АПТЕКА НОЧЬЮ.
(Изъ жизни аптекарскихъ учениковъ).
АПТЕКА НОЧЬЮ.
(Изъ жизни аптекарскихъ учениковъ).
I.
А. Серафимовичъ.
‘Новое Слово’, No 12, 1896
Аптека ночью, Серафимович Александр Серафимович, Год: 1896
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Въ окнахъ все также угрюмо стояла темнота октябрьской ночи, и въ молчаливой и неподвижной комнат царила та тишина ночного покоя, въ которой чуется что-то таинственное и неуловимое. Слегка подвернутая лампа одиноко и задумчиво горла подъ потолкомъ, слабо освщая комнату. По стнамъ на полкахъ выступали изъ полумрака блвшія рядами банки, флаконы, припертые стеклянными пробками и съ печатными надписями, за шкапами выдлялась неяснымъ силуэтомъ высокая пультра провизора.
Огромныя стеклянныя двери, выходившія на улицу, были заперты. Сквозь другія двери, открытыя въ сосднюю комнату, на высокой стойк неясно виднлась фигура спавшаго человка. Это былъ дежурный въ эту ночь ученикъ. Тяжелый, неподвижный сонъ овладлъ его молодымъ, усталымъ тломъ. Октябрьская свжесть проникла сквозь ординарныя рамы въ комнату, спавшій человкъ, которому казалось, будто онъ сидитъ на двор раздтый, потянулъ на себя старенькое пальто, служившее ему вмсто одяла, и заврнулся съ головой. И молчаніе, неподвижное и полное таинственности, продолжало царить среди полумрака.
Но вдругъ, нарушая тишину и то, что невидимо совершалось здсь среди ночного покоя, рзко зазвенлъ колокольчикъ. Слышитъ его Вётлинъ и знаетъ, что надо ему сейчасъ же встать, потому что онъ сегодня дежурный, и не можетъ онъ себя заставить: такъ тепло и уютно лежать. И пока онъ думалъ, что надо встать и не могъ встать, набгавшій сонъ понемногу подавлялъ сознаніе и перепутывалъ ощущенія, и онъ сталъ опять забываться.
Снова зазвенлъ звоновъ рзко, сердито, нетерпливо вздрагивая. Вётлинъ торопливо поднялся и свсилъ ноги со стойки. Шкапы, пультра, полки, флаконы, всы, ступки, все неподвижно стояло передъ нимъ на своихъ мстахъ въ томъ же порядк, какъ и всегда.
Вётлинъ подумалъ, что врно скоро утро, и опять начнется то же самое: придутъ ученики, начнутся разговоры, брань, надо будетъ сдать кассу, пойдутъ рецепты, ручная торговля. Это было до такой степени скучно, тяжело и уныло, и такъ мучительно хотлось спать, что онъ опять-было прикурнулъ въ теплой подушк, стараясь уловить разорванное ощущеніе сна, но сію же минуту вскочилъ, спрыгнулъ со стойки и подбжалъ въ выходной двери.
— Иванъ, слышишь, Иванъ, отопри!
Сторожъ, спавшій на полу у двери, въ отвтъ только сладко похрапывалъ изъ-подъ армяка.
— Какого же ты чорта! Слышишь, что-ли?
Вётлинъ толкнулъ его ногой. Сторожъ поднялся, сонно почесалъ себ животъ, спину, потомъ всталъ и началъ возиться съ ключемъ у двери.
Дежурный пригладилъ растрепавшіеся волосы, поплевалъ немного на руку и слегка почистилъ ею на себ платье, потомъ всталъ на табуретку, открутилъ лампу, и пламя, разгораясь широкимъ шаромъ, ярко освтило всю аптеку, и все таинственное исчезло, во вс стороны легли тни отъ стоявшихъ предметовъ. Не прогнало только это яркое освщеніе мучительнаго сна, смывавшаго глаза Вётлину. Ему приходится дежурить черезъ ночь, а отдыха посл дежурства не даютъ. Его подымаютъ сегодня въ пятый разъ, и онъ чувствовалъ, какъ въ голов слегка все шло кругомъ, и въ ушахъ ровно и однозвучно стоялъ шумъ, и отъ этого его слегка покачивало и дрожали ноги, какъ посл долгой зды по желзной дорог.
Дверь отвориласъ, впуская свжій, ночной воздухъ. Неуклюже пролзая бокомъ и стуча сапогами, входитъ въ аптеку громадныхъ размровъ кучеръ, а за нимъ тоненькая горничная въ большомъ платк.
Она подаетъ рецептъ. Кучеръ мнется возл дверя и бурчитъ:
— Цлый часъ колотишься, не добудишься никакъ, тоже аптека называется…
— Ну, ну, ну, не бурчи! Стань тамъ, да дожидайся.
— Мы не бурчимъ, а только какіе вы есть аптекаря, какъ васъ не достучишься.
Вётлинъ пробгаетъ рецептъ.
Кучеръ еще немного помялся, постоялъ, неодобрительно покачалъ головой и, повернувшись, демонстративно вышелъ и сталъ дожидаться на улиц.
