Борис Зайцев
Борис Зайцев
Ассизи
Ассизи
Из книги очерков ‘Италия’
Нищ и светел…
Вяч. Иванов
Комментарии
Комментарии
—————————————————————————
Ассизи, Зайцев Борис Константинович, Год: 1918
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Слава Ассизи — святой Франциск, святая бедность, религиозный восторг, светлое, тихое безумие, что осенило семь веков назад сына ассизского суконщика Пьетро Бернардоне, и от жизни веселой, довольной, сытой увело к подвигу кротости и нищеты. Его безумие — его гений. Некий голос, выведший за стены древнего городка на горе, из тесных закоулков обыденщины на путь величия мирового.
Всем известен облик святого. Менее известно место, где он родился, где прожил юность, и которое обессмертил.
После нелегкого пути от Римини я оказался вечером на станции Ассизи. Болела голова, неопределенное раздражение, признак усталости, овладевало. Казалось — не к чему ехать, не хотелось двинуть рукою — шевельнуть мыслью. Все не по тебе, все бы осудил.
Первая же насмешливая улыбка — отелю ‘Джотто’.
— Ну, конечно, итальянцы всем воспользуются! Самого Франциска вытащат, не то что Джотто!
Так садился я в крытый небольшой дилижанс, на верхнем краю которого, правда, была надпись: ‘Hotel Giotto’ — золотом. Дилижанс покатил. Огни станции остались сзади, шоссе медленно подымалось, мы поворачивали вправо, влево, ехали мимо темных садов, виноградников, каменных оград, и золотые огоньки внизу, где свистели паровозы, становились меньше, а огни небесные — звезды, ярко стоявшие в осеннем небе — выше. Легкий туман заволакивал землю. В странах Божиих же было чисто.
Мы подъехали, наконец, ко рву, перебрались чрез него по мосту, угрюмые громады нависали сверху, с боков — городские стены, башни. Кое-где светились в них окна. Нас не окликнули, мы погрузились в недра средневековых ворот, и через минуту шагом подымались в гору, уже довольно круто, среди темных, сонных, старых домов, стоявших тесно, улицей узенькой, кривой.
У подъезда с ярким светом мы остановились. Помню, что ступенька вела вниз, а не вверх от входной двери, и почему-то сразу это мне понравилось. Может быть, тут была некогда лавка суконная, и вот так же покупатель, входя, слегка спускался. Облик старого дома сохранился здесь, в отеле ‘Джотто’, в толщине стен, в арках, в особенном каком-то запахе, хотя, конечно, англичанин молодой, болезненного вида, возлежал в лонгшезе, пил кофе и читал книжку.
Наверху, в комнате, мне отведенной, я отворил дверь и вышел на балкон. Передо мной открылся край, казалось, бескрайний. Ибо туман легким, невесомым пологом завесил все, и лишь слегка, едва мерцая, светилась вдалеке внизу станция. Но глубокое, громадное пространство было за этим туманом, недвижимое, немое, полное тишины безмерной! Сверху звезды смотрят, вблизи, у самых ног, крыши какие-то, зубчатые башни, да готическая кампанилла. Да еще — нежный и слабый, неизвестно откуда плывущий перезвон, двухнотный: та-та, та-та, голос церковного колокола, таящегося в тумане.
Это была страна Святого, безбрежная и кроткая тишина, что составляет душу Ассизи, что вводит весь строй человека в ту ясность, легкость и плывучесть, когда уходят чувства мелкие и колющие — дальнее становится своим, любимым. Да, позабудешь все тревоги, огорчения, надломы, только смотришь, смотришь!
С этой минуты, открывшей мне Ассизи, я его полюбил навсегда, без оговорок, без ограничений, без косых взглядов на отель ‘Джотто’ — хотя в тот ночной час я Ассизи, собственно, не видел. Я его познавал.
Утром его нежность, сверхземное успокоение открылись и глазам моим. Теперь, с высоты того же балкончика, я увидел то, что так таинственно молчало вчера. Я увидел деятеля этого молчания, это была воздушная бездна, утопавшая в бледных, перламутрово-сиреневьгх тонах, замкнутая глубоко вдали грядою гор. Священная долина Умбрии! Тонкий туман стелется в ней по утрам, заволакивая скромные селенья, из которых узенькими струйками восходит, или кадит, дым: те как бы библейские Бетонны и Беваньи, близ которых Святой проповедовал птицам и возвещал миру новую радость, обручаясь с бедностью. На дорогах этой долины, среди этих же посевов, яблонь, виноградников лобызал он прокаженного, молился, плакал слезами счастия.
