очерки и сатирические стихи на учителей.
Пушкин, Гоголь, Некрасов, Тургенев — из русских, Гюго и Диккенс — из иностранных писателей — были любимыми моими в средних классах гимназии. В старших классах мы уже группировались в ‘кружки саморазвития’ и, подчиняясь революционному духу того времени, читали Михайловского, Шелгунова, Миртова, Чернышевского, Писарева и обязательную, так сказать, для всякого мыслящего гимназиста беллетристику: Омулевского ‘Шаг за шагом’, Мордовцева ‘Знамения времени’, ‘Что делать?’ Чернышевского, ‘Эмма’ Швейцера, ‘Между молотом и наковальней’ Шпильгагена, ‘Кто виноват?’ Герцена и др. Ходившая в то время в изобилии ‘нелегальщина’ уже частенько попадала в наши ‘кружки’, которые в университете уже формировались постепенно в первые ступени к революционной деятельности, завязывая знакомства с революционерами…
С 1882 г. писал тенденциозные стихи под Некрасова и любовные от собственного сердца, но держал их в тайной тетрадке. В 1883 г. послал несколько стихотворений в газету ‘Волжский вестник’, но стихи не появлялись, а идти спрашивать о судьбе их было очень стыдно и страшно. Осенью 1885 г., вернувшись с каникул, был поражен вопросом товарища: ‘Не твои ли стихи напечатаны в ‘Сборнике волжского вестника’?’ Покраснел, замер сердцем, отрекся, а затем побежал в публичную библиотеку и раз 20 перечитал свои стихи, находя их прекрасными… Скоро, однако, разочаровался, — кто-то мне указал на ошибки против ямба и хорея, и я бросил писать стихи. В 1886 г., 7 января — день, который я считаю, собственно, началом литературной деятельности, появился в ‘Волжском вестнике’ мой фельетон ‘Рыжий’ (он вошел в ‘Мою книгу’ детских рассказов). Нужда была у меня тогда огромная: я ходил зимою в летнем пальто и в одеяле вместо пледа.
— Поди за гонораром! — убеждали товарищи.
Долго не решался. Брался за ручку двери в редакции и отходил. Не на что было обедать, — опять пошел.
— Что вам угодно?
— Принес еще рассказ… Один мой рассказ вы напечатали…
— Какой?
— ‘Рыжий’.
— А-а-а! Давайте! ‘Рыжий’ нам понравился… Получите гонорар!
Стою с красным лицом у кассы, не считая кладу в карман гонорар и выбегаю вон…
Получил первый гонорар по 2 к. за строчку, 14 с чем-то рублей!
С этого дня писательский зуд, с одной стороны, а с другой — крайняя нужда сделали из меня постоянного сотрудника ‘Волжского вестника’ и других поволжских газет. Писал под полным именем и фамилией.
В 1887 г. летом был в г. Екатеринбурге на выставке корреспондентом и познакомился с первым настоящим писателем, С. Карониным (Н. Е. Петропавловский), с которым потом сошелся очень близко. И как человек и как писатель это был прямо святой подвижник: он внушил мне благоговение к литературе и писателям, ибо тогда, издали, они все мне представлялись именно такими ‘святыми’.
В 1888 г. напечатал очерк ‘Свинья’ в гайдебуровских ‘Книжках недели’. В этом году я переехал волею судеб и администрации в г. Астрахань и здесь удостоился узреть воочию Н. Г. Чернышевского. Он часто заходил в редакцию ‘Астраханского вестника’, где я тогда работал.
— Это вы написали ‘Свинью’? — спросил он однажды при встрече в редакции.
Я побагровел от смущения и радости, набрал в грудь побольше воздуха и отвечал:
— Я, Николай Гаврилович!..
— Что же, и про свинью надо писать!..
— Плохо, Николай Гаврилович?..
