СЧАСТЛИВЕЦЪ
СЧАСТЛИВЕЦЪ
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОВСТЬ.
Oratores fiunt, fei ices nascuntur *.
* Оратора можно образовать, счастливымъ должно родишься.
Баронъ Брамбеусъ.
Счастливец, Сенковский Осип Иванович, Год: 1834
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Новоселье. Ч. 2.
Санктпетербургъ. Въ типографіи А. Плюшаpa. 1834.
Гарунъ Аль-Рашидъ,— вс дивныя происшествія случились на Восток при этомъ Государ,-Гарунъ Аль-Рашидъ царствовалъ въ Багдад славно и покойно, воздвигалъ баснословные чертоги, разводилъ волшебные сады, давалъ блестящіе пиры, ходилъ пшкомъ въ Мекку по дорогамъ, устланнымъ парчею, набивалъ золотомъ и жемчугомъ рты дурнымъ поэтамъ, мирилъ грамматиковъ, и дрался съ Греками, ежедневно мнялъ визирей, платья и любовницъ, издавалъ мудрые законы, и произносилъ загадочныя ршенія, садилъ розы, и отскалъ головы, днемъ съ своего престола спорилъ съ богословами, ночью таскался переодтый по городу, ища приключеній, однимъ словомъ, длалъ все, что только можно длать, чтобъ изумить людей, погулять на счетъ Исторіи, сбить съ толку современниковъ, и сдлать для потомства чтеніе ‘Тысяча Одной Ночи’ пріятнымъ и занимательнымъ, даже въ Нмецкомъ перевод Г. Гаммера. Въ продолженіе этихъ великихъ дяній и великихъ шалостей, онъ обълся, по-Малороссійски, зеленыхъ огурцевъ съ медомъ, и разстроилъ свой желудокъ.
Хабибъ, первый его лейбъ-медикъ, тотчасъ поставилъ ему пятьдесятъ піявокъ на брюх: піявки тогда были въ такой же мод, какъ и теперь, и производили то же самое дйствіе: он служили для всхъ болзней, и ни одной изъ нихъ не излечали. Гарунъ Аль-Рашидъ, повелитель Правоврныхъ, не получилъ отъ нихъ ни какого облегченія: напротивъ, онъ еще подвергся ужасной головной боли. Хабиба удивлялся, какимъ образомъ пятьдесятъ піявокъ не излечили одного человка. Гарунъ Аль-Рашидъ веллъ посадить Хабиба, по-Арабски, на колъ.
Исави, второй придворный врачъ Халифа, прописалъ ему срныя ванны, надлилъ его насморкомъ, и не помогъ желудку. Хзлифъ приказалъ обрзать второму врачу носъ и уши, и прогнать его въ пустыню.
Ученый Ширази, третій его лекарь, пустилъ ему кровь по метод Броуна, и возбудилъ въ немъ горячку. Гарунъ веллъ ученаго Ширази повсить за ноги въ дымовой труб.
Кебабъ-ибнъ-Ахмакъ, четвертый офиціальный докторъ, хотлъ лечить его омеопатически, давалъ ему безпредльно малые пріемы ялапы, и уврялъ честнымъ словомъ, что они произведутъ удивительное дйствіе чрезъ пятьдесятъ два года, и даже скоре. Между-тмъ, на тл повелителя Правоврныхъ обнаружились признаки водяной болзни, и повелитель Правоврныхъ веллъ зашить омеопата въ мшокъ и бросить его въ воду.
У Гаруна Аль-Рашида было двнадцать человкъ лейбъ-медиковъ, и каждый изъ нихъ, леча его по особой, извстной и общепринятой метод, прибавилъ ему по одной новой болзни. За то онъ всхъ ихъ передушилъ, перевшалъ, перетопталъ лошадьми и слонами, но, при обреченіи казни послдняго изъ нихъ, у него уже было двнадцать полновсныхъ болзней, не считая тринадцатой, именно, отягощенія желудка огурцами съ медомъ, которой не угадалъ ни одинъ изъ его докторовъ.
