Антар
Антар
Восточная повесть
Восточная повесть
Комментарии
Комментарии
Антар, Сенковский Осип Иванович, Год: 1833
Время на прочтение: 21 минут(ы)
О. И. Сенковский
Оригинал здесь: Вивитека.
Прекрасна Шамская пустыня, прекрасны в Шамской пустыне развалины волшебного Тедмора [Тедмор, Пальмира, знаменитая столица Зиновии — Примеч. автора]. Кто жил в этих огромных чертогах?.. Кому воздвигнуты эти храмы?.. Кем построены эти длинные улицы столбов?.. То знают книжники Дамаска и Иерусалима, Антару то не известно. Антар краса степей, меч победы, роса дружбы, тенистый кипарис гостеприимства. Он знает, где отыскать тех, кои осмелились нанести обиду ему или его поколению, он покажет вам все далеко разбросанные и почти истёртые ветром могилы врагов своих, он защитит вас в пустыне от жадности и вероломства ста арабских всадников и разделит с нами последнюю горсть жареного проса, но он не знает того, что написано в книгах. Старцы соседственных улусов сказывали ему, что это остатки города, построенного в старину зловредными духами, и советовали не приближаться к этому месту, но Антар не страшится ни людей, ни духов и гордо смотрит на великолепные развалины Тедмора.
Он стоит и смотрит. Копьё его, кровавое — как мщение, быстрое — как удар грома, стоит возле него, водружённое в бесплодную почву. Балька, благородная его кобыла, царица кобыл Неджда, стоит у копья и, устремив на него глаза свои, чёрные, огненные, проницательные, хочет, кажется, узнать, что происходит в пылкой его душе. Она печальна потому, что он печален. Балька отгадала, что люди огорчили её господина, и сильно бьёт ногою, негодуя на их неблагодарность. Антар постигнул мысль Бальки, обнял её за шею и поцеловал в чело, украшенное белою звёздочкою, блестящею издали, подобно луне в первую ночь месяца.
Антар оставил людей навсегда. Он проливал за них свою кровь, жертвовал имуществом, расточал для них свою любовь и дружбу: они ему изменили!.. Доколе ветер в пустыне будет переносить песчаные холмы с одного места на другое, доколе облака будут бросать серую тень на землю, доколе мечи будут утолять свою жажду красным напитком, текущим в жилах сынов Адама, до тех пор он не увидится с людьми. На сто выстрелов из лука нога его не подойдёт к жилищу человека, на всю длину копья его никто из смертных да не дерзнёт подойти к нему. Антар произнёс клятву: он никогда вотще не давал обета.
Он стоит. Голод рвёт его внутренность, но он умеет преодолевать голод. Зажжённый палящим солнцем воздух, среди совершенного безветрия, дрожит, трясётся, мелькает тонким пламенем, подобным тому, какой вьётся по раскалённому железу, и знойные блестки, в виде частых огненных иголок, быстро пляшут в воздухе пред его глазами, но все ужасы пустынного зноя не заставят его тронуться с места. Земля горит под его стопами: он терпеливо переносит и это и стоит неподвижно, дожидаясь, пока пробежит пустынею страус или серна, чтобы мигом вскочить на коня, догнать добычу и сразить её копьём.
Вот что-то шевелится между кочками песку, наваленного последним ветром у подножия ближней скалы. Это, наверное, газель. Антар уже на коне и держит копьё над своею головою. Он не ошибся, это газель, малая, лёгкая, прелестная. Балька тоже увидела её и понеслась стрелою в ту сторону: она не требует, чтоб узда указывала ей направление, ею правит мысль всадника, и она мчится быстрее мысли.
Антар уже настигал газелю, быв от неё не далее как на один выстрел. Вдруг раздался над его головою ужасный шум, и воздух помрачился чёрною тению. Он приподнял голову и увидел огромную хищную птицу, которая, подобно весенней туче, закрывала собою большую часть небесного свода. Глаза её сверкали как молнии, распростёртые когти, по своей величине и силе могли б обхватить и унести утёс, образующий грозную вершину Эль-Аксы. Антар приметил, что страшная, исполинская птица тоже преследует газелю, которая, при виде новой опасности, понеслась ещё быстрее. Но Антар всегда был защитником слабых: он немедленно забыл, что сам гонится за газелию с намерением лишить её жизни, и думал только о спасении её от ярости воздушного врага. Птица, Антар и газель долго и быстро стремились в одну и ту же сторону, более и более сближаясь друг с другом, и когда взаимное их расстояние уменьшилось почти до двадцати шагов, храбрый всадник повертел копьём над головою и метнул им вверх. Оно полетело, свистя как влажный ветер между столбами Тедмора, и вонзилось в грудь крылатому великану. Птица испустила ужасный стон с рёвом, заставившим вздрогнуть самого Антара. Она поколебалась: казалось, что она упадёт и своим падением раздавит дерзкого сына пустыни, но боль принудила её быстро подняться на воздух, — тогда как уже конец одного крыла коснулся было земли. От удара её перьев по сухой, раскалённой почве густой туман пыли наполнил всё пространство и песок засыпал глаза Антару. Он тотчас слез с коня и несколько минут простоял на месте во мраке, но когда пыль начала оседать, он с удивлением увидел у своих ног ту самую газелю, которая незадолго уходила от его копья и когтей хищной птицы. Она умильно поглядывала на своего спасителя: прекрасные глаза её выражали нежную благодарность. Антар хотел поласкать её рукою, но едва он пошевелился, она порхнула и исчезла в пыльной степи.
