Антонъ Чеховъ. Хмурые люди, разсказы. Спб. 1890.
‘Сверный Вѣ,стникъ’, No 5, 1890
Антон Чехов. Хмурые люди, рассказы. Спб. 1890, Чехов Антон Павлович, Год: 1890
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Г. Чеховъ человкъ, несомннно, очень талантливый. Это признается всми, и ‘Свернымъ Встникомъ’ было отмчено съ боль шимъ сочувствіемъ едва ли не раньше, чмъ другими органами печати. Но къ великому несчастью, у г. Чехова нтъ того, что онъ самъ такъ удачно назвалъ въ одномъ изъ лучшихъ своихъ разсказовъ ‘общей идеей или Богомъ живаго человка’. Его талантъ дробится на мелкую, пеструю работу, не объединенную одною общею психологіей, однимъ живымъ и сильнымъ настроеніемъ. Въ новой книжк разсказовъ молодого писателя есть не мало отдльныхъ страничекъ, въ которыхъ чисто художественная гранка прямо бросается въ глаза: прозрачныя, свжія краски, рельефный рисунокъ, чутье къ природ — все это такія достоинства, которыя могутъ дать смыслъ и силу всякому поэтическому произведенію. Могутъ дать смыслъ и силу однако только при одномъ условіи: при наличности ‘общей идеи’, при наличности ‘Бога живаго человка’. Скажемъ съ полной откровенностью: читая ‘Хмурыхъ людей’ г. Чехова, мы испытывали чувство досады — не на самого писателя, не на его во всякомъ случа добросовстную работу, а на всю ту атмосферу и обстановку, въ которыхъ воспитывается наше молодое литературное поколніе. Г. Чеховъ только единица въ огромной толп, только одинъ изъ многихъ. Нравы современной литературы измнились до неузнаваемости и, какъ мы уже имли случай говорить на страницахъ ‘Свернаго Встника’, безпринципность, безъидейность стала предметомъ всеобщей бравады. Въ былое время такое несомннное симпатичное дарованіе, какъ г. Чеховъ, было бы наврное захвачено лучшими теченіями жизни… Этихъ теченій нтъ, и вотъ мы присутствуемъ при печальномъ зрлищ молодого шатающагося таланта. Г. Чеховъ — талантъ шатающійся: объ этомъ свидтельствуетъ въ большинств случаевъ полная безсюжетность его милыхъ, граціозныхъ, но увы! незначительныхъ литературныхъ вещицъ. Повторяемъ, въ былыя времена г. Чеховъ могъ бы занять и боле значительное и боле серьезное мсто въ нашей литератур. Былая литературная молодежь и молодежь современная — это совершенно различныя вещи. Мы не намрены останавливаться въ бглой библіографической замтк на многочисленныхъ примрахъ, могущихъ иллюстрировать нашу мысль. Упомянемъ только объ одномъ, наиболе назидательномъ и типичномъ. Въ майской книг ‘Встника Европы’ напечатанъ разсказъ покойнаго Салтыкова подъ названіемъ ‘Брусинъ’. Это одно изъ самыхъ молодыхъ произведеній нашего сатирика, написанное въ 1849 г., когда автору могло быть не больше двадцати трехъ лтъ. Редакція журнала снабдила разсказъ коротенькимъ примчаніемъ, въ которомъ говорится, что ‘Брусинъ’ иметъ значеніе главнымъ образомъ, какъ новый матеріалъ для литературной біографіи скончавшагося писателя. Съ этимъ нельзя не согласиться. Въ ряду многочисленныхъ произведеній Щедрина ‘Брусинъ’ не выдается ни художественной законченностью, ни силой сатирическаго смха. Талантъ Салтыкова, мужавшій съ годами, въ постепенномъ соприкосновеніи съ житейскою дйствительностью, въ ‘Брусин’ даетъ себя чувствовать еще довольно слабо. Нсколько страницъ, отличающихся яркостью и колоритностью, не обнаруживаютъ однако той могучей силы дарованія, которая подняла Щедрина на высоту первокласснаго писателя… И однако ‘Брусинъ’ читается съ живйшимъ интересомъ. Люди сороковыхъ годовъ, люди разсвта представляютъ для насъ не одинъ только историческій интересъ. Вопросы, волновавшіе передовыя поколнія нашего недавняго прошлаго, еще не разъ предстанутъ передъ нами со всей своей неотразимостью. Литература не ршила еще этихъ вопросовъ. Больше того, литература, чтобы бытъ литературою, чтобы быть органомъ просвщенія, должна всегда имть въ своемъ состав эти самые вопросы, въ конецъ никогда неразршимые. Наши литературныя преданья не могутъ идти въ параллель съ нашей литературной современностью, и только слпой не видитъ того жалкаго состоянія, въ которомъ влачится наша печать, и только глухой не содрагается отъ циническаго свиста дятелей современнаго печатнаго слова. Намъ могутъ сказать: всякая дйствительность кажется всегда печальною. Это неврно. Жизнь мняется. Общество то ростетъ, то падаетъ. Исторія идетъ очень капризнымъ ходомъ. Сравните то, что писалось и то, что пишется у насъ теперь. Сопоставьте прежнихъ руководителей общественнаго мннія съ самозванными руководителями теперешними. Параллели эти слишкомъ ярки, слишкомъ характерны, чтобы не бросать обильнаго свта на историческое-положеніе вещей. Въ особенности назидательна, какъ мы уже сказали, параллель современнаго литературнаго таланта съ талантомъ прошедшаго литературнаго періода. Она назидательна въ особенности потому, что мы не видимъ у насъ иного зеркала, въ которомъ такъ рельефно отразилось-бы наше общественнное сознаніе, въ которомъ съ такою поразительною ясностью выступали-бы многочисленные признаки нашего современнаго состоянія. Обратитесь къ ‘Брусину’, молодому произведенію Щедрина и къ ‘Хмурымъ людямъ’ г. Чехова, и вы поймете реальный смыслъ указываемой параллели. Конечно, о полномъ сопоставленіи между Щедринымъ и г. Чеховымъ не можетъ быть и рчи. Во-первыхъ, Щедринъ не просто талантъ, а талантъ огромный, колоссальный, въ нкоторомъ род литературный Монбланъ, а г. Чеховъ просто даровитый человкъ, длающій боле или мене удачные карандашные наброски. Во-вторыхъ, Щедринъ — это цлая литературная программа, написанная кровью сердца и сокомъ нервовъ, а г. Чеховъ никакой программы изъ себя не изображаетъ и, послушный вяніямъ сегодняшняго дня, изображать, повидимому, не намренъ. Мы указываемъ только на возможную узкую параллель. Любопытно и поучительно было бы сравнить молодое произведеніе прошедшаго съ молодымъ и талантливымъ произведеніемъ современнаго человка. И мы не сомнваемся, что такое сравненіе не было бы выгоднымъ для многихъ изъ ныншнихъ писателей, а въ томъ числ и для г. Чехова. Какъ бы ‘Брусинъ’ не былъ незаконченъ въ смысл чисто-художественной отдлки, онъ тмъ не мене представляется произведеніемъ жизненнымъ и серьезнымъ — среди довольно большого количества разсказовъ г. Чехова мы едва ли найдемъ произведеніе, по своему жизненному захвату могущее соперничать съ ‘Брусинымъ’, этимъ молодымъ твореніемъ человка сороковыхъ годовъ. Въ ‘Хмурыхъ людяхъ’ разв одна только ‘Скучная исторія’ можетъ претендовать на вниманіе серьезной критики. Вс же прочія повстушки и наброски сдланы съ такою скоростью, съ такимъ очевиднымъ недостаткомъ идейнаго замысла, что ихъ можно считать по всей справедливости только трою юношескаго и неокрпшаго таланта. То, что есть задушевнаго въ такихъ разсказахъ, какъ ‘Спать хочется’, ‘Припадокъ’, ‘Княгиня’, ‘Бда’ слишкомъ расплывчато, слишкомъ отрывочно, чтобы производить глубокое впечатлніе на сколько нибудь серьезнаго читателя. Отдльныя мысли, замчанія — какъ бы они ни были остроумно и мтко выражены — не сведенныя въ одно живое цлое одною общею идеею, не могутъ имть серьезнаго литературнаго значенія.
Возьмемъ одинъ — другой примръ. ‘Хмурые люди’ открываются разсказцемъ въ десять печатныхъ страницъ очень небольшого формата. Разсказецъ называется ‘Почта’. Три часа ночи. Почталіонъ въ фуражк, въ пальто и съ заржавленной саблей въ рукахъ. Ямщики кончаютъ укладывать почту на только что поданную тройку. Заспанный пріемщикъ вопреки закону навязываетъ почталіону своего племянника.
— Мой племянникъ студентъ просится сейчасъ хать на станцію. Такъ ты того, Игнатьевъ, посади его съ собой на тройку и довези. Хоть это и не дозволено, чтобы постороннихъ съ почтой возить, ну да что-же длать! Чмъ лошадей для него нанимать, такъ пусть лучше даромъ продетъ.
