АВАНПОСТЪ ЦИВИЛИЗАЦІИ.
(Разсказъ Джозефа Конрада).
Пер. съ англійскаго Г-на.
I.
II.
‘Русское Богатство’, No 5, 1902
Аванпост цивилизации, Конрад Джозеф, Год: 1897
Время на прочтение: 27 минут(ы)
Двое блыхъ завдывали торговой станціей. Каортсъ, начальникъ, былъ толстъ и низокъ ростомъ, Карльеръ, помощникъ, былъ высокій мужчина съ большой головой и очень широкимъ туловищемъ, которое держалось на длинныхъ и тонкихъ ногахъ. Третій членъ управленія былъ негръ изъ Сьерра-Леоны, утверждавшій, что его зовутъ Генри Прайсъ. Тмъ не мене, по той или другой причин, туземцы, жившіе вдоль рки, прозвали его Макола, и прозвище это оставалось за нимъ во всхъ его передвиженіяхъ по стран. Онъ говорилъ по-англійски и по-французски съ особымъ щебечущимъ акцентомъ, писалъ великолпнымъ почеркомъ, умлъ вести счетныя книги и въ глубин своего сердца чтилъ злыхъ духовъ. Жена его, негритянка изъ Лоанды, была особа очень объемистая и очень шумливая. Трое дтей барахтались на солнц у дверей его низкаго, сараеподобнаго жилища. Макола, молчаливый и непроницаемый, презиралъ обоихъ блыхъ людей. Онъ завдывалъ маленькой, обмазанной глиной, лавочкой, съ крышей изъ сухой травы, и утверждалъ, что ведетъ правильную отчетность бисеру, бумажнымъ тканямъ, краснымъ платкамъ, канители и другимъ товарамъ, въ ней заключавшимся. Кром лавки и хижины Маколы, на расчищенной земл станціи находилось еще только одно зданіе. Оно было тщательно выстроено изъ тростника, съ верандой, окружавшей вс четыре его стны. Въ немъ было три комнаты. Средняя служила пріемной, вмщала два простыхъ стола и нсколько стульевъ, дв другія были спальнями блыхъ людей. Въ этихъ спальняхъ не было никакой мебели, кром кровати съ пологомъ отъ москитовъ. На голомъ полу валялось имущество блыхъ людей: раскрытые, полу-пустые ящики, изношенное платье, старые сапоги, вещи грязныя и вещи сломанныя, которыя какимъ-то таинственнымъ путемъ всегда скопляются вокругъ неряхъ.
На нкоторомъ разстояніи отъ жилыхъ зданій было еще одно жилище. Въ немъ, подъ необыкновенно высокимъ крестомъ, почивалъ человкъ, который видлъ начало всего, который составилъ планъ и наблюдалъ за постройкой аванпоста цивилизаціи. На родин онъ былъ живописцемъ — неудачникомъ, ему надоло ждать славы съ пустымъ желудкомъ, и, благодаря сильной протекціи, онъ ухалъ сюда. Онъ былъ первымъ начальникомъ станціи. Макола видлъ, какъ энергичный артистъ умиралъ отъ лихорадки въ только что оконченномъ дом, и смотрлъ на это съ обычнымъ ему равнодушіемъ, которое какъ будто говорило: ‘такъ я и зналъ’. Посл того онъ жилъ нкоторое время одинъ со своей семьей, своими счетными книгами и Злымъ Духомъ, управляющимъ землями подъ экваторомъ. Онъ очень хорошо ладилъ со своимъ богомъ. Быть можетъ, онъ умилостивилъ его общаніемъ, что ему на потху будутъ являться еще блые люди одинъ за другимъ. Такъ или иначе, директоръ ‘Большой Торговой Компаніи’ пріхалъ на пароход, похожемъ на большую коробку сардинокъ, съ плоскимъ шалашомъ по середин, нашелъ станцію въ порядк и Маколу, по обыкновенію, спокойно-прилежнымъ. Директоръ приказалъ поставить крестъ на могил своего перваго агента и опредлилъ на его мсто Каортса. Карльеръ былъ назначенъ помощникомъ. Директоръ былъ человкъ способный и безжалостный, склонный по временамъ къ неуловимому мрачному юмору. Онъ сказалъ Каортсу и Карльеру рчь, въ которой указалъ, какъ много общала впереди ихъ станція. Ближайшій торговый постъ находился отъ нихъ на три тысячи миль разстоянія. Они находились въ исключительно выгодныхъ условіяхъ, чтобы отличиться и заработать большіе проценты на продаж. Посылка ихъ на эту станцію — особая милость для начинающихъ. Каортсъ былъ тронутъ почти до слезъ добротой директора. Онъ сдлаетъ все возможное, говорилъ онъ, чтобы оправдать оказанное ему довріе, и проч., и проч. Каортсъ служилъ въ Администраціи Телеграфовъ и умлъ выражаться прилично. Карльеръ, бывшій кавалерійскій унтеръ-офицеръ арміи, безопасность которой обезпечивалась нсколькими европейскими державами, былъ мене чувствителенъ. Если можно получать какую нибудь прибыль — тмъ лучше, и, окинувъ мрачнымъ взглядомъ рку, непроницаемый лсъ, который, казалось, отрзывалъ станцію отъ всего остального міра, онъ пробормоталъ сквозь зубы: ‘Это мы увидимъ и очень скоро’.
На слдующій день, оставивъ на берегу нсколько тюковъ бумажнаго товара и небольшое число ящиковъ провизіи, пароходъ въ вид коробки сардинокъ отчалилъ съ тмъ, чтобы не возвращаться шесть мсяцевъ. Съ палубы директоръ кланялся двумъ агентамъ, которые стояли на берегу, махая шляпами, а потомъ обратился къ одному старому служащему компаніи, шедшему мимо, и сказалъ:— Посмотрите на этихъ двухъ дураковъ! Тамъ, въ Европ, они должно быть съ ума сошли, что посылаютъ мн такіе образцы… Я сказалъ, что надо развести огородъ, выстроить новые лавки и заборы, устроить пристань… Пари держу, что ничего не будетъ сдлано! Они не сумютъ даже взяться… Я всегда думалъ, что станція на этой рк совершенно безполезна, ну, а они вполн подходятъ къ станціи.
— Ничего, они тутъ сформируются,— отвчалъ старый служака, спокойно улыбаясь.
— Во всякомъ случа, я отдлался отъ нихъ на шесть мсяцевъ,— закончилъ директоръ.
Съ берега двое мужчинъ смотрли на пароходъ, пока онъ не исчезъ на поворот, а потомъ, взобравшись подъ руку на крутизну берега, они вернулись на станцію.
Въ этой обширной и мрачной стран они прожили еще недолго и до этого момента были всегда среди блыхъ людей, подъ надзоромъ и руководствомъ своихъ начальниковъ. А теперь, какъ они ни были тупы къ неуловимымъ вліяніямъ окружающей обстановки, они почувствовали себя очень одинокими, внезапно ставъ лицомъ къ лицу съ пустыней, съ пустыней, которая казалась и страннй, и непонятнй отъ таинственныхъ проблесковъ могучей жизни, въ ней заключенной. Они оба были ничтожными и ни къ чему не способными людьми, существованіе которыхъ становится возможнымъ только при сложной организаціи цивилизованной толпы. Рдкіе люди понимаютъ, что ихъ внутренняя жизнь, сущность ихъ характера, ихъ способности и ихъ смлость есть ничто иное, какъ увренность въ безопасности окружающей ихъ среды. Храбрость, хладнокровіе, увренность, чувства и идеи, каждая великая и каждая незначительная мысль принадлежатъ не индивидууму, а толп,— той толп, которая сильно вритъ въ несокрушимую силу своихъ учрежденій и своей нравственности, во власть своей полиціи и своего общественнаго мннія. Соприкосновеніе съ настоящей, первобытной природой и первобытнымъ человкомъ вноситъ въ душу внезапную и глубокую тревогу. Къ чувству отчужденія отъ себ подобныхъ, къ ясному сознанію одиночества своихъ мыслей, своихъ ощущеній, къ отсутствію всего обычнаго, которое надежно, присоединяется сознаніе необычнаго, которое опасно, предчувствіе неопредленнаго, не подлежащаго контролю и отталкивающаго, безпокойное вторженіе чего возбуждаетъ воображеніе и угнетаетъ цивилизованные нервы одинаково какъ глупаго, такъ и умнаго человка.