— По-моему, недурно… Про свинью лучше нельзя!.. Пишите, дарование есть… Темы придут…
Я стоял перед человеком, на которого молился в гимназии, и вы можете себе представить, как оглушила меня радость от этих слов Н. Г.!!..
Да простится мне маленькое отступление: не могу не записать небольшого эпизода, случившегося при одной из встреч с Н. Г. Чернышевским. Зашла речь об интеллигенции и народе. Как же не спросить автора ‘Что делать?’ — что делать теперь с народом?.. Не удержался, — спросил, и вот что сказал Н. Г. Чернышевский:
— Однажды, когда я жил в Петербурге и тоже очень желал помочь народу, поднимаюсь к себе на квартиру по лестнице, а впереди идет дворник с вязанкою дров за спиной. Вижу я, что дрова того и гляди развалятся. Как же не помочь?.. Вот я на ходу и давай поправлять вязанку… Рассыпались дрова-то, а дворник меня стал ругать!..
В 1892 г. послал в ‘Русскую мысль’ рассказ из детской жизни ‘Ранние всходы’. Получил от г. Лаврова ответ: ‘Написано с несомненным дарованием, но мы не можем занимать наших читателей героями такого возраста. Сделайте ваших героев более взрослыми, и тогда милости просим!’ Этот же рассказ, посланный затем в ‘Мир Божий’, где и был в 1893 г. напечатан, был встречен более чем радушно покойной Александрой Аркадьевной Давыдовой, письма которой страшно ободряли меня и окончательно привязали к серьезной работе. В том же году в ‘Русском богатстве’ появился мой рассказ ‘В лесу’. И с этого времени я окончательно перебрался из провинциальной газетной прессы в толстые журналы. Первые критические отзывы появились в журнальных обозрениях 1893 г. Помню, что очень огорчил меня критик ‘Недели’, где нашла когда-то приют моя ‘Свинья’: критик нашел мои ‘Ранние всходы’ безнравственными!.. Я жил тогда в уездном городишке Алатыре, недавно женился, рассказ посвятил, конечно, жене, и вдруг! Мы читали и оба плакали…
IV
Кроме сборника Фидлера, Е. Н. ссылается во II заметке еще на автобиографические заметки свои в ‘Нашем журнале’ и ‘Солнце России’. В ‘Солнце России’ (1911, Љ 10) нет почти ничего нового сравнительно с тем, что есть в справках моего архива и в сборнике Фидлера. Но в статейке ‘Воспоминания’ в ‘Нашем журнале’ (1911, Љ 2) автор сообщает кое-что новое о своем детстве и студенчестве:
‘Не помню, как я родился. Однако это случилось 24 июля 1864 года, в г. Казани. Отец мой, безземельный дворянин Симбирской губернии, был молоденьким офицером, при этом еще носил адъютантские аксельбанты и был довольно красив, так что, когда он влюбился в девицу Котицкую, она была давно уже влюблена в него, и очень быстро состоялось бракосочетание, повлекшее за собой одиннадцать ребятишек, вторым из которых был ваш покорнейший слуга, Евгений Чириков.
