Антуан Лоран Лавуазье. Его жизнь и научная деятельность, Энгельгардт Михаил Александрович, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Михаил Александрович Энгельгардт

Антуан Лоран Лавуазье.

Его жизнь и научная деятельность

Биографический очерк М. А. Энгельгардта

С портретом Лавуазье, гравированным в Лейпциге Геданом

0x01 graphic

Глава I. Детство и молодость

Происхождение Лавуазье. — Его предки и отец. — Рождение Лавуазье. — Его семья. — Его обучение. — Литературные опыты. — Поступление на юридический факультет. — Занятия естествознанием. — Руэль. — Первые работы. — Гэтар. — Мемуар об освещении улиц. — Экскурсии. — Минералогический атлас. — Плутня Моннэ. — Лавуазье-академик.

‘Я был молод — я жаждал славы’.

Лавуазье

В XVIII веке новые элементы все сильнее и сильнее выступают в общественной жизни т Франции. Внешне старый порядок еще сохраняется со всеми своими аксессуарами, но в этой изношенной оболочке уже задолго до революции сформировалось и билось новое общество.

Новое сословие выходит на сцену: с новыми требованиями, новыми нравами, новым строем жизни. Трудолюбивая, упорная, цепкая, живучая буржуазия отличалась не только этими достоинствами. Из ее рядов вышли славнейшие деятели науки и литературы, лучшие умы XVIII века, в их числе — и величайший ученый Франции Антуан Лоран Лавуазье.

Первый из его предков, о котором мы имеем сведения, Антуан Лавуазье (умер в 1630 году), был почтальоном в городке Вильер-Котре.

Потомки его понемногу поднимались из этого низкого состояния, карабкаясь на высшие ступени общественной лестницы, достигая степеней известных с упорством и терпением, характерными для их сословия. Сын его уже был содержателем почты, внук — судебным приставом, правнук — купцом, праправнук — прокурором уездного суда в Вилъер-Котре.

Сын этого последнего, Жан-Антуан, учился правоведению в Париже и, получив степень адвоката, вернулся в родной город. В 1741 году он переселился в Париж, получив место прокурора в парламенте. Таким образом, после вековой упорной и неустанной борьбы семья добилась материального благосостояния и почтенного положения. Тут она как бы решила отдохнуть от материальных забот и произвести что-нибудь выдающееся в духовном отношении.

В 1742 году Жан-Антуан Лавуазье женился на Эмилии Пунктис, дочери адвоката. В следующем, 1743 году 28 августа у них родился сын, которому дали имя Антуан Лоран.

Первые годы жизни ребенок провел в Париже, в переулке Пеке, окруженном садами и пустырями. Мать его умерла, родив еще девочку, в 1748 году, когда Антуану Лорану было всего пять лет.

По смерти жены Жан-Антуан Лавуазье поселился вместе с тещей, незадолго перед тем овдовевшей. Ее вторая дочь, Констанция, взяла на себя обязанности матери и действительно заменила ее сиротам: дрожала над ними как наседка над цыплятами, ради них отказалась от замужества. Да и остальные члены семьи окружали их нежнейшими заботами. Это было типичное буржуазное семейство, умеренное и аккуратное, ведшее скромную, тихую, довольно замкнутую жизнь в своем глухом переулке. Все его заботы, надежды, честолюбивые мечты сосредоточились на Антуане Лоране (сестра его умерла на пятнадцатом году): он должен был возвеличить имя Лавуазье, составить славу и гордость семьи. Конечно, это величие понималось не Бог весть как широко. ‘Будешь в золоте ходить, генеральский чин носить’ — это прежде всего и самое главное. Но отец Лавуазье понимал также и важность образования и не стеснял наклонностей сына.

Он не был богат: его состояние ограничивалось доходами прокурора, но семья Пунктис обладала значительным состоянием и не жалела издержек для воспитания молодого Лавуазье.

Первоначальное образование он получил в коллеже Мазарини. Эта школа была устроена кардиналом Мазарини для знатных детей, но в нее принимали экстернов и из других сословий. Она была самой популярной школой в Париже.