Каортсъ и Карльеръ шли подъ руку, прижимаясь другъ къ другу, какъ дти въ темнот, и оба испытывали одно и тоже, не особенно непріятное, чувство страха передъ опасностью, когда подозрваешь, что она только кажется. Они неумолчно и фамильярно болтали между собой. ‘Прекрасно расположена наша станція’,— сказалъ одинъ. Другой восторженно согласился и многорчиво перечислилъ вс красоты мстоположенія. Они подошли къ могил. ‘Бдный малый!’ сказалъ Каортсъ. ‘Онъ умеръ отъ лихорадки, не правда-ли?’ спросилъ Карльеръ. ‘Ну да’, съ негодованіемъ отвтилъ Каортсъ: ‘мн говорили, что онъ безъ малйшей осторожности ходилъ по солнцу. Вс говорятъ, что здшній климатъ ничмъ не хуже нашего, стоитъ только беречься солнца… Слышите, что я говорю, Карльеръ? Я здсь начальникъ и приказываю вамъ по солнцу не ходить!’ Онъ принималъ начальническій тонъ шутя, но въ сущности говорилъ серьезно. Онъ внутренно трепеталъ при мысли, что ему придется похоронить Карльера и остаться одному. Онъ вдругъ почувствовалъ, что этотъ Карльеръ здсь, въ центральной Африк, дороже ему, чмъ былъ-бы родной братъ гд-нибудь въ другомъ мст. Карльеръ, впадая въ тотъ же тонъ, взялъ подъ козырекъ и живо отвтилъ: ‘Слушаю-съ, господинъ начальникъ!’ — потомъ прыснулъ со смху, шлепнулъ Каортса по спин и воскликнулъ: ‘Мы заживемъ здсь припваючи. Будемъ себ сидть смирно и собирать слоновую кость, которую принесутъ дикари. Въ конц концовъ въ этой сторон есть свои хорошія стороны!’ — и они оба громко разсмялись, а Карльеръ подумалъ: ‘Этотъ бднякъ Каортсъ жиренъ и не крпокъ. Страшное дло, если мн придется его здсь похоронить! Это человкъ, котораго я уважаю’… Дойдя до веранды своего дома, они уже говорили другъ другу ‘братецъ’.
Первый день они были очень дятельны, расхаживали съ молотками, гвоздями и кусками кумача, развшивали занавски, чтобы придать своему дому жилой и красивый видъ: они ршили устроить свою жизнь комфортабельно. Но эта задача была для нихъ невозможная. Чтобы успшно преодолвать даже чисто матеріальныя препятствія, требуется гораздо боле спокойствія духа и высокаго мужества, чмъ люди обыкновенно думаютъ. Не могло быть двухъ людей мене приспособленныхъ къ такой борьб. Общество, не въ силу любви, а въ виду своихъ особыхъ задачъ, заботясь объ этихъ людяхъ, воспретило имъ всякую самостоятельную мысль, всякую иниціативу, всякое уклоненіе отъ избитой колеи, и воспретило это подъ страхомъ смерти. Они могли жить только при условіи быть машинами. И теперь, лишенные попечительной заботы людей съ перомъ за ухомъ или людей съ золотыми нашивками на рукав, они походили на тхъ заключенныхъ, которые, выходя посл долгихъ лтъ изъ тюрьмы, не знаютъ, что имъ длать со своей свободой. Они совершенно не знали, какъ примнить свои способности, потому что оба, по долгой привычк, были неспособны на самостоятельную мысль.
Къ концу второго мсяца Каортсъ часто говаривалъ: ‘Еслибы не моя Мели, не заманить бы меня сюда ничмъ’. Мели была его дочь. Онъ оставилъ свое мсто на телеграф, гд былъ совершенно счастливъ въ теченіе семнадцати лтъ, чтобы заработать приданое для своей дочери. Жена его умерла, и двочку воспитывала его сестра. Теперь онъ скучалъ по улицамъ, по мостовой, по кофейнямъ, по своимъ старымъ друзьямъ, по всмъ предметамъ, которые онъ видлъ изо дня въ день, по всмъ мыслямъ, на которыя наводятъ эти привычныя вещи — мысли чиновника на государственной служб, не требующія усилія, однообразныя, пріятныя, онъ жаллъ о сплетняхъ, о мелкой вражд, безвредной злоб и плоскихъ шуткахъ правительственной канцеляріи.
‘Если бы мой зять былъ порядочный человкъ,’ замчалъ Карльеръ, ‘человкъ съ сердцемъ, то и меня здсь бы не было’. Оставивъ армію, онъ сумлъ стать до того нестерпимымъ своему семейству лнью и безстыдствомъ, что зять его употребилъ сверхчеловческія усилія, чтобы добыть ему въ компаніи мсто второго агента. Безъ гроша за душой, онъ былъ вынужденъ принять это средство къ существованію, когда ему стало ясно, что онъ ничего боле не можетъ вытянуть отъ родни. Подобно Каортсу, онъ жаллъ о прежней жизни, сожаллъ о звон сабли и шпоръ въ ясные вечера, объ остроуміи въ казармахъ, объ женщинахъ гарнизонныхъ городовъ, кром того, онъ чувствовалъ себя обиженнымъ: онъ несомннно былъ человкомъ, которому не повезло и это приводило его временами въ тяжелое настроеніе. Но другъ съ другомъ они уживались, сходясь на почв глупости и лни. Они вмст не длали ровно ничего и наслаждались чувствомъ праздности, за которую имъ платили. Мало-по-малу, они начали чувствовать другъ къ другу нчто врод привязанности.
Они жили, какъ ссыльные, въ большой комнат, отдавая себ отчетъ только въ томъ, что приходило съ ними въ соприкосновеніе, и то весьма неясно, и были совершенно не въ состояніи охватить общій смыслъ вещей. Рка, лсъ, огромная страна, трепещущая жизнью, представлялись имъ огромной пустотой. Даже яркій солнечный свтъ не открывалъ ничего понятнаго. Предметы появлялись и исчезали на ихъ глазахъ какъ-то безсвязно и безцльно. Рка, казалось, текла въ пустот. Изъ этой пустоты приплывали иногда челноки, и люди съ пиками въ рукахъ наполняли дворъ станціи. Они были голы, черны, увшаны блоснжными раковинами, блестящей мдной мишурой и великолпнаго сложенія. Они производили странный журчащій шумъ, когда говорили, двигались величественно и бросали быстрые, дикіе взгляды своими страшными, всегда безпокойными глазами. Воины усаживались на корточки длинными рядами передъ верандой, а ихъ вожди по цлымъ часамъ торговались съ Маколой изъ-за одного слоноваго клыка. Каортсъ сидлъ на стул и смотрлъ внизъ, ничего не понимая. Не спуская своихъ круглыхъ голубыхъ глазъ съ дикарей, онъ кричалъ Карльеру:— Посмотрите! посмотрите на этого малаго тамъ… а этотъ налво! Видли-ли вы когда-нибудь такую рожу? Какое смшное животное!
Карльеръ, покуривая мстный табакъ изъ маленькой деревянной трубочки, лниво подходилъ, крутя усы, и, съ гордой снисходительностью разсматривая воиновъ, говорилъ:
— Славные зври. Принесли костей? Да? Давно пора. Посмотрите-ка на мускулы вотъ этого малаго… третьяго съ конца. Я бы не хотлъ получить отъ него тумака… Отличныя руки, но ноги ниже колнъ никуда не годятся. Кавалеристовъ изъ нихъ не сдлаешь.— И, съ сожалніемъ посмотрвъ на свои собственныя ноги, онъ неизмнно прибавлялъ въ заключеніе:— Пфу! Какъ они воняютъ! Эй, Макола! отведите это стадо къ Фетишу (на всхъ станціяхъ кладовая товаровъ называлась Фетишомъ, вроятно, благодаря духу цивилизаціи, который она въ себ заключала) и дайте имъ какой-нибудь дряни, которую вы тамъ держите. Лучше пусть она будетъ наполнена костями, чмъ тряпками.
Каортсъ одобрялъ.