Первое паломничество в Ассизи — храм св. Франциска, где покоятся его останки. Храм этот недалеко, надо пройти немного вниз по улочке, выложенной крупными плитами, и подняться, сразу попадая к монастырскому двору, в глубине его остроугольное, тяжкое, но столь близкое сердцу здание готического San Francesco. Время его построения 1228 г. San Francesco родной брат флорентийского Santa Groce, S. Maria Novella, это основоположный факт готики итальянской, героический ее момент. Грузность, мешковатость не страшит — ни зрителя, ни художника, именно оттого, что это героическое. Храм поставлен во славу Святого. Здесь не место мирскому, легкому изяществу. Как целен Святой, так же целен, в величии своем, и памятник ему. И пожалуй, что San Francesco готичнее самих Santa Groce и S. М. Novella. Она скупее и строже. Там есть, все-таки, фасады — прелестный Леона Баттиста Альберта, и посредственный в S. Groce — наслоение позднейшего. Кроме того, в тех храмах нет единства цели. Вспоминая их, вспоминаешь многое: и испанскую капеллу, и фрески Гирляндайо, и Чимабуэ, и Джотто, и гробницы пантеонного характера. В храме же Франциска цель единая — св. Франциск, все ему служит, и все, в сущности, одного стиля, одного времени, одного настроения.
Это чувство густоты францисканско-готического особенно испытываешь в церкви нижней, более древней, чем верхняя. Нижние церкви (напр., св. Климента в Риме) всегда имеют несколько катакомбный характер. Он есть и здесь. Низкие своды, крестообразными дугами, все расписанные древними фресками, темная синева фонов, золото, узкие окна с витражами, полумрак, сдавленность некая, сияние свеч. Тихое мерцание крипты, где покоятся останки Святого — все это иной мир, в которой сразу окунаешься со света дня. Эту церковь украшал великий Джотто, тот, кто живописи итальянской возгласил: ‘Да будет свет!’ И стал свет. Джотто написал здесь аллегории ‘Бедность’, ‘Послушание’, ‘Целомудрие’, сцены из жизни Христа и Франциска. Это не есть важнейшее, что он сделал. В его творчестве Ассизи — не венец. Но он задал тон. Росписи его учеников и подражателей дают ту цельность, о которой говорилось выше.
Как архитектура, как и живопись, легенда о самом святом в Ассизи есть кардинальный факт духовной жизни Италии XIII—XIV вв., и лишь Данте недостает в S. Francesco, чтобы дать полное созвучие мистического средневековья Италии.
Верхняя церковь светлее, обширнее, тоже чисто готическая, но здесь уже более дневное, трезвое. Стены ее целиком расписаны сценами из жизни Святого, начиная с Франциска-юноши до посмертных явлений и чудес. (Также Джотто.)
Когда выходишь из священных дверей San Francesco и по каменной лестнице спускаешься вниз, теплый ассизский день обнимает мягкостью, тишиной, два монаха идут, бредет благообразная англичанка, голуби воркуют, веселятся воробьи. Им, здесь же, мог бы сказать св. Франциск: ‘Сестры мои птицы, многим вы обязаны Богу, вашему Создателю, и всегда, и во всяком месте должны славословить Его: за то, что Он дал вам свободу летать на просторе, а также дал вам двойную и даже тройную одежду… вам не нужно ни сеять, ни жать, и сам Бог пасет вас и дает вам реки и источники для питья, и дает вам горы и долины, как убежище, и высокие деревья для ваших гнезд, и зная, что вы не умеете прясть и шить, Бог сам одевает вас и ваших детей…’ Птицы, как известно, выразили великую радость, вытягивали шейки, топорщили крылышки и внимательно смотрели на него. Он благословил их и они улетели.
Средневековый городок Ассизи в этот час предобеденный так же покоен и благообразен, как, верно, был и много лет назад, так же вздымается над черепичными его крышами древняя крепостца Rocca Maggiore [Скала Большая — ит.], так же желтеет и коричневеет за ней гора Субазио, где есть пещера Святого. Так же голубой, светлый воздух Умбрии овевает это скромное место, и немногочисленные горожане постукивают каблуками по плитам улочек — неровных, то спускающихся, то идущих вверх, то круто загибающих. Не знаю, чем теперь занимаются эти жители. Но по облику их и их жилищ можно думать, что не весьма далеко отошли они от святой бедности, sancta povertade, какую проповедовал учитель.