Оставив военную службу, отец поступил в акциз, и началось наше кочевание по разным уездным городам Казанской и Симбирской губерний. Потом он сделался становым приставом, помощником исправника, и это еще более увеличило нашу перекочевку ‘для пользы службы’ по селам и городкам приволжских губерний. Все детство мое прошло в селах и захолустных городках. У отца я был любимым сыном и много и часто разъезжал с ним по деревням и селам ‘по делам службы’. Друзьями моего детства были исключительно крестьянские ребятишки, которые и преподали мне первые уроки равноправия и пренебрежения к узким рамкам сословности, с десяти лет я уже в деревне стал гостем и появлялся только на летних каникулах, на рождественских и пасхальных праздниках: меня отправили в Казань, определили в классическую гимназию и отдали жить ‘на хлеба’. Учился я неровно: то очень хорошо, то не особенно, то получал награды, то ‘списывал’ и переваливал без всяких отличий. В гимназии был надзирателем, покойный уже теперь, Николай Николаевич Шестаков, который заведовал классной библиотекой. Он любил литературу и умел внушать любовь к книге нам, гимназистам, отлично читал вслух и умел передать нам благоговейное отношение к писателям. Под его руководством я проглотил много книг и в пятом классе, в преступном сообществе с несколькими товарищами, уже принимал участие в тайном гимназическом журнале, где писал сатиры на учителей и воспевал в стихах и прозе родную Волгу. Когда я был в седьмом классе, на семью обрушилась катастрофа, отец оставил службу и семью, на руках матери осталось пять человек детей, и мне пришлось заботиться не только о самом себе, но и о матери с братьями и сестрой. Мать поступила тапершей в клуб уездного городка на Волге — Сенгилея, а я начал бегать по урокам, собирал пятишницы и посылал подкрепление домой. Через два года я перетащил всю семью в Казань и вступил в отправление родительских обязанностей. Я уже был студентом первого курса на юридическом факультете. Бедность была ужасная: случалось, что на двух братьев были одни только сапоги. Мать и сестра вязали на продажу шапки, я бегал по урокам или сидел над перепиской литографскими чернилами лекций, один брат служил хористом в оперетке, другой готовился на вольноопределяющегося, третий, убитый в прошлую японскую войну, благодаря неусыпным хлопотам матери, попал на дворянскую стипендию в ‘Ярославскую военную школу для исправляющихся’, хотя ни в каком исправлении не нуждался. Все это не помешало мне примкнуть к передовому студенчеству и закружиться в разных полулегальных организациях и кружках ‘саморазвития’, заниматься тайным гектографированием и гореть жаждой гражданских подвигов. На первом же курсе я написал такую ‘Оду’, за которую потом пришлось отсиживать в тюремном заведении. В это время я вообще сочинял и выпускал в свет с помощью гектографа ‘нелегальные произведения’. На юридическом не понравилось: много франтов и мало единомышленников. Перешел на математический по разряду естественных наук: здесь, как и на медицинском, всего больше было долговолосых, с дубинками, с пледами на плечах, таинственно-угрюмых, идейных студентов, к которым меня тянуло еще с седьмого класса гимназии. Кстати, изучение химии приближало к цели, ибо давало возможность сделаться со временем Кибальчичем. Естественные науки пришлись по сердцу вообще, а химия сделалась любимой. Только химия отрывала меня от политики. Уже в лаборатории было несколько загадочных взрывов. Перешел на второй курс. ‘Письма’ Миртова были моим евангелием. Я — уже сознательная личность, несущая на плечах сознание неоплатного долга перед народом. Косвенно, сбоку, через какие-то тайные нити, я уже в связи с группой студенческой ‘Народной воли’. Горю жаждой увидать и сойтись с настоящим живым народовольцем, из тех, карточки которых ‘совершенно секретно’ присылались к отцу, когда он был становым приставом. Внешний вид у меня довольно нелегальный: волосы до плеч, очки, одеяло на плечах вместо пледа, под мышкой всегда книги ‘социального характера’, на студенческих вечеринках я мастер петь нелегальные песни, пытаюсь говорить ‘возмутительные речи’, к танцам питаю презрение, напитан конспиративностью. Среди товарищей пользуюсь большим почетом и популярностью, курсистки говорят со мной только об умных и серьезных делах. Всегда влюблен, но страдаю втайне и отвожу душу на совместном чтении ‘Писем’ Миртова, ‘Прогресса’ Михайловского, Милля с примечаниями Чернышевского, Бокля и пр. Бывало, ноет сердце от невысказанной любви, теряешь нить спора, растворяясь в любимых глазах, а лицо строгое, вдумчивое, полное глубоких мыслей и затаенных дум. Тянуло писать стихи о любви, о луне, о звездах… Их пописывал тайно. Но вот как-то, на рождественских праздниках в 1886 г., возмущенный преимуществами богатых детей, сел и горячо записал… не думая, зачем и для какой цели. Может быть, выйдет нелегальный рассказ. В беллетристике там — большой недостаток. Написал про нищего мальчика очень трогательную мелодраматическую историю, с идейными нападками по адресу ‘сытых’. Назвал ‘Рыжий’. Когда перечитывал, проливал слезы. Хорошо… Собственно, ничего нелегального не вышло. Гм… А что, если послать в редакцию местной газеты ‘Волжский вестник’? Идти самому стыдно, но можно послать по почте… Пошлю. Послал и несколько дней смотрел в публичной библиотеке: не напечатали ли… Нет… Ну и черт с вами, — издам нелегально, на гектографе… Прошли праздники. В Крещение библиотека была заперта, номера газеты не видал. В понедельник иду в университет, а навстречу — товарищ:
— Это не твой фельетон напечатан в ‘Волжском вестнике’?