— Да, да! Ступайте, мистеръ Макола, и кончите эту белиберду тамъ. Когда вы кончите, я приду и взвшу клыкъ. Мы должны длать все аккуратно.— Потомъ, обращаясь къ своему товарищу, онъ прибавилъ:— Это племя живетъ тамъ, внизъ по рк. Они нсколько ароматны. Я помню, они уже были здсь одинъ разъ раньше. Вы слышите этотъ гвалтъ?.. Чего, чего не приходится выносить въ этой собачьей стран! У меня голова трещитъ.
Такія выгодныя посщенія бывали рдко. Піонеры торговли и прогресса долгими днями сидли и смотрли на свой пустой дворъ, залитый вибрирующей яркостью вертикальнаго солнечнаго свта. Внизу у высокаго берега неслась молчаливая рка и блестла. Посреди нея, на песчаныхъ отмеляхъ грлись рядышкомъ на солнц гипопотамы и алигаторы. Ширясь во вс стороны, окружая ничтожный расчищенный клочекъ земли торговаго пункта, въ краснорчивомъ молчаніи нмого величія лежали безпредльные лса, скрывая роковую сложность своей фантастической жизни. Эти два человка ничего не понимали, ни о чемъ не заботились, кром прохожденія дней, отдлявшихъ ихъ отъ возвращенія парохода. Ихъ предшественникъ оставилъ нсколько разорванныхъ книгъ. Они собрали обрывки романовъ и такъ какъ прежде ничего подобнаго не читали, то были и удивлены, и заинтересованы. Они стали по цлымъ днямъ вести глупые разговоры о завязкахъ и герояхъ этихъ романовъ. Въ центр Африки они познакомились съ Ришелье, д’Артаньяномъ, Гаріо и многими другими особами. Вс эти воображаемыя лица сдлались предметомъ толковъ, какъ будто они были ихъ знакомыми. Они обсуждали ихъ добродтели, подозрвали ихъ побужденія, удивлялись ихъ успхамъ, возмущались ихъ коварствомъ, не довряли ихъ храбрости. Разсказы о преступленіяхъ приводили ихъ въ негодованіе, а нжныя или патетическія сцены трогали до глубины души. Карльеръ въ такихъ случаяхъ откашливался и говорилъ воинственнымъ голосомъ: ‘Какой вздоръ!’ Глаза Каортса наполнялись слезами, жирныя щеки его тряслись, онъ потиралъ свою плшивую голову и заявлялъ: ‘Вотъ такъ книга! Никогда не зналъ, что есть такіе удивительные люди на свт’. Они нашли также старые номера отечественной газеты. Въ ней цвтистымъ языкомъ писалось о томъ, что привыкли называть ‘Наши колоніальные успхи’. Тамъ много говорилось о правахъ и обязанностяхъ цивилизаціи, о святости цивилизующаго труда, на вс лады превозносились достоинства людей, несущихъ свтъ, вру, торговлю въ темные углы земного шара. Карльеръ и Каортсъ читали, удивлялись и начинали лучше думать о самихъ себ. Однажды вечеромъ Карльеръ обвелъ рукою вокругъ и сказалъ:— Черезъ сто лтъ здсь будетъ, можетъ быть, городъ… Будутъ набережныя, товарные склады, казармы и… и билліарды. Цивилизація, братецъ, и добродтель и… и все остальное. И будутъ тогда люди читать, что двое добрыхъ ребятъ, Каортсъ и Карльеръ, были первые цивилизованные люди, которые жили вотъ на этомъ самомъ мст.
Каортсъ кивнулъ головой.— Да! это утшительно думать!
Они какъ будто совсмъ забыли о своемъ умершемъ предшественник. Впрочемъ, однажды рано утромъ Карльеръ вышелъ и выпрямилъ крестъ на его могил.
— Меня всегда коробило, когда я проходилъ мимо,— объяснялъ онъ Каортсу за утреннимъ кофе.— Меня всегда коробило, что онъ совсмъ наклонился. Теперь я его выпрямилъ. И прочно вставилъ, можете быть уврены! Я повисъ на перекладин обими руками — не дрогнулъ… О! я хорошо поправилъ.
Иногда къ нимъ приходилъ Гобила. Гобила былъ вождемъ сосднихъ деревень. То былъ посдвшій дикарь, худой и черный, бедра его были обмотаны кусками благо полотна, а на спин висла вылзшая шкура пантеры. Онъ приходилъ, длая огромные шаги своими худыми ногами, помахивая палкой такой же высоты, какъ онъ самъ, и, войдя въ дверь общей комнаты станціи, садился на корточки слва отъ двери. Такъ онъ сидлъ и смотрлъ на Каортса, иногда обращаясь къ нему со словами, которыхъ тотъ не понималъ. Каортсъ, не прерывая своихъ занятій, иногда дружески говорилъ ему: ‘Какъ поживаешь, старая образина?’ и они улыбались другъ другу. Оба блые любили это старое, непонятное существо и звали его ‘отецъ Гобила’. Гобила относился къ нимъ отечески и, повидимому, любилъ всхъ блыхъ людей. Они вс казались ему очень молодыми, совершенно похожими другъ на друга, за исключеніемъ роста, къ тому же онъ зналъ,что вс они братья и вс безсмертны. Смерть художника, который былъ первымъ блымъ человкомъ, ему близко знакомымъ, не разрушила этой вры, такъ какъ онъ былъ глубоко убжденъ, что блый чужестранецъ притворился мертвымъ и заставилъ зарыть себя въ землю для какихъ-то тайныхъ цлей, стараться проникнуть въ которыя безполезно. Кто знаетъ, можетъ быть, такимъ способомъ онъ отправился домой въ свою страну? Во всякомъ случа здсь остались его братья, и Гобила перенесъ на нихъ свою привязанность. Они платили ему тмъ же. Карльеръ хлопалъ его по спин и небрежно зажигалъ спички для его забавы. Каортсъ всегда охотно давалъ ему нюхать нашатырный спиртъ. Словомъ, они вели себя совершенно такъ же, какъ и блое существо, спрятавшееся въ землю. Гобила внимательно присматривался къ нимъ. Можетъ быть, это тотъ же человкъ, или одинъ изъ нихъ тотъ же? Этого онъ ршить не могъ, не могъ выяснить себ эту тайну и оставался неизмнно дружелюбнымъ. Вслдствіе этой дружбы, женщины деревни Гобилы каждое утро направлялись гуськомъ черезъ тростники и приносили блымъ: птицъ, коренья, пальмовое вино, а иногда и козу. Компанія никогда не доставляла на станцію достаточнаго количества провіанта, и агенты ея очень нуждались въ этихъ мстныхъ подкрпленіяхъ. Они получали ихъ по доброй вол Гобилы и жили хорошо.
Время отъ времени то у одного, то у другого появлялись приступы лихорадки, и тогда здоровый ухаживалъ за больнымъ съ усердіемъ. Они не придавали этимъ припадкамъ знаменія. Болзнь оставляла ихъ слабе и измняла къ худшему. У Карльера проваливались глаза, онъ становился раздражительнымъ. Каортсъ длался жалокъ съ своимъ дряблымъ лицомъ и огромнымъ животомъ. Они всегда были вмст, и поэтому не замчали перемнъ, постепенно наступившихъ въ ихъ наружности и въ настроеніи.
Такъ прошло пять мсяцевъ.
Однажды утромъ Каортсъ и Карльеръ, сидя на веранд, разговаривали о скоромъ прибытіи парохода, какъ вдругъ изъ лса вышла кучка вооруженныхъ людей и направилась къ станціи. Высокіе, статные, съ ногъ до шеи задрапированные въ синія одежды, украшенныя бахромой, съ ружьемъ новаго типа на правомъ голомъ плеч, эти люди были изъ другой страны.
Макола обнаружилъ признаки возбужденія и выбжалъ изъ товарнаго склада, гд онъ проводилъ цлые дни, на встрчу гостямъ. Они вошли во дворъ и смотрли вокругъ пристальнымъ, гнвнымъ взоромъ. Ихъ вождь, сильный, повидимому, ршительный негръ съ глазами, налитыми кровью, стоялъ передъ верандой и держалъ рчь. Онъ сильно жестикулировалъ и остановился сразу.
Въ его интонаціи, въ звукахъ длинныхъ періодовъ, которыми онъ говорилъ, было что-то напоминавшее языкъ цивилизованныхъ народовъ. Ихъ говоръ походилъ на одинъ изъ тхъ невроятныхъ языковъ, которые мы слышимъ иногда во сн.