Антуан Лоран учился отлично. Как многие из выдающихся ученых, он мечтал сначала о литературной славе и, находясь еще в коллеже, начал писать драму в прозе ‘Новая Элоиза’, но ограничился только первыми сценами. В то же время писал он рассуждения на дидактические темы, предлагаемые для конкурса провинциальными академиями, например, ‘Прямое сердце так же необходимо для достижения истины, как и здравый ум’ или ‘Сообразно ли с природой и разумом желание увековечить свое имя в памяти людей’.

По выходе из коллежа он поступил на факультет права, — вероятно, потому, что его отец и дед были юристами и эта карьера начинала уже становиться традиционной в их семействе: в старой Франции должности обыкновенно передавались по наследству. В 1763-м он получил степень бакалавра, в следующем году — лиценциата прав.

Но юридические науки не могли удовлетворить его безграничной и ненасытной любознательности. Он интересовался всем — от философии Кондильяка до освещения улиц. Он впитывал знания, как губка, всякий новый предмет возбуждал его любопытство, он ощупывал его со всех сторон, выжимая из него все, что возможно. Вскоре, однако, из этого разнообразия начинает выделяться одна группа знаний, которая все более и более поглощает его: естественные науки. Не оставляя своих занятий правом, он изучал математику и астрономию у Лакайля, очень известного в то время астронома, имевшего небольшую обсерваторию в коллеже Мазарини, ботанику — у великого Бернара Жюсье, с которым вместе гербаризировал, минералогию — у Гэтара, составившего первую минералогическую карту Франции, химию — у Руэля.

Руэль оставил немного оригинальных работ, но славился своим преподаванием. Живое, блестящее, увлекательное изложение, ясность и стройность — насколько, конечно, они были достижимы при тогдашнем смутном состоянии химии — привлекали к нему бездну учеников. Между прочим, у него учился Дидро, знаменитые в свое время химики Макер, Байен, Дарсет, наконец, Лавуазье. Последний занимался в лаборатории Руэля в Jardin des Plantes.

Он изучал также анатомию, но любимыми предметами его в это время были математика и метеорология.

Метеорологией он продолжал заниматься и впоследствии: вел барометрические наблюдения изо дня в день в течение всей своей жизни, имел корреспондентов в различных странах, заказал за свой счет несколько барометров и разослал их различным лицам для наблюдений, содействовал учреждению частных метеорологических обществ и оставил несколько мемуаров по метеорологии, в которых, как и во всех его работах, нас поражает способность сразу овладеть истинным методом исследования: он уже тогда понял значение одновременных и многочисленных наблюдений в различных странах и предвидел результаты, достигнутые много позднее, после работ Гумбольдтов, Кэмцов и др.

К сожалению, результаты его собственных тридцатилетних наблюдений никогда не были сведены в одно целое: ‘гражданин Самсон’, палач революции, помешал ему исполнить эту работу.

Всецело поглощенный занятиями, он вел в это время замкнутую, отшельническую жизнь, избегая знакомых и общества под предлогом болезни. Однако усиленные занятия и в самом деле расстроили его здоровье, так что одно время он в течение нескольких месяцев питался исключительно молоком.

‘Ваше здоровье, любезный математик, — писал ему по поводу этого один из друзей (1763 г.), — как у всех ученых, дух которых сильнее тела. Умерьте ваши занятия и поверьте, что лишний год жизни на земле стоит больше ста лет в памяти людей’.

Но эти благоразумные увещания не могли на него подействовать. Неугомонная, лихорадочная жажда знаний уже сама по себе служила достаточным стимулом для занятий, к ней присоединялось и честолюбие. Жить в памяти людей не казалось ему такой нестоящей вещью, как его благоразумному приятелю. Гений его искал только подходящее поприще, чтобы проявить свою силу.

В тогдашней науке готовились великие преобразования, факты накоплялись и умножались с каждым днем, тогда как законы, объяснения, теории еще предстояло создать. К ней и обратился Лавуазье впоследствии, — пока же пробовал силы в различных отраслях знания и техники.