На небольшой улице заходим в лавочку с нехитрою стеклянной дверью: там продаются священные книги, реликвии, изображения Франциска. Мы тут достанем Fioretti, знаменитые ‘Цветочки Фр. Ассизского’. Издание бедное, напечатано в самом Ассизи, внизу надпись: Tipografia Metastasio, в честь литературной знаменитости Ассизи XVIII века — Метастазио. Книжечку можно положить в карман. Пройдем мимо старинного собора с розетками над порталом — его строил Джиованни да Губбио — как густо по-средневековому звучит это имя! (А еще лучше: Джакомо ди Лапо, зодчий церкви св. Франциска.)
И вот мы вблизи небольшой капеллы S. Francesco il Piccolo, над дверью которой надпись:
Hoc oratorium fuit bovis et asini stabulum
In quo natus est Franciscus, mundi speculum.[*]
[*] — ‘Здесь был молитвенный дом быка и прибежище осла, зеркальное подобие того, где рожден Франциск’ (лат.).
Здесь, по преданию, родился св. Франциск. Мать его, Дама Пика, никак не могла разрешиться от бремени, вдруг странник постучался в дверь дома, и сказал открывшей ему служанке, что родильница тогда родит, когда из роскошной комнаты ее перенесут в конюшню, там, на соломе, все произойдет благополучно. Так будто бы и случилось. Мы же стоим сейчас пред местом, где, по-видимому, находился отчий дом Франциска, дом, который он так неожиданно и безвозвратно бросил.
Близится полдень. Можно взглянуть еще на портик Минервы, отголосок Ассизи языческого, так мало связанного с общим обликом города, но говорящим, что мы на земле Италии, где христианство возрастает над язычеством. Можно взглянуть на монастырь св. Клары, первой сподвижницы Святого из женщин, первой Жены Мироносицы его: и неторопливо — Ассизи не располагает к спешке — мы сойдем пониже, к нам знакомой уже двери отеля ‘Джотто’.
Табльдот в покойном и степенном отеле — большая, светлая зала с окнами на долину Тибра. Два полнокровных французских аббата беседуют кругло, вкусно, и основательно пьют красное вино, вечный тип художника, которого еще Гоголь видел в Риме: в тальмочке, с полуголодным взором и ‘ван-диковской бородкой’. Только у теперешнего на ногах грубые башмаки с гвоздями и суконные обмотки до колен. Вчерашний худосочный молодой англичанин, с дамой, пьет содовую воду, растерян, смирен, видимо, полубольной. Да изящный поляк, не лишенный элегии, с двумя барышнями, одну из которых, кажется, любит. Белые стены, негромкий разговор, позвякивание посуды в руках камерьере, за окном бледно-голубеющие горы и великая долина Умбрии… Время идет тихо и беззвучно.
Под вечер встречаемся с аббатом в читальне. Сквозь очки, деловито и прочно он читает. Открываю свои Fioretti. Св. Клара является вкушать трапезу в Св. Марию Ангельскую, ко Франциску. ‘И когда пришел обеденный час, садятся вместе св. Франциск и св. Клара, и один из товарищей св. Франциска со спутницей св. Клары, а затем и все другие товарищи смиренно подсели к трапезе. И за первым блюдом св. Франциск начал беседовать о Боге столь сладостно и столь возвышенно, и столь чудесно, что сошла на них в изобилии благодать Божия, и все они были восхищены в Боге. И когда они были так восхищены и сидели, вознеся очи и воздев руки к небу, жители Ассизи и Беттоны и окрестностей видели, что св. Мария Ангельская, вся обитель и лес, окружавший ее, ярко пылали, и казалось, что великое пламя охватило сразу и церковь, и обитель, и лесть. Поэтому ассизцы с великою поспешностью побежали туда тушить огонь, в твердой уверенности, что все там горит. Но дойдя до обители и найдя, что ничего не горит, они вошли внутрь и обрели св. Франциска со св. Кларой и со всеми их сотрапезниками, сидящими за той смиренной трапезой, и поглощенными созерцанием Бога’.