При Двор оставался еще одинъ знаменитый врачъ, большой педантъ, большой методистъ, большой невжда, штатный помощникъ тхъ двнадцати. Гарунъ приказалъ позвать его къ себ. Штатный помощникъ объявилъ, что великій, благополучнйшій повелитель Правоврныхъ находится въ вожделнномъ состояніи своей болзни, что она отлично хорошо развита покойными и учеными его начальниками, доведена до своей нормальной точки, и что Халифу остается только благочестиво сподобиться переселенія въ лучшій и умнйшій міръ, потому что болзни одержали полную поверхность надъ силами благороднйшей его природы по точнымъ правиламъ Врачебнаго Искусства.
Гарунъ, всегда своенравный, пожаловалъ штатному помощнику пышную почетную шубу, наименовалъ его своимъ главнымъ и единственнымъ докторомъ, назначилъ ему богатый пенсіонъ, и поручилъ его надзору больницу сумасшедшихъ.
Такъ, исчезли вс надежды. Арабскіе царедворцы благовременно послали въ магазины, къ портнымъ и обойщикамъ, покупать дешевле доказательства предстоящаго имъ глубокаго унынія, шить модные трауры, обивать экипажи чернымъ сукномъ съ красивыми рюшами, и великолпно развшивать по стнамъ своихъ гостиныхъ общественную печаль и свое тщеславіе, перекрестными фестонами. Арабскіе льстецы, не теряя напрасно времени у постели умирающаго властелина, отправились ползать въ зачетъ предъ его наслдникомъ. Арабскіе поэты, надвъ халаты, туфли и блые колпаки, сли писать трогательныя элегіи на смерть ихъ благодтеля и язвительныя эпиграммы на его жизнь. Арабскіе казначеи заперлись въ своихъ комнатахъ, и дятельно начали прятать въ карманъ остававшіяся въ кассахъ суммы, и дописывать въ проблахъ, но счетнымъ книгамъ, небывалыя статьи расхода по части очень тайныхъ издержекъ. Вс мры были приняты къ благополучному заключенію одного халифата и начатію другаго, все казалось конченнымъ.
Вдругъ, не извстно откуда, явился у Золотаго Порога дервишъ, кривой, грязный, оборванный, вызываясь тотчасъ вылечить Халифа. Ему говорили, что это не нужно. Онъ не слушался, и желалъ доказать свое искусство. Ему старались растолковать, что тмъ онъ разстраиваетъ самыя лучшія мры, принятыя по случаю близкой кончины Халифа. Онъ сталъ кричать во все горло, что обладаетъ великою тайною, посредствомъ которой можно возвратишь жизнь и здоровье всякому повелителю Правоврныхъ, и неотступно требовалъ быть допущеннымъ къ одру своего Государя. Гарунъ Аль-Рашидъ услышалъ его крикъ, и дозволилъ ему предстать передъ себя.
Вс въ молчаніи ожидали объявленія великой тайны. Оборванный мудрецъ важно пощупалъ пульсъ у Халифа, призадумался, и, какъ-будто пораженный внезапною мыслію, вдругъ произнесъ торжественнымъ голосомъ, что великій, благополучнйшій повелитель Правоврныхъ тотчасъ увидитъ себя въ полной крас здоровья, если только достанетъ гд-нибудь рубаху счастливаго человка, и изволитъ надть ее на голое тло.
Царедворцы испугались послдствій этого страннаго рецепта, и толпою прибжали опять льстить Гаруну. Гарунъ горько улыбнулся: то была его историческая улыбка.
Гарунъ Аль-Рашидъ спросилъ Верховнаго Визиря своего, Джафара, гд бы можно достать такую рубаху. Джафаръ съ благоговніемъ ударилъ челомъ передъ его кроватью, и сказалъ:
— Повелитель Правоврныхъ,— да продлитъ Аллахъ жизнь вашу до дня преставленія свта!— везд. Ничего нтъ легче, какъ найти такую рубаху! Вы, благополучнйшій Халифъ, всякой Божій день, однимъ вашимъ взглядомъ, однимъ снисходительнымъ вниманіемъ, осчастливляли многія тысячи вашихъ подданныхъ. Подъ вашимъ благодтельнымъ и отеческимъ халифатомъ цлые народы жили въ счастіи и благоденствіи…
— Правда! сказалъ Гарунъ. Вс мн это говорили. Ступай же, любезный другъ, поищи мн такой рубахи. Мои владнія должны быть биткомъ набиты счастливыми людьми.