Первые работы Лавуазье были сделаны под влиянием его учителя и друга Гэтара. Последний занимался сначала ботаникой и за свои труды в этой области получил звание академика, потом перешел к геологии и минералогии. Кроме ученых трудов, он славился невозможным характером. ‘Немного найдется людей, которые имели столько ссор’, — говорит его биограф Кондорсе, он был до крайности резок, вспыльчив, груб, бесцеремонен и сварлив, не выносил противоречий, не стеснялся в выражениях и манерах. Воспитанный в коллегии иезуитов, он остался ярым поклонником и защитником этого ордена, который в то время был, к общему удовольствию, изгнан из Франции, понятно, что разговоры об этом событии давали обильную пищу для вспышек Гэтара. Эти недостатки характера не мешали ему быть безукоризненно честным и справедливым человеком, интриги его возмущали, а так как никакое человеческое учреждение — даже Парижская академия — без интриг не обходится, то источник ссор и грызни не иссякал для него… Как бы то ни было, Лавуазье всегда оставался с ним в наилучших отношениях. Задумав составить минералогическую карту Франции, Гэтар предпринял ряд экскурсий, Лавуазье был его сотрудником в течение трех лет (1763—1766) и сопровождал его в поездках или экскурсировал один. Так, в 1763 году он изъездил некоторые провинции, изучая, главным образом, гипсовые ломки, но не упуская из вида и другие отрасли науки и промышленности.

Плодом этой экскурсии явилась его первая работа — ‘Исследование различных родов гипса’. Особенного значения она не имеет и как все подобные ‘пробы пера’ может интересовать нас лишь постольку, поскольку в ней проявились характерные черты будущего ученого. В этом отношении можно указать на его осторожность и недоверие к гипотезам. ‘Я мог бы позволить себе несколько догадок, — замечает он в одном месте, — но считаю это неуместным в химическом мемуаре, где каждый шаг вперед должен основываться на опыте’.

В следующем году академия предложила премию за ‘лучший способ освещения улиц большого города’. Лавуазье принялся за работу, убедившись, что глаза его недостаточно впечатлительны к различным оттенкам света, он велел обить свою комнату черной материей и заперся в ней на шесть недель, в темноте. Этот факт достаточно характеризует его энергию. С такой настойчивостью и человек средних способностей мог бы уйти далеко, чего же можно было ожидать от Лавуазье. Результатом его исследований явился обширный мемуар, представленный им академии. Премии, однако, он не получил: она была выдана другим соискателям, отнесшимся к вопросу с более практической точки зрения, ему же, исследовавшему предмет с научной, теоретической стороны, была присуждена золотая медаль (1766 г.), а работа напечатана в мемуарах академии.

В 1766 году умерла г-жа Пунктис. Отец Лавуазье, желая упростить формальности наследства, решил объявить сына совершеннолетним, что и было исполнено (по закону совершеннолетие достигалось только в 25 лет).

Покончив с работой на премию, Лавуазье продолжал экскурсии с Гэтаром. В 1767 году они предприняли довольно продолжительную поездку в Вогезы для исследования тамошних рудных богатств. Отец и тетка относились к этой поездке не без боязни, точно дело шло о путешествии на северный полюс или в сердце Африки. Им мерещились всевозможные страхи, реальные и фиктивные: разбойники, звери, опасности в рудниках, и прочее, и прочее. Письма их переполнены беспокойством и опасениями.

‘Я начинаю терять Вас из вида, — пишет m-lle Пунктис, — и очень беспокоюсь. Я боюсь вредных последствий жары, которая все усиливается, боюсь оружия, которое Вы захватили с собой, хотя оно и может быть Вам полезно против зверей и разбойников, боюсь рудников. Заклинаю Вас нашей нежной дружбой, будьте еще осторожнее, чем Вы мне обещали: только это может несколько успокоить меня’. Затем, переходя от церемонного тона к родственному, она продолжает: ‘Мы боимся, что ты не получаешь всех писем, которые мы тебе посылаем, и твой отец намерен — если ты найдешь это приличным — адресовывать письма ‘г-ну Лавуазье, посланному короля в Вогезах’, чтобы на них обращали больше внимания. Надеемся получить сегодня о тебе известие, пиши почаще, иначе мы не в состоянии будем выносить твоего отсутствия. Мы ждем почтальона, как Мессию. Ты помнишь наши условия, этого нам достаточно, но не забывай о них, иначе наше положение будет невыносимо, это наша единственная поддержка… Будь здоров, дитя мое, будь благоразумен, вспомни обо мне и береги себя…’

Лавуазье оставил журнал этой поездки, который дает нам понятие о его неугомонной любознательности и разнообразии интересов.