Поражённый таким необыкновенным случаем, Антар возвратился к развалинам Тедмора, вошёл в один из опустелых чертогов и бросился отдыхать на земле. Меч его стоял у стены, верная Балька щипала скудную траву, растущую у входа, он на этот раз оставался без пищи, но голова его так была занята мыслями о странной, сражённой им птице и милой, благодарной газели, что о своём голоде он почти и не думал.
Антар уснул в разрушенном чертоге. Когда он проснулся, новое, чудесное явление поразило его взоры. Он увидел себя лежащим на пышной софе из голубого атласа с золотыми кистями и серебряною бахромою, в огромной комнате, убранной шёлковыми занавесами и богатыми коврами, расписанной лазурию и золотом и украшенной великолепным водомётом, вокруг которого стояли невольники и евнухи в блестящих нарядах, держа золотые тазы и рукомойники, осыпанные яхонтами и изумрудами, китайские сосуды с розовою водою, драгоценные опахала и подносы с редкими плодами. Пятьдесят девиц, завешанных белыми покрывалами, стояли по обеим сторонам залы с гитарами и бубенчиками. Воздух был напитан свежестью и роскошным запахом алоя.
Как скоро бедуин раскрыл глаза, двое невольников, подошед к его ложу, стали почтительно на колени и поднесли воду, пахучее мыло и шитое золотом полотенце, два другие окропили его духами.
— Ради вашей жизни! — вскричал изумлённый Антар, срываясь с постели. — Что это значит?.. Кто вы такие?.. Где я?.. Чего вы от меня хотите?..
Все невольники и евнухи ударили челом и сказали:
— Я сиди! О, честный господин! Вы в гостях у благороднейшей, стыдливейшей, целомудреннейшей, великой царицы Тедмора, — да продлится её царствие до дня преставления света! Нам приказано прислуживать и воздавать вам такую же честь, как ей самой.
— Да проклянет вас ваш отец! — гневно воскликнул Антар. — Вы шутите надо мною?.. Я не знаю вашей царицы и никогда не слыхал, чтобы в развалинах Тедмора царствовал кто-либо. Я сын пустыни и к царям не хожу в гости. Мне здесь тошно. Отдайте мне мою лошадь: она драгоценнее всего вашего царства, другой такой нет во всей степи.
— Честной господин, — сказали слуги, кланяясь ему в землю, — ваша лошадь ест теперь сено из роз и тюльпанов и пьёт воду из снега гор Ливанских. Мы рабы ваши, но вы не можете уехать отсюда без дозволения нашей государыни, ибо находитесь в стране заколдованной, без входа и без выхода.
— Кто же такая ваша царица и где она? — спросил Антар, ещё более изумлённый этим известием.
— Имя её Гюль-назар, — отвечали слуги. — Она пери, из рода добрых гениев.
— Ведите меня к ней, — сказал он. — Я хочу с нею объясниться и посмотреть ей в лицо.
— Это невозможно, — возразили слуги. — Красота лица её столь блистательна, что могла б ослепить вас и навсегда лишить зрения. Вы будете к ней допущены, но не иначе, как с должными предосторожностями и наперёд побывав в бане.
Несмотря на всю свою пылкость, на необузданную дерзость степного витязя, Антар повиновался их требованию. Он чувствовал над собою действие какой-то невидимой силы, которая лишала его воли и наполняла сердце смирением.
Евнухи повели его в баню, построенную из белого мрамора, с яшмовыми колоннами и золотым куполом, где двенадцать молодых и прекрасных невольниц были назначены для его прислуги. Оттуда перешёл он в богатую комнату, ярко освещённую огнём алмазов, покрывавших стены и потолок. Пышный красный занавес разделял её на две половины: все входившие в неё били челом, и никто не смел оборачиваться задом. Антару сказали, что и он должен с благоговением поклониться занавесу, потому что позади его сидит стыдливая царица Тедмора. Он беспрекословно исполнил обряд и был посажен на софе, примыкающей к занавесу.
Тихое, заунывное пение, смешанное со звуками воздушной музыки, приятно потрясало слух бедуина, который с беспокойством оглядывался во все стороны, стараясь угадать, откуда оно происходит. Вдруг отворились двери, и вошёл длинный ряд служителей, несущих на голове золотые подносы, уставленные множеством блюд и сосудов с яствами, сластями и шербетами. Вкусный их запах сильно раздражил обоняние голодного Антара: с жадностию гиены, похищающей труп из среды сражающихся воинов, бросился он на поднесённые блюда и стал очищать их горстями. Слуги, улыбаясь, беспрестанно подавали ему новые кушанья и вина.
В половине обеда послышался из-за красного занавеса приветливый женский голос:
— Мир с вами, Антар, сын Рабиев! Мы ожидали вас с нетерпением.
— И с вами мир, великая царица, да умножится роса ваша! — отвечал аравитянин.