— О, въ томъ нтъ ни какого сомннія! примолвилъ Визирь. Но зачмъ далеко ходишь? Прикажите, благополучнйшій Халифъ, принесши одну изъ вашихъ рубахъ. Вы, конечно были самый счастливый человкъ въ семъ мір: все исполнялось по вашему желанію, вс ваши помышленія и прихоти….
— Я?… воскликнулъ Халифъ: я былъ счастливъ? Ты ошибаешься, ты крпко ошибаешься, другъ мой!… Я всю жизнь свою былъ самый несчастный человкъ въ мір, видя себя безпрерывно окруженнымъ толпою такихъ мошенниковъ, какъ, напримръ, ты самъ…
Визирь, не давъ Халифу кончить фразу, ударилъ челомъ въ землю, и закричалъ растроганнымъ голосомъ:— Да продлитъ Аллахъ всемощный жизнь вашу, Государь, до самаго дня преставленія свта!
— Но ты, Джафаръ?… присовокупилъ Халифъ: ты долженъ быть счастливъ? Я осыпалъ тебя благодяніями, изъ грязи возвысилъ на первйшую степень власти и значенія въ моемъ государств, отличилъ особенною моею довренностью, позволилъ теб угнетать твоихъ враговъ и грабить моихъ подданныхъ….
— Ахъ, повелитель Правоврныхъ! воскликнулъ Визирь въ свою очередь: все это, въ самомъ дл, могло бы составить истинное благополучіе, единственное счастіе въ сей юдоли плача, если бъ, пользуясь столь лестною милостью, рабъ вашъ не имлъ чести знать вашего характера, предъ которымъ…
— Полно, полно!… прервалъ Халифъ: мы стоимъ другъ друга. Въ этихъ чертогахъ, видно, не найти намъ нужной для моего излеченія рубахи. Поди искать ея въ город, за городомъ, повсюду.
Въ Багдад проживалъ знаменитый Хашемъ-Джебели. Несмтныя богатства давали ему полную возможность удовлетворять всмъ его желаніямъ, причудамъ и страстямъ. Гаремъ его былъ составленъ изъ первыхъ красавицъ Востока. Его конюшни были наполнены драгоцннйшими кобылами Неджда и Курдистана. Его соколы и собаки славились въ цлой Азіи, отъ предловъ Греческой Имперіи до границъ Китая. Имя его озарялось на весь Востокъ блескомъ чистйшей славы, и его поваръ отзывался съ презрніемъ о лейбъ-повар Халифа. Хашемъ находилъ удовольствіе въ благотворительности, и былъ щедръ, какъ Аравитянинъ: никто не прошелъ мимо его дома, не бывъ приглашенъ къ его столу и обрадованъ прекраснымъ подаркомъ, сто человкъ нищихъ ежедневно получали изъ его руки обильную пищу и пристойную одежду. Хашемъ былъ совершенно чуждъ мученій властолюбія и зависти, онъ не искалъ мстъ, ни достоинствъ, благородно издерживалъ свои доходы, и, среди наслажденій всякаго рода, гордился только благословительными отзывами бдныхъ и общимъ уваженіемъ согражданъ.