‘Каждое утро перед отъездом между пятью и шестью часами он записывает показания барометра и термометра, эти наблюдения повторяются несколько раз в день и в последний раз производятся на ночлеге. По дороге он замечает все: характер почвы, рельеф местности, растительность. Часто неровный почерк показывает, что он делал заметки, не слезая с лошади. Он посещает рудники, мануфактуры: здесь — стальную фабрику, там — заведение для беления полотна, если нельзя побывать самому в той или другой местности, расспрашивает сведущих людей, в особенности рудокопов и каменщиков, узнает от них, есть ли где поблизости известняк, песчаник, гипс. Приехав в какой-нибудь город, осматривает коллекции любителей, составляя наскоро инвентарь. В каждой местности определяет температуру и плотность вод… Вечером пополняет журнал, пишет письма и записывает расходы’ (Grimaux, 19).

По возвращении из путешествия Гэтар принялся за составление минералогического атласа Франции при деятельном сотрудничестве Лавуазье. Впрочем, им не удалось довести его до конца. Вследствие разных интриг, о которых здесь не стоит распространяться, издание попало в руки некоего Моннэ, очень бесцеремонного господина, воспользовавшегося готовым материалом и приписавшего себе главную честь издания. В результате оказалось, что исследование было произведено Гэтаром и Моннэ, и главным образом последним, имя же Лавуазье упоминалось только вскользь.

Этот бесцеремонный поступок, понятно, очень раздражил его. ‘Я напоминаю об этих подробностях, — говорит он в одной из своих заметок, — чтобы показать, с каким бесстыдством г-н Моннэ завладел таблицами (для атласа), на которые Гэтар и Лавуазье имели гораздо больше права, чем он, или лучше сказать, на которые он вовсе не имел права’.

Этот пигмей навсегда остался врагом обворованного им ученого и печатал впоследствии брошюрки против теорий Лавуазье.

Впрочем, эта неудача не повлияла на общий, успешный и быстрый, ход его карьеры.

Независимо от участия в составлении минералогического атласа, Лавуазье представил академии ряд статей и заметок: о новом виде стеатита, о северных сияниях, довольно обширный мемуар по геологии и др. Нам нет надобности останавливаться на этих работах, посвященных частным вопросам, во всяком случае, они доставили ему известность в кругу ученых.

В 1768 году, когда ему исполнилось 25 лет, произошло важное событие в его жизни, он был избран членом Академии наук. Без сомнения, при этом влияли не только его работы, но и личное знакомство с учеными, знавшими его энергию, дарования и преданность науке. По крайней мере, Лаланд, подавший за него голос, так объясняет свой выбор: ‘Я содействовал избранию Лавуазье, хотя он был моложе своего соперника, минералога Жарса, и менее известен, потому что молодой человек, обладавший такими знаниями, умом и энергией и притом значительным состоянием, избавлявшим его от необходимости искать заработок, естественно, мог быть очень полезен для науки’.

Академия в то время имела иное устройство, чем ныне: на ней, как и на всем остальном, отражались особенности старого порядка. Она состояла из почетных членов, выбираемых из знатных лиц, пенсионеров, действительных членов и адъюнктов. Наибольшим значением пользовались почетные члены, люди с громкими титулами: герцоги, графы и маркизы, они имели решающий голос при выборе новых членов. Действительные члены принимали участие в составлении списка кандидатов. Адъюнктов держали в черном теле: на заседаниях они должны были помещаться на скамьях за креслами, на которых восседали действительные и почетные члены. Впрочем, если было свободное место, то им дозволялось садиться и рядом.