— Что это за языкъ?— сказалъ смущенный Карльеръ.— Въ первую минуту мн показалось, что этотъ парень заговорилъ по-французски. Во всякомъ случа онъ лопочетъ на язык, котораго мы еще не слыхали.
— Да,— отвчалъ Каортсъ.— Эй, Макола! что онъ говоритъ? Откуда они пришли? Кто они такіе?
Макола стоялъ какъ на горячихъ угольяхъ и заговорилъ быстро:
— Не знаю. Они пришли изъ далека. Можетъ быть, миссисъ Прайсъ пойметъ ихъ. Они, можетъ быть, злые люди.
Вождь подождалъ немного, потомъ рзко сказалъ что-то Макол, который покачалъ головой въ отвтъ. Негръ осмотрлся, увидлъ хижину Маколы и направился къ ней.
Черезъ нсколько минутъ слышно было, что миссисъ Макола бойко болтаетъ съ нимъ. Остальные пришлецы — ихъ было шестеро — разгуливали повсюду съ развязнымъ видомъ, они заглянули въ товарный складъ, пошли къ могил, съ видомъ пониманія показывали на крестъ, вообще вели себя по домашнему.
— Не нравится мн эта ватага. Знаете, Каортсъ, они, должно быть, пришли съ морского берега, у нихъ есть огнестрльное оружіе,— говорилъ проницательный Карльеръ.
Каортсу ватага тоже не нравилась. Они оба въ первый разъ поняли, что живутъ въ условіяхъ, при которыхъ неизвстное можетъ быть опаснымъ, и что нтъ той силы на земл, помимо ихъ самихъ, которая могла бы стать между ними и этимъ неизвстнымъ. Имъ стало не по себ, они зарядили револьверы. Каортсъ сказалъ:
— Надо приказать Макол, чтобы онъ веллъ имъ уйти до ночи.
Пришлецы ушли среди дня, повъ какого-то блюда, изготовленнаго для нихъ миссъ Макола. Огромная женщина была очень возбуждена и много разговаривала съ гостями. Она болтала безъ умолку, указывая то туда, то сюда, и на лсъ, и на рку. Макола сидлъ въ сторон и наблюдалъ. Иногда онъ вставалъ и что-то шепталъ жен. Онъ проводилъ гостей черезъ оврагъ за станцію и вернулся медленно въ раздумьи. Когда блые люди разспрашивали его, онъ казался какимъ-то страннымъ, точно онъ не понималъ, что ему говорятъ, точно онъ совершенно разучился говорить. Каортсъ и Карльеръ ршили, что негръ выпилъ слишкомъ много пальмоваго вина.
Поговорили о томъ, что слдуетъ по очереди стоять на караул, но вечеромъ все вокругъ было такъ покойно и мирно, что они легли спать, какъ всегда. Всю ночь ихъ будилъ барабанный бой въ деревн. Частый рзкій бой барабана раздавался гд-то близко, за нимъ слдовалъ другой далеко. Отрывочные призывы прорывались то тутъ, то тамъ, потомъ звуки смшались, усилились, стали мощными, продолжительными, расходились по всему лсу, гремли среди ночи неумолчно вблизи и вдали, точно вся страна превратилась въ огромный барабанъ, неустанно взывавшій къ небу. Среди общаго глубокаго, сплошного шума, подобно отрывкамъ псенъ, несущихся изъ сумасшедшаго дома, визгливые, рзкіе крики вдругъ вырывались снопомъ раздирающихъ ухо звуковъ и, казалось, неслись далеко надъ землей, разгоняя весь покой подъ звздами.
Карльеръ и Каортсъ спали плохо. Имъ обоимъ казалось, что они слышали ночью выстрлы, но не могли согласиться между собою — въ какомъ направленіи. Утромъ оказалось, что Макола ушелъ куда-то. Онъ возвратился среди дня съ однимъ изъ вчерашнихъ постителей и тщательно устранялъ вс попытки Каортса заговоритіь съ нимъ, точно онъ оглохъ.
Каортсъ недоумвалъ. Карльеръ ходилъ на берегъ удить рыбу и, показывая свою добычу, сказалъ:
— Какого чорта эти негры разбгались! Что такое у нихъ происходитъ? Пока я ловилъ рыбу, пятнадцать лодокъ перехало на ту сторону, въ часъ времени!
Каортсъ призадумался и замтилъ:
— Странный какой-то этотъ Макола сегодня.
Карльеръ посовтывалъ:
— Надо держать на готов всхъ нашихъ людей на случай какого-нибудь безпорядка.
Директоръ компаніи оставилъ на станціи десять человкъ рабочихъ. Эти люди, нанявшіеся на шесть мсяцевъ, не имя ни малйшаго представленія о томъ, что такое мсяцъ, и весьма смутное понятіе о времени вообще, служили длу прогресса около десяти лтъ. Они принадлежали къ племени, жившему въ отдаленной части этой страны тьмы и горя, и не могли убжать, опасаясь быть убитыми, въ качеств странствующихъ иноплеменниковъ, кореннымъ населеніемъ страны. Они жили въ соломенныхъ хижинахъ на склон оврага, поросшаго сухой травой, сейчасъ за строеніемъ станціи. Жилось имъ плохо, имъ не доставало праздничныхъ пснопній, колдовства, человческихъ жертвоприношеній ихъ родины, гд, кром того, у нихъ были родные, братья, сестры, вожди, приводившіе въ восхищеніе, уважаемые волшебники, любимые друзья и иные узы, которыя, вообще говоря, считаются присущими человку. Къ тому же рисъ, отпускаемый компаніей, имъ не нравился: то была пища, неизвстная въ ихъ стран, и они не могли къ ней привыкнуть. Вслдствіе всего этого они были больны и несчастны. Принадлежи они къ другому племени, они ршились бы умереть — для нкоторыхъ дикарей нтъ ничего легче самоубійства — и, такимъ образомъ, избавились бы отъ всхъ житейскихъ невзгодъ. Но они принадлежали къ воинственному племени и глупо продолжали жить среди голода и страданій. Работали они очень мало и утратили свою прежнюю тлесную красоту. Карльеръ и Каортсъ усиленно лчили ихъ, но не могли привести въ первоначальное состояніе. Каждое утро ихъ собирали и посылали на различныя работы: косить траву, строить изгороди, рубить дрова и т. п., но никакая сила на свт не могла заставить ихъ выполнять эти работы хоть сколько-нибудь сносно. Двое блыхъ не имли надъ ними въ сущности никакой власти.
Среди дня Макола пришелъ въ большой домъ и засталъ одного Каортса, который наблюдалъ за тремя густыми столбами дыма, поднимавшимися надъ лсомъ.
— Что это такое?— спросилъ Каортсъ.
— Какія-нибудь деревни горятъ!— отвчалъ Макола, пришедшій какъ будто въ себя. Потомъ онъ прибавилъ вдругъ:— Совсмъ мало у насъ слоновой кости… Плохо торговали эти шесть мсяцевъ. Хотите добыть немного кости?
— Да,— горячо отвчалъ Каортсъ, вспомнивъ о причитающихся ему процентахъ, которые были не высоки.
— Эти люди, что приходили вчера,— торговцы изъ Лондона, у нихъ столько кости, что они не могутъ всего унести домой. Купить у нихъ? Я знаю, гд ихъ лагерь.
— Конечно,— сказалъ Каортсъ.— Что это за торговцы?
— Скверный народъ,— отвчалъ Макола равнодушно.— Они воюютъ съ людьми и уводятъ женщинъ и дтей. Скверный народъ… у нихъ есть ружья. Большое отъ нихъ безпокойство въ стран… Такъ вамъ нужна кость?
— Да,— отвчалъ Каортсъ.
Макола помолчалъ съ минуту и снова заговорилъ:
— Наши рабочіе никуда не годятся,— бормоталъ онъ, оглядываясь по сторонамъ.— Станція въ очень скверномъ положеніи, сэръ. Директоръ будетъ сердиться. Лучше намъ добыть побольше кости, тогда онъ ничего не скажетъ.
— Ничего я не могу подлать, когда они не хотятъ работать,— сказалъ Каортсъ.— Когда вы достанете кость?
