Лет семь тому назад в литературных и поэтических кругах и кружках Петербурга как-то вдруг заговорили о новом и несомненном таланте — Анне Ахматовой. За разговорами пришел и успех, сначала все в тех же кружках, а потом и в публике — вообще, как известно, настолько же скупой на лавры, насколько кружки на них расточительны. И Ахматовой стали рукоплескать не потому, разумеется, что вдруг прозрели или выучились за одну ночь хорошему вкусу. Были разные причины ее успеха. О более глубоких — позже, а пока назову одну из внешних, но важных: литературная улица всегда охотно подхватывает малейший намек на ‘эпатацию буржуа’. В первое мгновение она сама чувствует себя эпатированной, но еще минута, и она понимает, что удобнее и почетнее присоединиться к эпатирующим: ведь союз с недавними врагами всегда был и будет непременным условием жизни улицы во всех ее видах. Элементы эпатации в мирке Ахматовой были, но враги и друзья еще усиливали их. Например, из стихотворения о русалке выхватили начало: ‘мне больше ног моих не надо — пусть превратятся в рыбий хвост’ — и глумясь, относили их к автору. Во главе враждебно-дружеской улицы шел старый большевик русской критики — Буренин [1].
Вечер — первая книжка Ахматовой — вышел при хороших ауспициях*. Лансере нарисовал фронтиспис, Кузмин рекомендовал молодого поэта публике в остроумном, хотя и излишне манерном предисловии. Впрочем, и без рекомендаций успех был бы обеспечен. За этот успех испугались те, кто успел уловить в молодом таланте признаки вечной поэзии. Ахматова сразу выделилась из суетливой и суетной толпы ‘молодых’ — выделилась и благородством всего поэтического облика, и особенно — искренней настороженностью голоса и смелыми приемами стихотворного мастерства. В меткости эпитетов, в экономном — до скупости — расходовании поэтических средств видна была уверенная и искусно-легкая работа, невидная широким кругам ‘ценителей’, но очевидная глазу специалиста.
Мне пришлось быть в числе тех, кто приветствовал в печати выход в свет ‘Вечера’. В моем привете была и боязнь, что поэт, соблазнившись упоительными похвалами, забудет свою, уже явно намечающуюся ‘большую тему’ для эффектных и хорошо ему удающихся пустячков. Опасения эти не сбылись: — ‘большая’ лирическая тема окрепла в следующем сборнике — в ‘Четках’ и всеми звуками изобразилась в лучшей книге Ахматовой — в ‘Белой стае’. Словесные игрушки отошли в тень, их заслонили живые создания.
Мало-помалу и дешевый успех стал сменяться серьезным вниманием: за успехом в публике пришел успех в обществе. Настало время спросить — в чем тайна этого успеха? Потому что ‘общество’ притязательнее ‘публики’, хотя его требования и не те, что у специалистов. За одно художественное совершенство и оно не сделает поэта своим любимцем — ему нужно, чтобы любимец тронул какие-то его струны и какие-то его задания исполнил.
Чем же притягивают к себе стихи Ахматовой? Не силой мысли — для этого они слишком эмоциональны, не стойкостью мировоззрения — для этого они слишком жизненны и хрупки. Я вижу разгадку успеха и влияния Ахматовой (а в поэзии уже появились ее подголоски!) и вместе с тем объективное значение ее лирики в том, что эта лирика пришла на смену умершей или задремавшей форме романа.
Рядовой читатель мог недооценить звукового и ритмического богатства таких, например, строк: ‘и столетие мы лелеем еле слышный шорох шагов’ [2]] — но не мог не плениться своеобразием этих повестей-миниатюр, где в немногих строках рассказана драма. Такие миниатюры — рассказ о сероглазой дочке и убитом короле и рассказ о прощании у ворот [3], напечатанные в первый же год литературной известности Ахматовой.
Потребность в романе — потребность, очевидно, насущная. Роман стал необходимым элементом жизни, как лучший сок, извлеченный, говоря словами Лермонтова, из каждой ее радости, и не только радости. В нем увековечивались и современные сердца с непреходящими особенностями, и круговорот идей, и неуловимый фон милого быта. Ясно, что роман помогает сознательно жить. Но роман в прежних формах, роман, как плавная и многоводная река, стал встречаться все реже, стал сменяться сперва стремительными ручейками (‘новелла’), а там и мгновенными гейзерами. Примеры можно найти, пожалуй, у всех поэтов, так, особенно близок современности лермонтовский ‘роман’ — ‘Ребенку’, с его загадками, намеками и недомолвками. В этом роде искусства, в лирическом романе-миниатюре, в поэзии ‘гейзеров’ Анна Ахматова достигла большого мастерства. Вот один из таких романов:
Как велит простая учтивость,
Подошел ко мне, улыбнулся.
Полуласково, полулениво
Поцелуем руки коснулся.
И загадочных, древних ликов
На меня посмотрели очи.
Десять лет замираний и криков,
Все мои бессонные ночи
Я вложила в тихое слово
И сказала его напрасно.
Отошел ты. И стало снова
На душе и пусто и ясно [4].
Роман кончен. Трагедия десяти лет развязана в одном кратком событии, одном жесте, взгляде, слове. Закон экономии средств не позволяет произнести этого слова.