Лавуазье был кандидатом на место умершего химика Барона. Большинство голосов оказалось за него, однако за его соперника Жарса стоял министр Флорентен. Не желая ни уступить, ни оскорбить академиков, он вышел из затруднительного положения, создав для Лавуазье новое место адъюнкта. Таким образом, оба кандидата были выбраны.

Легко себе представить, какую радость возбудил в семействе Лавуазье этот важный успех.

‘Я отсюда вижу, какая радость сияет в Ваших глазах, — пишет его тетке один из родственников, — при мысли, что Ваш племянник, предмет всех Ваших попечений, избран в Академию наук. Как приятно видеть, что в таких юных летах, когда думают только об удовольствиях, этот милый ребенок показал уже такие успехи в науках, что получил место, которого достигают обыкновенно после многих усилий, не ранее пятидесяти лет’.

С избранием в академию Лавуазье приобрел position sociale, ярлык, свой шесток, без которого в глазах солидных людей он при всех своих работах оставался бы молодым человеком, лишенным определенных занятий. Но он не считал себя обеспеченным в материальном отношении. Средства у него были, но ему требовалось богатство. Мы не удивимся этому, когда узнаем, что одни опыты над составом воды обошлись ему в 50 тысяч ливров. Он мечтал о собственной лаборатории, о безукоризненных аппаратах, о широкой научной деятельности, о том, чтобы можно было не останавливаться перед издержками. Итак, он стал искать доходное место, ‘неразменный червонец’. Таковой и нашелся в откупе податей, ‘Ferme gnrale’, учреждении, пользовавшемся всеобщею и заслуженною ненавистью, куда Лавуазье поступил в 1769 году. Но мы должны подробнее ознакомить читателя с этим учреждением, что и сделаем в следующей главе.

Не будем перечислять здесь работ Лавуазье по различным вопросам науки и техники, появившихся в эти годы. Точность, аккуратность, полнота исследования — их отличительные черты. Но сами по себе вопросы слишком специальны, мелки и лишены общего интереса. Они служили для него школой, на них он вырабатывал метод своих будущих работ. Внимание его все более и более устремляется к вопросам химии, но он не удовлетворяется качественным исследованием и, стремясь к идеальной точности, вырабатывает метод количественного определения. Недостаточно знать, какие вещества участвуют в реакции, нужно определить, сколько их участвует. Только таким путем, с весами в руках, можно добиться полного и точного решения вопроса.

Это был ключ к разгадке великих тайн природы. В одной из следующих глав мы расскажем, как Лавуазье воспользовался этим ключом.

Глава II. Устройство карьеры и образ жизни

‘В Персеполисе есть сорок королей — плебеев: они держат в аренде всю Персидскую империю и кое-что из ее доходов отдают монарху’.

Вольтер

Генеральный откуп. — Его организация. — Паразиты откупа: пайщики и пенсионеры. — Злоупотребления и кражи. — Реформа откупа при Людовике XVI. — Ненависть народа и общества к откупу. — Женитьба Лавуазье. — Его тесть. — Приобретение потомственного дворянства. — Смерть отца Лавуазье. — Отношение Лавуазье к жене. — Ее работы. — Отзыв Артура Юнга. — Образ жизни Лавуазье. — Его аккуратность, трудолюбие, энергия. — Лаборатория Лавуазье. — Разнообразие занятий. — Доходы и издержки Лавуазье. — Его щедрость. — Религиозные и политические взгляды.

В 1769 году Лавуазье вступил в генеральный откуп товарищем откупщика Бодона, уступившего ему третью часть своих доходов.

‘Ferme gnrale’ было обществом финансистов, которому государство уступало за известную плату сбор косвенных налогов (винный, табачный, соляной, таможенные и крепостные пошлины). Контракт между откупом и государством заключался на шесть лет, в промежутке между окончанием одного и выработкой другого контракта сбор податей поручался (фиктивно) особо назначенному лицу, ‘генеральному подрядчику’, который давал свое имя новому контракту и по утверждении его уступал право сбора откупщикам. Это была чистая формальность: труды ‘генерального подрядчика’ ограничивались получением четырех тысяч ливров в год в течение шести лет. Таким образом, в распоряжении министра финансов оказывалась синекура, которую он мог подарить кому-нибудь из своих протеже. Так, с 1780 по 1786 год генеральным подрядчиком был некто Сальзар, служивший сначала дворником, а потом камердинером.