Джафаръ направилъ шаги свои къ нему, потому, что общее мнніе опредляло Хашему первое мсто въ числ счастливцевъ. Но едва упомянулъ онъ предъ нимъ о счастіи, тотъ вскричалъ:— Какъ? вы считаете меня счастливымъ?… Меня? Вы шутите! Я человкъ самый несчастный въ семидесяти семи милліонахъ подданныхъ повелителя Правоврныхъ. По чести, я долженъ быть рожденъ подъ злополучною звздою: нтъ ни одного дня, чтобы у меня въ дом не случилось какого нибудь несчастія, чтобы меня не разсердили. Въ прошедшій вторникъ мой любимый блый конь, котораго я вымнялъ на четырехъ прелестныхъ невольницъ, вывихнулъ себ ногу въ конюшн. Вчера нсколько человкъ моихъ пріятелей пожаловали ко мн на званый обдъ, и, вообразите, какое приключеніе!…. Подаютъ фазана подъ пюре изъ трюфелей,— пригорлый!-птушьи гребни съ золотымъ соусомъ,— испорченные!— ортоданы но-Марсельски,— и въ ротъ взять нельзя!…. Посл обда, я веллъ высчь повара по пятамъ, но это не вознаградитъ трехъ блюдъ, потерянныхъ для желудка. Сегодня поутру, встаю, иду кормишь моего попугая, смотрю,— онъ убитъ! Мой каммердинеръ, Мурджанъ, изволилъ раздавить это премилое созданіе ногою, и когда же?— тогда, какъ оно уже начинало произносить очень внятно: дуракъ! дуракъ!… Возможно ли быть несчастнымъ до такой степени?.. Это почти превосходитъ всякое понятіе! Ахъ, любезный Джафаръ, не говори мн о счастіи: его нтъ на свт! Я чувствую, что, не будь я въ необходимости держать такой громады слугъ, собакъ, лошадей, попугаевъ, котовъ, обезьянъ и соколовъ, я былъ бы довольно счастливъ. Надо, почтеннйшій, родиться большимъ и богатымъ вельможею, чтобъ имть настоящее понятіе о бдствіяхъ, нераздльныхъ съ нашимъ бытомъ…
— Такъ сгони немедленно со двора всю эту громаду, и будешь…
— Не возможно! кто жъ подастъ мн туфли и носовой платокъ?.. Я самъ взять ихъ не могу. Кто будетъ тшить меня?… Вдь я рожденъ съ деньгами для того, чтобъ меня тшили…
Джафаръ оставилъ богача, погруженнаго въ чувственныхъ удовольствіяхъ и удручаемаго несчастіями, приключающимися съ его кошками, кастрюлями и попугаями. Онъ убдился, что въ гардероб этого сословія людей нечего искать цлебной рубахи, и побжалъ къ святому отшельнику.
Въ скромной обители, на вершин высокой горы, Насекъ-ибнъ-Муарресъ проводилъ дни тихой и безмятежной жизни, безпрестанно умывая свои семь членовъ, и углубляясь мыслію въ смыслъ девяноста девяти таинственныхъ именъ Аллаха. Толпы богомольнаго народа тснились передъ его келіею, прославляя строгость его мусульманскихъ правилъ, и алча получить волосокъ изъ его бороды, который, по ихъ мннію, приводилъ въ домъ счастіе. Насекъ краснорчиво возбуждалъ ихъ къ презрнію мірскихъ благъ, и блистательными красками расписывалъ картину благополучія жизни, исключительно посвященной созерцанію.
— Счастіе находится у васъ за пазухой, кричалъ отшельникъ своимъ слушателямъ. Правоврные! отдлитесь глубокимъ рвомъ отъ всхъ удовольствій, живите по Алкорану, не пейте вина, не читайте стиховъ, размышляйте днемъ и ночью, и вы будете, еще при жизни, наслаждаться, подобно мн, чистйшимъ, райскимъ счастіемъ…
— Давай же мн свою рубаху, когда ты такъ счастливъ! шепнулъ ему Джафаръ на ухо.
— Эхъ, оставь меня въ поко! отвчалъ Насекъ. Мое счастіе не стоитъ и двухъ мдныхъ фульсовъ, а за свою рубаху я заплатилъ серебромъ полтора динарія. Это только такъ говорится по-Арабски, и говорится только такимъ дуракамъ какъ Аравитяне. Какое, чортъ, мое счастіе?… Напротивъ, нтъ примра человка, такого злополучнаго, какъ я. Вообрази себ, что вотъ ужъ слишкомъ пятнадцать лтъ, какъ живу уединенно на этой гор, истощаю себя жесточайшими умерщвленіями плоти, влачу желзную цпь во сто литръ всу, задтую за ребро, подумай, что я пріобрлъ славу усерднйшаго мусульманина въ Аравіи, и что всякой волосокъ моей бороды почитается у черни талисманомъ,— а не могу дождаться того, чтобъ Халифъ, за мое усердіе, сдлалъ меня Великимъ Муфтісмъ!… Чмъ же лучше меня этотъ идутъ, лицемръ, невжда, Хасанъ Аль-медини, который не знаетъ даже, сколько благословленный Пророкъ, господинъ нашъ, Магометъ-Избранный, иметъ дворцовъ въ раю, и сколько чернобровыхъ двъ отпускается ему на всякій дворецъ…
— Если ты такъ дорожишь достоинствомъ Муфтія, то получишь его немедленно, сказалъ Визирь. Ну, будешь ли тогда совершенно счастливъ?
— Совершенно?… Не знаю! Это легко сказать, но до совершеннаго счастія человку нужно что-нибудь боле. Во-первыхъ, ежели сдлаете меня Муфтіемъ, то, для моего счастія, вы должны позволить мн выщипать по волоску бороду моему предшественнику, Хасану Аль-медини, который сметъ называть меня плутомъ….
— Согласенъ: вели выщипать ее у него хоть сегодня, и не только у него,— у всхъ Багдадскихъ Улемовъ.
— Во-вторыхъ, позвольте мн сжечь на тихомъ огн Ахмеда Аль-шакшаки, который утверждаетъ, что я не знаю Арабской Грамматики. Я не буду счастливъ, пока не истреблю этого педанта, котораго вс, Аллахъ вдаетъ за что, считаютъ ученнйшимъ мужемъ въ мір.
— Изволь! Сожги его.
— Но я желалъ бы еще, чтобъ вы мн дали право переколоть и перерзать въ цломъ государств свиней, Жидовъ и Гебровъ, оскверняющихъ своимъ присутствіемъ нашу мусульманскую землю…
Джафаръ бгомъ ушелъ отъ коварнаго и мстительнаго изувра.
Разставшись съ Насскомъ, онъ пошелъ къ человку, который ни во что не врилъ,— врилъ только въ свой умъ,— къ Нмецкому Философу, оганну Эрнсту Фридриху Фонъ-деръ-Штольцу. Халифъ Гарунъ Аль-Рашидъ былъ, какъ извстно, большой покровитель Наукъ, и усердно старался о водвореніи просвщенія въ своихъ владніяхъ. Онъ закупилъ оптомъ всю древнюю Гре ческую Словесность у Византійцевъ, которымъ она была не нужна, и перевезъ ее въ свое государство, приказавъ отдлить отъ нея Музъ, Минервъ, Аполлоновъ, Амуровъ и весь приборъ классическихъ боговъ, и конфисковать ихъ на границ, какъ умственную контрабанду, какъ предметъ излишней роскоши для тхъ, которые уже не вруютъ въ Миологію. По-этому, первый системати ческій романтикъ на свт былъ Гарунъ Аль-Рашидъ. Онъ находился въ дружеской переписк съ Карломъ Великимъ, возстановителемъ Западной Имперіи и покорителемъ Сверной Германіи, посылалъ къ нему и получалъ отъ него рдкіе и великолпные дары. Гарунъ подарилъ Карлу благо слона, Карлъ взаимно препроводилъ къ нему при письм, для его гарема, блую, огромную и злую Нмку, пойманную въ лсу на берегахъ Эльстера побдоносными его войсками. Гарунъ прислалъ своему другу часы, изобртенные однимъ колесникомъ, Арабскимъ Брегетомъ, первые, какіе привезены были въ Европу, Карлъ, въ возвратъ, подарилъ Гаруну удивительную рдкость,— дикаго Нмецкаго Философа, плненнаго въ болот поблизости ныншняго Гамбурга: Философъ, правда, не выдумалъ часовъ, но очень хорошо толковалъ, какъ врожденныя понятія пространства и времени дйствовали въ голов колесника, когда тотъ ихъ выдумывалъ.