Вот роман, в котором больше действующих лиц, и фон более широк и четок:
Там тень моя осталась и тоскует,
В этой светло-синей комнате живет…
…И в доме не совсем благополучно:
Огонь зажгут, а все-таки темно…
Не оттого ль хозяйке новой скучно,
Не оттого ль хозяин пьет вино?.. [5]
И мне думается, что в поразительном своеобразии. в бесспорной своевременности такого романа — разгадка хорошего успеха Ахматовой. Конечно, не этим одним ценна ее поэзия: есть в ней и чисто лирические струны, и звучат они часто и сильно и нежно. Так, в ‘Белой стае’ лирика даже преобладает над ‘романом’, но и лирические признания кажутся здесь разрозненными страницами какого-то одного романа:
Как невеста получаю
Каждый вечер по письму.
Поздно ночью отвечаю
Другу моему… [6]
Некоторые критики, еще при появлении ‘Вечера’ сочли нужным обвинить Ахматову в том, что поэзия ее ‘миниатюрна’ в дурном смысле, то есть по содержанию и по чувствам, что автор не умеет выйти из тесноты собственного ‘я’. Критика этого рода нас не обманет: мы знаем из практики, что подобные ‘знатоки’ предпочитают румяна и картонные мечи с ламентациями о страданиях человечества подлинному искусству и искренним словам о себе. Но и помимо того, обвинение критиков оказалось несостоятельным в корне, это подтвердили ‘Четки’, а особенно ‘Белая стая’. В миниатюрах Ахматовой отразилась не только ее душа, но и души ее современников, и быть (может. — М. Б.), и природа (особенно четок и уверен пейзаж в стихах ‘Белой стаи’). Иногда эти черты соединяются в одной картине — поразительной по правдивости:
И те неяркие просторы,
Где даже голос ветра слаб,
И осуждающие взоры
Спокойных, загорелых баб [7].
Далеко не всякий реалист сумел бы так кратко, метко и наглядно пояснить старое задание (‘интеллигенция и народ’). Стихотворения ‘Белой стаи’ в особенности доказывают, что лиризм Ахматовой, развиваясь, и расширяется, и углубляется до религиозного чувства родины:
Дай мне горькие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар.
Так молюсь за Твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей [8].
Благородство — и душевное и словесное — этих строк, которые теперь должны стать нашей общей молитвой, — лучший ответ на упреки глухонемых критиков.
Автор статьи Василий Васильевич Гиппиус (1890-1942) — русский советский литературовед и переводчик. Окончил Петербургский университет. С 1922 года профессор Пермского университета, затем — Ленинградского. Печатался с 1908 года. Выступал как поэт, близкий к акмеизму. Основные работы посвящены творчеству Н. В. Гоголя, автор работ о И. С. Тургеневе, Н. Г. Помяловском, Н. Г. Чернышевском. М. Е. Салтыкове-Щедрине. Редактировал академические собрания сочинений Н. В. Гоголя, А. С. Пушкина, сочинения Ф. И. Тютчева.
Статья ‘Анна Ахматова’ была опубликована более семидесяти лет назад в киевском журнале ‘Куранты искусства, литературы, театра и общественной жизни’ (1918, No 2) [9]. Статья иллюстрирована черно-белой репродукцией портрета Анны Ахматовой, выполненного в 1914 году О. Л. Делла-Вос-Кардовской (1875-1952).
В справочно-энциклопедической литературе ссылки на эту работу отсутствуют. Статья сохранилась в собрании А. И. Дейча и была предоставлена публикатору Е. К. Дейч-Малкиной.
Комментарии
1 Виктор Петрович Буренин (1841-1926) — русский поэт, публицист, прозаик, драматург. Литературную деятельность начал в 1861 году. Сотрудничал во многих журналах второй половины XIX — начала XX века. вверх
2 ‘…и столетие мы лелеем еле слышный шорох шагов’ — неточная строка из стихотворения ‘Смуглый отрок бродил по аллеям…’, впервые опубликованного в книге ‘Вечер’. вверх
3 ‘…рассказ о прощании у ворот…’ — речь идет о стихотворении ‘Сжала руки под темной вуалью…’ (1911). вверх
4 ‘Как велит простая учтивость…’ — третье стихотворение цикла ‘Смятение’ (1913). вверх
5 ‘Там тень моя осталась и тоскует…’ — фрагмент стихотворения, созданного в январе 1917 года в Слепневе. вверх
6 ‘Как невеста получаю…’ — первая строфа стихотворения (октябрь 1915 г., Хювинккя под Хельсинки). вверх
7 ‘И те неяркие просторы…’ — последняя строфа стихотворения ‘Ты знаешь, я томлюсь в неволе…’ (осень 1913). вверх
8 ‘Дай мне долгие годы недуга…’ — стихотворение ‘Молитва’ (май, 1915. Петроград). вверх
9 Иллюстрированный журнал ‘Куранты…’ выходил в Киеве с мая по октябрь 1918 года. Всего было выпущено десять номеров. Тираж журнала был, очевидно, невелик. Надо отметить, что даже в Государственной библиотеке имени В. И. Ленина его нет. Редактировал журнал Александр Иосифович Дейч (1893-1972), известный советский литературовед и переводчик. Постоянными отделами журнала были:
— Литература: рассказы, новеллы, эскизы и стихи русских и иностранных писателей:
— Искусство: статьи по вопросам искусства:
живописи, скульптуры, архитектуры и музыки,
— Книги, журналы, газеты: критические статьи, обзоры вышедших книг, журналов и газет,