За этимъ слдуетъ небольшая страница съ изображеніемъ лошадей, тарантаса, двухъ силуэтовъ — студента и ямщика, и затмъ — страница, на которой разсказецъ блистаетъ небольшимъ, но удивительно граціознымъ описаніемъ.
‘Колокольчикъ что-то прозвикалъ бубенчикамъ, бубенчики ласково отвтили ему. Тарантасъ взвизгнулъ, тронулся, колокольчикъ заплакалъ, бубенчики засмялись. Ямщикъ, приподнявшись, два раза хлестнулъ по безпокойной пристяжной, и тройка глухо застучала по пыльной дорог’. И т. д. За сими игривыми строчками нсколько страничекъ, лишенныхъ всякаго содержанія. Студентъ пристаетъ къ почталіону съ глупыми вопросами, а почталіонъ отвдаетъ кратко и сердито. Наконецъ, тройка подъзжаетъ къ станціи, студентъ благодаритъ почталіона и вылзаетъ изъ тарантаса. ‘Почта’ заканчивается слдующими строчками: ‘До прихода позда студентъ стоялъ у буфета и пилъ чай, а почталіонъ, засунувъ руки въ рукава все еще со злобой на лиц, одиноко шагалъ по платформ и глядлъ себ подъ ноги. На кого онъ сердился? На людей, на нужду, на осеннія ночи?’
Таковъ разсказъ. Право, это вещь несерьезная, и вовсе не нужно обладать художественно-литературнымъ талантомъ, чтобы разработывать такіе сюжеты.
Еще примръ. ‘Хмурые люди’ заключены ‘разсказомъ проходимца’ подъ названіемъ ‘Шампанское’. Былъ нкій начальникъ полустанка на одной изъ юго западныхъ желзныхъ дорогъ. ‘Весело мн жилось, говоритъ герой разсказа, на полустанк, или скучно, вы можете видть изъ того, что на двадцать верстъ вокругъ не было ни одного человческаго жилья, ни одной женщины, ни одного порядочнаго кабака, а я въ т поры былъ молодъ, крпокъ, горячъ, взбалмошенъ и глупъ’. Прескучная жизнь! Но вотъ однажды подосплъ новый годъ. Герой разсказа встрчалъ его съ женою. Припасены были дв бутылки шампанскаго, самого настоящаго, съ ярлычкомъ ‘вдовы Елико’. ‘Когда стрлка показывала безъ пяти двнадцать, я сталъ медленно раскупоривать бутылку. Не знаю, ослаблъ-ли я отъ водки, или-же бутылка была слишкомъ влажна, но только помню, когда пробка съ трескомъ полетла къ потолку, моя бутылка выскользнула у меня изъ рукъ и упала на полъ’. Это было дурнымъ предзнаменованіемъ. Впрочемъ не дурнымъ, даже очень не дурнымъ. Когда герой разсказа, посл несчастной оказіи съ бутылкой, вышелъ на прогулку и затмъ вернулся домой, онъ нашелъ у себя интересную гостью — тетку жены. ‘За столомъ сидла маленькая женщина съ большими черными глазами. Мой столъ, срые стны, топорный диванъ… кажется, все до малйшей пылинки помолодло и повеселло въ присутствіи этого существа, новаго, молодого, издававшаго какой-то мудреный запахъ, красиваго и порочнаго’… Конецъ исторіи понятенъ. ‘Очи черныя, очи страстныя, очи жгучія и прекрасныя’… Таковъ послдній разсказъ въ книжк, немножко претенціозно окрещенной ‘Хмурыми людьми’. По правд сказать, не все, описываемое г. Чеховымъ, хмуро, ибо не все то хмуро, что хмуро на видъ. Намъ сдается, что г. Чеховъ не постигъ еще настоящей хмурой природы русскаго человка — по молодости, что-ли, не постигъ, по нежеланію-ли вникнуть въ глубь предмета, только фактъ фактомъ остается. Хмурыми людьми полна русская жизнь теперь больше, чмъ когда-либо. Но искать этихъ несчастныхъ людей, этихъ настоящихъ хмурыхъ людей, надо при свт общей идеи, съ помощью Бога живого человка, съ сильной врой и надеждой заронить хоть единый лучъ правды и утшенья въ хмурую русскую жизнь. Г. Чеховъ одинъ изъ тхъ немногихъ нашихъ молодыхъ писателей, которыхъ природа одарила очень щедрой рукой,— а кому много дано, съ того много и спрашивается.