Снова въ аптек тишина, монотонно тиваютъ часи, за шкапомъ слышится мрный храпъ помощника провизора.
‘Э-эхъ! Когда же это конецъ будетъ!’
Вётлинъ беретъ лсенку и лзетъ на самую верхнюю полку.
‘Гоняютъ тебя, какъ вьючное животное, и нтъ теб ни отдыху, ни сроку.’
Онъ сталъ работать, и стали ему приходить мысли о его положеніи, о его жизни, о томъ, что вотъ-вотъ что-то перемнится, и все пойдетъ какъ-то иначе, и жизнь сложится совсмъ по другому. Но каждый день уходилъ и терялся въ верениц такихъ же срыхъ, однообразныхъ, унылыхъ дней, оставляя щемящее тоскливое чувство, что чего-то нтъ, чего-то именно такого, что собственно и составляетъ жизнь, точно этотъ день прошелъ какъ-то мимоходомъ, не въ счетъ. Да и самое его пребываніе въ аптек казалось ему страннымъ, случайнымъ, временнымъ. Онъ вышелъ изъ пятаго масса гимназіи, дваться было некуда, его и отдали въ аптекарскіе ученики. И потянулась съ тхъ поръ та самая жизнь, которою, казалось, онъ не могъ прожить и трехъ дней, и которою онъ жилъ уже три года: по цлымъ недлямъ сидть взаперти, дышать приторно насыщенной атмосферой, не видать свжаго воздуха, свта Божьяго и людей, за исключеніемъ тхъ, которые приходятъ въ аптеку, работать по шестнадцати часовъ въ сутки и постоянно чувствовать, что обращаются съ тобой, какъ съ рабочимъ скотомъ. Вётлинъ думаетъ, что онъ три года живетъ такой жизнью, и что онъ не даромъ живетъ: въ голов мутно роятся безобразныя воспоминанія распущенности, оргій, цинизма, ненависти къ хозяину, постоянной брани и ссоръ съ помощникомъ, провизоромъ. Дтство, семья, школа гд-то далеко, далеко въ прошломъ мелькаютъ грустными воспоминаніями.
Ему становится больно и горько. Все это сдлалось какъ-то незамтно день за днемъ, онъ этого не хотлъ и знаетъ, что прошлаго уже не воротишь.
И его мысли, и его работа, и эта тишина, и ночь, все также угрюмо стоявшая въ окнахъ, все это сливается во что-то тяжелое, безотрадное, что щемитъ тоскливой безнадежностью. Ночное время все такъ же безконечно тянется, тикаютъ часы, и среди дремотной тишины мрно и однозвучно нашептываетъ что-то монотонный голосъ.
Горничная дремлетъ. Трудно мигать, какое-то странное наскомое, проворно работая лапками, старается затвать паутиной рсницы и вки. Не хочется напрягаться, думать. Вётлинъ машинально работаетъ, привычнымъ движеніемъ доставая то ту, то другую банку и не глядя на надписи: онъ помнитъ, гд что стоитъ. Радужные круги расходятся въ слипающихся глазахъ отъ красноватаго огня лампы, становятся шире, блдне, понемногу заполняя аптеку чмъ-то срымъ, неопредленнымъ, сливающимся съ мрнымъ звувонъ часовъ. Равнодушное безразличіе охватываетъ его, аптека, окружающая обстановка, дожидающіеся люди, все это теряетъ свое значеніе, важность. ‘Тикъ-такъ-такъ…тикъ-такъ-такъ… тикъ-такъ-такъ…’ все такъ же мрно, дремотно нашептываетъ ему знакомый голосъ, и онъ прислушивается и отдается ему.
Кажется ему, будто онъ опять спитъ на стойк, и постоянная, ни на минуту не покидающая тяжесть уже не давитъ ему сердце. Знаетъ онъ, что это ненадолго, стоитъ только пошевелиться, все пропадетъ. И хочетъ онъ что-то перемнить, поправить, но силы оставляютъ его, мускулы разслабляются, все тло осунулось, голова свшивается.
Ступка, задтая соннымъ движеніемъ, падаетъ на полъ, разбивается.
Вётлинъ испуганно вскакиваетъ и бросается подбирать осколки. Прислуга съ удивленіемъ смотритъ на него.
На двор свтлетъ. Кучеръ дожидается, прохаживаясь на улиц передъ окнами.
Непріятное чувство досады тревожитъ Вётлина: завтра будетъ страшный содомъ изъ-за разбитой ступки. Это происшествіе нсколько разгоняетъ сонъ. Онъ подозрительно посматриваетъ въ ту сторону, откуда доносится храпъ помощника, торопится додлать, беретъ банку съ однимъ изъ алкалоидовъ, осторожно нагибаетъ, крпко держа ее въ рукахъ, и легонько постукиваетъ: блый порошокъ тонкой струйкой проворно бжитъ въ горлышко пузырька, который стоитъ на всахъ, всы качнулись немного и стали. И странно, эта тонкая блая струйка бжавшаго порошка какимъ-то тревожнымъ и безпокойнымъ впечатлніемъ залегаетъ въ памяти. Зажавъ пальцемъ, онъ быстро взбалтываетъ микстуру, потомъ беретъ рецептъ, сигнатуру, перо, чернила и свчу и идетъ за шкапъ, гд спитъ помощникъ.