Каждый откупщик во времена Лавуазье вносил 1560 000 ливров залога. Вознаграждение откупщикам определялось в 10 % со внесенного миллиона и 6 % — с остальных 560 тысяч, всего, с некоторыми другими мелкими получениями, около 150 тысяч ливров в год. ‘Из этой суммы, — говорит Лавуазье, — приходилось выплачивать шесть процентов на занятые 1560000 ливров, если принять в соображение этот и некоторые другие расходы, то каждому откупщику оставалось только 52 тысячи ливров в год. Нельзя не согласиться, что эта сумма не чрезмерно велика, если иметь в виду необходимость содержать дом, платить секретарям и комми, воспитывать детей’.

Независимо от этих расходов откупщикам приходилось кормить массу дармоедов. Откуп считался одним из самых аппетитных общественных пирогов, и на него зарились очень многие. Чем более разорялась Франция в царствование ‘короля-солнца’ и его преемников, тем сильнее разгорались аппетиты. Целая стая голодных волков рвала откупную добычу. Таковы, например, ‘пайщики’ (croupier), — лица, посторонние откупу, но приписанные к нему по желанию короля, иногда они вносили известную сумму и получали проценты, ничего не делая, иногда ничего не вносили, а просто считались ‘кредиторами откупа’ и тоже получали проценты. Далее присасывались к откупу ‘пенсионеры’, назначаемые королем при утверждении откупщиков и получавшие более или менее значительные суммы. В 1774 году из-за нескромности одного из должностных лиц был обнародован список пайщиков и пенсионеров откупа. ‘Список произвел чудовищный скандал в парижском обществе, имена высочайших особ стояли в нем рядом с самыми безвестными именами, оказалось, что целая шайка, от короля до ничтожнейшего из подданных, грабит лохмотья Франции’.

Доходы пайщиков равнялись четырнадцати фермерским доходам, в числе пенсионеров фигурировали король, дофин, доктор графини Дюбарри (10 тысяч ливров), кормилица герцога Бургундского (10 тысяч ливров), придворная певица и прочие.

Наконец, откуп должен был ублажать множество лиц высшей администрации: министров, интендантов, генерал-контролера и других.

При такой массе издержек и добросовестном ведении дела откупщик мог не только ничего не получить, но и потерпеть убыток в случае неурожая или промышленного кризиса. Так, например, тесть Лавуазье после четырехлетнего участия в откупе оказался с дефицитом в 52 тысячи ливров.

Но даже и в благоприятные годы доходы откупщиков не были так чудовищны, как думали в обществе: опять-таки — при добросовестном отношении к делу, потому что злоупотребления и спекуляции могли дать много. В царствование Людовиков XIV и XV происходила настоящая оргия. Некто Бурэ, введенный в откуп маркизой Помпадур, нажился на спекуляциях с хлебом, просадил 42 миллиона и умер в нищете, откупщик Руссель награбил и промотал 12 миллионов — и много было таких героев, оставивших славное имя в скандальной хронике того времени. Эти ‘подвиги’ производились без всякого стеснения. ‘Ведь вы тянете деньги из наших карманов!’ — заметил кто-то генерал-контролеру Террэ, известному в свое время взяточнику и казнокраду. ‘Откуда же прикажете их тянуть?’ — отвечал тот, смеясь. Эта циничная откровенность характеризует эпоху Людовика XV.

Само правительство обвиняло иногда откупщиков в казнокрадстве. ‘Они утаивают большую часть денег, которые обязаны вносить в казну, — гласит эдикт регента от 1716 года. — Огромные богатства, нажитые преступным путем, непомерная роскошь, которая как бы издевается над нищетой наших подданных, уже сами по себе доказывают их недобросовестность. Их богатства — жатва наших провинций, хлеб нашего народа, собственность государства’.