— Как называется?
— ‘Рыжий’.
— А-а, мой…
Скрылся от товарища, купил номер у разносчика, укрылся от людей и не мог начитаться. Раз десять подряд прочитал свое произведение, и все еще оно казалось мне недостаточно старым. Всматривался в заглавие, в подпись: ‘Е. Ч.’! Как настоящий писатель. Неужели это именно я — ‘Е. Ч.’? Странно… В большом возбуждении ходил по комнате, гладил свои волосы и повторял:
— Евгений Чириков… Евгений Чириков… Писатель Евгений Чириков.
Ходил мимо редакции, но зайти боялся: словно совершил что-то очень предосудительное… А ведь надо. Надо добыть хотя десять, двадцать номеров. У разносчиков уже нет крещенского номера. Наверное, это из-за моего рассказа. Хороший рассказ, черт меня побери. Молодчина, Евгений Чириков…
— Страшно… А впрочем, чего я боюсь?.. Зайду в контору и: — Позвольте десять номеров вчерашнего номера…
Постоял в нерешительности у двери, с замиранием духа прислушался к таинственным звукам за заветной дверь и… отворил… Ничего страшного: стоит конторщик и щелкает на счетах.
— Что вам угодно?
— Десять номеров… с моим фельетоном…
— Десять… С каким?.. Как называется ваш фельетон?
— ‘Рыжий’…
— Ах, ‘Рыжий’… Сейчас… Присядьте.
Из редакции вышел секретарь, В. Н. Поляк.
— Вы — автор ‘Рыжего’?
— Я.
— Позвольте познакомиться… Александра Петровна, — идите, пришел автор.
Вышла высокая девушка в пенсне. Я — как маков цвет. Не знаю, куда девать глаза, руки, ноги.
— Прекрасно… Вам надо писать… Непременно. Будьте нашим постоянным беллетристом… Николай Павлович, он пришел…
Кто еще, этот он?.. Профессор Н. П. Загоскин…
Не помню, о чем еще говорили, но когда я, попрощавшись, стал пятиться к дверям, Николай Павлович крикнул:
— Выдайте гонорар.
Сперло дух от переживаемого волнения. Стою, сердце колотится, пот катится со лба на щеки.
— Получите. Распишитесь… 14 р. 70 к.
На улице. В кармане бренчит мелочь. Не могу понять, как все это случилось, что теперь делать и куда идти?
— В ‘Фатерлянд’… Там всегда студенты…
Так началась моя литературная работа двадцать пять лет тому назад…’
Русская литература ХХ века (1890 - 1910) / Под ред. проф. С. А. Венгерова. В 2-х кн. Москва: Издательский дом 'ХХI век - Согласие', 2000. Кн. 1. С. 440 - 448.
OCR љ Ольга Минайлова, 2007.
Публикация љ Русские творческие ресурсы Балтии, 2007.
|