Окно библиотеки открыто. Ветерок налетает, чуть веет светлым благоуханием. Там, внизу, эта самая Беттона, жители которой бежали тушить огонь. А св. Мария Ангельская — и совсем близко, у станции. Ныне здесь церковь, в ней капелла, называемая Порциункула, построенная св. Франциском, первая часовня францисканства, драгоценнейшая и древнейшая его реликвия. Сейчас св. Мария Ангельская не пылает. День мягкий, слегка облачный, бесконечная долина в синевато-опаловых, нежных горах. Над горами, вдалеке, лиловеет облако, и под ним беззвучной сеткой висит дождь, изливающийся за десятки верст. А правее солнце, выбившись из-за облака, золотисто выхватило возвышенность, где, короной, красуется далекая Перуджия, заволокнутая легкой дымкой, жемчужиною. ‘Однажды в зимнюю пору св. Франциск, идя с братом Львом из Перуджии к св. Марии Ангельской, и сильно страдая от жестокой стужи, окликнул брата Льва, шедшего немного впереди, и сказал так: — брат Лев, дай Бог, брат Лев, чтобы меньшие братья, в какой бы стране ни находились, подавали великий пример святости и доброе назидание, однако запиши и отметь хорошенько, что не в этом совершенная радость’. Из дальнейшего видно, что совершенная радость состоит не в том, чтобы изгонять бесов, исцелять расслабленных, пророчествовать, узнавать все сокровища земные, говорить языком ангельским и обращать в веру Христову неверных. А вот если в бурю и непогоду, промоченные дождем, придут они к св. Марии Ангельской и рассерженный привратник выгонит их, приняв за бродяг и воришек, на холод, они же терпеливо перенесут оскорбления и ярость и смиренно будут думать, ‘что этот привратник на самом-то деле знает нас, а что Бог понуждает его говорить против нас, запиши, брат Лев, что тут и есть совершенная радость’. И еще далее говорится, как они продолжают стучать, а рассерженный привратник выскочит, ‘и схватит нас за шлык, и швырнет нас на землю в снег, и обобьет об нас эту палку, если мы все это перенесем с терпением и радостью, помышляя о муках благословенного Христа, каковые мы и должны переносить ради Него, о, брат Лев, запиши, что в этом будет совершенная радость’. Как просто, и по-человечески! Как трудно зимой голодным, холодным, оскорбляемым! Сколь это древняя, и вечная история. Здесь она лишь возведена на высоты христианского смирения.
Так читаешь, и мечтаешь в тихой читальне отеля ‘Джотто’, выходящей на долину Тибра. Невидимо идет время, очень легко, светло, но это вообще свойство Ассизи — давать жизни какую-то музыкальную, мечтательную прозрачность. Поистине дух монастыря, самого возвышенного и чистого, сохранялся здесь. Кажется, тут трудно гневаться, ненавидеть, делать зло. Здесь нет богатого красками, яркого зрелища жизни. Тут если жить — то именно, как в монастыре: трудясь над ясною, далекой от земной сутолки работой, посещая службы, совершая прогулки по благословенным окрестностям. И тогда Ангел тишины окончательно сойдет в душу, даст ей нужное спокойствие и чистоту.
Среди вечерних прогулок Ассизи хорошо посещение крепостцы, разрушенной Rocca Maggiore, куда взбираешься по дикой круче, среди камней и чахлых кустиков. Rocca господствует над Ассизи. Отсюда еще шире вид, еще безмернее воздушный, тихий океан, еще ближе небо, столь близкое Святому, ближе орлы, парящие над горою Субазио, где у Франциска была пещера. Вид пустынной и голой горы Субазио говорит об отшельничестве, о каких-то отрешенных, отданных одному Богу часах Святого.
В развалинах крепости мы встретим — с зонтом, пюпитром, красками, кистями все того же художника ‘с ван-диковской бородкой’, которого некогда видел Гоголь в Риме, и который ныне живет в отеле ‘Джотто’. Он что-то нервно, ‘гениально’ пишет. На него взглянешь, станет грустно. Сколько этих ‘художников’ рассеяно по Италии, и где-где не видел вот таких же шляп, галстухов, измазанных курток! Бог искусства требует все новых, новых, никому не ведомых жертв, чтобы из тысяч их дать одного Джотто.
Другой путь из Ассизи вниз. Когда садится солнце, выходишь из ворот S. Pietro, и мимо виноградников, возделанных полей, спускаешься в долину. Справа монастырь св. Франциска. Отсюда видны огромные столбы со сводами, ‘субструкции’, на которых покоится здание. Они напоминают несколько аркады римских акведуков. Бледно-лиловеют и розовеют в закате дальние горы. Долина начинает чуть туманиться. В монастыре и в S. Pietro мелодичный, славный перезвон, столь знакомый передвечерний Angelus.
Встречаешь по дороге крестьян, возвращающихся с работы. Они имеют утомленный вид, но с отпечатком того изящества и благородства, какой покоится на земледельце Италии. Почти все они кланяются. Я не вижу в этом отголоска рабства и боязни. Некого здесь бояться, и не пред скромным пилигримом, странником по святым местам унижаться гражданину Умбрии. Мне казалось, что просто это дружественное приветствие, символ того, что в стране Франциска люди друг другу братья.