— едоръ Ивановичъ, вставайте, рецептъ.
По прежнему слышится мрное съ легонькимъ свистомъ дыханіе спящаго человка.
— Да вставайте же, какого же вы идола притворяетесь?
Онъ беретъ его за плечи и начинаетъ трясти.
— Мм… ну, будетъ… пустите… уйдди…
— А, тварь поганая!..— и Ветлинъ ругается самыми скверными словами и ручкой пера больно тыкаетъ помощника въ ребро.
— Ой, чортъ, да что вы пристали… убирайтесь къ чорту, пошелъ!.. Не можетъ сказать по человчески. Мужикъ…
— Да вдь я ужъ часъ стою надъ вами… вдь дожидаются же въ аптек.
Помощникъ, наконецъ, подымается и сонно, недовольно мигаетъ на свтъ свчи. Онъ беретъ докторскій рецептъ и, щурясь, просматриваетъ.
— Ну, говорите.
Вётлинъ пялитъ глаза въ потолокъ и начинаетъ говорить на память, сколько и чего онъ клалъ въ микстуру. Помощникъ еще разъ свряется съ рецептомъ, подписываетъ сигнатурку, потомъ напяливаетъ одяло и моментально засыпаетъ.
— Экъ тебя не раздуетъ, куцый дьяволъ, когда только ты выспишься, — и Вётлинъ дуетъ на свчу, идетъ въ стойк, прихватываетъ къ пузырьву сигнатурку, заворачиваетъ и передаетъ горничной.
— Сколько же вамъ за лкарство?
— Рубль десять.
Горничная отдаетъ деньги и уходитъ:
— Прощайте.
Сторожъ опять заперъ за нею дверь и сейчасъ же захраплъ на полу.
Вётлинъ постоялъ нсколько времени на одномъ мст, посмотрлъ въ окно на пустую улицу, потомъ на часы, — стрлка показывала шесть, — заложилъ руки за голову, потянулся всмъ тломъ и долго звалъ. Хочется спать, глаза такъ и слипаются, да все равно заснуть ужъ не успешь — ученики должны собираться, аптеку открывать надо.
На двор еще больше посвтлло.
‘Видно, умыться’, — подумалъ онъ и пошелъ къ умывальнику. Засучилъ рукава, растегнулъ воротъ и опять потянулся и звнулъ: ‘разв подремать чуточку’. Подушка, пальто, сброшенное въ ногамъ, лежали тутъ же на стойк. Онъ быстро спустилъ рукава, забрался на свое ложе, и, ежась и кутаясь въ пальто, свернулся калачикомъ. По тлу побжала пріятная теплота, а въ голов неясныя представленія начинающагося утра, привычной обстановки и ласковаго и лукаваго выраженія сренькихъ глазокъ приходившей двушки. Потомъ мысли понемногу исчезли, и осталось лишь то пріятное ощущеніе, которое испытываешь, когда овладваетъ сонъ, незамтно подавляя сознаніе.
Но это продолжалось недолго. Какъ только онъ заснулъ и воздухъ подъ пальто, которымъ онъ укрылся съ головой, сдлался отъ дыханія тяжелымъ и спертымъ, что-то тяжелое, безсмысленное и лохматое опять навалилось на него. Онъ спросилъ: ‘къ худу или добру?’ А тотъ ему на ухо, какъ изъ бочки: ‘къ худу, къ худу, къ худу…’ Долго все это мутило его, и отяжелвшая голова была налита, какъ свинцомъ, когда, наконецъ, въ аптек послышался говоръ и шумъ.
Два раза по улиц прогремли дрожки и остановились. Этотъ странный говоръ, движеніе и необычное присутствіе многихъ и, какъ ему казалось во сн, чужихъ людей сообщало ему волненіе, онъ старался проснуться и не могъ, и все тянулся куда-то и никакъ не могъ двинуться, и кто-то помогалъ ему, и это его мучило.
— Вставайте… вставайте… вставайте… ахъ, Боже мой, да что онъ надлалъ!.. — слышится ему чей-то голосъ.
Помощникъ, неодтый, всклокоченный, съ перекошеннымъ, блднымъ лицомъ трясетъ его изо всхъ силъ. Вётлинъ опомнился и вскочилъ на ноги. Красноватый отсвтъ забытой лампы, странно смшиваясь съ дневнымъ свтомъ, проникалъ изъ двери аптеки. Мысль о пожар мгновенно пронеслась въ голов. Вётлинъ бросился туда.
Въ аптек были уже вс ученики, провизоръ, хозяинъ въ халат съ тревогой на лиц, полиція. Тутъ же были кучеръ и горничная, приходившіе сегодня ночью.
— Вы господинъ Вётлинъ?— проговорилъ приставъ, подходя къ нему.
Вётлинъ, молча, расширенными зрачвами, смотритъ ему въ лицо въ предчувствіи ужаснаго, непоправимаго несчастья. Приставъ говоритъ:
— Сегодня ночью вы отравили человка.