оганнъ Эрнстъ Фридрихъ фонъ-деръ-Штольцъ, Философъ, былъ діаметрально противоположнаго образа мыслей съ неистовымъ и честолюбивымъ Насекомъ. Во-первыхъ, онъ былъ Стоикъ, твердый, непоколебимый, гранитный. Во-вторыхъ, страстей никанихъ: только блое Кроновское пиво и большая пнковая трубка, въ которой табачный сокъ, накопившійся въ теченіе цлаго года, хриплъ уныло, какъ погасающая жизнь въ груди романтическаго героя въ чахотк. Касательно всего прочаго совершенное равнодушіе. Самомыслитель, какихъ рдко! Наравн съ Платономъ, котораго не понималъ, онъ былъ убжденъ, что счастіе заключается въ Философіи. Онъ презиралъ всхъ и все, умствовалъ, выводилъ заключенія, и быль доволенъ — напередъ самимъ собою,— а потомъ всмъ вообще. Онъ написалъ три и она объясненія къ глав Цицерона объ опрятности, но самъ умывался рдко, и сапоговъ не чистилъ никогда. Онъ доказывалъ совершенную для философа и самомыслителя безполезность титлъ, отличій и денегъ, потому, что философъ существо выше человка, но ложился спать съ орденомъ Льва и Солнца на ше, и весьма исправно являлся въ первое число всякой трети къ казначею, за жалованьемъ, щедро отпускаемымъ для него отъ Халифа, и расписывался въ книг по-Арабски: Получилъ оганнъ Эрнстъ Фридрихъ Штольцъ, Гофратъ ундъ Философусъ. Однимъ словомъ, онъ былъ настоящій Баварскій литографическій камень, поверхность котораго принимаетъ на себя разныя впечатлнія и передаетъ ихъ бумаг, но который внутри всегда остается холоднымъ, мертвымъ, неподвижнымъ камнемъ.
Джафаръ сказалъ ему:
— Господинъ Гофратъ и Философъ, кто на свт счастливъ? Германскій мудрецъ отвчалъ ему:
— Господинъ Верховный Визирь-Эксцеленцъ, счастливымъ можетъ быть только Философъ.
И такъ Визирь съ предложеніемъ:
— Господинъ Гофратъ и Философъ, изволь же дашь мн свою рубаху, когда ты счастливъ.
А Философъ въ отвтъ ему:
— Господинъ Верховный Визирь-Эксцеленцъ, но я человкъ женатый.
— Ба!.. Это ничего не значитъ!
— Напротивъ, ото значитъ много! Жена ужасно мшаетъ моему счастію. Вся моя Нмецкая трансцендентальная Философія падаешь въ прахъ передъ этою сумасшедшею бабою, которая весь день, съ утра до вечера, мучитъ и терзаетъ меня….. то кричитъ мн въ уши, то рветъ мои книги и записки, то Богъ-всть куда рыщетъ, то приводитъ въ домъ толпы шалуновъ, беллетристовъ, которые не читали ни какихъ ‘источниковъ’, и ставитъ мн на лбу рогатые силлогизмы….
— Зачмъ же ты женился?
— Я женился потому, что мн нужна
была жена для моихъ психологическихъ наблюденій надъ игрою страстей въ женскомъ сердц, степенію и силою умственныхъ способностей у женщины, качеств врожденныхъ этому полу понятій, и тому подобномъ. Словомъ, мн нужна была жена, какъ членамъ Гальваническаго Общества, занимающимся наслдованіемъ своего предмета, нужны живыя лягушки…
— Ну, теперь выжени отъ себя эту чертовку…
— Немогу!… Это кладъ, это неисчерпаемое сокровище для моихъ наблюденій: всякой день открываю въ ней какое-нибудь новое, неизвстное, чрезвычайно любопытное, нравственное явленіе, когнораго и опредлить не умю, и которое вдругъ опрокидываетъ вверхъ-дномъ вс мои прежнія теоріи о порядк дйствій ума и сердца, такъ, что по сю пору я не кончилъ моего сочиненія De capite, capita duo, ‘О голов, главы дв’, чрезъ которое надюсь заслужить себ безсмертіе и полный пенсіонъ отъ казны. И право, не знаю, когда я его кончу!…
Визирь, сказать вамъ по-Арабски, сълъ грязь, и долженъ былъ удалиться. Онъ пошелъ дале.