Так идут дни в Ассизи — легко, бездумно, как светлые облака — и так же невозвратно уплывают. И в одно солнечное утро у отеля ‘Джотто’ ветгурин, наши вещи погружены, и, пощелкивая бичом, итальянец везет нас вниз, по неровным плитам Ассизской мостовой, завинчивая слегка свой тормаз. Наш путь — мимо знакомой нам св. Марии Ангельской, чрез полотно железной дороги, по плодоносящей, фруктообильной долине к Перуджии. Ассизи остается сзади. Вот прилепилось оно к своей горе, как священное гнездо. Долго видны его кампаниллы, стены, огромные субструкции монастыря. Солнце сегодня яркое, и яркие, голубоватые тени облаков бегут по рядам яблонь, спелой пшенице и гирляндам виноградников, по белому шоссе. Ассизи окунается в светло-голубеющий туман.
Pero chi d’esso loco fa parole,
Non dica Ascesi, che direbbe corto,
Ma Oriente, se proprio dir vuole.[*]
[*] — Чтоб это место имя обрело,
‘Ашези’ — слишком мало бы сказало,
Скажи ‘Восток’, чтоб точно подошло.
Данте. Божественная Комедия. Рай Песнь XI. Пер М. Лозинского.
Мало, для Данте, сказать: Ассизи. Говори — Восток, Восход, откуда солнце некое взошло над миром.
Невдалеке от Перуджии, куда легко катил нас наш возница, есть этрусский ипогей, мы заезжали туда. Это древние этрусские гробницы в холме, темные пещеры, которые проводник освещает факелом. Там белые, каменные саркофаги, на крышках которых, как обычно в этрусских погребениях, возлежат умершие. Они в спокойных, важных позах, полуоблокотясь, иногда это целые семейные группы. Как всегда смерть в античности — здесь она покойна, очень важна и строга. Она действует, она возвышенна. Но вспоминая недалекое Ассизи, понимаешь ясней разницу в смерти у язычников и христиан. Для этруска весь этот мир ушел уже, и нет надежды, остается каменное изваяние, слабая попытка задержать вечность, закрепить в ней мимолетный образ. Отсюда строгость и печаль. Для Франциска же смерть, сколь ни горька она (сам Святой умирал мучительно) — есть разрешение, лишь приобщение мирам светлейшим, высшим, самому Христу. И его радость солнцу, птицам и природе — радость откровениям Божественной высоты, некоего райского состояния, куда был он ‘восхищен’ во время трапезы со св. Кларой. Жизнь его была непрестанное ‘восхищение’, доколе Смерть не восхитила его к высшему истоку сущего — Божеству.
Хорошо жить в Ассизи. Смерть грозна, и страшна везде для человека, но в Ассизи принимает очертания особые — как бы легкой, радужной арки в Вечность.
Сельцо Притыкино, дек. 1918 г.
Слава Ассизи — святой Франциск, святая бедность… — Основатель нищенствующего ордена францисканцев Франциск Ассизский (наст, имя Джованни Бернардоне, 1182—1226), проповедовавший учение о бедности как идеале ‘евангельского совершенства’. Большую популярность и в Европе и в России завоевала книга рассказов о ‘народном святом’ — Fioretti (в рус. пер.: Цветочки Франциска Ассизского. М., 1913, репринт — М., 1990).
Там есть… фасады — прелестный Леона Баттиста Альберты… — Имеется в виду мраморный фасад церкви Сайта Мария Новелла, выполненный в 1470 г. по проекту Леона Баттиста Альберти (1404—1472), архитектора, ученого, писателя и музыканта Раннего Возрождения. Альберти — автор ‘Десяти книг о зодчестве’ (рус. пер.: М., 1935—1937) и др.
‘Сестры мои птицы…’ — цитата из книги ‘Цветочки Франциска Ассизского’, с. 52.
…тип художника… с полуголодным взором и ‘ван-диковской бородкой’ — ‘Художник с бородкой’ — Антонис Ван Дейк (1599—1641), фламандский живописец, выдающийся портретист.
‘И когда пришел обеденный час…’ — цитата из книги ‘Цветочки Франциска Ассизского’, с. 47.
‘Однажды в зимнюю пору св. Франциск, идя с братом Львом…’ — цитата из книги ‘Цветочки Франциска Ассизского’, с. 27.
Источник текста: Борис Зайцев. Собрание сочинений. Том 3. Звезда над Булонью. Романы. Повести. Рассказы. Книга странствия. — М: ‘Русская книга’. — 1999. — 571 с.