— Очень скоро,— отвчалъ Макола.— Можетъ быть, сегодня вечеромъ. Ужъ вы предоставьте все это мн, сэръ, а сами не выходите изъ дому. Я думаю, хорошо бы дать нашимъ людямъ пальмоваго вина: пусть бы они поплясали сегодня, повеселились… завтра лучше будутъ работать. Пропадетъ у насъ пальмовое вино: оно скисло маленько.
Каортсъ позволилъ, и Макола собственными руками принесъ къ дверямъ своей хижины большія горлянки вина. Тутъ он стояли до вечера, и въ каждую изъ нихъ заглянула мистрисъ Макола. На закат солнца рабочіе унесли ихъ. Въ тотъ моментъ, когда Каортсъ и Карльеръ ложились спать, большой костеръ пылалъ около хижины рабочихъ, и слышались крики и барабанный бой. Нсколько человкъ изъ Гобиловской деревни присоединилось къ рабочимъ станціи, и празднество удалось на славу.
Ночью Карльера внезапно разбудилъ чей-то громкій крикъ и за нимъ одинокій выстрлъ. Карльеръ выбжалъ и на веранд встртился съ Каортсомъ. Оба были перепуганы.
Въ то время, какъ они проходили черезъ дворъ, чтобы позвать Маколу, они замтили, что въ темнот двигаются какія-то тни. Кто-то закричалъ: ‘Не стрляйте! Это я, Прайсъ!’ и Макола внезапно очутился около нихъ.
— Уходите, прошу всъ, идите назадъ,— убждалъ онъ.— Вы все дло испортите.
— Да тутъ какіе-то странные люди ходятъ,— сказалъ Карльеръ.
— Ничего, ничего, я знаю,— шепталъ Макола.— Все благополучно. Кость принесли Не говорите ничего. Я знаю свое дло.
Блые не охотно вернулись въ домъ, но заснуть не могли. Они слышали шаги, шопотъ, стоны. Казалось, что проходило много людей, что они кидали тяжелыя вещи на землю, долго боролись съ кмъ-то и потомъ ушли. Они оба лежали на своихъ жесткихъ постеляхъ и думали: ‘Неоцненный человкъ этотъ Макола.’
Утромъ Карльеръ всталъ не выспавшись, взялся за веревку большого колокола и началъ звонить. Станціонные рабочіе созывались каждое утро звономъ этого колокола. Никто не приходилъ. Вышелъ и Каортсъ, звая. На другомъ конц двора они увидли Маколу, выходившаго изъ своей хижины съ оловянымъ тазикомъ мыльной воды въ рукахъ: Макола въ качеств цивилизованнаго негра былъ очень чистоплотенъ. Онъ ловко плеснулъ воду на свою несчастную желтую собаченку и, повернувъ лицо къ дому агентовъ, закричалъ издали:
— Вс наши люди сбжали въ эту ночь!
Они слышали его прекрасно и сразу воскликнули:
— Что?!
Потомъ они уставились другъ на друга.
— Въ хорошемъ мы очутились положеніи теперь!— жаловался Карльеръ.
— Это невроятно!— проговорилъ Каортсъ.
— Пойду по ихъ хижинамъ и посмотрю, что тамъ,— сказалъ Карльеръ, уходя.
Макола подошелъ, когда Каортсъ остался одинъ.
— Я просто не могу этому поврить,— почти со слезами говорилъ Каортсъ.— Мы заботились объ нихъ, какъ о своихъ дтяхъ.
— Они ушли съ тми людьми съ берега моря,— сказалъ Макола посл нкотораго колебанія.
— Очень мн нужно знать, съ кмъ они ушли, эти неблагодарные скоты,— воскликнулъ Каортсъ. Вдругъ у него мелькнуло подозрніе. Онъ пристально посмотрлъ на Маколу и спросилъ:— Вы знаете что-нибудь?
Макола повелъ плечомъ и упорно смотрлъ въ землю.
— Что я знаю? Я только думаю… Хотите посмотрть на кость, которую я досталъ? Отличный запасецъ. Вы столько и не видли никогда.
И онъ направился къ складу. Каортсъ механически пошелъ за нимъ, размышляя о непонятномъ бгств людей. На земл противъ двери Фетиша лежало шесть великолпныхъ клыковъ.
— Сколько вы за нихъ заплатили?— спросилъ Каортсъ, съ удовольствіемъ глядя на покупку.
— Правильнаго торга не было,— сказалъ Макола.— Они принесли кость и дали ее мн… Я сказалъ имъ, чтобы они взяли на станціи то, въ чемъ больше всего нуждаются… Великолпная партія. Ни на одной станціи не найдется такихъ клыковъ… Этимъ купцамъ страшно были нужны носильщики, а наши люди ни на что не годились. Никакой сдлки, ничего не внесено въ книги, все исправно.
Каортсъ чуть не лопнулъ отъ негодованія.
— Что?— закричалъ онъ.— Вы, кажется, продали нашихъ людей за эти клыки!— Макола стоялъ безстрастно и молчалъ — Я… да я… я,— кричалъ Каортсъ.— Дьяволъ!— заоралъ онъ, наконецъ.
— Я постарался и для васъ, и для компаніи,— невозмутимо говорилъ Макола.— Что вы такъ орете? Вы посмотрите-ка вотъ на этотъ клыкъ!
— Я васъ смняю… Я донесу на васъ… Не хочу я смотрть на эти клыки. Запрещаю до нихъ дотрагиваться! Приказываю выбросить ихъ въ рку… Ахъ, вы… вы!
— Очень вы раскраснлись, мистеръ Каортсъ. Если вы будете такъ сердиться на солнц, сдлается у васъ лихорадка, и умрете вы, какъ Готъ, первый начальникъ,— внушительно произнесъ Макола.
Они стояли молча и упорно всматривались другъ въ друга, точно съ усиліемъ разглядывая что-то на большомъ разстояніи. Каортсъ дрогнулъ. Макола не имлъ въ виду ничего, кром того, что сказалъ, но Каортсу послышалась въ его словахъ зловщая угроза. Онъ круто повернулся и ушелъ домой. Макола вернулся въ лоно своего семейства, а клыки остались на земл передъ складомъ и казались на солнечномъ блеск очень большими и цнными.
Карльеръ вернулся и вошелъ въ веранду.
— Вс исчезли?— спросилъ Каортсъ глухимъ голосомъ изъ глубины комнаты.— Вы никого тамъ не нашли?
— Нашелъ,— отвчалъ Карльеръ.— Передъ одной изъ хижинъ лежитъ мертвый человкъ изъ Гобиловской деревни… насквозь прострленъ. Этотъ выстрлъ мы и слышали ночью.
Каортсъ быстро вышелъ на веранду. Товарищъ его мрачно смотрлъ на клыки, лежавшіе около склада. Они посидли молча, потомъ Каортсъ передалъ свой разговоръ съ Маколой. Карльеръ не сказалъ ни слова. Въ полдень они ли мало. Весь этотъ день они едва обмнялись нсколькими словами. Глубокая тишина, казалось, тяжело налегла на станцію и зажимала имъ рты. Макола не открывалъ склада, онъ провелъ день, играя съ своими дтьми. Онъ растягивался во всю длину на циновк передъ дверью, а дти садились къ нему на грудь и ползали на немъ. То была трогательная картина. Мистрисъ Макола, какъ всегда, цлый день занималась стряпней.
Вечеромъ блые люди поли немного лучше, и Карльеръ, покуривая свою трубку, прошелъ къ складу. Онъ долго стоялъ передъ клыками, толкнулъ ихъ раза два ногой, даже попробовалъ поднять самый большой изъ нихъ за тонкій конецъ, потомъ вернулся къ своему начальнику, который недвижимо оставался на веранд, растянулся въ кресл и сказалъ:
— Теперь я понимаю! Ихъ забрали, когда они заснули пьяные, выпивъ все вино, которое вы позволили Макол имъ дать. Штука ловкая! Понимаете? Хуже всего, что съ ними были люди изъ деревни Габилы и ихъ, наврное, унесли. Того, кто меньше всхъ напился, и застрлили за трезвость… Вотъ такъ сторонушка! Что же вы теперь будете длать?
— Мы, конечно, не можемъ даже дотрагиваться до клыковъ,— сказалъ Каортсъ.
— Само собою разумется,— подтвердилъ Карльеръ.
— Рабство ужасная вещь!— пробормоталъ Каортсъ неувреннымъ тономъ.
— Страшная!.. какія страданія!— согласился Карльеръ съ убжденіемъ.