Но куда итти?… Къ кому обратиться?… Озабоченный неудачами, Джафаръ постилъ множество разныхъ лицъ, которыхъ почиталъ счастливыми, и вс отказались дать ему свою рубаху. Никто не хотлъ сознаться въ счастіи. Тхъ гордость, другихъ богатство, иныхъ бдность, довольство, зависть, самолюбіе, мечта, праздность или работа, длали несчастными. Нкоторые, изъ тщеславія, изъ лицемрства,— потому что и счастіе иметъ своихъ лицемровъ,— хвастали, что они совершенно счастливы, но коварная улыбка ихъ женъ и лакеевъ всегда предостерегала проницательнаго Джафара въ обман, и они сами тотчасъ обнаруживали чувство горькаго несчастія, бсясь, что другіе угадываютъ скрытныя ихъ страданія, и не хотятъ врить ихъ штукатурному счастію. Визирь былъ въ отчаяніи. Онъ, какъ старый подьячій, уже начиналъ подозрвать, что въ этомъ дл, между понятіемъ ‘человкъ’ и понятіемъ ‘счастіе’, должно быть какое нибудь недоумніе, какъ ни есть, а худо выведены справки: или человкъ, съ своими страстями, не впопадъ созданъ для счастія, или понятіе и слово ‘счастіе’ выдуманы не впопадъ для человка. Послднее казалось ему вроятне перваго: безъ-сомннія, это случилось въ отдаленной древности, когда-нибудь посл обда, на-весел, безъ надлежащаго соображенія, и, какъ говорится, на авось!— или, если это дло производилось въ Приказ, то ужъ врно понятіе и слово ‘счастіе’ состряпалъ какой-либо Халдейскій столоначальникъ, единственно для очистки бумаги, или, наконецъ, не есть ли это по-просту подьяческій крючекъ, загнутый на весь родъ человческій?…. Подумавъ хорошенько, Визирь былъ почти увренъ въ послднемъ. Однако жъ, къ вечеру, нечаянно онъ вспомнилъ, что за городомъ, въ одной роскошной долин, окруженной плнительными видами, живутъ, въ прекрасномъ уединенномъ домик, двое молодыхъ любовниковъ, которые незадолго передъ тмъ поселились тамъ съ шестью томами Новой Элоизы и полнымъ собраніемъ сочиненій Флоріана и Геспера, чтобъ наслаждаться чистымъ счастіемъ пламенной любви и сельской Природы. Мысль превосходная! Джафаръ бжитъ къ романическому убжищу двухъ сердецъ, нжныхъ и влюбленныхъ.
Онъ бжитъ, бжитъ. Уже ночь падаетъ. Наконецъ, онъ прибылъ. Онъ подходитъ къ дверямъ и сбирается постучать, и вдругъ слышитъ, что нжныя сердца дерутся между собою, обременяя другъ друга упреками въ обман всхъ ожиданій, въ несдержаніи обтовъ, холодности, недоврчивости, и прочая, и прочая. Онъ бжать оттуда. Здсь нечего и спрашивать о счастіи: оно, видно, хорошо только на бумаг, въ красномъ переплет съ золотымъ обрзомъ.
И, не оглядываясь, онъ выбжалъ на большую дорогу.
Обманутый и здсь въ своемъ поиск, усталый и грустный, Визирь возвращался въ городъ, сложивъ руки на груди: тогда еще не былъ изобртенъ способъ держать ихъ въ карманахъ, хотя часы были уже выдуманы. Что сказать Халифу, котораго всегда онъ уврялъ, что въ его владніяхъ вс люди счастливы, пресчастливы?… И, идучи дорогою, въ раздумь, онъ какъ то настигъ бдняка въ простомъ сромъ армяк изъ велблюжей шерсти. Незнакомецъ несъ на плечахъ большую связку мелкихъ дровъ, и громко плъ народную псню Аравитянъ о славномъ степномъ рыцар Антар. Чистый, высокій, среброзвучный его голосъ, отличающій горла его соплеменниковъ, раздавался какъ громъ, въ каменныхъ стнахъ горъ Ирака, и непріятно поражалъ печальнаго Джафара.
— Что такъ кричишь, любезный? сказалъ Визирь. Видно, теб очень весело.
— Неужели мн плакать? отвчалъ бднякъ. Пою, потому что я счастливъ.
— Какъ? ты счастливъ?…
— Да! Счастливйшій изъ подданныхъ повелителя Правоврныхъ.