Голос умолк, и Антар в безмолвии продолжал есть и пить по-прежнему. Спустя несколько минут повторилось из-за красного занавеса то же самое приветствие, на которое бедуин ответствовал новым выражением степной учтивости, пожелав царице, чтобы влажность её пролилась на всю пустыню и чтоб её благополучие всегда оставалось холодным [В языке бедуинов, обитающих в знойных и безводных пустынях Аравии, слова, означающие росу, дождь, влажность, заключают в себе также понятие благодеяния, холодный значит у них тоже и превосходный, низменный, мокрый, увлажнённый употребляются в смысле слов: счастливый, обильный, роскошный, потому что в низменных местах растёт трава, столь необходимая в их кочевом быту. — Примеч. автора].
Опять наступило молчание и опять, после некоторого времени, тот же голос произнёс прежнее приветствие. Антар сказал:
— Да расстелется ваша тень, царица, обширнее тени гор Тудыха! Я ваш богомолец, пью в честь и на пользу вашей милости.
— Да будет на здоровье! — примолвил голос. — Антар, сын Рабиев, вы наш гость и, надеюсь, проведёте у нас несколько дней. Я вам обязана спасением свободы и жизни. Верно, вы и сами не знаете, какую оказали мне услугу.
— Я оказал вам услугу?.. — воскликнул Антар в изумлении. — Как же это случилось?.. Я никогда не видал вас в глаза. Да разроют враги могилу моего родителя, ежели я понимаю, что вы мне говорите и что здесь со мною делается! Ради света ваших глаз, ради имени вашей матери объясните мне, как я сюда попался, кто вы такие и за что меня так честите? У меня ум из головы вон от всего, что тут вижу и слышу.
— Успокойтесь, сын Рабиев, и присядьте у нас на ковре безопасности, — отвечал голос. — Я удовлетворю вашему любопытству. Вы находитесь в Тедморе, развалины коего поутру удивляли вас своею красотою и огромностию. Ведайте, храбрый богатырь пустыни, что этот город построен джиннами, зловредными и безобразными духами, коими Соломон — да будет с ним мир! — повелевал посредством волшебного перстня, подаренного ему ангелом Джебраилом. Соломон населил его народом благочестивым, смирным, безвредным, поручив ему угощать всех путников, странствующих в этой пустыне, и снабжать их живностью и водою. Жители Тедмора долгое время свято исполняли завет царя-пророка и жили в покое и изобилии. Наконец, свойственная роду человеческому гордость изгладила из их памяти обязанности, предписанные основателем их быта и благополучия. Они предались разврату, стали пить вино, есть свинину, с нерадением совершали обряды веры и прогоняли от себя несчастных странников и путешествующих к святым местам богомольцев. Слава их злобы разнеслась по миру, и все убегали Тедмора. Случилось, однако ж, что некоторый Тарик-ас-салат, ‘атеист’, явно презиравший долг пяти ежедневных молитв, заехал в их город на пути к индийским волхвам и был принят ими с отличною честию. Они дали ему великолепный пир, но как скоро богоотступник сей дотронулся устами их яств и напитков, вся вода в городе и околотке превратилась в горькую морскую воду, вино приняло вид и вкус крови, хлеб и прочие жизненные припасы мгновенно окаменели. Угнетённые гневом Аллаховым, жители Тедмора начали умирать с голоду, грызли землю, пожирали своих детей и жён и, наконец, принуждены были покинуть жилища, чертоги и храмы и разбрестись по разным краям, где неверные поработили их и обходились с ними с крайнею жестокостью. Опустелый город скоро превратился в развалины. Тогда, Лале-рех, одна из первостепенных и прекраснейших пери, испросила у Асафа, наследника Соломонова, позволение поселиться в них и основать для себя новое царство, потому что джинны, то есть зловредные духи, беспрестанными набегами тревожили её родину. Подвластные ей кроткие духи, переведённые ею из Перистана, страны волшебной, обитаемой моим родом, воздвигли для своей повелительницы эти величественные здания, развели эти сады и рощи и всею роскошью искусства и природы оживили пустынное и унылое место, в котором смертные не примечают ничего, кроме прежнего разрушения, разбросанных камней, торчащих столпов и груд горячего песку, и тот только из вас, о сын Рабиев, может наслаждаться этим, невидимым для людских глаз, зрелищем, кому таинственная владетельница Тедмора сама захочет оказать благоволение допущением его в пределы сокровенного быта своих духов. Лале-рех жила здесь несколько столетий в счастии и покое. Известный Шанфари, поэт и герой пустыни, пленил её сердце своими подвигами, дарованиями и красотою, любовь соединила их в этом месте, и Лале-рех сделалась матерью прекрасной Эльмасы. Когда дочь достигла совершеннолетия, Лале-рех удалилась в Перистан, оставив её полною владетельницею Тедмора. Эльмас повелевала здесь до времён халифа Омара. Она полюбила знаменитого Лебида, прославившегося своими несчастиями, мужеством и стихами, Лебида, песни которого гремят до сих пор в пустыне, лишённого престола коварным братом и орошавшего царскою кровию своею, в течение долговременного скитания, сыпучие пески аравийских кочевьев, для защиты угнетённых и бесприютных, страждущих подобно ему от несправедливости своих ближних. Изнурённый сражениями, голодом и жаждою, преследуемый завистниками и неблагодарными, он нередко находил здесь