Правда, в царствование Людовика XVI этого уже не было. Реформаторская метла коснулась и откупа. Администрация его обновилась: спекулянтов и грабителей отогнали от пирога, циклопические кражи отошли в область преданий. Среди откупщиков, погибших в 1794 году на эшафоте, не оказалось ни одного, повинного в какой-нибудь плутне, все это были честные, аккуратные, добросовестные финансисты, усердно занимавшиеся своим делом, получая законную прибыль и стараясь улучшить систему сборов, чтобы облегчить положение нации.

Тем не менее их ненавидели. Отблеск скандальной славы первых откупщиков падал и на них. Никто не верил в их честность. Они могут воровать, следовательно, они воруют, — так рассуждала публика. Как не погреть руки около общественного ящика? Это сам Бог велел! Да и помимо этого причин для ненависти было достаточно. С какой стати между правительством и народом ввязалась компания частных лиц и набивает себе карманы за счет того и другого? Далее, сама система налогов была безобразна. Внутренние таможни убивали промышленность, разоряли народ. Контрабанда процветала. Откуп преследовал контрабандистов, ссылал их на галеры, где они составляли более трети каторжников. Понятно, какую злобу возбуждало это в населении: контрабандист и браконьер всегда пользуются симпатией народа, это не воры, а скорее герои. Для борьбы с контрабандой откуп должен был содержать целую армию мелких служащих. Они могли делать обыски, арестовывать по подозрению в контрабанде. Недостатка в мелких злоупотреблениях не было. Администрация откупа преследовала их не особенно ретиво, опасаясь ослабить деятельность своих агентов и повредить сбору податей. Юридическая же ответственность откупа была призрачной. Жаловаться на него было бесполезно. В 1767 году некто Монера, безвинно арестованный и просидевший в тюрьме 20 месяцев, пробовал искать управы на своих обидчиков, — напрасно! Сам Малерб, взявшийся хлопотать за него, не мог ничего поделать.

Несмотря на улучшение откупа при Людовике XVI, ненависть к нему не уменьшалась, а скорее росла, по мере того как распространялись и развивались освободительные идеи. В нем видели как бы воплощение темных сторон старого порядка. Это был самый яркий цветок, выросший на почве бесправия, привилегий и безгласности. Как бы ни были добросовестны откупщики, но уже тот факт, что кучка людей пользуется такой громадной властью, в темноте и, так сказать, en famille, был достаточен для возбуждения к ним ненависти.

Нападки на откуп не прекращаются вплоть до его уничтожения. Накануне революции Мерсье пишет: ‘Я не могу без глубокого вздоха пройти мимо откупного отеля. Как бы мне хотелось низвергнуть эту огромную адскую машину, которая душит всех честных граждан… Откуп — пугало, подавляющее все смелые и благородные намерения. Дай Бог, чтобы провинциальные собрания уничтожили эту корпорацию, виновницу стольких бедствий и беспорядков’.

Таково было общее мнение об учреждении, членом которого стал Лавуазье.

Некоторые из его товарищей по академии опасались, что занятия, связанные с новой должностью, пагубно повлияют на его научную деятельность. ‘Ничего, — утешал их математик Фонтэн, — зато он будет задавать нам обеды’.

Устроившись в материальном отношении, Лавуазье вскоре женился на дочери генерального откупщика Польза (Paulze). Это был один из выдающихся людей своего времени. Он принадлежал к партии гуманистов, во главе которой стоял сам король и которая в течение многих лет тщетно пыталась обновить старый порядок. Он интересовался, главным образом, экономическими вопросами и много работал над улучшением финансовой системы Франции: предложил ряд полезных и гуманных мер, которые не были приняты, указал много улучшений, которые не были исполнены, давал прекрасные советы, которых не слушали… В доме его собирались выдающиеся представители науки и литературы, особенно экономисты. Он доставил Рейналю материалы для ‘Философской истории обеих Индий’, наделавшей в свое время много шума.

Впоследствии он, так же, как и Лавуазье, поплатился головой за грехи старого порядка, хотя личная его деятельность была так же безупречна, как и деятельность его зятя.