Они оба врили своимъ словамъ. Всякій высказываетъ извстное уваженіе къ нкоторымъ звукамъ, которые можетъ произнести самъ точно такъ же, какъ его ближніе. Но о чувствахъ люди въ сущности ничего не знаютъ. Мы говоримъ съ негодованіемъ или съ энтузіазмомъ, говоримъ о насиліи, жестокости, преступленіи, преданности, самопожертвованіи, добродтели и ничего реальнаго не знаемъ, что стоитъ за этими словами. Никто не знаетъ, что значитъ страданіе или отреченіе, кром, можетъ быть, жертвъ загадочной цли этихъ иллюзій.
На другое утро они увидли, что Макола устанавливаетъ на двор большіе всы для взвшиванія слоновой кости. Черезъ нкоторое время Карльеръ сказалъ: ‘Что затялъ этотъ грязный мерзавецъ’? и вышелъ на дворъ. Каортсъ послдовалъ за нимъ. Оба стояли и смотрли. Макола не обращалъ на нихъ никакого вниманія. Когда всы были установлены, онъ попробовалъ положить на нихъ одинъ изъ клыковъ. Клыкъ оказался слишкомъ тяжелымъ. Макола безпомощно посмотрлъ вверхъ, не говоря ни слова. Долго вс трое стояли молча вокругъ всовъ, какъ истуканы.
Вдругъ Карльеръ произнесъ:— Берись за другой конецъ… эй ты, Макола, животное!— и они вдвоемъ подняли клыкъ. Каортсъ дрожалъ всмъ тломъ,— Ну, да!.. О!.. Ну, да!— бормоталъ онъ и ползъ въ карманъ, откуда вытащилъ грязный клочекъ бумаги и кусокъ карандаша. Онъ повернулся къ нимъ спиной и сталъ украдкой отмчать всъ, который Карльеръ выкрикивалъ громко, что было совершенно излишне. Когда все было кончено, Макола прошепталъ какъ бы самому себ:
— Здсь солнце слишкомъ печетъ клыки…
— Мн кажется, начальникъ,— обратился Карльеръ къ Каортсу небрежнымъ тономъ,— что можно мн помочь ему снести все это въ складъ.
Когда они возвращались въ домъ, Карльеръ сказалъ:
— Это отвратительно, но такъ какъ люди эти были людьми Компаніи, то и кость эта — кость Компаніи. Вы должны ее беречь.
— Я, конечно, донесу директору,— сказалъ Каортсъ.
— Конечно, пусть онъ ршитъ это дло,— одобрилъ его Карльеръ.
Въ полдень они откушали съ аппетитомъ. Каортсъ вздыхалъ время отъ времени. Упоминая имя Маколы, они присоединяли къ нему ругательные эпитеты,— чмъ облегчали свою совсть. Макола устроилъ себ полу-праздникъ и выкупалъ своихъ дтей въ рк. Въ этотъ день никто изъ деревни Гобилы не подошелъ къ станціи.
Никто не пришелъ и на слдующій день, и такъ никто не приходилъ цлую недлю. Люди Гобиловской деревни не обнаруживали никакихъ признаковъ существованія, точно они умерли и были похоронены. На самомъ дл просто горевали о своихъ близкихъ, которыхъ потеряли по колдовству блыхъ, привлекшихъ злыхъ людей въ ихъ страну. Злые люди ушли, но страхъ остался. Страхъ остается навсегда. Человкъ можетъ уничтожить въ себ все — и любовь, и ненависть, вру и даже сомнніе, но пока онъ держится за жизнь, онъ не можетъ уничтожить въ себ страха, страха тонкаго, ужаснаго, который проникаетъ существо, накладываетъ окраску на его мысли, обманываетъ его сердце и сторожитъ у его губъ борьбу послдняго вздоха. Въ своемъ страх кроткій старый Гобила приносилъ сверхчеловческія жертвы всмъ Злымъ Духамъ, которые овладли его блыми друзьями. Тяжело у него было на сердц. Нкоторые воины поговаривали о томъ, чтобы все сжечь и всхъ перебить, но осторожный старый дикарь отговорилъ ихъ отъ этого. Кто можетъ предвидть вс бды, которыя навлекутъ эти таинственныя существа, если ихъ раздражить? Лучше оставить ихъ въ поко. Со временемъ они, можетъ быть, исчезнутъ подъ землей, какъ исчезъ первый. Его народу надо просто держаться отъ нихъ подальше и надяться на лучшее.
Каортсъ и Карльеръ, однако, не исчезли, остались на земл, но она сдлалась, казалось имъ, какъ-то больше и сильно опустла. На нихъ дйствовало не столько нмое одиночество пустыни, сколько невыразимое словами чувство, что въ нихъ самихъ что-то пропало, что держало ихъ въ безопасности, препятствовало пустын овладть ихъ сердцами. Родные образы, воспоминаніе о людяхъ, имъ подобныхъ, которые и думали, и чувствовали, какъ они, отошли на разстояніе, ставшее неяснымъ отъ блеска безоблачнаго неба, а изъ великой молчаливой пустыни ея безнадежная дикость, казалось, подошла къ нимъ ближе и тихо притягивала ихъ, смотрла имъ въ глаза, охватывала ихъ неотвязной, уже привычной и отвратительной заботой.
Дни удлинялись въ недли, потомъ въ мсяцы… Народъ Гобилы оралъ и билъ въ барабаны при всякомъ новолуніи, но отъ станціи держался далеко. Макола и Карльеръ разъ попробовали съ лодки завязать переговоры, но ихъ встртили градомъ стрлъ, и они вынуждены были вернуться на станцію, опасаясь за свою жизнь. Посл этой попытки, по всей стран и вверхъ, и внизъ по рк поднялся страшный шумъ, который много дней доносился до станціи. Пароходъ не приходилъ. Сперва они говорили объ его запозданіи шутя, потомъ озабоченно, затмъ мрачно. Наступали трудныя времена. Запасы приходили къ концу. Карльеръ закидывалъ свои удочки, но рка обмлла, и рыбы стало мало. Они боялись ходить на охоту далеко отъ станціи, къ тому же въ непроходимомъ лсу вообще дичи не было. Однажды Карльеръ застрлилъ гипопотама, но у него не было лодки, чтобы удержать его, и онъ пошелъ ко дну. Когда трупъ всплылъ на поверхность воды и былъ отнесенъ теченіемъ, люди Гобилы поймали его. Это дало имъ поводъ устроить большое національное празднество, что привело Карльера въ бшенство, онъ говорилъ о необходимости истребить всхъ негровъ, потому что только тогда страна станетъ возможной для жизни. Каортсъ бродилъ молча или проводилъ цлые часы передъ портретомъ своей Мели. Портретъ изображалъ маленькую двочку съ длинными блокурыми косами и кислымъ лицомъ. Его ноги опухли и онъ передвигался съ трудомъ. Карльеръ, котораго грызла лихорадка, хотя и неувренно, но продолжалъ расхаживать съ видомъ ‘чортъ возьми’, какъ подобало человку, помнящему честь своего полка. Онъ сдлался грубъ, насмшливъ, любилъ говорить непріятныя вещи. На его язык это значило быть откровеннымъ. Они давно высчитали причитавшіеся имъ проценты съ торговли и включили въ нихъ послднее дяніе ‘этого проклятаго Маколы’. Было ршено ничего объ этомъ не говорить. Сперва Каортсъ колебался, потому что боялся директора.
— Онъ и похуже вещи видывалъ на своемъ вку,— утверждалъ Карльеръ съ грубымъ смхомъ.— Чортъ его возьми! Онъ вамъ спасибо не скажетъ, если вы начнете болтать. Не лучше онъ насъ съ вами. Кто объ этомъ узнаетъ, если вы прикусите язычокъ? Здсь никого нтъ.
Въ этомъ и лежалъ корень зла: тамъ не было никого! Оставленные наедин съ своей слабостью, они ежедневно становились боле похожими на двухъ сообщниковъ, чмъ на двухъ друзей. Восемь мсяцевъ они не имли никакихъ извстій съ родины. Каждый вечеръ они говорили: ‘Завтра пароходъ придетъ’.
Но одинъ изъ пароходовъ компаніи разбился, а на другомъ пароход директоръ объзжалъ очень отдаленныя и важныя станціи на главной рк. Онъ думалъ, что эта безполезная станція и безполезные люди могутъ ждать. Тмъ временемъ Каортсъ и Карльеръ питались варенымъ рисомъ съ солью, проклиная кампанію, Африку и день своего рожденія. Надо пожить на такой діэт, чтобы понять, какимъ страшнымъ страданіемъ длается необходимость проглотить пищу. На станціи не оставалось буквально ничего, кром рису и кофе, кофе они пили безъ сахару. Послдніе пятнадцать кусковъ сахару и полбутылки коньяку Каортсъ торжественно заперъ въ свой сундукъ. ‘На случай болзни’ — пояснилъ онъ. Карльеръ одобрилъ его: ‘Когда человкъ боленъ’ — говорилъ онъ,— ‘всякая малость его поддерживаетъ’.
Они ждали. Густой травой заросталъ дворъ. Колоколъ не звонилъ. Они проходили мочаливые, безнадежные. Разговаривая, эти два чиновника ругались, и самое ихъ молчаніе точно окрашивалось горечью ихъ мыслей.
Однажды, позавтракавъ варенымъ рисомъ, Карльеръ не попробовалъ своей чашки кофе, отставилъ ее и сказалъ:
— Провались все на свт! Выпьемъ порядочную чашку кофе хоть разъ. Несите сахаръ, Каортсъ!!
— Для больныхъ,— пробормоталъ Каортсъ, не глядя на него.
— Для больныхъ!— передразнилъ его Карльеръ.— Чушь!.. Ну, хорошо, я боленъ.
— Вы не больне меня, а я обхожусь безъ сахара,— миролюбиво отвтилъ Каортсъ.
— Живо! Подавай сахару, алчный старый работорговецъ!
Каортсъ поднялъ голову. Карльеръ дерзко улыбнулся.
Вдругъ Каортсу показалось, что онъ никогда не видлъ этого человка. Кто онъ? Онъ ничего не зналъ о немъ. На что онъ способенъ? Внутри у него дрогнулъ приступъ сильной тревоги, какъ-бы отъ появленія чего-то неожиданнаго, опаснаго и окончательнаго. Но онъ совладалъ съ собою и выговорилъ сдержанно:
— Это плохая шутка. Не повторяйте ея.
— Шутка!— сказалъ Карльеръ, наклоняясь впередъ на стул.— Я голоденъ!.. Я боленъ!.. Я не шучу! Я ненавижу лицемровъ! Вы лицемръ! Вы работорговецъ. Я работорговецъ. Вс. работорговцы въ этой проклятой стран. Какъ ни какъ, а я хочу сегодня пить кофе съ сахаромъ.
— Я вамъ запрещаю говорить со мною такимъ тономъ,— сказалъ Каортсъ довольно ршительно.
— Вы!.. что?..— заоралъ Карльеръ, вскакивая на ноги.
Каортсъ тоже всталъ.
— Я вашъ начальникъ,— сказалъ онъ, стараясь сдержать дрожь голоса.
— Что?— кричалъ тотъ.— Чей начальникъ? Здсь нтъ начальниковъ! Ничего здсь нтъ, здсь есть только вы да я. Неси сахаръ, толстопузый оселъ!
— Молчать! убирайся изъ этой комнаты,— завизжалъ Каортсъ.— Ахъ, ты бездльникъ!
Карльеръ схватилъ стулъ. Онъ сразу сдлался серьезно опаснымъ.
— Ахъ ты жалкая дрянная штафирка!.. Вотъ теб!— оралъ онъ.
Каортсъ нырнулъ подъ столъ, стулъ ударился въ стну. Карльеръ старался сдвинуть столъ съ мста, тогда Каортсъ съ отчаянія смло ринулся впередъ, держа внизъ голову, какъ это сдлала бы загнанная въ уголъ свинья, онъ сшибъ съ ногъ своего друга, выскочилъ на веранду и пробжалъ въ свою комнату. Онъ заперъ дверь засовомъ, схватилъ револьверъ и остановился, задыхаясь.
Черезъ минуту Карльеръ изо-всей силы ломился въ дверь и кричалъ:
— Если ты не принесешь сахару, я тебя застрлю, какъ собаку. Ну, живй! Разъ… два… Три. Не несешь? Я же покажу теб, кто здсь хозяинъ!
Каортсъ думалъ, что дверь сейчасъ поддастся, и вылзъ черезъ четырехугольное отверстіе, замнявшее окно въ его комнат, на другую сторону веранды. Теперь между ними лежала вся ширина дома. Но у Карльера, очевидно, не хватило силы выломать дверь, и Каортсъ слышалъ, что онъ побжалъ кругомъ веранды. Онъ тоже тяжело побжалъ на своихъ отекшихъ ногахъ. Онъ бжалъ, сжимая револьверъ и не будучи въ состояніи понять, что съ нимъ случилось. Онъ видлъ передъ собою то домъ Маколы, то складъ, то рку, то оврагъ, то низкіе кусты, и снова видлъ эти предметы, обгая вокругъ дома во второй разъ. Утромъ онъ не могъ шага ступить безъ стона. А теперь бжалъ, бжалъ такъ быстро, что могъ оставаться невидимымъ Карльеру.
Ослабвъ, и придя въ отчаяніе, онъ подумалъ: ‘Прежде, чмъ я обгу домъ еще разъ кругомъ, я умру’ и въ этотъ моментъ услышалъ, что врагъ его тяжело затопалъ и остановился. Онъ тоже остановился. Какъ прежде, Карльеръ былъ на лицевой части дома, а онъ на задней. Онъ слышалъ, какъ Карльеръ, ругаясь, бросился на стулъ, и слъ самъ, прислонившись спиною къ стн. Въ горл у него пересохло, лицо было мокро отъ пота и слезъ. Зачмъ все это? Тутъ какая:то ужасная ошибка, онъ думалъ, что видитъ все во сн или сходитъ съ ума! Черезъ нсколько секундъ онъ пришелъ въ себя. За что они поссорились? За сахаръ! Какъ нелпо! Онъ отдастъ этотъ сахаръ… зачмъ онъ ему? И онъ сталъ подниматься на ноги съ внезапно охватившимъ его чувствомъ безопасности. Но не усплъ онъ встать, какъ простое размышленіе вновь повергло его въ отчаяніе. Онъ думалъ: ‘стоитъ мн уступить сегодня этой скотин-солдату — завтра начнется то же самое… и послзавтра… всякій день… У него явятся другія требованія, онъ будетъ издваться надо мною, мучить меня, сдлаетъ меня своимъ рабомъ, и я пропалъ! Пропалъ! Пароходъ можетъ придти черезъ нсколько дней… можетъ никогда не придти.’ Онъ такъ дрожалъ, что ему снова пришлось ссть на полъ. Онъ чувствовалъ, что не можетъ больше сдлать никакого движенія и не сдлаетъ. Онъ былъ совершенно ошеломленъ внезапнымъ сознаніемъ, что положеніе его безвыходно и что въ одно мгновеніе смерть и жизнь стали одинаково трудны и ужасны.
Вдругъ онъ услышалъ, что Карльеръ отодвинулъ стулъ… Онъ съ величайшей легкостью всталъ на ноги. Опять надо бжать! Направо или налво? Онъ услышалъ шаги, кинулся налво, сжимая револьверъ, и въ тотъ же моментъ, какъ ему показалось, они столкнулись… Оба крикнули отъ удивленія, и между ними раздался громкій выстрлъ, мелькнулъ красный блескъ огня, появился густой дымъ… Каортсъ, оглушенный и ослпленный, кинулся назадъ, думая: раненъ, теперь все кончено’. Онъ ждалъ, что Карльеръ придетъ любоваться на его агонію. ‘Все кончено!’ Но на другомъ конц дома послышался грохотъ паденія, точно кто-нибудь во всю длину опрокинулся со стула… и настала тишина… Онъ не умеръ. Только плечо у него сильно болло и онъ потерялъ свой револьверъ. Онъ былъ обезоруженъ, безпомощенъ… и ждалъ своей судьбы. Карльера не было слышно… Это хитрость! Онъ подкрадывается. Съ которой стороны? Можетъ быть, теперь онъ прицливается…
Посл нсколькихъ минутъ страшной и нелпой агоніи онъ ршилъ идти на встрчу своей судьбы. Онъ завернулъ за уголъ, придерживаясь одной рукой за стну, сдлалъ нсколько шаговъ и почти лишился чувствъ: на полу изъ-за угла торчали дв ноги, блыя, голыя ноги въ красныхъ туфляхъ. Онъ потерялъ сознаніе. Черезъ нкоторое время не редъ нимъ очутился Макола и спокойно говорилъ: ‘Пойдемте, м-ръ Каортсъ, онъ умеръ’. Онъ разразился словами благодарности, кроткимъ плачемъ и рыданіемъ… Придя въ себя, онъ увидлъ, что сидитъ на стул и смотритъ на Карльера, который, вытянувшись, лежалъ на спин. Макола наклонялся надъ трупомъ.
— Это вашъ револьверъ?— спросилъ Макола, вставая.
— Да,— сказалъ Каортсъ,— и быстро прибавилъ:— Онъ бжалъ за мною, хотлъ меня застрлить… вдь вы видли!
— Да, я видлъ,— отвчалъ Макола.— Тутъ только одинъ револьверъ, а гд же его?
— Не знаю,— прошепталъ Каортсъ ослабвшимъ голосомъ.
— Я пойду поищу,— мягко сказалъ Макола. Онъ обошелъ всю веранду и вернулся съ пустыми руками. Постоявъ въ глубокомъ раздумьи, онъ спокойно пошелъ въ комнату умершаго и сейчасъ же вышелъ съ револьверомъ, который показалъ Каортсу. Каортсъ зажмурилъ глаза. Все завертлось вокругъ него. Жизнь была страшне и трудне смерти: онъ застрлилъ безоружнаго человка.
Подумавши немного, Макола сказалъ мягко, указывая на мертваго человка, лежавшаго съ прострленномъ правымъ глазомъ:
— Онъ умеръ отъ лихорадки.— Каортсъ посмотрлъ на него окаменло.— Да,— повторилъ Макола задумчиво, перешагнувъ черезъ трупъ,— мн кажется, что онъ умеръ отъ лихорадки. Схороните его завтра.
И онъ ушелъ къ жен, которая его ждала, оставивъ обоихъ блыхъ людей въ веранд.
Ночь пришла, а Каортсъ все сидлъ на томъ же стул неподвижно, точно принялъ дозу опіума. Потрясеніе, которое онъ пережилъ, было такъ глубоко, что оно вызвало чувство желаннаго спокойствія. Въ короткіе часы онъ измрилъ всю глубину ужаса и отчаянія и теперь нашелъ покой въ убжденіи, что жизнь не иметъ для него прелести. Онъ сидлъ около трупа и думалъ, думалъ упорно, думалъ о чемъ-то совершенно новомъ для себя. Онъ какъ-то совершенно отршился отъ самого себя. Его старыя мысли, убжденія, вкусы, вещи, которыя онъ уважалъ и ненавидлъ, показались ему въ ихъ настоящемъ свт,— противными и дтскими, ложными и смшными. Онъ ликовалъ въ своей новой мудрости, сидя около человка, котораго убилъ. Онъ разсуждалъ самъ съ собою съ тою мнимой ясностью, которая наблюдается у нкоторыхъ помшанныхъ. Случайно онъ вспомнилъ, что умершій человкъ былъ во всхъ отношеніяхъ вреднымъ животнымъ, что люди ежедневно умираютъ тысячами, а можетъ быть, сотнями тысячъ, и что въ общемъ числ эта смерть не иметъ никакого значенія. Да, не можетъ имть никакого значенія, по крайней мр, для мыслящаго существа. Всю свою жизнь, до этого момента, онъ врилъ въ пропасть глупостей, какъ вс остальные люди, дураки. Но теперь онъ мыслитъ, знаетъ! Онъ нашелъ покой, освоился съ высшей мудростью! Онъ попробовалъ представить себя мертвымъ, а Карльера сидящемъ на стул и смотрящимъ на него. Эта попытка была настолько удачна, что черезъ нсколько секундъ онъ уже не былъ увренъ, кто изъ нихъ умеръ и кто живъ. Этотъ необыкновенный подвигъ его фантазіи все-таки поразилъ его, и онъ во время, соотвтствующимъ усиліемъ мысли, спасъ себя отъ перспективы сдлаться Карльеромъ. Сердце билось и его бросало въ жаръ при мысли о такой опасности. Карльеръ! Какая скверная дрянь! Чтобы успокоить свои потрясенные нервы, онъ попробовалъ слегка свиснуть. Затмъ онъ заснулъ, или ему показалось, что онъ заснулъ: во всякомъ случа ему казалось, что былъ туманъ и кто-то свистлъ въ туман.
Онъ всталъ. Занимался день и тяжелый туманъ спустился на землю, туманъ пронизывающій, обволакивающій, молчаливый, утренній туманъ тропическихъ странъ, блый и смертельный, чистый и ядовитый. Онъ всталъ, увидлъ трупъ и, схватившись за голову, закричалъ, какъ человкъ, который, проснувшись посл обморока, очутился бы навки погребеннымъ:
— Помогите!.. О Господи!
Не человческій визгъ, внезапный и вибрирующій, какъ стрла, разскъ блый саванъ, покрывавшій страну печали.
За нимъ послдовали три нетерпливыхъ крика, и опять клубы тумана струились безпрепятственно среди страшной тишины. Еще нсколько взвизговъ, быстрыхъ и пронзительныхъ, точно ревъ какого-то разъяреннаго и злобнаго существа, пронеслись въ воздух. Съ рки Каоргиси звалъ прогрессъ, цивилизація и вс добродтели. Общество звало свое современное дитя, звало, чтобы заботиться о немъ, чтобы произвести надъ нимъ слдствіе, судить его, приговорить… Оно звало его вернуться въ ту сорную кучу, отъ которой онъ отдалился, звала для того, чтобы справедливость торжествовала.
Каортсъ слышалъ и понялъ. Онъ спустился съ веранды, покинувъ окончательно другого человка въ первый разъ съ тхъ поръ, какъ судьба соединила ихъ. Онъ пробирался сквозь туманъ, прося въ своемъ невжеств невидимое неба раздлить содянное имъ.
Макола пробжалъ въ туман и закричалъ ему на ходу:
— Пароходъ! Пароходъ! Они ничего не видятъ. Они свистятъ станціи. Я иду звонить въ колоколъ. Идите на берегъ, сэръ. Я буду звонить.
И онъ исчезъ. Каортсъ стоялъ. Онъ посмотрлъ вверхъ, туманъ катился низко надъ его головой. Онъ посмотрлъ вокругъ, какъ человкъ, потерявшій дорогу, и на обманчивой чистот тумана увидлъ темный абрисъ, кресто-подобное пятно. Пока онъ, шатаясь, плелся къ нему, колоколъ станціи громкимъ звономъ отвчалъ нетерпливому зову парохода.
Директоръ Большой Цивилизующей Компаніи (мы знаемъ что цивилизація слдуетъ за торговлей) присталъ прежде всхъ и сейчасъ же потерялъ пароходъ изъ вида.
Внизу у рки туманъ былъ чрезвычайно густъ. На станціи колоколъ звонилъ непрерывно и задорно.
Директоръ громко крикнулъ на пароходъ:
— Никто меня не встрчаетъ. Не случилось-ли чего нибудь, хотя они звонятъ. Лучше пусть еще кто-нибудь спустится.
И онъ началъ подниматься на крутой берегъ. Капитанъ и механикъ послдовали за нимъ. Когда они поднялись выше, туманъ нсколько пордлъ, и они видли, что директоръ идетъ на довольно значительномъ разстояніи впереди. Вдругъ онъ остановился и закричалъ:
— Бгите! Бгите скоре въ домъ! Я нашелъ одного, бгите, ищите другого!
Онъ нашелъ одного изъ нихъ! И даже онъ, человкъ видавшій всякіе виды, былъ ошеломленъ тмъ, что нашелъ. Онъ стоялъ и шарилъ въ своихъ карманахъ, ища ножа, и смотрлъ на Каортса, который вислъ на крест. Онъ, очевидно, влзъ на могилу, которая была высока и узка, и, привязавъ ремень къ кресту, повсился на немъ. Пальцы ногъ почти касались земли, руки висли безпомощно: казалось, что онъ твердо стоитъ на часахъ, опустивъ багровую щеку на одно плечо, и непочтительно показываетъ распухшій языкъ старому директору своей компаніи.