убежище, и здесь получил он те высокие вдохновения, коим люди никогда не перестанут удивляться, читая бессмертные его касыды. Лебид был мой отец. После его смерти, он погиб от измены греческого кесаря, мать моя решилась оставить эти места и, подобно своей родительнице, удалилась в отечество пери. С того времени я управляю обитающими в этих развалинах и в окрестностях кроткими духами, число коих простирается за многие тысячи тысяч. Владения мои занимают ограниченную поверхность древнего Тедморского царства, но они прелестны, отлично возделаны, усеяны красивыми зданиями и садами, хотя людям кажутся нагою пустынею. Основанное моею прародительницею государство долгое время было неизвестно злобным джиннам, врагам нашего рода, и тихие пери наслаждались в этой стране истинным благоденствием. Но с некоторого времени один из безобразнейших джиннов, коварством и лютостью превосходящий всех своих соплеменников, открыл мирное наше обиталище и стал беспокоить его своими нападениями. Он называется Джан-гир и величиною похож на огромную гору. Много уже претерпели мы от этого свирепого духа, хотя, по завету Соломона (да будет с ним мир!), джинны не смеют проникнуть внутрь черты города, построенного в древности их руками, но никогда не находилась я в такой опасности от его злобы, как сегодня. Я гуляла в ближних горах и неосторожно перешла за неприступный для его племени рубеж, как вдруг увидела вдали голову этого чудовища, вылезающую из-за края горизонта. Чтоб обмануть его внимание и скорее добраться домой, я прикинулась газелью и бросилась бежать к Тедмору, но он успел завидеть меня, привалил как бурный вихрь и заступил мне дорогу. Я принуждена была уходить в противную сторону. Тогда и вы меня увидели и погнались за мною верхом, с копьём в руке, как за обыкновенною серною. Коварный Джан-гир, приметив это, тотчас принял на себя вид страшной птицы унки, похищающей слонов и верблюдов, и тоже полетел за мною. Спасаясь от двух врагов, я уже выбивалась из сил и считала себя погибшею, когда вы великодушно, вместо меня, сразили моего злодея. Копьё ваше вонзилось ему между горлом и костью: он хотел припасть к земле, чтоб вырвать его из тела, но в быстром падении, невзначай, попал древком в утёс, и целое копьё погрузилось в его груди, пробив её до самого лёгкого. Ужасная боль исторгнула у него стон, оглушивший нас обоих. Он улетел и, за Ливанскими горами, упал в Солёное море, на дне коего будет он лежать и мучиться тысячу лет, доколе древко не истлеет само собою и ржа не изгрызёт железа. Вот каким образом, Антар, сын Рабиев, спасли вы мне жизнь и свободу. Я вам благодарна и — клянусь Аллахом и всеми его пророками! — сделаю для вас всё, о чём меня ни попросите.
— Царица!.. — воскликнул Антар, держа в зубах палец, от удивления, возбуждённого в нём рассказом пери. — Великая, благородная царица!.. Да истребит Аллах всех врагов ваших!.. Мог ли я думать, что газель, за которою погнался, была существо свыше не только серн, но и самых людей? Я никогда не воображал себе, чтобы на свете водились такие чудеса. Радуюсь душевно, что имел случай оказать вам подобную услугу, но просить вас мне не о чем. Я несчастлив. Я произнёс обет блуждать уединённо в пустынях и убегать сообщества людей, доколе стрела рока не повергнет меня где-нибудь на горячий песок и гиены не разнесут моих членов по всем горам Аравии. Между мною и людьми кровь и смерть железная.
— Намерение ваше не обдумано и не достойно вашей храбрости, — сказала пери. — Воротитесь к вашим ближним, которых должны вы быть предводителем и защитою. Вам суждено наполнить свет славою вашего имени. Предопределению противиться невозможно.
— Ежели так написано на скрижалях судеб, — примолвил Антар, — то я слушаюсь и повинуюсь. Я ворочусь к людям, но, ради вашей головы, скажите мне, царица, что мне у них делать? Они слишком несправедливы и неблагодарны. Во время моего малолетства мои родственники и опекуны лишили меня всего имущества, вверенного их чести покойным отцом. С тех пор как я начал владеть копьём и луком, я сражался как лев за их обиды, а они всегда платили мне за то изменою. Моё гостеприимство и великодушие не только не обезоружили их злобы, но ещё навлекли на меня их клевету и зависть. Кроме огорчений, тяжких, жестоких огорчений, я ничего другого не испытал в их обществе. Внутренность моя запылилась горем, в моей груди торчит нож ненависти. Что же мне у них делать?
— Но жизнь человеческая, — отозвался голос за красным занавесом, — имеет также свои наслаждения, и вы, при некотором с моей стороны пособии, можете вкусить их, если только захотите.
— Жизнь наша имеет свои наслаждения!.. — вскричал Антар с громким смехом. — Наша жизнь имеет наслаждения!.. Да простит вам Аллах грехи ваши, царица, но вы шутите надо мною. В нашей жизни одно лишь забвение страданий несколько уподобляется приятности, но его надобно беспрерывно поддерживать отсутствием мысли или пустыми мечтами. Ради утробы вашей матери, я хочу дознаться истины ваших слов. Окажите мне своё покровительство: пусть я вкушу хоть одну из этих сладостей, кои, по вашим словам, составляют приданое нашей жизни. Увидим, из какой они долины родом и по каким горам пасли свои стада.
— На мой глаз и мою голову, — отвечала царица кротких духов. — Итак, ведай, о сын Рабиев, что, по непреложной воле предопределения, существованию человека, состоящего в общественной связи с его родом, присвоены три великие сладости: сладость мщения, сладость властвования над подобными ему тва…
— Сладость мщения!.. — воскликнул Антар с неистовым восторгом, прерывая речь пери. — Да!.. Правда ваша: я чувствую, что мщение должно быть величайшею сладостью. С меня довольно этого. Если чем-либо одолжил я вас, царица, позвольте мне упоить душу этою сладостию. Более ничего от вас не желаю.
— Охотно! — отвечала Гюль-назар с притворным равнодушием, в коем отражалась досада. — Возьми свою кобылу и поезжай в степь. Там упоишь душу этою сладостью. Когда опять захочешь быть нашим гостем, то приезжай в развалины Тедмора и старайся уснуть в том месте, где теперь очутишься.
При сих словах исчезли в глазах юноши волшебные чертоги, и он увидел себя сидящим на длинном тёсаном камне, который могучим перстом времени столкнут с вершины столбов полуразрушенного храма. При нём стояла верная Балька и новое копьё, дар таинственной хозяйки и залог будущих его подвигов. Щит и сабля лежали в том же месте, где он оставил их поутру. Пылкий юноша схватил оружие, сел на коня и помчался в пустыню. Только свист сверкающих кремней и длинный столб пыли, похожий на дым, валящий из костра, составленного из сырого терновника, долго ещё показывали его направление.
Жаркие и холодные ветры неоднократно пронеслись над Шамскою пустынею, вешние созвездия неоднократно пролили на неё пучины вод из ночных и дневных облаков, а пески Тедмора не исчертились ни однажды следом конских копыт. Никто из всадников не огласил песнею звучных его развалин… Вот едет юноша на прекрасном гнедом коне. У него щит за плечами, на бедре тяжёлая прямая сабля, лук его привязан сзади. Но вид юноши печален, и сердце движется в нём чаще, чем тонкая оконечность гибкого и упругого копья его, сделанного из огромной трости. Он поворачивает к Тедмору и вскоре исчезает из виду между его колоннами.
Красный занавес висит в алмазном чертоге, у красного занавеса сидит печальный юноша, за занавесом слышен милый, серебряный голос:
— Мир с вами, Антар, сын Рабиев! Мы вас ожидали с нетерпением.
— И с вами мир, о царица! — говорит уныло сын пустыни. — Да благословит Аллах ваши взоры! Да зацветут розы ваши на всех холмах сыпучего песка!
— Вы наш гость, — сказал голос.
— Я ваш раб, — сказал бедуин и, после некоторого молчания, примолвил: — Я напоил душу сладостью мщения, — да наделит вас, царица, Аллах здоровьем и благополучием!.. Точно, это большая, неизъяснимая сладость. Благодаря вашему покрову я отмстил всем врагам моим. Тела их валяются в пустыне без погребения, и стада вранов и волков следуют за мною повсюду, как за своим вождём. Моё имя наносит ужас и возбуждает удивление по всем улусам: люди называют меня великим человеком, ибо никто не истребил их столько, сколько я. Я купался в крови и дышал вредом. При всяком поражении ненавистного мне человека гром радости раздавался в моей груди, и его отголоски, как рёв тигра в горах Акабы, долго ещё потом повторялись в пропастях каменной души моей. В судорожных корчах губ врага, приколоченного копьём к земле, я видел улыбку моей обиды: она прелестна, хотя несколько ужасна. Я садился среди убитых мною клеветников, лежащих на дымящемся кровию песке, и беседовал с ними, как с дорогими сердцу. О, никогда беседа с любезнейшими друзьями, с нежною материю, с обожаемою любовницею не может быть слаще, веселее, восхитительнее той, какую находишь с трупами своих злодеев!.. Мщение большая сладость: я испытал её в полной мере и нахожу, что судьба не могла придумать ничего лучше для услаждения томного бытия нашего на земле. Поистине, стоит родиться, чтобы хоть несколько поотмстить роду человеческому. Но эта единственная, почти небесная сладость, по несчастию, слишком кратковременна. Упоение её проходит как утренний туман, и она оставляет после себя неприятное ощущение. Что мне сказать вам, царица?.. Когда смёл я с лица земли все противные глазам моим твари, когда у меня не стало ни поводов к мщению, ни предметов ненависти, я почувствовал в сердце жестокую скуку и среди светлой, яркой, многолюдной пустыни увидел себя окружённым другою пустынею, необитаемою, мёртвою, холодною, бледною, мрачною, где солнце — рок, ветер — страх, а роса — слёзы. Я беспрестанно ощущаю на языке солёный вкус человеческой крови, кругом себя я обоняю запах смерти. Посмотрите на мои руки: на них кожа засохла, будто от палящего прикосновения завистника. Кости во мне кажутся не мои, а чужие, безжизненные, окаменелые: они холодны и тяжелы, как кости изменника, занесённые гиеною в пещеру. Кровь горька, окисла, подобно воде покрытого зелёною плесенью солончака: она мне жжёт жилы и в горле отзывается отчаянием. Сырость убийства завелась в моей груди, и я чувствую, как ржа красными зубами грызёт моё сердце и съедает его мало-помалу. Мне хочется мстить… Я буду мстить самому себе, если вы не сжалитесь надо мною. Я пришёл просить вас, царица, чтоб вы меня исцелили. Мщение большая сладость, но последствия её разрушительны.
— Это обыкновенные последствия всех наслаждений вашей жизни, — сказала пери. — Ведай, о сын Рабиев, что яд, оставляемый в душе одною сладостью, не иначе истребляется, как приёмом другой сладости. Их только три в природе: все прочие искусственны и требуют особенного напряжения умственных способностей, чтоб быть постигнутыми. Первая из сих естественных сладостей, как я уже тебе говорила, есть сладость мщения: ты вкусил её, вторая — сладость властвования над подобными себе существами, третия…
— Я хочу испытать эту вторую сладость, — прервал пылкий бедуин. — Я уверен, что она исцелит меня…
— Итак, ты испытаешь её, — примолвила таинственная повелительница Тедмора. — Поручаем вас Аллаху!
— Да упрочит он ваше владычество! — воскликнул витязь.
Занавес исчез. Антар опять уехал в пустыню.
Спустя несколько лет всадник на гнедом коне ещё раз появился в окрестностях Тедмора. Он долго кружил около развалин, как будто не решаясь вступить в черту разрушения. Вид его казался ещё грустнее прежнего. Он остановился, думал долго… наконец прыгнул с места и быстро скрылся между высокими грудами земли и камней. С тех пор никто уже не видал его в пустыне: только в алмазном чертоге раздались голоса: ‘К царице опять приехал гость!.. Он уже не уедет отсюда’.
Гость сидит у красного занавеса, погружённый в мрачную думу, царица радушно приветствует гостя:
— Мир с вами, Антар, сын Рабиев! Мы ждали вас с нетерпением.
— И с вами мир, царица! — отвечает всадник. — Я приехал к вам поклониться и поблагодарить за вашу милость. Я испытал сладость властвования над своими ближними: она велика, удивительна и едва ли не приятнее самой сладости мщения. Оставив чертог ваш, я признан был главою и повелителем бесчисленных поколений, которые соединились у моего копья и составили народ сильный, храбрый и богатый. Я предводительствовал им на поле брани и самовластно управлял им из моей ставки во время мира. Начальники и богатыри его толпились у её верёвок, с благоговением ожидая моих приказаний. Нет ничего восхитительнее, как видеть тысячи тысяч подобных вам тварей, движущихся по вашему слову, волю свою почерпающие из общего источника вашей воли и, для исполнения ваших мыслей, охотно жертвующие своими мыслями, имуществом и жизнию. Властелин поистине чувствует себя духом и телом выше человека: понятия его возвеличиваются, страсти облагораживаются и теряют всю свою вредную силу, от лёгкости удовлетворить им, и его желания уподобляются желанием самой добродетели. Обладание всем поселяет в его душе спокойствие и клонит её к великодушию, к щедрости, к распространению собственного её счастия на всё окружающее её, — словом, ко всеобщему благу. Но тут и рубеж сладости: за ним начинается горечь, страшная, убийственная, отравляющая своим ядом дражайшие минуты его жизни. Едва примется он за дело блага, как тотчас примечаешь, что те же самые, коих так пламенно желал он составить истинное благополучие, не умеют и не хотят возвыситься до его образа мыслей, ни понять его сердца, и с высоты своего престола открывает у ног своих отверстый ад пронырства, где днём и ночью пылают низкие страсти, поглощающие все его благодеяния, где лучшие его намерения мгновенно пережигаются в гнусный уголь личной корысти сильнейшего или проворнейшего. После долгого и утомительного борения с усилиями людей всячески воспрепятствовать упрочению благоденствия их рода он чувствует усталость, исполняется негодования, начинает презирать людей и с того времени становится несчастным. Это именно случилось и со мною. Я скоро убедился, что те, коих допускал я к себе, старались только делать меня орудием их жадности или средством к погибели их врагов, и мучения недоверчивости растерзали мою душу. Беспрестанное злоупотребление моей снисходительности поставило меня в необходимость быть строгим и неприступным. Я знал, как меня обманывали, как вокруг меня расставляли сети и заводили пружины, чтобы поймать мою улыбку, которую потом бесстыдно торговали в народе, это поселило во мне отвращение, лишило меня даже удовольствия смеяться, и я, среди шумного сборища, среди моего могущества, увидел себя одиноким, бессильным, обременённым тяжестью бесполезной власти, преследуемым бледными привидениями подозрений, опасностей, измены. Сначала воля моя ещё находила некоторую приятность в испытании повиновения моих приверженцев, но впоследствии их раболепство отняло у неё и это утешительное занятие: она уже носилась и господствовала лишь в пустом воздухе, не хватая голов их, потому что они ползали слишком низко. Тогда скука и пресыщение ввергли меня в пропасть своенравия, развлечения коего, насильственные и изысканные, измучили мой ум и мои чувства, и моё сердце, засохшее, обожжённое снаружи и пустое внутри, подобно зрелому яблоку колокинта, растущего у подножия скалы, лопнуло с треском и распрыскало в душе моей чёрные, язвительные семена отчаяния. Несколько раз хотел я бросить и княжеские шатры, и своих подвластных и бежать в горы, но какая-то невидимая сила, вопреки моему убеждению, приковывала меня к моему сану. В этой сладости властвования, я вижу, таится тонкий, летучий огонь, который беспрестанно жжёт вам сердце, содержит чувства в опьянении и возбуждает в горле неутолимую жажду, невольно увлекающую уста ваши к горькой чаше повелительства. Наконец я восторжествовал над самим собою, покинул всё и прилетел к вам, великая царица, просить, чтоб вы исцелили мою душу. Я стражду неимоверным образом: сладость властвования произвела во мне смертельную тошноту, которая душит, давит, убивает меня, но мне всё ещё хочется властвовать, управлять, приказывать, располагать судьбою моих ближних: я не могу жить без власти, и, оставив её, мне кажется, что я безрассудно отрёкся от воздуха, воды и солнца.
— Ты страждешь естественным следствием этой сладости, — сказала пери. — В доказательство моей к тебе благодарности я душевно желала б исцелить твою душу, но ты знаешь, о сын Рабиев, что яд, выжатый в сердце из одной сладости, уничтожается только вкушением другой. Ты уже испытал их две, решаешься ли испытать третью? Но предваряю тебя, что и эта третья сладость, — сладость великая, сильная, даже очаровательнее всех прочих, — также оставляет после себя ужасную, нестерпимую горечь, и, что важнее, этой горечи, когда она однажды отравит душу, уже ничем усладить невозможно.
— Я на всё решаюсь! — воскликнул Антар с жаром. — Напрасно пожелал я вкусить первую сладость: лучше бы мне всю жизнь оставаться несчастным, как был в молодости, не зная ни одной из сладостей, определённых нам судьбою, но когда я отравил себя одною из них, то уже хочу испытать их до последней. Пусть мой труп, напитанный ядом всех сладостей нашей жизни, валяясь в пустыне без погребения, служит отравою для волков и ястребов, пусть отведают они горького тела человека, вскормленного хлебом страстей, называемых у нас нежными, возвышенными и благородными, и перескажут товарищам своим в горах Емамы, каков вкус людского счастия. Как называется эта третия сладость?..
— Любовь, — отвечала пери.
— Любовь?.. — вскричал бедуин. — Неужто любовь сладость?.. Я всегда почитал её мучением… Ах, царица, я уже испытал любовь!.. Тому лет десять, на берегу потока, вблизи коего чернелись юрты враждебного мне поколения, встретил я девицу райской красоты, в длинном синем покрывале, свободно накинутом на голову, из-за которого, при всяком дуновении ветра, мелькало лицо свежее и прелестнее полной луны, появляющейся ночью из-за тучи и немедленно скрывающейся за другою. Она черпала воду, и когда стояла, то стан её, ровностью своею, пристыжал трости, росшие в русле потока, когда сгибалась или двигалась, то её тело казалось гибче чёрной змеи, прыгающей по раскалённому полуденным зноем песку. В больших, круглых глазах её мерцал тот же ясный, волшебный луч неги, какой сверкает из взоров лани, поворачивающей гладкую, лоснящуюся свою шею, чтобы глядеть на белого птенца, повисшего у сосцов её. Ослеплённый блеском её лица, я стоял неподвижно, как столб, указывающий путь в пустыне, наконец решился подойти к ней и вступить в разговор. Она ласково отвечала на мои вопросы, выслушала с приятною улыбкою мою клятву любить её до самой смерти и назначила мне свидание на следующий день в том же месте, потом подняла на голову свой сосуд с водою и удалилась в улус. На другое утро я пришёл, но она не являлась: её уже не было в той стране, и юрты того поколения исчезли ночью с берегов потока. Тщётно искал я её в целой пустыне: никто не мог сказать мне, куда она девалась. Но образ её с того времени не расставался более со мною: я носил его в душе, лелеял в сердце и усыплял в своей крови. Сколько раз ни находился я в опасности, всегда призрак её представлялся явно моим взорам и, казалось, защищал меня от ярости превозмогающего неприятеля. И мстя людям копьём, и попирая их властию, не переставал я искать её, думать об ней и плакать. С нею только мог бы я ощущать сладость любви, ежели в любви есть какая-нибудь сладость, но, без сомнения, не увижу её более. Это, я думаю, было только привидение, колдовство старой Шарман, известной во всём Хеджазе ведьмы, сына коей убил я в единоборстве на копьях…
В пылу рассказа о прекрасной незнакомке Антар не приметил, что красный занавес раскинулся и что все, бывшие в комнате, поверглись на землю пред лицом показавшейся царицы. Но когда печальные воспоминания пресекли его голос, он нечаянно приподнял голову, и взор его столкнулся с блеском новооткрывшегося зрелища, которое потрясло его душу соединённым ударом удивления и восторга. На пышном престоле, сияющем золотом и алмазами, сидела та же бедуинка в синем покрывале, о которой он рассказывал.
— Да проклянет меня отец! — вскричал он быстро, срываясь с софы. — Аллах, Аллах!.. Это чародейство!..
— Успокойтесь, сын Рабиев, — сказала она умильным голосом. — Узнайте в нелицезримой царице Тедмора ту простую дочь пустыни, которая назначила вам свидание на берегу потока, которая охраняла вас в опасностях и невидимо исполняла ваши мысли. Я та газель, которая после поражения вами злобного джинна хотела изъявить вам свою признательность, ласкаясь у ног ваших. Будьте не гостем, а хозяином в нашем доме. Здесь давно ожидала вас сладость любви, которую пожелали вы узнать так поздно, уже после всех других сладостей.
Она встала, подошла к нему и, взяв его за руку, посадила возле себя на престоле. Он всё ещё не верил своему счастию, когда занавес снова сомкнулся и отделил их от свидетелей.
Прошло несколько лет. Антар и Гюль-назар сидели у окна, выходящего в сад, пользуясь свежестию прекрасного вечера. Он держал её в своих объятиях. Огненные его взоры, вонзясь в розовые щёки и роскошную грудь пери, жадно пили из них вид очаровательных прелестей, подобно тому как светлая радуга пьёт воду в луже, образованной дождём на краю нагой пустыни. Дрожащие от страсти уста напечатлевали на них пламенные поцелуи, коих жар проникал до самого сердца счастливой супруги. Вдруг Антар судорожно прижал её к своей груди.
— Друг мой!.. — вскричал он. — Теперь я подлинно уверен, что в жизни человеческой нет ни одной сладости, которая могла бы сравниться с сладостью любви, разделяемой обожаемым предметом. Она всё наше существование наполняет неизъяснимою кротостью, истинно весенним веселием, не оставляя в теле ни малейшего уголка для злобы, ни для печали. Кровь в жилах становится сладка, как сок сахарной трости, и мечта принимает виды красивее, пленительнее, разнообразнее белого тумана, являющего в степи в жаркое утро обманчивую картину озёр, деревьев, замков и городов с куполами и минаретами. Душа, пылающая любовию, находится в своём цвете и дышит багровым, благовонным счастием розы, распускающейся под лучами восходящего солнца. Но я знаю, чем оканчиваются наши сладости, и ты сама предварила меня о неминуемых следствиях той, которую так сильно теперь ощущаю. Я боюсь яда, остающегося на дне сердца после её испарения, боюсь новых душевных страданий хуже, чем голодной смерти, и умоляю тебя потушить мою жизнь последнею каплею этой сладости, коль скоро приметишь во мне, что уже горечь начинает в ней пробиваться. Поклянись мне, что исполнишь моё желание.
…Пери бросилась к нему на шею, страстно слепила уста свои с его устами и, после долгого, долгого и выразительного молчания, отрывая их с болью, дрожащим голосом, подавляемым слезами, произнесла:
— Клянусь!..
Ещё минули годы. Антар лежит на мягкой и благовонной постели возле прелестной пери и держит её руку в своих руках, но он, кажется, скучает. Уста его молчат, глаза, руки молчат тоже, мысль его блуждает в пустыне. Верная пери смотрит на него с состраданием, прискорбием, любовию, тёплые лучи её взоров уже не разогревают души Антара. Она роняет две крупные слезы и страстно оплетает его своими руками. Он, как будто пробужденный от сна внезапным ударом крови, бросается в её объятия и краснеет при мысли о своей холодности. Огонь её сильною искрою перелетел в его сердце. Любовь взволновала в нём всю жизнь и зажгла её радужным пламенем роскоши, потом погрузила её в упоение, — сладкий состав чувств сна, обморока и смерти, минутный образец райского благополучия, — и Антар, прикованный к устам пылкой любовницы, нежно уснул на её груди, уснул навсегда!.. Пери, с последним поцелуем, вдохнула в себя его душу и соединила её с своею собственною. Она исполнила свой обет. Душа Антара будет вечно жить любовию в душе его подруги, не вкусив горечи, следующей за удовольствиями сей страсти в земном быту человека.
Жизнь его вдруг погасла, но в его теле и после смерти все жилы долго ещё дрожали отголоском счастия последней минуты, подобно тому как звук последнего удара в христианский колокол длится бесконечно в глухих горах Ливана. Верная пери не выпускает его из своих объятий. Она страстно жмёт к сердцу холодный труп любовника, обливая его горячими слезами, жар её согревает мраморную его поверхность, и холодный труп ещё ощущает сладость любви на своей поверхности.
Члены его посинели, тело уже отпадает от костей, но пери всё ещё с ним не расстаётся. Она нежно поддерживает руками бренные останки возлюбленного человека и приклоняет их к белой как молоко груди своей. Она никогда не разлучается с тем, кого так пламенно любила. Счастливый человек!..
Вот уже Антар превратился в белый, сухой, безобразный остов. Она, однако ж, ни на минуту не разнимала рук, коими опоясала его при смерти, и сухие кости любовника, осыпаемые её поцелуями, неоднократно проникались чувством сладчайшей неги.
Но и кости истлевают. Кости Антара истлели, а сердце доброй любовницы не изменилось. По истечении многих столетий ещё могли б вы увидеть кроткую пери, неподвижно лежащую на том же месте, где она в последний раз упоялась счастием любви в его объятиях. Одною рукою подпирала она прелестную свою голову, осенённую чёрными, распущенными волосами, в другой она держала горсть серой пыли, весь остаток великого между людьми Антара. Она умильно смотрела на эту горстку летучего праха, из глаз её упала на него слеза, и прах любимого смертного, мгновенно обвиваясь кругом сего посланца сердца любезной, ещё раз закипел сладостию.
1833
Повесть впервые напечатана в альманахе ‘Новоселье’ (СПб., 1833).
В. Г. Белинский назвал альманах ‘Новоселье’ лучшим альманахом за 1833 год, особенно выделив в нём восточную повесть Сенковского ‘Антар’.