— Быть не можетъ! ты счастливъ, ты, въ твоемъ состояніи?…
— Конечно, счастливъ! Что жъ тутъ за диковинка?… Слава Аллаху, я всегда здоровъ, работаю, получаю за свою работу столько, сколько мн нужно на мое пропитаніе, и не желаю ничего боле. У меня нтъ ни жены, ни долговъ, ни дтей. Худаго ничего я не длаю, ни о чемъ не думаю и не забочусь, никого не боюсь, кром своей совсти. Скажу теб боле: не обладаю достаткомъ, и не боюсь даже того разбойника, Верховнаго Визиря, того! какъ бить его зовутъ?… того!… извстнаго! любимца Государева, Джафара аль-Бармеки… Знаешь?
Джафаръ покрылъ злобною улыбкою ударъ, нанесенный его гордости этимъ привтствіемъ.
— Однако жъ, если бъ Джафаръ аль-Бармеки слышалъ, какъ ты объ немъ отзываешься, онъ, я думаю, былъ бы въ состояніи разстроить твое счастіе?..
— Полно-те!.. Онъ не такой дуракъ, какъ ты себ воображаешь. Онъ злобно улыбнется, и только,— а притснять онъ не станетъ человка, съ котораго нчего взять, который никогда не будетъ въ милости у Халифа и не въ силахъ вредить ему при Двор.
Джафаръ увидлъ себя въ этомъ отвт, какъ въ зеркал.
— Ну, а если бъ онъ вздумалъ высчь тебя за то палками или повсить.
— Такъ что жъ?… И выскли бъ, и повсили бъ: нужды нтъ. Я только сказалъ бы: Аллахъ керимъ! ‘Богъ милостивъ!’-и дло съ концемъ. Не бось, не выскутъ и не повсятъ безъ воли предопредленія. Судьб нельзя противиться.
— Онъ правъ! подумалъ Джафаръ. Кром всхъ, почти несбыточныхъ, условій, для счастія нужна еще твердая вра въ предопредленіе. Слдственно, счастіе человка основывается на начал, противномъ здравому его смыслу?… Слдственно….
— Неужъ-то палки могутъ мшать чему-либо? примолвилъ дровоносъ, прерывая его размышленія. ВдьДжафара не однажды скли по шипамъ, однако жъ это не помшало ему быть Визиремъ и плутовать. Такъ почему же это наказаніе должно непремнно разстроивать счастіе, когда оно не разстраиваетъ пронырства? То и другое природный голосъ сердца, склонность, влеченіе….
— Но ты, братецъ, умничаешь. Скажи правду, счастливъ ли ты? Не шутишь ли?..
— Ей, ей, не шучу! Я счастливъ, какъ самъ Пророкъ въ седьмомъ неб счастливе быть уне можетъ. Счастливъ теперь, былъ счастливъ, и чувствую, что всегда буду счастливъ. Я никакъ не могу быть несчастнымъ…
Джафаръ произнесъ съ важностью: — Приказъ отъ имени повелителя Правоврныхъ! Ступай за мною въ городъ, къ Халич-у.
Бднякъ повиновался весело, безъ сопротивленія и безъ страха.
Повелитель Правоврныхъ! молвилъ Визирь, ударивъ челомъ предъ кроватью больнаго Гаруна: вотъ человкъ, котораго приказалъ ты привести къ стопамъ твоимъ. Жизнь твоя спасена: ты будешь здоровъ для счастія нашего и всхъ твоихъ подданныхъ.
— Нтъ силы, ни могущества, кром какъ у Аллаха! воскликнулъ Гарунъ умильнымъ голосомъ. Человкъ! счастливъ ли ты?
— Повелитель Правоврныхъ,— да продлится жизнь твоя до дня преставленія?— виноватъ!.. отвчалъ незнакомецъ. Что жъ длать?.. я очень счастливъ. Чмъ же мн быть боле?
— Тмъ лучше! сказалъ Халифъ. Раздвайся.
Незнакомецъ скинулъ съ себя свой грубый изношенный кафтанъ.
— Давай мн свою рубаху. Гд твоя рубаха?…
Представьте же себ общее изумленіе! говоритъ старая книга, изъ которой выписалъ я эту повсть отъ слова до слова: у счастливца не было даже рубахи!