Женитьба Лавуазье была до некоторой степени избавлением для его невесты. Дело в том, что ее важный родственник, генерал-контролер (министр финансов) Террэ, от которого зависел Польз, во что бы то ни стало хотел выдать ее за некоего графа Амерваля, обнищалого дворянина, славившегося своими кутежами, скандалами и буйным характером и желавшего поправить свои финансы женитьбой на богатой мещаночке. Польз наотрез отказался от этой чести, и так как Террэ настаивал, то откупщик решил поскорее выдать дочь замуж, чтобы прекратить всякий разговор о графе. Он предложил ее руку Лавуазье, последний согласился. В это время (1771 г.) ему было 28 лет, а его невесте — четырнадцать. Ввиду такого различия лет и исключительных условий брака у читателя может, пожалуй, явиться мысль о каких-нибудь расчетах со стороны жениха. Но этого не было. Приданое m-lle Польз — 80 тысяч ливров — не могло иметь для него особенного значения. Он обладал в это время собственным капиталом в 170 тысяч ливров, получил от отца 250 тысяч, наконец, откуп давал ему до 20 тысяч ливров в год.

Эта женитьба завершила мечты старика Лавуазье. В самом деле, сын его приобрел, по-видимому, все, что требуется для человеческого благополучия: доходное место, почетное звание, известность, наконец, обзавелся семьей. Одного еще ему не доставало: он не был дворянином, и, как истый буржуа, его почтенный родитель решился восполнить этот недостаток. После женитьбы сына он оставил должность прокурора парламента и стал искать место, которое могло бы доставить сыну дворянство. Таких мест было около четырех тысяч, они продавались желающим и доставляли казне изрядный доход. Лавуазье-отец купил должность ‘советника — секретаря короля, дома, финансов и короны Франции’ (‘Conseiller — secrtaire du Roi, maison, finances et couronne de la France’), дававшую потомственное дворянство.

Совершив таким образом ‘в пределе земном все земное’, он умер в 1775 году, четыре года спустя после женитьбы сына. Он был достойный человек, один из хороших представителей тогдашней буржуазии и заслуживает благодарного воспоминания с нашей стороны, так как много сделал для своего сына, а следовательно, и для науки.

‘Я оплакиваю потерю не столько отца, — писал Лавуазье, — сколько лучшего из моих друзей. Взаимное доверие, нежность и дружба, связывавшие нас с первых лет моего детства, составляли до сих пор счастье моих дней’.

Несмотря на молодость невесты, брак оказался счастливым. Лавуазье нашел в ней деятельную помощницу и сотрудницу в своих занятиях. Она помогала ему в химических опытах, вела журнал лаборатории, переводила для мужа работы английских ученых, между прочим, брошюру Кирвана, написанную в защиту старой теории флогистона и изданную во французском переводе с примечаниями Лавуазье и его сотрудников. Рисунки, приложенные к ‘Trait de chimie’ Лавуазье, были сделаны и выгравированы ею.

Известный Артур Юнг, путешествовавший по Франции в 1787 году, интересуясь ‘познанием всякого рода вещей’, побывал также у Лавуазье и оставил такой отзыв о его жене: ‘Г-жа Лавуазье, особа очень образованная, умная и живая, приготовила нам завтрак по-английски, но лучшая часть ее угощения, без сомнения, ее разговор, частью об ‘Опыте о флогистоне’ Кирвана, частью о других предметах, которые она умеет передавать замечательно интересно’.

Она гордилась успехами мужа больше, чем он сам. Недостатком ее характера была некоторая вспыльчивость, резкость и высокомерие. Тем не менее они уживались как нельзя лучше, связанные не только любовью, но — и главным образом — дружбой, взаимным уважением, общими интересами и общей работой. Детей у них не было.

В жизни великих и много работавших людей мы постоянно встречаем одни и те же черты. При всем различии направлений, характеров, занятий у них есть нечто общее, как бы известный шаблон, по которому они устраивают свою жизнь. Так, например, вопреки старому представлению о гении как о каком-то растрепанном во всех отношениях существе, мы убеждаемся, что трудолюбие, аккуратность

Антуан Лоран Лавуазье.

Его жизнь и научная деятельность

Глава I. Детство и молодость

Глава II. Устройство карьеры и образ жизни

Читайте также: