Анимизм и спиритизм, Аксаков Александр Николаевич, Год: 1890 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 625 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Александр Аксаков

Анимизм и спиритизм

Критическое исследование медиумических явлений и их объяснение гипотезами

‘нервной силы’, ‘галлюцинации’ и ‘бессознательного’

В ответ Э.ф.Гартману

Оригинал здесь: http://rassvet2000.narod.ru/aks/index.htm

Содержание:

Предисловие к немецкому изданию

Предисловие к первому русскому изданию

Вступление

Глава I. Материализация

А. Несостоятельность галлюцинаторной гипотезы Гартмана с точки зрения фактической

а) Материализация чувственно невосприемлемых объектов. — Трансцедентальная фотография.

ч.1 — ч.2 — ч.3

б) Материализация и дематериализация чувственно восприемлемых объектов

1. Материализация и дематериализация предметов неодушевленных

2. Материализация и дематериализация человеческих форм. — Логическая несостоятельность

галлюцинаторной теории Гартмана в связи с его гипотезой нервной силы

3. Получение парафиновых форм с материализованных органов

4. Дальнейшее получение парафиновых форм с материализованных органов

ч.1 — ч.2 — ч.3 — ч.4 — ч.5

Б. Несостоятельность галлюцинаторной гипотезы г. Гартмана с точки зрения теоретической

Глава II. Физические явления

Глава III. Умственное содержание сообщений

Исследование коренного вопроса в спиритизме: есть ли в нем такие явления, которые для объяснения своего требуют допущения причины, находящейся вне медиума

I Явления, противные воле медиума

II Явления, противные убеждениям медиума

III Явления. противные характеру и чувствам медиума

IV Сообщения, коих содержание выше умственного уровня медиума

V Медиумизм грудных и маленьких детей

VI Речь на языке, медиуму неизвестном

VII Различные явления смешанного характера

VIII Сообщение фактов, не известных ни медиуму, ни присутствующим: ч.1 — ч.2

IX Сообщения от личностей, совершенно не известных ни медиуму, ни участникам сеанса

X Передача сообщений на большие расстояния

XI Перенос вещей на большие расстояния

XII Материализация

Глава IV. Гипотеза духов

А. Анимизм — внетелесное свойство живого человека как переходная ступень к спиритизму

I Внетелесное действие живого человека, выражающееся в явлениях психических (факты

телепатические — восприятие впечатлений на расстоянии)

II Внетелесное действие живого человека, выражающееся в явлениях физических (факты

телекинетические — движения предметов на расстоянии)

III Внетелесное действие живого человека, выражающееся в появлении его образа (факты

телефанические — явления двойников)

IV Внетелесное действие живого человека, выражающееся в появлении его образа с

некоторыми атрибутами телесности (факты телепластические — явление телесности

на расстоянии)

Б. Спиритизм — медиумическое проявление отшедшего человека как дальнейшая ступень анимизма

I Самоличность отшедшего, доказанная сообщениями на его родном языке

II Самоличность отшедшего, доказанная сообщениями отличающимися складом речи

или особенными выражениями, ему свойственными, полученными в отсутствие лиц,

его знавших

III Самоличность отшедшего, медиуму не известного, доказанная сообщениями,

написанными его прижизненным почерком

IV Самоличность отшедшего, доказанная сообщением от него, исполнением разных

подробностей, до его жизни касающихся, и полученным в отсутствие лиц, знавших его

V Самоличность отшедшего, доказанная сообщением фактов, которые могли быть

известны только ему самому или могли быть только им самим сообщены

VI Самоличность отшедшего, доказанная сообщениями, не самопроизвольными, как

предшествующие, но вызванными прямым обращением к самому отшедшему и

полученными в отсутствие лиц, знавших последнего

VII Самоличность отшедшего, доказанная сообщениями, полученными в отсутствие лиц,

знавших его, и обнаруживающими психические состояния или физические ощущения,

свойственные отшедшему

VIII Самоличность отшедшего, доказанная появлением его земного образа

Несколько заключительных слов

Перечень спиритических гипотез по Гартману

Последние новости

Предисловие к немецкому изданию

Закончив наконец свой четырехлетний труд, я считаю небесполезным сказать моим читателям, буде таковые найдутся, несколько пояснительных слов.

Г.Гартман написал свое сочинение о спиритизме, посвященное построению теории для объяснения его явлений, единственно на основании условного признания их реальности, то есть предположения, что они действительно таковы, как о них повествуется в спиритизме. Поэтому общая цель моего труда и не состояла в том, чтобы доказывать и отстаивать во что бы то ни стало реальность медиумических фактов, но в том, чтобы приложить к их объяснению критический метод, придерживаясь правил, указанных Гартманом. Эта работа, следовательно, сводится к разрешению алгебраического уравнения с неизвестными величинами условного достоинства.

Только первая глава, трактующая о материализациях, отличается в этом отношении от остального, ибо тут Гартман признал реальность явления только в смысле субъективном или психическом как галлюцинацию, а для признания объективной его реальности требовал некоторых экспериментальных условий, которые я и старался соблюсти.

Итак, мне нечего заниматься защитою фактов ни перед спиритами, которые в них не сомневаются, ни перед неспиритами, которые отрицают их a priori, ибо речь идет не о фактах, а о способах их объяснения. Я нахожу необходимым выяснить эту постановку дела на первых же порах, дабы мои критики не из спиритического лагеря, если таковые найдутся, не сбились в сторону, накидываясь, по обыкновению, на невозможность, чудесность, обман, самообман и т.д. Что же касается критики, которая пожелала бы заняться ошибками в приложении метода, то она будет для меня весьма желанной.

Ввиду сказанного, ближайшая цель моего труда была в том, чтоб рассмотреть: действительно ли исчерпывается вся совокупность медиумических явлений теми принципами толкования, которые предложены Гартманом? Действительно ли они достаточны, чтобы представить для всех этих явлений так называемое Гартманом ‘естественное объяснение’, столь же простое, как и рациональное? Или проще: раз объяснительные гипотезы Гартмана приняты, предстоит ли еще какая надобность в спиритической?

А гипотезы, предлагаемые г. Гартманом, очень смелы, очень широки и произвольны, напр.:

Нервная сила, производящая вне человеческого тела действия механические и пластические.

Галлюцинация, с подкладкой этой самой нервной силы и также производящая действия физические и пластические.

Скрытое, бессознательное сомнамбулическое сознание, присущее нормальному состоянию субъекта и почерпающее в умственном содержании другого человека посредством чтения мыслей все его настоящее и прошедшее.

И наконец, это самое сознание, располагающее, также при нормальном состоянии субъекта, такою способностью ясновидения, которая приводит его в сношение с абсолютом и, следовательно, дает ему познать все бывшее и грядущее.

Надо признаться, что с факторами столь могущественными, из коих последний положительно ‘сверхъестествен’, или ‘метафизичен’ (что признает и сам Гартман), -борьба крайне трудна. Но надо отдать справедливость и Гартману: он пытался и сам представить условия и установить пределы, в которых каждая из этих гипотез приложима.

Итак, моя задача состояла в том, чтоб рассмотреть: нет ли таких явлений, которые, будь гипотезы Гартмана и им самим для них установленные условия и границы приняты, все-таки не поддаются объяснению посредством этих гипотез? Доказал ли я свой тезис, утверждая, что подобные явления существуют, — решать не мне.

Заинтересовавшись спиритическим движением с 1855 года, я не переставал изучать его во всех его подробностях — во всех частях света и во всех литературах. Первоначально я принял факты на основании свидетельств других людей, только в 1870 году довелось мне присутствовать на первом сеансе в частном кружке, мною самим устроенном, я нисколько не удивился, увидавши, что факты были действительно таковы, как их описывали другие, я получил глубокое убеждение, что в этих фактах, как и во всем существующем в природе, мы имеем непоколебимую основу, твердую почву для созидания новой науки о человеке, обещающей, быть может, в далеком будущем разрешение проблемы его бытия. Я сделал все находившееся в моей власти для распространения этих фактов и для привлечения к их изучению внимания мыслителей, свободных от предрассудков.

Но покуда совершалась эта внешняя работа, внутренняя шла своим чередом. Я думаю, что всякий благоразумный наблюдатель при первом своем знакомстве с этими явлениями поражается двумя бесспорными фактами: явным автоматизмом спиритических сообщений и, весьма часто, столь же явною лживостью их содержания, великие имена, коими они зачастую подписываются, суть лучшие доказательства, что эти сообщения не то, за что они себя выдают, точно так же и в простых физических явлениях вполне очевидно, что они тоже происходят без всякого сознательного участия медиума (т.е. автоматичны) и ничто в самом начале не оправдывает предположения о вмешательстве так называемых ‘духов’. И только впоследствии, когда некоторые явления умственного порядка заставляют нас признать участие разумной, вне медиума находящейся силы, забываешь о своих первых впечатлениях и относишься с большим снисхождением к спиритической гипотезе. Собранные мною материалы чтением и опытом были громадны, но разгадки для них не было. Напротив, с годами все слабые стороны спиритизма становились ярче и только нарастали: пошлость сообщений, бедность их умственного содержания (даже когда и нет прямой пошлости), присущий им характер мистификации и лживости, капризность физических явлений, в особенности когда дело доходит до положительного опыта, легковерие, увлечения и шовинизм спиритов и спиритуалистов и, наконец, обман, который вторгся вместе с темными сеансами и материализациями и в котором мне пришлось удостовериться не только путем литературным, но и личным опытом, в сношениях моих с профессиональными медиумами, даже самыми известными. Словом, масса сомнений, возражений и смущающих обстоятельств всякого рода только усугубляла трудности проблемы. Под впечатлением минуты, увлекаясь какой-нибудь аргументацией, мысль переходит от одной крайности в другую, до сомнения и отвращения самого глубокого, впадая в одностороннее суждение, часто забываешь все, что говорит в пользу предмета, чтоб видеть только то, что против него. Занимаясь этим вопросом, я весьма часто вспоминал о великих иллюзиях, пережитых человечеством в течение своей умственной эволюции: начиная с неподвижности земли и движения солнца и кончая целым рядом иллюзий в области наук отвлеченных и положительных, я спрашивал себя, не суждено ли спиритизму быть последней из этих иллюзий? Поддаваясь отталкивающим впечатлениям, легко было упасть духом, если б не было у меня, с другой стороны, более веских доводов — целого ряда бесспорных фактов, имеющих для отстаивания своего существования — всемогущего защитника — самое природу.

В этом громадном материале фактов, наблюдений и мыслей я давно желал разобраться. Поэтому я глубоко благодарен г. Гартману за его критическое сочинение о спиритизме. Оно заставило меня приняться за работу ив то же время значительно помогло мне, послужив для меня той рамкой, той канвой, по которой я легко мог разобраться в этом хаосе. Я тем охотнее взялся за это, что орудия, созданные Гартманом для нападения, были весьма могучи, даже всемогущи — он сам говорит, что под ударами этих орудий никакая спиритическая теория не устоит. Английский его переводчик г. С.С. Массей, судья в этом деле вполне компетентный, признает и с своей стороны, что это сочинение — самый жестокий удар, который когда-либо был наносим спиритизму. И как нарочно сочинение г. Гартмана появилось в такое время, когда мое отрицательное, скептическое настроение брало верх. И если б я после тщательной критики всех фактов нашел, что его гипотезы обнимают всю область медиумических явлений, давая им объяснение простое и рациональное, то я без всякого колебания отступился бы вовсе от спиритической гипотезы: истина поборет.

Разобраться же в этом лабиринте фактов я мог только с помощью систематического указателя, составляющегося мною по мере моих чтений и занятий, группируя факты под различные рубрики, роды и виды, смотря по их содержанию и условиям их происхождения, мы приходим (путем исключения или градации) от фактов простых к более сложным, требующим другой гипотезы. Спиритические сочинения, и журналы в особенности, вовсе не имеют систематических указателей. Так, напр., недавно изданный г. Блэкберном указатель за все года ‘Спиритуалиста’ не представляет никакого пособия для критического изучения. Мой труд — первая попытка в этом роде, и я надеюсь, что он послужит, по крайней мере, хотя руководством для составления систематических указателей медиумических явлений — указателей, необходимых для установки и проверки любого критического метода, прилагаемого к разбору и объяснению этих фактов.

Группировка явлений и установление их градации — вот тот верный метод, который привел к столь великим результатам в изучении явлений видимого мира и который приведет к столь же великим, когда он будет приложен к изучению явлений мира невидимого (психического).

Большой помехой для более разумного и терпимого отношения к спиритизму послужило то обстоятельство, что вся совокупность его явлений во время вторжения его в Европу, в самой элементарной его форме — столоверчении, была немедленно приписана массой проявлению ‘духов’. Эта ошибка, впрочем, была совершенно естественна и, следовательно, извинительна ввиду фактов, постоянно возраставших, столь же новых, сколь непостижимых, смущавших их свидетелей, предоставленных своим собственным силам. Противники же, с своей стороны, впадали в другую крайность — ни о каких ‘духах’ и слышать не хотели и отрицали все. Истина же, как и всегда, оказалась в середине.

Для меня свет забрезжил только тогда, когда мой указатель заставил меня открыть рубрику анимизма, когда внимательное и критическое изучение фактов заставило меня признать, что все медиумические явления, что касается их типов, могут быть произведением бессознательного действия живого человека, и это не в качестве гипотезы, как произвольное предположение, но вследствие неоспоримого свидетельства самих фактов, что, следовательно, наша психическая бессознательная деятельность не ограничивается периферией нашего тела и характером действия исключительно психическим, но что она может и переступать границы нашего тела, выражаясь в действиях не только физических, но даже и пластических, что, следовательно, эта деятельность проявляется не только внутри, но и вне нашего тела. Эта последняя представляет совершенно новое поприще для исследования, полное чудесных фактов, обыкновенно почитаемых за сверхъестественные, вот эту-то область, столь же громадную, быть может, даже более громадную, чем спиритизм, чтоб категорически, одним словом, отличить ее от последнего, я и окрестил именем анимизма. (См. примечание в главе IV ‘Гипотеза духов’.)

Чрезвычайно важно признать и изучить существование и деятельность этого бессознательного в нашей природе — в его проявлениях, самых разнообразных и самых необыкновенных, какие мы видим в анимизме. Только на этой основе возможно оправдать, в известных пределах, притязания спиритизма, ибо если что переживает тело и вечно пребывает, так именно это для пас бессознательное -это внутреннее сознание, которого теперь мы не ведаем, но которое и образует первоначальное ядро всякой индивидуальности. Таким образом, для уразумения медиумических явлений нам представляется не одна, а три гипотезы, из коих каждая имеет право на существование и на признание для известного ряда отдельных фактов, и, следовательно, мы можем подвести все медиумические явления под три большие категории, которые мы обозначим для формального удобства следующими условными названиями:

1. Персопизм. Этим словом я обозначаю психические бессознательные явления, имеющие место внутри пределов телесной сферы медиума, коих отличительная черта большей частью состоит в персонификации, т.е. в принятии не только имени, но часто и характера личности (персоны), посторонней медиуму. Таковы элементарные явления медиумизма: разговоры посредством стола, письма или бессознательной речи в трансе. Мы имеем здесь первое и самое простое проявление раздвоения сознания -этой основной медиумической черты. Явления, принадлежащие к этой рубрике, раскрывают перед нами великий факт двойственности психического существа — нетождественность нашего индивидуального, внутреннего, бессознательного я с нашим личным, внешним, сознательным я, они нам доказывают, что всецелость нашего психического существа — его центр тяготения — не находится в нашем личном я, что это последнее есть только феноменальное проявление индивидуального (нуменалъного) я, что, следовательно, элементы этой феноменальности (необходимо личные) могут иметь характер множественный — нормальный, анормальный, фиктивный — смотря по условиям организма (сон естественный, сомнамбулизм, медиумизм). Эта рубрика оправдывает теорию ‘бессознательной церебрации’ Карпентера, ‘бессознательного или скрытого сомнамбулизма’ Гартмана, ‘психического автоматизма’ Майерса, Жане и других. Этимологическое значение слова persona как нельзя более подходит для понимания принятого мною слова персонизм. Латинское слово persona употреблялось в старину для названия маски, которую актеры надевали на свое лицо, разыгрывая роли различных лиц в комедии, а позднее стали называть этим словом и самого актера.

2. Анимизм. Этим словом я обозначаю бессознательные психические явления, имеющие место вне пределов телесной сферы медиума (умственное общение между людьми — телепатия, движение предметов без прикосновения — телекинетик, явление прижизненных призраков —телефония, пластическое действие на расстоянии — телесоматия, материализация). Мы имеем здесь кульминационное явление психического раздвоения, психические элементы переступают за пределы тела и проявляются на расстоянии посредством действий не только психических, но и физических и даже пластических, до полной объективации или экстериоризации — доказывая через это, что психический элемент может быть не только простым явлением сознания, но и центром субстанциальной силы, мыслящей и организующей, могущей поэтому временно организовать подобие органа, видимого или невидимого для наших глаз и производящего физические действия. Значение слова душа (anitna), в смысле, обыкновенно понимаемом в спиритизме, как нельзя более подходит для принятого мною названия анимизм. По спиритическим понятиям, душа не есть индивидуальное я (принадлежащее духу), но оболочка, флюидическое или астральное тело этого я. Следовательно, в явлениях анимических мы имели бы проявления души как конкретной субстанции, чем и пояснилось бы, что эти проявления могут принимать характер физический или пластический, смотря по степени дезагрегации флюидического тела, или ‘метаорганизма’, по выражению Гелленбаха. А как личность есть прямой результат нашего земного организма, то из этого, естественно, следует, что элементы анимические (принадлежащие организму душевному) суть также и носители личности.

3. Спиритизм. Этим словом обозначаются те же по внешнему виду явления персонизма и анимизма, когда действующая причина их находится не только вне медиума но и вне нашей сферы бытия: мы имеем здесь земное проявление индивидуального я, посредством тех элементов личности, которые имели силу удержаться около индивидуального центра после его отрешения от тела и которые могут проявиться через медиумизм, т.е. через ассоциацию с однородными психическими элементами живущего на земле существа. Из чего выходит, что спиритические явления по своим внешним формам совершенно сходны с явлениями персонизма и анимизма и отличаются от них только по умственному содержанию, свидетельствующему о посторонней, самостоятельной личности. Раз факты этой последней рубрики признаны, ясно, что гипотеза, из них вытекающая, может одинаково прилагаться и к фактам двух первых рубрик, так как она -дальнейшее развитие двух предшествующих гипотез. Затруднение в том, что очень часто все три гипотезы могут иметь место при объяснении одного и того же факта: так, напр., простое явление персонизма может быть фактом и анимическим и спиритическим. Задача, следовательно, состоит в том, чтоб решить, на которой из трех гипотез остановиться, и не задаваться мыслью, что какой-нибудь одной из них достаточно для объяснения всех фактов. Критика требует не идти далее той, которая удовлетворительно объясняет данный случай¹.

Итак, великая ошибка поборников спиритизма состоит в том, что все явления, известные под этим общим именем, приписываются ими ‘духам’. Само слово спиритизм сбивает с толку. Оно должно быть заменено другим, более общим, не содержащим в себе никакой гипотезы, никакого учения, как, напр., слово медиумизм, которое мы давно уже ввели у себя.

Всякая новая истина в науке о природе имеет свой ход — медленный, постепенный, но неудержимый. Потребовалось столетие для признания фактов животного магнетизма, хотя вызывать и изучать их гораздо легче, нежели медиумические. После немалых превратностей, они наконец прорвали гордые оплоты научного ‘ignora-bimus»a (‘знать не хотим’) — наука была вынуждена растворить им двери и, наконец, усыновить своего от века законного сына, окрестив его именем гипнотизма. Правда, что по сие время она преимущественно придерживается его элементарных форм на почве физиологической. Но устное внушение приведет роковым образом к внушению умственному, и уже раздаются голоса, его признающие. Вот первый шаг к допущению сверхчувственного. Это естественно и неизбежно приведет к признанию всей громадной области явлений телепатических, и группа неутомимых, неустрашимых ученых уже стала изучать их в широких размерах — признала их и привела в систему. Эти факты имеют величайшее значение для объяснения и признания остальных фактов — анимических и спиритических. Еще шаг, и мы пойдем к фактам ясновидения — они уже стучатся в двери святилища!

Гипнотизм — вот тот клин, который пробьет стены научного материализма и даст проникнуть туда элементу сверхчувственному или метафизическому. Он уже создал экспериментальную психологию², которая роковым образом включит в себя факты анимизма и спиритизма, а эти, в свою очередь, создадут экспериментальную метафизику, как это предсказал Шопенгауэр.

В настоящее время в свете гипнотических опытов понятие о личности подвергается полному превращению. Это уже не единица сознательная, неделимая и нерушимая, как старая школа это утверждала, но ‘психофизиологическая координация’, сплочение, синтез, ассоциация явлений сознания, короче — агрегат психических элементов, следовательно, часть этих элементов может при некоторых условиях подвергнуться диссоциации, дезагрегации, отделению от центра, и в такой мере, что эти элементы могут на время принять характер отдельной личности. Вот для начала подходящее объяснение для изменений и раздвоений личности, наблюдаемых в сомнамбулизме и гипнотизме. В этом объяснении мы имеем уже зародыш подходящей гипотезы для явлений медиумизма, и действительно, уже начинают прилагать его к тем элементарным явлениям, которые гг. ученым угодно наконец признать под именем ‘психического автоматизма’ (см. статьи Майерса, Рише, Жане).

Если бы наука не пренебрегала с самого начала фактами животного магнетизма, ее наблюдения над понятием о личности сделали бы уже громадные шаги и стали бы теперь принадлежностью общего знания, тогда и масса отнеслась бы иначе к спиритизму и наука не замедлила бы увидать в его высших проявлениях новое развитие психической дезагрегации, эта самая гипотеза с некоторыми развитиями могла бы быть приложена и ко всем прочим видам медиумических явлений, так, в высших явлениях физического порядка (движение предметов без прикосновения и пр.) она могла бы увидать явление дезагрегации, преступающей пределы человеческого тела, сопряженное с действием физическим, а в фактах материализации — явление дезагрегации, сопряженное с действием пластическим.

Медиум, по этой терминологии, был бы таким субъектом, у которого состояние психической дезагрегации наступает легко, у которого, по выражению г. Жане, ‘сила психического синтеза ослаблена и дает выделяться помимо личного сознания большему или меньшему числу явлений психических’³.

Подобно тому как в наше время гипнотизм служит орудием, посредством которого некоторые явления психического автоматизма (диссоциация актов сознания или умственной дезагрегации) могут быть произвольно вызываемы и подвержены экспериментированию, — точно так же — мы позволяем себе утверждать это — гипнотизм сделается скоро орудием, посредством которого почти все явления анимизма можно будет подвергнуть положительному экспериментированию, послушному воле человека, внушение будет тем орудием, при помощи которого психическая дезагрегация преступит пределы тела и вызовет физические действия на расстоянии по воле внушителя⁴.

Это будет первым шагом к получению пластического действия по желанию, и явление, известное в наше время под именем ‘материализации’, получит свое научное крещение. Все это вместе взятое необходимо ведет к изменению психологических учений согласно точке зрения монистической, по которой каждый психический элемент есть носитель не только формы сознания, но также и силы организующей⁵.

Расчленяя личность, психическая экспериментация наткнется, наконец, на индивидуальность — это трансцендентальное зерно сил недиссоциируемых, вокруг которых группируются разнообразные и диссоциируемые элементы личности. Тогда-то спиритизм предъявит свои права. Он один может доказать существование и метафизическую нерушимость индивидуума. И придет время, когда на вершине громадной пирамиды, воздвигнутой наукой из бесчисленных материалов, собранных в области фактов, столь же положительных, сколь и трансцендентальных, загорятся зажженные руками самой науки священные огни бессмертия.

Теперь, когда труд мой закончен, я вижу лучше всякого другого его недостатки, и мне остается только просить моих читателей о снисхождении. Не желая откладывать моего ответа Гартману до окончания всего труда, т.е. на время неопределенное, — я начал печатать его немедленно в ‘Ps. St.’ ежемесячными статьями, что всегда сопряжено с некоторым спехом и лишает возможности делать какие-либо поправки или изменения в отдельных главах, а тем более во всем сочинении, от чего произошли несоразмерности частей и промахи в изложении, на которые я теперь наталкиваюсь. Некоторые главы грешат объемистостью и излишком подробностей, другие — недостатком развития и повторением аргументации. Так, я сожалею, что в главе о трансцендентальной фотографии я не дал всего текста опытов Битти, которые считаю первостепенной важности, ограничившись ссылками на ‘Ps. St.’. Впрочем, в русском издании я пополнил этот недостаток и переделал всю эту главу. С другой стороны, я сожалею, что в главе о материализациях слишком пространно изложил опыты с гипсовыми отливками и фотографиями вместо того, чтобы придерживаться фактов, прямо соответствующих требованиям Гартмана, не стоило терять столько времени и труда на доказательство факта, объективная реальность которого слишком очевидна для имевших случай наблюдать его и признание которого неминуемо последует вместе с признанием других медиумических явлений, к тому же и значение его для спиритической теории второстепенно. И опять я сожалею, что не дал достаточного развития, более систематического и полного, главе об анимизме, которая является самой существенной для оправдания спиритической гипотезы.

Величайшее для меня затруднение состояло в выборе фактов. С этого пункта я начал свое предисловие и этим заканчиваю. Я сказал вначале, что цель моего труда не в том, чтоб защищать факты — это так, когда я становлюсь на точку зрения Гартмана, но должен сказать, что я имел также в виду и более общую точку зрения и всегда старался представить такие факты, которые, по условиям своей обстановки, всего бы лучше соответствовали требованиям критики. Здесь-то и представляется величайшая трудность, здесь-то и уязвимое место, ибо никакие условия, никакие меры предосторожности при наблюдениях не могут убедить в факте, поколе этот факт не находит себе места в общественном понимании. С другой стороны, возможность обмана, сознательного или бессознательного (возможность, которую всегда легко предположить и отсутствие которой никак нельзя доказать), еще более усиливает затруднение. Умственные явления представляют в этом отношении более благодарную область для исследования, так как они весьма часто содержат в себе самих такие доказательства своей подлинности, каких не создаст никакая подделка — если не искать для них объяснения в гипотезе повального обмана. Опровергнуть эту гипотезу выше всяких человеческих сил. Итак, нравстенное доверие является здесь, как и во всяком ином человеческом исследовании, необходимой основой для прогресса в истине. Я не могу сделать ничего другого, как гласно заявить о том, что сам видел, слышал или чувствовал, и когда сотни тысяч лиц утверждают то же самое относительно некоторых явлений одного и того же типа, хотя и бесконечно разнообразных в своих деталях, то уверенность в существовании этого типа становится неотразимой. Поэтому я не настаиваю на том, что каждый факт, мною приведенный, произошел именно так, как он описан, — ибо нет такого факта, против которого не нашлось бы возражений, — но я настаиваю на типе явления — в этом вся суть. Я знаю, что он существует, и этого мне достаточно, чтобы допустить его разновидности. Вот, напр., факты телепатии, собранные и доказанные с таким старанием и ревностью неутомимыми деятелями Лондонского Общества психических исследований! Разве они убедили массу? Нисколько, и еще менее науку. Для них, как это было и для гипнотизма, потребно время, а для тех фактов, о которых идет речь в этой книге, потребуется его еще более. Наше дело, как я уже где-то выразился, — бутить бут, ставить вехи по тому пути, по которому, в далеком будущем, их заменят гранитные столбы.

Последнее слово: на закате жизни я подчас задаю себе вопрос: хорошо ли я сделал, что потратил столько времени, труда и средств на изучение и пропаганду явлений этой области? Не шел ли я по ложному пути, не преследовал ли иллюзию? Не потерял ли я напрасно целую жизнь -ведь ничто, по суду мирскому, не оправдало, не вознаградило моих трудов?.. Но постоянно вторится мне все тот же ответ: для земной жизни человека не может быть цели более высокой, как искать и находить доказательства трансцендентальной природы человеческого существа, -его призвания к судьбе гораздо более высокой, чем его феноменальное бытие! Поэтому я не могу сожалеть, что посвятил всю свою жизнь преследованию этой цели, хотя бы и путями непопулярными, иллюзорными с точки зрения ‘правоверной’ науки, но которые — я знаю — более непогрешимы, чем эта наука. И если мне со своей стороны удалось приложить хотя бы единый камень к созиданию того храма духа, который человечество, послушное своему внутреннему голосу, воздвигает в течение веков, — то это было бы для меня единственно желанным, наивысшим воздаянием.

А. Аксаков С.-Петербург, 3 февраля 1890года.

¹ Я только что нашел в октябрьской книжке ‘Сфинкса’ 1889 года, на с. 227, кратко формулированные в трех пунктах (как итог переписки между издателем и г. Гартманом) ‘условия, при которых в медиумических сообщениях можно признать вмешательство отшедших’. Вот именно этого критериума я тщетно искал у Гартмана, и к пришлось, основываясь на его отрицательной аргументации, самому установить его. Я полагаю, что мною представлено в этом труде не мало случаев, отвечающих указанным ‘условиям’. — А.А.

² Конгресс Физиологической Психологии, собиравшийся в Париже в 1889 году, в конце концов принял это название для будущих своих работ. Кстати, могу здесь упомянуть, что первый французский журнал, посвященный научному изучению ‘сна, сомнамбулизма, гипнотизма и спиритизма’, возник через мое посредство, на деньги, пожертвованные русским, покойным Н.А. Львовым, под заглавием ‘Revue de Psychologie experimentale’, издававшийся доктором Пюэлем в Париже в 1874—1876 годы. Появилось всего 5 выпусков: в 1874 — два, в 1875 — два и один в 1876 году. Теперь это библиографическая редкость.

³ L’automatisme psychologique. Essai de Psychologie Experi-mentale sur les formes inferieures de 1’activite humaine. Par Pierre Janet, professeur de philosophic au Lycee du Havre. Paris, 1889.

⁴Я поясню свою мысль. Медиум для физических явлений или материализации должен быть загипнотизирован, после того руки его должны быть связаны, тогда ему приказывают двинуть какую-нибудь вещь на расстоянии, доступном для его рук, если бы они были свободны, и невидимый орган его, повинуясь приказанию, двинет ее (см. мое письмо в издающемся в Чикаго ‘Religio-Philosoph. Journal’ от 27 августа 1892 года).

⁵ Carl du Prel. Die monistische. Seelenlehre. Leipzig, 1888. — G. Raue. Psychology as a natural science, applied to the solution of occult psychic phenomena. Philadelphia, 1889. Автор этого замечатель-oro сочинения, основанного на психологии Бенеке, приходит к заключению: ‘Психические силы суть реальные субстанции. Душа че-‘ека есть организм, состоящий из этих психических субстанций, столь же вечных и нерушимых, как и материальные’. С. 529.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

(Помещено во 2-м и 3-м немецких изданиях.)

Как только появилось в 1885 году немецкое издание Э.ф. Гартмана о спиритизме — эта первая глубоко обдуманная философская критика его фактов и учения, в смысле антиспиритическом, разумеется, — я тотчас же признал необходимым издать его и на русском языке, ибо фактам спиритизма бояться нечего, их ничто не сокрушит, а если его гипотеза, в тесном смысле слова, не может постоять за себя, дать надлежащий отпор, то, значит, -это не истинная гипотеза и не следует ею увлекаться. В 1887 году русское издание появилось, и вместе с тем я как бы нравственно связал себя обязательством напечатать по-русски и тот ответ мой Гартману, который я немедленно по выходе его книжки начал печатать в ‘Psychische Studien’ и который в 1890 году вышел особым изданием под заглавием ‘Анимизм и Спиритизм’. Закончив немецкое дело, я принялся за русское, крайне утомительно было это повторение самого себя, особенно при рухнувшем здоровье, при неободрительных условиях всякого рода! Но вот наконец трехлетний труд налицо. Это не что иное, как мною самим продиктованный перевод того же французского текста моего, по которому было сделано немецкое издание, английские цитаты, разумеется, переведены мною прямо с подлинников. В русском издании погрешности немецкого исправлены, и, кроме того, оно пополнено некоторыми интересными фактами, с ним будет согласовано и французское издание, предпринятое теперь (не мною) в Париже.

Прежде всего я должен сказать, чем кончилась наша полемика.

По выходе моего ответа Гартман не оставил его без внимания и тотчас же выступил с возражением в новой столь же пространной брошюре под заглавием ‘Гипотеза духов спиритизма и фантомы’ (Берлин, 1891), которая посвящена исключительно опровержению моего труда.

Продолжать полемику я не счел полезным, да к тому же это сделалось для меня — вследствие попортившегося зрения и общего нездоровья — невозможным. Вместо меня ответил Дюпрель в ‘Psychische Studien’ того же года.

Здесь скажу только в двух словах, что Гартман в опровержении своем не удержал своей прежней позиции, а именно:

1) В первой брошюре он принял в основу критики своей медиумические факты в том виде, как о них в спиритизме повествуется, во второй брошюре он перешел к обычному приему: когда я указал ему на факты, которых он не знал, которые отвечали его требованиям, тогда сами факты стали негодными, невероятными, не достаточно удостоверенными и пр. Вся суть подобных фактов в деталях, и, когда они были для него неудобны, он просто обходил или подделывал их под свою критику — ‘бессознательно’, разумеется! Несколько случаев указано Дюпрелем.

2) Точно так же во второй брошюре своей Гартман отступился и от прежних своих методологических принципов, как это и следовало предвидеть, ибо другого выхода не было. Прежде его главные факторы для объяснения -передача мыслей и ясновидение — были обставлены известными условиями и границами, теперь же эти самые факторы не знают ни условий, ни границ: телепатическое взаимодействие происходит даже между лицами, друг другу совершенно незнакомыми, и на всяком расстоянии, поэтому если медиумически сообщается факт, который неизвестен ни медиуму, ни присутствующим на сеансе лицам, но известен хоть кому-либо живущему на земле, то в этом живущем, где бы и кто бы он ни был, и надо искать источника сообщения, а если такого живущего не находится, то безусловным источником знания является ясновидение (с. 39, 41, 60, 62, 64) и т.д. При таких гипотезах всякое оспаривание становится невозможным. Это все равно что заявить: ‘Я согласен принять всякие гипотезы, хотя бы самые метафизические, но спиритической не хочу’.

В своем антиспиритическом предубеждении Гартман договорился теперь до разных курьезов, не могу отказать себе в удовольствии привести хоть один из таковых:

‘Известно, что никто не имеет ясного представления о своем собственном образе, и, во всяком случае, менее ясное и определенное, чем любое третье лицо. Поэтому участникам сеанса должно быть легче воскресить образ отшедшего, чем ему самому. Если кто при жизни своей имел наружность несимметрическую, напр., у кого правое плечо было выше левого, или недоставало одного глаза, или пробор был всегда на одной и той же стороне, то эта асимметрия должна проявиться и у призрака, если медиум почерпнул его образ у третьего лица, и навыворот, если он этот образ воспринял от духа усопшего. Ибо усопший при жизни знал свою наружность, и в особенности свое лицо, только по отражению в зеркале, а потому может воспроизвести только тот образ свой, о котором помнит по отражению его в зеркале. О таком навыворот изображении правого и левого у призраков отшедших я еще никогда ничего не читал, и этого одного мне достаточно, чтобы считать гипотезу духов опровергнутою’ (с. 56).

Что тут завзятое предубеждение играет действительно не последнюю роль, этому я получил неожиданное доказательство из собственных рук Гартмана. В прошлом году, совершенно случайно, попалось мне в руки давным-давно забытое письмо его ко мне, писанное им в 1875 году. После происшедшей между нами полемики оно представляет теперь особенный интерес, и потому я приведу здесь его существенную часть.

‘Берлин, 14 апреля 1875 года.

М. г.! Вы совершенно правы, говоря, что философ моего направления должен живо интересоваться той проблемой, которую вы так усердно преследуете. Я могу только сожалеть, что состояние моего здоровья мне не позволяет собственными глазами (durch Autopsie) произвести те личные наблюдения, без которых для суждения недостает прочной основы. Фактам, о которых здесь идет речь, потому нельзя верить на слово, что они исключительного свойства и не могут, подобно физическим опытам, быть повторяемы каждым по желанию. Вместе с тем им все еще недостает (даже в опытах Крукса) рационального применения положительного экспериментального метода, который главным образом должен опираться на индуктивный метод различия (по Миллю). Производить подобные исследования с подходящими медиумами в соответствующей лаборатории было бы для меня делом весьма соблазнительным, если б только мое здоровье мне это позволяло. В настоящем же положении мне ничего другого не остается, как воздержаться от суждения, покуда другие не дойдут до чего-либо определенного относительно направления, напряжения, изменения силы, о которой идет речь, смотря по удалению, направлению, изолированию ее и т.д. Только после точного установления этих основных вопросов, сделалось бы возможным рассуждать о причинах более сложных явлений. Что я так называемых ‘духов отшедших’ из числа этих гипотетических причин считаю, во всяком случае, исключен — об этом едва ли мне нужно распространяться’. Примите и пр.

Эдуард ф. Гартман.’

И вот десять лет спустя, хотя ‘точного установления этих основных вопросов’ и не последовало, хотя такового даже никем и предпринято не было, но Гартман, по прежнему ничего в этой области не видавший, от прежнего благоразумного решения своего отступился от ‘суждения не воздержался’ — как о том свидетельствует его книжка ‘Спиритизм’, только от предубеждения своего относительно ‘гипотетических причин’ он не отступился, напротив, становится ясным, что в этом и надо искать тот побуждающий мотив, который заставил его взяться за перо — ополчиться против спиритизма. Ибо для него, как ‘одного из представителей очищенного учения о нравственности’, вера в бессмертие есть не что иное, как выражение ‘трансценденального эгоизма’ и ‘грубого средневекового суеверия’, которое берет верх над их стараниями на веки похоронить его. Понятно поэтому, что с этой точки зрения, и именно только с этой, спиритизм в глазах Гартмана ‘грозит сделаться общественным бедствием’ (см. его брошюру, с. 18-19).

И ‘бедствие’ это, несмотря на все старания просветителей, все продолжает разрастаться. Вопрос о психизме теперь, действительно, стал на очередь: за двадцать лет, истекшие со времени первой здесь изданной мною книжки по этой части — ‘Спиритизм и наука’, — как велики его успехи, несмотря на все преграды! Утешительно, покидая поле борьбы, видеть, что труд не пропал даром, не был потрачен на возделывание бесплодной зыбучей почвы! Основалось Лондонское Общество психических исследований, которое перекинулось и в Америку, даже в этом году, в Чикаго, будет заседать международный психический конгресс, во Франции возникли ‘Les Annales des sciences psychiques’ под ближайшим заведованием проф. Рише, в Германии прогремел, как метеор, мощный голос Цольнера, его подхватили Гелленбах и Дюпрель, и дело настолько двинулось вперед, что теперь, по полновесному свидетельству Вундта, ‘склонность к оккультизму, являясь выдающейся составной частью духовных течений наших дней, захватила, по понятным причинам, даже и некоторых философов и психологов’… ‘немецкие философские журналы не хотят уже более уклоняться от примера, данного им такими образцовыми заграничными органами как ‘Revue Philosophique’ и др., и постепенно с гипнотизмом вводят в моду и спиритизм’¹.

Встрепенулась недавно Италия, и у нас даже возникло свое Общество Экспериментальной Психологии.

И ничто не остановит ‘торжествующего шествия дракона позора и бессмыслицы’, как я писал тому назад семнадцать лет², потому что нельзя остановить того, что коренится в природе вещей, сверхчувственное, такая же часть природы, как и весь чувственный мир, только подхода к нему не находили до сего времени, недоставало экспериментального метода, но теперь метод этот найден — в гипнотизме, с одной стороны, в медиумизме — с другой.

Вот мне пожелалось проверить еще раз свои впечатления по части физических медиумических явлений, я отправился в Италию, где есть заведомо хороший медиум, устроил кружок, в котором приняли участие люди, уже видевшие кое-что по этой части, и другие, никогда ничего не видевшие. И в результате получился наш миланский отчет, который теперь на шести языках обходит мир — это будет моя лепта предстоящему международному психическому конгрессу.

По мнению того же г. Вундта, ‘все это чепуха’. Но как же так, в чем же ‘чепуха’? Вот мы видели в Милане при полном свете, как стул приблизился к нашему столу сам собою на несколько футов, поставили его на место, и опять он приблизился (см. помянутый отчет). В чем же тут ‘чепуха’? В том ли, что мы видели и знаем то, чего не видал, не знает Вундт? Факт это движение стула или нет, вот в чем вопрос. Надо его объяснить или нет?

Если даже это и факт, отвечает нам Вундт, то во всяком случае — маленький факт, ‘из маленького мира, — мира пугал и стучащих духов, ведьм и магнетических медиумов, в котором все, что ни совершается в том большом, величественном мире (Коперника, Галилея и т.д.), поставлено вверх дном! Все до того неизменные законы становятся негодными ради крайне заурядных, большей частью истеричных особ’ (с. 9).

‘Ин-те-ресно!’ — припоминается мне обычный возглас Д.И. Менделеева времен нашей пресловутой университетской комиссии, когда, бывало, ему рассказывали про какую-нибудь медиумическую диковину. Очень интересно! Значит, есть в природе маленький мир и великий, маленькие явления и великие, и эти маленькие могут ниспровергнуть все законы великих явлений! Какое ненаучное, избитое возражение приходится слышать от такого выдающегося ученого, как Вундт! Ну, стоял бы на том, что ‘все это чепуха’, — и был бы прав, по своему, а то ‘допустим — говорит — что пришлось бы признать магическое действие на расстоянии’… и ‘все приходит в колебание- и тяготение, и действие света, и законы нашей психофизической организации’… Кто же впал теперь в несомненную ‘чепуху’?

Такие выходки для нас теперь только смешны — тем смешнее, чем выше олимпийские высоты, с которых они раздаются.

Другой известный ученый (Elliot Coues) ответил умнее. ‘Если перед вами факт, — говорит он, — где какая-нибудь частица материи, хотя бы не более булавочной головки, приводится в движение каким-нибудь способом, указывающим на то, что тут сила не послушная силе тяготения, то вы перешли Рубикон между материей и духом, между тем, что подвластно тяготению, и тем, что подвластно жизни’.

Перед нами два ‘маленьких’, ‘глупеньких’³ факта: желудь, упавший с дерева на землю перед носом Ньютона, и двести лет спустя тот же желудь, поднимающийся ныне на воздух на медиумическом сеансе…

Первый желудь дождался своего Ньютона, — дождется и второй…

Мы знаем теперь, что мизонеизм (гонение новизны) есть болезнь, данная в удел человечеству. С незапамятных времен оно страдает от нее, всегда были и будут одержимые этим недугом, тормозящим ход прогресса человеческого знания…

Живи Вундт триста лет тому назад, с каким глубоким убеждением в правоте своей он приговорил бы Евзапию Паладино к сожжению на костре, как несомненную ‘ведьму’, совращающую людей с правого пути, помрачающую их здравый рассудок! Ныне ‘ведьм’ не жгут, но жгут книги. Еще не очень давно, в 1861 году, в Барселоне, по приказанию папы, было учинено auto dafe (аутодафе) — всенародно, на лобном месте, было сожжено на костре триста томов спиритических книг! Как охотно, украдкой, подложили бы хворостинку и многие из наших теперешних научных ‘просветителей’!

Живи Вундт двести лет тому назад, когда итальянские паучники не хотели и смотреть в галилеевский телескоп, то в числе их, вместе со своим соотечественником Мартыном Корки, был бы и Вундт, запрещал бы смотреть и другим…

Живи Вундт сто лет тому назад, когда научный мир хохотал над ‘лягушачьим танцмейстером’, то и Вундт хохотал бы вместе с другими, отвечая самодовольно, как отвечает и теперь: ‘Я не верю в чертовщину и не экспериментирую над ней’!⁴

Но Гальвани утешал себя, говоря: ‘Тем не менее я знаю, что открыл одну из величайших сил природы’.

Таким словом можем утешиться и мы.

А. Аксаков

С. -Петербург. 14 февраля 1893 года.

¹ Вундт. ‘Гипнотизм и внушение’. Рус. Изд., 1893, с. 81, 87.

² ‘Медиумизм и философия’ — ‘Русский Вестник’, 1876, с. 443.

³ ‘Absurde’, по выражению Рише, о поднятии стола. ‘Annales’, — ‘Неразумный мир истеричных медиумов’, по выражению Вундта, с. 9.

⁴ Вот подлинные слова Вундта: ‘Кто верит в чертовщину — экспериментирует над ней, а кто в нее не верит, обыкновенно и не делает никаких опытов’ (‘Гипнотизм и внушение’, с. 8). Как же не смеяться над этой грубо невежественной выходкой! Начиная с Гера и Крукса и кончая Ломброзо и Скьяпарелли, разве эти именитые ученые верили в чертовщину, иначе спиритизм, когда приступали к наблюдению его явлений? Они были совершенными скептиками, а Ломброзо еще недавно печатно обзывал нас дураками. Но разница между ними и Вундтом та, что последний и смотреть не хочет в телескоп, а первые посмотреть не отказывались и, посмотревши, увидали в нем мир не только не ‘маленький’, но даже очень великий, даже больше галилеевского и, разумеется, закономерный! Потребуются новые века, новые усилия от науки и человечества, чтоб справиться с его задачами, чтоб изучить его законы!

Вступление

Появление сочинения Э. ф. Гартмана о спиритизме было приветствовано мною с искренним удовольствием. Моим давнишним желанием было, чтобы кто-нибудь из передовых мыслителей, не из спиритического лагеря, занялся этим вопросом основательно, с глубоким знанием всех относящихся до него фактов, и подверг его строгому обсуждению, не с точки зрения современной культуры или какого религиозного учения, но единственно с точки зрения логической, философской, и, если б спиритическая гипотеза оказалась не выдерживающей критики, то чтоб указал, на достаточных основаниях, почему именно, а взамен ее предложил бы другую гипотезу более логическую, более соответствующую требованиям современной науки. Сочинение Гартмана представляет в этом отношении мастерское произведение, имеющее для спиритизма существенное значение, я приветствовал появление его как ‘событие в спиритическом мире’, и назвал это сочинение ‘школой для спиритизма’, в которой приверженцы его легко увидят, как и чему надо учиться в этой области — с какой тщательностью должны быть произведены их наблюдения и с какой осторожностью должны быть сделаны их выводы, чтобы они могли устоять под напором современной научной критики (‘Ребус’, 1885, с. 375-376). Я тотчас же предложил редакции ‘Ребуса’ поместить у себя перевод этого сочинения, подобно тому как сделала это редакция английского журнала ‘Light’, и осуществлению этого предложения было немедленно приступлено с помощью профессора Бутлерова, который даже взял на себя труд диктовать перевод стенографу¹.

Мы можем теперь надеяться, что с помощью такого мыслителя, как Э. ф. Гартман, — и мы имеем право предполагать, что он нам в ней не откажет, — этот темный вопрос, высокое значение которого для науки о человеке уже достаточно проглядывает, получит наконец ту оценку и то освещение, которых ему недоставало, и, подобно ныне вопросу о гипнотизме, будет поставлен на очередь.

Цель всей моей деятельности в Германии, которую мы привыкли считать передовою в вопросах философских, состояла именно в том, чтобы обратить на этот вопрос беспристрастное внимание ее мыслителей, имелась надежда получить с их стороны поддержку и необходимые указания для рациональной разработки предмета. Германия представляла для меня ту свободную почву для обсуждения подобного умственного новшества, которой я не находил у себя дома, особенно двадцать лет тому назад. Способ моих действий состоял в том, что я печатал в немецком переводе лучшие материалы, которые я находил по этому вопросу в английской литературе, а с 1874 года стал издавать в Лейпциге ежемесячный журнал (‘Psychische Studien’) для сообщения и обсуждения текущих новостей. Усилия мои были встречены жестокой оппозицией — Германия ничего и слышать не хотела о таком непотребном вопросе, несмотря на то что некоторые известные немецкие писатели (Emmanuel Fichte, Franz Hoffman, Maximilian Perty и др.) отнеслись к моей деятельности весьма сочувственно и оказали мне возможное с их стороны содействие и словом, и делом — статьями в моем журнале. Только с появлением Цольнера на этом же поприще дело приняло иной оборот. Материал живого, наглядного факта, который я готовил для нашей научной комиссии, в лице Слэда и который остался без пользы для нее, ибо она сама прекратила свое существование, принес эту пользу для Германии. Когда Цольнер, после успеха своих первых опытов со Слэдом, пожелал ближе познакомиться с предметом, он нашел в моих изданиях весь необходимый материал, и он не раз выражал мне по этому поводу свою благодарность. Признание Цольнером реальности медиумических явлений произвело в Германии огромную сенсацию. Вскоре затем появились сочинения Гелленбаха², в лице которого мы видим в Германии первого самостоятельного философа-исследователя этих явлений К нему присоединился недавно и другой видный мыслитель — Карл Дюпрель, которого философия астрономии привела к философии мистики. Вообще, со времени Цольнера, спиритический вопрос в Германии породил целую литературу.

Между тем публичные опыты Ганзена совершили переворот в области животного магнетизма, после столетнего игнорирования и осмеяния явления, принадлежащие к этой области, сделались достоянием науки, признанные ныне, во всей их реальности чудеса гипнотизма прокладывают путь к признанию чудес медиумизма, и, быть может, совпадению этих обстоятельств мы и обязаны появлением книги Гартмана, который на фактах умственного внушения вообще и внушения галлюцинаций в особенности и основал главным образом всю систему своих толкований.

Моя подготовительная работа пригодилась и тут, ибо только в моих немецких изданиях Гартман и почерпнул те факты, которые послужили ему для формулирования своего суждения о спиритизме, и он даже делает мне честь рекомендовать мой журнал для обстоятельного знакомства с предметом. И когда Гартман начинает свое сочинение с того, что заявляет о необходимости научного исследования медиумических явлений и прямо требует от правительства, чтобы оно назначило для сей цели научную комиссию, — я могу считать цель моей деятельности в Германии достаточно достигнутою, ибо имею основание надеяться, что после слова, сказанного столь веским голосом в пользу признания необходимости подобного исследования, медиумический вопрос в Германии пойдет своим путем безостановочно, мне же пора отойти в сторону — продолжать свою посильную работу в отечестве.

Но, прежде чем мне удалиться, я полагаю, будет не лишним представить те данные и те соображения, которые не позволяют мне всецело согласиться с толкованиями и заключениями г. Гартмана, которые не только для Германии, но и для всех интересующихся философскими вопросами должны иметь особенное значение. И к этому меня побуждает совсем не то обстоятельство, что Гартман высказался совершенно против спиритической гипотезы, так как я в настоящее время, считаю вопрос о теории, о толковании, второстепенным и с точки зрения строго научной преждевременным. Сам Гартман признает это, говоря: ‘Имеющийся налицо материал для сих пор решительно недостаточен, чтобы считать вопрос созревшим для обсуждения’ (‘Спиритизм’, рус. пер., с. 18). Моей постоянной программой были факты прежде всего — их признание, развитие и изучение как таковых в их бесконечном разнообразии. Им суждено будет пережить, я полагаю, еще много гипотез, прежде чем какая-нибудь из них перейдет в общепризнанную положительную истину, но факты, твердо установленные, останутся навсегда. Уже двадцать три года тому назад в первом моем спиритическом издании я говорил: ‘Теория и факты — две разные вещи, и недостатки первой никогда не уничтожат силы и достоинства последних’. То же самое я высказал в предисловии к моему русскому изданию опытов Крукса: ‘Спиритические факты не надо смешивать со спиритическими теориями или учениями. Первые устоят, вторые могут исчезнуть, измениться’ (с. 4). А в предисловии моем к немецкому изданию Крукса я прибавляю: ‘Изучение этого вопроса, когда оно поступит наконец в руки науки, будет иметь, смотря по добытым результатам, несколько актов.

Акт первый — признание реальности медиумических явлений.

Акт второй — признание проявления в них неизвестной силы.

Акт третий — признание проявления в них неизвестной разумной силы.

Акт четвертый — расследование источника этой силы, находится ли она внутри или вне человека — субъективна а или объективна? Этот акт будет experimentum crucis роса, — науке придется произвести один из торжественнейших вердиктов, который когда-либо выпадал на полю. Если он будет утвердительным в последнем смысле, тогда наступит

пятый акт — огромный переворот в области науки о человеке.

Где мы находимся? Можем ли мы сказать, что мы уже при четвертом действии? Я думаю, что нет, что мы все еще присутствуем при прологе первого акта, ибо даже вопрос о признании фактов не находится в руках науки, она еще не хочет знать их, как не хотела знать и фактов животного магнетизма. Поэтому мы еще далеки от истинной теории, а Германия в особенности, так как развитие фактической стороны вопроса так слабо в ней, что ей вовсе недостает поприща для экспериментального исследования. Все факты выдающегося порядка, на которых Гартман строит свою аргументацию, добыты вне Германии, сам Гартман не имел случая наблюдать их, и хотя он считал для себя достаточным опираться на свидетельства других, но никто не будет отрицать, что личный опыт в этом предмете имеет существенное значение.

Вся его критика основана на условном допущении реальности принимаемых в спиритизме фактов, за исключением материализации, хотя уже и это произвольное исключение, которое не может оставаться без возражения, но и кроме материализации есть множество фактов, которые или остались Гартману неизвестными, или пройдены им молчанием, или частности которых были им недостаточно оценены. Эти упущения имели существенное влияние на правильность тех заключений, к которым он пришел. Считаю своим долгом на все это указать. Вместе с этим я воспользуюсь случаем, чтобы изложить и мои собственные взгляды на этот предмет, сложившиеся после долголетнего его изучения и до сего времени нигде мною в печати не высказанные.

¹ Перевод этот вышел потом отдельной книжкой под заглавием: ‘Спиритизм Э. ф. Гартмана’.

² Из них изданы мною на русском: ‘Индивидуализм в свете биологии и современной философии’ и ‘Человек, его сущность и значение с точки зрения индивидуализма’.

Глава I

Материализация

А. Несостоятельность галлюцинаторной гипотезы Гартмана с точки зрения фактической

Сочинение Гартмана не представляет в отношении теоретическом ничего нового: нервная сила, умственная передача мысли, сомнамбулизм, ясновидение и, вообще, бессознательная психическая деятельность уже с самого начала спиритического движения служили гипотезами для естественного объяснения медиумических явлений. Только позже, когда начались явления материализации, стали прибегать к толкованию посредством галлюцинаций. Главная заслуга труда Гартмана состоит в том систематическом развитии, которое он дал этим способам толкования, в той методической классификации явлений, к которым упомянутые гипотезы могут быть прилагаемы, он указал, при каких условиях данного факта приложима данная гипотеза, какие требуются условия для допущения другой гипотезы и какие опять новые условия для допущения третьей и т.д.

Полагая, что для немецких читателей моих, а также и для самого Гартмана было бы не безынтересно познакомиться, хотя в беглом очерке, с трудами тех, которые были его предшественниками в этом направлении, я и предпослал этой главе, в немецком подлиннике, исторический обзор антиспиритических теорий, заканчивающийся пространными выписками из книги Дассье ‘О посмертном человечестве’. Подробное изложение содержания этого сочинения вместе с критикой притязаний и заключений автора были уже напечатаны мною в ‘Ребусе’, а затем и изданы особой брошюрой под заглавием ‘Позитивизм в области спиритизма’, там же был помещен мною и краткий обзор антиспиритических теорий, хотя этот обзор в ответе моем Гартману гораздо подробнее, но останавливаться здесь на нем и повторять выписки из книги Дассье будет, очевидно, излишним.

Теории, посредством которых Дассье рассчитывал справиться с спиритическими фактами, имеют также явное сходство с теориями Гартмана. ‘Месмерическая личность’ первого — это ‘сомнамбулическое сознание’ последнего, гиперэстезия памяти, умственная передача мысли ясновидение — таковы общие орудия обоих противнике Что же касается знакомства с предметом и систематического развития теории, то, разумеется, книжечка Дассье не выдерживает никакого сравнения с сочинением Гартмана, но, с другой стороны, гипотеза первого, признавая реальное, т.е. объективное и независимое, хотя и временное существование месмерической или флюидической личности, имеет положительное преимущество над гипотезами последнего, это дает автору возможность представить довольно удовлетворительное объяснение всей той серии явлений, так называемых мистических, для которых теория Гартмана является уже недостаточною.

Мне не трудно было возражать Дассье, когда он говорит, ‘что призраки, вызываемые медиумом, даже и в том случае, когда они облекаются в оптическую форму, нечто иное, как галлюцинация’ (с. 60, рус. изд.), с его стороны это просто была логическая погрешность, ибо, раз признавши реальность флюидического призрака, а равно и факта его прижизненного появления — видимого и осязаемого, ему уже не подобало говорить о галлюцинациях. Иное дело теория Гартмана, который не признает существования флюидического человеческого существа или чего-нибудь подобного. Он признает факт появления фигуры, но не признает в ней объективной реальности, эта последняя должна быть доказана иными путями, чем чувственные восприятия человека, которые всегда могут быть обманчивы.

Я начну свой критический разбор воззрений Гартмана именно с этой стороны вопроса, так как в этом пункте я расхожусь с ним совершенно и так как именно вопрос о реальности этого явления может быть разрешен физическими средствами, и, даже при настоящем положении вопроса, совершенно положительно. Я утверждаю, что явления, которые принято называть в спиритизме ‘материализациями’, не суть галлюцинации, не суть ‘продукты фантазии без чувственной основы для восприятия’, — как смотрит на них Гартман, опираясь на те факты, которые были ему известны, — но что это продукты, одаренные своего рода материальностью, хотя и преходящей, что это, выражаясь слогом Гартмана, объективно реальные явления с чувственной основой для восприятия. Гартман готов допустить эту реальность при достаточном доказательстве, и таковое, говорит он, может представить нам только фотография, но с непременным условием, чтобы медиум и появляющаяся фигура были сняты одновременно. В послесловии своем Гартман выражается еще определеннее, и так как он входит тут в некоторые подробности, то я и считаю полезным воспроизвести здесь это место:

‘Вопрос, в высшей степени интересный теоретически, состоит в том, может ли медиум не только возбудить в другом лице определенный образ галлюцинаторно, но даже произвести таковой на самом деле, как нечто реальное, хотя и состоящее из весьма тонкой материи, но тем не менее существующее на самом деле в объективно реальном пространстве комнаты, где происходит заседание, — причем для такого образования медиум выделяет вещество из своего собственного организма и формирует его в определенный вид. Если бы была известна максимальная сфера действий медиума и ее определенная граница, за которую действие не может переступать, то доказательство объективной реальности материализованных фигур могло бы быть дано посредством механических действий с остающимся результатом, — действий, происходящих вне сферы, доступной влиянию медиума, но так как, во-первых, подобная граница еще неизвестна и так как, во-вторых, материализованные фигуры, по-видимому, никогда не удаляются от медиумов за пределы сферы физического действия, то, мне кажется, одна лишь фотография может служить доказательством, что материализованное явление представляет поверхность, способную отражать свет и существующую в объективно реальном пространстве.

Необходимое условие для такого фотографического доказательства состоит, по моему мнению, в том, чтобы к фотографическому аппарату, к кассетке и к пластинке не допускался ни профессиональный фотограф, ни медиум — для того, чтобы исключить всякое подозрение относительно подготовления заранее кассетки или пластинки (еще не покрытой коллодиумом), а также и относительно каких-либо последующих манипуляций. Такие предосторожности, насколько я знаю, еще не были соблюдены, -по крайней мере о них не сообщается в отчетах, а следовательно, важность их не сознавалась теми лицами, которыми наблюдения были сделаны, без этих же предосторожностей те негативы, на которых медиум и фигура видны одновременно, не имеют ни малейшей доказательности, и само собою разумеется, что позитивные отпечатки таких пластинок или механическое воспроизведение с них изображений еще тем менее доказательны. Только исследователь, не возбуждающий ни малейшего сомнения, взявший с собою все аппараты из своих собственных запасов, принесший их туда, где происходит материализационный сеанс и работавший исключительно собственноручно, мог бы дать положительное и доказательное решение в этом опыте первостепенной важности (experimentum crucis), и ни в одном материализованном сеансе не следует упускать случая производить подобные опыты, где только возможно’ (с. 152-153).

Не могу при этом не заметить, что как бы эти условия ни были соблюдены, со всеми упомянутыми предосторожностями, никогда ‘всякое подозрение не будет исключено’, ибо значение подобного опыта всегда будет опираться на нравственный авторитете экспериментатора, имеющем обыкновенно вес только для небольшого числа людей, знающих его лично. Догадкам и подозрениям не бывает границ. Опыты в этой области будут цениться только тогда, когда медиумические явления будут более распространены и наконец всеобще признаны. Примером служит то, что совершается теперь с гипнотизмом

а) Материализация чувственно невосприемлемых объектов. — Трансцендентальная фотография

Спиритизм заставляет нас различать двоякого рода материализацию. Есть материализация невидимая для нормального человеческого зрения, с единственным нам известным физическим свойством, состоящим в отражении или испускании световых лучей, не действующих на нашу сетчатую оболочку, но действующих на чувствительную фотографическую пластинку, полученный таким путем результат я предлагаю называть фотографией трансцендентальной, чем сразу определяется понятие, о какой фотографии и о каких явлениях идет речь. И есть материализация видимая, с такими ей присущими физическими свойствами, которые вообще принадлежат человеческому телу. Я полагаю, что если б нам удалось доказать достоверность существования первой, то мы приобрели бы твердую основу для допущения возможности второй, ибо раз существенный факт возможности медиумического внетелесного образования, т.е. чего-то образующегося вне тела медиума, хотя и неуловимого для нашего обыкновенного глаза, но тем не менее чего-то реального, материального, будет установлен, тогда признание видимой и осязаемой материализации будет уже только вопросом о степени материальности.

Вот почему я придаю исключительное значение фотографическим опытам, произведенным г. Битти в Бристоле (Англия) в 1872 и 1873 годах. Эти опыты по обстановке своей вполне отвечают условиям, поставленным Гартманом. Я знал лично г. Битти и получил из его рук коллекцию тех фотографий, о которых буду говорить и часть которых прилагаю здесь в 16-ти фототипиях. Прежде он сам был профессиональным фотографом, но уже не был им, когда производил эти опыты.

Мы имеем четыре документа, относящиеся до этих опытов. Первое письмо г. Битти, напечатанное в ‘Британском журнале фотографии’ (‘British Journal of Photography’), в номере от 28 июня 1872 года, и также в лондонских ‘Фотографических Новостях’ (‘Photographic News’), оно перепечатано было в ‘Medium’ от 5 июля 1872 года, второе письмо г. Битти, самое пространное, напечатанное в лондонском журнале ‘Spiritualist’ от 15 июля 1872 года, третье письмо г. Битти, напечатанное в ‘Британском Журнале Фотографии’, в номере от 22 августа 1873 года, перепечатанное в лондонском ‘Spiritual Magazine’ за ноябрь 1873 года и в ‘Medium’ от 29 августа 1873 года, и свидетельство постороннего лица, доктора Томпсона, постоянного участника этих опытов, находящееся в письме, напечатанном в лондонском журнале ‘Human Nature’ (1874, p. 890).

Прежде справимся о личности г. Битти, отвечает ли она высказанному г. Гартманом требованию, чтоб то был ‘исследователь, не возбуждающий ни малейшего сомнения’?

Вот отзыв, который был дан о нем г. Тейлором, издателем ‘Великобританского Журнала Фотографии’, в номере этого журнала от 12 июля 1873 года, и который я заимствую из ‘Spirit. Magazine’ (1873, p. 374): ‘Всякий, кто знает мистера Битти, охотно засвидетельствует, что он рассудительный, искусный и сведущий фотограф, что он далеко не из числа тех людей, которых было бы легко обмануть, особенно в делах, касающихся фотографии, и совершенно неспособный обманывать других, а между тем он выступает с сообщением об опытах, произведенных частью им, частью в его присутствии, и из этого сообщения вытекает (если только что-нибудь из него да вытекает), что, в конце концов, в спиритической фотографии что-то да есть, — что, по крайней мере, фигуры и предметы, невидимые для находящихся в мастерской и не вызванные самим оператором, проявились на пластинке с такою же, а иногда с большею отчетливостью, чем сами сидевшие пред аппаратом’. И таково было доверие к г. Битти, что журнал нисколько не затруднился напечатать у себя те письма г. Битти, в которых он описывает свои странные опыты.

Первое письмо г. Битти было напечатано в другом специальном английском журнале — ‘Фотографических Новостях’ со следующей заметкой от редакции: ‘Мистеп Битти, как многим из наших читателей известно, — старый и чрезвычайно опытный фотограф-портретист и джентльмен, в искренности и честности, а равно и в искусстве которого никому и в голову не придет усомниться. Заинтересованный вопросом спиритизма и убежденный в подложности всех виденных им спиритических фотографий, он решился исследовать этот предмет собственным опытом. Результат найдется в его сообщении. Следует заметить, что в данном случае опыты производились честными исследователями, хорошо знакомыми с фотографическими приемами и случайностями, для своего собственного удовлетворения, причем всякая возможность ошибки или обмана была тщательно устранена. Результат получился совершенно неожиданный — изображения, вовсе не схожие с теми обычными привидениями, которые так тщательно воспроизводятся на подложных спиритических фотографиях. Что касается до причины или источника этих изображений, то мы не можем дать никакого объяснения’. (Взято из ‘Medium’, 1872, р. 257.)

Перейдем теперь к описанию опытов словами самого Битти. Вот первая половина письма его в ‘Британский Журнал Фотографии’, в котором описываются начало и постановка опытов:

‘В продолжение многих лет мне случалось тщательно наблюдать те странные явления, которые, за недавним исключением, не считались в научном мире достойными исследования, но теперь они насильственно выдвинуты вперед и взывают к честной, точной проверке своего действительного существования.

Несколько времени тому назад г. Крукс доказал, что при известных условиях проявляется механическая сила, которую он назвал ‘новою’ и которой он дал особое название.

Если ли же учение о ‘единстве силы’ истинно, то, заполучив силу, мы имеем и всякую, если также истинно, что мгновенно задержанное движение превращается в тепло, свет и химическое действие и обратно, — то в силе, отрытой и доказанной г. Круксом, мы имеем зараз источник и электрической и химической силы.

Но я не один из тех, кои полагают, что всякое изменение есть только результат силы, а не цели. Я поэтому вынужден к моему понятию о силе присоединять элемент разумности — сила как таковая не имеет бытия отдельного от разумного начала. Опыты, которые я теперь намерен описать, быть может, и не новы, но результаты их (я не прибавляю: ‘если только они верны’ — я знаю, что они верны) доказывают очень многое, а именно, что при данных условиях проявляется невидимая энергия, способная вызвать сильное химическое действие, но это не все: эта самая энергия управляется разумностью иною, чем, видимо, присутствующих лиц, так как вызванные образы не могли быть результатом мысли этих присутствующих.

Без дальнейших вступительных слов я перехожу к описанию опытов.

Я имею в Лондоне приятеля, который однажды, бывши у меня, показал мне так называемые ‘спиритические фотографии’. Я ему тотчас сказал, что они не были таковыми, и пояснил ему, каким образом они были сделаны, видя, однако, что многие верили в возможность подобных вещей, я сказал, что не прочь сделать несколько опытов, так как я знал одного хорошего медиума — г. Бутланда. После некоторых переговоров он согласился уделить некоторое время на попытку. Затем я условился с г. Жости (фотографом в Бристоле) относительно позволения производить опыты в его помещении после 6 часов вечера и заручился доктором Томпсоном и г. Томми в качестве ассистентов. Все манипуляции я проделывал сам, за исключением открывания объектива — что делал г. Жости.

Камера, с объективом Росса, была такого устройства, что можно было иметь три негатива на одной пластинке. Свет был затенен, чтобы можно было продолжать выставку до четырех минут… Фон был обыкновенный, ежедневно употреблявшийся, темно-коричневый и стоял вплоть к стене. Медиум сидел к нему спиной, с маленьким столом перед собою. Д-р Томпсон и г. Томми сидели с одной стороны за тем же столиком, а я, во время выставки с другой’. (См. табл. I, и другие.)

Далее в письме следует описание опытов, но весьма краткое: поэтому я заимствую его из письма Битти в ‘Спиритуалисте’, где оно гораздо подробнее.

‘Первый сеанс — девять выставок — без результата. Второй сеанс неделю спустя — результат при девятой выставке, если бы ничего не получалось, мы решались бросить дело, но при проявлении последней пластинки моментально выступило какое-то изображение (имевшее неопределенное сходство с человеческой фигурой). После немалых обсуждений мы нашли, что полученный результат не может быть отнесен ни к одной из тех погрешностей, которые столь обычны при фотографии. Это побудило нас продолжать опыты. Замечу, между прочим, что г. Жости до этой самой минуты смеялся при одной мысли об этих опытах, хотя результат, полученный на втором сеансе, несколько озадачил его.

На третьем сеансе на первой пластинке ничего не получилось, на второй же — результат при каждой выставке, после первых двух — светящийся бюст, со сложенными накрест и приподнятыми руками, после третьей — то же изображение, но удлиненное, впереди фигуры и над нею какое-то странное коленчатое изображение, изменяющееся в размере и положении при каждой выставке на той же пластинке. При следующей съемке фигура приближается к человеческой, а изображение над нею превращается в звезду. Эта видимая эволюция продолжается еще при следующих трех выставках, и звезда получает очертание головы Покуда мы были заняты одною из выставок этой серии, г. Жости сидел возле камеры на стуле для открытия объектива. Мы вдруг услыхали, что закрышка выпала у него из рук, взглянув, мы увидели, что он был в глубоком трансе, из которого он очнулся в испуге и большом возбуждении. Когда он несколько успокоился, он сказал, что последнее, что помнит, это белую фигуру перед нами и просил, чтобы мы тотчас осведомились о здоровье его жены — ему казалось, будто это она стояла перед нами). После этого инцидента г. Жости был до того суеверно напуган, что не хотел даже дотронуться до камеры или кассетки, но зато он более и не смеялся.

На четвертом сеансе получились еще более удивительные результаты. Сперва мы получили изображение конуса длиною в три четверти дюйма, с более коротким конусом над ним, при второй выставке эти изображения испускают лучи по сторонам, при третьей большой конус принимает форму флорентийской фляжки, а второй — образ звезды, при четвертой выставке появляются те же изображения, с дубликатом звезды вдобавок, при пятой результат таков, как если бы зажженная проволока магния была опущена в каждое из этих изображений — звезда превратилась как бы в светящуюся летающую птицу, а фляжку точно разорвало, это как бы взрыв света (см. табл. I фот. 1-4).

На пятом сеансе у нас было восемнадцать выставок, и без всякого результата: день был очень сырой.

На шестом сеансе, в субботу 15 июня, мы получили весьма странные результаты, как физические, так и спиритического характера. Я постараюсь в точности описать их. Двенадцать выставок не дали ничего. Затем Бутланд и г. Жости впали в транс, и от этого транса Жости в течение всего вечера не мог вполне освободиться. Он повторял про себя: ‘Что это такое!.. Мне нехорошо… Я точно связан’… Он явно испытывал тупое стояние полутранса. При следующей выставке ему поручено было открыть объектив. Сделав это, он быстро Дошел и стал позади нас, это нас удивило. Когда время истекло, он побежал и закрыл объектив. И на этой пластинке выступила белая фигура впереди него — видна только его голова. Но до сего времени он не хочет верить, чтобы он вставал и стоял там, он, очевидно, действовал по внушению в состоянии транса. При следующем опыте г-жа Жости сидела с нами, а д-р Томпсон — при объективе. Во время сидения г. Жости сказал: ‘Я вижу туман, совсем как лондонский туман’. При передвижении пластинки для второй выставки он сказал: ‘Теперь я ничего не вижу — все бело’, и он протянул руки, чтобы убедиться, что мы тут. При передвижении третьей части пластинки для третьей выставки он сказал, что видит опять туман, а г. Бутланд заметил: ‘Я вижу фигуру перед собою’. Прошу заметить, что эти заявления были сделаны во время выставок. Как только я коснулся пластинки проявителем, результат оказался крайне, более того, непостижимо странным. Первая часть пластинки вышла покрытой ровной, полупрозрачной туманностью, а нормальные изображения оказались нейтрализованными или уничтоженными, таким образом не только одно действие было вызвано, но и другое было остановлено, на следующей части пластинки туманность сделалась совершенно непроницаемой, на третьей — легкая туманность и фигура, как видел г. Бутланд. (См. табл. IV фот. 2 и табл. III, фот. 4.)

На седьмом сеансе шестнадцать выставок дали только один результат: какая-то фигура вроде дракона, не понимаю ее значения. Затем последовала интересная серия, в которой пластинки были покрыты странными огоньками, каждый раз подробно описанными обоими медиумами во время выставки — относительно их числа, места и светлости.

Еще был последний сеанс 22 июня, на котором присутствовал г. Джон Джонс из Лондона. Г. Жости страдал сильной головной болью, а г. Бутланд был очень утомлен от дневных занятий. Двадцать одна выставка — и только три результата: на одной только световое пятно, на других двух точно вязанки или пучки, правильно сложенные, с ясной чертой впереди и световыми лучами позади.

В этом отчете я дал, насколько мог, как бы абрис наших опытов. Во время их производства многое случилось, что надо было видеть или слышать. Они были предприняты для нашего личного удовлетворения. Всякие осторожности против неуместного вмешательства были приняты. Мы вели свое дело внимательно, добросовестно. Результаты нас хорошо вознаградили, если б мы ничего более и не получили. Я прилагаю вам при сем серию этих фотографий. Я уверен, вы тотчас же усмотрите их огромное значение в научном отношении. Допустим, что вместо этих изображений мы получили бы портреты: я очень опасаюсь, что как бы ни было высоко наше личное удовлетворение, но в таком случае посторонние люди отнеслись бы к нашим опытам иначе и мы напрасно бы надеялись, чтоб нам поверили.

Насколько виденные мною до этого фотографии подобного рода носили на себе самих доказательства того, каким образом они были изготовлены, настолько, я надеюсь, вы немедленно увидите при тщательном рассмотрении, что эти изображения в целом своем составе носят на себе самих доказательства их странного и необычайного происхождения. В продолжение всех наших опытов мы получали через столик точные указания относительно света, времени открытия и закрытия объектива. Всю фотографическую работу я делал сам. Изображения выступали мгновенно, задолго до нормальных, это указывает на особенную силу проявляющейся тут энергии’.

Краткие свидетельства г. Томми, участника всех опытов, и г. Джонса, бывшего на одном сеансе, помещены в ‘Medium’ от 5 июля 1872 года.

В третьем письме своем, помещенном в ‘Фотографиком Журнале’ в 1873 году, г. Битти после интересной всгупительной заметки, описывает новую серию опытов, изведенных им в этом году с теми же участниками, регаты, в общем, были однородны с предшествовавшими, о тех же, которые представляли замечательные особенности, я упомяну ниже на своем месте.

Теперь я приведу здесь упомянутое выше письмо д-ра Томпсона, написанное им по запросу сотрудника журнала ‘Human Nature’ в 1874 году, следовательно, еще под свежим впечатлением наблюдавшихся явлений. Не говоря о том, что сообщение Томпсона весьма обстоятельно и пополняет описание г. Битти различными интересными подробностями, но как свидетельство постороннего лица, постоянного участника этих замечательных опытов и к тому же опытного фотографа-любителя, оно имеет в данном случае особенную цену. Поэтому я и цитирую его здесь целиком. Г. Томпсон пишет:

‘Когда, года два тому назад, публика интересовалась предметом спиритических фотографий, приятель мой, г. Битти, обратился ко мне с просьбой пособить ему при некоторых опытах, имевших целью разрешить вопрос о возможности подобного факта, так как все, что г. Битти видел до этого, носило на себе более или менее ясно следы обмана. Эти опыты были предприняты нами единственно для нашего личного убеждения, ибо мы оба вообще интересовались спиритизмом, а этой отраслью в особенности, так как каждый из нас занимался фотографическим делом почти 30 лет — г. Битти, когда был его главным представителем в Бристоле, а я как любитель.

Один общий друг, благодаря медиумизму которого мы часто бывали очевидцами различных явлений транса и на чью честность мы могли вполне положиться, любезно предоставил себя в наше распоряжение. Мы начали наши опыты в середине июня 1872 года, собираясь раз в неделю в шесть часов вечера (занятия медиума вынудили нас остановиться на таком позднем часе). Объектив, употреблявшийся нами, был от Росса, с фокусным расстоянием в 6 дюймов, а камера — одна из тех, которые употребляются при обыкновенных фотографиях маленького размера (так называемых визитных карточках), с кассеткой, допускающей три снимка на одной пластинке, серебряная ванна помещалась в фарфоровом сосуде. Фон был обыкновенный, сделанный из холста, натянутого на раму и окрашенного в цвет средний между коричневым и серым. Каждый сеанс мы начинали с того, что садились вокруг маленького стола, который своими движениями давал указания, как поступать. Следуя этим указаниям, мистер Битти занимался приготовлением и проявлением большей части пластинок, тогда как я заправлял выставкой, продолжительность которой постоянно определяясь движением стола, за которым сидели все остальные, кроме меня.

Пластинки вынимались из ванны (заготовленной для вечерних опытов) как придется, без всякого определенного порядка. Я считаю важным упомянуть об этом обстоятельстве, так как оно лучше всего опровергает многие, если не все, возражения, приводимые против неподдельности этих фотографий. К предосторожности в выборе пластинок присоединилась еще и другая — медиум не вставал из-за стола, исключая только те случаи, когда ему предписывалось присутствовать при проявлении, таким образом, знать, какое именно изображение получится на данной пластинке, если думать, что пластинки были заранее обработаны, — становилось совершенно невозможным, а между тем медиум описывал нам эти изображения в мельчайших подробностях. Наши сеансы продолжались обыкновенно немного более двух часов. При первом опыте мы сделали девять выставок, не получив ничего необыкновенного.

Неделю спустя мы снова собрались, но после восьми одинаково неуспешно сделанных выставок решили прекратить дальнейшие опыты, если и девятый раз не даст более благоприятного результата. Но только что мы приступили к проявлению девятой пластинки, как на ней почти мгновенно выступило какое-то странное очертание, довольно похожее на человеческую фигуру в наклонном положении. Когда мы собрались в третий раз, на первой пластинке ничего не получилось, да и, вообще, и на всех последующих сеансах первые выставки не вставляли ничего особенного. Но на второй пластинке в этот третий вечер получилось замечательное изображение, похожее на очертание верхней половины женской фигуры, то же изображение, но более удлиненное, получилось и на третьей пластинке. После этого, вместо очертаний головы, у нас стали получаться все более или менее звездообразные фигуры. В начале нашего следующего сеанса у нас было двенадцать неудачных попыток, но затем когда начались проявления, мы увидали, что фигуры переменили характер и стали принимать форму конуса или бутылки, становясь светлее по мере приближения к центру. Эти светящиеся конусы появлялись неизменно на лбу или на лице медиума и сопровождались обыкновенно звездою или светлым пятном над самой его головой. В одном случае было две таких звезды, из которых одна была гораздо тусклее другой и частью исчезла за ней. Эти фигуры в свою очередь уступили место другим, и конусы и звезды превратились как бы в птиц с распущенными крыльями, а светлые прежде края очертаний стали незаметно сливаться с темным фоном.

В следующий вечер, когда мы опять собрались, двадцать одна выставка не дала никакого результата. Тут, в первый раз, медиум начал говорить в трансе и описывать виденное им в то время, когда пластинки были еще в камере, и описания его оказались вполне согласными с полученными потом изображениями. Раз он вдруг воскликнул: ‘Я окружен густым туманом и ничего не могу видеть’. При проявлении пластинки, бывшей в это время на выставке, на ней ничего не было видно, вся поверхность была застлана туманом. Вслед за этим он описал человеческую фигуру, окруженную туманом, и, проявляя пластинку, мы разглядели слабое, но вполне явственное очертание как бы женской фигуры. Другой раз, в прошлом году, когда мне случилось сидеть за столом, он описал женскую фигуру, стоявшую подле меня, очертания которой ясно выступили при проявлении. Начиная с этого раза почти все получаемые изображения были им описываемы во время выставки и всегда с одинаковой точностью и подробностью. В прошедшем году явления стали более разнообразны по форме, чем прежние, причем одно из самых любопытных представляло светлую звезду, величиною с трехпенсовую серебряную монету, в середине которой помещалось изображение бюста в медальоне с краями, резко обозначенными темной полосой, о явление тоже было описано медиумом. В течение этого же сеанса он вдруг обратил наше внимание на яркий свет и указывал на него. Он удивлялся, что никто из нас не видит этого света. При проявлении пластинки на ней получились световое пятно и палец медиума, указывающий на него.

Рассматривая всю серию этих фотографий, нельзя не заметить, что большей частью представляемые изображения подвергаются точно постепенному развитию, начиная с небольшой светящейся поверхности, которая постепенно увеличивается в размере, они изменяются и в очертаниях, причем это последнее изменение часто происходит от слияния двух, вначале самостоятельных, фигур.

В продолжение наших опытов г. Битти часто обращал внимание на быстроту, с которой эти фигуры выступали при проявлении и притом гораздо раньше остальных, нормальных, изображений. Ту же особенность заметили и сообщили мне и другие лица, занимавшиеся подобными же опытами.

Нередко в конце сеанса, когда света было уже очень мало, при проявлении пластинок мы не замечали на них ничего другого, как только отпечатки этих невидимых для нас световых образований, — обстоятельство, доказывающее, что световая сила, действовавшая на пластинку, хотя и не влияла на глаз наш, но была велика, в сущности, мы работали в темноте, так как видимый свет, отражавшийся предметами, находившимися в комнате, не производил на чувствительную пластинку никакого действия. Это обстоятельство навело меня на мысль постараться проверить, не имеет ли ультрафиолетовый луч спектра какое-нибудь влияние на происхождение подобных изображений, с этой целью я предложил в том направлении, где медиум описывал появление света, выставить бумагу, пропитанную каким-нибудь веществом, обладающим флуоресценцией. Для этого я взял лист пропускной бумаги и половину его напитал раствором хинина, оставив другую половину нетронутой для того, чтобы лучше видеть, какое действие могло бы произойти вследствие присутствия хинина. Мне не удалось быть на сеансе, на котором проделали этот опыт и который был нашим последним, но г. Битти выставил бумагу, как было предложен мною, не получивши, однако, никакого результата’

Как мы видим из предшествовавшего, г. Битти для производства своих опытов составил небольшой приятельский кружок, из пяти лиц всего, между которыми находился один медиум, г. Бутланд, следует заметить что это не был медиум для физических явлений и материализации, но медиум для транса (см. подробное письмо г. Битти, напечатанное в ‘Спиритуалисте’ 15 июля 1872 года), следовательно, медиум, у которого подобные явления обыкновенно не происходят, и г. Битти, приглашая его, не имел никаких шансов для успеха, не имел даже понятия о том, какого рода явления могли бы произойти при данных условиях, поэтому и результаты получились, сравнительно говоря, слабые, неотчетливые, но для г. Битти, жившего в Бристоле, не было выбора, а так как г. Бутланд был его короткий приятель, то он и мог рассчитывать на его любезность. Опыты состояли в том, что кружок усаживался для сеанса за столик, наперед установленный в фокусе фотографического аппарата, объектив которого по данному столиком сигналу открывался одним из участников сеанса.

Оба письма, адресованные Битти в фотографические журналы, были помещены мною целиком в ‘Ps. Studien’ (1878, S. 337, и 1881, S. 254), они поэтому не ускользнули от внимания г. Гартмана, и он упоминает об них на с.. (рус. пер.), он называет эти явления ‘световыми’ и приписывает их ‘эфирным вибрациям высшей преломляемости’. Но выражение ‘световое явление’ весьма неопределенно. Так, Гартман говорит далее: ‘Определенные формы обнаруживаются и в медиумических световых явлениях, но это большей частью (??), так сказать, формы кристаллические или, по меньшей мере, неорганические, напр.: звезды, светлое поле с мерцающими на нем | точками или фигурами, имеющими более с электрическими фигурами из тонкого порошка или звуковыми фигурами Хладни, чем с органическими формаами’ (с. 62). Сам Гартман фотографий г. Битти не видал, и на те слова Битти, которые не вяжутся с его объяснением и где говорится о человеческих фигурах, он внимания не обратил, но теперь, когда хоть часть упомянутых фотографий мною увековечена и читателям моим доступна в прилагаемых фототипиях, для всякого становится очевидным, что если мы и имеем тут дело в некоторых случаях как бы с ‘неорганическими формами’, то никак не с кристаллическими и не с электрическими или звуковыми фигурами, отличающимися правильностью и симметричностью, а в других случаях уже, несомненно, имеем дело с такими образованиями, которые стремятся принять форму органическую, именно — человеческую. Достойно замечания, что вначале (см. табл. I фототипий) процесс образования имеет два центра развития, мы видим два светящихся тела: одно, образующееся в области головы медиума, другое — в области груди. На табл. II виден медиум, сидящий посередине, справа от него сидит г. Битти, а слева гг. Томпсон и Томми. На табл. II и III соединение частей, по-видимому, закончено, и мы видим формы, которые нельзя сравнить ни с чем иным, как с формами человеческими. Кроме того, г. Битти прямо говорит о сеансе, на котором ‘три выставки сряду дали изображение светящегося бюста с сложенными накрест руками'(‘Ps. Studien’, 1868, S. 339), также и другие выражения его, как-то ‘процесс развития совершенной челоческой фигуры’ (ibid.), ‘светящийся образ, опирающийся на одну сторону’ (см. фот. 10), ‘темная фигура с длинными волосами, протягивающая руку свою’ (‘Ps. Stud.’, 1881, S 156-157), — не оставляют в этом сомнения. Г.Томпсон также говорит о получавшихся неоднократно изображениях человеческой фигуры. Из этого мы можем заключить, что мы имеем тут дело не просто с ‘световым но с образованием какого-то вещества, невидимого для нашего глаза, и которое либо само является источником света, либо отражает на фотографической пластинке такие световые лучи (‘эфирные вибрации высшей преломляемости’), которые не действуют на сетчатую оболочку нашего глаза. Что тут идет дело о каком-то веществе, видно из того, что оно или в такой степени уплотнения, что совершенно закрывает участников сеанса, или, наоборот, в такой степени разрежения, что фигуры лиц, сидевших за столом, и самый стол просвечивают сквозь появившееся изображение фигуры, как видно на табл. III, фот. 1-3, эта прозрачность еще более заметна на подлинных фотографиях. На той же таблице (фот. 4) участников сеанса не видно, но на подлиннике их легко разглядеть. Вместе с тем, несомненно, явствует, что это вещество одарено такой фотохимической энергией, что вызванные ею изображения, ‘выступают на пластинке совершенно отчетливо, в самый момент проявления, между тем как все остальные, нормальные изображения выступают позже — их приходится выжидать’.

Но в числе опытов Битти есть один, окончательно устанавливающий невозможность определения полученных результатов общим выражением — ‘световые явления’, так как появившаяся на пластинке форма — черпая. Вот подлинные слова Битти из третьего письма его:

‘После разных неудач я приготовил последнюю пластинку для вечера — было уже 7 ч. 45 мин. Как только все было готово, медиум заявил, что видит на заднем фоне темную старческую фигуру с протянутой рукой, а другой, тут же присутствовавший медиум заявил, что видит светлую фигуру — и каждый из них описал позу этих фигур. При проявлении этой пластинки выступили и описанные фигуры, хотя слабо. Я не мог их отпечатать, поэтому я прежде перевел их на прозрачный позитив, а потом уже на усиленный негатив, с которого и мог отпечатать их. Вы можете видеть, какой странный получился результат. Темная фигура носит, по-видимому, характер шестнадцатого столетия, она точно в кольчуге и с длинными волосами. Светлая фигура неопределенна, в сущности, получилось только негативное изображение’ (‘Ps. Studien’ 1881, S.227).

Но это еще не все. Эти опыты дали другой, замечательный результат. Изображения, о которых мы пока говорили которые воспроизведены в приложенных фотографиях, могут быть названы самостоятельными или оригинальными, но есть и другие, которые можно назвать искусственными. Так, Битти сравнивает их то с ‘короной, украшенной мечеобразными спицами’, то с ‘блестящим солнцем, внутри которого виднеется образ головы’. Вот как он описывает последний опыт в третьем письме своем:

‘Следующий и последний, хотя и совершенно исключительный по результату опыт может быть вкратце описан так: при первой выставке этого ряда получилась на негативе звезда, при второй — она же в увеличенном виде, при третьей — она превращается как бы в большое солнце, которое несколько прозрачно, для руки, в него направленной, оно горячо, как пар из сосуда. При четвертой выставке медиум видит чудное солнце, которое в середине прозрачно, и тут выступает профиль головы, ‘как на шиллинге’ (см. табл. IV, фот. 3 и 4). При проявлении все эти описания оказались совершенно верными’ (‘Ps. Studien’, 1881, S. 257).

Я имею всю серию этих четырех фотографий. На первой виднеется, над головой медиума, светящееся тело величиной с маленькую горошину, на второй оно втрое больше и принимает очертания притупленного креста величиной в полтора сантиметра, видна рука медиума, приподнятая к этому светящемуся телу, на третьей оно принимает овальную форму такой же величины с равным фоном и выступом вокруг, на четвертой овальная форма еще правильнее, она походит на овальную рамку из коротких световых зубчиков, имеет в ширину полтора, а в длину два сантиметра, а в фоне рамки, несколько более темном, длиною в один сантиметр, рисуется в профиль головы, ‘как на шиллинге’.

Общее заключение, к которому приходит г. Битти, таково :

‘На основании помянутых опытов можно считать доказанным, что есть в природе какая-то тонкая, эфирная субстанция, которая при некоторых условиях сгущается и в этом состоянии делается видима для сенситивов, и когда испускаемые ею лучи касаются чувствительной пластинки, то сила ее вибраций такова, что вызывает могущественную химическую реакцию, каковую могло бы вызвать только самое сильное солнечное действие. Мои опыты доказывают и нечто большее, а именно, что есть личности, нервная организация которых такова, что служит ближайшей (в физическом смысле) причиной этого явления и что в их присутствии образуются такого рода реальные формы, которые доказывают существование невидимой разумной силы. Но на страницах вашего журнала этот вопрос должен оставаться чисто физическим. Факт тот, что при фотографировании группы лиц на пластинке получались туманные изображения определенного вида и характера. Они указывают на длину, ширину и толщину снимавшихся форм, эти формы имеют собственный свет и не бросают тени, они указывают на цель, они таковы, что подделать их было бы довольно легко, но вряд ли кому пришло бы в голову их придумывать’ (из письма Битти в ‘Фотографических Новостях’, от 2 августа 1872 года, цитируемого в ‘Spiritual Magazine’, 1872 года, p. 407).

В конце своего письма, помещенного в ‘Спиритуалисте’, Битти высказывает те же заключения и прибавляет: ‘Эта субстанция в руках невидимых и разумных существ принимает различные формы, подобно глине в руках художника, каковые формы или фигуры, будучи выставлены перед объективом, могут быть фотографированы — будут ли то изображения человеческих существ или чего другого. Людьми, глаз которых способен воспринимать подобные впечатления, эти формы могут быть описаны в точности, прежде чем они станут доступны для обыкновенного глаза на проявленной пластинке’.

Оставим пока в стороне вопрос об участии ‘невидимых разумных существ’, которое может быть оспариваемо и остановимся на том неоспоримом факте, который показан путем фотографическим, а именно, что при некоторых медиумических условиях могут происходить видимые для простого глаза, но материальные образования, носящие характер разумной силы, направленной к опредёленной цели, причем процесс постепенного развитая данного типа очевиден.

Необходимо заметить здесь, что факт этот нам доказан вдвойне, ибо, с одной стороны, явление в момент своего происхождения замечается и описывается сенситивными личностями кружка, а фотография с своей стороны дает вещественное доказательство реальности виденных ими явлений и правильности данных ими описаний. И Гартман не отрицает этого факта (с. 57). Таким образом, мы имеем здесь начало требуемого Гартманом доказательства, чтобы на фотографии были одновременно сняты и медиум, и появившаяся фигура. Без этого фотографического результата Гартман имел бы полную возможность отнести и эти видения медиумов к области галлюцинаций, как он тотчас и делает при всяком другом случае. Вот, напр., выражения его, которые он не преминул бы приложить и к заявлениям медиумов Битти, не будь тут фотографии: ‘Если медиум будет иметь иллюзию, что у него из-под ложечки выходит туман и из этого развивается образ духа, то и очарованному зрителю явится та же самая галлюцинация’ (с. 119). Но так как мы имеем теперь доказательство, что в многочисленных случаях, описанных у Битти, это не было галлюцинациями, то мы приобрели тут факт величайшего значения, к которому мы в свое время и возвратимся. Вместе с сим необходимо заметить и то, что тот же факт доказывает, что полученный на фотографической пластинке результат не мог бы быть приписан исключительно действию ‘системы линейных сил’, исходящему из медиума (как Гартман объясняет медиумические отпечатки органических тел) и действующему единственно на поверхность пластинки, но что здесь следует признать наличность реального объекта, бывшего причиной полученного результата.

Очень замечательно также и заключение г. Битти, что мы имеем здесь дело с невидимым искусственно обработанным веществом, ибо это же самое заключение было выведено из бесчисленных наблюдений над явлением видимой материализации, между тем, когда Битти был приведен к этому заключению в 1872 году, явление видимой материализации человеческих лиц, а затем и всего тела только что начало развиваться. Впоследствии, когда мы будем о нем говорить, мы будем иметь случай и оценить значение этого вывода.

И г. Битти не был единственным лицом, которое, вследствие доходивших из Америки сенсационных известий о так называемых спиритических фотографиях, пожелало проверить этот факт личным, домашним опытом. В английских журналах 1872 и 1873 годов (‘Medium’, ‘Spiritual Magazine’ и ‘Spiritualist’) встречаются многочисленные известия о подобных опытах, произведенных частными лицами для их личного удовлетворения. Первые фотографии этого рода были получены г. Гуппи, автором сочинения ‘Mary Jane’, о котором я говорил в историческом обзоре, помещенном в немецком издании настоящей книги. Медиумом в этом случае была его жена, медиумические способности которой были в то время уже давно известны, см. об этих опытах ‘Spir. Mag.’ 1872, p. 154, и их описание у Уаллеса, который хорошо был знаком с г. и г-жой Гуппи (см. его ‘Защиту новейшего спиритуализма’ рус. пер., с. 50-51). Затем производили подобные же опыты: Г. Ривс (Reeves), который при начале их не имел даже никакого понятия о фотографическом искусстве, он также получил изображения неодушевленных предметов и человеческих фигур (‘Spir. Mag.’, 1872, p. 266 и 409), журнал упоминает о 51 фотографии этого рода, г. Парке (Parkes), об опытах которого интересные подробности помещены в специальном трактате об этом предмете, напечатанном в журнале ‘Human Nature’, 1874, p. 145-157, и в ‘Спиритуалисте’, 1875, т. VI, 162-165 и т. VII, с. 282-285, г. Россель (Russel), который делал опыты с лицами своего семейства, а также и с профессиональными медиумами в своем доме (‘Spir. Mag.’, 1872, р. 407), г. Слэтер (Slater), лондонский оптик, его субъектами были также члены его семейства и, все манипуляции производил сам, см. его заявление в ‘Medium’, 1872, р. 239 и др., ниже нам придется поговорить о нем подробнее, и наконец, г. Уильяме (Williams), магистр прав, доктор философии, об опытах которого Уаллес упоминает в следующих словах: ‘Не менее удовлетворительное подтверждение было получено другим любителем, г. Уильямам после полуторагодовых попыток. В прошлом году ему посчастливилось получить три фотографии — каждая с частью человеческой фигуры возле позировавшего, из которых одна имела явственно обрисованные черты лица. Позже была получена еще фотография с хорошо очертанным образом мужчины, стоявшего сбоку позировавшего, но при промывке негатива изображение это исчезло. Г. Уильяме удостоверяет меня письменно, что при этих опытах не было места для обмана или для произведения полученных изображений какими бы то ни было известными способами’ (‘Защита новейшего спиритуализма’, с. 54).

Нельзя не упомянуть здесь о личном опыте редактора ‘Великобританского Журнала Фотографии’ — г. Тейлора. Но так как это свидетельство принадлежит человеку, который не только стоял вне всяких спиритических занятий и тенденций, но даже с самого начала клеймил все дело ‘спиритических фотографий’ постыдным шарлатанством, то мы и воспроизведем здесь это свидетельство целиком. Он отправился к профессиональному лондонскому фотографу Гудзону, который слыл также и спиритическим фотографом. Всю операцию он проделал сам, с своими собственными пластинками, и получил несомненные результаты. Вот его слова:

‘Раз факт признается, является вопрос: каким способом возникают эти изображения на пластинке, покрытой коллодиумом? Первая мысль — приписать их двойной выставке со стороны фотографа Гудзона. Но тут представляется трудность: присутствие самого Гудзона при этом вообще не необходимо, справедливость требует сказать что, когда мы находились в его помещении для производства опытов, имевших целью разрешение вопроса об истине так называемых спиритических фотографий, его темная комната была в нашем полном распоряжении, мы употребляли свой коллодиум и свои пластинки и что во время всех приготовлений, выставок и проявлений г. Гудзон всегда держался на расстоянии до десяти футов от снаряда или темной комнаты. Что на нескольких пластинках получились какие-то необыкновенные изображения — это несомненно, но, какая бы ни была причина их возникновения — о чем мы теперь и говорить не намерены, — одно можно сказать: сам фотограф тут ни при чем. Также и толкование, что это могло быть результатом прежде употреблявшихся пластинок, в этом случае вовсе неприменимо, ибо пластинки были совершенно новые и были получены от фирмы Руч и КR, всего за несколько часов до их употребления, не говоря уже о том, что они были у нас постоянно перед глазами, даже и сама пачка их была распечатана только при начале опыта’. (‘Великобрит. Журн. Фотографии’ от 22 авг. 1873 года, цитир. в ‘Spir. Mag.’, 1873, p. 374).

К этому же времени относятся опыты г. Реймерса, происходившие в его частном кружке, причем все манипуляции были произведены им самим, и получившиеся результаты оказались вполне согласными как с сенситивными наблюдениями медиума во время выставки, так и с наблюдениями самого Реймерса во время тех материализационных сеансов, на которых наблюдалось появление той же самой фигуры, что и на фотографии (‘Spiritualist’, 18741, т. 238. ‘Psych. Stud.’, 1874, S. 546, 1876, S. 489, 1879, S. 399).

Мне остается упомянуть еще о подобного же рода опытах, произведенных г. Дамиани в Неаполе. Он сообщает: ‘Один молодой немецкий фотограф, увидавши мою коллекцию спиритических фотографий, был этим так удивлен, что предложил мне проделать несколько опытов на террасе моего дома, если только я возьму на себя пригласить для сей цели кого-нибудь из медиумов. Его предложение было принято, и в половине октября у меня было наготове шесть медиумов: баронесса Черрапика, лайор Виджиланте, каноник Фиоре и еще три женских медиума. На первой пластинке получился световой столб, на второй — световой шар, над головой одного из женских медиумов, на третьей — тот же шар с пятном в середине, на четвертой пятно сделалось явственнее, на пятой и последней в середине светового пятна виднелось нечто вроде головы’ (‘Spirit.’, дек. 3, 1875). Здесь легко узнать те же характерные черты явления, какие получались при опытах Битти.

Мне, понятно, невозможно входить во все частности опытов, о которых я здесь упомянул. Пришлось бы написать целую книгу. Для нашей цели совершенно достаточно опытов Битти, ибо мы имеем здесь все документы налицо и способ их исполнения отвечает всем условиям, какие только самая строгая критика могла бы потребовать. Эти опыты не имели другой цели, как личное убеждение человека просвещенного и любознательного, бывшего, сверх того, мастером фотографического дела, из полученных результатов он никакого гешефта не сделал, эти фотографии никогда в продаже не были, все их серии были отпечатаны только в небольшом количестве экземпляров для раздачи между интересующимися этим вопросом и, как мы надеемся, сохраняются также в архивах редакций фотографических журналов, которым они были доставлены г. Битти при статьях его. Неудивительно поэтому, что об них мало знают и что теперь они почти забыты в спиритизме, так как весь интерес, весьма понятно, сосредоточился на явлениях видимой материализации. Будучи в 1873 году в Лондоне, я нарочно ездил в Бристоль, чтобы познакомиться с г. Битти, так как придавал полученным им результатам большое значение, и он был так любезен, что дал мне 32 штуки из имевшихся у него фотографий. Было бы весьма полезно для изучения предмета воспроизвести фототипически все серии опытов Битти в их хронологическом порядке, он сам говорит: ‘Фотографии эти должны для настоящего их понимания, быть рассматриваемы в их сериях, удивителен в них именно процесс развития’. К сожалению, я не имею полного экземпляра, а находящиеся у меня я не догадался отметить по порядку, по указаниям Битти, с его помощью я легко мог бы сделать это, но, к сожалению, его нет более в живых. Поэтому из имеющихся у меня налицо я выбрал шестнадцать, которые я подобрал, придерживаясь порядку их серий и руководствуясь их описанием в напечатанных статьях, мне кажется, однако, что строго хронологический порядок не представляет здесь существенной важности, так как степени и фазы развития данного типа не подчинены безусловно, как мы видим из описания, последовательности во времени, но наличным, более или менее различным или благоприятным условиям данного опыта.

Я потому так распространился об опытах Битти, что добытые им результаты я считаю краеугольным камнем всей феноменальной области медиумической материализации вообще и трансцендентальной фотографии в особенности, в области этой последней нам предстоит увидать еще другие замечательные фазы ее развития.

Когда печатание первого издания настоящей книги приведено было к концу, я узнал, что названный выше редактор ‘Британского Журнала Фотографии’ (‘British Journal of Photography’), Traill Taylor, произвел в 1893 году с одним медиумом еще ряд опытов по части фотографии ‘невидимого’, которые увенчались замечательным успехом, о чем он и сообщил в своем журнале, N от 17 марта 1893 года, в статье, озаглавленной ‘Спиритическая Фотография’. Полученные им результаты вполне подтвердили возможность всего сказанного мною выше по этому предмету. Фотография дает нам неоспоримое доказательство, что не все в медиумических явлениях чисто субъективного характера, но что некоторые из них имеют и объективное реальное содержание. Отсюда посылка громадной важности о возможности объективно реального существования форм и сущностей невидимого мира, одаренных разумностью. Вот почему фотографии, полученные покойным Битти в 1872 году и названные мною трансцендентальными, я признал краеугольным камнем в вопросе, с них я и приступил к своей работе. В ту пору этот же самый Тейлор, руководствуясь только глубоким убеждением в совершенной честности Битти и его полной компетентности по части фотографии, не задумался поместить в своем журнале сообщение Битти о полученных им удивительных результатах. И вот двадцать лет спустя, сам Тейлор имел случай произвести подобные же опыты, вполне подтвердившие биттиевские. Нечего говорить о том, что опыты Тейлора, как знатока своего дела, были произведены при условиях абсолютной доказательности, поэтому заявление столь авторитетного голоса в пользу фактической достоверности так называемой ‘спиритической фотографии’ нельзя не считать решающим (подробности см. в журнале Стэда ‘Borderland’, 1894, р. 249 и след.).

Фотографические опыты г. Битти, взятые в совокупности, доказывают нам, что во время медиумических сеансов происходят не только умственные явления известного порядка — что, впрочем, критика вообще и допускает, — но что при этом имеют место и явления материального характера в точном смысле этого слова, т.е. объективные явления, с различными атрибутами и степенями материальности, в чем и вся суть спорного вопроса, в первоначальном виде своем эта материя представляется как бы облачным светящимся испарением, которое мало-помалу сгущается и принимает затем все более и более определенные формы — как это было наблюдаемо и заявляемо многими сенситивными лицами или ясновидящими и как это повторилось и с медиумами г. Битти. В последнем развитии своем эта материя принимает в помянутых опытах такие формы, которые нельзя не назвать человеческими, которые еще далеко не отчетливы. Что мы, действительно, имеем тут дело с формами человеческими, мы получим тому доказательство в дальнейшем развитии этого явления, представляемого нам трансцендентальной фотографией. Но я не должен забывать, что, отвечая г. Гартману, я имею в виду и далее придерживаться тех строгих хотя и совершенно рациональных условий, которые им поставлены для признания несомненности явления.

К счастью, мы можем идти далее при требуемых условиях и при столь же удовлетворительных, как и те, при которых происходили опыты г. Битти.

Переходной ступенью между человеческой фигурой неопределенной формы и таковой же совершенно определенной является определенная материализация какой-либо части человеческого тела. Мы знаем, что явление видимой материализации при самом начале спиритического движения состояло в моментальном появлении и исчезновении человеческих рук, видимых, осязаемых и производящих различные движения неодушевленных предметов. Гартман относит это явление к области галлюцинаций. Но вот на табл. V — фототипический оттиск с фотографического изображения невидимой для присутствующих руки, полученного нашим известным зоологом, профессором здешнего университета, Н.П. Вагнером. Привожу здесь выдержку из статьи, помещенной им в газете ‘Новое Время’ от 5 февраля 1886 года, под заглавием ‘Теория и действительность’, именно по поводу печатавшегося в ‘Ребусе’ перевода сочинения Гартмана о спиритизме. Профессор Вагнер говорит:

‘По поводу объективных доказательств, требуемых Гартманом для материализации цельных фигур, я считаю теперь не лишним привести мой собственный опыт над фотографированием медиумических явлений, опыт, который был сделан мною пять лет тому назад.

В то время я был сильно занят реальным подтверждением моей теории гипнотических явлений, высказанной мною в трех публичных чтениях. По этой теории, психическая сила каждого индивида и его воля если не совершенно идентичны, то весьма тождественны. Воля гипнотизера, усыпляя гипнотика, освобождает его волю и распоряжается по своему произволу этой волей и всем механизмом его физического организма. Я предполагал, что выделяющаяся из субъекта вместе с волей психическая индивидуальность организма может принять невидимый для экспериментатора, но реальный образ, который в состоянии будет уловить фотографическая пластинка, так как она составляет аппарат более чувствительный к световым явлениям, чем наш глаз. Я не буду описывать весь неудачных опытов, сделанных мною с этой целью. Я опишу здесь только один опыт, давший совершенно неожиданный результат.

Субъектом для этих опытов послужила медиум Е.Д.Прибыткова, любезности которой я так много обязан при большинстве моих медиумических опытов. Опыт был сделан у меня на дому. Мною было накануне опыта приготовлено семь фотографических пластинок. Все они были облиты коллодиальной эмульсией. Камера, употребляемая мною, стереоскопическая, работы Дальмейера. Я употребляю не простую, а стереоскопическую камеру для того, чтобы двойные изображения взаимно контролировали друг друга так, чтобы можно было узнать все случайные пятна, которые появятся на пластинке при проявлении негатива. Камера, которую я употребляю, таких размеров, которые очень редко употребляются фотографами в России. Вследствие этого мне необходимо каждый раз, как мне понадобятся новые пластинки, заказывать их у фотографа или стекольщика, и они вырезают их из цельного стекла, которое еще ни разу не служило для фотографических манипуляций.

Я описываю все эти подробности для того, чтобы показать всем тем, которые, подобно Гартману, пожелают наставлять в снимании медиумических фотографий, что мною были употреблены такие предосторожности, которые каждый физик и фотограф сочтут достаточными и о которых, вероятно, не имеет никакого понятия знаменитый немецкий философ.

Посредством психографии нам было указано утро, в которое должен быть произведен опыт, указано число пластинок, которые должны быть выставлены, и, наконец, сказано, что медиумическое изображение получится на третьей пластинке.

Кроме Е.Д. Прибытковой, я пригласил к себе другого гипнотического субъекта, воспитанника одной из здешних гимназий, с которым мы производили весьма удачные гипнотические опыты. Я пригласил его с тем намерением, чтобы попробовать им заменить Е.Д. Прибыткову в случае утомления или какого-нибудь нервного расстройства с ее стороны. Кроме этого субъекта, мною был приглашен мой близкий знакомый, с которым мы часто делали гипнотические опыты, М.П. Гедеонов. Он был необходим для усыпления медиума. Наконец, мною был приглашен мой школьный товарищ, занимающийся фотографией, Вл. Ив. Якобий. Все приглашенные лица явились к назначенному часу, в полдень, и мы почти тотчас же приступили к опыту. Мы заперлись в большой комнате с двумя окнами, в которую вела одна дверь. Мы посадили медиума прямо против окна, и г. Гедеонов довольно быстро простыми пассами погрузил его в гипнотический сон. Мы просили, чтобы стуками нам было сказано, когда открыть камеру и кассетку и когда закончить выставку. Нам привелось недолго ждать, три сильных стука раздались в пол, и затем после двухминутной выставки такие же стуки указали закрыть камеру.

На первых двух выставленных пластинках после их проявления, которое производилось немедленно в темной комнате, ничего не оказалось, кроме портрета медиума, спящего на стуле. Выставка третьей пластинки продолжалась около трех минут, и после проявления на ней, над головой спящего медиума, оказалась рука.

Я опишу теперь то положение, которое занимали в комнате пять лиц, участвовавших в опыте в самый момент фотографического снятия. Г. Гедеонов стоял возле камеры. Гимназист сидел совершенно в стороне на расстоянии четырех шагов. Мы с моим товарищем Якобием также стояли у камеры.

Я считаю излишним напоминать, что аппарат снимал стереоскопически и на пластинке явилось два одинаковых изображения. Рука, появившаяся над головой медиума, не могла принадлежать ни одному из присутствовавших. Хотя фотография вышла слаба, туманна, очевидно не додержана, но все-таки на ней ясно видна кисть руки, выходящая из женского рукава, сама же рука далее кисти отсутствует. Склад этой руки не мужской, а женский Наконец, эта рука уродлива, большой палец ее отделяется от остальных глубокой вырезкой. Очевидно, эта рука была не вполне или неудачно материализована.

Вот доказательства, которые не допускают ни малейшего сомнения в том, что рука, снятая на фотографии, была действительно медиумическое явление. На остальных четырех пластинках никаких медиумических явлений не получено. Кроме этого сеанса, с тою же целью мной был сделан целый ряд сеансов и снято 18 пластинок при тех же самых условиях, но ни на одной никогда ничего медиумического не получилось’.

С своей стороны могу прибавить, что мне лично известны все участники этого опыта, о результате которого я узнал немедленно после оказавшейся удачи, экземпляр этой фотографии я получил от самого профессора Вагнера, и она воспроизведена здесь фототипически на табл. V. Это было в январе 1881 года. Кроме В.И. Якобия, которого я только иногда встречал у г. Вагнера, я всех остальных лиц знаю хорошо. Г-жа Прибыткова — жена редактора ‘Ребуса’, морского офицера, с которым уж много лет я нахожусь в постоянных сношениях, она обладает довольно сильными медиумическими способностями: стуки, воспроизведение стуков и звуков в столе, вызываемых в нем присутствующими, поднятие стола, непосредственное письмо, движение предметов при свете и в темноте -вот общие черты ее медиумизма. В первом номере ‘Ребуса’ за 1886 г. упоминается о таком случае: на одном из ее сеансов, в темноте, колокольчик, стоявший на столе, за которым сидели участвующие, был поднят на воздух и ч звонить над головами. Какой-то скептик изловчился, руководясь звуком, схватить колокольчик рукой своей в тот момент, когда он звонил возле него. Колокольчик он действительно поймал, но не руку, как того ожидал. Эта рука, быть может, и схвачена светом на фотографии, о которой идет речь. А если бы эта рука, в состоянии более полной материализации, да с рукавом, сверх того была схвачена или ощупана скептиком — то какое бы он сделал из этого заключение? Что это был обман, разумеется, как это и было так часто провозглашаемо. Между тем мы видим теперь — эта фотография нам доказывает -что такое заключение было бы далеко не безусловно верным. Но я возвращаюсь к своему предмету. Михаил Петрович Гедеонов — мой давнишний знакомый прослужив в качестве капитана гвардии, всю турецкую кампанию, он состоял затем на гражданской службе в центральном тюремном управлении. Гимназист — это г. Красильников, бывший потом студентом Медицинской академии. Все эти лица получили на память по экземпляру помянутой фотографии, и, прежде чем писать об этом, я расспрашивал их о различных подробностях, относящихся до опыта, г. Гедеонова я просил дать мне о нем письменное показание, и я привожу его здесь:

‘В начале 1881 года профессор Вагнер сообщил мне о желании своем произвести несколько опытов снятия фотографии с лица, погруженного в магнетический сон, с целью попытаться получить объективное доказательство возможности раздвоения личности. Так как в то время я усиленно занимался магнетизированием, то профессор Вагнер и предложил мне принять участие в этих опытах в качестве магнетизера, а г-же Прибытковой и г. Красильникову в качестве лиц, с которых предполагалось снимать фотографии.

Крайне интересуясь поставленной г. Вагнером задачей, я изъявил полное свое согласие и накануне предположенного для первого сеанса дня отправился к профессору Вагнеру, чтобы окончательно условиться с ним о подробностях предстоящего опыта и присутствовать в качестве свидетеля при заготовлении негативных пластинок. У него я встретил г. Якобия, который принял на себя обязанность фотографа. В присутствии нашем пластинки эти были тщательно осмотрены, вытерты и затем заперты профессором Вагнером в ящик.

На следующий день, часов в 11 утра, мы все, т.е. г-жа Прибыткова, г. Красильников, г. Якобий и я, собрались у проф. Вагнера, в его университетской квартире, и приступили к самому фотографированию. Г-жа Прибыткова былa посажена лицом к окну, в кресло, придвинутое к деревянной перегородке, на которой было раскинуто одеяло, имевшее служить фоном, против нее и несколько наискось влево поместились г. Якобий с камерой и г. Вагнер, а г. Красильников сидел в стороне, у письменного стола.

Усыпив в 8-10 мин г-жу Прибыткову магнетическими пассами, я отошел к г. Якобию за камеру, и мы стали ждать установленного стука для открывания объектива. Во время самого фотографирования, продолжавшегося довольно долго ввиду слабости света, я избегал постоянно смотреть в лицо спящей, но мне пришлось раза два пристально и напряженно смотреть на нее, чтобы придать ей совершенную неподвижность, так как в обоих случаях в полу и перегородке раздавались сутки и кресло с г-жой Прибытковой могло бы прийти в движение, я опасался, чтобы вследствие этого положение тела спящей не изменилось и не сделало невозможным дальнейшее продолжение опыта. Но, отошедши раз от г-жи Прибытковой и вставши рядом с г. Якобием, я к медиуму не приближался, и вообще до окончания фотографирования никто к медиуму не подходил, и между медиумом и аппаратом никого не было.

При таких условиях было сделано несколько последовательных снимков, и на одном из них, над головой спящей г-жи Прибытковой, получилось изображение женской руки в старомодном широком рукаве. После этого сеанса последовало еще два-три, но достичь поставленной профес. Вагнером цели нам не удалось, а вскоре затем болезнь г-жи Прибытковой заставила нас совсем превратить подобные опыты. М. Гедеонов. С.-Петербург, январь 1896 года. Фонтанка, 52′.

Эта фотография замечательна во многих отношениях, слученный результат был прежде всего неожиданный, цель, преследуемая профессором Вагнером, состояла в том, чтобы путем фотографическим доказать факт психического раздвоения, т.е. на негативе имело получиться изображение медиума вместе с трансцендентальной формой его двойника (явление, которое, как мы увидим ниже, действительно наблюдалось), вместо того на негативе получилось изображение медиума и только руки, которую, пожалуй, можно считать за часть этого двойника, но здесь представляется особенность, которая говорит против этого предположения. Наблюдавшиеся явления двойников носят совершенный образ не только своих живых прототипов, но и их одеяний, здесь мы имеем руку, которая не походит на руку медиума, ибо представляет, по словам профессора Вагнера, уродливость, и в особенности потому, что она явилась в рукаве, который не имел ничего общего с рукавом медиума. Если бы этот рукав походил на рукав медиума, мы могли бы предположить тут случай полного раздвоения — руки вместе с рукавом. Но этого сходства нет. К сожалению, фотография попорчена в том месте, где правая рука медиума, и подробностей платья нельзя рассмотреть, но я об этом пункте наводил особые справки, и все лица, которых я расспрашивал, засвидетельствовали, что на медиуме было платье с узкими рукавами, как их теперь носят. Кроме того, я просил г-жу Прибыткову дать мне рисунок этого рукава, она тотчас и доставила мне его при пояснительной записке, в которой значилось, что платье на ней было серо-коричневое, с черною бархатною отделкой, рукава были узкие, плотно обхватывавшие руку около кисти. Они заканчивались бархатными обшлагами с коротеньким плиссе из материи платья.

Появление этого рукава весьма замечательно. Не будь этого рукава, была бы дана возможность такого объяснения, что это — рука одного из присутствовавших, мелькнувшая случайно во время выставки, объяснение, правда, совершенно неподходящее, ибо от мелькнувшей руки никакого изображения не получилось бы, ее бы надо было продержать в данной позе хотя бы несколько секунд, но все равно стали бы это говорить, лишь бы объяснить как-нибудь. Здесь рукав сразу останавливает подобные объяснения. Только умышленный обман со стороны г. Вагнера или всех участников опыта мог бы объяснить полученный результат, если не признавать во что бы то ни стало его подлинности, но и тут опять рукав представляет немалое затруднение, ибо, допустив обман, никому бы не пришло в голову представить руку ‘духа’ в рукаве, это могло бы только послужить явной уликой.

Но природа представляет нам вещи по-своему, и явления ее далеко не согласуются с нашими рассуждениями об их объективном содержании. Традиционные привидения всегда носят какое-нибудь одеяние — белую драпировку или будничное платье, двойник является в своем обычном одеянии, и вот трансцендентальная фотография являет нам человеческие формы в одеянии, и мы увидим ниже, что факт этот повторяется во всех фотографиях этого рода — чего, по нашим понятиям, никак нельзя было ожидать.

Имея теперь перед собою положительный факт трансцендентальной фотографии предмета, носящего, несомненно, форму человеческой руки, мы можем перейти к дальнейшему развитию этого явления — к доказательству возможности получения путем фотографии и цельных человеческих фигур, невидимых для обыкновенного глаза и не только совершенно отчетливых, но даже и узнаваемых. Мы представим и это доказательство при абсолютных условиях достоверности, требуемых Гартманом.

Выше сего уже было упомянуто мною имя г. Слэтера в числе лиц, делавших опыты трансцендентальной фотографии для личного удовлетворения. Чтобы дать понятие замечательных результатах, им достигнутых, я не могу сделать ничего лучшего, как привести здесь свидетельство известного естествоиспытателя А.Р. Уаллеса:

‘Томас Слэтер (Slater), оптик, давно живущий на Euston Road в Лондоне, и фотограф-любитель, взял с собой новую камеру собственной работы и свои собственные стеклянные пластинки и отправился с ними к г. Гудзону. Он следил внимательно за всем, что делалось у фотографа и получил свой портрет с туманной фигурой воле него. После этого он производил опыты в своем собственном доме и достиг замечательных результатов. Пой первом его опыте получились две головы по обеим сторонам портрета его сестры. Одна из них была несомненный портрет недавно умершего лорда Бругама, другая — менее явственная — признана г. Слэтером за портрет Роберта Оуэна, с которым он был коротко знаком до самой его смерти. Однажды явилась на негативе женщина в черной с белым волнующейся одежде, стоящая возле г. Слэтера В другой раз появилась ее голова и бюст над его плечом Лица обоих этих портретов были совершенно сходны между собою — и другие члены семейства Слэтера узнали в них портрет матери г. Слэтера, которая умерла, когда он был еще ребенком. На другом негативе вышел образ дитяти, закутанного в белое, стоящего возле маленького сына г. Слэтера. Совершенно ли тождественны эти образы с лицами, портретами которых они признаны, не в этом главный вопрос. Тот факт, что вообще на негативах являются, несомненно, человеческие образы в собственной, частной мастерской известного оптика и фотографа-любителя, который сам приготовлял свои аппараты, когда при опытах не было никого, кроме членов его собственной семьи, — вот действительное чудо. Один раз случилось, что на негативе возле изображения г. Слэтера, который сам снимал свой портрет, будучи совершенно один, явилась другая фигура. Так как он и члены его семейства бьли сами медиумы, то они и не нуждались в посторонней помощи, это, может быть, было причиной, что он достиг таких прекрасных результатов. Одной из самых необыкновенных фотографий, полученных г. Слэтером, был портрет его сестры во весь рост, на котором не вышло никакой другой фигуры, но изображение позировавшей было искусно закутано прозрачным кружевом, которое при внимательном рассмотрении оказалось состоящим из колечек разной величины, совершенно не похожих на кружева обыкновенного приготовления, какие мне случалось видеть или о каких я слышал. Г. Слэтер сам показал мне эти портреты и объяснил условия, при которых они получались. Что это не было результатом обмана в том нет ни малейшего сомнения, опыты эти имеют особенное значение, как первое подтверждение того, что получилось прежде у профессиональных фотографов’ (‘Защита новейшего спиритуализма’, рус. пер., с 52-53).

Когда я был в Лондоне в 1886 году, я не без труда разыскал г. Слэтера, но фотографий у него не оказалось ни одной, он мог показать мне только уцелевшие негативы.

По поводу г. Слэтера и упомянутых выше фотографий лорда Бругама и Роберта Оуэна следующая заметка, поясняющая их появление у г. Слэтера, будет не безынтересна:

‘На недавнем собрании лондонских спиритуалистов в Гауер-стрит г. Слэтер (оптик, Euston Road, N 136) рассказал следующее о своем первом знакомстве со спиритизмом: ‘В 1856 году Роберт Оуэн¹, находясь у меня в сопровождении лорда Бругама, получал спиритическое сообщение посредством стуков, в это время я был занят некоторыми фотографическими снарядами, было выстукано, что придет время, когда я буду снимать спиритические фотографии. Роберт Оуэн заметил на это, что если он тогда будет уже в другом мире, то непременно появится на пластинке. В мае 1872 года я действительно занимался спиритическими фотографиями. Я проделал множество опытов и на одной пластинке появились лица Роберта Оуэна и лорда Бругама, который, как известно, был многие годы одним из ближайших друзей г. Оуэна и принимал глубокое участие в его общественной деятельности’ (‘Spirit. Magaz.’, 1873, p. 563 и также ‘Spiritualist’, 1875, т. И, р. 309).

Прежде чем перейти к последней части главы о трансцендентальной фотографии человеческих форм, здесь будет совершенно уместно привести те благоразумные слова, которые Уаллес в своей ‘Защите’ предпослал отделу о спиритической фотографии и в которых содержится пояснение, хорошо известное в спиритизме, но критикой обыкновенно игнорируемое. Вот эти слова:

‘Г. Льюис советовал Комитету Диалектического Общества, которому поручено было заняться спиритическим вопросом, тщательно отличать факты от заключений из фактов. Это особенно необходимо, когда дело касается спиритических фотографий. Человеческие изображения, появляющиеся на них, не будучи делом рук человеческих, могут быть спиритического происхождения, не будучи в то же время изображениями ‘духов’. Многое говорит в пользу того, что эти изображения — в некоторых случаях, результаты действия невидимых разумных существ, но отличны от них. В других случаях эти существа облекаются в нечто материальное, доступное для наших чувств, но и тогда не следует, чтобы созданный образ был настоящим образом духовного существа. Это может быть воспроизведением прежней смертной формы, с ее земными принадлежностями, единственно с целью доказательства личности’ (‘Wallace. On miracles and modern spiritualism’, 1875, p. 185).

Получив теперь из трех источников совершенно, благонадежных (гг. Битти, Вагнер и Слэтер), и при условиях, требуемых г. Гартманом, неоспоримое доказательство, путем фотографическим, возможности возникновения материальных невидимых для нашего глаза образов, с характером формы человеческой, мы имеем, мне кажется, право исследовать развитие этого явления до тех степеней совершенства, которых оно достигало у некоторых профессиональных фотографов-медиумов, — принимая в доказательство его подлинности уже не искренность экспериментатора, а искренность лиц, до которых прямо относится полученная фотография и которые одни могут решить вопрос о ее истинном значении.

Я не буду говорить о лондонском фотографе Гудзоне, так как отзывы о нем самих спиритуалистов разделились — некоторые обвиняют его в обмане, другие свидетельствуют о таких случаях, где несомненное сходство фотографии с давно умершим лицом или появление фигуры на фотографии в позе, задуманной самим позировавшим задуманными принадлежностями, исключают всякую возможность обмана. Ряд подобных случаев собран в трактате г. М.А. (Oxon) ‘О спиритических фотографиях’ (1874), напечатанном в лондонском журнале ‘Human Nature’ 1874 г., с. 363 и след. Я предпочитаю остановиться на личности американца Мумлера, репутация которого осталась неприкосновенной во все время его долгой профессиональной деятельности. Кроме того, подлинность его фотографий установлена испытанием, значение которого равняется научному исследованию: они прошли через горнило судебного процесса, и, несмотря на ожесточенное преследование противного лагеря, поддерживаемого всею силой общественного мнения и предубеждения, они вышли победительницами.

Я не могу входить здесь во все подробности спиритической деятельности Мумлера и его процесса, — это заняло бы слишком много места, ограничусь только некоторыми данными, между которыми особенно интересна история возникновения этих фотографий. Мы приведем ее в собственных словах Мумлера, из показаний, данных им на суде во время его процесса. Здесь надо обратить особенное внимание на то, что явление трансцендентальной фотографии началось в то время, когда Мумлер был еще по профессии гравер, а с фотографическим делом вовсе не был знаком. Он говорит: ‘В 1861 году в Бостоне, где я занимал в то время должность гравера, я часто посещал одного знакомого молодого человека, который работал в фотографии на Вашингтон-стрит, принадлежавшей некоей м-с Стюарт. Иногда, при случае, я делал опыты с аппаратом, употребляя при этом и химические вещества. Однажды в воскресенье, будучи один в галерее, я попробовал снять с себя портрет и при проявлении негатива в первый раз заметил, что на пластинке появилась вторая фигура. В то время я еще ничего не слыхал о спиритических фотографиях, хотя уже несколько интересовался спиритизмом. Первая моя мысль, и теперь нередко многим высказываемая, была, что фигура, получившаяся рядом со мной, должно быть еще раньше находилась на пластинке, в таком смысле я и отвечал на все расспросы.

________________________________

¹ Известный социалист, отец Роберта Дэль-Оуэна, сочинение торого ‘Спорная область’ издано и на русском языке.

Однако последующие опыты, сделанные при условиях положительно исключавших подобную возможность, убедили меня, что сила, производящая эти фигуры, лежит вне пределов человеческой власти и вызванные эксперты при тех же условиях не могли произвести ничего подобного.

Я желал бы тут обратить особенное внимание на то обстоятельство, что, когда я проявлял вышесказанные изображения, я был еще совершенным новичком в фотографическом искусстве и ничего не знал об употребляемых при этом химических соединениях, прибегая в моих опытах к одному или другому составу, я просто подражал тому, что делал мой приятель, когда он производил фотографическую работу. Получив таким образом упомянутые изображения, я, по советам некоторых друзей, которым показывал пластинки, повторил еще несколько раз эти опыты и всегда с удивительными результатами. Тогда я решился оставить свое профессиональное занятие и посвятить себя фотографии’ (‘Spiritual Magazine’, 1869, p. 256-257).

Факт такого происхождения этих фотографий подтверждается свидетельствами того времени, помещенными в ‘Herald of Progress’ (от 1 ноября 1862 года), издаваемом А.Д. Дэвисом, и в ‘Banner of Light’ (от 8 ноября 1862 года), в статьях, содержащих первые известия об этом неожиданном явлении, принятые однако редакциями вышеупомянутых журналов не со слепым энтузиазмом, а сдержанно и с сомнением. Особенно интересно узнать, в каком виде появились у Мумлера его первые трансцендентальные фотографии. Наличные данные об этом предмете немногочисленны и весьма кратки, но, тем не менее, они существуют, и здесь мы приведем описание первых фотографий корреспондентом ‘Banner of Light’.

‘Первая изображает медиума Мумлера, одна рука которого опирается на стул, а другая держит черное покрывало что снятое им с камеры. На стуле сидит не вполне ясная женская фигура, на вид девочка, лет 12-14. В ней узнали одну умершую родственницу. Над головой этой фигуры туманное облако, чего еще нам никогда не ось видеть на фотографиях. На второй из виденных нами голова была окружена слабым сиянием или как бы светлыми расходящимися лучами, которые на некотором определенном расстоянии совершенно исчезали. На двух других имелось такое же изображение с той разницей, что световая окружность могла бы охватить всю фигуру, если бы карточка была больше’.

Имея у себя экземпляр этой первой фотографии Мумлера, я могу прибавить еще следующее. Очертание верхней части тела довольно определенно, хотя само изображение и туманно. Стул ясно виден сквозь туловище и руки, виден также и стол, на котором лежит одна рука. Ниже талии фигура, которая, очевидно, одета в платье с вырезным лифом и короткими рукавами, точно расплывается в неясном тумане, который ниже стула совершенно исчезает. Часть спинки стула виднеется сквозь левую руку фигуры, небольшая часть спинки скрывается за левым плечом, которое также непрозрачно, как шея и грудь. Над головой виднеется белая облачная туманность, охватывающая голову фигуры от одного виска до другого и спускающаяся до руки Мумлера, опирающейся о спинку стула. Имеющаяся у меня фотография — копия, сделанная в Лондоне с оригинала, и поэтому уже не так отчетлива. ‘Вторая фотография представляет фигуру женщины, сидящей на стуле, и за ней виднеется неопределенная белая масса, похожая как бы на две или три подушки’ (‘Banner of Light’ 1862, ноября 29-го, перепечатано в ‘Spiritual Magazine’, 1863, p. 35-36).

Итак, мы можем констатировать тот достойный внимания факт, что первые фотографии Мумлера представит следы тех светящихся масс, которые мы видели у Битти и которые предшествовали образованию человеческих фигур. Более чем вероятно, что представляющееся на этих фотографиях в виде ‘белой туманности’ ‘сияния’, или ‘белой массы, похожей на подушки’ и т.п., было бы также описано сенситивами, как ‘светящиеся массы’.

Но вернемся к истории происхождения этих фотографий. Как только весть о них разнеслась, Дэвис, издававший в то время в Нью-Йорке ‘Herald of Progress’, нарочно послал в Бостон знакомого ему фотографа, м-ра Гэй, чтоб исследовать это дело на месте и убедиться в неподдельности явления. Результат этого первого технического исследования был опубликован в ‘Herald’ 29 ноября 1862 года со всеми подробностями и затем вкратце изложен в письме м-ра Гэя, помещенном в ‘Banner’e’ того же числа, которое мы здесь и приведем.

‘Бостон, 18 ноября 1862 года.

Многоуважаемый г-н издатель! Узнав от м-ра Мумлера, что вы желаете обнародовать результат моего исследования о спиритических фотографиях, изготовляемых г. Мумлером, я с особенным удовольствием сообщу вам то, что сам видел. Вы можете быть уверены, что, действуя по поручению г. Дэвиса, я приступил к своему исследованию с твердым намерением вести его как можно строже, дабы ничто не ускользнуло от моего внимания. Имея за собой десятилетнюю постоянную практику по этой части, а именно: делая негативы на стекле и позитивные оттиски с них на бумаге, — я чувствовал себя довольно опытным, чтобы открыть всякую подделку.

Так как Мумлер при моем исследовании ни в чем мне не препятствовал, то, выбрав стеклянную пластинку, на которой м-р Мумлер имел получить мой портрет вместе с спиритическим изображением, я сам проделал над ней все операции промывки, обливания, серебрения и помещения в кассетку. В продолжение всего этого времени я не терял из виду пластинки и не дал м-ру Мумлеру дотронуться до нее, пока не кончил всех операций. Затем я подверг самому тщательному и подробному осмотру камеру, кассетку, трубу, внутреннюю сторону ванны и т.д., и, несмотря на все это, на пластинке вместе с моим изображением получилось, к моему величайшему удивлению, еще другое!

Так как я и после того продолжал свое исследование с теми же редосторожностями и дошел до результатов еще более доказательных, то я, по совести, должен признать их неподдельными.

С уважением,

Ваш У.Гэй’.

(‘Spiritual Magazine’, 1863, p. 34-35.)

Здесь не мешает добавить, что на первом негативе получился портрет покойной жены м-ра Гэя, а на втором — портрет его отца, причем м-р Гэй говорит: ‘Мумлер не имел никакой возможности добыть портрет моей жены или моего отца’ (‘Herald’, 29 ноября 1863 года).

Я пройду теперь молчанием длинный ряд разного рода заявлений, высказанных в пользу Мумлера, и целый ряд всевозможных исследований, сделанных с целью изобличить обман, — ибо было вполне естественно подозревать таковой, — но приведших к отрицательному результату. Будет совершенно достаточно привести здесь статью из ‘Британского Фотографического Журнала’, присланную в редакцию его корреспондентом в Филадельфии, г. Селлерсом, которого, следовательно, нельзя упрекнуть в пристрастии к спиритизму. Вот она:

‘Несколько месяцев тому назад в газетах появилось известие, сообщенное фотографом из Бостона, который на одном из своих воскресных опытов нашел на пластинке двойное изображение. Второе изображение оказалось портретом его умершего родственника. После чего он заметил, что на всех или почти на всех изготовленных им фотографиях появлялось то же самое призрачное изображение с большей или меньшей отчетливостью. Так как есть об этом чуде разнеслась повсюду, то приемная его коре переполнилась любопытными, желающими получить портреты умерших друзей. Фотографы посмеивались и утверждали, что обман будет вскоре обнаружен. Было сделано много подражаний обычным процессом, первоначально предложенным сэром Давидом Бруствером, и еще более было сделано их посредством наложения одной пластинки на другую, с заготовленным вторым изображением, и обман приписывали одному из этих способов. Исследованием этого дела занялись даже люди известные своим научным образованием, но и они не могли открыть подделки…’

‘Что же касается до самих фотографий, то они существенно отличаются от всех других подобного рода, которые приходилось мне видеть, и я не знаю, каким бы образом возможно было их воспроизвести. Образ фигуры никогда не является во весь рост, она обыкновенно не идет ниже пояса или колен, и все-таки вы никак не можете положительно указать, где фигура исчезает. С первого взгляда многим кажется, что вся фигура совершенно ясна, а потом, при подробном рассмотрении, она уже не представляется столь отчетливой. Я сам не видал негативов, но судя по позитивам, по светлому тону изображения ‘духа’, я сказал бы, что это изображение должно было быть первым предметом, выступавшим при проявлении пластинки. Очертания совсем не ясны. Главные черты довольно определенны, но, за исключением лица, совершенно непрозрачного, остальные части фигуры настолько прозрачны, что окружающие предметы ясно видны сквозь нее, и со всем тем и в этих главных чертах вовсе нет той резкости контуров, которая составляет обыкновенную принадлежность подложных спиритических фотографий, полученных посредством наложения одной пластинки па другую. Спиритические фигуры, по-видимому, далеко не в фокусе, когда они находятся позади позирующего или впереди него, и несколько яснее, когда они на том же плане, но во всех случаях они, видимо, передержаны.

Верующие в спиритизм объясняют это дело таким образом. ‘Духи’ не могут вызывать на чувствительной пластинке своего собственного изображения, но могут облекать в любую форму тончайшие элементы материи, и эта материя, хотя и невидимая для нашего глаза, может отражать химические световые лучи и таким образом действовать на пластинку. Как доказательство этому, приводят и с портретом, виденным мной у д-ра Чайльда: на ней изображена дама, которая сильно желала получить фигуру гитары в своей руке — и вот форма гитары получилась на фотографии! Спириты говорят, что, конечно, может быть духа неодушевленного предмета, но что ‘духи’ могут создавать подобные предметы по желанию, поэтому все появляющиеся фигуры суть не что иное, как модели, выставляемые ‘духами’ перед камерой, но никак не настоящие портреты самих ‘духов’, они утверждают также, что ‘духи’ почерпают эти изображения в памяти присутствующих. Как хорошо сумел бы Бульвер обработать подобный сюжет и какую чудесную, необыкновенную историю рассказал бы он нам на основании этих странных явлений! — С. Селлерс’ (перепечатано в ‘Spiritual Magazine’, 1863, p. 125-128).

Я сократил это несколько длинное письмо, но сохранил имеющие свою цену технические подробности и высказанную еще тогда гипотезу об обрабатывании невидимой материи и придании ей известной формы, гипотезу эту мы находим десять лет спустя у Битти, и она будет иметь для нас особенное значение, когда вопрос коснется видимой материализации.

Мы покончим с ‘Фотографическим Журналом’, приведя из него еще одну заметку, относящуюся ко времени процесса Мумлера, но которая здесь будет более у места: ‘Что касается до мумлеровских спиритических фотографий, то по этому поводу было высказано много нелепостей за и против. Но тот писатель последней категории, который утверждает, что всякая вещь, отражающаяся на объективе камеры и доступная вследствие того фотографированию, непременно должна быть видима и человеческому глазу, очевидно, незнаком с тем отделом физики, который известен под именем ‘флуоресценции’. Есть немало предметов, которые могут быть фотографированы, но остаются для физического глаза совершенно невидимы. Например, комната может быть полна ультрафиолетовых спектральных лучей, и при посредстве это ‘темного света’ может получиться фотография. В комнате, освещенной таким образом, предметы будут вполне ясно отражаться на объективе камеры и непременно от печатаются на чувствительной пластинке, между тем как человек с нормальным зрением в то же самое время н увидит в этой комнате ни малейшего атома света. Поэтому фотографирование невидимого предмета, будь то ‘дух’ или какая-либо вещь, невозможно считать научно невозможным. Если только предмет отражает флуоресцирующие или ультрафиолетовые лучи спектра, он легко может быть фотографирован, но он сам останется совершенно невидим для самого зоркого глаза’ (перепечатано в ‘Spiritual Magazine’, 1869, p. 421).

Мы дошли теперь до процесса, который был торжеством Мумлера. Процесс этот был возбужден против него нью-йоркской газетой ‘The World’ и начался в апреле 1869 года. Мумлер был арестован по обвинению ‘введения публики в обман посредством изготовления фотографий, выдаваемых за спиритические’. Вот главные черты процесса: со стороны обвинения были вызваны восемь фотографов, имевших изобличить обман Мумлера, ими было указано на шесть способов, посредством которых возможно изготовить спиритические фотографии, но пи один из них не только никогда не видал самого Мумлера за работой, но даже не заглядывал к нему в мастерскую, не видал его фотографических снарядов, и ничего не было приведено в доказательство того, что фотографии Мумлера изготовлялись одним из упомянутых шести способов. Напротив, четыре фотографа: м-р Сли, м-р Гэй, м-р Сильвер и м-р Герней, бывавшие у Мумлера и наблюдавшие за способом его фотографирования, показали, что ни один из шести упомянутых способов не имеет ничего общего с употреблявшимся Мумлером, который ничем не отличается от обыкновенного. Более того, м-р Сли, фотограф из Паукипси, пригласил Мумлера к себе на дом в Паукипси, и тут, несмотря на то что употреблялись камера, стекла и химические препараты, принадлежавшие м-ру Сли, результат получился тот же самый. М-р Гэй провел у Мумлера три недели в исследовании явлений и показал, что призрачные изображения появлялись и тогда, когда он сам проделывал всю операцию, начиная с промывания пластинки и кончая проявлением. М-р Сильвер показал, что, когда Мумлер был в его (Сильвера) галерее и употреблял аппараты и приборы м-ра Сильвера, на негативе получилась фигура, кроме самого Сильвера. Спиритические изображения появлялись даже и тогда, когда Сильвер в присутствии Мумлера оперировал сам своими собственными приборами. Наконец, м-р Герней, известный в Нью-Йорке фотограф (N 707, Broadway), дал следующее показание:

‘Я занимаюсь фотографией в продолжение двадцати восьми лет, я был очевидцем работ Мумлера и хотя пришел с тем, чтобы внимательно проследить, но тем не менее не нашел ничего сколько-нибудь похожего на обман или плутовство, его способ снимания фотографии был самый обыкновенный, единственное выходящее из обычного порядка было то, что Мумлер держал руку свою на камере’.

Но есть еще другой факт, который был установлен единогласным свидетельством: все бывшие на суде свидетели-фотографы со стороны обвинения заявили, что призрачные образы, находящиеся на этих фотографиях, не могут быть переведены с негатива на чувствительную пластинку в темной комнате иначе, как посредством света газового, лампового или дневного.

Между тем до полудюжины свидетелей, посещавших галерею Мумлера с целью обнаружить обман, положительно утверждали, что он в своей темной комнате никакого искусственного или дневного света не употреблял и что единственный свет, туда проникавший, проходил сквозь маленькое оконце, завешанное темно-желтой тканью. И тем не менее Мумлер получал эти изображения и во многих случаях показывал их своим посетителям спустя несколько минут после снятия. В случае с м-м Ливермором (очень известным банкиром в Нью-Йорке), одним из свидетелей в этом процессе, Мумлер проявил три портрета его покойной жены (каждый в новой позе) в течение десяти минут после снятия с него фотографии

Но и это еще не все: не только факт проявления на пластинках человеческих фигур, невидимых для глаза, был установлен на суде, но двадцать человек свидетелей заявили, что в этих фигурах они признали своих покойных друзей или родных. И более того, пять свидетелей, в числе которых находился и судья Эдмондс, показали, что подобные фотографии были получаемы и признаваемы даже в таких случаях, когда личности, ими изображенные никогда при жизни своей не снимались.

Подобных свидетельств могло бы быть представлено без числа, но судья нашел, что достаточно и вышеприведенных, и на основании их постановил: ‘что по тщательному рассмотрению дела он пришел к заключению, что подсудимый должен считаться по суду оправданным, что хотя, по своему личному мнению, он и мог бы предположить в данном случае подделку и обман со стороны подсудимого, но, действуя в качестве судьи, он не считает справедливым отсылать подсудимого к суду присяжных (Grand Jury), так как, по его убеждению, виновность подсудимого осталась недоказанной’ (все подробности можно найти в отчетах по этому делу, помещенных в журналах ‘Banner of Light’ от 1 и 8 мая и 28 августа 1869 года и в ‘Spiritual Magazine’ 1869, p. 241-260).

Чтобы дать нашим читателям понятие об этих узнанных трансцендентальных фотографиях, я прилагаю здесь в табл. IV несколько образцов с надлежащими свидетельствами и объяснениями.

Вот письмо м-ра Бронсона Муррея*, напечатанное в ‘Banner of Light’ от 25 января 1873 года.

‘Господин редактор! В последних числах истекшего сентября, когда миссис Мумлер, находясь в трансе, давала в Бостоне (170, West Springfield Street) советы одному из своих пациентов, она вдруг остановилась и, обратясь ко мне, сказала, что когда я буду сниматься у м-ра Мумлера, то со мной вместе на пластинке появится женщины, держащей в руке якорь из цветов, дивно и горячо желающей доказать мужу факт своего существования, до сих пор она не могла найти к тому случая, теперь же надеется достигнуть своей цели через меня. Миссис Мумлер прибавила, что ‘при помощи увеличительного стекла на пластинке будут заметны буквы R. Bonner’. Я спросил, не обозначают ли они Роберта Боннера, но не получил ответа. Когда я приготовился позировать, то вдруг впал в транс, чего со мной прежде никогда не бывало, и Мумлеру не удалось посадить меня в надлежащую позу. Он никак не мог заставить меня сидеть прямо и прислониться к железному упору. Меня так и сняли в состоянии усыпления, как это и видно на фотографии, и женская фигура с якорем и буквами из цветочных бутонов появилась, как было обещано, но я не знал никого по имени Боннер. (См. табл. VI, фот. 1.)

Вернувшись домой, я многим сообщал об этом случае. Одна дама сказала мне, что недавно встретила какого-то мистера Боннера из Георгии и желала бы показать ему портрет. Вскоре она пригласила меня к себе, вошел еще господин, именно м-р Роберт Боннер, и сказал, что на моей фотографии, которую он видел у хозяйки, он нашел поразительно схожий портрет своей жены. Никто здесь не оспаривал совершенного сходства этой фотографии с портретом, снятым с нее за два года до ее смерти. (См. табл. VI, фот. 3, изображающую эту прижизненную фотографию м-с Боннер. К сожалению, на фототипии 1 критическое изображение и сходство не так явственны, как на оригинале.)

Но это не все. Как только м-р Боннер увидал вышеупомянутую фотографию, он тотчас же обратился по почте в Нью-Йорк к медиуму Флинту с запечатанным письмо заключавшим вопросы к жене.*

На следующий день письмо вернулось нераспечатанным и сопровождалось ответом в семь страниц. М-с Бонне подписывается в нем собственным именем Элла и сообщает, что, выпросив себе дозволение явиться на пластинке вместе со мной, она это и исполнила. Далее она говорит что братья м-ра Боннера, Уильям и Гамильтон, а также его старый приятель, прямодушный и добрый Сам Крэг, находятся при ней, что в скором времени она напишет через посредство д-ра Флинта письмо к их маленькому сыну Хэмми, и прибавила, что довольна попечениями м-ра Боннера о ребенке. Затем она просила его отправиться в Бостоне к спиритическому фотографу, прибавив, что и она будет там и появится вместе с ним на одной пластинке с венком из цветов на голове, с другим венком в одной руке, а другой рукой указывая кверху. Я сам прочел это в ее письме, а м-р Боннер прибавил: ‘Завтра я еду в Бостон и никому там не назову себя’. Через четыре дня м-р Боннер посетил меня. Он был в Бостоне, никому себя не называл и все-таки получил обещанную фотографию, на которой жена его явилась точь-в-точь как писала. (См. табл. VI, фот. 2. Венок в руке фигуры на фототипии почти совсем не заметен.)

Все интересующиеся предметом могут видеть эти фотографии у м-ра Мумлера в Бостоне или у меня в Нью-Йорке… М-р Боннер — лицо, хорошо известное в Георгии и Алабаме’.

Все же знающие меня знают и то, что мне нет ни выгоды, ни расчета сочинить подобную историю, доводя факт этот до общего сведения, я ручаюсь за его достоверность’.

Бронсон Муррей.

738 West, 52 Street. New York City. 7 января 1873 года.’

Фототипия 1 на табл. VII представляет м-ра М. А. Доу, издателя общественного в Америке журнала ‘The Waverley Magazine’. Что же касается до фигуры, стоящей подле него, то история ее появления находится в письме м-ра Доу к м-ру М. А. (Охоп), жившему в Лондоне и пользовавшемуся известностью в спиритической литературе:

‘Бостон, 28 сентября 1873 года.

Милостивый государь!

Письмо ваше от 17 сентября я получил сегодня утром и попробую вкратце изложить вам то, что видел сам на опыте по части спиритических фотографий. В типографии и редакции ‘Waverley Magazine’ работают у меня около пятнадцати молодых женщин, некоторые заняты набором, другие — при машине, третьи — рассылкой журнала, и наконец, четвертые — чтением и исправлением рукописей для печати. Между последними была одна девушка, поступившая ко мне в 1861 году и остававшаяся до 1870 года, когда она вдруг заболела и умерла, имея около 27 лет от роду. За последние годы своей деятельности она чрезвычайно развилась и сделалась весьма интеллигентной и приятной особой. Ее долгое пребывание у меня и бескорыстная преданность моим интересам возбудили во мне искреннюю к ней привязанность, на которую она отвечала взаимностью, что не раз и было ею мне высказано. Прилагаю ее портрет, сделанный недели за две до ее кончины. Не буду останавливаться на ее смерти и на моем горе при этой потере. Ровно через неделю после ее кончины мне пришлось присутствовать на сеансе одного медиума, духовный руководитель которого — молодая индианка — сказала: ‘Вы привлекли красивую даму, желающую вас видеть, в ее руках розы, предназначенные вам, она любила вас более, чем кого-либо, за вашу доброту к ней’. Я был чрезвычайно удивлен, ибо не предполагал, чтобы наши друзья могли проявлять земную привязанность после того, как покинули тело, даже если и допустить, что они могут производить некоторые явления поехал на месяц в Саратогу (около полутораста а миль от Бостона) и встретился там с доктором Слэдом, знаменитым медиумом. Он меня вовсе не знал. Я имел ним сеанс, во время которого он держал правой рукой под столом простую грифельную доску, тогда как лева лежала на столе и касалась моей. Вскоре послышалось писание грифелем и, когда доску вынули из-под стола на ней оказались слова: ‘Я всегда при вас’, подписанные ее именем. Вернувшись в Бостон, я обратился, вследствие совета, данного мне в Саратоге, к м-с Мэри М. Гарди, самому популярному трансмедиуму в Бостоне.

Моя приятельница немедленно явилась и сказала, что дала мне в Саратоге через д-ра Слэда наглядное доказательство на грифельной доске, и прибавила, что всегда при мне, чтобы наставлять и оберегать, ибо любит меня, как наилучшего из всех людей, которых она знала на земле. На следующем сеансе она неожиданно сказала, что хочет дать мне свой портрет. Я оставил это обещание без внимания, ибо думал, что портрет будет кем-нибудь нарисован. В продолжение трех месяцев у меня бывали еженедельно сеансы с м-с Гарди, и я ни разу не упомянул о портрете, в конце же этого времени спросил сообщавшуюся, намеревается ли она дать мне свой портрет, на что она ответила, что готова. Я спросил ее, каким же образом он будет сделан. ‘Посредством фотографии’, — отвечала она. — ‘Будет ли его делать тот же фотограф, который снимал вас при жизни?’ — ‘Нет, это должен сделать фотограф-медиум’. В конце следующей недели я опять был у м-с Гарди. Как только она впала в транс, моя приятельница заговорила через нее и сказала: ‘Ступайте к Мумлеру и скажите, что придете сниматься через неделю в час дня. Я желала бы, чтобы в двенадцать (обыкновенный мой час беседы с нею) вы пришли сюда еще раз поговорить со мной’.

‘Я тотчас же пошел к Мумлеру, где застал только одну м-с Мумлер. Я сказал ей, что желаю иметь спиритическую фотографию. Она спросила, когда я опять приду, и я ответил: ровно через неделю в час дня. ‘Ваше имя?’ — ‘Я не хочу говорить вам своей настоящей фамилии, но вы можете назвать меня м-м Джонсоном’. Я внес деньги и вернулся домой. Через неделю я снова зашел к м-с Гарди, было заранее решено. Она впала в транс. Моя приятельница была уже тут и спросила меня: ‘Как вы поживаете, м-р Джонсон?’ Затем прибавила: ‘Мистер Доу, я не замечала раньше, что вы стыдитесь своего имени’. Я сказал, что надеюсь получить свой собственный портрет, но далеко не уверен, что увижу и ее на пластинке. ‘О, вы скептик’. — воскликнула она. Я простился с нею и отправился к м-ру Мумлеру, куда пришел за четверть часа до назначенного времени, никого больше не было, и он сказал, что мы можем тотчас же приступить к делу, Я сел на стул в указанной позе и он поставил свой аппарат в семи футах от меня. Вложив пластинку, он указал мне, куда смотреть. Так я просидел две или три минуты, после чего он вынес пластинку в другую комнату. Вернувшись с нею, он сказал, что ничего не вышло, и вложил другую. Я просидел столько же времени, как и в первый раз, и он объявил, что есть какой-то неясный облик. На мое замечание, что мне обещана фотография, он сказал, что следует продолжать опыты и что ему приходилось иногда повторять раз пять или шесть, прежде чем удастся. Он вложил третью пластинку, и я просидел ровно пять минут по его часам, которые он держал в руке, повернувшись ко мне спиной и держа руку на камере. Вынув пластинку, он вышел с нею. После его ухода в комнату вошла м-с Мумлер, бывшая, как мне показалось, в полутрансе. Я спросил, не видит ли она кого-нибудь, и она отвечала, что видит около я красивую молодую даму. Тут она впала в полный транc и приятельница моя опять заговорила: ‘Теперь вы получите мою фотографию. Я буду стоять подле вас, положа руку на ваше плечо, на голове у меня будет венок из цветов’. Тут вернулся м-р Мумлер с пластинкой и сообщил, что есть изображение. Взглянув на негатив, я ясно увидал на нем себя и стоящую подле женскую фигуру. Мумлер обещал прислать пробную карточку на другой же день. Я попросил адресовать на имя м-ра Джон на в почтамт до востребования. На третий день я заехал в почтамт и получил конверт на имя м-ра Джонсона. Распечатав его, я нашел пробную карточку, взял ее с собой домой и, рассматривая в хорошее увеличительное стекло, увидал прекрасный портрет моей покойной приятельницы в натуральную величину. Я написал письмо к м-ру Мумлеру, где подписался своим полным именем, и сказал, что я совершенно доволен портретом. Я признаю его настоящей и неподдельной фотографией, и моя приятельница неоднократно уверяла меня, что тут нет никакого обмана. Прилагаемые карточки дадут вам самим возможность судить о сходстве между ними.

Преданный вам Моисей А. Доу’ (‘Human Nature’, 1874, p. 486-488).

Привожу также упомянутое выше письмо г. Доу к Мумлеру.

‘Бостон, 20-го января 1871 года.

Многоуважаемый м-р Мумлер!

Будучи в почтамте в прошлую субботу, я получил посланный вами конверт с пробной карточкой. Это вполне удавшаяся фотография моей приятельницы. Прилагаю при сем ее портрет, сделанный за неделю до начала ее болезни. Сама она видела его только на негативе. Болезнь ее продолжалась ровно девять дней. Прошлый четверг, в полдень, она сказала мне через медиума, что будет стоять около меня с цветком в руке и опираться на мое левое плечо. Если вы вглядитесь в мое левое плечо, то увидите слабый отпечаток ее руки с цветком, но, чтобы вполне рассмотреть их, надо прибегнуть к помощи лупы. Мне кажется, что достаточно показать эти две фотографии, чтобы убедить любого скептика. Я оставляю свой псевдоним Джонсона и подписываюсь моим настоящим именем. С полным уважением, ваш Моисей Доу, издатель ‘Waverley Magazine’ (см. ‘Medium’, 1872, N 104).

У меня есть экземпляр той фотографии Мэбль Уаррен, снятой с нее при жизни, которую Доу переслал Мумлеру для сравнения (см. табл. VII, фот. 2). Сходство между обеими фотографиями так же поразительно, как и у Боннера.

В ‘Banner of Light’ от 18 марта 1871 года помещено длинное письмо м-ра Доу, в котором он весьма подробно рассказывает историю этой фотографии. Из него мы узнаем, что молодая девушка называлась Мэбль Уаррен, что она умерла в июле 1870 года и что только в начале того же года м-р Доу случайно познакомился с некоторыми спиритическими явлениями, он знал о них так мало, что не понял даже, о каком ‘портрете’ ему говорили, и когда он пришел к Мумлеру, то не сказал ему своего имени, считая его, подобно многим другим, обманщиком.

Упомяну еще об одной фотографии, фототипия которой при сем прилагается (см. табл. VII, фот. 4), на ней видна вдова президента Линкольна, пришедшая к Мумлеру попытать счастья. Она не назвалась и не снимала вуали до открытия объектива фотографического аппарата. Позади нее видна фигура, которая не так ясна по фототипии, но достаточно определенна на фотографии, чтобы можно узнать черты лица покойного президента. Тогда г-жа Линкольн, признавши фигуру, сказала свое имя. Подробности этого интересного случая см. в ‘Ребусе’, 1896, с. 197. Мне помнится, что я читал в посмертных записках г-жи Линкольн подтверждение этого факта, но так как я прочел об этом по выходе первого издания этой книги, то я в то время не отметил этой выписки и теперь я найти ее уже не могу.

Приведенных мною примеров трансцендентальных фотографий Мумлера достаточно, чтобы дать понятие общем типе получавшихся у него явлений. В моей коллекции около тридцати экземпляров этого рода фотографии, подтверждающих все приведенные нами выше замечания м-ра Селлерса, корреспондента ‘Британского Фотографического Журнала’. Ввиду наших дальнейших исследований, я считаю не лишним указать на то, что вообще некоторого рода одеяние составляет принадлежность появляющихся фигур, как это и видно на портрет м-с Боннер и Мэбль Уаррен, в виде украшения нередко появляются цветы, на одной из фотографий м-с Конант, известного медиума журнала ‘Banner’, виден сам медиум и спускающиеся над ним сверху три руки, осыпающие его цветами, которые падают ему на голову и на грудь, а отчасти держатся еще в воздухе. Одна из этих рук в рукаве подобно тому, как мы это видели на фотографии профессора Вагнера, но только этот рукав обхватывает руку вплотную.

Я упомяну еще о трех фотографиях, имеющих особенное значение. На одной из них изображена сидящая дама — м-с Тинкгэм (см. табл. VI, фот. 4), в момент выставки она заметила, что часть ее левого рукава приподнимается, и устремила глаза на эту точку (см. табл. VI, фот. 4). На фотографии, подле этой дамы, видно изображение — скажем, астральное — маленькой девочки, в которой м-с Тинкгэм признала свою дочку, ясно видно, как рукав у платья м-с Т. приподнят маленькой ручкой ребенка. Итак, мы имеем здесь фотографию материального предмета в момент его движения невидимой рукой (см. ‘Medium’, 1872, N104).

На второй фотографии (табл. VII, фот. 3) мы опять видим м-с Конант. В самый момент выставки она повернулась вправо с восклицанием: ‘Вот моя маленькая Уашти’ (маленькая индианка, часто проявлявшаяся через нее) -и протянула к ней свою левую руку, как бы желая взять ребенка за руку. На фотографии ясно видна фигура маленькой индианки, и пальцы ее правой руки находятся в руке м-с Конант. Итак, мы имеем здесь фотографию астральной фигуры, увиденной и признанной сенситивом в момент выставки, как бывало и у Битти (‘Medium’, 1872, N 104). Подтверждение подобного же явления и вообще замечательный случай трансцендентальной фотографии мы находим в письме профессора Геннинга (американского геолога), помещенном им по поводу мумлеровского процесса в нью-йоркском журнале ‘Трибуна’ и перепечатанном затем в Лондонском ‘Spiritual Magazine’ (1869, р. 260). В нем сообщаются такие интересные факты, что считаем нелишним привести здесь главную часть его.

В феврале 1867 года я познакомился с фотографом, жившим в Коннектикуте. Зайдя к нему в мастерскую, чтобы сняться, я заметил, что фотограф был во время выставки как-то особенно неспокоен. При проявлении пластинки оказалось, что подле меня стоит светлая облачная женская фигура. Я ничего не слыхал еще ни о Мумлере, ни о каких бы то ни было спиритических фотографиях. На мой вопрос, как появилась на пластинке эта фигура, фотограф ответил, что он сам того не знает, но в то время, как он меня снимал, он видел эту женскую фигуру подле меня. Ему не хотелось выпускать этого портрета из своей мастерской, и он просил меня не говорить об этом случае. Тут он рассказал, что ему приходилось получать подобные фотографии в продолжение нескольких уже лет, но что он с своей стороны ничего для этого не делал, он мог их иметь почти всегда, стоило ему только поддаться влиянию существ, которых он называл ‘духами’, но никак он не хотел иметь с ними каких-либо сношений. Он не желал, чтобы его имя примешивалось к какому бы то ни было виду спиритизма.

Я был так убежден в искренности моего знакомого, что мне захотелось исследовать его необычайную способность. После долгих уговоров и увещаний с моей стороны, он согласился наконец дать мне несколько сеансов и подчиниться ‘невидимым’. Я хотел щедро вознаградить его за потерю времени, но он отклонил все мои предложения, говоря, что считает себя не вправе употреблять свою таинственную способность для наживы. Между тем он согласился на всевозможные условия для к исследований, и, пользуясь этим, я пригласил в помощь себе одного приятеля. В продолжение четырех дней послеобеденное время фотографа принадлежало нам. Мы были убеждены в его честности, но, тем не менее, повели так, как будто он был ловкий обманщик. Приготовление пластинок и проявление их совершались при мне, и вообще мы не упустили ни одной меры предосторожности для устранения или раскрытия обмана. Почти на каждом сеансе у нас получалось изображение той женщины — та же светлая облачная фигура появлялась, когда я был один или, лучше сказать, воображал себя о ним. Почти на каждом сеансе фотограф впадал в транс Что могли мы сказать? Он человек с известным общественным положением, репутация его безупречна. Я не могу допустить ни малейшего сомнения в его честности, да и он и не имел никаких причин меня обманывать. Продавать за деньги свою странную силу он не хотел. Если бы даже я и считал его способным на обман, я все-таки не был бы в состоянии объяснить этих фотографий. Я знаю только два способа для получения фотографического изображения на чувствительной пластинке: или нечто способное отражать свет должно быть поставлено в надлежащем расстоянии перед объективом, или же чувствительную пластинку накрывают другой фотографией и выставляют на свет. Проникающий сквозь наложенную фотографию свет произведет тусклое изображение. Фотограф может еще употребить старую, бывшую в деле пластинку, и тогда в результате может получиться и бывший на ней прежде отпечаток. Такой способ толкования был недавно предложен одним корреспондентом ‘Трибуны’. Мой фотограф не употреблял старых пластинок, следовательно, к нему остается приложить одно из предыдущих объяснений. Мне положительно известно, что он не прикладывал к чувствительной пластинке старого негатива и, стало быть, получал свои призрачные образы иным способом. Остается еще одна возможность: не было ли просто чего-нибудь перед камерой? Но фотограф, я и мой друг были единственными лицами, находившимися в комнате. Могли ли мы в продолжение четырех дней быть обманываемы таким грубым образом? И если нас действительно дурачили, то как могла играющая роль ‘духа’ тайная союзница сделать себя такой прозрачной? Как могла она держаться на воздухе? — ибо на одной из фотографий видна женщина, спускающаяся по воздуху. Все фигуры прозрачны, как газовая ткань. Каким же образом были они сделаны? Я не спешил со своими заключениями.

Еще другой случай дошел до моего сведения. Молодая девушка в Челси пришла сниматься к одному из наиболее известных в городе фотографов, как раз в то время, тот собирался уже прекратить на этот день работу. Девушка села перед камерой и во время фотографирования почувствовала, как будто какая-то тень промелькнула перед ее глазами, и сказала это м-ру А., стоявшему у камеры, а он ответил, что это ничего, что она может мигать, но должна сидеть неподвижно. При проявлении пластинки на лице у нее оказались две руки. Эта фотография чрезвычайно замечательна. Я рассматривал четыре экземпляра, и один из них находится у меня. Прозрачные руки охватывают затылок девушки, видны они до запястья, где исчезают в бесформенном тумане. Одна рука доходит до подбородка девушки, очертание которого ясно видно сквозь эту руку. Все эти фотографии имеют одну общую черту — прозрачность, судья Эдмондс утверждает, что являющиеся ему ‘духи’ прозрачны, и другой мой знакомый, человек высокообразованный, говорил мне, что и он видит их такими же.

Нельзя также допустить, чтобы эти руки были заранее фотографированы на металлической пластинке. Фотограф говорил мне, что пластинка была новая, никогда в деле не бывшая, но если даже предположить, что он сказал неправду, все нельзя понять, каким образом руки могли бы появиться поверх лица! Или не мог ли он снять иx после девушки? Вы видите, что мизинец и безымянный палец левой руки засунуты под воротничок, что, несомненно, доказывает, что девушка и руки были сняты одновременно. Если даже допустить, что в комнату незаметно пробралась женщина и охватила руками голову снимавшейся, то как ускользнула бы она от глаз самого фотографа. Он утверждает, что в комнате, кроме него и молодой девушки, никого не было. Допустим, однако, что женщина вошла незаметно для них, но как она могла сделать свои руки прозрачными и совершенно скрыть остальное тело? Фотограф — человек, заслуживающий полного доверия, он говорит, что никогда и не помышлял о каких-либо спиритических фотографиях, что теории на этот счел у него нет никакой, что он знает только одно, что в появлении этих рук он не повинен’.

Еще подробнее говорится об этом из ряда вон выходящем случае в письме того же Геннинга в редакцию ‘Banner of Light’ (1867 года, от 6 июля), из которого я приведу только следующие две строки, имеющие для нас особенный интерес: ‘Левая рука видна совершенно ясно до запястья, которое далее закрыто гладким белым обшлагом’.

Редактор ‘Spiritual Magazine’ прибавляет от себя, что Геннинг, в бытность свою в Лондоне, лично подтвердил ему эти факты и показал дагерротипы, о которых шла речь-женщина, появившаяся на первом, была его жена и сходство было неоспоримое (‘Spiritual Magazine’, 1869, p. 329).

Мне остается упомянуть еще об одной фотографии Мумлера, на которой снят м-р Геррод, молодой медиум, сидящий на стуле в состоянии транса. За ним видно астральное изображение его самого или его двойника, стоящего в профиль с закрытыми глазами, с головой, несколько склоненной к медиуму (‘Medium’, 1872, N 104).

Второй случай фотографии двойника у другого фотографа приводится судьей Кэртером в письме к редактору ‘Banner’ от 31 июля 1875 года, перепечатанном в ‘Human Nature’, 1875, p. 424-425. Третий подобный же случай рассказал м-ром Глендиннингом и, как происшедший в частном кружке, заслуживает нашего полного внимания. Приводим слова м-ра Глендиннинга: ‘Около двенадцати лет тому назад мы с одним из моих друзей, хорошим медиумом, пробовали заняться спиритической фотографией и добились некоторых результатов. Вначале у нас на пластинке получались какие-то странные пятна, и, будь я в этом деле неопытнее, я, конечно, сохранил бы их, чтобы подвергнуть потом тщательному исследованию. Когда у нас не получалось ясного изображения, я обыкновенно начинал тереть пальцами пластинку и затем вымывал ее. Снабжал нас стеклами и химическими препараратами м-р Мельгеш, секретарь одного шотландского фотографического общества, и мы относились друг к другу с полным доверием, как это бывает между порядочными людьми. В одном случае у нас получился портрет медиума в позе, которую он занимал 10 или 15 мин до выставки пластинки, находясь в то время на полдороге между камерой и задним фоном. С нами в комнате была так называемая планшетка, известная под названием ‘Indicator’, очень быстро указывавшая по буквам, что нам следовало делать, ибо ‘духи’ говорили, что они и сами еще не знают, как производить эти изображения, и что прежде надо сделать несколько проб, и посоветовали нам месмеризировать камеру, химические препараты и все вообще. Мы исполняли их указания отчасти ради забавы, отчасти от любопытства. Когда мы их спросили, почему мы получили портрет медиума в положении, занимаемом им раньше, чем пластинка была выставлена, они ответили, что он оставил на этом месте свое ‘влияние’ и что, будь в комнате ясновидящий, он и увидал бы медиума на этом месте. Я этого не понимаю, но другого объяснения мы добиться не могли’ (‘Spiritualist’, 1877, т. 234, февраля 16-го, р. 76).

Эти фотографии невидимых человеческому глазу двойников — драгоценные предшественники фотографий видимых и осязаемых двойников, о которых нам придется говорить позднее.

Итак, мы видим, что явление трансцендентальной фотографии получалось у многих лиц как в Америке, так и в Европе. Есть еще не мало других случаев, о которых я и не упоминаю. Но ради исторического интереса замечу, что первые признаки этого рода явлений относятся, как показывают мои справки, еще к 1855 году. В ‘Spiritual Tlegraph’, издававшемся в Нью-Йорке г-м Бриттеном (т. VIII, p. 152), я нахожу следующую статью:

Дагерротипные спиритические изображения.

Было сделано немало опытов для разрешения вопроса: могут ли получаться на дагерротипной пластинке фигуры или иные спиритические изображения, но все он оказались безуспешными, кроме случая, сообщенной мне одним уважаемым другом из Нью-Орлеана. Самый факт состоит в следующем: м-р Г., дагерротипист и медиум, пробовал 8 февраля снять портрет своего маленького двухмесячного сына, лежавшего у бабушки на коленях На третьем сеансе получился отличный портрет ребенка но странное дело: вверху дагерротипа из пункта, похожего как бы на облачко, спускалась широкая световая полоса до самого плеча ребенка и тут исчезала. Эта широкая и сплошная полоса походила на луч солнца, проникающий через какое-нибудь отверстие… При более тщательном осмотре заметно, что она несколько прозрачна… Ни на одном из прежних снимков не было ничего подобного, и самое тщательное исследование окружавших предметов не могло дать достаточного объяснения оказавшегося результата’.

Вот еще другой случай, рассказанный на с. 170 того же VIII тома 1855 года: — ‘Несколько дней тому назад один из здешних жителей м-р Генри Гэбгарт выставил у нас в редакции прекрасный фотографический портрет своего десятилетнего сына, представляющий следующее странное явление: на груди ребенка, вкось, лежит очень определенное световое пятно эллиптической формы, начинающееся повыше левого плеча и оканчивающееся под правой рукой. Свет сильнее всего в центре и ослабевает по мере приближения к краям. Для этого странного явления не нашлось, по-видимому, никакой естественной причины, ибо ни художник и никто другой не могли открыть ее’.

В обоих этих случаях легко узнать первоначальные черты фотографий м-ра Битти.

Заканчивая главу о трансцендентальной фотографии, я не могу обойти молчанием один из новейших случаев этого рода. Речь идет о фотографе Дж. Гартмане в Цинциннати, Огайо. Умолчать о нем не могу, так как получение спиритических фотографий в его присутствии было подвергнуто самому строгому исследованию целым комитетом фотографов и в условиях, которые и Эдуард мая не может не признать вполне убедительными, что мы читаем в Бостонском ‘Spiritual Scientist’ от шаря 1876 года: ‘Как известно, спиритические фото-Лии получались в Цинциннати, в мастерской м-ра Типля (Teeple, 100, West Fourth Street, Cincinnati) через Дж. Гартмана, за что тот подвергался сильным нападкам о стороны скептиков, обвинявших его в мошенничестве. Не так давно в одной из наших утренних газет была статья в три столбца, преисполненная всяких рассуждений и доводов в доказательство, что все это пошлый обман и сам Гартман — наглейший из шарлатанов. Несмотря на то что он на частных сеансах давал доказательства, казавшиеся удовлетворительными, многие из его друзей стали относиться к нему недоверчиво, ввиду чего он на прошлой неделе обратился к обществу вообще и к фотографам в особенности с заявлением, что в субботу 25 декабря он приглашает к себе всех желающих принять участие в публичных бесплатных опытах, причем объяснил, что все ведение дела будет возложено на участвующих в исследовании, что им будет предоставлено выбрать комнату для опыта, принести свои собственные, помеченные пластинки, свою камеру, химические препараты — одним словом, все необходимое. Гартман же выговорил себе лишь одно право: самому приготовлять пластинки под надзором опытных фотографов, для отстранения всяких подозрений в обмане с его стороны.

Наступило светлое рождественское утро, и к Гартману явилось шестнадцать человек, в числе которых было пять фотографов, практикующих в нашем городе. По обсуждении вопроса решили отправиться в фотографию м-ра Кеттера (N 28, West Fourth Street). М-р Кеттер уже не раз изобличал спиритических фотографов, а Гартман никогда еще не бывал в его мастерской, следовательно,данные были для него, очевидно, вдвойне неблагоприятны: он находился в чужой мастерской и в незнакомом ему обществе скептиков, да еще специалистов, более других способных заметить малейшую подделку.

М-р Гартман дал охотно свое согласие на все, пост вив лишь условие, чтобы не было споров, шуток и разных выходок, словом или делом, могущих нарушить мир и гармонию, необходимые для успеха. Требование Гартмана, как совершенно справедливое, было единогласно принято, и все общество направилось в дом м-ра Кеттера.

При входе в мастерскую присутствующих пригласили занять места по обеим сторонам камеры и соединить между собой руки. Гартман пожелал быть осмотренным и предложил завязать ему глаза, но последняя мера была отвергнута фотографами, как излишняя. Затем Гартман избрал м-ра Мореленда своим ассистентом и свидетелем того, что все делается просто и честно. Выбрали еще м-ра Мермана, фотографа-практика и сильного скептика, втроем они вошли в темную комнату, куда м-р Мерман взял свои собственные пластинки. Приготовив их, они вернулись к камере, Мерман вложил принесенную им пластинку и сел сниматься. Выставка происходила среди гробового молчания, и затем пластинку унесли в темную комнату, куда за ней последовал и Гартман. Вскоре раздалось восклицание: ‘Результата нет!’ Скептики ликовали.

Приготовили другую пластинку, причем Мерман опять проследил за всеми действиями Гартмана, но и в этот раз ничего не вышло. Скептицизм торжествовал…

Теперь для всех манипуляций был избран м-р Кеттер, собственник мастерской — сильный скептик и, по всей вероятности, лучший в городе эксперт. Гартман, казалось, начинал впадать в уныние и, отказавшись идти в темную комнату, остался подле камеры, погруженный в глубокое раздумье. В темную комнату эксперты пошли без него, и Кеттер сам приготовил пластинку. Вернувшись, они передали кассетку Гартману, который едва мог вставить ее как следует, так он был расстроен. Однако он пригласил обоих джентльменов положить свои руки на камеру вместе с ним. Так произошла и третья выставка — и опять без результата!

Казалось, дела шли совсем плохо для бедного Гартмана, но тем не менее он предложил м-ру Кеттеру приготовить еще одну пластинку, а сам, более прежнего углубился в свои думы. Мерман сидел возле Гартмана и камеры, зорко наблюдая за каждым его движением, как он привык это делать в своей долголетней практике ‘обличения профессиональных медиумов’.

Когда Кеттер в присутствии Мореленда окончил в темной комнате приготовления четвертой пластинки, он вынес ее оттуда в кассетке и вручил последнюю Гартману. _

Д-р Морро был выбран для позирования, а другой господин — для наложения рук на камеру, и снова пластинку выставили среди глубокого молчания. Гартман заметно дрожал и, казалось, был погружен в немую молитву. Руки лиц, касавшихся камеры, тоже, видимо, дрожали, как будто под влиянием какой-то тайной силы. Наконец Гартман прервал тягостное ожидание, закрыв камеру, вслед за тем Кеттер, взяв пластинку, в сопровождении Мореленда удалился в темную комнату для ее проявления. Гартман продолжал стоять у камеры, на лбу его прибавились крупные капли пота, остальное же общество в глубокомысленном молчании ожидало приговора, который имел окончательно разбить любимые надежды спиритов.

Но вскоре раздалось громкое восклицание Мореленда и возглас удивления Кеттера: ‘Есть результат!’ Лицо Гартмана просияло, между тем как друзья его, едва верившие хорошей вести, вместе со скептиками толпились вокруг м-ра Кеттера, державшего на свет стеклянную пластинку. Действительно, около головы д-ра Морро виднелась склонившаяся к нему фигура молодой женщины, даже более ясная и отчетливая, чем его портрет! Этот неожиданный результат привел всех в изумление. Мерман смотрел на Кеттера, а Кеттер с неменьшим удивлением на Мермана, повторяя, что он тут ни при чем, что это была одна из его пластинок и что он хорошо знает, что, когда она попала в камеру, на ней ничего не было. А изображение налицо! Гартман же вовсе не дотрагивался до пластинки, даже не входил в темную комнату во время приготовления. Как появилась эта фигура, он и сам не знает, но фигура тут! Скептики и спириты были одинаково поражены результатом этого замечательного и решающего опыта.

Решающего в том смысле, что, хотя Кеттер, Мерман и другие не признали спиритического происхождения фигуры на пластинке, тем не менее все сошлись в том, что Гартман при данных условиях — не входя в темную комнату, не дотрагиваясь до пластинки, — не мог каким-нибудь фокусом произвести подобного изображения. Все присутствующие согласились засвидетельствовать своей подписью полученный результат.

Свидетельство, выданное г. Гартману.

‘Мы, нижеподписавшиеся, участвовавшие в публичном исследовании спиритической фотографии, предпринятом по желанию м-ра Дж. Гартмана, сим свидетельствуем, что мы тщательно следили за всеми манипуляциями над нашими собственными помеченными пластинками как в темной комнате, так и вне ее и что мы не нашли никакого признака обмана или фокуса со стороны м-ра Гартмана. Мы свидетельствуем еще, что во время последнего опыта, давшего результат, м-р Дж. Гартман не только не касался пластинки, но и вовсе не входил в темную комнату.

J. Slater. — С.Н. Murhman. — V. Cutter. — J.P. Weckman. — F.T. Moreland. — T. Teerle — профессиональные фотографы.

F. Saunders. — Wm. Warrington. — Joseph Kinsay. -Benjamin E. Hopkins. — E. Hopkins. — G.A. Carnaham. -Wm. Sullivan. — James P. Geppert. — D.V. Marrow. — M.D. и Robert Leslie.

Цинциннати, Огайо, 25 декабря 1875 года’.

Перепечатано в ‘Spiritualist’ N 179 (т. VIII, N 4, Лондон, 28 января 1876, р. 37 -38).

Но публика никогда не довольствуется подобными доказательствами и всегда требует новых, ибо никакое личное свидетельство не кажется достаточным, коль скоро дело касается факта, относимого к области чудесного.

Едва прошло несколько месяцев после выданного Гартману свидетельства от имени шести фотографов, как шел себя вынужденным сделать новый вызов в газете ‘Cincinnati Enquirer’ и новый комитет, с фотографом Слэтером во главе, составился для окончательного разрешения того же вопроса. Результатом его было новое торжество для Гартмана, как это видно из свидетельства, выданного ему этим комитетом и напечатанного в ‘Spiritual Scientist’ (25 мая 1876, р. 135) и перепечатанного в ‘Spiritualist’ (1876, т. I, р. 314).

После всего изложенного в этой главе мы, кажется, имеем полное право считать явление трансцендентальной фотографии за факт, положительно доказанный, а если это так, то и гипотеза галлюцинации, на которую наш автор так сильно опирается, уж достаточно в основе своей поколеблена, и я с своей стороны — подобно тому, что Гартман утверждает относительно несостоятельности спиритической гипотезы, — могу сказать, что гипотеза галлюцинации уже теряет почву под собою и только искусно балансирует на узкой ‘опоре’ (см. Гартман. ‘Спиритизм’, с. 133). Останется ли от этой узкой ‘опоры’ хотя что-либо, когда мы перейдем к главе о материализациях, это мы вскоре увидим.

__________________________________________

* Известный нью-йоркский спиритуалист, не принадлежащий’ категории слепо верующих во все, что называется медиумическим явлением, он участвовал в нескольких комиссиях, открывавших обманные проделки медиумов.

* Для объяснения этого факта читателям необходимо сообщить, что Флинт, равно как и Мансфильд, был особого рода мед ум, который имел способность на посылаемые запечатанные пись ма к лицам отшедшим отвечать посредством медиумического га сания от имени этих лиц, конечно, не распечатывая полученно! письма, которое и отсылалось к отправителю вместе с медиумиче ским ответом.

б) Материализация и дематериализация чувственно восприемлемых объектов

Под этим заглавием нам предстоит специально заняться явлением образования различных тел одушевленных и неодушевленных, подлежащих чувственному восприятию большей частью только в течение непродолжительного времени. Явление это настолько вне всякого вероятия, настолько выходит из ряда всей серии обыкновенных медиумических явлений, что сам Гартман, хотя и пускает возможность реальности сих последних, принимая для них человеческое свидетельство во всей его цельности, отказался принять его, когда ему пришло приступить к толкованию явлений материализации, — он не признал в них никакого объективного содержания нашел необходимым перенести их целиком в область субъективного. Прежде чем перейти к изучению явления столь необычайного и сложного, мы должны себя спросить, не можем ли мы найти в летописях медиумизма других каких-либо явлений более простых, так сказать, более обыкновенных, которые принадлежали бы к тому же разряду и могли бы служить нам антецедентами для допущения и понимания явлений более сложных, как нам удалось это сделать, говоря о трансцендентальной фотографии? Такие более простые явления действительно существуют, и они известны под общим названием фактов ‘проникновения материи’, представляющихся большей частью в виде ‘приноса’ и исчезновения предметов в замкнутом пространстве. Факты подобного рода составляют немалую часть всей совокупности медиумических явлений, они проявлялись параллельно с фактами частичной материализации с самого начала спиритического движения. Но как факты, сравнительно говоря, более простые и относящиеся большей частью к предметам неодушевленным, они наблюдались уже во всей их полноте, когда явления материализации находились еще в своей элементарной стадии, будучи по самой природе своей явлениями сложными, подлежащими закону развития. Факты проникновения материи, хотя на вид и представляются весьма простыми, но, тем не менее, имеют огромное значение. Они представляют нам наглядное и положительное доказательство, что перед нами факт трансцендентальный, т.е. являющийся результатом действия над веществом таких сил, о которых мы не можем составить себе никакого понятия.

И что особенно важно для нашей критики — принцип, лежащий в основе этого явления, уже допущен самим Гартманом, хотя и признается им, так сказать, молча. Упомянув об ‘экспансивном действии медиумической нервной силы, преодолевающем сцепление материальных частиц’ (с. 53), г. Гартман обозревает медиумические явления, относящиеся до ‘проникновения материи’, называя их при этом ‘областью явлений особенно невероятных’ (с. 54). Он цитирует доказательные опыты Цольнера и факты приноса предметов в запертую комнату, столь многократно наблюдавшиеся при самых убедительных условиях. И когда Гартман приступил к явлениям материализации и к толкованию их посредством галлюцинаций, наводимых самим медиумом, он широко воспользовался медиумическим фактом проникновения материи, допускаемым спиритами, чтобы отвергнуть реальную объективность всех явлений материализации, наблюдаемых при уединении медиума: никакие узы не могут удержать этого последнего на своем месте, — ни даже мешок или клетка, в которые медиум был бы посажен, ‘ибо если медиум-сомнамбул может проникать сквозь эти вещества, то ничто не мешает ему, несмотря на все эти предосторожности, выступить перед зрителями в качестве явления’ (с. 111).

Таким образом, г. Гартман допускает в принципе возможность медиумического факта ‘проникновения материи’, так же как допускает возможность и всех других явлений, опираясь на людское свидетельство. Но, говоря об этих фактах и пользуясь ими для защиты своей галлюцинаторной теории, он не дает нам для них никакого объяснения, он только высказывается против гипотезы Цольнера, прибегающего к четвертому измерению пространства, и склоняется, скорее, ‘в пользу молекулярного потрясения вещественной связи в телах’ (с. 56), которое может даже доходить до их разрыва, как это иногда и наблюдалось. Но раз факт ‘проникновения’ одного твердого, вещественного тела таковым же другим будет запущен даже в принципе, то ясно, что мы не можем вставить его себе иначе, как предположив моментальную дезагрегацию твердого вещества в момент прохождения предмета и его немедленное после того восстановления, или, говоря языком медиумическим, — его дематериализацию и обратную материализацию. Само собою разумеется, что это определение только условное, за неимением других терминов, что оно относится только к виду, а не к сущности явления. Здесь будет бесполезно умножать примеры подобных фактов, так как Гартман цитирует их в достаточном количестве, но я приведу только два, имеющих за собою то преимущество, что они совершились на глазах самого наблюдателя и не внезапно а данным наперед указаниям.

Вот о чем свидетельствует м-р Коллэй в письме, напечатанном в ‘Medium and Daybreak’ 1877 года (p. 709) как о факте, доказывающем возможность проникновения материи сквозь материю. Рассказав о том, как на одном сеансе с медиумом Монком, заметив присутствие значительной силы, он стал держать под столом грифельную доску с кусочком карандаша (за неимением грифеля) в надежде получить непосредственное писание, он продолжает так: ‘Это, однако, мне не удалось, на доске оказалась только какая-то кавычка как наглядное доказательство непригодности карандаша. Затем ‘Самуил’ (невидимый внушитель), говоря через своего медиума, находившегося в трансе, спросил как бы в гневе на негодный карандашик: ‘Сжечь его или утопить?’ — ‘Утопить его’, -сказал я. — ‘Накрой рукой горлышко графина (посуда после ужина не была еще убрана), теперь смотри внимательно!’ Карандаш лежал на грифельной доске около моих ног, и медиум, находившийся в отдалении, ни разу до него не дотронулся. ‘Ну, — заговорил опять Самуил через Монка, отводя его в дальний угол комнаты и протягивая руку по направлению к графину, — будь же внимателен, смотри хорошенько’. И вмиг крошечный карандашик словно проскочил сквозь мою руку в графин и поплыл по воде.

Лондон, 1-го ноября 1877 года

Томас Коллэй’.

Несколько позднее достопочтенный м-р Коллэй обнародовал еще следующий опыт. ‘На сеансе с медиумом Монком я написал на грифельной доске: ‘Можешь ли ты перенести эту доску на пятую ступеньку лестницы в коридоре?’ Положив доску на пол исписанной стороной вниз, я громко спросил: ‘Не напишут ли нам на этой же доске что-нибудь свое?’ Только что я повернулся на свое место и взял руки Монка в свои, как что-то тяжелое оттолкнуло ноги в сторону и струя света более яркого, чем от двух певших у нас газовых рожков, сверкнула из-под стола по наравлению к запертой двери, в тот же момент раздался сильный треск, подобный тому, как если бы грифельную доску сильно бросить в дверь, я потом это сам проверил. Однако хотя мы видели свет и слышали треск, но полета грифельной доски видно не было, только в момент треска одна сторона ее рамки отлетела назад к моей ноге и по ней скользнула на пол. Видя в этом указании, что грифельная доска, согласно моему желанию, была пронесена сквозь затворенную и запертую дверь и что, стало быть, я опять был свидетелем удивительного явления проникновения материи сквозь материю, я встал и, все еще держа Монка за руки, подошел с ним вместе к двери, которую отворил, действительно, доска лежала на пятой ступени! Я поднял ее и нашел, что вновь на ней написанное вполне соответствовало совершившемуся таинственному явлению, ибо на мой вопрос: ‘Можешь ли ты перенести эту доску на пятую ступень лестницы?’ — было отвечено: ‘Суди сам — вот она. Прощай!’ (‘Medium’, 1877, р. 741).

Этот опыт был повторен еще два раза при других свидетелях (там же, р. 761 и 786), на последнем опыте грифельная доска была моментально перенесена за две мили от места сеанса на квартиру одного из присутствующих.

Раз факт проникновения материи, т.е. моментальной дематериализации и обратной материализации существующего предмета, нам дан, мы приходим логически к вопросу: почему сила, производящая эту дематериализацию, не могла бы давать дематериализованным телам, при их обратной материализации, другой формы, чем принадлежавшая им прежде? Если сила, производящая это явление, есть сила нервная, как Гартман склонен, по-видимому, допустить это, то мы должны вспомнить, что эта сила может произвести на телах пребывающие отпечатки, т. е. произвести некоторые молекулярные изменения, соответствующие не только форме органов медиум от которого эта сила исходит, но даже и всякой другой посторонней форме, какую бы только сомнамбулической фантазии медиума ни вздумалось придать подобному отпечатку. А здесь эта самая нервная сила, дезагрегируя како либо тело, располагает всеми его атомами и, восстановляя тело при помощи этих атомов, могла бы дать ему ту форму, какую сомнамбулической воле медиума вздумалось бы создать. Это заключение не было бы противным логике гипотезы г. Гартмана, и мы не видим причин, по которым он мог бы отрицать его, предполагая, повторяю опять, что мы имеем здесь дело с нервной силой, одаренной теми атрибутами, которые приписывает ей г. Гартман.

На основании того же рассуждения мы имеем право видоизменить это заключение следующим образом: сила, располагающая такой властью над веществом, не должна необходимо произвести дезагрегацию всей массы данного предмета, а может ограничиться для какой-нибудь своей объективации некоторым только количеством этой материи для образования или подобия данного предмета или другого, отличного по форме. И действительно, спиритизм представляет нам эти оба вида явлений, известные под именем раздвоения и материализации, одинаково обнимающие предметы одушевленные и неодушевленные. Разграничительная линия между этими явлениями не может, очевидно, быть совершенно определенной, ибо она зависит только от степени уплотнения материализованного тела.

Что касается раздвоения предметов неодушевленных, то всего чаще наблюдалось раздвоение тканей. Факт довольно общеизвестный, что в то время, когда медиума держат за обе руки, нередко видят подобие его руки вместе с рукавом. Как на один из наилучше удостоверенных фактов этого рода я могу указать на происшедший в время электрического опыта Крукса с г-жой Фай, который г. Гартман считает с точки зрения полной невозможности личного участия медиума совершенно доказательным. Вот его слова: ‘Связывание посредством прикосновения электродом, как употребляли его Крукс и Варлей при сеансах для физических явлений с г-жой Фай, может считаться достаточным обеспечением’ (с. 22). А между тем рука, показавшаяся из-за занавески, была в шелковом голубом рукаве, в таком точно, какой был у медиума, и имеем об этом весьма категорическое свидетельство судьи г. Кокса, не признававшего ни материализации, ни двоения (‘Spiritualist’, 1875, т. I, р. 151). С точки зрения г. Гартмана, это должна бы быть галлюцинация, но она не имеет здесь достаточного основания. Само собой понятно, что медиум и не подумал бы произвести галлюцинацию своего собственного платья, что касается до присутствующих, то они, разумеется, никак не ожидали такого сюрприза. Другой факт подобного рода, столь же драгоценный, произошел на сеансе Дэвенпортов в темноте, когда внезапно, с целью изобличения, какой-то скептик зажег спичку, то увидали Дэвенпорта, сидящего на своем месте, привязанного по рукам и ногам к стулу, а вместе с тем и совершенного двойника его (включая и платье), исчезающего в теле медиума. (См. ‘Спиритуалист’, 1873, с. 154-470, ‘Ferguson. Supramundane facts’ p. 109, см. также любопытное показание Clifford Smith ‘Spirit. Magaz.’, 1872, p. 489, также ‘Спиритуалист’, 876, т. I, с. 189.) Говоря о раздвоении платья, приходится по необходимости говорить в то же время и о раздвоении человеческих форм, антецедент которого мы уже имеем в явлениях трансцендентальной фотографии, но здесь я не буду входить в подробности, так как позднее мы вернемся к этому предмету. Мы теперь прямо перейдем к явлениям материализации.

1. Материализация и дематериализация предметов неодушевленных

Я не забываю, что я должен говорить об этом предмете единственно с точки зрения гипотезы галлюцинации. Г. Гартман не признает свидетельства чувств, зрения и осязания, хотя бы одно подкреплялось другим и высказывалось несколькими лицами зараз. Материализация какого-нибудь предмета на глазах самих свидетелей и его постепенная дематериализация, наблюдаемая теми же самыми лицами, — что для обыкновенного суждения и опыта есть верх требуемого доказательства и что неоднократно имело место на медиумических сеансах, — есть дляг. Гартмана поэтому самому доказательство галлюцинации. Следовательно, я должен пытаться доказать это явление посредством остающихся от него неисчезающих следов, из коих самыми положительными были бы не преходящие, а пребывающие материализации. Но здесь доказательство самое совершенное перестает по этой именно причине быть доказательством, ибо предмет, будучи раз материализован, ничем не отличается от другого предмета. Таким образом, доказательство явления не имело бы другого основания, как то, на которое опирается и явление проникновения материи, т.е. человеческое свидетельство, основываясь на нем, я надеюсь иметь возможность представить несколько фактов довольно удовлетворительных.

Здесь нам приходит на помощь трансцендентальная фотография, в ней мы имели принципиальное и положительное доказательство невидимой материализации разного рода неодушевленных предметов, из коих чаще всего встречаются ткани и цветы. (См. образцы в фототипиях, табл. V и VI.) Ткани, изображенные на этих фотографиях, не представляют большей частью ничего особенного, хотя иногда и бывают исключения, так, напр., г. Галлон свидетельствует, что на одной из фотографий Мумлера, изображавших Ливермора вместе с его покойной женой, о чем мы говорили выше, ‘драпировка спиритической фигуры была самого тонкого, изящного узора и под микроскопом всего более напоминала красоту рисунков на крыльях бабочки’ (‘Spiritual.’, 1877, т. I, р. 239). Мы также упомянули выше, что на одной из фотографий, полученных Слэтером, ‘изображение позировавшей было искусно закутано прозрачным кружевом, которое при внимательном рассмотрении оказалось состоящим из колечек разной величины, совершенно не похожих на кружева обыкновенного приготовления’.

Руководствуясь этим антецедентом, мы имеем право почить, что явление материализации подобных предметов должно иметь место и в области материализации доступной для наших внешних чувств. И действительно, в области медиумической феноменологии мы находим не мало описаний материализации тканей и цветов. Факты приноса этих предметов при условиях, исключающих всякую возможность обмана, весьма многочисленны, и так как Гартман не высказывается против реальности этого явления, то мне и не предстоит надобности подтверждать его цитатами о такого рода опытах. Вначале предполагали, что одеяния материализованных фигур были сверхчувственного происхождения, но вскоре пришли к различению между трансцендентальным приносом тканей и временной их материализацией, в тесном смысле этого слова. Первое из этих явлений, как мы это видели, является предшественником второго, и этим последним нам и предстоит теперь заняться. Мы пришли логически к гипотезе, что явление материализации могло бы произойти насчет данного предмета без полной его дематериализации. И, судя по словам разумных сил, производящих это явление, оно так и происходит. Таким образом, временная материализация тканей совершается насчет тканей, носимых присутствующими. Ткань служит медиумом для материализации тканей. Вот что я нахожу об этом в одном сообщении: ‘Невозможно создать подобный материал, ели соответствующий материал не имеется на медиуме и присутствующих, ибо всякая вещь в материальном мире имеет свое соответствие в духовном. Обыкновенно вбирается белое, но если бы растительные краски находились в комнате сеанса, то почти каждый из нас мог изменить свое белое одеяние в цвет этих красок, при тором упражнении этот опыт мог бы быть сделан на глазах рисутствующих как с тканью, нами материализованной, так и с тканью, изготовленной в вашем мире (‘Spiritualist’, 1878, т. I, р. 15).

Мне известен только один опыт в этом направлении, сделанный м-ром Клиффордом Смитом при помои трансцендентальной фотографии. Целью опыта было л казать трансцендентальную материализацию ткани счет ткани естественной, имевшую воспроизвести узор этой последней. Собираясь приступить к этому опыту м-р Смит взял с собой из дому свою цветную шерстяную скатерть и вместе с м-ром Уильямсом (медиумом) отправился к фотографу Гудзону. Вот его рассказ: ‘М-ра Гуд. зона не было дома, но вскоре он вернулся. Мы прошли прямо в его мастерскую. М-р Гудзон никогда не видел моей скатерти и ничего не мог знать о моих намерениях. Я спросил его, будет ли этот узор ясно виден на фотографии. Он отвечал утвердительно и предложил сделать снимок. Для этой цели я накинул скатерть на спинку стула, но как раз в ту минуту, когда он готовился приступить к фотографированию, я под влиянием мгновенного внушения попросил м-ра Уильямса подойти ближе к стулу, оставаясь однако за занавеской. Сам же я не спускал глаз со скатерти, лежавшей на стуле. В результате получилась фигура, окутанная в белое, с лицом, едва различаемым под покрывалом, но характеристично было то, что на плечах этой фигуры, точь-в-точь как я дома набрасывал эту скатерть на плечи Уильямса, получился факсимиле этой скатерти, с совершенно отчетливым узором, он даже был отчетливее на фигуре, чем на стуле, а между тем все это время скатерть оставалась па стуле па наших глазах’ (‘Spiritual Magazine’, 1872, p. 488).

Один из самых несомненных случаев материализации ткани имел место на сеансах м-ра Крукса с медиумом мисс Кук, через посредство материализованной фигуры известной под именем Кэти Кинг. М-р Гаррисон, издатель ‘Spiritualist’a’, так свидетельствует об этом факте: ‘Фигура, называвшая себя Кэти, сидела на полу, по сторону двери той комнаты, которая служила темным кабинетом, внутри же кабинета, в продолжение всего сеанса мы видели то, что принимали за лежавшую в трансе мисс Флорэнс Кук: голова ее была обращена в противоположную от нас сторону, так что лица мы видеть не могли, но видели ее платье, ее руки, ее обувь. Кэти сидела на полу, вне кабинета, весьма к ней близко сидели с одной стороны м-р Крукс, а с другой м-р Тапп. В числе присутствуюших находились родители медиума, м-с Росс-Черч, я и еще несколько других лиц, имена которых теперь не припомню. Кэти вырезала из подола своего широкого одеяния около дюжины кусочков и раздала их присутствующим, в ткани остались большие дыры, некоторые даже такой величины, что сквозь них можно было свободно просунуть руку. Тут под вдохновением минуты я сказал: ‘Кэти, если бы вы могли эту изрезанную ткань восстановить в ее первобытном виде, как вы это иногда делали, то это было бы очень хорошо’. Надо иметь в виду, что это происходило при полном газовом освещении, при многих свидетелях. Едва я выразил такое желание, как она спокойно накрыла изрезанную часть своего одеяния той частью, которая была цела, и потом опять ее раскрыла, причем ее спокойные, медленные движения заняли не более трех-четырех секунд. И вот подол ее одеяния оказался мгновенно восстановленным — в нем не было более ни одной вырезки. М-р Крукс спросил, может ли он его рассмотреть, на что она изъявила свое согласие. Он перебрал руками весь подол, дюйм за дюймом, внимательно рассмотрел его и заявил, что тут не было более ни единой вырезки, ни шва, ни иного признака. М-р Тапп испросил себе такое же позволение и после долгого и тщательного исследования заявил то же самое’ (‘Spiritualist’, 1877, N 246, р. 218). См. свидетельство об этом же факте других лиц в ‘Спиритуалисте’ 1874 (т. I, с. 235, 258-259). Подобные опыты неоднократно производились и с другими медиумами (‘Спиритуалист’, 1877, т. I, 182, ‘Light’, 1885, р. 258).

Гартман, упоминая об том явлении, заключает: ‘Из этого ясно, что в данном случае имеется соединение галлюцинаций зрения и осязания’ (с. 128). Но затруднение здесь в том, что отрезанные куски тканей не исчезают, и я видел у г-на Гаррисона тот, который был им отрезан. Таким образом, мы перед дилеммой: или одеяние было галлюцинаторное, и тогда кусок ее не мог быть отреза остаться, или одеяние было реально, и тогда вырезать место не могло быть восстановлено. Чтобы выйти из этого затруднения, г. Гартман прибавляет: ‘Когда же видение заставляет самих зрителей отрезать куски от своего платья и куски эти на ощупь грубы, как земные ткани то является сомнение относительно того, есть ли это галлюцинация осязания или принос действительного предмета’ (с. 129). Каким же образом г. Гартман разрешает это ‘сомнение’? Вот как: ‘Если же образцы материи потом исчезают и не могут быть найдены после сеанса, то галлюцинаторный характер их доказан, если же они остаются налицо, то их реальность и земное происхождение не подлежат сомнению’ (там же). Но как же объяснить это ‘земное происхождение’? Гартман нам уже ответил: Если это не галлюцинация осязания и зрения, то это ‘принос действительного предмета’. Со стороны г. Гартмана это слово неосторожное. Он не имеет права говорить о припасах для объяснения какого бы то ни было медиумического явления. Принос есть факт трансцендентальный, необъяснимый, по крайней мере г. Гартман не дал ему никакого объяснения. Поэтому объяснять факт происхождения ткани посредством приноса — значит объяснять необъяснимое посредством необъяснимого, а г. Гартман обязан давать нам объяснения естественные. Если он дает это объяснение с точки зрения спиритов, допускающих принос, то это не изменяет дела, он не имеет права позволить спиритам этой точки зрения, ибо он взялся за перо, чтобы научить их ‘тем трем методологическим законам, против которых спиритизм грешит’ и из коих третий учит тому, что ‘следует сколь возможно дольше обходиться естественными причинами’ (с. 147), — и чтоб доказать им, что в спиритизме ‘нет ни малейшего повода переступать за порог естественных объяснений’ (с. 133). Доказательством того, что материализованная ткань не есть принос ткани земного происхождения, было бы ее постепенное исчезновение не на сеансе, под галлюцинаторным влиянием медиума, но вне этого условия. И эта постепенная дематериализация могла бы быть констатирована посредством фотографии. Но это будет опытом будущего. Для настоящего времени мы имеем только несколько наблюдений, констатирующих факт материализации тканей на глазах присутствующих, отрезывания куска подобной ткани, ее сохранения в продолжение нескольких дней, ее постепенной дематериализации и, наконец, ее исчезновения.

Мы переходим теперь к материализации цветов. Принос их в запертую комнату наблюдался очень часто, но их материализация — явление весьма редкое. Первые факты подобного рода появились у м-ра Ливермора при медиуме мисс Кэт Фокс (См. его письма в ‘Spiritual Magazine’, 1861, p. 494 и др.). Вот свидетельство м-ра А.Д. Дэвиса в ‘Herald of Progress’:

‘В одном из спиритических кружков Нью-Йорка неоднократно формировались прекрасные живые цветы, химически и артистически созданные из необходимых для того элементов, всегда находящихся в атмосфере. Эти образцы спиритического творчества подносились членам кружка. Каждый цветок, врученный кому-либо из них, оказывался, таким образом, вполне доступным чувственному восприятию. Запах его был совершенно явствен для обоняния, а стебель и листья можно было осязать и держать в руке. На одном из сеансов было дано указание положить такой цветок на камин, что и было исполнено одним из членов кружка, который затем вернулся на свое место, в глазах всех присутствующих, устремленных на цветок, он в продолжение двенадцати минут совершенно исчез (‘Spiritual Magazine’, 1864, p. 13). В сочинении Вольфа ‘Startling Facts’ ‘Поразительные факты’ на р. 508 и 530 мы читаем следующее: ‘Под скатертью был виден свет, который, становясь все более и более ярким, принял наконец форму прекрасного, вполне законченного цветка. Когда он совсем сформировался, державшая его рука высунулась из-под скатерти на столько, что была видна ее кисть. Ее можно было рассматривать в продолжение полминуты, после чего она скрылась, но вскоре опять появилась. Расстояние между цветком и нашими глазами было не более двенадцати дюймов. По цвету, величине, форме цветок походил на центифольную розу’.

Эти материализации, будучи преходящими, не могут служить ответом на галлюцинаторную теорию Гартмана хотя есть полное основание полагать, что фотография могла бы дать требуемое доказательство их объективного существования, не сомневаюсь, что со временем этот опыт будет сделан, теперь же я привожу эти факты только потому, что они составляют как бы первую естественную ступень к материализации цветов и плодов, образующихся воочию и имеющих характер непреходящей вещественности. Самые удивительные факты этого происходили в Нью-Кестле при посредстве медиумизма м-с Эсперанс, они подробно описаны в ‘Medium’, 1880, N 528, 538 и 542 и в ‘Herald of Progress’, 1880, издававшемся в Нью-Кестле. Явление это совершалось при трояких условиях: 1) в стакане с водой, 2) в ящике со свежей землей и 3) в графине с песком и водой. Происходило это на материализационных сеансах, медиум находился в отдельном кабинете, а действующим лицом была материализованная фигура, выдававшая себя за молодую аравитянскую девушку, по имени Иоланда.

Вот несколько подробностей этого явления, повторявшегося несколько раз на глазах многочисленных зрителей.

1. М-р Фиттон в виду всех присутствующих держал на ладони стакан с небольшим количеством воды, в нем ничего другого не было, но едва Иоланда сделала над ним несколько пассов, как в стакане появился маленький розовый бутончик, когда он распустился до половины, Иоланда вынула его из стакана и вручила м-ру Фиттону, он же передал его на несколько минут м-с Фидлер, и, когда взял обратно, он оказался вполне распустившейся розой (‘Medium’, 1880, р. 466).

2. Для образования целого растения таинственный деятель потребовал деревянный ящик со свежей землей и здоровое растение, имевшее служить медиумом, было доставлено одним из членов кружка. На сеансе 20 апреля 1880 года ящик с землей поставили посереди комнаты и около него растение — гиацинт-медиум. Иоланда полила землю поданной ей водой, накрыла к с этой землей покрывалом и удалилась в кабинет. От времени до времени она оттуда выходила, устремляла пристально взгляд на покрывало или делала над ним пассы и снова скрывалась в кабинет. Минут через двадцать покрывало начало точно само собою подниматься и расти в ширину и вышину. Тогда Иоланда сняла покрывало и все увидали в ящике прекрасный, совершенно свежий пеларгониум, 29 дюймов вышиной, с листьями от одного до 5 дюймов в ширину. Его пересадили в обыкновенный цветочный горшок, и он продолжал расти, тогда как растение, послужившее медиумом, очень скоро погибло (‘Medium’, 1880, р. 306). Таким же образом на сеансе 22 июня в течение получаса был выращен кустик земляники с ягодами различной степени зрелости. Этот раз медиумом служила герань (‘Medium’, 1880, р. 466).

3. Выращивание растений в графине с водой на сеансе 4 августа 1880 года, описано м-ром Окслеем следующим образом в N 8 ‘Herald of Progress’, издаваемого в Нью-Кестле: ‘Выйдя из кабинета, Иоланда сделала знак, чтобы ей подали графин, воду и песок (только что купленный перед сеансом) и, присевши на пол на виду у всех, подозвала м-ра Реймерса, который, следуя ее указаниям, насыпал в графин песку и налил воды. Иоланда поставила графин почти на середину комнаты, сделала над ним несколько круговых пассов, покрыла легким белым покрывальцем и отошла к кабинету, оставаясь приблизительно в трех футах от графина. В ту же минуту мы увидали, как из-под покрывала стало что-то подниматься и распространяться во все стороны, покуда не достигло приблизило 14 дюймов в вышину. Когда Иоланда подошла и сняла белое покрывало, мы увидали, что из графина действительно выросло настоящее растение: с корням стеблем и зелеными листьями. Иоланда взяла графин растением и, подойдя прямо к тому месту, где я сидел вручила его мне. Взяв графин в руки, я и мой приятель Кальдер внимательно осмотрели растение, бывшее тогда еще без цветов. Затем я поставил графин на пол, в двух футах от себя. Иоланда скрылась в кабинет, оттуда раздались стуки, и посредством их нам было сказано: ‘Посмотрите теперь на растение’, и Кальдер, подняв графин воскликнул с удивлением: ‘Каково! На нем цветок!’ И действительно, на нем оказался большой цветок. Таким образом, в те несколько минут, что графин простоял у моих ног, растение выросло на 6 дюймов, дало несколько новых листьев и один пышный цветок, золотисто-красного или оранжевого цвета’ (‘Medium’, 1880, р. 529).

Что явление это не было простой галлюцинацией, подтверждается тем, что м-р Окслей на следующий день снял фотографию с этого растения, оказалось, что это была Ixora crocata, рисунок с ее изображением приложен к статье Окслея в ‘Herald’ и к сочинению м-с Эммы Гар-динж-Бриттен ‘Miracles of the XIX Century’ (‘Чудеса 19-го столетия’¹).

М-р Окслей, к которому я обратился за некоторыми разъяснениями, был так любезен, что вместе с ответом на мои вопросы прислал мне хорошую фотографию, изображающую все растение вместе с графином, сквозь который видны и его корни, и песок, в котором оно выросло. В письме своем ко мне м-р Окслей подтверждает факт необыкновенного происхождения этого растения и, между прочим, говорит: ‘Не менее двадцати человек были очевидцами этого явления, имевшего место при освещении хотя и умеренном, но все-таки вполне достаточном, чтобы видеть все происходившее… Покрывало плотно прилегало к горлышку графина, и все мы отлично видели, как оно постепенно над ним приподнималось’. Кроме того, м-р Окслей был настолько обязателен, что прислал мне часть самого растения для сравнения с фотографией, его верхушку, состоящую из цветка и трех листьев, срезанных и положенных под стекло после снятия фотографии. По измерении высушенного растения оказалось, что его листья имеют 17-18 см длины и 6 ширины, что же касается до цветка, то он состоит из пучка в сорок пестиков, 4 см длины, из коих каждый заканчивается маленьким цветочком в четыре лепестка.

Так как г. Зеллин из Гамбурга присутствовал на этом сеансе, то я, конечно, пожелал заручиться и его свидетельством и обратился к нему с следующим письмом:

‘С.-Петербург, 7/19 апреля 1886 года.

Милостивый государь!

Так как вы вместе с гг. Окслеем и Реймерсом присутствовали на том сеансе г-жи Эсперанс, где произошло необыкновенное выращивание растения, врученного Иоландой м-ру Окслею, то ваше свидетельство имело бы для меня особенную цену, и я позволяю себе обратиться к вам с покорнейшей просьбой ответить мне на следующие вопросы:

1. При каком освещении произошло упомянутое явление?

2. Вполне ли вы уверены, что видели именно тот самый сосуд, в котором выросло растение, и что в этом сосуде, кроме воды и песку, ничего не было?

3. Видели ли вы совершенно ясно, как растение постепенно вырастало из сосуда и достигло указанной в описании меры?

4. Видели ли вы также, что при вручении растения м-ру Окслею на нем не было цветка и что он появился только впоследствии?

5. Имеете ли вы какое-нибудь сомнение в подлинности явления и если нет, то как вы его объясните? Вы меня крайне обяжете, ответив на эти вопросы.

С полным уважением и пр.’.

В ответ на это письмо г. Зеллин любезно сообщил мне следующее:

‘Гамбург, 5-го мая 1886 года.

Borgfelde Mittelweg, 59.

Милостивый государь!

Прошу вас извинить меня, что так поздно отвечаю на письмо ваше от 19 апреля, полученное мною только 27-го по возвращении из Англии, где я провел две недели. Надеюсь, что ответ мой придет еще вовремя.

Прилагаю здесь, для большей наглядности, набросок плана комнаты, где происходили сеансы, с обозначением кабинета и мест, занимаемых нами.

В размерах прилагаемого чертежа я не соблюдал строгой точности, что, впрочем, и не важно, мне надо только указать занимаемое мною место, которое, как вы сами увидите, ставило меня в наиболее благоприятные условия для наблюдения.

Что же касается до ваших вопросов, то:

1. Очень трудно определить силу света. Комната освещалась газом, горевшим в окне за красной занавеской, причем пламя могло регулироваться из комнаты: его то увеличивали, то уменьшали. Пока продолжался процесс произрастания, освещение было слабое, но, однако, достаточное, чтобы не только видеть очертания Иоланды и ясно различать покрытый белым графин, но и наблюдать постепенное приподнимание покрывала соответственно росту растения. Я находился, как показывает чертеж, не далее трех футов от растения и потому могу сказать с уверенностью, что белое покрывало в три минуты поднялось приблизительно на 16 дюймов. Когда затем Иоланда сняла покрывало с растения, которое я ни на минуту не выпускал из виду, то увидя неизвестную мне Ixora crocata, я принял ее сперва за фикус. Свет позволял различать каждый листик, так что я заметил свою ошибку ранее, чем Иоланда перенесла графин с цветком к м-ру Окслею.

2. Сосуд, употреблявшийся при этом (графин с горлышком меньше дюйма в диаметре), совершенно верно изображен в ‘Herald of Progress’, я видел его, как в начале сеанса, так не раз и после, и мог хорошо рассмотреть, ибо в то время, как в комнату вносили графин, песок, стакан с водой и лист газетной бумаги, свет был усилен. Пункт этот не подлежит никакому сомнению. Ход сеанса был следующий. После того, как в его начале Иоланда раздала свои розы, она удалилась в кабинет и оттуда стуками были потребованы вышеназванные предметы. Окслей говорит, что еще до сеанса (вероятно, посредством автоматического письма) было дано указание держать их наготове. М-р Армстронг, в честности которого я вполне убежден, будучи распорядителем сеанса, сам принес эти вещи. М-с Эсперанс в это время не была в трансе или, по крайней мере, не в полном, ибо говорила в кабинете и неоднократно кашляла. Когда свет уменьшили, возвратившаяся в кабинет Иоланда поманила к себе м-ра Реймерса и знаками показала ему отложить газету на пол, а поставленный на нее графин наполнить песком до известной вышины, затем влить туда часть воды. Реймерс проделывал все это, стоя на коленях у одного края газеты, а Иоланда стояла против него тоже на коленях, у другого ее края. Когда Реймерс окончил свою работу, Иоланда, поцеловав его в лоб, сделала ему знак вернуться на свое место. Сама же встала и покрыла графин белым покрывалом. Откуда она его достала, было ли оно частью ее собственного одеяния, или же она его ‘сформировала’ тут же, — решить не берусь. Я знаю одно, что с момента накрытия графина покрывалом я мог хорошо наблюдать как за графином, так и за фигурой до той минуты, как она сняла покрывало.

3. Ответ на него заключается в вышесказанном.

4. Что при снятии покрывала на растении не было ветка, я могу засвидетельствовать с полной уверенностью уже потому, что, будь на нем этот крупный (с кулак величиной) шаровидный (вроде гортензии) цветок, я бы, 1ечно, никогда не принял его за фикус. Но зато я не могу наверное утверждать, чтобы на нем не было маленького бутона, я не видал такового, но если он был в первом периоде своего развития, то я легко мог его не заметить. В этом пункте приходится вполне положиться на показания м-ра Окслея и достопочтенного Джона Кальдера. Когда через несколько минут прибавили света и все присутствующие еще раз осмотрели растение, на нем уже положительно находился готовый распуститься бутон. Затем графин поставили на шкафчик, где он и оставался до конца сеанса, в течение которого из кабинета появлялось еще до шести материализованных фигур, подходивших к присутствующим. Когда же по окончании сеанса м-р Окслей снял со шкафчика графин, чтобы взять его к себе домой, я воспользовался случаем еще раз посмотреть на растение и увидал, что в пучке уже раскрылись три бутона красивого желтовато-оранжевого цвета. А на другое утро, когда мы понесли его к фотографу, весь пучок был уже в полном цвету, как видно на фотографии. Рассматривая более тщательно лист, я с удивлением заметил, что один из них был поврежден и потом зарос. На сеансе 5 августа, где таким же образом вырос в горшке с землей Anthurium Scherzerianum — растение центральной Америки, я спросил, чем можно объяснить такой шрам на только что выросшем растении, на это мне ответили, что Иоланда слишком поспешно скинула покрывало и при этом повредила листок, который соответственно быстрому росту всего растения так же скоро и зажил.

5. Судя по всему ходу дела, я решительно не имею никакого сомнения в подлинности явления, хотя сперва меня очень неприятно поразил этот шрам на листе, то место, на котором стоял графин, было мной осмотрено днем, при посещении комнаты м-с Эсперанс, и я не нашел ничего похожего на трап или тому подобное. Что же касается до объяснения, то, разумеется, я стою перед загадкой, как в большинстве медиумических явлений. Возможно, что это был обыкновенный принос (apport), как и с розами, которые она раздавала из стакана. Те розы были чисто земного происхождения, я довольно долго сберегал их и затем выбросил, когда они завяли. В данном же случае вся трудность представляется в посадке растения графин. Горлышко его было так узко, что я считаю почти невозможным, чтобы вполне развившиеся корни были всунуты в графин и там совершенно естественно посажены в сырой песок. Я должен сознаться, что нахожу подобное предположение совершенно не соответствующим тому постепенному поднятию покрывала в вертикальном направлении, которое мне было так ясно видно.

Еще можно предположить, что материализованная фигура, в то время как Реймерс наполнял графин сырым песком или позже, когда она накрывала его, опустила туда росток или семячко иксоры (я слишком мало знаком с ботаникой, чтоб решить, что правдоподобнее) и затем при помощи неизвестной нам силы произвела ненормально быстрое произрастание его. Этого объяснения я и придерживаюсь до сих пор. По крайней мере ускоренный рост растений под влиянием электрического света (испытанный г. Реймерсом) представляет известную аналогию. С совершенным почтением Ваш покорнейший слуга

К. В. Зеллин’.

Разумеется, что эти растения не создались из ничего, но, что мы имеем здесь дело не с простым явлением приноса, это ясно из того, что тут имело место постепенное развитие — что и составляет именно характер явления материализации, как о том можно судить, когда она происходит на глазах у наблюдателей. Этот процесс развития очевиден в особенности из того обстоятельства, что, когда покрывало было уже снято и растение тщательно осмотрено, оно выросло еще на шесть дюймов и произвело еще несколько листьев и большой цветок в пять дюймов поперечнику, состоящий из полусотни маленьких цветочков, это доказывает, что в той части растения, которая была выращена в первый период его развития, содержался огромный запас жизненности и материальных элементов, находившихся в скрытом состоянии. Так как материализованные растения, о которых мы говорили, не носят подобия растений, служивших им медиумами, и так как Ixora была выращена, по-видимому, без содействия какого-либо постороннего растения, то можно предположить, что мы имеем здесь дело с явлением смешанным приноса и материализации, так, быть может, что эти растения были дематериализованы на месте и при переносе их типической сущности постепенно вновь материализованы на сеансе с помощью жизненного начала другого растения или без оного. Как бы то ни было, это во всяко случае процесс материализации, произведенный на глазах самих наблюдателей, и его негаллюцинаторный характер доказан.

Что в явлениях подобного рода мы имеем дело не с простыми приносами, это видно из случая неудачи подобного опыта: на одном из этих сеансов все было приготовлено, как по обыкновению, — ящик с землей, вода, покрывало и растение-медиум. Иоланда явилась, проделала все свои обычные манипуляции и наконец ‘оттолкнула ящик с таким явным отвращением, которое возбудило бы смех при всяком другом, менее интересном случае. Она пояснила, что земля была лежалая, промозглая, а потому под ее руками только и явилась одна плесень’ (‘Medium’, p. 466). Ясно, что принос не имел бы ничего общего с землей и ее качеством.

Мне остается для завершения серии материализации неодушевленных предметов упомянуть о материализации металла при посредстве другого металла. Антецедент этого явления мы имеем в приносах или исчезновениях и появлениях металлических предметов, что неоднократно имело место на сеансах (см. у Крукса принос колокольчика из его кабинета в столовую сквозь запертые двери), но из случаев материализации я знаю только следующий, и так как тут идет речь о золотом кольце, то я предпошлю ему специальный случай дематериализации золотого кольца в то время, как его держали в руке. Вот о чем нам свидетельствует г. Като фон Розевельд, член правления голландской Гвинеи. Будучи в Лондоне, он имел сеанс с мисс Кэт Кук (сестрой известной Флоренс Кук), на котором, между прочим, произошел следующий факт: ‘Г-жа Кук, мать медиума, дала мне, — говорит г. Розевельд — два золотых кольца, которые я надел на пальцы Лелии (материализованной фигуры), сказав, что так как ей не приходится носить эти украшения в своем мире, то было бы лучше возвратить их мне для передачи г-же Кук. Она сняла кольца, и я принял их в свою правую руку. Держите их крепко, — сказала она, — ибо я их растворю’. Я держал кольца крепко между пальцев, но они становились меньше и меньше и через полминуты совершенно исчезли. ‘Вот они’, — сказала Лелия, и показала мне кольца в своей руке, я тогда взял их и передал г-же Кук’ (‘Спиритуалист’, 1879, т. II, с. 159).

Перейдем теперь к соответствующему факту материализации золотого кольца. Вот явление, наблюдавшееся и серии сеансов совершенно домашних с частным медиумом, г. Спригсом, и упоминаемое одним из членов кружка, г. Смартом, в письме, напечатанном в ‘Light’ (1886, р. 94). ‘Та же фигура однажды материализовала золотое кольцо, твердость которого она доказывала, ударяя им в ламповый колпак и по нашим рукам, любопытно при этом было то, что для способствования процессу материализации она взяла у одного из участников золотую цепь, положила ее на стол и делала пассы от нее к себе на руку, как бы извлекая из цепи тончайшие элементы’ (см. также ‘Medium’, 1877, р. 802). Надо полагать, что это кольцо исчезло вместе с фигурой и, следовательно, это явление не может служить доказательством в моем ответе Гартману, но для тех, которые не разделяют его галлюцинаторной гипотезы, оно будет иметь свое значение.

Не к этой ли категории явлений относится тот любопытный факт, который можно, пожалуй, назвать раздвоением стакана, упоминаемый А.Р. Уаллесом в его ‘Защите новейшего спиритуализма’? (См. русский перевод Шабельского, с. 76.)

Я очень хорошо понимаю, что доказательства, приводимые мною в главе о материализации неодушевленных предметов, немногочисленны и далеко не вполне убедительны, еще менее можно сказать, чтобы они были произведены в условиях, отвечающих требованиям положительной науки, затруднение состоит, как я уже сказал самом характере доказуемого явления и в скудости опытов, сделанных в этом направлении, так как все внимание и весь интерес весьма естественно сосредоточились материализации человеческих фигур. Упоминаемые мною факты только случайные — это не результаты систематического, специального исследования, предпринятого с целью доказать, что тут нет галлюцинаций: свидетельство всей совокупности чувств и всех лиц, присутствующих при совершении явления, считалось во все времена совершенно достаточным. Цель моя была только показать, что если трансцендентальная фотография представляет нам иногда изображения предметов неодушевленных, невидимых для наших глаз, то это явление может находить свое подтверждение в соответствующем и не менее странном явлении видимой материализации и дематериализации предметов неодушевленных, и наоборот. И я дивлюсь еще тому, что мне удалось при всей скудости наличного материала собрать хотя эти рассеянные факты, чтобы завершить в этой области всю цепь аналогий.

_________________________________________

¹ Он также помещен и в немецком ответе моем.

2. Материализация и дематериализация человеческих форм. — Логическая несостоятельность галлюцинаторной теории Гартмана в связи с его гипотезой нервной силы

В предшествующей главе, основываясь на данном нам в опыте трансцендентальном факте проникновения одного тела другим и на принципиальном допущении гипотезы дематериализации и обратной материализации этого тела, мы пришли логически к допущению возможности образования или более или менее продолжительной материализации одного тела на счет другого, ему однородного, и наши исследования в этой области представили нам факты не только преходящей, но даже и пребывающей материализации тел неодушевленных на счет других однородных, мы видели факты материализации тканей через медиумическое посредство тканей, материализации растения через медиумическое посредство растения и металла через посредство металла. Теперь мы перейдем к многочисленным, более совершенным и самым поразительным фактам этого рода — ко временным материалициям человеческих форм через медиумическое посредство человеческого тела.

Материализация человеческих форм обнимает в хроноологическом порядке своего развития руку, лицо, бюст и целое тело.

Положительный факт образования подобных форм, хотя и невидимых для нашего глаза, нам дан в трансцендентальной фотографии. Она нам открыла и констатировала присутствие различных тумановидных тел, принимающих мало-помалу форму человеческую, сперва несколько неопределенную, затем более и более отчетливую и, наконец, очертания, несомненно, человеческие (см. табл. I-IV). Особенно интересны впервые приведенные мною здесь фототипии 1-я и 2-я на табл. IV. Они наглядно показывают довольно часто наблюдаемый процесс постепенной материализации, но здесь этот процесс не виден простыми глазами, ибо получен путем трансцендентальной фотографии. На 1-й фототипии материализация достигает только до головы сидящих, полупрозрачна и, что странно, всегда начинается с полу, на 2-й она уже достигает роста человеческого, ибо видна только голова вставшего г. Жости, и совершенно непрозрачна. Кстати, замечу, что на обеих фототипиях слева сидит сам г. Битти, как на табл. I, но здесь изображение яснее и отчетливее, так что они могут служить хорошими его фотографиями, затем посредине сидит спящий г. Бутланд.

Серию подобных же фактов мы встретим и в области материализации, удостоверяемой свидетельством всех чувств и всеми действиями, какие только материальный организм способен вообще произвести.

Но для нашей цели нам не предстоит надобности проследить это явление во всех фазах его развития. Наша цель установить, что это явление не есть галлюцинация, поэтому, если нам удастся доказать объективную реальность объективную реальность материализации хотя бы одного только человеческого органа — будь то рука или нога, — это все, что нам нужно.

Негаллюцинаторный характер появления руки может быть доказан:

I. Одновременным зрением и согласным свидетельством нескольких лиц.

П. Одновременным зрением и осязанием, и согласным свидетельством нескольких лиц, когда притом чувственные восприятия зрения и осязания согласуются между собой.

III. Физическими действиями, произведенными такой рукой, напр. движениями предметов на глазах присутствующих.

IV. Произведением физических действий пребывающего характера, что представляет, разумеется, самое убедительное доказательство, а именно:

а) письмом, произведенным в присутствии нескольких лиц,

б) отпечатками, произведенными такой рукой на мягком или закопченном предмете,

в) некоторыми действиями, учиненными над этой рукой присутствующими лицами,

г) формами (слепками), снятыми с этой руки и ею самой учиненными,

д) фотографиями подобных материализации.

V. Взвешиванием материализованных фигур, когда они достигают развития полной человеческой формы.

Все эти доказательства существуют в спиритизме.

I, П. Появление рук видимых и осязаемых имело место с самого начала спиритического движения: есть известие об этом явлении, восходящее до февраля 1850 года, следовательно, началось оно менее чем два года спустя после Рочестерских стуков (см. Ballou, ‘Spirit Manifestations’, edited by Stone. London, 1852, p. 44, 192-202). Оно происходило тогда при полном свете на сеансах вокруг стола, и продолжает происходить до наших дней, показания, относящиеся до этого явления, бесчисленны и единогласны. По Гартману, это явление — галлюцинаци или одного зрения, или зрения вместе с осязанием. Но здесь, чтобы не впасть в противоречие с объяснением, которое он дает отпечаткам органических форм, Гартман допустить двойное объяснение: ‘Что касается собстственно галлюцинаций осязания, то открытой остается здесь и та возможность, что испытываемое давление невидимых и призрачных рук, ног и т.д. зависит от системы динамических линий давления и натяжения, — системы, представляющей аналог давящей поверхности руки без лежащего за этой поверхностью вещественного тела, т.е. такой системы, которую можно предположить на основании получаемых отпечатков’ (с. 125). Таким образом, галлюцинация осязания перестала бы быть галлюцинацией и превратилась бы в действительное ‘давление динамических линий’ или в динамическое действие медиумической нервной силы (с. 125), итак, когда я держу в своей руке руку материализованную — вид этой руки был бы галлюцинацией, но осязание ее было бы реальным: я сжимал бы в своей руке систему линий нервной силы. Естественно, возникает вопрос, почему же вид руки, временно появившейся, должен быть галлюцинацией? Если система линейных сил может сделаться осязаемой, то она могла бы точно так же сделаться и видимой, не представляется логичным давать нервной силе предикат осязаемости и отказывать ей в предикате видимости, когда утверждение и отрицание предиката имеют одно и то же основание. Или, говоря иначе, нет логики в том, чтобы принимать реальную объективную причину для действия осязания и отрицать ту же самую реальную объективную причину, когда речь идет о том же явлении и о том же воспринимающем субъекте.

Логическим последствием этого двойного объяснения явлется то, что галлюцинаторная гипотеза, играющая столь видную роль в медиумической философии г. Гартмана, находится прежде всего в несогласии с предикатами его гипотезы нервной силы, играющей у него не менее важную роль, и это несогласие покуда теоретическое, вместе с развитием, которое Гартман дает явлениям, произведенным нервной силой, превратится под конец в положителъный факт — как мы это и увидим.

III. Перейдем теперь к рубрике доказательств, представляемых физическими действиями, и они не могут Гартману, служить доказательством реальности материализации, так как вид руки есть только галлюцинация движение предмета, произведенное этой рукой, есть только действие, произведенное нервной силой медиума, согласно той галлюцинации, которую он наводит на присутствующих: ‘Действительное перемещение предметов, оказывающееся по окончании сеанса, может служить доказательством, что произошли действительно объективные перемещения материальных вещей. Если эти движения совершаются не вне сферы действий нервной силы медиума и род явления и его размеры не лежат за пределами тех действий, которые эта сила может произвести то нет повода допускать какую-либо другую причину явления, кроме упомянутой нервной силы. Медиум в состоянии сомнамбулизма соединил в таком случае галлюцинацию появляющегося образа с представлением об имеющих произойти перемещениях предметов и бессознательно произвел эти перемещения при помощи своей медиумической нервной силы, оставаясь при этом в уверенности, что перемещения эти произведены собственной силой представляющихся фантастических образов, — через перенос своей галлюцинации на зрителей он невольно передал и им убеждение, что происшедшие перемещения действительно произведены теми призраками, которые представлялись в галлюцинациях’ (с. 128). Итак, мы имеем здесь галлюцинацию с подкладкой нервной силы. Излишне более на этом останавливаться, заметим только, что логическая несостоятельность этого объяснения увеличилась на одну степень, тогда как, с другой стороны, свидетельство зрения и осязания подтвердилось соответствующим физическим действием. Г. Гартман часто употребляет выражение: ‘Внутри или вне сферы действия нервной силы медиума’ (с. 130), но он не дает нам никакого определения границ нервной силы, ее сфера действия может быть расширена им по произволу, или даже стать безграничной, ввиду отсутствия этого определения теория Гартмана, не поддаваясь фактической проверке, является лишенной твердых основ.

IV Мы переходим теперь к доказательствам, которые тих газетах представляются положительными и состоят в произведении физических действий с результатами пребывающими. Здесь на первом месте является:

а) Писание, произведенное материализованной рукой, при полном свете, на глазах зрителей, с медиумом налицо. По Гартману и это явление не что иное, как галлюцинация с подкладкой нервной силы, вот его слова: ‘Вовсе не было бы чудом, если бы вскоре появилось известие о таком писании медиумов на расстоянии, при котором пишущая посторонняя рука была бы видна наблюдателям, чего, сколько мне известно, до сих пор еще не случалось, — не случалось по крайней мере в светлых сеансах. Не было бы, однако же, ни малейшего основания видеть в такой руке не перенос зрительной галлюцинации, а что-нибудь другое’ (с. 127). Но, останавливаясь на этом рассуждении, которое не отличается от предшествующих, мы перейдем к последующей рубрике, где оно доходит до своего апогея и становится невозможностью. Здесь мы заметим только мимоходом, что Гартман, предполагая, что это явление не было наблюдаемо при свете, хорошо сделал, оговорившись: ‘сколько мне известно’, -так как это явление наблюдалось неоднократно. Напр., Роберт Дэль-Оуэн говорит о сеансе с Слэдом, на котором при полном свете на листе бумаги, положенном на грифельную доску, лежавшую у него на коленях, появилась из-под стола рука и написала сообщение по-английски, потом явилась другая рука и написала на том же листе несколько строк по-гречески (см. подробности вместе с факсимиле письма в ‘Спиритуалисте’, 1876, т. II, с. 162). Олькотт в своей книге ‘People of the Other World’ дает даже изображение материализованной руки, пишущей на подаваемой ей книге (с. 182). (См. также многочисленные опыты Вольфа в его книге ‘Startling Facts’, p. 309, 486 и др.) Г. Гартман также ошибается, когда говорит: ‘Не большое число известий, говорящих видимой рукой духа, не имеют веса, так как они относятся к темным сеанса в которых на самосветящейся бумаге неясно был вили очерк туманной руки’ (с. 65). Свидетельство Крукса по этому поводу категорично: ‘С верхней части комнаты опустилась светящаяся рука, и после того, как она не сколько секунд попорхала возле меня, она взяла из моей руки карандаш, быстро что-то написала на бумаге, бросила его, поднялась над нашими головами и постепенно исчезла в темноте’ (‘Ps. Studien’, 1874, S. 159). Подобный же случай, происшедший в присутствии нескольких лиц описан г. Иенкеном (‘Спиритуалист’, 1876, т. II, с. 126) с приложением рисунка писавшей руки.

б) Весьма естественно, что уже давно старались получить отпечатки рук, только моментально появлявшихся на сеансах и потом исчезавших, так как подобный отпечаток служил бы положительным доказательством, что в этих случаях мы имеем дело не с галлюцинацией, но с реальным образованием какого-то тела. Я не могу в точности указать, когда именно были сделаны первые попытки в этом роде, но я нахожу в своих заметках указания, восходящие до 1867 года, отпечаток был сделан на мягкой глине (см. ‘Banner of Light’, 1867). Позднее подобные отпечатки получались на муке или на закопченой бумаге. Мы имеем относительно этого явления доказательные опыты профессоров Цольнера и Вагнера (см. ‘Ps. St.’, 1878, S. 492, 1879, S. 249). См. также факты этого рода, полученные Реймерсом, в ‘Ps. St.’, 1877, S. 401 и Иенкеном в ‘Спиритуалисте’ 1878, т. II, с. 134, ‘Медиум’, 1878, с. 609. В этих случаях рука или нога, оставившие отпечатки, не были видимы, но условия, при которых они получались, исключают всякую физическую возможность подделки, так, у Цольнера отпечатки получались между двух грифельных досок, находившихся у него на коленях, а у г. Вагнера — между двух запечатанных грифельных досок. В других случаях телесная форма, производившая отпечатки, была видима во время самого процесса и результат был найден согласным с наблюдавшейся формой: ‘Такой опыт, насколько я знаю, — говорит Гартман, — нигде еще не был произведен, мне известен только единственный случай, где при материализационном сеансе получен был оттиск детской ноги, которая в то же время была видима, но не осязаема… (‘Ps. St.’, т. VII, S. 97). Наблюдение это требует подтверждения наблюдениями других лиц’ (с. 126) Я могу представить это подтверждение в опытах а Вольфа с медиумом м-с Голлис. Опыты происходили на сеансах за столом при полном свете, стол был завешан вокруг коленкоровой оборкой, доходившей до полу, отверстием в ней в шесть квадратных дюймов. При описываемом ниже опыте д-р Вольф был один с медиумом. Вот его слова: ‘Следующий опыт был произведен с блюдом муки. Я поставил блюдо на стул перед отверстием и просил Джима Нолана (одного из невидимых деятелей) сделать на нем оттиск своей правой руки. Через две или три минуты появилась длинная нежная рука, нисколько не похожая на руку Джима, и, попорхавши в продолжение нескольких секунд над блюдом, скрылась. Минут через пять она снова появилась и, сильно надавив муку, оставила в ней глубокий оттиск. Тогда, по требованию Джима, я поставил другое блюдо с мукой и на этот раз он сам оттиснул в ней свою руку. Выдавленный им оттиск был в полтора раза больше первого. Осмотрев внимательно руку м-с Голлис, на которой при самом тщательном исследовании не оказалось ни одной мучной пылинки, я попросил ее вложить свою руку в полученные оттиски. В один из них могли поместиться две ее руки, так был он велик, да и другой оказался значительно больше ее руки. Сделанный же в муке оттиск ее собственной руки был и меньше, и совершенно другой формы’ Startling Facts’, p. 481). О том же факте говорит и другой свидетель, именно м-р Плимптон, один из издателей цинциннатской газеты ‘Commercial’, в статье, напечатанной им в газете ‘Капитал’, издающейся полковником Пиатом в Вашингтоне. Как видно по приложенному к статье плану, стол стоял посередине комнаты, с одной его стороны сидел медиум, против него — д-р Вольф, с третьей стороны находилось отверстие в оборке, против этого отверстия сидел м-р Плимптон, на шаг от стола. Вот описание опыта: ‘Д-р Вольф достал блюдо муки и спросил могут ли невидимые деятели оставить на ней оттиск руки? Стуками ответили утвердительно, а после была выражена письменно просьба, чтобы доктор держал блюдо перед отверстием как можно дальше от м-с Голлис, что было исполнено. Появилась рука, мелькавшая с быстротой молнии, попорхала таким образом над блюдом, опустилась на муку, поднялась, отряхнулась и исчезла. М-с Голлис попросили приложить свою руку к оттиску. Вдавленные пальцы были на полдюйма длиннее ее. Оттиск представлял руку вполне взрослого мужчины со всеми выдающимися анатомическими деталями такой руки. Кроме того, если бы м-с Голлис проделала это сама, то она должна была бы нагнуться плечом до края стола, чтобы достать рукой так далеко. Но она своего положения не изменяла, чем физическая невозможность ее участия была доказана бесспорно. Под столом же не было бы места для взрослого человека, кроме того, как только опыт кончился, я стол опрокинул. Быть может, это была иллюзия? Но оттиск на муке остался, и все его видели. Если все его видели, то также несомненно и то, что я видел руку, которая его произвела’ (там же, с. 541).

Даже и для объяснения этого явления Гартман нисколько не поступается своей теорией. Он допускает, правда, что это не галлюцинация. Он не говорит теперь, как говорил выше, относительно чувства осязания, что остается открытой ‘возможность’, что тут есть реальное действие, произведенное объективной причиной, но уже утверждает это положительно, говоря: ‘Получаемые оттиски дают несомненные доказательства, что мы имеем тут дело уже не с внушенными галлюцинациями’ (с. 64). Но как же он объясняет их? Я позволяю себе думать, что ‘для всякого человека, даже для представителя положительной науки, оттиск, полученный при вышеупомянутых условиях, — или вообще, когда раз достоверность этого явления допущена, — служил бы доказательством вполне убедительным, что мы здесь действительно имеем дело с временным образованием тела, имеющего форму человеческого органа. Но для Гартмана это заключение не годится. Чтобы остаться верным своей теории нервной силы он дает ей здесь необычайное развитие: эта сила может не только передвигать предметы, но даже производить и пластические действия. По его мнению, подобный оттиск производится ‘системой давлений и натяжений нервной силы, действующей на расстоянии’ (‘ein System von Druck — und Zuglinien der fernwirkenden Nervenkraft’, S. 6). А когда тело (или, как здесь, рука), производящее этот результат, видимо, это опять, как в предшествующем случае, галлюцинация, — комбинация реального результата с действием галлюцинаторным. Как мы видим и как мы это предвидели, логическая непоследовательность, в которую впадает Гартман и которая только предполагалась, когда речь шла о его гипотезе для объяснения чувства осязания, только выросла, и теперь, когда он предполагает нам расширение той же гипотезы для объяснения оттисков, эта непоследовательность достигает своего крайнего предела и становится фактом. Я вижу появляющуюся руку — это галлюцинация, я вижу эту руку, трогаю ее и осязаю — чувство осязания считается реальным, но вид ее есть галлюцинация. Я вижу, как эта рука движет неодушевленный предмет, пишет, физическое действие, ею произведенное, реально, но вид ее — галлюцинация. Я вижу, как эта рука производит свой отпечаток, доказывающий, что это подлинно рука, — отпечаток признается реальным, но вид ее — галлюцинаторным. Итак, свидетельство наших чувств признается для целого ряда реальных действий, но оно отвергается только для специальной формы восприятия впечатлений зрения, несмотря на то, что один из полученных результатов — реальный и пребывающий оттиск — доказывает согласность свидетельства зрения и осязания с этим полученным результатом. И таким же образом, с другой стороны, мы имеем явление, которое обладает всеми признаками телесности и которое таковым себя доказывает всеми действиями, какие только тело может вообще произвести: оно видимо, оно осязаемо, движет другое тело, оставляет пребывающие следы, отпечатывается даже на другом теле — все эти предикаты признаются за ним самим Гартманом как реальные, за исключением только видимости Почему? На основании какой логики?

И эта логика нам покажется еще более странной, если мы попросим Гартмана дать нам в смысле его собствен ной философии определение понятия о теле. Материя ответит он нам, не что иное, как ‘система атомных сил’ (‘Философия бессознательного’, 1872, с. 474). Таким образом, когда я держу в своей руке другую естественную руку, я держу, по Гартману, систему атомных сил, и он не отказывает ей в предикате видимости, и такое свидетельство чувств моих он не считает галлюцинацией. Но когда я держу в своей руке руку, так называемую ‘материализованную’, которую вижу и осязаю и которой Гартман дает то же самое определение, так как он признает ее за ‘систему линейных сил’ (‘ein System von Kraftlinien’), то в этом случае, говорит он, чувство осязания реально, но зрительное впечатление этой руки — галлюцинация. Почему? На основании какой логики?

Раз в данном явлении предикат осязаемости реальной и объективной, причиняемой системой сил, признается, где же затруднение для признания и предиката видимости реальной и объективной для такой же ‘системы сил’, когда субъективное свидетельство в пользу того или другого одинаково? Никогда Гартман не будет в состоянии доказать логику своего отрицания этого предиката. Таким образом, его гипотеза галлюцинации после всех уступок, им содеянных, допускающих объективную реальность того же явления для других чувственных восприятий, представляется с точки зрения логики совершенно несостоятельной.

Что касается до физического объяснения, которое Гартман дает для отпечатков, получаемых путем медиумическим, то оно представляет такие противоречия всем известным законам физики, что ни физика, ни физиология никогда его не признают, и любопытно, что логическое развитие физического объяснения Гартмана необходимо ведет нас к тому заключению, против которого он силами упирается. Чтобы доказать мною утверждаемое я должен войти в некоторые подробности. Так как явление оттисков органических форм чрезвычайно важно и так как я считаю его за антецедент абсолютного доказательства материализации, то мы должны обратить все наше внимание на объяснение, даваемое этому явлению Гартманом, который с своей стороны также находит, что все эти явления ‘принадлежат к самым разительным в этой области’. Вот это объяснение: ‘Если представить себе другое расположение линий давления и натяжения медиумической нервной силы — расположение, отвечающее тем надавливаниям, которые производит внутренняя сторона плоско лежащей руки на мягкое вещество, способное воспринять отпечаток, то перемещение частиц вещества, вызванное такой динамической системой, опять должно бы согласоваться с тем, какое вызывается прямым давлением рукой, т.е. получился бы оттиск органической формы, хотя такой формы, могущей произвести подобный оттиск, могло бы и не быть налицо в материальном виде’ (с. 62).

Это объяснение представляет с точки зрения физики целый ряд невозможностей. Я напомню, что оттиски, о которых здесь речь, бывают двух совершенно различных видов: они получаются или на мягком веществе, как мука или глина, и воспроизводят с совершенной точностью все анатомические детали данного органа или на твердом веществе (на закопченных поверхностях) и воспроизводят эти самые детали отчасти, ибо вся поверхность любого органа, само собою понятно, не может касаться ровной поверхности твердого тела, не подвергаясь какому-нибудь необычайному давлению. Взглянем теперь на невозможность гипотезы Гартмана относительно оттисков на мягком теле.

1. Всякая сила притяжения или оттолкновения распространяется по прямой линии, чтобы отступить от этого направления, она должна подвергнуться действию другой силы, исходящей из другого центра действия. Здесь мы имеем физическую силу, названную нервной, исходящую из организма медиума и распространяющуюся не прямой линии, но по кривым, самым неправильным линиям, направляющуюся к тому телу, на котором она должна произвести оттиск и на которое, чтобы произвести его, она должна действовать перпендикулярно, ибо иначе форма отпечатанного органа получилась бы неправильной (вспомним об оттисках ног, полученных Цольнером на лежащей на его коленях аспидной доске). Где же те другие силы, которые изменяют направление нервной силы? Для этих сил также требуются центры, из которых они бы исходили и действовали в данном направлении. Эти центры не могут, очевидно, быть в теле медиума, где же они находятся?

2. Направления этих линий нервной силы должны быть для произведения требуемого оттиска абсолютно параллельны, без малейшего совпадения линий, но неровности человеческого органа, служащего источником этой силы, препятствуют подобному параллелизму, так как нервная сила по случаю этих неровностей должна излучаться в различные направления.

3. Все эти линии сил должны быть для получения требуемого результата не только одинаковой длины, но еще длины определенной, согласно расстоянию, чтобы соответствовать на требуемом, определенном расстоянии всем неровностям отпечатываемого органа. Что такое линия физической силы определенной длины?

4. Эта система линейных сил должна состоять из линий, исходящих непременно из каждой точки отпечатываемого органа, и, следовательно, состоять из целого пучка линий, соответствующего в разрезе своем контуру полученного оттиска. Этот пучок линейных сил имел бы, таким образом, определенную толщину?!!

5. Так как, по Гартману, ‘динамические действия медиумической нервной силы проникают, подобно магнетизму, сквозь всякое вещество’ (с. 62), то ясно, что нервная сила, исходящая из органа медиума, не может дейстствовать исключительно только на поверхность тела, на котором она должна произвести отпечаток, но должна и сквозь него ‘беспрепятственно’. Так, напр., нервная сила, исходящая из руки медиума, лежащей на столе, проходит, по Гартману, сквозь этот стол, но останавливается на поверхности муки, находящейся в тарелке под столом, или на поверхности закопченной бумаги, находяшейся меж двух грифельных досок, после того как а проникла ‘беспрепятственно’ и сквозь стол, и сквозь первую доску. Почему? Надо тогда предположить, что на определенном расстоянии (кем и чем?) эта сила получает такую плотность, что она уже не проникает сквозь тело. Таким образом, мы имели бы дело с силой, одаренной некоторой длиной, некоторой толщиной и некоторой плотностью. Никогда еще физическая сила не имела таких предикатов.

Если мы теперь перейдем к отпечаткам, производимым на поверхностях твердых и гладких (на бумаге, закопченной и наклеенной), то мы встретим здесь новое затруднение.

1. Если линии нервной силы исходят из всех точек отпечатываемого органа, то, очевидно, что все точки этого органа должны быть воспроизведены на полученном отпечатке. Но результат не таков: мы видим на фотографических изображениях двух отпечатков этого рода, полученных профессорами Цольнером и Вагнером (‘Psych. Studien’, 1878-1879), что углубления, образуемые серединой подошвы и пальцами ноги, а также углубление, образуемое ладонью руки, не произвели на отпечатках в соответствующих им местах никакого следа, эти места остались на отпечатках черными. Почему? В случаях оттисков на мягком веществе все линии сил действуют и нажимают на вещество до вдавливания, здесь же, когда было бы достаточно простого прикосновения, часть этих самых линии сил не действует? По гипотезе материализации, напротив, совершенно естественно, что именно только эти выдающиеся точки и коснулись закопченной поверхности.

2. Эта система надавливающих линий нервной си для произведения отпечатка на закопченной бумаге должна снять часть этой копоти, как это и видно на полученных отпечатках. Каким образом понять, что физическая сила, производя давление, уносит частицы какого-нибудь вещества?

Если на пункты 1-4 г-н Гартман ответит, что ‘распределение линий силы зависит только от фантастического образа, находящегося в сомнамбулическом создании медиума’ (с. 64), то ясно, что здесь не может быть более речи о силе чисто физической, каковой Гартман непременно считает нервную силу, сравнивая ее с тяготением, магнетизмом, теплом и допуская ее превращаемость в свет тепло, электричество.

И наконец, когда Гартман говорит нам, что эта самая нервная сила не должна непременно ограничиваться произведением отпечатков, соответствующих органам медиума как источнику этой силы, но что она может воспроизводить, таким образом, все формы человеческих органов, какие только заблагорассудится сомнамбулическому сознанию медиума, единственно силой его фантазии -возникает вопрос, зачем эта фантазия будет ограничиваться формами человеческого тела? Она могла бы точно также производить отпечатки растений, зверей и вообще всякого рода предметов? Одним словом, медиум был бы одарен удивительной способностью производить отпечатки своих собственных мыслей. И Гартман, оставаясь верным логике своей гипотезы, не имел бы права отрицать это.

Вот к чему приводит нас его гипотеза! Ввиду этого позволяю себе сказать, что теория нервной силы в тех применениях, которые дает ей Гартман, представляет с точки зрения физики явную ересь. Прибегая к подобной гипотезе, Гартман именно переступил указанные им методологические основы, так как он не остался при тех причинах, ‘за существование которых ручаются опыт и несомненные выводы’ (с. 147).

Как мы видели, его гипотеза нервной силы, производящей отпечатки, привела нас необходимо и логически к принятию длины, толщины и плотности этой силы, или, иначе сказать, к тем предикатам, которые обыкновенно служат для определения тела, т.е. мы были вынуждены такие заключения, которые приводят нас к естественному предположению, что подобные отпечатки должны быть произведены действием невидимого тела, образуюшегося на счет организма медиума. Меня в особенности удивляет, что именно Гартман находит излишней подобную гипотезу ‘облеченной в форму, но невидимой и неосязаемой материи’ и что именно в его глазах эта гипотеза ‘не имеет никакого научного оправдания’ (с. 65). Мы уже видели, что, по его собственной философии, ‘материя не что иное, как система атомических сил, а движение силы не что иное, как стремление воли’. Это и приводит Гартмана к следующему заключению: ‘Итак, проявление атомических сил суть не что иное, как индивидуальные акты воли, содержание которых состоит в бессознательном представлении совершаемого. Таким образом, в сущности, материя превращается в волю и представление. Чрез это радикальная разница между духом и материей устраняется… и именно не чрез умерщвление духа, но чрез оживотворение материи’ (‘Philosophic des Unbewursten’, 1872, S. 486-487). Согласно этой философии, мы имели бы в медиумическом явлении материализации наглядное доказательство объективации воли, и, что особенно важно, — объективации постепенной, а не моментальной, внезапным превращением духа в материю, этой постепенности соответствовало бы понятие ‘о невидимой и неосязаемой, но не бесформенной материи’, и, таким образом, спекулятивные воззрения этой философии получили бы именно в этих явлениях ‘научное оправдание’. И мы позволяем себе думать, что когда Гартман признает реальную объективность этих явлений, то он и не будет искать для них иного объяснения.

в) Мы видели, что материализованная рука может оставить отпечаток на закопченной бумаге и уносить на себе частицы копоти. Здесь, естественно, рождается вопрос, что делается из этих унесенных частиц? Так как рука образуется на счет тела медиума, — выходит из него и cнова в него возвращается, как то подтверждается многими наблюдениями, — то мы должны заключить, что копоть, унесенная рукой, должна появиться на теле медиума, а как появляющаяся рука образуется из руки медиума, то на его руке и должна найтись эта копоть. Так оно действительно и есть. Не раз двигавшиеся в темноте предметы бывали с целью раскрытия обмана покрываемы каким-нибудь окрашивающим веществом, или же самое появляющуюся руку старались мазнуть подобным веществом чаще всего копотью. А когда руки медиума оказывались запачканными той же краской, хотя во время сеанса он оставался связанным по рукам и ногам и завязки оказывались нетронутыми — то в этом думали видеть неоспоримое доказательство обмана с его стороны, и сами спириты торжественно провозглашали его ‘обличение’. Но впоследствии, с приобретением большей опытности, когда поняли, что при явлениях материализации играет важную роль раздвоение тела медиума, пришлось допустить, что факты перенесения красящего вещества на тело медиума не есть доказательство его нечестности, а просто закон природы. Заключение это вывели на основании опытов, устранявших всякую возможность обмана, — из них самым убедительным представляется тот, когда медиума держат за руки. Впервые факт этот был констатирован, если не ошибаюсь, в 1865 году, благодаря обличению медиума мальчика Аллена, ‘обличения’ всегда много способствовали развитию медиумических явлений, им же обязаны мы опытами Крукса и, наконец, полным процессом материализации, совершающимся на глазах наблюдателей. Опыты, сделанные с Алленом мистером Голлем, издателем ‘Portland Courier’, описаны в ‘Banner of Light’ от 1 апреля 1865 года и перепечатаны в ‘Spiritual Magazine’ (1865, p. 258-259). Голль пишет:

‘Наши утренние газеты выражают свое полное удовольствие по поводу так называемого изобличения мальчика Аллена в мошенничестве. Некоторые господа, отправляясь на сеанс, зачернили себе волосы, появилась рука, одергала их за волосы, и рука медиума оказалась запачканной той же сажей, за что его и провозгласили обманщиком и шарлатаном.

Не в первый раз, господин редактор, теряют всякое доверие к медиумам только из-за того, что руки их оказывались запачканными тем веществом, до которого дотрагивалась появившаяся рука, частое прибегание к этой уловке с целью открыть обман и всегда один и тот же результат навели меня на мысль, что в основании этого явления может лежать какой-нибудь нам неизвестный закон, который и будет постоянно давать тот же результат. Когда Аллен был ‘уличен’, я решился подвергнуть его испытанию, на что д-р Рандалль и Генри Аллен охотно согласились, предоставив мне полную свободу действия. Полученные результаты убедили меня в верности моего предположения вообще и в том, что как мальчик Аллен, так и многие другие медиумы для физических явлений были заподозрены совершенно напрасно. Я убежден, что всякое красящее вещество, до которого коснется материализованная рука, будет неизбежно перенесено на руку медиума, если только не встретится какого-либо препятствия для точного выполнения этого закона.

Вчера вечером, в присутствии нескольких известных и наиболее выдающихся граждан нашего города, я имел с Алленом сеанс для проверки моей теории. Я сидел, как обыкновенно, на кресле, музыкальные инструменты лежали позади меня на диване, а мальчик сидел около меня с левой стороны и держал меня своими обеими руками за левую руку, к которой, сверх того, правая рука его была привязана. Ручка колокольчика была заранее намазана :ей, и когда мы попросили позвонить в него, то это и было тотчас же исполнено. Вслед за тем я моментально сбросил покрывало с рук мальчика, и пальцы его правой и, привязанной к моей руке, оказались запачканными, но он сам держал колокольчик. Желая сделать этот еще более доказательным, присутствующие привязали обе, предварительно вымытые, руки мальчика кой веревкой к моей руке, другой конец которой в своих руках один из участников, натягивая ее притом так сильно, что мне даже резало руку.

Всем было очевидно, что при таких условиях мальчик не мог бы подвинуть рук своих даже на один дюйм. На мое левое плечо был наброшен сюртук, закрывший и мою руку, и руки мальчика, сверх того, на его правую руку поверх сюртука я положил еще свою, чтобы не было ни малейшего сомнения в его неподвижности. Когда мы таким образом приготовились, невидимые деятели стали позади нас играть на инструментах и опять звонить в колокольчик. Я сейчас же раскрыл руки мальчика, которые, как я чувствовал, во все время явлений находились в полной недвижимости, и опять одна из них была в саже. Этот опит нельзя не признать вполне доказательным.

Ваш Иозеф Голль.

Портленд, 23 марта 1865.’

Я сам имел случай проверить этот факт посредством опыта, который я проделал с известной Кэт Фокс (Иенкен), когда она была здесь, в Петербурге, в 1883 году. Я сидел перед ней за маленьким столом, а как это было в темноте, то положил обе ее руки на стекло, намазанное светящимся в темноте составом, вследствие чего они были ясно видны, и, кроме того, я наложил на ее руки и обе свои. Вблизи, на другом столе, находилась доска с закопченной бумагой. Я просил, чтоб одна из действующих на сеансе рук произвела бы на бумаге отпечаток. Он был сделан, а по окончании сеанса концы пальцев медиума, соответствовавшие отпечатку, носили на себе следы копоти.

Итак, мы имеем в этих опытах доказательство того, что рука, которая появляется и производит физические действия, не есть галлюцинация, но явление, одаренное некоторой телесностью, имеющее способность удерживать и переносить приставшее к его поверхности вещество. Но перенос этот не есть нечто безусловно необходимое или, относительно формы и места, неизменное, известны случаи, где руки, покрытые красящим веществом, не передавали его телу медиума. Но для моего тезиса мне не предстоит надобности делать расследования в этом направлении, ибо подобные случаи представляли бы Гартману доказательство того, что появлявшиеся руки и были не что иное, как галлюцинация. Напротив же, особенное значение имеют для нас те случаи, где перенос красящего вещества на тело медиума совершается в таком мете которое не соответствует месту материализованного органа, тронутого красящим веществом. Так, мы читаем в ‘Спиритуалисте’: ‘Однажды г-н Крукс положил немного анилиновой краски на поверхность ртути, приготовленной в сосуде для опыта, анилин производит пятна, которые стираются нелегко, и пальцы Крукса носили следы его долгое время. Кэти Кинг обмакнула свои пальцы в анилин, но пальцы мисс Кук оказались потом совершенно чистыми, следы же анилина нашлись возле локтя ее руки’ (1876, т. I, с. 176). Г-н Гаррисон, издатель ‘Спиритуалиста’, сообщает нам еще следующее о другом опыте этого рода с тем же медиумом: ‘На одном из сеансов с мисс Кук, тыл материализованной руки был намазан фиолетовыми чернилами ради опыта, и пятно величиной с полкроны (целковый) было впоследствии найдено на руке медиума, возле локтя’ (‘Спиритуалист’, 1873, с. 83). С точки зрения теоретической можно было бы предположить, что в случаях раздвоения имеет место перенос, а в случаях образования тела другой формы имеет место исчезновение вещества, приставшего к материализованному телу.

Сюда же подходит (хотя и не прямо относящийся к рубрике IV) интересный случай отражения на медиуме ощущения, испытанного материализованным органом. Вот что я нахожу в книге ‘The Scientific Basis of Spiritualism’, by Epes Sargent. Boston, 1881: ‘Доктор Уиллис говорит по поводу своего собственного медиумизма. Однажды присутствующий на сеансе господин вынул из своего кармана ножик и, выждав случай, метким ударом проткнул одну из показывавшихся материализованных рук. Медиум вскрикнул от боли. Ощущение было положительно кое, как если б нож пронзил его руку. Господин вскочил на ноги в полном восторге, воображая, что ему удало великолепно изобличить плутовство, и был уверен найдет руку медиума в крови. К его полному удивлению и огорчению, на обеих руках медиума не оказалось даже и царапины, но для медиума ощущение было совершенно такое, как если б нож прошел сквозь мышцы и связки руки, и ощущение боли продолжалось несколько часов’ (с. 198). Мы видим из этого факта, что появившаяся рука не была галлюцинацией и в то же время, что это не была рука медиума.

3. Получение парафиновых форм с материализованных органов

Мы переходим теперь к опытам, которые я считаю за самые положительные и самые убедительные доказательства явления материализации. Речь идет уже не об отпечатках, но о формах целого материализованного органа, посредством которых получаются впоследствии гипсовые отливки, воспроизводящие с совершенной точностью все детали временно материализовавшегося тела. Операция эта производится следующим образом: приготовляются два сосуда — один с холодной водой, другой с горячей, на поверхности которой имеется слой растопленного парафина. Появляющаяся рука должна сперва окунуться на секунду в растопленный парафин и затем немедленно в холодную воду, и несколько раз сряду, таким образом, на руке образуется парафиновая перчатка некоторой толщины, и когда материализованная рука ее покидает, то в ведре с холодной водой остается ее точная форма, которая потом наливается гипсом, тогда распускают форму в горячей воде и получается точный отливок тела, наполнявшего форму. Подобный опыт, произведенный при надлежащих условиях предосторожности против возможного обмана, представляет нам абсолютное доказательство совершившегося явления в его полном и пребывающем изображении. Гартман с своей стороны ничего не говорит об этого рода опытах, единственное место, как будто до них относящееся, совсем не соответствует фактам, о которых я говорю. Вот это место: ‘Все те случаи, где допущение нетождественности медиума и явления основываются только на том, что медиум — материально заперт, должны быть обращены как недоказательные, и все сделанное явлением, должно быть в таких случаях приписано самому медиуму, сюда относятся напр., случаи, когда явление производит посредством растопленного парафина отпечатки своих ног, рук или лица и отдает их присутствующим’ (т. VI, s. 526, т. IV, S. 545-548) (s. 112).

Здесь первая цитата из ‘Ps. St.’ (т. VI, s. 526) относится до нескольких строчек, в которых только говорится об оттиске лица в распущенном парафине, между тем как я говорю о полной форме какого-нибудь члена, что далеко не одно и то же, вторая цитата из ‘Ps. St.’ (т. IV, S. 545-548) относится к материализации полной человеческой фигуры, а об отпечатках или слепках тут и речи нет. Нельзя не заметить, что в том же томе ‘Ps. St.’ есть несколько статей г. Реймерса, в которых он излагает целый ряд опытов, произведенных с величайшим тщанием и относящихся к получению форм с материализованных рук, — и что Гартман обходит эти опыты полным молчанием! Мотивировать это умолчание тем аргументом, что медиум был ‘заперт’ и что, следовательно, ‘все сделанное явлением должно быть приписано самому медиуму’, здесь невозможно, ибо ‘допущение нетождественности медиума и явления’ опирается совсем не на том единственном основании, что медиум был заперт, но на разнице между формой руки медиума и формой руки материализованной, разнице, констатированной посредством полученного отливка.

Так как я считаю получение форм с материализованных органов за абсолютное доказательство реальной объективности явления материализации и, следовательно, за доказательство, что в этом явлении нет ничего галлюцинаторного, я должен представить обзор опытов этого рода со всей должной полнотой.

Мысль получать такого рода слепки принадлежит м-ру Дентону,* известному в Америке геологу, который в 1875 году получил первые формы с пальцев.

Факт этот был им описан в письме в ‘Banner of Light перепечатанном в ‘Medium»e (1875, p. 674), оттуда мы и заимствуем следующее:

‘Я недавно узнал, что если окунуть палец в растопленный парафин и дать ему застыть, то он легко снимается с пальца и образует форму, которая, если ее наполнить гипсом, дает точный слепок с пальца.

Вследствие этого я написал м-ру Джону Гарди, что нашел превосходный способ получения слепков, и просил у него разрешения устроить с м-с Гарди сеанс, чтобы попробовать получить слепки с так часто появлявшихся на ее сеансах материализованных рук. Но о способе их получения я ничего не упомянул.

Согласно приглашению м-ра Гарди, я явился к нему на квартиру с запасом парафина и гипса, и, как только все приготовления были окончены, мы приступили к опытам.

Посередине комнаты поставили большой стол и завесили его стеганым одеялом и чехлом с фортепиано для того, чтобы пространство под ним было как можно темнее. Под стол поставили ведро горячей воды с растопленным на ее поверхности парафином. М-с Гарди села к столу и положила на него руки, м-р Гарди и я поместились по обеим ее сторонам, кроме нас, в комнате никого не было.

В непродолжительном времени нам послышался всплеск воды, и стуками потребовали, чтобы м-с Гарди просунула свою руку на несколько дюймов под стол, между одеялом и чехлом, сделав это, она в несколько приемов получила от 15 до 20 форм пальцев разной величины, начиная с детских и заканчивая исполинскими. На большей части этих форм, преимущественно на самых больших и на подходивших по величине к пальцам медиума, вполне ясно выступали все линии, черты и выпуклости, какие мы обыкновенно видим на человеческих пальцах. Самый огромный из них, который, как нам сказали, был большой палец ‘Большого Дика’ (Big Dick), оказался шире моего большого пальца, между тем как самая маленькая форма, с совершенно отчетливым ногтем, представляла пухленький пальчик ребенка, по-видимому, не старше года.

Во время получения этих форм рука медиума находилась, как мне положительно известно, не ближе двух футов от парафина. Большинство форм были еще теплы, когда м-с Гарди снимала их с протягиваемых ей под столом рук, и иногда парафин оказывался еще настолько мягким, что форма портилась.

Мне хотелось бы обратить внимание братьев Эдди, ‘мальчика Аллена’ и других медиумов для физических явлений на этот способ экспериментирования для убеждения скептиков в реальности появляющихся фигур и в их отдельности от медиума. Если бы могли получать формы рук, превосходящие по своей величине размер обыкновенной человеческой руки, — а в возможности этого я вполне убежден — то их можно было бы посылать отдаленным кружкам как неопровержимое фактическое доказательство.

Уильям Дентон.

Веллеслей. Масс. 14 сентября 1875 года’.

В позднейшем письме, помещенном в ‘Banner’ от 5 апреля 1876 года, м-р Дентон, упоминая о своем первом опыте, прибавляет следующую важную подробность: ‘Во время этого сеанса мне случалось видеть показывавшиеся из-под стола пальцы, когда они были еще покрыты парафином’.

Письмо м-ра Гарди, мужа медиума, подтверждает тот факт и добавляет несколько не лишенных интереса подробностей, почему мы его здесь и перепечатываем из ‘Medium’ (1875, р. 647).

’15-го числа сего месяца я получил письмо от профессора У. Дентона, живущего в Веллеслее, в 10 милях от Б стона, и известного своими лекциями по геологии и спиритуализму. Он сообщал мне, что нашел средство получать самым простым способом слепки с материализованных рук или пальцев, если только при этом будет подходящий медиум, и спрашивал, не согласится ли м-с Гарди на подобный опыт. Я не медля ответил, что мы почли бы за счастье содействовать ему в опытах, имеющих целью доказать реальность материализации. Вслед за тем я получил от него уведомление, что он будет у нас на следующий день, 16-го. Он принес с собой свои материалы, о которых, равно как и об их употреблении, он нам ничего заранее не говорил, и мы тотчас же приступили к сеансу.

Взяв обыкновенный стол, длиной в 4 фута и шириной в 2, мы обтянули его по бокам одеялами, чтобы туда не проникал свет. Тогда м-р Дентон внес обыкновенное ведро, почти доверху наполненное горячей водой, и впустил туда кусок парафина, который, разумеется, растопился и стал плавать на поверхности. М-р Дентон поставил ведро под стол, за которым сидела м-с Гарди, м-р Дентон и я сели около нее по обеим сторонам. В этом случае не было надобности составлять для контроля цепь, ибо руки лежали на столе и всякое движение было бы сейчас замечено. Через несколько минут послышался всплеск воды, и вскоре после того невидимые деятели сообщили нам об успехе и выразили желание, чтобы медиум взял что-то от них. Только тогда м-с Гарди просунула под стол руку, причем выше кисти она оставалась постоянно на виду. Пальцы ее ни разу не приближались к ведру более чем на два фута, опускавшиеся в парафин руки сами поднимались к медиуму, чтобы он снимал образовавшуюся на них парафиновую форму. Так получилось от 15 до 20 форм, в которых ясно обозначились не только ногти, но и все линии кожи. Эти пальцы были, по крайней мере, пяти различных размеров, в том числе находились три или четыре, принадлежавшие детям от году до трех лет. Остальные формы были гораздо большего размера, и, наконец, одна из них изображала большой палец такой величины, какой мы никогда не видывали, причем ноготь и все линии кожи были совершенно отчетливы.

Все эти формы находятся теперь у м-ра Дентона, и он сообщит подробности этого опыта в ближайшем номере ‘Banner’, за своей подписью. Факты эти говорят сами за себя и доказывают, что все идет вперед. Описанные выше явления происходили при дневном свете, только при опушенных шторах, без всякого кабинета и без закрывания медиума покрывалом, все происходило в комнате, где всякое движение каждого участвовавшего было ясно видно всем прочим.

Джон Гарди. Бостон. 20 сентября 1875 года’.

Таким способом были последовательно получены в целом ряде сеансов формы рук и ног самых разнообразных строений. Условия этих опытов и полученные результаты оказались вполне удовлетворительными, но критика делала свое дело и усиливалась придумать, каким путем совершался тут обман, ибо без обмана, конечно, дело не обходилось. Стали толковать, что медиум мог приносить с собой готовые формы и выдавать их за образовавшиеся на сеансе. Тогда профессор Дентон прибегнул к следующему способу проверки: он взвешивал парафиновую массу до начала сеанса, а затем, по окончании его, взвешивал как полученные формы, так и оставшийся парафин, и сумма полученных тяжестей оказывалась равной тяжести всей массы употребляемого парафина. Опыт с взвешиванием был произведен неоднократно и в многочленных собраниях, комиссиями, члены которых были выбираемы самой публикой, — в Бостоне, Чарльзстоуне, Портленде, Балтиморе, Вашингтоне и др. гор. — и каждый раз с полным успехом. Критика нашла новое возражение: действуя руками и ногами, медиум мог удалить нужное количество парафина и как-нибудь скрыть его. Требовали посадить медиума в мешок. Было исполнено и это. На двадцати, или около того, публичных сеансах медиума сажали в мешок, который завязывался у него на шее, и каждый раз получался одинаковый результат, причем в происходило под надзором комиссии из публики. Но вскоре нашли и эту предосторожность недостаточной, стали говорить, что медиум может распороть и снова зашить часть шва в мешке и опять действовать руками, хотя члены комиссии ничего подобного никогда не замечали. Наконец придумали комбинацию, которая должна была служить решающим абсолютным доказательством: потребовали, чтобы форма получалась в запертом на ключ ящике. И так как в самом деле опыт, произведенный при таких условиях, должен считаться абсолютно доказательным, то я и привожу здесь описание его, по документу, подписанному членами комиссии и помещенному в ‘Banner of Light’ от 27 мая 1876 года. Вот прежде всего описание ящика, нарочно изготовленного для опыта по указаниям доктора Гарднера:

‘Прямоугольный по форме ящик имеет 30 дюймов в длину и 24 в ширину. Дно, двухстворчатая крышка и четыре колонки по углам деревянные, так же как и часть стенок между крышкой и проволочной сеткой, вышина этих стенок 8 1/2 дюйма, и все они пробиты дырочками на расстоянии дюйма одна от другой, первоначально дырочки были в 1/2 дюйма в диаметре, но затем их уменьшили посредством заклейки до четверти дюйма. Проволока, обтягивающая ящик, состоит из одного куска, оба конца которого соединяются на одном из угольных столбиков и прикрываются сверху деревянным бруском, крепко прибитым к столбику. Крышка состоит из двух частей и раскрывается посередине. Одна половина крышки запирается с двух сторон на задвижки, приделанные по бокам, другая запиралась сперва только одним засовом. Проволока образует толстую крепкую сеть с петлями в 3/8 дюйма. После нескольких удачных опыте при которых мы не присутствовали, в ящике были замечены некоторые недостатки и его переделали, так что он отвечает всем требованиям. К крышке приделано с двух сторон по замку, с помощью которых она запирается совершенно плотно и крепко. Мы потому вдаемся в такое подробное описание ящика, что смотрим на него как на способ доказательства, совершенно исключающий всякий вопрос о благонадежности медиума’ (перепечатано в ‘Spiritualist’ от 9 июня 1876, р. 274).

Перейдем теперь к протоколу опыта: ‘В понедельник 1-го мая 1876 года в комнате нижнего этажа квартиры, занимаемой м-ром Гарди, N 4, на Конкорд-сквере, находились: полковник Фридрих А. Поп из Бостона, Джон Уэтерби, И.С. Дрэпер, Ипс Сарджент, м-с Дора Брайтгэм и м-р и м-с Гарди. Ящик был подвергнут основательному осмотру. Полковник Поп, знающий толк в столярных работах, опрокинул ящик вверх дном и исследовал его со всех сторон, внутри и снаружи, остальные присутствовали при осмотре и потом повторили его сами. Особенно внимательно исследовали сетку, чтобы удостовериться, можно ли каким-нибудь железным инструментом раздвинуть петли настолько, чтобы они пропустили предмет толщиной более полдюйма, и затем незаметно их сдвинуть. При данных условиях это оказалось невыполнимым или, по крайней мере, не могло бы остаться незамеченным.

‘Когда все удостоверились в надежности ящика, м-р Уэтерби взял ведро чистой холодной воды, предварительно осмотренное всеми присутствующими, и поставил его в ящик. Полковник Поп взял ведро горячей воды, покрытой сверху жидким слоем растопленного парафина по освидетельствовании его поставил также в ящик. Крышку закрыли, задвинули засовами и заперли. Для полнейшего обеспечения наложили, сверх того, печати на обе замочные скважины, вдоль пазов крышки сверху и по бокам, хотя эта мера и была совершенно лишней: медиум все время оставался у нас на виду. В комнате было светло, и мы все видели сквозь сетку, что в ящике ничего другого, кроме ведер и их содержимого, не было.

Чтобы дать требуемую для явления темноту, на ящик набросили суконную скатерть и в комнате несколько уменьшили свет, но его оставалось, однако, достаточно, чтобы видеть часы и различать лица и движения приствующих, в том числе и медиума. М-с Гарди села впереди кружка, перед узкой стороной ящика, а м-р Гарди все время находился в отдалении, позади всего общества

Присутствовавшие сидели совершенно свободно, не было ни пения, ни шума, хотя разговор вполголоса и продолжался почти все время. М-с Гарди оставалась в нормальном состоянии, видимо спокойной и ничем не озабоченной. В кружке царствовала полная гармония, глаза всех были устремлены на медиума. Иногда обращались с вопросом к действующей силе, и ответ получался стуками.

Наконец, минут через сорок, раздалось частое веселое постукивание, извещавшее об успехе. Все мы встали с своих мест, сняли с ящика сукно и, посмотрев сквозь проволочную сетку, увидали, что в ведре с холодной водой плавает цельная форма большой руки, затем освидетельствовали печати — они оказались неповрежденными. Мы снова тщательно осмотрели все стенки ящика: дерево и проволока — все было в целости и в порядке. Сняв печати, мы отперли замки, отодвинули засовы, подняв крышку, вынули из ящика ведро и взяли форму. Мы не видели и теперь не видим другого выхода, как прийти к заключению, что эта форма была сделана и положена в ведро какой-то силой, способной материализовать органы человеческого тела, совершенно отличного от тела медиума.

В четверг 4 мая состоялся второй сеанс, на котором, кроме вышепоименованных лиц, присутствовали еще м-р И.У. Дэй (из редакции ‘Banner of Light’) и м-р И.Ф. Альдерман. Условия были те же, а результат еще успешнее, чем на сеансе 1 мая, так как формы были гораздо больше и с более раздвинутыми пальцами. Перед сеансом и после него были приняты те же меры предосторожности: ящик был дважды всесторонне осмотрен всеми присутствующими лицами. Возникло сомнение относительно прочности петель на крышке, тогда принесли отвертку, винты испробовали и подвернули их еще крепче.

Кроме формы в ведре, на дне ящика нашли еще часть другой.

Мы пришли к следующим заключениям:

1 Что точная форма человеческой руки в натуральную величину была произведена в запертом ящике какой-то неизвестной нам силой, обладающей разумностью и способностью к организации.

2 Что условия опыта были таковы, что совершенно исключали вопрос о честности медиума, а результат вполне доказал подлинность его медиумической способности.

3. Что вся обстановка была так проста и наглядна, что не допускала возможности обмана или самообмана, и что ввиду этого мы вправе считать факт этот абсолютно доказанным.

4. Что этим опытом подтверждается давно известный исследователям факт явления временно материализующихся видимых и осязаемых рук, управляемых разумностью и проецируемых из невидимого организма.

5. Что опыт с парафиновыми формами в связи с так называемой спиритической фотографией дает объективное доказательство деятельности разумной силы, не облеченной в видимый для нас организм, и представляет твердое основание для научного исследования.

6. Что вопрос: ‘Как получилась эта форма внутри ящика?’ приводит к заключениям, которые не могут не иметь важного значения для философии будущего, — для проблем психологии и физиологии, касающихся высшего призвания человека.

Бостон, 24 мая 1876 года.

J.F. Aldermann, 46, Congress Street, Boston.

Mrs. Dora Brighth, 3, James Street, Franklin St.

Lionel Frederick A. Pope, 69, Montgomery Street.

John W. Day, 9, Montgomery Place.

John Wetherbee, 48, Congress-Street.

Epes Sargent, 67, Moreland Street.

J.S. Draper, Wayland, Mass’.

В числе этих подписей мы видим и имя Ипса Сарджента, очень известное в американской литературе.

Итак, мы имеем перед собой опыты, произведенные при условиях, которые должны вполне удовлетворить доктора Гартмана: медиум не уединяется, он сидит вместе со всеми присутствующими в освещенной комнате, и форма образуется в пространстве, недоступном для подделки подобного явления. Стало быть, мы имеем здесь абсолютное, объективное и пребывающее доказательство, что появляющиеся на медиумических сеансах руки не суть галлюцинации, но представляют явление совершенно реальное и объективное, наименование которого словом ‘материализация’ имеет, по-видимому, некоторое основание, причем мы здесь нисколько не касаемся вопроса о сущности явления.

Единственно возможное возражение против этого опыта — что он происходил в Америке, этой классической стране всякого шарлатанства. Возражение это имело бы вес, если бы относилось к какому-нибудь единичному, совершенно новому случаю, без всякого прецедента. Но для человека, ближе изучающего этот вопрос, описанный нами случай является только последним развитием целого ряда опытов, относящихся до этого же явления. Если, сверх того, принять в соображение, что в этих опытах участвовали профессор Дентон -изобретатель самого метода, д-р Гарднер, один из наиболее уважаемых представителей спиритуализма в Америке, которому принадлежит мысль о постройке ящика и под чьим председательством производились первые опыты (см. ‘Banner of Light’ от 1 апреля 1876 года), — Ипс Сарджент — известный писатель и спиритуалист, который, посылая отчет комиссии в Лондонский ‘Spiritualist’, писал к редактору: ‘Так как я сам присутствовал на этих сеансах, то могу вполне поручиться за совершенную точность их описания’ (‘Spiritualist’, 1876, р. 274), и, сверх того, сообщил тому же журналу мнение эксперта о подобного рода формах, именно скульптора О’Бриена* (см. ‘Spiritualist’, 1876, т. I, р. 146) — то все это вместе взятое, дает помянутым опытам всю желаемую степень достоверности.

Вообще же говоря, справедливо, что приходящие к нам из Америки известия часто преувеличены и неточны, поэтому-то в спиритических исследованиях своих я и предпочитаю, как это видно, пользоваться английским источниками, тем более что большинство лиц, принимающих в Англии деятельное участие в этом движении мне лично известны. Вот почему я и представлю здесь обстоятельный очерк опытов этого рода, произведенных в Англии, доказательность которых, быть может, еще более убедительна.

_______________________________

* Профессор Уильям Дентон умер в 1884 году от желтой горячки, в путешествии, предпринятом им с целью геологических исследований в Новой Гвинее. (См. ‘Psych. Studien’, декабрь 1884, с. 579.)

* Мы приводим здесь целиком этот интересный документ.

‘Вашингтон. 30 января 1876 года.

Вследствие обращенной ко мне просьбы, сим свидетельствую, что я формовщик и скульптор, состоящий в этой профессии в продолжение двадцати пяти лет, из числа которых я провел несколько лет в Италии для изучения великих мастеров живописи и ваяния, а настоящее время живу в Вашингтоне и имею мастерскую в доме N 345 по Pennsylvania avenue. Вечером 4 января я был приглашен явиться в одну частную квартиру (101,6 I Street, NY.) для осмотра гипсовых моделей рук, о которых я должен был высказать свое мнение. Господин, представленный мне как м-р Джон Гарди из Бостона, показал мне там семь гипсовых рук разной величины, которые я рассмотрел при ярком свете и с помощью лупы, каждая рука отличалась законченностью своей отделки, передававшей все анатомические подробности и линии на поверхности кожи с точностью, которую можно встретить разве только в моделях, отлитых в формах, полученных посредством наложения гипса или воска на руку или какую другую часть человеческого тела, и состоящих из отдельных частей, образующих одну составную форму. Вышесказанные модели не носили никаких следов отливки в составной, или, как у нас говорят, ‘разборной форме’, но казались отлитыми целиком. Между этими моделями была одна, которая, как мне сказали, представляла руку покойного вице-президента Генри Вильсона и была получена уже спустя много времени после его смерти. По форме и величине модель чрезвычайно походила на его руку, которую мне пришлось видеть вскоре после его кончины, когда я приходил снимать единственную с него взятую маску, я тогда же хотел наложить гипс и на его руку, но мне помешали врачи, торопившиеся приступить к вскрытию тела.

Согласно той же просьбе, охотно прибавляю, что если бы вышеупомянутый слепок с руки Вильсона был изготовлен при помощи наших формовальных инструментов, то, по моему мнению, сделало бы честь самому искусному художнику.

Относительно этого пункта я даже смело утверждаю, что из ста известных скульпторов едва ли один может изваять такую руку во всех ее деталях, ибо в нашем искусстве не известно другого способа изготовления слепков, вроде показанных мне, как в составных или разборных формах, после чего отливки подвергаются окончательной отделке подчисткой, чтобы сгладить швы и другие признаки их изготовления, что в этом случае составило бы громадный труд, особенно если принять во внимание микроскопическое исследование, которому я их подверг, на отделку одного такого отлива (предполагая, что скульптор мог бы обойтись без помощи искусного гравера) потребовалось бы несколько дней работы. В тот же вечер, там же, вместе с этими моделями, мне показали две парафиновые перчатки или формы, в которых и получались, как мне говорили, эти отливки, я внимательно рассмотрел эти формы и нашел, что они без швов и должны были получиться цельными, напр., с превосходно сделанной модели руки, которую погружали бы несколько раз в полужидкое, подобное парафину, пристающее вещество и затем извлекли бы ее, оставив форму в виде перчатки, но сама форма этих перчаток (как и полученных в них отливков) с согнутыми пальцами и ладонью, на несколько дюймов шире запястья, делала, по моему мнению, невозможным снятие подобных перчаток целиком, почему я и остался без всякой сколько-нибудь удовлетворительной теории относительно способа их происхождения. Еще меня просят заявить, что я не спиритуалист, никогда не был ни на одном сеансе и заведомо не имел сношений с так называемыми ‘медиумами’. Из философии современного спиритуализма знаю только, что она утверждает бессмертие души и признает возможность общения с ‘духами’ умерших: на первое я смотрю как на предмет веры, а относительно последнего не нахожу достаточно данных, чтобы высказаться за или против.

Джон О’Бриен, скульптор’.

Дальнейшее получение парафиновых форм с материализованных органов

Опыты эти можно разделить на четыре разряда, сообразно условиям их обстановки:

I. Медиум уединен, действующая фигура невидима.

П Медиум в виду зрителей, действующая фигура невидима.

III. Медиум уединен, действующая фигура перед глазами.

IV. Действующая фигура и медиум одновременно на глазах у присутствующих.

I. Медиум уединен, действующая фигура невидима Лучшие опыты этого разряда, несомненно, принадлежат г-ну Реймерсу (в Манчестере), лично мне известному, который с самого их начала, кроме отчетов, помещаемых им в английских журналах, весьма подробно сообщал мне в письмах о получаемых им результатах. Читатели ‘Psych. Studien’ знакомы с ними по статьям г. Реймерса, напечатанным в сказанном журнале в 1877 году и последующих. Заимствую из письма г. Реймерса (от 6 апреля 1876 года), хранящегося у меня и теперь, подробное описание его первого опыта в этом роде:

‘Медиум — очень полная женщина — сидел в тюлевом мешке, охватывавшем его голову и руки. Мешок собирался на обыкновенную полотняную тесемку, продетую в широкий рубец и туго завязанную вокруг талии, так что руки или, вообще, вся верхняя часть корпуса были совершенно обхвачены. Концы этой тесьмы были мной завязаны в несколько туго затянутых узлов, так что освобождение медиума из мешка становилось совершенно немыслимым. В таком виде сидел он в углу моей комнаты, и я нарочно подчеркиваю это обстоятельство, как исключающее возможность предположения какой-нибудь потайной двери. Тщательно взвесив парафин, я положил его в небольшое ведро и влил туда кипятку, в скором времени парафин распустился, и я поставил ведро на стул около медиума. Угол был отгорожен коленкоровой занавеской и так загроможден нотной этажеркой, двумя стульям табуретом с ведром и корзинкой для старых бумаг что спрятаться там кому-нибудь постороннему не было ник кой возможности. При слабом освещении я сел перед занавеской и вскоре убедился, что медиум уже в трансе. Фигуры не являлось, но голос прошептал: ‘Удалось, возьми осторожно форму, она еще тепла, но не буди медиума’. Я распахнул занавеску и увидал подле медиума фигуру, которая быстро исчезла. Форма была тут. Я взял ведро, а как парафин был еще в жидком виде, то предложил медиуму опустить в него свою руку, чтобы получить с нее форму. Потом я взвесил обе формы вместе с остатком парафина: вес был тот же, за исключением незначительной убыли, происшедшей от неизбежного прилипания парафина к краям ведра. Все завязки и узлы были в целости, в чем я удостоверился тщательным осмотром, прежде чем освободить медиума. Единственная дверь в комнате была заперта на ключ, а завешанный угол я все время не выпускал из виду. Невозможность обмана настолько очевидна, что, кажется, нечего о том и распространяться. Употребление тюлевого мешка при опытах — мысль весьма удачная. Я обязан ею профессору Бутлерову, применявшему этот способ в сеансах с Бредифом. Если б руки медиума и оставались свободными, сомнение все-таки невозможно. Если допустить, что гипсовая рука была тайком принесена медиумом, то при удалении ее из формы, чрезвычайно нежной и хрупкой, последняя неминуемо должна была бы сломаться или, по крайней мере, попортиться. Рука же из эластичного материала не выдержала бы высокой температуры, ибо медиум чуть не вскрикнул, когда потом опускал руку в растопленную массу. Если бы, наконец, форма из парафина была принесена, то она была бы толще, а поверка взвешиванием выдала бы обман’.

Таким способом г. Реймерс получил первый отливок правой руки, по своему сложению совершенно сходной с той рукой, которая дотоле появлялась перед ним только на несколько мгновений и с которой ему удалось еще прежде получить отпечаток на муке (см. ‘Psych. Studien’, 1877, S. 401). По форме и величине она резко отличалась от руки медиума, женщины пожилой и принадлежавшей к рабочему классу. Этот первый опыт был произведен г. Реймерсом 30 января 1876 года, как видно по его письму в ‘Spiritualist’ от 11 февраля 1876 года (Относительно прочих подробностей см. его статью в ‘Psych. Studien’, 1877, S. 351-401-)

Этот опыт был вскоре повторен (5 февраля 1876 года) г. Реймерсом в его собственной квартире, в присутствии двух свидетелей: м-ра Окслея и м-ра Лайтфута. Окслей поместил отчет о нем в ‘Spiritualist’ от 11 февраля 1876 года. Были приняты те же меры предосторожности. М-р Окслей выразил желание получить форму левой руки, под пару первому отливку с правой. Вскоре послышался ‘плеск воды’, и по окончании сеанса в ведре нашли теплую еще форму левой руки, по отливке которой получилась рука, совершенно соответствующая прежней правой (см. ‘Psych. Stud.’, 1877, S. 491-493).

М-р Реймерс был так любезен, что переслал мне отливок этой левой руки, которую легко отличить от всех прочих, полученных у него впоследствии, ибо у нее, на тылу, находится изображение креста, подаренного г. Реймерсом фигуре, именующей себя Берти и появлявшейся на всех последующих сеансах с этим крестом. Кроме того, г. Реймерс прислал мне отливок левой руки медиума, сделанный им тотчас же вслед за получением формы с руки Берти, как он это сообщает в ‘Psych. Stud.’, 1877, S. 404.

Прилагаю здесь табл. VIII и IX с фототипиями, изображающими обе руки, для того, чтобы дать читателю возможность самому судить об их сходстве. Отливки обеих рук, положенные рядом и в том же фокусе, были фотографированы в моем присутствии, фототипии не передают всех деталей, но достаточно взглянуть на них, чтобы заметить полнейшее несходство обеих рук: у медиума большая, некрасивая рука, рука же Берти, напротив, маленькая и изящная, особенно бросается в глаза разница пальцев и ногтей. Существенную разницу, доказанную измерением, представляет длина пальцев, у медиума они на сантиметр длиннее пальцев Берти. Обхват ладони медиума, измеренной при основании пальцев (где ширина не может изменяться), тоже на сантиментр больше, а обхват руки в сгибе кисти больше на два сантиметра. Фотография руки Берти сделана с копии отливка, но м-р Реймерс прислал мне и две оригинальные парафиновые формы, одну с правой, а другую с левой руки Берти. О них он писал мне следующее от 4 апреля 1877 года:

‘Замечательный результат, достигнутый мной в виде отлива материализованной руки, кажется мне настолько значительным, что я считаю нелишним переслать вам один из немногих полученных нами экземпляров… Посылаемая вам рука получилась при тех же условиях, как и первая, в присутствии м-ра Окслея и одного приятеля (‘Spiritualist’ от 11 февраля 1876 года). Особенно удивительна история креста. Я подарил его появившейся фигуре в то время, когда медиум сидел в тюлевом мешке. Когда медиум проснулся, креста не было, он исчез. Я освободил его из мешка не раньше, как употребил все старания найти крест. На следующем сеансе Берти появилась с крестом на шее. Форма ее рук совершенно та же, как на прилагаемом отливке. Делаю так смело это заявление в качестве недурного рисовальщика. До сих пор я получил две правые и три левые руки — все в различных положениях, но мелкие линии и складки повторяются во всех с одинаковой точностью, это, несомненно, одна и та же индивидуальность. Узнаваемость этих рук, в которых видна жизнь, составляет для меня верх доказательства, что здесь действительно имеет место процесс материализации. Посылка была уже готова, когда мне вздумалось добавить .кое-что еще… Прилагаю две оригинальные парафиновые формы, которые получил вчера для этой цели. Как всегда, я посадил медиума в тюлевый мешок и, кроме того, приколол сзади к платью концы стягивающей его тесьмы. Вскоре Берти стала показываться в отверстии занавесок и над кабинетом, потом скрылась, я услышал плеск воды и нашел обе руки, уже остывшие, в ведре с водой… Налейте их раствором самого тонкого гипса, и т.д., затем возьмите увеличительное стекло и сравните отлитые руки с руками, мною посылаемыми, и вы узнаете ту же индивидуальность. Я так в этом уверен, что посылаю вам только что полученные формы и знаю наперед, что результат оправдает мою уверенность’.

И действительно, полученный мною отливок правой руки совершенно отвечал присланной гипсовой левой уке, отлитой самим Реймерсом. Что же касается до формы левой руки, то я имел неосторожность сохранить ее в ее первоначальном виде, т.е. не наполнив ее гипсом, вследствие чего она со временем приплюснулась, и я налил ее гипсом только теперь — десять лет спустя. Ладонь этой руки вышла уродливой, но пальцы сохранились довольно хорошо, — это, несомненно, те же пальцы. Недавно я просил г. Виттиха прислать мне отливок формы, полученной на сеансе 17 апреля 1876 года (о котором мы будем говорить впоследствии), со специальной целью отсылки друзьям в Лейпциг. Сравнивая этот гипсовый оригинал правой руки с имеющимся у меня оригиналом той же руки, легко признать совершенную тождественность руки, служившей моделью, только в положении пальцев есть маленькая разница, что именно мне и было интересно констатировать.

Происходило не мало прений о том, каким образом рука или иной орган извлекается из парафиновой формы. Дематериализуется ли он в самой форме или вынимается из нее обыкновенным путем. Судя по некоторым данным, имеет место и то и другое, смотря по условиям формы. Предположить дематериализацию можно в том случае, когда положение пальцев в полученном отливке таково, что извлечение руки из формы обыкновенным путем представляет абсолютную физическую невозможность, случаи подобного рода бывали, и ниже я приведу ому пример, но мне кажется, что эта частность всегда будет вести к разногласиям. Поэтому я полагаю, что сущность дела состоит в самом факте получения подобной формы при условиях, исключающих возможность подделки. Если полученный отливок будет иметь точную форму руки медиума, то мы будем иметь в этом драгоценный факт его телесного раздвоения. Констатирование этого факта есть первый шаг в вопросе о материализации, если же, напротив, полученный отливок будет иметь форму, отличную от органа медиума, то мы получим наилучшее доказательство другого, несравненно более сложного явления, необходимо ведущего к совершенно иным заключениям.

Что касается до доказательств, так сказать, органических, то я не могу не упомянуть о следующем наблюдении, сделанном мной. Внимательно рассматривая оригинальный отливок руки Берти и сравнивая его с отливком руки медиума, я с удивлением заметил, что рука Берти хотя и имеет полноту руки молодой женщины, но кожа на ней носит отпечаток старости, а медиумом была, как сказано выше, пожилая женщина, вскоре после того умершая. Вот подробность, которую никакая фотография не обнаружит и которая наглядно доказывает, что материализация действительно происходит на счет медиума, представляя нечто составленное из наличных органических форм и некоторых, сверх того, особенностей, смотря по орудующей силе. Поэтому мне было очень приятно, когда в письме от 20 февраля 1876 года, сопровождавшем отливки, о которых речь будет ниже, м-р Окслей сообщил мне о своем подобном же наблюдении.

‘Странное дело, — пишет он, — молодость и старость ясно проглядывают на этих отливках! Не значит ли это, что хотя эти материализации и сохраняют свойственные им молодые формы, но, образуясь преимущественно на счет тела медиума, они носят на себе и признаки его старчества. Взгляните на вены, выступающие на руке, — вы увидите на ней неоспоримые признаки организма самого медиума’. (Эти слова относятся к руке Лилли, фототипию которой я поместил в немецких изданиях настоящей книги.)

Я упомяну теперь о том же явлении, с тем же результата том, т.е. о получении форм, отливки которых совершенно тождественны с предшествующими, но при другом условии их получения, весьма замечательном, именно с другим медиумом, и даже медиумом не женщиной, а мужчиной — с доктором Монком, правда, что прежний медиум, м-с Фирман, присутствовала на сеансе в качестве зрительницы, и можно, пожалуй, приписать получение одинаковых результатов медиумическому влиянию того же медиума, действовавшего на расстоянии. Другая замечательная особенность этого сеанса состояла в том, что человеческие фигуры совершенно выступали из-за занавески, а потом, скрывшись за ней, чтобы производить парафиновые формы, подавали их не снятыми с своих рук или ног, и присутствующие сами снимали их. Реймерс описывает это так: ‘Сила вскоре проявилась, послышался плеск воды, через несколько минут я должен был встать и, нагнувшись, протянуть руки, чтобы осторожно снять форму. Я ощупал парафиновый башмак, и в один миг материализованная нога, с каким-то особенным звуком из него высвободилась, а форма осталась в моих руках… В тот же вечер удалось нам получить и обе руки, и все три отливка передают в точности характерные линии и черты, которые я находил на руках и ногах Берти, когда формы с них получались через медиумизм м-с Фирман’ (см. ‘Ps. Studien’, 1877, S. 549).

На этом же сеансе была получена с другой материализованной фигуры, называвшей себя Лилли, форма, представлявшая еще другое замечательное доказательство подлинности явления. Краткий отчет об этом сеансе, происходившем 11 апреля 1876 года, был помещен присутствовавшим на нем м-ром Окслеем в ‘Spiritualist’ от 1 апреля 1876 года, а затем в 1878 году в двух номерах того же журнала (от 24 мая и 26 июля), он описал его подобно и дополнил рисунками, изображавшими руку и ногу, отлитые в формах, им самим снятых с органов материализованных фигур.

Так как как м-р Окслей имел любезность прислать мне отливки этих форм, то я и привожу здесь его статью, относящуюся до руки Лилли.

В ‘Spiritualist’ от 24 мая 1878 года мы читаем следующее:

‘Прилагаемое изображение воспроизводит в точности гипсовую руку, вылитую в форме, полученной на сеансе 11 апреля 1876 года с материализованной фигуры, называющей себя Лилли, при обстановке, исключавшей всякую возможность обмана. Медиумом был д-р Монк, после того как мы, согласно его просьбе, обыскали его, он удалился в импровизированный мною кабинет, устроенный в оконном фонарике при помощи занавески, отделявшей его от комнаты, где все время горел газ. Придвинув вплотную к занавеси круглый стол, мы сели около него в числе семи человек. Через несколько времени в разрезе занавеси появились две женские фигуры, известные нам под именами Берти и Лилли, а когда д-р Монк высунулся из-за занавески, обе фигуры появились наверху, а две мужские фигуры (Майк и Ричард) отдернули занавеси с боков и также показались нам. Таким образом, мы увидали единовременно медиума и четыре материализованные фигуры, и каждая из них имела свои характерные черты, отличавшие ее от прочих, как это бывает и между живыми людьми. Едва ли нужно говорить, что все требуемые меры предосторожности были взяты и что малейшая попытка обмана была бы нами немедленно обнаружена. Но форма и полученный в ней отливок говорят сами за себя, ибо на нем ясно выступают все тончайшие линии кожи, а согнутые пальцы доказывают, что их нельзя было извлечь из формы обыкновенным путем, не испортив ее, ибо толщина руки в сгибе была 2-1 1/4 дюйма, тогда как ширина ладони от указательного пальца до мизинца — 3 1/2 дюйма. Я отнес эту форму к формовщику, который и отлил для меня руку.

Я сам приготовил парафиновую массу и поставил ее в кабинет. Прежде всего Берти дала г-ну Реймерсу форму своей руки, а мне — ноги, затем Лилли спросила, не желаю ли я иметь форму с ее руки, на что я, конечно, ответил утвердительно. Она окунула руку в парафин (говорю это потому, что мы слышали плеск холодной воды) и минуту спустя, просунув между занавесками руку с парафиновой на ней перчаткой, просила меня снять ее. Я нагнулся к ней через стол, и в одно мгновение ее рука исчезла, а форма Осталась в моей руке.

Подлинность этого явления не подлежит никакому сомнению, ибо медиум, прежде чем вошел в кабинет, был обыскан, а большой стол, за которым мы сидели полукругом перед кабинетом, был придвинут вплоть к занавескам, так что войти туда или выйти оттуда незамеченным было невозможно: в комнате было достаточно света, чтобы ясно различать все в ней находившееся.

В данном случае рука, сделавшая эту форму, наверное, не принадлежала ни медиуму, ни кому-либо из сидевших за столом, а так как возможность какого-либо тайного людского вмешательства была окончательно исключена, то рождается вопрос: чья же рука произвела форму?

Мы видели, как фигура, по виду вполне похожая на живую женщину, протянула из кабинета руку свою в парафиновой перчатке, и, когда наполнявшая ее рука исчезла, перчатка осталась у меня.

Если вообще можно полагаться на свидетельство людей (а все семь очевидцев готовы подтвердить истину этого описания), то в этом случае мы имеем неоспоримое доказательство вмешательства посторонней силы, не принадлежащей ни медиуму, ни другим присутствующим, и факт индивидуального существования внеземной сферы бытия установлен неопровержимо’.

Насколько я могу судить, в руке, представляемой отливком, сгиб пальцев таков, что извлечение ее из формы обыкновенным путем — невозможно, следовательно, отливок этот, на пальцах которого не находится ни малейшего следа какой-либо трещины или спайки, сам собою служит доказательством своего необычайного происхождения.

Что же касается подлинного отливка ноги Берти, любезно доставленного мне м-ром Окслеем, то и он представляет замечательно доказательные особенности: углубления, образуемые пальцами со стороны подошвы, должны были необходимо наполниться парафином и образовать вертикальные перегородки, которые при естественном извлечении ноги должны были бы неминуемо попортиться, а между тем форма всех пальцев оставалась совершенно невредимой, что служит доказательством, что он были извлечены из формы, нисколько не попортив нежное вещество перегородок. И не только углубления между пальцев сохранились в совершенстве, но как на подошве, так и на пальцах отчетливо выступают кривые накожные линии — до 50 на дюйм, как заметил это м-р Окслей. Другая замечательная особенность этой ноги представляется в том, что второй палец приподнят над другими и по моим тщательным измерениям имеет в корню 14 мм ширины, а в области ногтя 19 мм, тем не менее форма пальца и малейшие накожные линии на нем, особенно в его корню, отпечатались в совершенстве — все это должно было бы исчезнуть и толщина пальца сделаться одинаковой во всю его длину, если бы он был извлечен из формы обыкновенным путем.

Желая дополнить, насколько можно, характеристику личности, проявлявшейся под именем Берти, я упомяну в заключение, что подробное описание и схематический чертеж к нему были помещены м-ром Окслеем в ‘Spiritualist’ от 26 июля 1878 года, а также в сочинении м-с Hardinge Britten ‘Nineteenth Century Miracles’ (‘Чудеса девятнадцатого столетия’), изд. в Манчестере (1884, р. 204).

Я могу добавить здесь еще одну подробность. При переписке моей с гг. Реймерсом и Окслеем, относящейся до времени получения этих форм, г. Окслей имел любезность прислать мне абрис первого отливка, полученного с ноги Берти, а также и абрис с ноги медиума, сделанные самим Окслеем. Поставив подлинный отливок ноги Берти на первый абрис, я нашел, что он вполне ему соответствовал, причем длина ноги Берти была равна 19,8 см и во всяком случае не более 20 см. Что же касается до абриса ноги медиума, то я констатировал, что он был на три сантиметра длиннее.

Желая иметь еще некоторые добавочные сведения о результатах этого замечательного сеанса, я обращался несколько раз к м-ру Окслею с разными вопросами и вожу здесь полученные от него ответы с некоторыми очень интересными подробностями.

’24 марта 1884 года

65 Bury New Road, Higher Broughton, Манчестер.

Милостивый государь!

Прилагаю при сем план комнаты с одной дверью, ключ от которой при начале сеанса всегда вынимался и сохранялся или у меня, или у г. Реймерса. Комната, правда была в первом этаже, и оконный фонарик выходил на улицу, но я сам принимал все меры предосторожности, чтобы из этого выступа устроить во всех отношениях подходящий для сеанса кабинет. Жалюзи были опущены, внутренние ставни закрыты и заперты, но свет с улицы все еще проникал, и мы должны были завесить окно темным одеялом, которое я всегда сам и приколачивал, при помощи лестницы.

Из вышесказанного вы сами увидите, что для медиума было бы просто невозможно, если бы даже он этого и хотел, удалить все эти укрепления, ибо подобная попытка никак не могла бы произойти настолько бесшумно, чтобы мы, сидевшие вплоть к занавеске (как это видно на чертеже), этого не заметили. И, более того, если б даже медиум встал на стул, он все-таки не мог бы достать до верхнего края окна, чтобы снова прибить одеяло. Ввиду всего этого я не могу усмотреть здесь какого-либо упущения.

Кроме того, мы всякий раз слышали плеск воды за занавеской. Для проверки мы неоднократно взвешивали парафин до растапливания, и, когда формы из него были уже получены, мы взвешивали их с остатком и находили вес обоих вполне верным, что доказывает, что формы были действительно изготовлены за занавеской. Венец всего — отливок, — говорит сам за себя о своем происхождении, и те, которые утверждают, что он каким-нибудь способом мог быть сделан без единой спайки, — пусть попробуют.

Что касается до выступающего пальца на ноге, о кот ром вы спрашиваете, то могу только сказать, что, вероятно, он таким же был и у фигуры, а на ноге медиума положительно такового не было, пальцы ноги м-с Фирмен гораздо длиннее и нисколько не похожи на эти. Вспомните притом, что фигура просунула свою ногу из-за занавески с парафиновой формой на ней и, как только я взял ее в руки, нога моментально извлеклась, а форма осталась в моих руках.

Эти особенности устранят, я полагаю, всякие возражения. Надеюсь, что в скором времени отправленная к вам посылка дойдет благополучно.

Преданный вам

Уильям Окслей’.

’17-го мая 1886 года.

N 65, Bury New Road, Higher Broughton, Манчестер.

Милостивый государь!

Я только что вернулся домой после пятинедельного отсутствия, почему и не мог ответить ранее на ваше почтенное письмо.

В ответ на ваши вопросы скажу, что парафиновые формы рук и ног находились на руках и ногах подававших их из-за занавески фигур, и я достаточно ясно видел повыше парафина часть голой руки или ноги, чтобы свидетельствовать о подлинности этого факта. Фигуры обращались ко мне со словом ‘держите’, и как только я касался парафина, то материализованные органы мгновенно извлекались, или дематериализовались, а формы с них оставались у меня в руках. Рука протягивалась ко мне настолько, что я, нагибаясь через стол, мог схватить ее.

Самое удивительное здесь относится к величине самой руки. Фигуру, которую я всегда признавал как Лилли, я часто видал различного роста: иногда не более рослого ребенка, в другое время как молодую женщину, я даже думаю, чтобы она два раза являлась вполне одинаковой, но я всегда знал, кто это был, и никогда не смешивал Лилли с другими фигурами. Мне известно из долгого опыта, что рост и внешний вид материализованных фигур зависят от условий, представляемых кружком. Если, напр., присутствовало постороннее лицо, то я мог всегда усмотреть какую-нибудь разницу в явлении. Иногда фигуры формировались не вполне, а только голова с бюстом, а в другой раз они выступали во весь рост, все зависело от условий. Рука же Лилли представляет странное смешение молодости со старостью и доказывает, что материализованные фигуры должны более или менее заимствовать характерные черты самого медиума. Рука же медиума настолько отличается от посылаемой вам, насколько две руки могут отличаться одна от другой. Фигуру, которую я знавал под именем Лилли, мне часто случалось видеть и в других домах — в домах моих приятелей, но не иначе как при медиуме м-с Фирмен или д-ре Мон-ке. В доме моего приятеля, м-ра Гаскеля, я видел, как эта самая фигура материализовалась и дематериализовалась на наших глазах при хорошем свете, держась все время па воздухе и нисколько не касаясь ногами до пола, я сам ощупывал руками ее тело и одежду. Это было при Монке. При этом случае она была не более трех футов роста. Но эти частности не затрагивают подлинности явления, которое доказано нам неопровержимо. Ваш покорнейший слуга

Уильям Окслей’.

Чтобы покончить с опытами г. Реймерса, относящимся до парафиновых форм, я приведу здесь протокол строго обусловленного сеанса, состоявшегося в Манчестере 18 апреля 1876 года и описанного в ‘Spiritualist’ от мая того же года, а впоследствии помещенного в ‘Psychische Studien’ (1877, S. 550-553). Из пяти свидетелей этого сеанса я лично знаком с тремя — с гг. Мартезе, Окслеем и Реймерсом, личностями вполне, почтенными.

‘Мы, нижеподписавшиеся, сим заявляем, что были свидетелями следующих фактов, происшедших на квартире м-ра Реймерса 17 апреля 1876 года. Отвесив ровно три четверти фунта парафину, мы положили его в ведро и залили кипятком, отчего он растопился. Если в такую жидкость обмакнуть несколько раз руку, то она покроется слоем парафина, который, по осторожном извлечении руки, представит форму для отливки из гипса. Наполнив другое ведро холодной водой (для скорейшего охлаждения форм), мы поставили оба ведра в четырехугольный кабинет, устроенный в углу комнаты с помощью двух полотнищ коленкора, 6 футов длины и 4-х ширины, повешенных на металлические прутья. Наружная стена комнаты не примыкала к соседнему дому, а отделенный угол был весь заставлен разной мебелью, так что о потайных дверях или трапах не могло быть и речи. Когда ведра были внесены в кабинет, на медиума — женщину — надели тюлевый мешок, охвативший его голову, руки и вообще весь бюст до талии, а тесьму, продетую в рубец, туго стянули на талии и завязали назади несколькими узлами, в которые был продет кусочек бумаги, имевший выпасть при попытке развязать узлы. Концы тесьмы были приколоты к тюлевому мешку на спине между шеей и поясом. Все свидетели единогласно заявили, что медиуму не было никакой возможности самому незаметно освободиться от этих завязок. В таком виде медиум занял свое место в кабинете, где, кроме мебели и ведер, ничего не было. Все это было осмотрено при полном газовом освещении, и ничего другого, кроме сказанного, не найдено. Комнату заперли на ключ по приходе последнего гостя, т.е. с самого начала этих приготовлений. Мы несколько убавили свет, но его оставалось достаточно, чтобы различать все находящееся в комнате, и заняли свои места на расстоянии от 4-х до 6-ти футов от кабинета. После непродолжительного пения в среднем отверстии занавески появилась фигура, поте она перешла к боковому. Все одинаково ясно видели блестящую корону с белым убором на голове и золотой крест на черной ленте, висевший у нее на шее. Затем появилась другая женская фигура, тоже с ясно видной короной на голове, и обе одновременно поднялись выше кабинета, приветливо кивая нам головами. Из кабинета раздался громкий мужской голос, который, поздоровавшись с нами, сообщил, что пробует делать формы. Вслед тем в отверстии показалась первая фигура и пригласила м-ра Мартезе подойти пожать ей руку. В это самое время он увидал медиума в противоположном углу, в тюлевом мешке. Фигура быстро исчезла по направлению к медиуму. Когда м-р Мартезе вернулся на свое место, тот же голос из кабинета спросил: какую руку мы желаем получить? Вскоре ему пришлось опять подойти к отверстию, чтобы принять показывавшуюся из-за занавески форму левой руки. Затем должен был подойти Реймерс, чтобы получить форму правой руки для отправки друзьям в Лейпциг, согласно обещанию.

Тут медиум закашлял, в начале сеанса приступы кашля были так сильны, что мы опасались за удачу опыта, но кашель на время всего сеанса, длившегося более часа, был приостановлен. Когда медиум вышел из кабинета, мы тотчас осмотрели узлы и прочее и нашли все на своем месте, даже булавку, которая была едва пришпилена и при движениях могла легко выпасть. Мы собрали все остатки парафина из ведра и свесили их вместе с двумя формами: оказалось немногим более трех четвертей фунта, но это увеличение веса объясняется весьма естественно количеством воды, поглощенной парафином, в чем легко убедились, выжимая ее из остатков. Так закончился наш опыт. Полученные затем отливки рук во многих отношениях совершенно отличаются от рук медиума, они носят явные признаки живой руки и той же самой индивидуальности, которая уже неоднократно, при тех же строгих условиях, производила подобные же парафиновые формы.

И.Н. Тидеман-Мартезе, 20, Пальмейра-сквер, Брайтон.

Христиан Реймерс, 2 Дьюси-Авеню, Оксфорд-род, Манчестер.

Уильям Окслей, 65, Берн-Нью-род, Манчестер.

Томас Гаскель, 69, Ольдгэм-стрит, Манчестер.

Генри Марш, Бирч Коттэдж, Фэри-Лейн, Берн-Нью-род, Манчестер.

Манчестер, 29 апреля 1877 года.

Оригинал этого протокола со всеми подписями был отослан г. Виттиху, в Лейпциг, вместе с оригиналом отливка правой руки, о которой тут речь. Г. Виттих переслал мне эту руку из Лейпцига в Петербург для сличения, о котором я упомянул выше.

Повторим в нескольких словах результаты опытов Реймерса.

1. Медиум был изолирован при условиях, абсолютно исключавших возможность обмана. Что же касается до мнения доктора ф. Гартмана о полной бесполезности всех мер изолирования и связывания для доказательства нетождественности медиума и явления, то мне придется говорить об этом в следующей главе, когда я перейду к фотографиям с материализованных фигур.

2. Но здесь доказательство явления не основывается единственно на изолировании медиума, а на анатомической разнице между материализованными органами и соответствующими органами медиума, констатируемой свидетелями сеансов и самими отливками.

3. Тип материализованного органа был повторен на многих опытах и даже в различных домах, что свидетельствует о присутствии одной и той же индивидуальности. Число полученных различных форм доходило до пятнадцати.

4. Полученные отливки соответствовали тем именно формам рук и ног, которые были многократно констатированы зрением и осязанием до, после и во время получения парафиновых форм.

5. Положение пальцев одной и той же руки различно во всех отливках.

6. Получавшиеся парафиновые формы были несколько раз подаваемы участникам опыта еще не снятыми с материализованных органов.

7. Тот же анатомический тип материализованного органа повторился, когда медиум-женщина была заменен медиумом другого пола.

8. И, наконец, некоторые из полученных отливков носят на себе явные признаки своего необычайного происхождения, так как получение таковых известными нам ‘особами невозможно.

Совокупность всех этих особенностей придает опытам Реймерса исключительное значение.

II Медиум в виду зрителей, действующая фигура невидим’

Первый опыт этого рода был сделан м-ром Аштоном с медиумом мисс Анни Ферлэм и описан в ‘Spirititualist’ я 6 марта 1877 года, р. 126. Вот это описание:

‘М. г.! Вы меня крайне обяжете, поместив в вашем уважаемом журнале мой отчет о выходящем из ряда вон по своей доказательности сеансе, на котором мне удалось присутствовать. Я и несколько моих знакомых получили очень приятное для нас приглашение присутствовать, в пятницу, вечером, 2 марта на одном из еженедельных сеансов, устраиваемых специально для исследования в помещении Общества спиритуалистов в Нью-кастле, с медиумом мисс Анни Ферлэм.

Войдя в первую комнату, мы увидали председателя, м-ра Армстронга, занимавшегося расплавлением парафина в ведре, до трех четвертей наполненном кипятком. Еще раньше, когда мы пробовали делать опыты с парафиновыми формами, нам было обещано, что в другой раз Минни — одна из невидимых руководительниц мисс Ферлэм — постарается дать нам несколько форм с своих рук. Когда парафин достаточно растопился, ведро было внесено в комнату и поставлено в самый отдаленный угол темного кабинета, рядом поставили другое ведро с холодной водой.

Кабинет устроили из двух полотнищ зеленой шерстяной материи, собранной и прикрепленной крючком к стене, откуда она падала на поддерживающий ее полукруглый железный прут, вделанный концами в стену, таким образом, кабинет имел форму палатки. Прежде чем опустить занавеску, м-р Армстронг спросил нас, в каких условиях мы желали бы видеть медиума.

Я предложил медиуму войти в кабинет, пояснив основании каких именно причин мне казалось это желательным, но мисс Ферлэм возразила, что, если она войдет в кабинет, у нас не будет достаточных доказательств подлинности имевших произойти явлений. Тогда м-р Aрмстронг предложил закрыть от света голову и плечи медиума, набросив на них кусок шерстяной материи. Так и сделали. Материя эта покрыла только голову и плечи, оставляя самого медиума на виду у присутствующих, и четверым из них отлично было видно пространство, отделявшее медиума от кабинета. Мисс Ферлэм, впавши в транс тотчас же заговорила под влиянием одного из своих невидимых внушителей, который прежде всего потребовал чтобы я придвинул свой стул вплоть к медиуму, сидевшему в кресле на расстоянии двух футов перед занавеской. Мне было также сказано держать его обе руки, а господин, сидевший подле меня, должен был придвинуть свой стул к моему и положить руки мне на плечи. Так сидели мы в продолжение всего сеанса и при весьма хорошем освещении.

Когда мы все разместились, как было указано, нам было предложено петь, и едва мы начали, как услыхали уже плеск воды в кабинете. Мы продолжали петь, переговариваясь иногда между собою, до тех пор, пока не было сказано раскрыть кабинет. Раздвинув занавески, мы увидали около ведра с парафином, передвинутого из дальнего угла кабинета на середину, лежавшие на полу две вполне удачные парафиновые формы правой и левой руки Минни, главной руководительницы мисс Ферлэм.

Я могу поручиться, что мисс Ферлэм не только не была в кабинете, но как во время сеанса, так и до него не подходила к нему ближе, чем было сказано выше. С того момента, как она вошла в комнату, она постоянно была под самым внимательным надзором.

Перед сеансом я провел с мисс Ферлэм три часа, постоянно за нею наблюдая, и сопровождал ее на сеанс, пройдя вместе три мили пешком, мы поспели только к назначенному часу.

Желал бы я знать, какую теорию д-р Карпентер, этот великий научный эксперт, придумает для объяснения выписанного спиритического явления.

Томас Аштон. S Rutheford-terrace, Byker, Newcastle-on-Tyne 6 марта 1877′.

Такой же опыт и при таких же условиях был проделан д-м Никольсом с медиумом Эглинтоном. Этот случай замечателен тем, что не только руки и ноги медиума были все время видимы, но и личный характер рук в получившихся отливках был удостоверен.

Привожу статью д-ра Никольса из ‘Spiritual Record’ oт декабря 1883 года.

‘Когда м-р Эглинтон был нашим гостем в Южном Кенсингтоне, мы пробовали делать опыты с парафиновыми формами. Дочь моя Уилли, о чьих писаниях и рисунках я говорил в этой статье, обещала постараться дать нам форму со своей руки, и мы тотчас же приступили к необходимым приготовлениям. Я купил два фунта парафина, такого, какой идет для производства свечей, это белое, воскоподобное вещество более хрупкое, чем воск. Я растопил его в моем кабинете и вылил в цинковое ведро, наполовину наполненное горячей водой, чтобы поддержать парафин в жидком состоянии, а затем другое ведро наполнил холодной водою.

Мы пригласили для опытов нескольких друзей, человек около двенадцати. Единственное чужое лицо между нами был врач немец, по имени д-р Фризе, очень интересовавшийся спиритизмом. В одном конце сеансовой комнаты висела занавеска, за нею, в самом центре, там, где соединялись обе ее половинки, сидел м-р Эглинтон, а напротив него, по эту сторону, — д-р Фризе, который креп-держал медиума за обе руки. Газ горел полным светом, и все мы были ясно видны друг другу. Когда все было готово — я принес из кабинета оба ведра — с холодной водой и растопленным парафином — и поставил их в углу комнаты за занавеской, на расстоянии приблизительно шести футов от Эглинтона, руки которого, как я уже сказал, были в руках д-ра Фризе. Полукругом на самом дальнем расстоянии от занавески сидели приглашенные, каждый из них был ясно виден всем, и никто не находился возле ведер и не мог приблизиться к ним. Через несколько минут мы услыхали голоса из того угла, где стояли ведра, и всплески воды, затем послышались три сигнальных стука. Я встал и вынес ведра из-за занавески. В холодной воде плавали две глыбы отвердевшего парафина. Одна из них походила на плотную алебастровую рукавицу, а вторая была нечто в том же роде, только гораздо меньшей величины. Вынув большую глыбу из воды, я нашел ее пустою и имевшею внутри форму человеческой руки. Маленькая глыба оказалась формой с руки маленького ребенка. Одна из присутствующих дам признала в ней некоторую особенность, легкую уродливость, имевшуюся в руке ее дочки, случайно утонувшей в Южной Африке пяти лет от роду. Снова положив глыбы в холодную воду, я отнес ведра в свой кабинет, запер дверь и спрятал ключ в карман.

На следующее утро мы достали тонкого, французского гипса и вылили в большую форму, которой пришлось пожертвовать, чтобы получить отливок. Красивая рука дочери моей Уилли с ее длинными изящно заостренными пальцами и грациозной позой, принятой в минуту погружения ее в растопленный парафин, стоит и теперь на моем камине под колпаком. Когда я держу свою руку в том же положении, сходство ее с отливном, хотя несравненно меньшим в объеме против моей руки, поразительно для всякого, кто их видит. Рука ее не походит на руки статуй, это вполне натуральная, анатомическая рука, со всеми костями и жилками, и тончайшими линиями кожи, ясно отпечатанными. Это, несомненно, та рука, которая была мне так знакома в ее земной жизни и которую я так часто видал и ощупывал в материализованном виде.

Маленькую форму мы отдали матери, она сделала отливок и не сомневается в том, что это детская ручка ее дочери. Я же знаю так же верно, как и всякий реальный факт, что отливок на камине вылит в форме, полученной с материализованной руки моей дочери. Весь процесс его происхождения был в моих руках и при самых строгодоказательных условиях. Если бы форма была сделана какой-либо человеческой рукой, то рука эта никогда бы не могла быть вынута из формы. Объем запястья на полтора дюйма меньше, чем объем ладони вместе с большим пальцем. Высвобождая руку из такой формы, необходимо изломаешь последнюю на несколько кусков. Единственно возможное объяснение данного факта то, что рука, сделавшая эту форму, должна была, чтобы высвободиться из нее, дематериализоваться’.

Так как на этом сеансе присутствовал д-р Роберт Фризе (известный читателям ‘Psyshische Studien’ и о котором д-р Гартман упоминает на 42 с. своего сочинения) и собственноручно держал Эглинтона за руки, то я обратился к нему с просьбой прислать мне описание этого сеанса со всеми подробностями. Привожу отрывок из его письма ко мне, написанного из Эльбинга 20 марта 1886 года.

‘Милостивый государь! Исполняя ваше желание, посылаю вам отчет о сеансе 9 декабря 1878 года, бывшем в Лондоне у д-ра Никольса с медиумом Эглинтоном.

Нас было двенадцать человек, и мы разместились по трем стенам комнаты, имевшей четыре метра ширины и около пяти длины. Коленкоровая занавеска, повешенная от стены до стены, укорачивала комнату на метр, так что для нас оставалось квадратное пространство в четыре метра. Посередине стоял массивный стол красного дерева, метра полтора по крайней мере в диаметре, и над ним ярко горел газовый рожок…’

После описания различных явлений, бывших в начале сеанса, д-р Фризе переходит к получению форм: ‘Занавеска имела два метра вышины с отверстием посередине. Эглинтон сел позади занавески, в самом разрезе, мне же предложили сесть против него перед занавеской и крепко держать его обе руки. Газ ярко горел. Два цинковых ведра, одно с холодной водой, другое с растопленным парафином, были поставлены за занавескою. Как только я взял Эглинтона за руки, за занавеской послышался писклявый голос Джоя (одного из эглинтоновских невидимых руководителей), отдававший позади занавески приказания: ‘Макай руку! Так, так! Еще глубже, вот так! Теперь скорей в воду!’ Затем раздалось приказание повторить: ‘Глубже! Что, горячо? Вздор, глубже! Вот так! Теперь опять в холодную воду и опять в парафин и в воду!’ Потом я услыхал, как легкая парафиновая форма упала на дно цинкового ведра. Когда первая форма была готова принялись за вторую. Повторился тот же процесс. Когда, по окончании его, распахнули занавеску, присутствующие убедились, что я держал Эглинтона за руки и в отгороженном маленьком пространстве никого другого не было.

Мы достали формы, лежавшие на дне ведра с холодной водой, и всячески их осматривали: они были чрезвычайно нежны и хрупки, но настолько однако тверды, что мы могли взять их в руки, разумеется, с осторожностью. Нам тотчас же бросилось в глаза, что обе эти формы захватывали руку далеко выше кисти. Для получения отливок стоило только наполнить их гипсом’.

Вслед за получением этого письма от д-ра Фризе я обратился к нему еще с некоторыми вопросами относительно различных подробностей, и вот ответ его от 5 марта:

‘Милостивый государь! На поставленные вами мне вопросы считаю долгом ответить следующее:

1) Часть комнаты позади занавески не имела ни окон, ни дверей, в чем можно было удостовериться с одного взгляда, так как, за исключением низенького диванчика, она была совершенно пуста и все пространство достаточно освещалось горевшим в комнате газом.

2) В продолжение сеанса я видел только руки Эглинтона, просунутые в отверстие занавески, но он протянул мне их раньше, чем занавеску скололи пятью булавками, и в то время я видел и его самого. С той минуты, как я взял его руки, они оставались в моих руках до раскрытия занавески, и тогда все могли удостовериться, что я держал руки Эглинтона, а не что иное.

3) Я сидел против медиума и его ноги обхватывал своими, носки его ног были мне постоянно видны.

4) Он сидел спокойно, но никаких признаков транса я не заметил: подобное состояние неминуемо бы отразилось на положении и напряжении рук медиума, да и сидел он на простом стуле, а не в кресле, к которому он мог бы покойно прислониться. Подавая мне руки, он не опирался даже о спинку стула, и, если б это случилось позднее, я не мог бы этого не заметить.

5) На изготовление обеих парафиновых форм потребовалось не более десяти минут.

6) Комната имела около четырех метров, а занавеска не более двух метров вышины. Газ горел полным светом, так что обе части комнаты были вполне освещены’.

Д-р Никольс был так любезен, что прислал мне фотографию того отливка руки своей дочери, о котором идет речь в этом опыте. Дама, получившая на том же сеансе форму руки своего ребенка, впоследствии, благодаря посредничеству Эглинтона, также прислала мне фотографию отливка, на которой в двух пальцах видно уродство, послужившее для признания личности.

Вот и третий опыт, который в подобных же условиях происходил при целой комиссии. В этом случае вместо рук медиума (того же Эглинтона) в продолжение всего сеанса была видна только его правая нога, которую и не выпускали из виду, кроме того, медиум был тщательно завязан по рукам и по ногам, а так как в этот раз получилось именно только парафиновая форма правой ноги, то это все равно, как если б и весь медиум был налицо. Здесь часть служит доказательством целого (pars pro toto). Привожу статью, помещенную в ‘Spiritualist’, 5 мая 1876 года, р. 206.

‘В пятницу 28 апреля 1876 года, в Лондоне состоялся один из очередных сеансов м-ра Блэкберна (Great Russel Street, 38). Медиумом был Эглинтон, в сеансе участвовали капитан Джемс, д-р Кэртер Блэк, м-р Альджернон Джой, м-с Фиц-Джеральд, м-р А. Вашер, м-с С., мисс Кислинбери, м-р Жорж Сток, М. А. и я, нижеподписавшийся, как представитель комиссии сеансов. Было заявлен Джоем (руководителем медиума), что он постарается сделать для нас парафиновую форму посредством повторенного погружения материализованного органа в приготовленную массу. Для этой цели было приобретено двафунта парафина, который по указаниям м-ра Вашера был растоплен на поверхности ведра с горячей водой Так как удельный вес парафина равняется 87 и он плавится при 100,7R Фаренгейта, то образующийся сверху слой расплавленной массы долго остается в жидком состоянии. Ведро с парафином было поставлено в одной стороне кабинета, и подле него другое с холодной водой для охлаждения постепенных наслоений парафина. Медиум сел в плетеное кресло, а гг. Альджернон Джой и д-р Блэк тщательно его связали тесьмой, причем ноги и руки так же, как и шею. привязали к креслу.

‘Следует заметить, что после того, как медиума крепко связали, правую ногу его выставили вперед, насколько позволяли завязки, и когда занавески были опущены, нога или, выражаясь точнее, сапог, в который она была, несомненно, обута в начале сеанса, оставался на виду все время, до самого его конца. Некоторые из присутствующих, в том числе и я сам, не предполагая, чтобы нога была выставлена с намерением, наблюдали за нею только от времени до времени, но по окончании сеанса четырьмя лицами мне было заявлено, что они ни на единую секунду не спускали с нее глаз. Следует, сверх того, заметить, что медиум был обут в шерстяные носки и штиблеты с резинкой и что, по мнению присутствующих, снять их незаметно было бы для медиума при данных условиях совершенно невозможно. Одно время в ноге были заметны легкие движения, как если бы с медиумом были конвульсии.

Вскоре после начала сеанса, Джой потребовал, чтоб в кабинете открыли оба окошечка, должно быть, вследствие сильного повышения температуры в небольшом замкнутом пространстве. Сеанс уже продолжался мин сорок, когда мы услышали несколько раз повторившийся плеск воды, как если б что-то в нее погружалось. Около часу спустя Джой сказал: ‘Теперь можете войти, мы пали вам доказательство особого рода и сделали, что могли. Не знаю только, угодили ли на вас?’

Войдя в кабинет, я заметил, что медиум был связан точно так, как в начале сеанса, и что в ведре с холодной водой плавали две формы. Эти несколько помятые формы были, очевидно, формами правой ноги. М-р Вашер с помощью д-ра Блэка наполнил их гипсом, и из этих отливков явствовало, что обе формы были сняты с одной ноги. Ткань кожи отчетливо отпечаталась на внутренней стороне форм. Д-р Блэк намеревался сравнить эти отливки с ногами медиума, с которыми, по некоторой гипотезе, они очень легко могут иметь сходство.

Тесьму, связывавшую медиума, пришлось разрезать, так как развязать ее не было возможности. Я могу засвидетельствовать, что как положение медиума, так и всех бывших на нем завязок оказалось в конце сеанса совершенно таким же, как и в начале.

Десмонд Фиц-Джеральд

(член Общества Телеграфных Инженеров) в качестве представителя комиссии сеансов’.

Спустя несколько времени в ‘Spiritualist’ (p. 300) появилась заметка под заглавием ‘Раздвоение человеческого тела. Парафиновая форма материализованной правой ноги, полученная на сеансе, бывшем 28 апреля 1876 года, при медиуме Эглинтоне, в то время, когда его правая нога, выставленная из кабинета, находилась в виду присутствующих в продолжение всего сеанса, оказалась, по тщательному исследованию д-ром Кэртером Блэком, точною формою ноги Эглинтона’.

Итак, в этом случае констатирован драгоценный факт раздвоения тела медиума — не зрением только, но абсолютным доказательством — пластическим воспроизведением всего раздвоенного органа. Факт этот не единственный, но в этом случае условия были превосходны, так как комитет, состоявший из высокообразованных лиц, еще до этого проделал целый ряд тщательных опытов, все при том же непременном условии, чтобы медиум или часть его тела постоянно была налицо, и вполне убедился, как в добросовестности Эглинтона, служившего медиумом на всех этих сеансах, так и в подлинности явлений. Раз осязаемое доказательство раздвоения нами приобретено, мы вправе утверждать, что когда материализованная фигура имеет поразительное сходство с медиумом как, напр., в случае Кэти Кинг, то это еще не доказывает чтобы в таких случаях это всегда был сам переодетый медиум, и, следовательно, Гартман ошибается, когда утверждает категорически: ‘За недостатком указанных доказательств следует всегда принимать явление за иллюзию, в основе которой сам медиум’ (с. 130).

III. Мы переходим теперь к третьему отделу: действующая фигура перед глазами, медиум уединен. Я остановлюсь на случае, которого Гартман не мог не знать, так как он помещен в ‘Psych. Studien’, и который, вероятно, он и имел в виду, когда говорил о тех случаях, где медиум был заперт в клетку. Действительно, в опыте, о котором идет речь, произведенном м-ром Адшедом в Бельпере, в Англии, была употреблена нарочно заказанная им клетка, с целью запереть в нее медиума во время материализационных сеансов и таким образом разрешить окончательно вопрос: есть ли являющаяся фигура нечто иное, чем сам медиум?

Вопрос этот был решен в утвердительном смысле. Медиума, мисс Вуд, заперли в клетку, дверь которой была завинчена. План комнаты и кабинета, подле которого находилась клетка, помещен на S. 296 ‘Psych. Studien’ 1878 года. При этих условиях появилась сперва фигура женщины, известной под именем Мэгги, а потом — мужчины, по имени Бенни, обе они выступали из кабинет (S. 349,354 и 451), затем те же фигуры материализовались и дематериализовались в виду присутствующих на сеансе, и, наконец, эти же фигуры, на глазах тех же лиц, занялись, каждая в свою очередь, произведением парафиновой формы с ноги. Все это, по мнению д-ра Гартмана, объясняется очень просто: в первом действии это сам медиум в одеянии галлюцинаторном, или принесенном нервной силой, проходит сквозь клетку, взад и вперед, без всякого затруднения, в итоге: полугаллюцинация. Во втором акте — полная галлюцинация фигуры и ее одежды. В третьем акте это опять полугаллюцинация, ибо формы получались и остались, следовательно, действовал сам медиум (‘Спиритизм’, с. 112). Но здесь возникает затруднение, на которое Гартман не пожелал обратить внимания: состоит оно в том, что обе помянутые фигуры произвели форму левой ноги, так что получились две формы левой ноги, строение и величина которых оказались различными. Вот в этой-то частности и заключается вся сила доказательства! Если даже и предположить, что в этом случае вовсе не было клетки (а для этого опыта она даже была приотворена), то доказательство остается в силе и состоит не в заключении медиума, а в различии полученных форм, и Гартман не мог не знать этого, как видно из следующего, приводимого мною здесь целиком места:

‘Мэгги первая приступила к опыту. Выйдя из кабинета, она прямо подошла к м-ру Смэдлею и положила руку за спинку его стула. На вопрос, нужен ли ей стул, она утвердительно кивнула головой. М-р Смэдлей встал и поставил свой стул перед ведрами, усевшись на нем, Мэгги подобрала свое длинное платье и стала погружать левую ногу поочередно то в парафин, то в холодную воду, продолжая это до тех пор, пока форма не была готова. Вся фигура была так закутана, что мы не могли различить, о именно перед нами. Судя по живости ее движений то заметил: ‘Это Бэнни!’, но фигура положила свою руку на руку Смэдлея, как бы говоря: ‘Посмотри, кто это!’ — ‘Это Мэгги, — сказал Смэдлей, — она подала мне маленькую ручку’. Когда слой парафина достиг известной толщины, Мэгги положила свою левую ногу на правое колено и продержала ее в этом положении минуты две. Затем, сняв форму, она подняла ее кверху и постучала по ней, так что все присутствующие ее видели и слышали стук. Я попросил, чтобы форму отдали мне и, получив ее, спрятал в надежное место. Между тем Мэгги хотела продолжать то же самое с правой ногой, но после двух или трех попыток, у ней, вероятно, не хватило силы, и она ушла в кабинет, откуда более не возвращалась. Парафин, приставший к правой ноге, был потом найден на полу кабинета.

После того вышел Бенни. Сделав общий поклон, он положил свою большую руку на голову м-ра Смэдлея как он имел обыкновение это делать. Взяв предложенный ему стул, он сел перед ведрами и, подобно Мэгги, но несравненно быстрее, стал погружать левую ногу попеременно то в одно, то в другое ведро. Быстрота и точность его движений напоминали работу маленького паровика, как весьма удачно выразился один из присутствующих.

Чтобы дать читателям понятие о тех благоприятных для наблюдения условиях, в которых находились присутствующие на этом сеансе, скажу, что, пока Бенни занимался изготовлением формы, м-р Смэдлей сидел так близко от него с правой стороны, что Бенни легко мог класть руку ему на голову и гладить его по лицу, что он и делал. Я сидел налево от Бенни, и тоже так близко, что, когда форма была готова, взял ее, не вставая с места, остальные присутствовавшие, занимавшие стулья переднего ряда, были на расстоянии не более трех футов от ведер.

Весь процесс, начиная с первого погружения ноги в парафин и кончая получением готовой формы, был отлично виден всем, и факт этот для нас так же несомненен, как несомненно сияние солнца или падение снега. Если бы у кого-нибудь из присутствующих оставалось еще в уме подозрение, что медиум как-нибудь изловчился дать нам форму с своей собственной маленькой ноги, то всякое сомнение должно было исчезнуть, когда Бенни на наших глазах снял форму с своей ноги и отдал мне, причем я невольно воскликнул: ‘Какая разница!’

Окончив изготовление форм, Бенни поставил стул на место и обошел присутствующих, пожимая им руки и разговаривая с ними. После чего, вспомнив, что по его просьбе дверь у клетки оставалась немного приотворенной, он захотел доказать, что, несмотря на это обстоятельство, медиум не принимал личного участия в этих явлениях. Подойдя с этой целью к клетке, он запер дверь и плотно придвинул к ней стол, потом, взяв обеими руками мою руку, он сильно прижал ее к столу, выражая этим желание, чтобы я не позволял его сдвинуть, что я и исполнил. Нагнувшись, он поставил под стол музыкальный ящик ребром таким образом, что одним концом он упирался в дверь клетки, а другим — об пол, если бы дверь отворилась, ящик должен был неминуемо опрокинуться. Проделав все это, Бенни простился с нами и исчез.

Мне остается засвидетельствовать, что стол нисколько не был сдвинут и что по окончании сеанса музыкальный ящик по-прежнему упирался в дверь клетки, где привязанный к стулу медиум еще продолжал быть в трансе. Из чего следует, что упомянутые парафиновые формы были получены нами при столь же доказательных условиях, как если бы дверь клетки оставалась завинченной. Но даже если допустить, что опыт с клеткой не достаточно доказателен, тем не менее получились некоторые результаты, объяснить которые естественным путем не легко. Во-первых, по обыкновению у человека бывает одна левая нога, а не две, формы же, нами полученные, были с двух левых ног, различных как по величине, так и по строению: при измерении ноги Бенни оказалось, что длина ее равнялась девяти дюймам, а ширина — четырем, нога же Мэгги имела в длину восемь дюймов, а в ширину — два с четвертью. Затем, кабинет находился под таким строгим надзором, что проникнуть туда незаметно было положительно невозможно. Итак, я спрашиваю, если формы, о которых идет речь, не были сняты с ног медиума, а это, кажется, доказано несомненно, то с чьих же ног они сняты?’ (‘Psych. Studien’ декабрь, 1878, S. 545-548, ‘Medium’, 1877, p. 195.)

А между тем д-р Гартман не стесняясь утверждает: ‘Все подобные рассказы, направленные к тому, чтобы доказать реальность явления, имеют тот недостаток, что они перепрыгивают через вопрос о тождественности явления и медиума, опираясь на связывание или запирание последнего’ (‘Спиритизм’, с. 89).

Желая выяснить насколько можно основательнее происхождение форм, о которых сейчас была речь, и степень различия между ними, я обратился к г. Адшеду с просьбой заказать для меня фотографии этих форм, если бы они до сих пор оказались у него в целости. Г. Адшед любезно исполнил мою просьбу и прислал мне две фотографии, сделанные Шмидтом в Бельпере, изображавшие формы в двух видах: сбоку и сверху. Достаточно одного взгляда на эти фотографии, чтобы убедиться в значительной разнице обеих форм. Но, чтобы иметь о них еще более точные понятия, я попросил г. Адшеда пожертвовать формами, чтобы получить гипсовые отливки и затем заказать для меня фотографии с них и прислать их мне вместе с точными измерениями отливков. Г. Адшед исполнил и эту просьбу с величайшей любезностью. При наложении фотографии одного отливка на фотографию другого легко видеть разницу в величине и форме ног. Измерения же отливков дали следующие цифры. Нога Мэгги: окружность ступни — 19 1/8 дюйма, длина — 8 дюймов, объем в ширину, в основании маленького пальца, -7 1/2 дюйма. Нога Бенни: окружность ступни — 24 1/4 дюйма, длина — 9 дюймов, объем ноги в ширину, в основании маленького пальца, — 9 1/2 дюйма.

IV. Мы переходим наконец к последней рубрике: действующая фигура и медиум находятся одновременно па глазах присутствующих. Приведу несколько мест из сообщения г. Аштона, прочитанного в Нью-Кестле 19 сентября 1877 года и напечатанного затем в лондонском ‘Medium and Daybreak’ от 5 декабря 1877 года, р. 626:

‘Мне привелось быть свидетелем весьма замечательных явлений, происходивших в присутствии медиума, мисс Ферлэм, и я желаю сообщить вам здесь то, что произошло на сеансе в воскресенье 8 апреля этого года, состоявшемся в помещении нашего общества. Кроме медиума присутствовали — дама и семь мужчин.

По приходе мисс Ферлэм в комнату для сеанса внесли два ведра — одно с растопленным парафином, другое с чистой холодной водой и поставили на расстоянии двух футов перед кабинетом. Кабинет состоял из зеленой шерстяной занавески, собранной и прибитой в одном месте к стене, спускаясь оттуда на полукруглый железный прут, да представляла подобие палатки. После тщательного осмотра кабинета и ведер медиума попросили занять место в кабинете. Видя в числе других незнакомую ей личность, мисс Ферлэм просила обставить все таким образом, чтобы условия, в которых она будет находиться, отстраняли от нее всякие подозрения. Все известные способы уединения медиума (как-то: связывание веревкой или тесьмой, припечатывание узлов, сажание в мешок или в клетку и т.п.) не могли быть признаны вполне надежными мерами, после того как сеансы для физических явлений доказали несостоятельность материальных преград для действующих тут сил, а так как все присутствующие вполне доверяли мисс Ферлэм и ее невидимым руководителям, то всякие подобные меры были признаны излишними, за что мы и были вполне вознаграждены.

После того как мы некоторое время пели, занавеска стала потихоньку раздвигаться и из кабинета выглянула голова черноокого, смуглого мужчины с черными или темно-каштановыми усами и бородой (у медиума белокурые волосы и светло-голубые глаза). Голова и плечи то появлялись, то скрывались, точно фигура желала испытать, до какой степени она способна переносить свет, затем занавеска вдруг распахнулась и перед нами явилась вполне материализованная фигура мужчины. Одет он был в обыкновенную рубашку из полосатой фланели и белые коленкоровые панталоны, а голова была обвита платком или чем-то вроде шали. В этом и состоял весь его костюм. Ворот и рукава рубашки были застегнуты. Он показался мне росту в пять или шесть футов, худощавого, но крепкого сложения и вообще производил впечатление очень ловкого и подвижного малого. Проделав несколько сильных движений руками, точно желая придать более гибкости, он пошел за занавеску прибавить свету. !!!!!Газ проведен таким образом, что пламя можно было регулировать из кабинета и вне его. Появившись снова он стал делать другие гимнастические движения и опять ушел за занавеску еще прибавить свету и вернулся оттудя полный силы и энергии. Проделав еще несколько гимнастических упражнений, он стал приготовляться к производству форм. Нагнувшись к ведрам, он перенес их подальше от кабинета и ближе к зрителям…

Взяв стул, стоявший около м-ра Армстронга, он отнес его к кабинету и поставил так, что спинкой раздвинул обе половины занавески дюймов на двадцать, причем медиум стал видим для троих из числа присутствующих. Тогда он сел на стул и принялся за процедуру делания парафиновой формы со своей ноги. Таким образом, материализованная фигура и медиум просидели перед зрителями около пятнадцати минут при более чем достаточном освещении’ (‘Medium’ от 5 октября 1877 года, р. 626).

Насколько я понимаю, совокупность приведенных под этой рубрикой фактов представляет нам абсолютное доказательство реальной объективности материализации, а так как я имею отвечать Гартману, то я в особенности настаиваю на том принципе, на котором это доказательство основывается, т.е. если подлинность факта получения парафиновой формы с материализованного органа удостоверена, то этот факт служит абсолютным доказательством, что явление материализации не есть галлюцинация. Если Гартман с этим не согласен, то мы выслушаем его возражение с величайшим интересом. Должен быть опровергнут не какой-нибудь данный опыт, но самый принцип.

д) Я перехожу теперь к доказательству реальной объективности явления материализации посредством фотографии. Если бы фотография была еще неизвестна, то приведенные мною до сих пор доказательства представили бы все, что только возможно желать для констатирования явления, о котором идет речь, можно поэтому сказать, что фотография является теперь в ряду представляемых доказательств уже роскошью, по достоинству своему она далеко не может соперничать с формами и отливками, которые представляют нам точное воспроизведение целого материализованного органа, между тем как фотография дает только изображение одной из его поверхностей. Я удивляюсь, что Гартман находит абсолютное доказательство помянутого явления только в фотографии, он мог видеть в ‘Psych. Studien’, что способ констатирования этого явления посредством снятия парафиновых форм уже существовал, и подобно тому, как он для фотографии потребовал некоторых условий, чтобы дать этому способу доказательства полную достоверность, он мог бы точно так же и относительно опытов с парафиновыми формами указать на те условия, которые, по его мнению, абсолютно необходимы, чтобы доказательство этого рода было вполне бесспорным. Как бы то ни было, Гартман находит это абсолютное доказательство не в снятии форм, а в фотографии, и именно от нее требует его. Поэтому мы и займемся им.

Здесь на первом месте я позволю себе заметить, что требование подобного доказательства представляется мне со стороны Гартмана логической непоследовательностью. Это требование не находится в согласии с теми гипотезами, которые он уже пустил в ход для объяснения других пребывающих результатов, вызванных медиумическими явлениями того же рода. Если для отпечатков, произведенных материализованными органами на каком-нибудь веществе, он мог решиться предложить гипотезу, что эти отпечатки не что иное, как ‘динамические действия медиумической, нервной силы’, то он должен был на основании той же логики идти далее и утверждать, что даже фотография материализованного тела не доказывает реального, объективного существования этого тела, — что она есть только результат ‘нервной силы, действующей на расстоянии’. Не надо забывать, что эта нервная медиумическая сила есть, по Гартману, сила физическая, подобно свету или теплу, и что, следовательно, объектив фотографического снаряда мог бы направить на чувствительную пластинку лучи этой силы, что же касается до их химического действия, необходимого фотографии, то г. Гартман не должен бы, казалось, нисколько затрудняться признать и это действие. Вспомним также, что нервная сила одарена, по Гартману, чудесною способностью производить всякого рода отпечатки, смотря по фантазии медиума, следовательно, и в фотографии ‘распределение линейных сил’ было бы произведено ‘фантастическим представлением сомнамбулического сознания медиума’, причем ‘эта система линейных сил была бы направлена только на требуемую для отпечатка поверхность’, т. е. на чувствительную пластинку, и это могло бы быть произведено или непосредственным действием на негатив, или образованием перед объективом ‘динамического аналога какой-либо поверхности без находящегося позади нее тела’ — как г. Гартману угодно допустить это для отпечатков. Но не мне развивать здесь эту гипотезу, после того как я доказал, сколь мне кажется, всю ее несостоятельность, когда речь шла об отпечатках. Я утверждаю только, что если галлюцинация может, по мнению г. Гартмана, производить с помощью нервной силы какие бы то ни было пребывающие отпечатки, соответствующие этой галлюцинации ‘без всякого присутствия какой-либо органической формы в материальном образе’ (с. 64), — то эта самая галлюцинация могла бы при помощи нервной силы произвести также и на фотографическом негативе пребывающий отпечаток, соответствующий форме этой галлюцинации, нисколько не доказывая присутствия находящегося позади нее тела. Раз первое предположение будет допущено, второе является только его естественным развитием и отрицание его с логической точки зрения не имело бы достаточного основания. Таким образом, фотография материализованной формы, требуемая Гартманом как абсолютное доказательство этого явления, была бы, согласно его собственной гипотезе, не что иное, как нервно-динамография.

Основываясь на этой аргументации, я мог бы возле жаться от представления доказательств посредством фотографии. Но так как сам Гартман не решился идти так далеко в своей гипотезе нервной силы и ему угодно видеть Фотографии неоспоримое доказательство явления материализации, то мы и перейдем теперь к этим доказательствам.

Условие sine qua поп, требуемое Гартманом, состоит в том, чтобы фотография изображала на одной и той же пластинке материализованную фигуру вместе с медиумом. Это доказательство было бы легко и давно представлено, если бы физические условия тому не препятствовали Известно, что фотография требует яркого света, явление же материализации требует, напротив, темноты или слабого света. Ни медиум, ни материализованная форма не выносят действия света, поэтому, чтобы легче получить это явление и наблюдать его хотя бы при слабом свете, приходилось уединять медиума в совершенно темное помещение — обыкновенно за занавеску или в шкаф (в кабинет), построенный с этой специальной целью, причем свет в комнате более или менее убавляется, смотря по степени развития и силы материализации, происходящей в темном помещении и имеющей потом явиться при таком свете, какой она в состоянии вынести. При необходимости подчиниться таким условиям для получения явления приходилось весьма естественно принимать всякие меры против обмана, вольного и невольного, со стороны медиума, и вот перед нами бесконечный ряд мер предосторожностей, принимаемых против медиума, чтобы лишить его всякой возможности подделать явление, таким образом, мы неизбежно очутились перед вопросом о запирании медиума, годность которого для подобных наблюдений Гартман признавать не хочет, основываясь на следующей аргументации: ‘Верно то, что если допустить У медиумов способность проницать сквозь вещество, то нужно не материальное запирание или связывание медиков, а совсем другие средства для того, чтобы доказать тождественность медиума с явлением’ (с. 111). Прежде чем перейти к этим ‘совсем другим средствам’, требуемым Гартманом для доказательства этого явления, не могу не остановиться на такой его аргументации.

Подобно тому как я протестовал против этой аргументации, когда речь шла о приносах, точно так же здесь я должен протестовать по поводу запирания ил связывания медиума. Что значит в устах Гартмана фраза: ‘Если раз допустить у медиумов способность проникать сквозь вещество’? Кто допускает? Надо полагать, что это сам г. Гартман, так как он в своих объяснениях опирается на это. Как он условно допустил все прочие физические явления медиумизма, чтоб объяснить их по-своему, т.е. способом естественным, так он допускает, одинаково условно, те явления, которые спириты объясняют проникновением материи, но раз он их допускает он обязан представить и для этих явлений естественное объяснение. Ибо я не перестану повторять, что Гартман взялся за перо, чтобы доказать, что в спиритизме нет ничего сверхъестественного — ‘нет ни малейшего повода для переступания естественных объяснений’ (с. 133), и чтоб научить спиритов, каким образом надо ‘обходиться естественными причинами’ (с. 147). И вот для явлений так называемого проникновения материи, он не дает никакого объяснения. Следовательно, он допускает их как таковые, как явления трансцендентальные, и раз он сделал эту уступку для одного только рода явлений, вся его натуралистическая система рушится. Этот пункт гораздо важнее, чем кажется, и я удивляюсь, что критика не воспользовалась им для победы. Ибо тут именно ахиллесова пята всей тщательно выработанной теории г. Гартмана, и достаточно одного удара по этому уязвимому месту, чтобы опрокинуть всю его систему.

Итак, если Гартман хочет оставаться верным своему исходному пункту, то он не имеет права допустить в своей теории спиритизма никакого объяснения спиритических явлений на основании принципа проникновения материи. Для него веревка есть веревка и клетка есть клетка, и, когда медиум хорошо привязан за шею веревкой с припечатанными узлами или хорошо заперт в клетку, -это такие условия, которые Гартман должен признать вполне достаточными для обеспечения ‘материального запирания медиума’. Допустить, что медиум может пройти сквозь завязки, которыми он завязан, сквозь мешок или клетку и вернуться в эти завязки и в эту клетку, проходя сквозь них, это значит допустить факт трансцендентальный, чего Гартман не может сделать, не переступая сам известных методологических основ, — в чем именно он обвиняет спиритов.

И г. Гартман не имеет права сваливать грех подобного утверждения на головы спиритов. Мало ли что спириты утверждают: для некоторых явлений они допускают вмешательство ‘духов’, для других — материализацию, хотя и временную, но реальную и объективную, для третьих, наконец, — проникновение материи. А г. Гартман взялся за перо именно для того, чтобы научить их, как надо рассуждать, не выходя из границ естественных объяснений, и чтобы показать им, что нет ни ‘духов’, ни материализации, ни проникновения материи. Но раз он вместе со спиритами допускает последнюю гипотезу, он кладет оружие.

Всего удивительнее, что Гартман мог допустить такую нелепость (будто человек может входить и выходить сквозь запертую клетку как ни в чем не бывало), когда ему даже не было никакой необходимости делать подобную уступку, имея в своем распоряжении для всех трудных случаев готовое объяснение посредством галлюцинации.

Прежде чем идти далее, мне следовало бы указать г-ну Гартману, что даже и при допущении принципа проникновения материи, есть все-таки средства для абсолютного убеждения в присутствии медиума позади занавески (напр., связав его гальваническим током или даже простой тесьмой, концы которой в руках одного из присутствующих, или когда волосы медиума — как бывало с мисс Кук — пропущены сквозь маленькое отверстие в кабинете и остаются на виду присутствующих, см. ‘Spiritualist’, 1873, р. 133 и пр. и пр.), но будет излишне останавливаться на этих подробностях, ибо, как я только сказал, раз присутствие медиума в кабинете положительно доказано — пускается в ход галлюцинация.

Наконец, я мог бы еще сказать, что, к счастью, явления материализации достигли мало-помалу такого развития, что завязки вышли совершенно из употребления, а секвестрация медиума сделалась только временным или второстепенным условием, так как процесс материализации или дематериализации уже довольно часто происходит в присутствии медиума и зрителей или, если медиум уединен, то на глазах самих зрителей. Но будет бесполезно приводить и это высшее доказательство, ибо для г-на Гартмана именно глаза-то и не годятся никуда для констатирования явления. Поэтому нам остается только вернуться к нашему предмету и искать ‘других средств’, чтобы восстановить значение коллективного свидетельства человеческих чувств, столь неожиданно сведенного г. Гартманом к нулю.

Доказательства явления материализации посредством фотографии могут быть подведены относительно условий, при которых они получаются, под следующие пять рубрик.

I. Медиум на виду — материализованная фигура невидима для обыкновенного зрения, но проявляется на фотографической пластинке.

П. Медиум невидим — фигура видима и фотографирована.

III. Медиум и фигура видимы — фигура одна фотографирована.

IV. Медиум и фигура видимы и оба одновременно фотографированы.

V. Медиум и фигура невидимы — фотография получается в темноте.

I. В первой рубрике объективное доказательство материализации получается посредством трансцендентальной фотографии. Кажется, будет логично предположить, что если подобного рода фотография может изобразить различные материальные формы, недоступные для наших обыкновенных чувств, то эта же самая фотография тем более может изобразить ту форму, которая при некоторых условиях достигает степени, материальности, доступной для наших внешних чувств, хотя в момент фотографирования это чувственное восприятие и не имело бы места, или, другими словами, мы имеем право предположить, что та фигура, которая является на сеансах в материализованной форме, может и должна также явиться путем трансцендентальной фотографии. Если полученная фотография будет соответствовать материализованной фигуре, наблюдавшейся на сеансах и неоднократно для этого описанной, то не может быть более речи о галлюцинации. Случаи этого рода довольно обыкновенны. Медиумы для материализации нередко получали трансцендентальные фотографии своих невидимых руководителей, т.е. тех фигур, которые обыкновенно материализуются на их сеансах. Я остановлюсь только на нескольких примерах и начну с классической фигуры Кэти Кинг, материализованная форма которой, являвшаяся через посредничество мисс Кук, была фотографирована несколько раз г. Гаррисоном при магнезиальном свете, а потом г. Круксом — при электрическом. Тип этой самой фигуры был воспроизведен и в трансцендентальной фотографии у г. Паркса, медиума для подобного рода фотографий, о котором мы уже говорили выше (с. 54), и с тою особенностью, что он получает свои фотографии при магнезиальном свете. Вот как свидетельствует об этом факте г. Гаррисон, весьма сведущий по части фотографической техники вообще и спиритической фотографии в частности: ‘Что касается меня лично, то я не мог признать ни одной из фигур, появлявшихся на пластинках г. Паркса, но, насколько было возможно, я видоизменял условия. Без ведома г. Паркса я написал м-с Корнер (бывшей Флоренс Кук), жившей по соседству, и просил ее, чтобы она после полудня зашла к Парксу для сеанса спиритической фотографии, я имел в виду, что внезапное участие такого сильного и благонадежного медиума должно изменить характер получаемых изображений, чего не будет, если они наперед приготовлены на транспарантах. Несколько часов спустя по получении моего письма м-с Корнер посетиa г. и г-жу Парке, которые ее не знали, ей пришлось объяснить им, кто она и для чего пришла. М-с Паркс тотчас же сказала: ‘О, пойдемте вниз и тотчас же снимитесь: мы должны получить что-нибудь хорошее!’ Четверть часа спустя после условленного времени явился и я, г. Парке вошел в комнату с только что проявленным негативом, на котором рядом с м-с Кронер находилось ясное изображение знаменитой Кэти в ее обыкновенном белом одеянии. Это служит отличным доказательством честности фотографа, ибо, как уже сказано, м-с Кронер совершенно неожиданно для Паркса пришла к нему всего за несколько минут до меня’ (см. ‘Спиритуалист’, 1875 т. 1,с. 162).

И удивительно в этой фотографии то, что она более походит на фотографии материализованной Кэти, которые Гаррисон снимал также при магнезиальном свете, чем на фотографии, снятые Круксом при электрическом. Я имею экземпляр этой фотографии, которую в 1886 году подарила мне м-с Кук, мать медиума. Она очень напоминает фигуру и позу Кэти на изображении, помещенном в ‘Спиритуалисте’, 1873, с. 200.

Для второго примера я беру материализованные фигуры, не принадлежащие к европейской расе и обладающие вследствие того столь характерным типом, что не трудно убедиться в их тождественности. На материализационных сеансах мисс Вуд и мисс Ферлэм, медиумов из Нью-Кестля, появлялись между прочими две маленькие чернокожие фигурки, известные под именами Покка и Сиссей. В сообщениях, получавшихся от их имени, они заявляли себя принадлежащими к расе чернокожих. Присутствовавшие на сеансах ясновидящие медиумы утверждали то же самое. И вот на фотографиях, снятых с этих медиумов Гудзоном в Лондоне, видно: на одной, возле мисс Вуд, черная фигура Покка, обыкновенно материализующаяся на ее сеансах, а на фотографии мисс Ферлэм видна черная фигура Сиссей (см. ‘Medium and Daybreak’, 1875, p. 346).

На фотографии, экземпляр которой имеется у меня_,сняты вместе мисс Ферлэм и мисс Вуд, и на полу, около мисс Вуд, сидит чернокожая фигура в белой одежде, это Покка: ее черное лицо открыто, а неевропейский тип ее сразу бросается в глаза. На другой фотографии, также имеющейся у меня, подле мисс Ферлэм, как бы в воздухе, видна фигура в белом, с черным лицом, это Сиссей. На этих фотографиях — трансцендентальных — фигуры эти представляются именно в том виде, как они являлись множеству лиц, присутствовавших при их материализации Подтверждающие этот факт свидетельства я приведу дальше, когда буду говорить о прямом фотографировании этих самых материализованных фигур.

В этих случаях мы имеем условия, требуемые д-ром Гартманом: медиум и материализующаяся на сеансах фигура сняты на одной фотографии, но только трансцендентальной. Теперь, в виде исключения, приведу случай, в котором позировал не медиум, а г. Реймерс, так как интересно проследить одно и то же проявление в различных видах его объективации. Мы знакомы уже с фигурой Берти, появлявшейся на сеансах г. Реймерса даже при разных медиумах и в реальности которой он вполне убедился, получив сперва оттиски ее руки в муке и затем форму той же руки, отливок которой изображен на упомянутой выше фототипии. Когда г. Реймерс находился однажды у трансмедиума (м-с Вудфорд), Берти не замедлила появиться и на просьбу Реймерса о фотографии отвечала: ‘Хорошо, я надеюсь, что это удастся, ступай завтра к Гудзону, и, быть может, мне дозволено будет исполнить твое желание’. На следующий день г. Реймерс отправился к Гудзону. ‘Я сам вычистил пластинки, — говорит он, -и не выпускал их из виду до вставки в камеру’. На первой пластинке появилась в воздухе, налево от г. Реймерса, фигура с женским en trois quarts лицом, обращенным в его сторону. Голова ее покрыта шарфом или вуалем, образующим конусообразную шапочку и спускающимся шлейфом вниз. Ни на одной из гудзоновских фотографий я не видал подобного головного убора. Драпировка бюста с одной стороны опускается до земли, а с другой приподнята до подбородка, как бы придерживаемая снизу скрытой под нею рукой. Туловища не видать. При второй выставке, тотчас после первой, появилась на пластинке таже фигура в воздухе с лицом, также обращенным к г. Реймерсу, но только с правой стороны.

Что это та же самая фигура — в этом не может быть со мнения, но так как она явилась с другой стороны, то все в ней изменилось: положение фигуры ниже, чем когда она была слева, и ближе к г. Реймерсу, то же лицо, но в профиль, тот же головной убор, но складки падают иначе, та же драпировка почти до земли, но с другой стороны, правая рука, приподнимавшая ее до подбородка опустилась ниже груди, где продолжает ее придерживать. Реймерс описал этот опыт в ‘Psych. Stud.’ (1877 S. 222), но я даю эти подробности по двум фотографиям! присланным им мне. В письме ко мне от 15 мая 1876 года г. Реймерс объясняет, почему он с первого раза не нашел полного сходства: ‘Мне редко удавалось видеть лицо совершенно ясно, и я долго пребывал в сомнении, пока наконец не убедился теперь, что это та же личность, наружный вид которой меняется, смотря по условиям. Чрезвычайная подвижность фигуры и кратковременность ее появления не позволяли мне хорошо запомнить черты ее лица, но теперь она часто появляется точь-в-точь такая, как на прилагаемых фотографиях, в головном уборе времен Елизаветы. Вчера она появилась в целом облаке газа и поднялась вверх, как на фотографии’.

Я должен здесь прибавить, что объективность материализации Берти подтверждается и опытами трансцендентальной фотографии, произведенными г. Реймерсом в собственном доме с тем самым медиумом, который обыкновенно служил для этой материализации, причем все фотографические манипуляции были проделаны самим г. Реймерсом. Вот его слова:

‘Будучи в Бристоле, я посетил м-ра Битти, достигшего, как известно, в этой области столь замечательных результатов, и встретил у него г. Аксакова, также занимавшегося исследованием этих фотографий. Доставши все нужные приборы, я принялся за дело и в скором времен был в состоянии сам делать снимки. Познакомившись с разными способами подделки, я решил буквально все проделать сам — от начала до конца, так чтобы всякая возожность обмана была положительно исключена. Даже и фон я устроил сам, так как слышал, что фигура, нарисованная на фоне каким-то химическим составом — не заметным для глаза — может быть воспроизведена фотографией. Приготовившись таким образом, я усадил в своей комнате группу, в которой участвовал и медиум, и не спускал с нее глаз во все время съемки. На первых шести выставках никого, кроме нас, не вышло, но на семи последующих проявилась та самая фигура, которую мы видели бесчисленное число раз. Замечательно, что во время этих сеансов г-жа Л. (ясновидящая) часто говорила мне: ‘Я вижу белое облако над вашим плечом, теперь ясно вижу, судя по вашему описанию, это должна быть наша Берти’, и действительно, на всех фотографиях над моим левым плечом показывается голова’ (‘Psych. Stud.’ 1884, S. 546).

Далее мы увидим, как г. Реймерс получил фотографию этой самой фигуры в полной темноте.

II. Теперь мы перейдем к обыкновенной фотографии тех самых материализованных фигур, изображения которых были перед этим получены трансцендентальным путем, только при обратных условиях — медиума не видать, а фигура видна и фотографирована.

В этом разделе я приведу два примера. Первый описан в ‘Medium and Daybreak’ в 1875 году, на р. 657, м-ром Баркасом, человеком положительной науки, а по специальности своей геологом. Живет он в Нью-Кестле на Тайне и от времени до времени читает там лекции по астрономии, геологии, оптике и физиологии. Вот выдержка из его статьи:

‘В пятницу 20 февраля 1875 года я был приглашен в один частный дом в Нью-Кестле на опыты фотографирования материализованных фигур. На сеансе 6 февраля был сделан опыт и получилась фотография маленькой закутанной фигуры. В обоих сеансах фотографом был м-р Лооз. Первая снятая фотография известна под N 1, а негативы, полученные в моем присутствии, известны под N 2, 3 и 4. В восемь часов 20 февраля мы собрались большой гостиной. Присутствовали: две молодые девушки в качестве медиумов, четыре дамы, четырнадцать человек мужчин и два фотографа, м-р Лооз и его сын. Лооз не спиритуалист, он никогда не занимался исследованием этого предмета и до пятницы 6 февраля, когда он снял первую фотографию, он никогда не видал подобных явлений. В отгороженном ширмами углу гостиной, направо от камина, положили на пол две подушки для медиумов, которые, одетые в темные платья и пальто, вошли за ширмы в 8 ч 27 мин. Камин и находившееся над ним зеркало завесили темно-зеленым сукном, которое должно было служить фоном для фотографий. Перед камином в двух с половиной футах от прохода за ширмы, стоял стул. Лампочку с магнием поставили на маленький круглый столик около ширм, а подле, на стуле, поместился старший Лооз, чтобы зажигать магний, когда это понадобится. На середину комнаты выдвинули фортепиано и установили его приблизительно футах в десяти от камина. На фортепиано поставили фотографическую камеру, и фокус был взят на пространство, находящееся между ширмами и стулом. К сукну, обтягивавшему камин, на расстоянии четырех футов от полу, прикололи три листа белой бумаги с целью точнее определить вышину имевших явиться фигур, как это видно на фотографиях. Участвовавшие в сеансе разместились рядами по обе стороны фортепиано, позади него и напротив входа за ширмы, откуда ожидалось появление фигур. Все участники составили цепь, свет же был настолько убавлен, что мы сидели почти в темноте. Так просидели мы около часа, занимаясь по временам пением народных мелодий. В 9 же ч 3 мин нам было сказано стуками, потом одним из медиумов в трансе, что надо прибавить свету в газовом рожке и зажечь спиртовую лампочку для того, чтобы несколько подготовить имеющую появиться фигуру к яркому магнезиальному свету, необходимому для фотографии. Спиртовая ламп, и газ были зажжены, и комната осветилась достаточно. В 9 ч 40 мин нам сказали держать пластинки наготове в ожидании фигуры. Как только все это было сделано и о том заявлено, одна из половинок ширмы отодвинулась и перед нами появилась маленькая женская фигура или, по крайней мере, живое маленькое существо, драпированнoe по-женски. Она встала у откинутой половинки ширм, против камеры. Магнезиальная проволока была немедленно зажжена. Яркий свет магния осветил всю фигуру. Широкое одеяние покрывало ее всю, за исключением лица и рук, которые были темно-коричневого, почти черного цвета, и одна рука темнее другой. Одеяние ее, казалось, состояло из обыкновенной кисеи, падавшей пышными складками до самого низа, нисколько не помятой и не запачканной. Лицо у нее было темно-коричневое, как у мулатов, глаза большие, тусклые, с тяжело поднимавшимися и опускавшимися веками, налитые кровью, как обыкновенно бывает у негров, нос большой, широкий и толстые ярко-красные губы. Лицо, по нашим английским понятиям, никак нельзя было назвать красивым. Оно выражало робость и удивление, охватывающие человека малообразованного и непривычного к обществу, когда он попадает в чуждую для него среду. Ее лицо под ярким светом магния было мне отлично видно, но фигура не могла выносить света и стала понемногу от него отворачиваться, почему на фотографии N 2 видна только незначительная часть лица, черты которого разобрать невозможно. Темные тени на платье происходят от складок в одежде, так как магний освещал фигуру сбоку. На всех фотографиях ноги как будто отсутствуют, а туловище и тело точно на подставке. Выставка продолжалась около десятки секунд. Когда фигура скрылась, нам было дано обещание, что она постарается явиться опять.

Приготовив вторую пластинку, стали ожидать вторичного появления фигуры. В этот раз она смотрела на нас прямее, чем в первый, и лицо ее совершенно походило на описанное мною выше. Она, видимо, делала усилия, чтобы сохранить свою позу перед камерой, но мало-помалу стала отворачиваться от света, и фотография N 3 вышла точно так же неудачна. Выставка продолжалась двенадцать секунд. Мы стали упрашивать фигуру вернуться на место и держать лицо повернутым к камере. Она обещала исполнить наше желание с условием, чтобы присутствующие закрыли глаза и никто, кроме фотографов и его помощника, не смотрел на нее. Мы, конечно, согласились на ее условия. Опять стали приготовлять пластинку но раньше, чем все было готово, нам сказали, что один из медиумов, находясь в трансе, будет выведен и посажен на стул для того, чтобы поддержать силы фигуры во время фотографирования. Один из медиумов, завернутый в темный плащ, вышел, автоматически двигаясь, из-за ширм и сел на стул. Когда все было готово, маленькая фигура появилась снова и встала около медиума. Согласно данному обещанию, присутствующие закрыли глаза, и получилась фотография N 4. На ней видно неясное очертание лица, бесспорно похожего на то, которое я видел в продолжение первых двух выставок. Последняя длилась около четырнадцати секунд. Фигура и медиум скрылись за ширмы в 10 ч 25 мин. Напряжение медиумической силы было так велико, что прошло более часу, прежде чем медиумы пришли в нормальное состояние, жалуясь на сильное утомление.

Неподдельность этих явлений впоследствии подтвердилась поразительным образом. Оба медиума были в Лондоне у Гудзона, не раз уже получавшего так называемые спиритические фотографии, и позировали у него для своих портретов и могущих притом явиться иных изображений. В результате получилась на одной из фотографий маленькая темная женская фигурка, лицо которой ясно видно и совершенно сходно с лицом фигуры, появившейся на только что описанном частном сеансе’ (‘Medium and Daybreak’, N 289, октября 15-го 1875, р. 657-658).

Медиумы, служившие для этого опыта, были мисс Вуд и мисс Ферлэм, как заявляет о том м-р Баркас в своем сообщении на съезде английских спиритуалистов, бывшем в Лондоне в 1877 году, описывая тут этот самый опыт, oн заканчивает его следующими словами: ‘Мне могут возразить и, по-видимому, не без некоторого основания, что в том случае не было принято никаких мер предосторожности, т.е. медиумов не раздевали и не облекали в другое платье, не привязывали и по окончании сеанса не осматривали их платья. Все эти возражения совершенно справедливы, но, несмотря на отсутствие подобных предосторожностей, факт появления, несомненно, живой человеческой фигуры, по внешнему виду нисколько не похожей на медиумов, служит сам по себе достаточным доказательством, что эта фигура не была один из медиумов, а подвижное лицо ее со всеми признаками жизни явно доказывает, что это была не маска’ (‘Spiritualist’, 1877, N 234, февраля 16-го, р. 77).

Я должен здесь заметить, что, по Гартману, когда явление не представляет никакого сходства с медиумом относительно ‘роста, внешности, цвета кожи и национальности, то в этом нельзя видеть трансфигурацию медиума, и тогда для объяснения этого явления приходится искать другие причины’ (с. 113). Таков именно случай, о котором сейчас была речь, и, следовательно, явление маленькой негритянки должно, согласно понятиям г. Гартмана, быть рассматриваемо как галлюцинация. Но тем не менее это явление было фотографировано, и, следовательно, его негаллюцинаторный характер должен, согласно понятиям г. Гартмана, быть признан достаточно доказанным. Для второго опыта, о котором я буду говорить, мне послужит классическое явление Кэти Кинг. Она была фотографирована при магнезиальном свете 7 мая 1873 года г. Гаррисоном, издателем ‘Спиритуалиста’, который, как знаток фотографического искусства, проделал сам все манипуляции. Подробное описание упомянутого опыта, первого в этом роде в летописях спиритизма, помещено г. Гаррисоном в ‘Спиритуалисте’ на с. 200-201, вместе с гравюрой по этой фотографии. Я упомяну здесь только о необходимых для меня подробностях. Сеанс происходил при самых строгих условиях. Перед началом о м-с и мисс Корнер, присутствовавшие в качестве свидетелей, удалились вместе с медиумом, мисс Флоренс Кук, в ее спальню и там, раздев ее и тщательно обыскав надели на нее вместо платья, прямо на белье и на юбки темно-серый суконный ватерпруф и тотчас же привели её в сеансовую комнату, где г. Луксмор и связал ее руки тесьмой по запястьям. Узлы были осмотрены каждым из присутствующих и потом припечатаны печатью. Тогда мисс Кук была посажена в кабинет, также предварительно осмотренный. Г. Луксмор в особом письме свидетельствует, что он тщательно осмотрел весь кабинет в то время, когда м-с и мисс Корнер осматривали медиума. Если б тут было что спрятано, то он не мог бы не увидать этого. Тесемка от завязок была пропущена через медную скобку, укрепленную в полу, выведена из-под занавески наружу и крепко привязана к стулу в нескольких футах от кабинета, так что малейшее движение медиума было бы тотчас обнаружено… На узлы, завязываемые г. Луксмором, можно положиться: он моряк и знает это дело хорошо. Что касается кабинета, то это было не что иное, как небольшое пространство между углом комнаты с одной стороны и выступом камина с другой, отделенное занавеской, ни дверей, ни окон в этом углу не было, в чем я мог убедиться и лично, когда был на одном из сеансов в доме г. Кука, о котором скажу ниже… Как только медиум вступил в кабинет, он впал в транс, и через несколько минут Кэти выступила в комнату, одетая вся в белое, как бывало и прежде. В конце сеанса узлы, печати и завязки были тщательно осмотрены всеми присутствующими, найдены в целости и тогда только разрезаны. Завязки были настолько туги, что вокруг запястьев от них оставались заметные следы.

При этих условиях было снято с Кэти четыре фотографии в продолжение сеанса. По мнению г. Гартмана, который обязался давать нам только естественные объяснения, был фотографирован не кто иной, как сам медиум. Но Гартман забывает, что в этом, по-видимому, простом опыте три акта, которые все должны быть объяснены естественными причинами. Первый акт состоит в том, ч медиум, по мнению Гартмана, вышел из завязок, которыми был связан, и затем снова в них очутился без всякого повреждения, тут, следовательно, факт проникновения материи, факт трансцендентальный, для которого Гартман не дает нам никакого естественного объяснения. Второй акт состоит в том, что медиум, одетый в темно-серый ватерпруф, через несколько минут явился в белом одеянии, с белым поясом и с белым вуалем, тут, следовательно, был, по Гартману, принос и исчезновение этого одеяния, это опять факт, хотя Гартманом и допускаемый, но тем не менее факт трансцендентальный, для которого опять-таки он не дает нам никакого объяснения. Третий акт состоит в появлении фигуры, этот акт Гартман объясняет нам посредством естественной причины, утверждая, что эта фигура — сам медиум. Итак, Гартман объясняет нам явление естественное с помощью двух явлений сверхъестественных. Едва ли какая-нибудь критика одобрит такой способ толкования. Поэтому с своей стороны я позволю себе утверждать, что, доколе Гартман не представит нам простого и естественного объяснения для первых двух актов данного опыта, дотоле его естественное объяснение третьего акта с точки зрения его собственной логики несостоятельно.

Во время этого фотографического опыта произошел еще следующий любопытный факт: ‘К концу первой половины сеанса Кэти сказала, что ее сила уходит, что она просто тает. И действительно, проникший в кабинет свет разрушал, по-видимому, нижнюю часть фигуры, и она опустилась вниз так, что затылок касался пола, от тела же ничего не оставалось. Ее последние слова были, чтобы мы пели и сидели смирно несколько минут. Это было исполнено, и Кэти скоро явилась опять в том же виде, как прежде, вслед за тем была снята еще одна фотография. Луксмор с своей стороны свидетельствует, что ‘вскоре послe снятия одной из фотографий, Кэти, раздвинув занавеску, сказала, чтобы мы посмотрели на нее, причем оказалось, что все ее тело исчезло. Вид ее был самый странный: она как будто держалась только на шее, голова была у самого пола, белое же платье ее лежало на полу, под нею’. Если бы фигура Кэти не была фотографирована на этом сеансе несколько раз, до и после этой дематериализации воочию, то Гартман, разумеется, воспользовался бы этим случаем, чтобы увидать в нем отличное подтверждение своей гипотезы, что явление Кэти было тут не что иное, как галлюцинация. Но так как Кэти была фотографирована, — значит, она не была галлюцинацией, а только ее дематериализация была временною галлюцинацией, таким образом, для одного и того же явления мы имеем два совершенно противоположных объяснения: в данный момент это медиум, в следующий момент это галлюцинация! Но кем же эта галлюцинация произведена? Самим медиумом! Итак, медиум, возвратившись в кабинет, имевший только тридцать семь дюймов в длину и двадцать один дюйм в ширину, в мгновение ока меняет свой туалет, облекается в свой суконный ватерпруф, входит в свои завязки, бросает свое белое платье на пол (платье реальное, так как оно было фотографировано) и над этим платьем заставляет видеть галлюцинацию своей головы! Где цели и смысл подобного дивертисмента? Вот настоящий случай для фотографии… Но это в далеком будущем.

Мы имели в этих обеих рубриках два рода опытов, которые пополняли друг друга: фотография невидимой фигуры подтверждалась фотографией той же фигуры, становившейся видимой, и обратно. Таким образом, трансцендентальная фотография служила доказательством подлинности явления, воспроизводимого обыкновенной фотографией. Эти факты, достаточно убедительные по себе, не отвечают, однако, условиям, требуемым Гартманом, и мы перейдем теперь к рубрике, где встретимся с условиями, которые уже весьма удовлетворительны для обыкновенных смертных, но все еще не для д-ра Гартмана.

III. Фотографирование материализованной фигуры в то время, когда фигура и медиум видимы одновременно.

Здесь на первом месте нам представляется второй опыт Гаррисона, происходивший пять дней спустя после первого, т.е. 12 мая 1873 года, также при магнезиальном свете и на котором было снято четыре фотографии Кэти, все те же меры предосторожности были повторены, но с тем существенным дополнением, что в то время, когда Кэти была фотографирована, медиум был на виду. Вот заявление о том:

‘Мы, нижеподписавшиеся, желаем опять засвидетельствовать, что на сеансе мисс Кук, бывшем 11 мая, Кэти выходила из кабинета при тех же доказательных условиях обыскивания и завязывания медиума, как на сеансе 7 мая, но с тем добавлением, что мисс Корнер, сидевшая влево от кабинета под таким углом, что могла удобно видеть все происходившее внутри его, заявила, что видит одновременно мисс Кук и Кэти, положение же всех остальных присутствующих не позволяло им видеть происходившее внутри. Было бы, пожалуй, бесполезным делать вторичное заявление относительно наших фотографических опытов при тех же доказательных условиях, если б не прибавился тот факт, что мисс Кук и Кэти были видимы одновременно.

Amelia Corner, 3, St. Thomas’s Square, Hackney.

Caroline Corner, 3, St. Thomas’s Square, Hackney.

J.C. Luxmore, 16, Gloucester Square, Hyde Pare.

William H. Harrison. Chaucer Road, Herne Hill.

G. R. Tapp, 18 Queen Margaret’s Grove, Mildmay Pare, London, N’.

(‘Спиритуалист’, 1873, с. 117).

По правде сказать, подобное же заявление могло бы быть сделано и относительно первого опыта г-м Луксмором, который точно так же сидел тогда возле самого кабинета, где находился медиум, так что, когда Кэти разжигала занавески и показывалась для фотографирования, Луксмор мог видеть медиума, и только его крайняя добросовестность не позволила ему заявить об этом, как это видно из нескольких слов его, произнесенных на митинге в октябре 1873 года на Гауер-стрит, когда речь зама об этом фотографическом сеансе (см. ‘Спиритуалист’, 1873, с. 361).

Самые же положительные фотографические доказательства, относящиеся к этой рубрике, без сомнения которые мы имеем в опытах г. Крукса. При внимательном их изучении нельзя не подивиться поверхностном отношению Гартмана к этим опытам, устанавливающим факт материализации вне всякого сомнения. Что может быть страннее следующих слов его: ‘К сожалению, Крукс в опытах с мисс Кук не сохранил той степени критической обдуманности, которую можно ожидать от научного исследователя, он считает достаточным гальваническое связывание медиума и не различал отдельной фигуры от трансфигурации, а также не принимал в расчет влияния передачи галлюцинаций и их значения по отношению к появлению воображаемой фигуры’ (с. 22-23). Так как далее я уже не буду иметь случая говорить об этих опытах Крукса, значение которых Гартман старается умалить, то я должен сказать здесь о них несколько слов.

Приведенные мною строки Гартмана содержат два обвинения против Крукса:

1) Первая его ошибка состоит в том, что он считал связывание медиума гальваническим током вполне достаточным.

2) Вторая его ошибка состоит в том, что он не сумел различить материализованной фигуры от трансфигурации медиума.

Первое обвинение, для которого, очевидно, требуется представить какое-нибудь основание, поясняется Гартманом в следующей заметке: ‘Связывание посредством прикосновения к электродам, как употребляли его Крукс и Варлей при сеансах для физических явлений с г-жою Фай, может считаться достаточным обеспечением, но нельзя признавать таковым прикрепление к рукам, посредством резины, монет и мокрой бумаги, которые могут быть сдвинуты назад или наверх и не помешают медиуму выступить’ (‘Psych. Studien’ I, S. 341-346), S. 22.) Последние три строчки этой заметки относятся именно опытам Крукса и Варлея с мисс Кук, когда она была введена в гальванический ток. Итак, какими-нибудь тремя строчками Гартман думает опрокинуть все значение опытов, произведенных с величайшим тщанием двумя толь именитыми физиками, как Крукс и Варлей! Посмотрим же, насколько факты оправдывают Гартмана.

Достаточно прочитать эти три строчки, чтобы убедиться, что Гартман не понял ли смысла, ни значения опыта, о котором идет речь. Для вполне ясного понимания постановки этого опыта, столь же важного, сколь и остроумного, я должен просить читателя познакомиться со всеми его подробностями в статье Варлея, напечатанной в ‘Psych. Studien’ (1874, S. 341-349)¹. Но для тех, которые не имеют этой возможности, я должен дать здесь вкратце его описание по возможности в словах самого Варлея.

Чтоб разрешить вопрос, находится ли мисс Кук внутри кабинета в то время, когда Кэти находится вне его, г. Варлею² пришла мысль пропустить слабый электрический ток через тело медиума в продолжение всего времени, покуда фигура находится на виду, а результаты наблюдать посредством указаний отражательного гальванометра, находящегося в комнате…

‘Опыт, о котором идет речь, происходил в доме мирового судьи Луксмора в Лондоне. Задняя гостиная была отделена от передней посредством тяжелой занавески и имела целью служить темным кабинетом. Комната была осмотрена до начала сеанса и затем двери в нее заперты. Передняя гостиная освещалась лампой за экраном. Гальванометр был поставлен на камин в расстоянии от десяти до одиннадцати футов от занавески. Присутствовали: Луксмор, г. Крукс, г-жа Крукс, г-жа Кук с дочерью, г. Тапп, г. Гаррисон и я (Варлей).

Мисс Кук посадили в кресло в задней гостиной, два золотых с припаянными к ним платиновыми проволоками были прикреплены посредством резины к рукам медиума немного выше запястья. Между монетами и телом была положена тройная простилка из толстой белой пропускной бумаги, смоченной раствором азотно-кислого аммония. Платиновые проволоки были проведены вдоль рук до самых плеч и прикреплены к рукам тесемками, так что движение рук оставалось свободным. К каждой платиновой проволоке была прикреплена тонкая, обвитая бумажной ниткой, медная проволока, которая была выведена в переднюю гостиную, где находились присутствовавшие. Проволоки были соединены с двумя элементами Даниеля и проверочным кабельным аппаратом. Когда все было готово, занавески были опущены, медиум (мисс Кук) остался в темноте и слабый электрический ток проходил через его тело во все время сеанса… Ток протекал из обоих элементов через гальванометр, через элементы сопротивления, через мисс Кук и затем обратно к батарее’.

Прежде чем мисс Кук была введена в ток, при соединении золотых, образовавших полюсы батареи, гальванометр давал отклонение в 300 делений.

После того как мисс Кук была введена в ток и когда золотые были прикреплены к ее рукам несколько выше запястья, гальванометр указал только 220 делений.

Итак, тело медиума, введенного в ток, представляло сопротивление электрическому току, равное 80 делениям шкалы.

Весь смысл этого опыта основан именно на сопротивлении, оказываемом телом медиума электрическому току.

Малейшее изменение в месте нахождения полюсов батареи, прикрепленных к рукам мисс Кук эластическими повязками, неизбежно произвело бы изменение в величине сопротивления, представляемого телом медиума.

При этих-то условиях фигура Кэти явилась несколько раз в разрезе занавески, несколько раз показала свои обе руки, обнаженные до локтя, спросила бумаги, карандаш и писала в виду присутствовавших.

По мнению Гартмана, это было проделано самим медиумом, причем ‘монеты и мокрая бумага могли был сдвинуты назад или наверх и не помешать медиуму выступить’ (с. 22).

Если б монеты вместе с мокрой бумагой были сдвинуты назад до самых плеч, чтобы обнажить обе руки медиума, то пространство, пробегаемое электрическим током, сократилось бы, по крайней мере, на половину и, следовательно, сопротивление, оказываемое телом медиума, также сократилось бы на половину, т.е. на 40 делений, и гальванометр поднялся бы с 220 на 260 делений. Вместо этого мы видим совершенно противоположное: с самого начала сеанса не только не было никакого увеличения в отклонении, но, напротив, уменьшение, которое продолжалось до окончания сеанса и было вызвано высыханием смоченной бумаги, это обстоятельство только увеличило сопротивление электрическому току и произвело уменьшение в отклонении гальванометра с 22 на 146 делений.

Если бы один из золотых был ‘сдвинут назад’ хотя бы только на один дюйм, то гальванометр уже поднялся бы и попытка медиума была бы изобличена, но, как я уже сказал, гальванометр в продолжение всего сеанса только опускался.

Итак, доказано абсолютным образом, что монеты, прикрепленные к рукам медиума, не сдвинулись ни на одну линию и что руки, появлявшиеся и писавшие, не были руками медиума и что, следовательно, связывание посредством гальванического тока для доказательства присутствия медиума позади занавески есть метод абсолютно верный, предложенное же г. Гартманом объяснение для доказательства недостаточности этого способа связывания обличает только недостаточное понимание экспериментального метода, о котором идет речь.

Помимо этой капитальной ошибки со стороны Гартмана, проистекавшей от незнания физического принципа, лежавшего в основании опыта, нельзя не удивляться тому, что Гартман нисколько не проникся всею тонкостью опыта, несмотря на разъяснения, помещенные в отчете, напечатанном в ‘Psych. St.’, из них ясно, что с помощью употребленного метода имелась в виду возможность н только констатировать неповрежденность аппарата прилаженного к рукам медиума, по даже всякое движение этих рук при неповрежденпости аппарата. Изменения в электрическом токе, проходившем через тело медиума были указаны посредством отражательного гальванометра — инструмента столь чувствительного, что самый слабый электрический ток, переданный атлантическим кабелем на расстоянии 3000 миль, оказал бы на него действие. Малейшее движение медиума, сидевшего за занавеской, вызвало бы и движение в гальванометре. Это было проверено до начала сеанса, как это видно из следующего места упомянутой статьи Варлея, где все движения гальванометра во все продолжение опыта изображены в цифрах минута за минутой: ‘Прежде чем медиум впал в транс, ему было предложено сделать руками круговые движения, изменение величины металлической поверхности в действительном соприкосновении с бумагой и телом вызвало отклонение от 15 до 20 делений и даже более, следовательно, если медиум во время сеанса сделал бы хотя какое-нибудь движение руками, то этот факт был бы немедленно указан гальванометром. В сущности мисс Кук изображала собою телеграфный кабель во время электрической проверки’ (‘Psych. Stud.’, 1874, S. 344).

А г. Гартман говорит нам, что ‘монеты и мокрая бумага могут быть сдвинуты назад и наверх и не помешать медиуму выступить’. Чтобы проделать эту операцию и показать свои обе обнаженные руки, медиум должен был бы засучить до плеч рукава своего платья вместе с монетами, резинками, мокрой бумагой, платиновыми проволоками и завязками, прикреплявшими эти проволоки к рукам. И все это не только без перерыва электрического тока, хотя бы на одну секунду (‘Если бы ток был прерван хотя бы на одну десятую долю секунды, то гальванометр покачнулся бы по крайней мере на 200 делений’. ‘Psych. St.’, S. 344), но даже не вызывая никаких других отклонений, кроме тех, которые соответствовали простому движению рук!! Но и это не все: до окончания сеанса медиум должен бы был, согласно объяснению Гартмана, привести в прежнее положение рукава своего платья вместе со всеми приспособлениями, несмотря на это, мы видим, что в 7 ч 45 мин Кэти повторила еще раз опыт с писанием, причем вся обнаженная рука ее была видна вне занавески, а в 7 часов 48 мин Кэти пожала руку г. Варлея и сеанс был окончен. В эти три минуты гальванометр дал только ничтожные колебания — от 146 до 150 делений. Следовательно, медиум не имел никакой возможности проделать все необходимые движения для восстановления своего прежнего положения.

И еще: г. Гартман забывает, что Кэти показывалась не иначе, как в своем белом одеянии, покрывающем голову и тело. Также и в этом сеансе Кэти отодвинула занавеску и показалась несколько раз в своем обычном одеянии. По мнению г. Гартмана, это было не что иное, как переодевание медиума, даже несмотря на то, что ‘платиновые проволоки были прикреплены к медным, выведенным в освещенную комнату’.

Эти последние возражения неоспоримо доказывают, с каким недостатком внимания изучал Гартман этот прекрасный опыт, но, строго говоря, все эти возражения являются излишними, раз тот физический принцип, на котором основан весь опыт, — определение степени сопротивления, представляемого электрическому току телом медиума, — хорошо понят, и при том факте, что цифра, изображавшая величину этого сопротивления, ни разу не уменьшилась.

Но есть еще факт, относящийся к этой категории опытов Крукса, который еще более отягчает ответственность Гартмана за необдуманное суждение, высказанное им о методах Крукса. Этот же самый опыт был воспроизведен вторично одним Круксом, и в этот раз в то время, как медиум был введен в ток, Кэти Кинг не только показалась, но и вышла совершенно из-за занавески. Вот место в ‘Psych. St.’, относящееся к этому и которое Гартман мог бы прочитать на той самой странице, где начинается сообщение Варлея об его опыте:

‘При повторении этого опыта, по случаю отсутствия Варлея, сам Крукс руководил им. Он получил одинаковые результаты, но при этом так мало оставил свободно проволоки, что медиум, если б стал двигаться, мог бы по казаться только у отверстия занавески. Кэти же выступила из-за занавески на шесть или восемь футов, никаких проволок на руках ее не было, и за все это время показания гальванометра были превосходные. Кроме того г. Крукс попросил Кэти, чтобы она опустила свои руки в сосуд с раствором йодистого калия, что она и сделала, но это не вызвало никаких движений в стрелке гальванометра, если бы проволоки были где-нибудь прикреплены к Кэти, то жидкость укоротила бы путь для тока и увеличила бы отклонение гальванометра’ (‘Psych. St.’, 1874 S. 342).

Г. Гаррисон, издатель ‘Спиритуалиста’, присутствовавший при этом опыте и сообщивший о нем вышеприведенные известия в своем журнале, послал, сверх того, в ‘Медиум’ следующее письмо, просмотренное Круксом и Варлеем:

‘Г. редактор!

Так как мне недавно случилось присутствовать на нескольких сеансах, на которых гг. Варлей и Крукс пропускали слабый электрический ток через тело мисс Кук в продолжение всего времени, когда она находилась в кабинете, а Кэти вне его, — то некоторые из присутствовавших просили меня сообщить вам о полученных результатах, это послужит, быть может, к опровержению неприличных нападок, коим подвергается хороший и честный медиум. Когда Кэти выступила из кабинета, на ней не было никаких проволок. Покуда она находилась вне его, электрический ток не был прерван, как этому следовало бы быть, если б проволоки были сняты с рук мисс Кук и если б концы снятых проволок не были снова соединены. Но в последнем случае уменьшение электрического о противления немедленно обнаружилось бы на указателе инструмента. Опыты эти доказали, что мисс Кук действительно находилась внутри кабинета в то время, когда Кэти была вне его. Опыты производились частью в квартире г Луксмора, частью в квартире г. Крукса. Письмо это было показано гг. Круксу и Варлею и посылается вам с их согласия.

11, Эти-Мэри-Лейн. 17 марта 1874 года

Уильям Г. Гаррисон’.

(См. ‘Медиум’, 1874, с. 187. ‘Спиритуалист’, 1874, т. I, с. 134.)

Но для Гартмана должно быть достаточно и заметки о том же из ‘Psych. Stud.’, если б только он хотел отнестись к делу с должным вниманием. Как будет он отстаивать в данном случае ‘недостаточность гальванического связывания’? Куда теперь сдвинуты ‘монеты и мокрая бумага’? Не давши себе труда основательно изучить и понять прекрасные опыты Крукса и Варлея, Гартман третирует этих именитых физиков, как малых детей, затеявших поиграть в науку. Он опровергает их опыты первыми пришедшими в голову объяснениями. Таков легкий метод, приличествующий фельетонисту, потешающему публику в ущерб истине, но не философу, коему истина дорога.

По поводу этих опытов с гальваническим током, я должен упомянуть здесь еще об одном методе исследования телесности материализации а, стало быть, и доказательства ее реально-объективного характера. Этот метод был также предложен Варлеем Круксу, который и приложил его к делу. Остается только сожалеть, что мы имеем о нем лишь несколько следующих слов Гаррисона:

‘Противоположные полюсы батареи соединяются с двумя сосудами, наполненными ртутью, а затем гальванометр и медиум вводятся в ток, когда Кэти Кинг опустила свои пальцы в эти сосуды со ртутью, то электрическое сопротивление не уменьшилось и ток нисколько не усилился, но, когда мисс Кук вышла из кабинета и опустила свои пальцы в ртуть, это произвело сильное отклонив гальванометрического указателя. Кэти Кинг представляла в пять раз более сопротивления протеканию электрического тока, чем мисс Кук’ (‘Спиритуалист’ 1876, т. I, с. 176). Из этого опыта мы можем, следовательно, заключить, что электрическая проводимость человеческого тела в пять раз больше, чем проводимость человеческого тела материализованного.

По поводу упомянутых опытов Варлея и Крукса и их критики г. Гартманом я должен сделать здесь небольшое отступление и прибавить несколько страничек к изданным мною давно тому назад ‘Разоблачениям’³.

Дело в том, что подобный опыт заключения медиума в гальванический ток был произведен здесь профессором Вагнером в 1875 году с медиумом Бредифом и описан им в его статье ‘Медиумизм’, напечатанной в ‘Русском Вестнике’, в 1875 году. В ‘Материалах для суждения о спиритизме’, -изданных профессором Менделеевым, этот опыт критикуется г. Боргманом, а вместе с сим критикуются и опыты Крукса в этом роде, но столь невежественно, что невозможно, при представляющемся случае, умолчать. Если не ошибаюсь, г. Боргман — физик, но так как дело касается спиритизма, то он и позволяет себе говорить всякий вздор, в полной уверенности, что никто из собратьев не подымет на него руки, чтоб обличить его в невежестве. В моих ‘Разоблачениях’ я не коснулся этой части ‘Материалов’ потому, что она не имела прямого отношения к разоблачившимся мною действиям комиссии. Но здесь, кстати, после критики философа, разоблачить критику физика, которая окажется такого же достоинства. Чтобы не быть голословным, я должен войти в некоторые подробности и цитировать доподлинно. Вот, прежде всего слова г. Боргмана:

‘В опытах г. Крукса особенно неубедителен этот способ. Крукс прилагает этот способ при явлениях материализации, в присутствии одного медиума, какой-то девицы, т.е. при появлении в присутствии ее, конечно, в темноте, человеческой фигуры. Медиум этот был не спящий, как Бредиф, не засыпал во время ‘транса’, во время совершения медиумических явлений, а потому г. Крукс не считал нужным даже прибинтовывать рукоятки к рукам медиума, он просто давал ему держать их. Далее он ни слова не сообщает о том, чтобы проволоки, идущие от рукоятки к батарее и гальванометру, были неподвижно прикреплены к бокам кресла, на котором должен был сидеть медиум, и тем самым рукоятки сделаны были бы мало свободными, по всей вероятности, и не было сделано этого закрепления. Таким образом, медиум совершенно свободно мог переложить рукоятки из руки в рот, освободить таким манером одну руку, слазить в карман, заменить затем свое тело шнурком или чем-нибудь другим и иметь тогда возможность ‘материализоваться’ в образе загробного ‘духа’. Зачем служило определение сопротивления тела медиума в опытах г. Крукса — понять мудрено… Кто же мешает медиуму, если только он понимает в чем дело а понять это не хитро… заранее подыскать шнурок, которого сопротивление приблизительно равнялось бы сопротивлению тела?.. Вот почему способ г. Крукса я счел за вполне неубедительный’ (‘Материалы’, с. 240-241).

Прежде всего видно, что сам г. Боргман не знает, о чем он говорит. Из того, что ‘медиум был не спящий’, надо предположить, что речь идет об опыте Крукса с г-жою Фай, между тем г. Боргман говорит, что этот медиум -‘какая-то девица’, очевидно, он слышал что-то про девицу Кук и перепутал.

Далее г. Боргман говорит, что способ этот прилагался Круксом ‘при явлениях материализации’, но этот способ был приложен к таким явлениям и описан Варлеем, а не Круксом, и медиумом для таких явлений была мисс Кук, а не г-жа Фай, и к тому же медиумом спящим. Полная путаница. Об опытах Варлея было сказано мною выше.

Единственное же описание опытов подобного рода, принадлежащее Круксу, относится к его опытам с г-жою Фай, со специальною целью наблюдения движений неодушевленных предметов, а не материализации.

Тут же г. Боргман говорит, что такой способ употреблялся Круксом ‘при появлении в присутствии медиума-девицы, конечно, в темноте человеческой фигуры’. Но темноты не было ни при опытах с мисс Кук, ни при опытах с г-жою Фай.

Теперь вникнем в опыт по существу. Скажу для пояснения, что он происходил на квартире Крукса, его библиотека служила темным помещением для медиума Mrs. Fay, рядом, в его лаборатории, помещались все присутствовавшие при опыте. Дверь между лабораторией и библиотекой была заменена драпировкой. Гальванический снаряд с указателем помещался в лаборатории, у стены, отделявшей лабораторию от библиотеки, и сквозь эту стену были пропущены в библиотеку концы двух коротких толстых проволок и припаяны к двум медным, обтянутым полотном рукояткам со стороны библиотеки, где г-жа Фай и должна была помочить свои руки в соленую воду и затем уже взяться за рукоятки, при этом я всегда находил, что, благодаря большой поверхности, соприкасающейся с руками, величина отклонения была очень постоянна. Когда она схватывала рукоятки, точная величина отклонения, вызванная сопротивлением ее тела, указывалась гальванометром, если бы она соединила рукоятки вместе, то отклонение было бы так велико, что световой указатель стремительно соскочил бы со шкалы, если бы она на мгновение отняла руку от рукоятки, световой луч упал бы на нуль, если бы она стала пробовать заменять свое тело чем-нибудь соединяющим обе рукоятки, то всякое движение ее рук во время такой попытки вызвало бы большие колебания светового указателя, которые немедленно выдали бы ее, после чего возможность восстановить прежнее отклонение была бы бесконечно мала.

‘На сеансе, происходившем 19 февраля 1875 года, приглашенные мною знакомые осмотрели устройство, при этом двое из них, весьма известные члены Королевского Общества, пробовали, что возможно было сделать посредством соединения обеих рукояток смоченным платком. После многих старательных приспособлений, причем они каждый раз должны были спрашивать меня о величине отклонения на гальванометре, им удалось наконец получить сопротивление, равное сопротивлению человеческого тела, не достичь этого было невозможно без сообщения указаний, получаемых на гальванометре в другой комнате, и кроме того, во все время сильные колебания светового луча показывали, что по ту сторону пытались заменить данное сопротивление каким-нибудь другим способом. И наконец, чтобы устранить и этот едва ли возможный источник ошибки, медные рукоятки были прибиты настолько далеко одна от другой, что приятели мои выразили свое полное убеждение, что повторение подобных попыток с платком невозможно… Рукоятки были прибиты так, что г-жа Фай не могла бы двинуть их хотя бы на один дюйм, ни направо, ни налево.

Тогда попросили г-жу Фай войти в библиотеку, она села на стул против рукояток, и горевший в библиотеке газ был потушен, за исключением одного рожка, пущенного низко. Мы попросили ее смочить свои руки в соляном растворе и взяться за рукоятки. Она сделала это, и тотчас получилось на шкале гальванометра отклонение, равнявшееся сопротивлению ее тела, мы тогда вышли из библиотеки и вошли в лабораторию, которая была настолько освещена газом, что мы могли все видеть отчетливо’ (‘Спиритуалист’, 1875, т. I, с. 126-127).

Сеанс продолжался всего десять минут. Колебания гальванометра за это время были самые ничтожные, между 208 и 215R. Тотчас после начала сеанса показалась из-за занавески рука, в трех футах от рукоятки, и стала подавать присутствующим, каждому по его специальности, книги с полок библиотеки, а также и разные другие вещи, сходившиеся на таком расстоянии от г-жи Фай, что она никоим образом не могла достать их с своего места. Об остальном я умалчиваю, так как речь теперь не о явлениях, а об критике г. Боргмана. Интересующиеся могут та подробное описание подобного же сеанса у г. Крукса, только не им самим написанное, в ‘Ребусе’ (1887, N 48).

Теперь обратимся к г. Боргману. Не краснеет ли он за свою критику? Где его ‘медиум-девица’, где его ‘явления материализации’, где его ‘темнота’, где его ‘неприкрепленные рукоятки’, где его ‘кресло’, к бокам которого проволоки должно было прикрепить’? Каким образом его медиум ‘совершенно свободно переложит рукоятку из руки в рот и слазит в карман, и стрелка на гальванометре не отклонится’? И каким образом его медиум, с таким же удивительным результатом, заменит свое тело шнурком, не зная, что показывает гальванометр? Где та физическая лаборатория, где его медиум-девица могла научиться ‘понимать в чем дело’ и при помощи такого же гальванического снаряда упражняться в приспособлении своего шнурка? Видно, однако, ‘дело’ не так просто, если г. Боргман, присяжный физик, иронически восклицает: ‘Зачем служило определение сопротивления тела медиума в опытах Крукса — понять мудрено. Неужели такое определение представляет собою какой-нибудь контроль!’

Из сказанного одно, несомненно, ясно и верно, это — что г. Боргман даже не читал сделанного Круксом описания своего опыта. Слышал кое-что и пустился критиковать, и с какой надменностью и самоуверенностью! Где же это видано в науке, представителем которой г. Боргман себя, вероятно, почитает? Да он и не посмел бы этого сделать, если б дело не касалось спиритизма и статья его не предназначалась для ‘Материалов’, которых ни один человек науки и не читает.

Среди всякого вздора и вранья, которые мне пришлось ‘разоблачать’ в этих ‘Материалах’, статья г. Бор-гмана является перлом первой величины, и вот только теперь, спустя 15 лет, мне довелось вставить его в подобающую оправу.

Покончив с этим, возвратимся к критике Гартмана, к его второму обвинению против Крукса. Оно состоит в том, что Крукс не сумел ‘различить образование отдельной фигуры от трансфигурации’ и что он не принял в расчет ‘влияния внушенных галлюцинаций при явлении воображаемой фигуры’ (с. 212). Посмотрим теперь на аргументацию и на метод г. Крукса. Чтобы признать отдельность фигуры Кэти Кинг, он прежде всего устанавливает в принципе необходимость абсолютного доказательства, это доказательство должно состоять в том факте, чтобы медиум и материализованная фигура были видимы одновременно. Вот собственные слова Крукса:

‘Между всеми аргументами, приводимыми с обеих сторон относительно медиумизма мисс Кук, я вижу очень мало фактов, засвидетельствованных таким образом, чтобы непредубежденный читатель мог сказать, — вот наконец абсолютное доказательство, никто не заявил положительно, основываясь на свидетельстве своих собственных чувств, что в то время, когда фигура, называющая себя Кэти, видима в комнате, — тело мисс Кук находится или не находится в кабинете. Мне кажется, что весь вопрос сводится к этой простой альтернативе: пусть будет доказано, что то либо другое — факт, и все прочие побочные вопросы могут быть пока отложены, но доказательство должно быть абсолютным, не основанным на умозаключениях или на предполагаемой целости печати, узлов и завязов’ (‘Psych. St.’, 1874, S. 290).

Кажется трудно усмотреть в принципиальной постановке этого доказательства недостаток критической осмотрительности со стороны Крукса и заключить, что он не принял необходимых мер предосторожности, чтобы убедиться, что он не имел дела лишь с трансфигурацией медиума. Требуемое им абсолютное доказательство направлено именно против этой возможности.

Два месяца спустя г. Крукс нам сообщает:

‘Я очень рад заявить, что я наконец получил то абсолютное доказательство, которое я требовал в предшествующем письме своем’. И вот каким образом он описывает это доказательство.

________________________________

¹ На русском языке она помещена в только что появившейся г. Петрова: ‘Медиумические материализации’. СПб., 1891.

² К. Ф. Варлей — известный английский физик, особенно по части проложения электрических кабелей, член Лондонского Короткого общества и других.

³ А. Аксаков. Разоблачения. История медиумической комиссии Физического Общества при С.-Петербургском университете А. Аксаков. — СПб., 1883.

‘Кэти сказала, что она надеется теперь быть в состоянии показать себя вместе с мисс Кук. Я должен был потушить газ и войти с моей фосфорной лампой в комнату употребляемую ныне вместо кабинета. Так я и сделал, попросив наперед одного приятеля, искусного стенографа записывать все, что я буду говорить, находясь в кабинете, понимая всю важность первых впечатлений и не желая доверяться одной памяти. Эти заметки теперь передо мною

‘Я осторожно вошел в комнату, в ней было темно, и я ощупью нашел мисс Кук, лежавшую на полу. Став на колени, я впустил воздух в лампу и при ее свете увидал молодую девушку, одетую в черный бархат, как и до сеанса, и, по-видимому, совершенно бесчувственную, она не двинулась, когда я взял ее за руку и поднес свет вплоть к ее лицу, но продолжала спокойно дышать. Приподняв лампу, я оглянулся и увидал Кэти, стоявшую как раз позади мисс Кук. Она была одета в белое широкое платье, как мы видели ее перед этим во все продолжение сеанса. Держа одну из рук мисс Кук в своей и все еще на коленях, я опускал и подымал лампу так, чтобы осветить всю фигуру Кэти и чтобы вполне убедиться, что я действительно смотрю на ту самую Кэти, которую за несколько минут перед этим держал в своих объятиях, а не фантазм расстроенного мозга. Она не говорила, но кивала головой и приветливо улыбалась. В три приема принимался я тщательно осматривать мисс Кук, лежавшую передо мной, чтобы быть уверенным, что рука, которую я держал, была рука живой женщины, и три отдельных раза я обращал свет лампы на Кэти и рассматривал ее с упорным вниманием, покуда не осталось во мне ни малейшего сомнения в ее объективной реальности. Наконец мисс Кук сделала легкое движение, и Кэти тотчас подала мне знак, чтобы я ушел. Я отошел в другую сторону комнаты и тогда перестал видеть Кэти, но не вышел из комнаты, покуда мисс Кук не проснулась и двое бывших на сеансе не вошли с огнем’ (‘Psych. St.’, 1874, S. 388-389).

Так как все, выходящее из-под пера г. Крукса, драгоценно для этого вопроса, то я приведу здесь дополнительное свидетельство к этому абсолютному доказательству, находящееся в письме г. Крукса к г. Пеннелю в ответ на его сомнения, и приведенное последним в письме своем, напечатанном в ‘Спиритуалисте’, 1874, т. I, с. 179, откуда мы его и заимствуем.

Вот это письмо:

‘Во время этого опыта я слишком хорошо сознавал все его значение, чтобы пренебречь каким-то бы то ни было доказательством, представлявшимся мне необходимым для его полноты. Так как я все время держал одну из рук мисс Кук, стоя возле нее на коленях, поднося лампу вплоть к ее лицу и наблюдая за ее дыханием, то я имею достаточное основание для убеждения в том, что я не был обманут манекеном или сброшенным платьем. Что касается самоличности Кэти, то я имею такое же положительное убеждение. Рост, фигура, черты, сложение, платье, приветливая улыбка — все это было то же самое, что я часто видал и прежде, а так как мне не раз случалось в продолжение нескольких месяцев стоять на расстоянии нескольких дюймов от ее лица, при хорошем освещении, то внешность Кэти мне столько же знакома, как и внешность мисс Кук’.

В третьей статье г. Крукса, напечатанной в ‘Psych. St.’ (1875, S. 19), он между прочим говорит: ‘С некоторого времени Кэти дала мне позволение делать все, что я найду желательным — трогать ее, входить и выходить из кабинета, когда мне вздумается, и я часто входил в кабинет вслед за ней, иногда видел ее и медиума вместе, но большею частью я находил только медиума, лежавшего на полу в трансе, а Кэти в своем белом одеянии моментально исчезала’.

Итак, ясно как день, что в этих опытах г. Крукса не можem быть и речи о трансфигурации медиума. Тем не менее г. Гартман утверждает с величайшей уверенностью, что Крукс не умел ‘различать образование отдельной фигуры от трансфигурации’, т.е. что Крукс принимал Кэти Кинг за ‘отдельную фигуру’, когда это было не что иное, как трансфигурация мисс Кук! Странное утверждение, когда обе фигуры налицо!

Точно так же ясно, что вышеупомянутые опыты Kpv-кса Гартман должен был, в силу своих собственных теорий, объяснить не иначе как только посредством галлюцинации. И замечательно, что по какой-то неизвиняемой логике Гартман именно Круксу нигде не приписывает галлюцинации, по Гартману, именно трансфигурация медиума и была в основе всех явлений, которые Крукс принимал за материализацию. Но причина этой логики, бессознательной, быть может, отгадывается: г. Гартман ведь знал, что ему придется иметь дело и с фотографиями г. Крукса. Что вчера было еще галлюцинацией, завтра могло сделаться фотографией, с которой надо будет считаться.

Теперь возвратимся к нашему предмету, т.е. к доказательствам материализации посредством фотографии, снятой в то время, когда медиум и материализованная фигура па виду. Г. Крукс, верный своему принципу ‘абсолютного доказательства’, снял несколько фотографий Кэти именно при этих условиях. Я приведу здесь в его собственных словах существенную часть этих опытов:

‘В продолжение всей последней недели перед своим окончательным исчезновением Кэти давала сеансы у меня на дому почти каждый вечер, чтобы доставить мне возможность сфотографировать ее при искусственном освещении. Пять полных фотографических снарядов были изготовлены для этой цели… так, чтобы не могло быть никакой помехи во время фотографирования, исполняемого мною самим с помощью ассистента.

Моя библиотека служила темным кабинетом. Дверь из нее отворяется в лабораторию, вместо одной ее половинки, снятой с петель, была повешена занавеска, чтобы Кэти могла свободно входить и выходить из кабинета. Наши знакомые, присутствовавшие на сеансах, помещались в лаборатории против занавески, а камеры находились несколько позади них, готовые фотографировать Кэти, когда она выйдет из кабинета, а также фотографировать и все находившееся внутри его, когда занавеска будет для этой цели отдернута. Каждый вечер было от трех до четырех выставок в пяти камерах, так что на каждом сеансе получалось до пятнадцати различных фотографий, некоторые из них были испорчены при проявлении, а другие — при регулировании количества света. Всего я имею сорок четыре негатива — некоторые плохи, другие посредственны, а третьи превосходны.

Входя в кабинет, мисс Кук обыкновенно ложилась на пол, клала голову на подушку и скоро впадала в транс. Во время фотографических сеансов Кэти окутывала голову своего медиума шалью, чтобы свет не падал на ее лицо. Мне часто случалось отдергивать занавеску с одного бока, когда Кэти стояла возле нее, и нередко все семь или восемь человек, находившиеся в лаборатории, видели мисс Кук и Кэти одновременно, при полном блеске электрического света. Правда, в этих случаях мы не видали лица медиума, закрытого шалью, но видели его руки и ноги, видели, как мисс Кук беспокойно шевелилась под влиянием сильнейшего света, и слышали, как она иногда стонала. Я имею одну фотографию обеих вместе, но сидящая Кэти закрывает собою голову мисс Кук’ (‘Psych. St.’, 1885, S. 19-21).

Итак, вот ‘абсолютное доказательство’, требуемое Круксом, получено им и фотографическим путем: оно оправдало и подтвердило то ‘абсолютное доказательство’, которое он уже получил путем свидетельства внешних чувств. Вот каким образом г. Крукс, экспериментируя с мисс Кук, не отличал между отдельною материализованною фигурою и трансфигурацией медиума!

Но что же говорит г. Гартман об этих фотографиях Крукса? Очень просто: он утверждает с большим апломбом, что тут был фотографирован сам медиум, нисколько не давая себе труда объяснить — кого же видели позади занавески в то время, как фигура находилась снаружи и была фотографирована? А между тем он легко мог бы ответить: это была обратная галлюцинация! В данном случае фотографированная фигура — это трансфигурованный медиум, а фигура, которую видели за занавеской лежащею на полу и принимали за медиума, — это галлюцинация, наведенная медиумом на присутствующих. Таким образом, критический метод, здесь употребленный был бы следующий: когда пет речи о фотографии и когда видят медиума и фигуру, то эта фигура — галлюцинация, по когда речь идет о фотографии и когда видят медиума и фотографируемую фигуру, то галлюцинацией становится медиум.

Г. Гартману следовало бы пояснить, признает ли он подобный метод, но он об этом умалчивает.

И это еще не все: возникает другое затруднение. Г. Крукс указывает нам на различие, им констатированное, между мисс Кук и Кэти: ‘Рост Кэти меняется, у себя я видел ее на шесть дюймов выше мисс Кук. Вчера вечером, с босыми ногами, она была на четыре с половиною дюйма выше мисс Кук, шея Кэти была обнажена, кожа ее была совершенно гладкая на вид и ощупь, между тем как на шее мисс Кук большой рубец, который ясно виден и ощущаем. Уши Кэти не проняты, между тем как мисс Кук обыкновенно носит серьги. Волоса у Кэти белокурые, а у мисс Кук темно-русые. Пальцы Кэти значительно длиннее, чем у мисс Кук, и лицо ее гораздо больше’ (‘Psych. St.’, 1874, S. 389).

На это г. Гартман дает нам категорическое объяснение: ‘Пока дело идет о незначительных уклонениях от вида самого медиума (как, напр., в наблюдениях Крукса), то появление самого медиума, очевидно, составляет способ, облегчающий передачу галлюцинаций’ (с. 120).

В какой мере выражение ‘незначительное уклонение’ приложимо здесь — это мы пока оставим в стороне, факт тот, что, по Гартману, эти уклонения суть галлюцинации, наведенные медиумом на свою собственную личность. Г. Гартман, очевидно, забывает, что в числе этих ‘уклонений’ разница в цвете волос была констатирована Круксом материальным и пребывающим способом, во его слова: ‘Русые волосы мисс Кук настолько темны, что кажутся черными, а лежащий предо мной локон Кэти — золотисто-русый, с ее позволения, я сам его отрезал от ее роскошных кос, добравшись сперва до самых корней волос и убедившись, что они действительно тут росли’ (‘Psych. St.’, 1875, S. 22).

Это стоит фотографии! Гартман старается в одном месте ослабить подобный факт, закидывая такую фразу: ‘Относительно прядей волос следует принять во внимание, что волоса на голове могут заметно отличаться цветом и оттенком, смотря по месту своего нахождения’ (с. 112). Но здесь идет речь об общем цвете волос Кэти, заметно отличавшихся от волос медиума, и срезанная прядь являлась только пребывающим образцом цвета этих волос. По Гартману же, выходит, что Крукс срезал эту прядь с головы медиума, не заметив значительной разницы в цвете как раз этой пряди волос! Или, быть может, галлюцинация была направлена именно против этой пряди подобно тому, как и против ушей, пальцев или рубца!

Г. Гартман забывает также, что к числу этих ‘уклонений’ относится и рост, который был определен измерением. Разница от 4 1/2 до 6 дюймов не безделица, легко вводящая в заблуждение, или это измерение было взято в состоянии галлюцинаторном? Но вот затруднение: г. Крукс констатировал это ‘уклонение’ весьма оригинальным и доказательным способом — фотографией. Вот его слова:

‘Одна из самых интересных фотографий та, где я стою рядом с Кэти. Она босая стояла на полу на определенном месте. После сеанса мисс Кук оделась как Кэти, и я поставил ее и себя точь-в-точь в ту же позу, и нас сфотографировали теми же камерами, поставленными совершенно так же и при том же освещении. Если эти обе фотографии наложить одну на другую, то мои оба изображения вполне совпадают относительно роста и прочего, но Кэти на полголовы выше мисс Кук и выглядит в сравнении с нею женщиной большого роста. Что касается до ее лица, то оно по ширине своей на многих фотографиях существенно отличается от лица медиума, фотографии же указывают и на некоторые другие различия между ними’ (‘Psych St.’, 1875, S. 21-22). — См. эту фотографию в книге г. Петрова ‘Медиумические материализации’.

Полголовы — этого ‘уклонения’, кажется, за глаза достаточно, чтобы служить доказательством, что в данном случае не было ‘передачи галлюцинации’ (с. 120). Но что же говорит г. Гартман об этой фотографии Крукса? Очень просто: он повторяет все одно и то же, что был фотографирован не кто иной, как сам медиум. Вот его вердикт в подлинных словах:

‘Верно то, что если допустить у медиумов способность проницать сквозь вещество, то нужно не материальное запирание медиума, а совсем другие средства, чтобы доказать нетождественность медиума с явлением… Все те случаи, где допущение нетождественности медиума и явления основывается только на том, что медиум был материально заперт, должны быть отброшены как недоказательные, и все сделанное явлением должно быть в таких случаях приписано самому медиуму. Сюда относятся, напр., случаи, когда явление отрезает прядь и раздает их, прохаживается с зрителями и ведет с ними разговор, или позволяет себя фотографировать’ (‘Psych. St.’, 1875, S. 19, 20, 22, ‘Спиритизм’, с. 8, 111-112).

Сделанные здесь Гартманом ссылки на ‘Psychische Studien’, как видно, относятся именно до вышеприведенных мною опытов Крукса. Но разве тут была речь о ‘запирании медиума’? Разве доказательство нетождественности медиума с явлением основывается здесь на том, что медиум был ‘материально заперт’? Разве эта нетождественность не доказана здесь именно ‘другими средствами’? (‘Спиритизм’, с. 111-112.)

Итак, вот то внимание, которым Гартман почтил опыты Крукса, относящиеся к материализации и справедливо считающиеся у спиритов наиболее авторитетными. Нас, весьма естественно, всего более интересовало, каким образом философ-мыслитель, подобный Гартману, отнесется к этим опытам. Мы имели твердую уверенность, что решающие опыты (связывание гальваническим током и фотографирование) будут подвергнуты тщательной, добросовестной оценке, и когда Гартман, еще не приступая к делу, уже обвинил Крукса в недостатке ‘критической обдуманности’ (с. 22), мы, естественно, рассчитывали, что Гартман представит нам в подробности те доводы, на основании которых методы Крукса не отвечают в его глазах требуемой от ‘научного исследователя осмотрительности’. Вместо того мы нашли только там и сям десятка два строк общих произвольных утверждений в прямом противоречии с самими фактами. Таким образом, читатель, не давший себе труда сличить слова Гартмана с подлинными словами Крукса, составил бы себе совершенно ложное понятие о значении методов, употребленных сим последним в исследовании явлений, в высшей степени невероятных и требующих поистине величайшей осмотрительности со стороны человека науки, уважающего себя и хорошо понимающего, чему он подвергает свою репутацию, публично заявляя о существовании подобных явлений. Когда философ, как Гартман, обвиняет первоклассного физика, каким бесспорно считается Крукс, в том, что он ‘не сохранил той степени критической обдуманности, которую можно ожидать от научного исследователя’ (с. 22), — он обязан прежде всего доказать, что он сам сохранил эту степень критической обдуманности, первое условие которой — основательно понять и ясно изложить то, что критикует. К моему великому сожалению, я вынужден признать, что образ действий Гартмана относительно Крукса нельзя назвать добросовестным и что обвинение в ‘недостатке критической обдуманности’ падает всецело на голову самого Гартмана!

Где искать причину такого странного отношения с его стороны? Гартман обвиняет спиритуалистов в том, что они ‘руководятся в своих исследованиях не научным интересом, а только интересом сердца’ (с. 25). Они могут утешиться: не одни они поддаются обольстительному влиянию этих интересов.

Но мы еще не кончили с ошибочными утверждениями Гартмана о фотографиях Крукса, хотя Гартман и имеет осторожность не называть его. Вот что он говорит:

‘На деле все произведенные по сие время фотографические опыты над различными видимыми зрителям явлениями говорят против объективности последних: во всех опытах, доселе описанных, результаты оказываются отрицательными, кроме тех случаев, когда был снимаем фотографически сам медиум. В последних случаях изображение далеко не так ясно, чтобы можно было решить, удалось ли снять фотографически, кроме медиума, и ту иллюзию, которая его облекает, другими словами — полученная фотография изображает ли действительно фантом или только одного заключенного в нем медиума’ (с. 122).

О чем говорит здесь г. Гартман? Все это место темно. Что надо понимать под всеми произведенными фотографическими опытами, результаты которых оказались отрицательными! И о каких случаях он говорит, составляющих исключение? Зачем он не указывает источника, на котором основывает свои утверждения? Но так как Гартман, судя по источникам, которыми он пользовался и им цитируемым в его сочинении, не мог иметь в виду никаких иных ‘фотографических опытов над видимыми зрителям явлениями’, кроме приведенных мною в ‘Psych. St.’, где помещены только фотографические опыты Крукса, то ясно, что вышеупомянутая цитата может относиться только к этим фотографиям, тем более что вслед за сим он говорит о фотографии Крукса, ‘где медиум виден одновременно с призраком’ (с. 122). Из этого следует, что в указанной цитате слова: ‘во всех произведенных доселе фотографических опытах’ над видимыми зрителям явлениями… результаты отрицательными’ — не имеют никакого смысла, ни к чему не относятся. Таких ‘отрицательных результатов’ не существует.

Точно так же трудно понять вторую половину этого самого изречения, где Гартман утверждает, что в тех случаях, где результаты не оказались отрицательными, ‘где был снят фотографически сам медиум, изображения далеко не так ясны, чтобы можно было решить, удалось ли снять фотографически, кроме медиума, и ту иллюзию, которая его облекает’. Что надо понимать под иллюзией, облекающей медиума? Судя по с. 113, 129, надо полагать, что это — ‘белые вуали и ткани’ и ‘галлюцинаторная часть платья’, с помощью которых медиум наводит желаемую иллюзию. На чем же основывается Гартман, говоря, что на этих фотографиях не видно ‘той иллюзии, которая облекает медиума’? Какие фотографии он видел? О каких фотографиях говорит он? Ему бы следовало пояснить это. Фотографии материализованных фигур немногочисленны, и считают их единицами, и я не знаю таких, к которым слова Гартмана могли бы относиться. Я могу засвидетельствовать, что на всех этих фотографиях, включая сюда и фотографии Крукса, полученные мною в числе трех от него самого, ‘облекающая иллюзия’, о которой говорит Гартман, отлично сфотографирована и что, следовательно, ‘полученная фотография действительно изображает’ то, что Гартман называет ‘фантомом’.

Закончу эту рубрику рассказом о моем личном знакомстве с Кэти, о котором в недавно вышедшей книжке ‘Медиумические материализации’ только вкратце упомянуто на с. 103. Это было в 1873 году. В то время Крукс уже приступил к исследованию медиумических явлений и обнародовал те статьи свои, которые помещены в моем сборнике ‘Спиритуализм и наука’, изданном в 1872 году. Но в материализацию он еще не верил и говорил, что поверит только тогда, когда увидит одновременно и медиума и фигуру, — чего, как мы и теперь знаем, он и достиг. Если не ошибаюсь, Кэти Кинг была первою материализовавшеюся фигурою во весь рост, и результат этот только что был добыт в 1873 году в частном, семейном кружке г. Кука. Находясь в тот год за границей, я приехал нарочно в Лондон, чтобы собственными глазами взглянуть на это единственное в то время явление. Познакомившись с семейством м-ра Кука, я был любезно приглашен на сеанс, имевший быть 10/22 октября. Сеанс происходил в маленькой комнате, служившей столовой, в углу, образуемом выступом камина, была повешена ходившая на кольцах занавеска, за которой на низком стульчике уселась мисс Кук, сеансом заправлял г. Луксмор, принимавший в развитии медиумизма мисс Кук с самого начала особенное участие. Он потребовал, чтобы я хорошенько осмотрел все помещение и наблюдал, каким образом он будет связывать медиума, — так как, во избежание возможных подозрений, считал необходимым иметь эту гарантию. Каждую руку медиума у запястья он обвязал белою тесьмою довольно туго, узлы припечатал, затем обе руки связал теми же тесьмами вместе за спиною медиума и припечатал их, длинный конец тесьмы пропустил сквозь скобку, привинченную к полу у стула, на котором уселся медиум, и затем, пропустив ее под занавеской в комнату, привязал к столу, у которого он и сел. Таким образом, медиум не мог бы встать, не потянув тесьмы. Комнатка освещалась лампочкой, поставленной за книгой. Не прошло четверти часа, как занавеска со стороны камина отдернулась на пол-аршина, тут стояла во весь рост человеческая фигура в белом одеянии, с открытым лицом, но головою, также укутанною чем-то белым, одеяние всего более походило на сорочку, из широких рукавов которой виднелись голые руки, — то была Кэти. В правой руке своей она что-то держала, шепотом подозвала г. Луксмора и вручила ему эту вещь для передачи мне — это оказалась баночка с вареньем. Общий смех! Как видно, наше знакомство нельзя назвать мистическим. ‘Откуда эта баночка?’ — полюбопытствовал я узнать. ‘Из кухни’, — был ответ Кэти. Объяснение, как видно, было также весьма прозаическое. Хотя я сидел прямо против Кэти и всего в пяти шагах от нее, но по близорукости, а отчасти полутьме не мог ясно видеть черты лица ее. Она вообще казалась полнее и выше медиума, хотя ноги были босые, лицо и руки также казались больше, что впоследствии и подтвердилось из наблюдений Крукса. Все время она болтала с членами кружка как бы вполголоса, шепотом. Неоднократно она повторяла: ‘Ставьте мне вопросы — толковые вопросы’. Я спросил ее: ‘Нельзя ли отрезать мне кусочек того одеяния, в котором она находится?’ Она ответила, что в этот раз не может, но что это было уже сделано для других. Тогда я спросил, не может ли она сама показать мне своего медиума? Она ответила: ‘Да, подойдите поскорее и посмотрите’. Я тотчас же был у занавески, от которой сидел в пяти шагах, и отдернул ее — белая фигура исчезла, предо мной был темный угол и темная фигура сидящего на стульчике медиума: он был одет в черное шелковое платье, а потому был виден не очень отчетливо. Только что я сел на свое место, как из-за занавески выглянула опять белая фигура Кэти и спросила меня: ‘Хорошо ли вы видели?’ Я ответил, что не совсем. ‘Так возьмите лампу и смотрите скорее’, — возразила Кэти. В одно мгновение я был уже с лампой за занавеской — от Кэти не оставалось и следа, предо мной был только сидевший медиум, в глубоком трансе, с завязанными за спиною руками… Едва я сел, Кэти опять выглянула из-за занавески. Между тем свет, упавший на спящего медиума, произвел свое действие — он стал стонать и просыпаться, тут последовал за занавеской интересный разговор между Кэти и мисс Кук, которая хотела окончательно прийти в себя, между тем как Кэти силилась опять усыпить ее, но это ей не удалось, Кэти простилась и смолкла. Вслед за тем г. Луксмор пригласил меня осмотреть повязки и узлы на руках медиума, все было в целости, и, когда мне же было предложено разрезать тесемки, я с трудом мог просунуть под них ножницы, до того туго были руки ими обвязаны. Когда мисс Кук вышла из своего помещения, я еще раз осмотрел его: оно имело всего полтора аршина ширины и пол-аршина с небольшим глубины, вокруг была каменная стена. Что все это не могло быть проделкой мисс Кук — для меня было ясно. Но откуда же пришла и куда же исчезла белая фигура — живая, говорящая, полуодетая, — словом, Целая человеческая личность? Помню свое тогдашнее впечатление. Как я ни был приготовлен к тому, что пришлось увидать, но верилось с трудом. И свидетельство внешних чувств, и логика заставляли верить, а разум не вмещал. Привычка нужна и к этому, она заставляет нас думать, что понимаем то, к чему привыкли.

Для человека непосвященного всего естественнее предположить, что роль Кэти проделывалась другим лицом, являющимся через искусно устроенный проход. Но сеансы эти не всегда происходили на квартире семейства Куков. И мне самому довелось еще раз видеть Кэти на сеансе, происходившем 16/28 октября на дому у г. Луксмора, богатого человека, бывшего мирового судьи. Гостей было человек пятнадцать, в ожидании приезда мисс Флоренс Кук мы осматривали ту комнату, которая была рядом с гостиной и имела служить темным помещением для медиума. В ней была еще другая дверь, она была при нас заперта на замок г-м Dumphey, одним из редакторов газеты ‘Morning Post’, который и взял ключ от него к себе. Вскоре явилась и мисс Флоренс с родителями, она была посажена на стул у двери в гостиную и опять завязана г. Луксмором, только несколько иначе — руки отдельно и стан отдельно, тесьма от стана была опять пропущена в скобу, привинченную к полу возле кресла мисс Кук, и протянута в гостиную, узлы тесемки были опять припечатаны печатью г. Луксмора. Все гости присутствовали при этой операции, по окончании которой мы удалились в гостиную, и дверная занавеска была задернута, мы уселись перед нею полукругом, свету было весьма достаточно. Вскоре занавеска отдернулась на пол-аршина, в дверях показалась Кэти в своем обычном уборе и повела свои обычные речи, тесемка, лежавшая на полу, оставалась недвижима. Кэти опять требовала толковых вопросов. Я выразил желание, чтоб она подошла к нам поближе или хоть бы на шаг выступила в нашу комнату, как это бывало на других сеансах. Она ответила, что в этот вечер она не может этого сделать. Скрывшись на минуту, она появилась снова, держа в руках огромную японскую чашу, стоявшую в той комнате, где помещалась мисс Кук, но далеко от ее кресла, когда эта чаша была принята и рук Кэти, она, стоя на том же месте, быстро прокружилась три раза, этими двумя действиями она, вероятно, хотела показать нам, что руки и стан ее свободны от повязок и что, следовательно, перед нами не медиум. Сеанс продолжался около часу, во время которого Кэти то показывалась, то исчезала, наконец мисс Кук стала просыпаться, опять последовала ее беседа с Кэти и пр., один из приглашенных осмотрел печати и узлы и, разрезав тесемки, взял их с собою.

В записной моей книжке того времени нахожу следующую заметку: ‘Должен сознаться, что сеансы с мисс Кук сильно меня озадачили: глаза положительно отказывались верить, а рассудок и знание всех обстоятельств дел, с другой стороны, заставляли верить. Тем не менее не могу не заметить, что все эти завязки нисколько не внушали полного доверия и вместе с тем несносны и обременительны для самого медиума. Чего проще, казалось бы, чтоб мисс Кук, сидя на стуле своем, выставила наружу, за занавеску, одну руку свою, положив ее хоть на другой стул — так, чтобы зритель мог в одно и то же время видеть и руку медиума, и появляющуюся фигуру, или еще проще, — если, как говорят, никакая часть тела медиума не выносит свету, — чтобы сама Кэти отодвинула занавеску своей же, видимой для других рукой и показывала своего медиума, хоть на минуту — как я просил ее о том. Говорят, она обещала, что придет время, когда она будет снята на фотографии вместе с своим медиумом’.

Предсказание это сбылось, и никто не мог думать тогда, что именно Круксу придется осуществить его. Как я сказал выше, он в то время еще не верил в материализацию. Когда я виделся с ним после описанных выше сеансов, он спросил меня, что я думаю об этих явлениях. Я ответил ему, что должен считать их подлинными. ‘Никакие завязки, — возразил он, — не заставят меня поверить этому явлению, настолько я уже знаю, что для действующей тут силы завязки ничего не значат, я поверю только тогда, когда увижу и фигуру и медиума единовременно’. Вскоре после моего отъезда из Лондона, произошел тот случай изобличения’ мисс Кук, который отдал ее в руки Крукса. Какой-то ‘спирит’, возымевший сильные подозрения, порешил выяснить дело начистоту, и однажды, когда фигура Кэти вышла из-за занавески, он схватил ее… тут произошла сумятица, но скептик стоял на том, что фигура, которую он схватил, была не что иное, как сам медиум. Тогда родители обратились к Круксу с просьбой взять их дочь в полное свое распоряжение и добиться истины… И вот, при следующем свидании моем с Круксом в 1875 году, он уже показывал мне весь ряд фотографий снятых им с Кэти. Фототипии двух подобных фотографий Крукса и двух из упомянутых выше фотографий Гаррисона помещены в книге г. Петрова ‘Медиумические материализации’.

Мы можем поэтому, вопреки утверждению Гартмана (см. с. 122), засвидетельствовать, что на фотографиях Кэти Кинг ‘облекающая медиума иллюзия была действительно фотографически воспроизведена’ и ‘что полученные фотографии вполне схожи с фантомом’, которого я сам два раза, а другие так часто видели.

IV. Я перехожу теперь к четвертой рубрике — к абсолютным условиям, требуемым г. Гартманом, состоящим в том, чтобы медиум и фигура были фотографированы одновременно на одной пластинке.

На первом месте я должен упомянуть здесь об одной из фотографий Крукса, о которой он говорит: ‘У меня есть одна фотография, где фигура и медиум сняты вместе, но Кэти сидит перед головою мисс Кук’ (‘Psych. St.’, 1875, S. 21). Правда, что эта фотография неудовлетворительна, я имел случай видеть ее в Лондоне в 1866 году, в альбоме матери медиума. Медиум лежит на полу, головы его, покрытой шалью, не видно, не видать и ног его, так как фотография доходит только до колен, а посреди виднеются неопределенные контуры белой фигуры, сидящей на полу. Но г. Гартман, который не видал этой фотографии, находит ее неудовлетворительной по причинам совершенно иным. Вот каким образом он выражается по этому поводу: ‘Фотография, изготовленная Круксом, где медиум виден одновременно с призраком (‘Ps. St.’, т. II, S. 21), подлежит сильному подозрению: можно думать, что вместо предполагаемого призрака снят сам медиум, а вместо предполагаемого медиума — его платье, подбитое подушкой и находящееся в полузакрытом положении’ (с 122). Но что могло вызвать это сильное подозрение -Гартман не дает себе труда пояснить. Без этого же объяснения никогда нельзя будет понять, каким образом ‘те семь или восемь человек, которые видели руки и ноги медиума и то, как он беспокойно двигался под влиянием сильного света’ (см. ‘Ps. St.’ там же), в то время, когда Кэти находилась вне кабинета и была неоднократно фотографирована, — перестали видеть медиума в тот единственный раз, когда Кэти присела возле него, чтобы быть с ним фотографированной, и что вместо медиума они стали видеть только его платье, подбитое подушкой? Надо, по крайней мере, объяснить это, если желаешь, чтобы высказанное сильное подозрение было принято во внимание. Но я с своей стороны могу доказать всякому, для кого слово Крукса имеет свою цену, что ‘подозрение’ г. Гартмана ни на чем не основано и что г. Крукс, имея в виду подобные ‘подозрения’, вполне удостоверился в том, что в кабинете лежала не кукла. Мы имеем на этот счет его собственное свидетельство в письме его к г. Дитсону (жителю г. Албани в Соед. Штатах), которое вслед засим и приводим. Первая часть этого письма служит дополнением к письму Крукса к г. Пеннелю, уже цитированному выше, а вторая его часть представляет нам требуемую для разбираемой фотографии подробность.

‘М.г.!

Цитата, приводимая г. Пеннелем в письме своем, помещенном в ‘Спиритуалисте’, заимствована буквально из письма, которое я ему писал. В ответ на вашу просьбу я имею честь объяснить, что я видел обеих — мисс Кук и Кэти одновременно при свете фосфорной лампы, совершенно достаточном, чтобы я мог видеть ясно все мною описанное. Человеческий глаз охватывает, как известно, широкий угол, и поэтому обе фигуры находились одновременно в моем поле зрения, но так как свет был слабый, а между лицами было всего несколько футов расстояния, то я, естественно, поворачивал свою лампу и глаза попеременно от одного лица к другому, когда желал, чтобы лицо мисс Кук или Кэти находилось в наиболее освещенном поле моего зрения. После того, как упомянутое здесь обстоятельство имело место, Кэти и мисс Кук были видны вместе мною самим и восемью другими лицами, в моем доме, при полном блеске электрического света. В этом случае лица мисс Кук не было видно, потому что ее голова была покрыта толстой шалью, по я специально удостоверился в том, что она действительно находилась тут Попытка осветить ее лицо, когда она в трансе, сопровождалась серьезными последствиями. Для вас будет небезынтересно узнать, что прежде чем Кэти рассталась с нами, мне удалось снять с нее несколько очень хороших фотографий при электрическом свете.

Уильям Крукс.

Лондон 28, 1874 года’.

(См. ‘Спиритуалист’, 1874, т. II, с. 29.)

Именно около этого времени, между 1872 и 1876 годами, всего более занимались в Англии медиумической фотографией, и, если не ошибаюсь, г. Россель, о котором я уже говорил по поводу трансцендентальных фотографий, был первый, которому удалось получить фотографию материализованной фигуры вместе с медиумом. У меня даже есть маленькая фотографическая карточка, изображающая медиума Уильямса с фигурой Джона Кинга, которую я нашел, будучи в Лондоне в 1886 году, в коллекции фотографий г. Уеджвуда, одного из членов Лондонского Общества психических исследований, и которую он имел любезность мне подарить. Карточка помечена 1872 годом. Г. Росселя нет более в живых, а медиум Уильяме заявил мне, что это действительно одна из фотографий Росселя, но в журналах того времени никакого известия об этой фотографии я не нашел. Эти опыты производились в то время для личного убеждения, и им не давали надлежащей огласки. Будучи в Лондоне, я обратился к г. Чамперноуну, другу покойного Росселя, живущему также в Кингстоне, за некоторыми разъяснениями, и, между прочим, он ответил мне следующее: ‘Я находился вместе с Росселем в то время, когда он производил фотографические опыты, и помню, что материализованные фигуры были сняты очень удачно вместе с медиумом, причем обе фигуры выходили совершенно явственно, но что сделалось с этими фотографиями, я не знаю’ и т.д.

Таким образом, я могу упомянуть об этом фотографическом опыте только в смысле исторического антецедента. Прибавлю к сведению, что фигура Джона Кинга на этой фотографии представляет совершенного двойника медиума. Портрет его, нарисованный художником при дневном свете, в то время как медиума за занавеской держали за обе руки, помещенный в ‘Медиуме’ (1873 года, с. 435), также напоминает собою черты Уильямса, только en beau, на фотографии же материализованного Джона Кинга, снятой в 1874 году (см. ‘Медиум’, 1874, с. 786), при магнезиальном свете, в доме нашего соотечественника П.П. Грека, — сходство с медиумом совершенно отсутствует, тип лица совсем иной, он положительно безобразен, г. Грек, проживавший в 1887 году в Москве, а ныне умерший, к которому я обратился за некоторыми подробностями, объясняет это безобразие действием магнезиального света, что весьма возможно.

Около этого же времени происходили в Ливерпуле, в частном кружке, совершенно необыкновенные сеансы материализации: медиум г. Б., которого я видел, будучи в Ливерпуле в 1886 году, никогда не желал огласки, вот почему мы и находим в английской спиритической литературе только скудные известия о его сеансах. Это тем более достойно сожаления, что в сказанном кружке весьма часто получались фотографии материализованных фигур, даже узнанных, а иногда и вместе с медиумом. Будучи в Лондоне, я видел у Бернса (издателя ‘Медиума’) некоторые из последних, но то были позитивы на стекле, негативов у него был только один, именно фотографии, полученной в его присутствии на том единственном сеансе, на котором он находился вместе со своей женой, благодаря его любезности, я имею позитив этой фотографии на бумаге, а так как на ней видна не только материализованная фигура, но и сам медиум, то я и просил г Бернса написать для меня подробный отчет этого сеанса что он любезно и исполнил. Привожу здесь это описание, которое появляется в печати впервые.

‘Десять лет тому назад сильный медиум для физических явлений, живший в Ливерпуле, давал у себя на дому частные сеансы, на которых бывали весьма замечательные и интересные явления материализации. Несмотря на совершенно частный характер сеансов, слух о них проник в общество, и медиума стали осаждать просьбами о допущении на сеансы, люди богатые даже предлагали денежное вознаграждение. Но медиум оставался непреклонным и продолжал не допускать на сеансы никого, кроме близких ему людей. По своему независимому характеру он тщательно избегал известности, и это обстоятельство удерживало друзей его от сообщения в печати отчетов о бывавших на его сеансах явлениях. Подробности эти имеют значение в связи с последующим рассказом. В то время когда происходили эти сеансы, медиум не имел никакого побуждения к обману, ибо они не приносили ему ни денег, ни славы, равно и настоящая статья не принесет ему ничего в этом отношении, так как он давно уже перестал интересоваться этим предметом. Таким образом, явления, о которых будет речь, имеют значение только по своему внутреннему содержанию.

Я был несколько знаком с медиумом и полагаю, что моя общественная деятельность по спиритизму возбудила в нем желание заняться этим вопросом. Один из моих лучших друзей, покойный поэт м-р Генри Прайд, состоял ч, ном этого кружка. Другой мой приятель, м-р B.C. Бальфур из Ливерпуля (St. John’s market) также принимал участие в сеансах. Когда м-р Бальфур приехал на несколько дней в Лондон, то было решено, что и мы с женою навестим кружок в Ливерпуле. Далее мы уговорились, что невидимый руководитель кружка даст возможность проявиться одному из моих руководителей. Спустя несколько времени нас уведомили, что сказанному руководителю удалось проявиться, и день для нашего приезда был назначен. Медиум был человек не лишенный некоторого научного образования, он изготовил порошок, который, воспламеняясь, давал возможность получать мгновенные фотографические снимки. Материализованные фигуры, медиум и присутствующие на сеансе бывали не раз фотографированы этим способом, и можно было надеяться, что такая же фотография получится и в нашем присутствии.

Медиум жил в одном из предместьев, в значительном отдалении от конторы известной фирмы, делами которой он заведовал. Обстановка его квартиры не внушала никаких подозрений относительно подделки явлений. Члены кружка собирались обыкновенно несколько раньше назначенного часа и проводили время за чаем в приятной беседе. Хозяйка дома была особа весьма симпатичная, дети еще были очень маленькие, и в семье рассказывалось о том, как ‘духи’ бродили по дому и даже приходили успокаивать детей в отсутствие матери. Сеансы происходили в маленькой комнате, выходившей во двор и имевшей не более двенадцати футов в квадрате. Кабинет для медиума был устроен в выступе с наглухо заколоченным окном, он состоял из нескольких отдельных полотнищ шерстяной материи, повешенных на изогнутый в форме подковы железный прут, вделанный в стену. В этом отгороженном помещении было достаточно места для медиума и еще для другого лица. Тут-то и происходили материализации. Парафиновая лампа с рефлектором висела на противоположной стене, около самой двери. Освещение было не особенно яркое, однако на пространстве всей комнаты можно было свободно читать и отлично все видеть, стало быть, и узнавать появлявшиеся фигуры.

Перед началом сеанса медиум вошел в кабинет. Занавеску задернули, и он впал в транс, продолжавшийся все время сеанса. Присутствующие уселись полукругом, середина которого приходилась под лампой, а концы доходили до противоположной стены. На одной стороне комнаты стоял стол с книгами, газетами и т. п. Все сидели лицом к кабинету и спиной к лампе. Шесть или семь материализованных фигур выходили одна за другою из кабинета. В числе их был молодой мужчина с очень быстрыми и ловкими телодвижениями, взяв со стола лист бумаги, он свернул его в трубку и стал бить ею нас по головам всякий раз проворно отпрыгивая назад. Являлись и некоторые из родственников хозяев, обыкновенно показывавшиеся на их сеансах: пожилая дама, мать мужа или жены, чья именно — не помню. На голове она носила чепчик с гофрированными оборочками, ее до этого уже сфотографировали и не раз вполне узнавали. Появлялась также и сестра, красивая, статная молодая женщина. На имеющейся у меня фотографии между занавесками с одного боку кабинета стоит брат, а с другой стороны выглядывает незадолго перед тем скончавшаяся м-с Арчибальд Ламонт. Большая часть материализовавшихся фигур принадлежала к числу близких друзей присутствующих. Руководителем сеанса считался старик с длинной седой бородой, он снят на одной пластинке с д-ром Гичманом. На сеансе, в котором я принимал участие, значительная часть времени и проявлявшейся силы была потрачена в пользу моих духовных друзей. Один из них, в длинной одежде старинного покроя, с веревкой вместо пояса, выдавал себя за философа и писателя древнего мира. Другой был ожидаемый нами Роберт Брюс. Он находился в сообщении со мною в продолжение многих лет, и нас связывало взаимное чувство симпатии, которое продолжается между нами и поныне. Он обладал большою силою и подолгу оставался с нами. При выходе его из кабинета меня пригласили подойти к нему. Он так крепко пожал мне руку, что я услышал, как мышца в руке его хрустнула, как это иногда случается при сильном пожатии. Анатомический факт этот сопровождался для меня ощущением, что я держу руку совершенно натуральную. Жена моя также имела с ним особое свидание, и не мимолетное, а настолько продолжительное, что она могла вполне ясно рассмотреть его. Некоторые подробности этого сеанса тянутся мне навсегда памятны. Брюс прошел через всю комнату к лампе и снял ее с крючка, вбитого в стену. Вернувшись с ней к кабинету, он вошел туда, прибавил в пампе свету и направил его на лицо медиума, одновременно с этим он поднял занавес настолько, что мы могли видеть их обоих. Затем он снова убавил огонь и понес лампу обратно на ее место. Ему стоило большого труда повесить лампу на крюк, так как она была покрыта рефлектором. Молодая дама, сидевшая как раз под лампой, так что ему приходилось наклоняться над нею, хотела ему помочь, но он отказался от ее помощи и упорно продолжал добиваться своего, до тех пор, пока гвоздь не попал в отверстие и лампа не повисла на своем месте.

После этих довольно долго продолжавшихся явлений, когда все присутствующие несколько раз видели материализованные фигуры и медиума, стали приготовляться к фотографированию одновременно кружка, медиума и фигуры. Члены кружка, сидевшие до тех пор полукругом, сели теперь в ряд спиною к кабинету, лицом к двери. Камера была поставлена еще до начала сеанса в одном из углов комнаты с фокусом на кабинет. Подле камеры стоял маленький столик, и на нем лоточек с надлежащим количеством магнезиального порошка, вспышка которого дает достаточно света для моментального снятия фотографии. Фотографические принадлежности находились в кухне, а так как употребление сухих пластинок не было еще известно, то пришлось приготовлять пластинки мокрым способом, что и было исполнено в кухне м-ром Бальфуром, хотя не фотографом по профессии, но достаточно сведущим, чтобы сделать все необходимое. Я сопровождал м-ра Бальфура в кухню и внимательно проследил за всеми его действиями над пластинками, сам медиум меня просил удостовериться в том, что все делается как следует, без обмана. Мы вскоре вернулись в сеансовую комнату, где кассетка, содержавшая пластинку, была вставлена в камеру. Все присутствующие, медиум и материализованная фигура были на тех же местах, где мы их оставили. Для сохранения пластинки, при открытии объектива, лампу погасили, материализованная фигура стояла в это время позади нас, держа одну руку на моей голове, а другую на голове жены. Жена моя слегка вздрогнула, когда фигура, нагнувшись к ней, сказала на старинном шотландском наречии, чтобы она не пугалась. Затем фигура встала в позу для фотографии, и вскоре был дан сигнал зажечь фитиль, вложенный в порошок, который, вспыхнув, ослепил нас своим ярким светом! М-р Бальфур тотчас же вынул кассетку из камеры. Я же несколько беспокоился состоянием жены моей, готовой лишиться чувств. В комнате был полнейший мрак и стоял удушливый запах от сгоревшего порошка. Фигура продолжала стоять на своем месте и, наклонившись к моему уху, прошептала по-шотландски, несколько грубым, старческим голосом: ‘Ступай за портретом’, давая понять, что останется при моей жене. Я вошел в кухню вслед за м-ром Бальфуром. Он занялся проявлением пластинки, но при своем нервном возбуждении вторично пролил жидкость на негатив, вследствие чего фигура моей жены почти стерта и общий тон рисунка неясен. Часть этой жидкости снята с негатива, но если бы она была стерта совсем, то исчезла бы и фигура м-с Берне. По-видимому, свет был слишком силен, и пластинка оказалась передержанной. К счастью, изображение материализованной фигуры не пострадало. Темная полоса через ее плечо изображает шотландский плед. Медиум, сидящий в своем углублении, виден, но слабо. Сидящие по обе стороны кабинета совсем не видны, так как на полученном мною экземпляре изображена средняя часть комнаты. Когда зажгли свет, медиум проснулся совершенно отуманенный продолжительным трансом, наши рассказы об удачном сеансе были им выслушаны со свойственным ему равнодушием. На других фотографиях медиум вышел гораздо яснее, по правде сказать, только что описанная здесь фотография, — одна из худших этой серии, но, принимая во внимание необычайность результата, нами полученного, она неоценима как доказательство реальности явлений, никаким образом не объяснимых обманом или галлюцинацией. Это только один из целого ряда опытов, подтверждающих друг друга самым положительным образом.

Дж. Берне. Лондон. 19 июля 1886 года’.

Мне остается присовокупить, что на этой довольно большой фотографии (5×6 дюймов) видна очень хорошо, несмотря на технические недостатки, группа из семи лиц, среди которых стоит материализованная, окутанная в белое фигура, она стоит возле кабинета, половина занавески которого позади нее отдернута и в углублении видна сидячая фигура медиума или, вернее, половина его лица, так как волосы и борода сливаются с тенями кабинета. Но на такой фотографии присутствие медиума на негативе почти излишне, так как нет ничего общего между внешностью медиума и фигурой, медиум — тридцатилетний брюнет, а фигура — это старец, совсем лысый, с длинной, седой бородой, лицо которого, широкое и круглое, совсем иного типа, чем лицо медиума, мне лично известного. Фигура снята en face, глаза открыты, даже видны зрачки. Относительно ясности фотография этого лица удалась гораздо лучше, чем полученная мною с Эглинтоном, замечательно, что эти фигуры выносят, не закрывая глаз, ослепительный свет магния.

В английской литературе мне известны только два отчета, относящиеся до замечательных материализации, происходивших в присутствии этого медиума. Эти два отчета принадлежат одному и тому же перу — г-же Луизе Томпсон-Носуорсей — и относятся даже к одному и тому же сеансу. А так как на этом сеансе была получена фотография не только фигуры, но и самого медиума, то я и воспроизвожу здесь один из этих отчетов.

Первый из них был напечатан в ‘Спиритуалисте’ от 28 июля 1876 года (с. 350). Я заимствую из него следующее:

‘Для читателей ‘Спиритуалиста’ может быть небезынтересным узнать, что, в то время как через профессиональных медиумов получаются неоспоримые доказательства материализации временного человеческого тела столь же осязаемого и реального, как и наше собственное, то же самое поразительное явление наблюдается еженедельно и в тихом, совершенно частном кружке Ливерпуля. Как одно из лиц, имевших иногда возможность присутствовать на этих сеансах, я посылаю вам отчет виденного мною.

‘В сентябре прошлого года гостивший у меня отец мой, Георг Томпсон, пожелал быть свидетелем явления материализации, вследствие чего я получила дозволение ввести его в упомянутый кружок. На этом сеансе в числе участников находился и д-р Уильям Гичман. Нас пригласили сесть полукругом в маленькой комнате, около десяти футов в квадрате, и предложили петь хором, а медиум удалился за байковую занавеску. Парафиновая лампада давала настолько света, что мы могли видеть друг друга.

Несколько времени после удаления медиума занавеска раздвинулась, в разрезе показалось что-то туманное, парообразное, с неясными очертаниями человеческой формы, туман этот постепенно сгущался, и наконец из него выделилась рука и голова, первая тотчас начала манипулировать туманную массу, находившуюся ниже под нею, пока та не приняла формы человека, высокого роста, одетого в белое одеяние, эта фигура, хотя и сложилась из облачной массы и, так сказать, сработала самое себя в нашем присутствии, вскоре доказала нам, однако, что в ней облачного ничего уже не было: выступив в комнату, она каждому из нас пожала руку своей сильною реальною рукой. Когда прибавили света, глазам нашим предстал величественный старец со строгим взглядом, с длинными развевающимися белыми волосами и бородой. Побывав довольно времени вне кабинета (который весь состоял из упомянутой байковой занавески), фигура возвратилась к тому месту, где она возникла, стоя тут и отодвигая занавеску своей собственной поднятой рукой, она поманила к себе поочередно каждого из присутствовавших, приглашая постоять возле нее и медиума. Стоя тут, старик смотрел нам прямо в глаза. Отец мой мог рассмотреть свежий, почти румяный цвет его лица и полное достоинства выражение. Эта величавая фигура, стоявшая у занавески, придерживая ее одною рукою, а другою указывая на медиума, погруженного в транс, представляла зрелище, которое нелегко забывается. И мой почтенный родитель говорил мне потом, что впечатление, вынесенное им, было захватывающее, в особенности когда, стоя перед фигурой так близко, что почти касался до нее, он услыхал из уст этого посетителя из иного мира сказанные тихим голосом слова: ‘Господь да благословит вас’. После того показались еще три другие фигуры, которые появлялись почти таким же образом, ходили вокруг кружка, пожимали нам руки и позволяли трогать и рассматривать их одеяние. Одна из них поднесла каждому из нас фрукт вроде стручкового перца, хотя такового, как нас уверяли, в доме вовсе не находилось. Этот достопамятный сеанс закончился тем, что первый посетитель явился вторично, и тогда была снята фотография с него вместе с доктором Гичманом…

Г. Чарльз Блэкберн описал один из последующих сеансов того же кружка, на котором я опять присутствовала. Вместе с архитектором он осмотрел комнату, где происходили эти явления, и убедился, что под ней не было никаких сводов, что она стояла прямо на земле (см. ‘Спиритуалист’, 1876, т. I, с. 114). Случалось нередко, что на этих сеансах показывались по три фигуры зараз, и я спрашиваю: может ли какой-нибудь скептик найти другую теорию, помимо спиритической, для разъяснения подобных явлений?’

Другой отчет о том же сеансе помещен тем же автором в журнале ‘Psychological Review’ (1878, т. I, p. 348) в статье, озаглавленной ‘Воспоминания о Георге Томпсоне его дочери Луизы Томпсон-Носуорсей’. В этом описании, помимо некоторых подробностей, относящихся до осмотра комнаты и процесса фотографирования, сказано, между прочим, что на первой фотографии, снятой при магнезиальном свете, видна не только фигура, но и сам медиум.

В этих двух известиях есть противоречие, относящееся к фотографии: в отчете 1876 года сказано, что вместе с материализованной фигурой был фотографирован доктор Гичман, а в письме 1878 года сказано, что вместе с фигурой был фотографирован сам медиум. Для разъяснения этого обстоятельства я обратился письмом к самому доктору Гичману, и вот его ответ:

‘Ливерпуль. 26 апреля 1887 года.

М. г.! Я имел честь получить ваше письмо 18-го числа. Относительно содержащихся в нем разных вопросов я должен сообщить вам, что иногда в течение одного и того же вечера происходило несколько сеансов, и, когда снимались фотографии, медиум (г. Б.) иной раз попадал на пластинку, а другой раз не был видим. Поэтому тут может и не быть противоречия. Примите и пр.

Уильям Гичман, доктор медицины’.

Для дополнения известий, относящихся к фотографическим опытам на сеансах с этим замечательным медиумом, я не мог сделать ничего лучшего, как обратиться опять к тому же д-ру Гичману (известному ученому, председателю Антропологического общества в Ливерпуле и автору различных сочинений по медицине), как самому компетентному члену того частного кружка, где происходили упомянутые явления. Вот письмо его, полученное мною в ответ:

‘Ливерпуль, Пемброк-алэе, 62. Июля 24-го, 1886 года.

М.г.! В ответ на ваше любезное письмо, вчера полученное, я, к сожалению, по случаю многочисленных спешных работ разного рода не могу в настоящее время сообщить вам все требуемые подробности, научные и философские. Что касается фотографирования материализованных фигур, они получались при помощи электрического света, для этой цели обыкновенно приготовлялось несколько камер, в том числе бинокулярные и стереоскопические, с пластинками различной величины, они были расположены позади присутствующих, сидевших перед кабинетом таким образом, чтобы можно было фотографировать не только появляющиеся материализованные фигуры, но и самого медиума в тех случаях, когда эти фигуры, по нашей просьбе, отодвигали занавеску. Вообще говоря, в этих опытах неудачи не бывало, все ванны и пластинки были заготовлены наперед для немедленного употребления. Я часто входил в кабинет вслед за материализованными фигурами и видел их вместе с медиумом (г. Б.). Мне кажется, что я получил сколь возможно научно доказанную достоверность, что каждая из этих фигур была отдельным от земной личности медиума индивидуумом, так как я тщательно и с помощью различных инструментов исследовал их относительно дыхания, кровообращения, роста, веса, объема и пр. Эти фигуры и духовно и телесно были чрезвычайно изящны и в то же время совершенно реальны, хотя возникали они, по-видимому, постепенно из облачной массы, но исчезали, напротив, мгновенно и абсолютно. Я держусь того мнения, что некоторого рода духовные существа где-нибудь да существуют и что разумные фигуры, являвшиеся на этих сеансах, облекались в видимые объективные тела, совершенно отличные от известных нам земных тел, и при этом были одарены, подобно нам, сознанием, мыслию, речью, способностью передвижения и пр. Имев неоднократно случай (в присутствии компетентных свидетелей) прохаживаться между медиумом с одной стороны и материализованной фигурой с другой, пожимать ей руку и разговаривать с нею по целым часам, — мне нет более охоты заниматься такими фантастическими гипотезами, как зрительные или слуховые иллюзии, бессознательная церебрация, нервная сила и тому подобное. Истина как в вопросах духа, так и вещества обретается только при надлежащем искании…

Простите эти спешные и поверхностные заметки ввиду моего крайнего недосуга. Примите и пр.

Уильям Гичман’.

Так как у д-ра Гичмана не оказалось налицо ни одной оригинальной фотографии для раздачи, то он был настолько любезен, что прислал мне фотографию с рисунка, представлявшего один из сеансов г. Б., на котором изображен весь кружок, а посредине материализованная фигура старика, задрапированного в белое, стоящего с непокрытой головою возле кабинетной занавески, которую он отдергивает правою рукою, показывая сидящего внутри медиума в трансе. Между грудью материализованной фигуры и грудью медиума видна светящаяся нить, соединяющая оба тела и освещающая лицо медиума. Такое явление бывало не раз наблюдаемо при процессе материализации и сравниваемо с пуповиной рождающегося ребенка. Эта фотография была мне прислана при следующем письме:

’26 июля 1886 года.

М.г.! Отправив мое последнее письмо к вам, я нашел после усердных поисков посылаемый при сем рисунок. Быть может, он даст вам лучшее понятие о всей серии сеансов м-ра Б. Я ручаюсь за его точность. Изображенная тут материализованная фигура выдавала себя за доктора У. из Манчестера. Она отличалась своим замечательно умным выражением и, между прочим, нарисовала мой портрет… По моему мнению, только терпеливое опытное исследование объективных фактов или внешних явлений так называемого спиритизма может убедить германских или иных философов в их истине и значении как результате естественной эволюции при надлежащих условиях. Разум, логика, аргументы и пр. без опытного исследования — пустая трата времени и сил.

Ваш У. Гичман.

P.S. В журнале ‘Phychological Review’ за апрель 1879 года первое место отведено моей статье, озаглавленной ‘Мы и наука’, в которой изложены результаты наблюдений, произведенных мною с теми же научными приемами, с какими мы наблюдаем и всякие другие процессы в любой лаборатории’.

Желая получить абсолютное доказательство, требуемое Гартманом, при соблюдении всех условий, им указанных, и в опыте, произведенном мною самим, я имел с этою целью две серии опытов с медиумом Эглинтоном, для первой я пригласил его в Петербург весною 1886 года. После немалых стараний мы получили результат, который, однако, нельзя назвать удовлетворительным, он описан вкратце в августовской книжке ‘Ps. St.’ за 1886 год. Для второй серии я вскоре затем сам отправился в Лондон, и результат превзошел все мои ожидания. Отчет об этом опыте был помещен в мартовской книжке ‘Ps. St.’ 1887 года, а также и в ‘Ребусе’ (1886, N 50), откуда я и воспроизвожу здесь описание упомянутого опыта, а фототипия с полученной мною фотографии приложена при сем на табл. X. Она изображает Эглинтона в трансе, поддерживаемого материализованной фигурой. Тут совершенно ясно, что мы видим перед собою живую человеческую фигуру, стоящую возле медиума. После всего мною сказанного выше об объективных доказательствах явлений материализации, легко допустить возможность и подлинность полученного мною результата, и тем не менее я первый готов признать, сколь трудно поверить реальности такого явления.

Поясню здесь только, для незнакомых с моими статьями в ‘Ребусе’, что опыты, о которых будет речь, происходили в Лондоне, в доме богатого джентльмена, недавно им для себя отстроенном, и что кружок наш состоял, не считая Эглинтона и меня, из хозяина, его жены и их приятеля, г. N. Так как они не желают, чтобы имена их были преданы гласности, то я и не имею права назвать их. Засим привожу помещенное в ‘Ребусе’ описание.

’10 июля, в 7 ч вечера, мы собрались и по окончании трапезы, предложенной гостеприимным хозяином, приступили к приготовлениям. Для подобного сеанса, где предполагалось получить фотографию медиума вместе с материализованной фигурой, требовалась комната, в которой можно было бы устроить темное помещение с занавеской, у хозяина нашего единственная комната, подходящая под эти условия, была гостиная, вхожая часть которой отделялась от остальной комнаты тяжелой плюшевой занавеской, подхваченной в разрезе толстым шелковым шнуром. Эту часть гостиной и решено было обратить в темный кабинет, на 10 ф ширины, он имел 14 ф длины, в нем была одна дверь и одно окно, дверь — единственная в гостиную — выходила в коридор и хорошо запиралась, окно выходило в проход между домом хозяина и соседним, для образования темноты оно было закрыто ставнем, завешено клеенкой и шерстяными одеялами, прибитыми к косяку гвоздиками, в помещении этом имелось несколько стульев, этажерка и пианино, гостиная, как и прочие комнаты, в которых мы имели сеансы, находилась в третьем этаже. Прежде всего, хозяин установил камеру, Эглинтон сел перед разрезом занавески, и фокус был взят на таком расстоянии, чтоб на пластинке могла уместиться целая фигура. Против разреза занавески, который был не посередине ее, а ближе к одному боку, был поставлен, шагах в четырех от нее и вправо от камеры, небольшой круглый столик, на нем, для защиты камеры от прямого действия магнезиального света, была установлена высокая картонная ширма, а в сгибе ее был укреплен вогнутый, металлический рефлектор, вершков четырех в диаметре. Еще до этого не мало было толку о том, как осветить ту часть комнаты, в которой мы сами имели сидеть, причем свет имел быть хотя и слабым, но достаточным, чтобы видеть происходившее, и притом под рукою, чтоб можно было немедленно зажечь магнезиальную ленту, остановились на спиртовой лампочке с толстым шнуровым фитилем, действие которой, по испытании, оказалось вполне удовлетворительным. Такая лампочка и была поставлена на столик, в стороне от рефлектора, и возле нее было положено несколько плетежков из магнезиальной ленты, в три ленточки каждый, длиною около пяти вершков, они были привязаны проволокой к стеклянным палочкам, и на приятеля нашего хозяина, г. N., была возложена обязанность — при данном сигнале зажечь плетежок на лампочке и держать его против самого центра рефлектора, наблюдая, чтоб фотографируемые субъекты находились в поле отраженного света. На предварительных опытах, о которых я упоминал выше, мы убедились, что при помощи этого рефлектора свету от плетежка из трех ленточек было достаточно для удовлетворительного результата.

Когда все было готово, я удалился с хозяином в темную комнату, там, при свете красного фонаря, я достал из своего мешка две пластинки, пометил их, хозяин вставил их в кассетку, и мы возвратились в гостиную, заперев за собою входную дверь, ключ от которой хозяин вручил мне, и я положил его в карман. Мы расположились полукругом перед занавеской, на расстоянии 5-6 шагов от нее, как значится на прилагаемом рисунке.

Зажгли спиртовую лампочку и потушили газ. Было 10ч вечера. Эглинтон сперва сел на кресло перед занавеской, потом ушел за занавеску, где было поставлено для него другое кресло, пробыл там более получасу, ничего не было, наконец он вышел и, будучи в трансе, заговорил от имени одного из своих руководителей: было выражено сожаление о неудаче, сказано, что для подобного результата надо по крайней мере десять сеансов, что ‘они’ не знают, имеют ли право подвергать медиума такому изнурению и пр., что как бы то ни было в следующий раз ‘они’ сделают последнюю попытку, а если кто явится, то это будет сам Эрнест, главный руководитель Эглинтона. Это было сказано по тому случаю, что перед этим, в разговоре, я выразил мнение, что, вероятно, для подобных опытов явится кто другой. Затем Эглинтон пришел в себя, и сеанс был окончен.

Второй сеанс этой серии, и последний из всех, был назначен на 14 июля. Отрицательный результат предшествующего оправдал мои дурные предчувствия, и я был вполне убежден, что и на этом сеансе ничего ровно не произойдет. Мы собрались опять в том же часу, и после всех приготовлений, как и в тот раз, я удалился с хозяином в темную комнату, достал две новые принесенные с собою пластинки, пометил их русскою надписью: ‘А. Аксаков, 14 июля, 1886’ — и хозяин вставил их в кассетку. Возвращаясь в гостиную, мы заперли за собою дверь, ключ от нее я положил к себе в карман, и мы разместились в том же порядке, зажгли спиртовую лампочку и потушили газ. Эглинтон сел на кресло, поставленное перед занавеской, вскоре он впал в транс и заговорил: наши приготовления были одобрены, было обещано употребить все усилия для успеха, без ручательства, однако ж, в нем, когда будет время зажечь магний, это будет внушено г-ну N. словом ‘теперь’, если первый опыт окажется неудачным, то мы должны перейти в темную комнату, для фотографии в темноте, и тогда ‘они’ постараются произвести женскую фигуру (‘to evolve a female form’). B 10 часов без пяти минут Эглинтон ушел за занавеску, и я мог видеть час при свете спиртовой лампочки. Вскоре Эглинтон вышел и начал набирать силы, подходя к каждому из нас и делая пассы от наших голов на себя. Ушедши за занавеску, он вскоре вышел опять и сел на кресле против самого ее разреза, лицом к нам, сильно двигался, поднимал и опускал руки, над головой его что-то белелось… Раздались стуки, мы недоумевали, раздались опять… ‘Зажигать?’ — ‘Да’, — подтвердили стуки. Запылал магний, хозяин поднял объектив, и я увидал при ослепительном освещении фигуру Эглинтона, как бы спокойно спавшего, со скрещенными перед собою руками, на левом плече его виднелась третья рука с частью белой драпировки, а на голове его, у самого лба, виднелась четвертая рука — живые, натуральные руки, не имевшие той поразительной белизны, как в Петербурге. Когда выставка кончилась, руки не отнялись, но оттянули Эглинтона назад, и он скрылся за занавеской. Хозяин тотчас перевернул кассетку и открыл другую пластинку. Я думал, что сеанс наш на том и закончится, но едва хозяин сел на свое место, как из-за занавески выступила, шага на три вперед, высокая фигура вся в белом и с белым же тюрбаном на голове. ‘Это Абдулла’, — сказал я. ‘Нет, — отвечал хозяин, — у этой фигуры обе руки’. И фигура, размахнув руками, как бы в подтверждение, скрестила их на груди, поклонилась и скрылась за занавеску. Через несколько секунд показывается Эглинтон, выходит весь, а за ним выступает еще фигура в белом — та самая, которую мы сейчас видели, оба становятся перед занавеской, и чей-то голос говорит: ‘Light’ (свет). Вторично запылал магний, и я с изумлением смотрел на высокую фигуру, левой рукой своей обхватывавшую и поддерживавшую Эглинтона, он был в глубоком трансе и едва держался на ногах, я сидел в пяти шагах и при ослепительном свете мог совершенно ясно рассмотреть удивительного пришельца, это был вполне живой человек, я хорошо видел живую кожу лица его, совершенно натуральную черную бороду, густые прямые брови и проницательные глаза, все время смотревшие сурово, неподвижно, прямо в огонь, который горел секунд пятнадцать. Вся фигура была в белом одеянии, спускавшемся до самого пола, на голове было что-то вроде белого тюрбана. Левой рукой она охватывала Эглинтона, правой рукой она придерживала свою драпировку. Когда г. N. сказал: ‘Теперь’ — сигнал для закрытия объектива, фигура скрылась за занавеску, но увлечь за собой Эглинтона не успела, и он упал на пол как мертвый, перед занавеской. Мы не двигались, зная, что тут медиум во власти иной. Тотчас же занавеска распахнулась, та же фигура показалась в третий раз, подошла к Эглинтону и стоя, нагнувшись над ним, стала делать пассы. Мы любовались этим зрелищем в глубокой тишине. Эглинтон начал медленно приподыматься и наконец встал на ноги. Фигура обхватила его и увела за занавеску. Вскоре раздался чуть слышный голосок Джоэ, говоривший, чтобы медиума тотчас вывели на свежий воздух и дали ему воды с виски. Было 10 ч 30 мин когда сеанс кончился, он длился всего 35 мин. Хозяйка бросилась к двери, чтобы принести воды, но она оказалась запертой, когда она обратилась ко мне за ключом, я просил извинить меня, -дело было такого рода, что мне надо было отпереть дверь самому, я прежде вполне удостоверился, при свете, что она была заперта, и затем отпер ее. Эглинтон лежал в кресле своем в глубоком трансе, поставить его на ноги не было никакой возможности, и мы втроем отнесли его в столовую, где и посадили у растворенного окна, но он тотчас же свалился на пол, и его стало корчить, на губах показалась кровь, мы усердно растирали его, давали ему нюхать спирт и пр., только через четверть часа он пришел в себя, глубоко вздохнул и открыл глаза.

Оставив его, в полном изнеможении, на попечении хозяев, я отправился с г. N. в темную комнату проявлять пластинки. Как только на одной из них стали выступать очертания обеих фигур, я вышел в столовую сообщить о том Эглинтону, который сам не в состоянии был прийти к нам и только нетерпеливо спрашивал о результате. Узнавши наконец о полной удаче, он тут же сказал: ‘Ну что же, довольно для Гартмана?’ — ‘Конец галлюцинациям’, — ответил я. За то и дорогою ценою поплатился Эглинтон за торжество свое, только через час он оправился настолько, чтобы доплестись до подземной железной дороги, г. N. взялся проводить его до дому и уложить в постель, и тут с ним сделался вторичный припадок дурноты, с корчами и легочным кровоизлиянием. Он убедительно просил не говорить его домашним о том, что с ним было, тем не менее наутро его домашние, встревоженные его видом, заходили ко мне и спрашивали, что такое мы с ним вчера сделали, так как они никогда не видали его в таком состоянии изнурения.

Изготовленные наспех, на другой же день, фотографии оказались весьма удачными, особенно первая, на которой видны руки на Эглинтоне. Не так как в Петербурге, он сидел под ослепительным блеском горевшего магния совершенно спокойно, поэтому и руки на нем вышли очень отчетливо. Вторая фотография вышла, к сожалению, не совсем ясно, обе фигуры, стоя на ногах, очевидно, несколько двигались, хотя на глаз этого было вовсе незаметно. Но для требуемой цели результат был вполне удовлетворителен, Эглинтона можно легко узнать, хотя голова его и закинута несколько на обхватившую его руку рядом с ним стоит та высокая фигура, которую мы видели полною жизни, борода, брови вышли хорошо, глаза тусклы, характерная черта этой фигуры — короткий нос, совершенно отличный от эглинтоновского. На обеих фотографиях видны в углу мои пометки. Все негативы находятся у меня (см. табл. X).

Таким образом, мои старания в Лондоне увенчались полным успехом, я получил всю серию обещанных мне фотографий. Этим успехом я всецело обязан тому кружку, в среде которого мне так любезно было позволено производить мои опыты. Я и прежде знал, что для получения хороших медиумических явлений первое дело — кружок, что все зависит от кружка, но никогда не приходилось мне так наглядно убедиться в этой истине. Легкость, скорость, отчетливость, с которыми явления совершались, не имели ничего общего с тем, что мы видели в Петербурге. Помимо согласного настроения кружка, в который я был допущен, немалое значение, разумеется, имело то обстоятельство, что в этом кружке уже получались трансцендентальные фотографии и, следовательно, как раз была подготовлена та медиумическая почва, на которой могли иметь успех и задуманные мною опыты. Я уже не говорю про то удобство и значение для опытов, которые представляла мне частная квартира: для приезжего найти в Лондоне подходящее для подобных опытов помещение — немалое затруднение. Если б я проделал их в квартире Эглинтона, то они потеряли бы половину своего значения, таким образом, содействие, столь любезно оказанное мне нашим гостеприимным хозяином, было для меня во всех отношениях существенным, и потому я считаю своим долгом высказать ему здесь мою глубокую, искреннюю благодарность, и не только от себя лично, но и от имени всех тех, которым дороги успехи медиумического дела.

Здесь необходимо прибавить, что о тех замечательных фотографиях, которые получаются в кружке нашего хозяина, никто, кроме самых близких ему людей, не знает, сеансы эти чисто семейные, и никаких известий о них в спиритическую английскую прессу не проникало. Когда я был допущен в кружок, то само собой разумелось, что я не буду оглашать имени его членов. Но когда сеансы мои закончились, то хозяин наш, ввиду тех замечательных результатов, которые были получены, имел решимость сказать мне, что если только я нахожу это полезным для дела, то он не считает себя вправе требовать дальнейшего умолчания его имени и потому разрешает мне назвать его. На это я ответил, что, разумеется, указание дома, где производились опыты, весьма желательно для полноты описания, и я очень поблагодарил его за такое самоотвержение, ибо таковым оно есть при настоящих понятиях об этом предмете, но, обсудив положение дела и принимая во внимание именно эти понятия и данный нам опыт в таких примерах, как Крукс и Уаллес, которым все-таки не верят, я высказал нашему хозяину свое глубокое убеждение, что и в данном случае оглашение его имени и адреса нисколько делу не поможет — все равно никто не поверит, кроме тех, которые верят и так или знают его лично, а глумления со стороны и докуки от любопытных будет ему немало. Поэтому я предложил ему, не будет ли лучше, если я, не оглашая его имени печатно, только скажу, что имею его дозволение частно сообщать его имя тем лицам, которые будут этим особенно интересоваться и которым я найду возможным открыть его. На том и порешили.

Кстати, о недоверии и обмане. Принято подозревать профессионального медиума как лицо материально заинтересованное. Ясно, что в этих последних опытах Эглинтон один не мог бы проделать всего требуемого для подлога, тут необходимо допустить его сообщничество с членами кружка. Хозяин кружка — богатый независимый человек, имеющий такое же общественное положение, как и я. Для возможности обмана с его стороны, сопряженного с немалыми хлопотами, надо же найти какой-нибудь достаточный мотив! О материальной выгоде не может быть и речи. Что же могло бы служить побуждением? — придумать трудно. И почему обманывает он, а не я. Гораздо логичнее предположить и легче объяснить обман с моей стороны. Побуждение понятно: выступил за спиритизм — ну и надо его отстаивать во что бы ни стало.

Но такое неверие меня нисколько не смущает и не удивляет. Оно совершенно естественно и законно. Убеждения не насилуются, они слагаются итогами жизни, столетиями, вера же в явления природы приобретается не разумом, не логикой, а привычкой. Только в силу привычки чудесное перестает быть чудесным.

Впрочем, что касается до опытов, здесь описанных, то они были предприняты мною с ближайшею целью — служить ответом человеку, который верит человеческому свидетельству, признает его значение и призывает ревнителей медиумического дела на производство подобных опытов. Напоминаю здесь слова Гартмана:

‘Вопрос, в высшей степени интересный теоретически, состоит в том, может ли медиум не только возбудить в другом лице определенный образ галлюцинаторно, но даже произвести таковой на самом деле, как нечто реальное, хотя и состоящее из весьма тонкой материи, но, тем не менее существующее на самом деле в объективнореальном пространстве комнаты, где происходит заседание… Одна лишь фотография может служить доказательством, что материализованное явление представляет поверхность, способную отражать свет и существующую в объективно-реальном пространстве… Так как материальное заключение медиума не может служить ручательством за подлинность явления, то надобно получить одновременный снимок медиума и призрака прежде, чем принять, что видимое присутствующими явление объективно… Необходимое условие для такого фотографического доказательства состоит, по моему мнению, в том, чтобы к фотографическому аппарату, к кассетке и пластинке не допускался ни профессиональный фотограф, и медиум — для того, чтобы исключить всякое подозрение относительно каких-либо манипуляций… (См. всю цитату выше)

Позволяю себе думать, что теперь условия эти выполнены во всей их полноте и что Гартман, вникнув внимательно во всю обстановку — нравственную и физическую, при которой был произведен мною требуемый им опыт, найдет ее совершенно достаточною для признания явления материализации реально существующим’¹.

V. Я должен наконец перейти к последней рубрике доказательств объективности материализации посредством фотографии, а именно при необыкновенных условиях полной темноты. Здесь уже нет более речи о том, где находится медиум. Сколько бы он ни трансфигурировался, он все-таки не произвел бы никакого действия на пластинке, а между тем факт таков, что материализованная фигура может быть фотографирована в абсолютной темноте, представляя в самом этом факте доказательство своего трансцендентального происхождения. Первые известия о фотографиях этого рода дошли до нас из Америки в 1875 году (см. ‘Спиритуалист’, 1875, т. II, с. 297, 1876, т. I, с. 308 и 313), но самая замечательная серия опытов подобной фотографии была сделана в Париже в 1877 году графом де-Бюлэ с медиумом Фирманом (см. ‘Спиритуалист’, 1877, т. II, с. 165, 178, 202), а впоследствии граф дал о них обстоятельный отчет в статье, напечатанной в ‘Спиритуалисте’ (1878, т. II, с. 175).

Описание фотографии подобного рода, полученной при том же медиуме, мы находим в числе замечательных опытов г. Реймерса, и все та же Берти, которая доказала ему свою объективную индивидуальность всеми возможными способами, завершила их, давши свой образ таким фотографическим процессом, который обманом объяснить невозможно, если только не заподозрить самого Реймерса. Вот что он говорит:

‘В течение зимы я имел случай произвести фотографический опыт, единственный в своем роде, никаким обыкновенным объяснениям не поддающийся. Я купил сухую пластинку, вставил ее в кассетку в девять часов вечера и держал руки свои в камере до того времени, покуда медиум не уселся за занавеску, и тогда я погасил огонь. Был дан сигнал открыть объектив, а через несколько секунд закрыть его опять. Вместе с проснувшимся медиумом отправился я в темную комнату, и, не спуская ни на минуту глаз с пластинки, я увидал, как Берти с крестом на шее, в том виде, как она обыкновенно материализуется, стала мало-помалу выступать на пластинке. Вот образ, возникший в полном мраке, действуя на пластинку исходящими из него самого лучами, наперекор всем нам известным законам природы. Видна только фигура в одеянии, никакого следа чего-либо окружающего, следовательно, это не отраженный свет, а лучи исходят прямо из фигуры’ (‘Ps. St.’, 1879, S. 399).

Обратившись к г. Реймерсу за некоторыми дополнительными разъяснениями, я получил следующий ответ:

‘Веллингтон-Парад, Паулет-стрит, Мельбурн (Австралия),

8 июня 1886 года.

М.г.! Я думаю, что я описал фотографию в темноте не достаточно точно, и потому тотчас же отвечаю вам на все пункты.

Вместе с Альфредом Фирманом отправился я в город и купил сухие пластинки, которые в углах пометил. Возвратившись из Лондона в Ричмонд, мы устроили кабинет и уставили камеру, взявши фокус с того места, где фигура по данным указаниям будет находиться. Когда стемнело (это было в сентябре в 9 ч вечера), Фирман сел в кабинете, а я стал возле камеры, на которой все время держал руки, после того как я вставил в кассетку пластинку, находившуюся со времени покупки ее в моем кармане Джон Кинг, пользуясь устами своего медиума, скомандовал быть наготове для открытия объектива по его приказанию, и тут наступила такая тишина, что малейшее движение медиума было бы услышано. Вдруг раздался голос Джона: ‘Открыть!’ — и через несколько минут: ‘Теперь закрыть!’ Зажегши свечу, я сам вынул пластинку, и, когда Альфред приготовил химический раствор, я дал ему пластинку и, гладя через его плечо, видел, как фигура проявлялась на негативе. На отпечатке видна фигура с крестом на шее, как она обыкновенно показывалась, но темная, на сером фоне.

Получив такой крайне замечательный результат и обдумывая, как я всегда это делал после сеансов, каким обманом он мог быть объяснен, я пришел к заключению, что, помимо невозможной подделки моей пометки на пластинке, остается предположить одно, еще менее возможное, а именно: ловкую подмену уже выставленной, но не проявленной пластинки. Вынуть из кассетки одну пластинку и заменить ее другою в абсолютной темноте и без всякого шума — для медиума немыслимо, не говоря о том, что моя рука все время лежала на камере. А так как я, вынув пластинку из кассетки, ни на минуту не выпускал ее из виду, то дальнейшие объяснения я должен предоставить другим.

Преданный вам С. Реймерс’.

VI. Покончив с рубрикой, посвященной доказательствам негаллюцинаторного характера материализации через получение пребывающих физических результатов, я должен упомянуть об одном виде доказательств, посредством которых мы можем убедиться, что в явлении материализации мы действительно имеем дело с явлением, обладающим атрибутом телесности, а не с галлюцинацией. Доказательство это — взвешивание материализованной фигуры, а также и самого медиума во время развития явления. Сам Гартман говорит, что подобные опыты ‘могут казаться пригодными для разрешения этого вопроса’ (с. 131), но так как все действия тяжести могут быть произведены чудодейственною нервною силою, которая в состоянии сделать медиума легче воздуха, а призрак столь же тяжелым, .как медиум, то Гартман и приходит сам к заключению, что таким путем ‘нельзя ничего констатировать наверное’ (с. 131). По этой причине я и не стал бы говорить в моем ответе об этом виде объективного доказательства, если бы я не прочел у г. Гартмана, вслед за приведенными мною словами, следующее примечание:

‘В одном известном мне случае, где явление было взвешено, вес его согласовался с весом медиума (‘Ps. St.’, т. VIII, S. 52), из чего можно заключить, что это был сам медиум, который и становился на весы’ (с. 131).

Сравнив это примечание с приведенной ссылкой на ‘Ps. St.’, я нашел тут, в письме г. Армстронга к г. Реймерсу, следующее:

‘Я присутствовал на трех сеансах с г-жою Вуд, где был в употреблении аппарат г. Блэкберна для взвешивания. Медиума наперед взвесили и затем отвели в кабинет (кабинет устроен так, что медиум во время сеанса выйти не может). Три фигуры показались одна за другой и вступили на весы. Во втором сеансе вес колебался между 34 ф. и 176 ф. — нормальным весом медиума. На третьем сеансе вышла только одна фигура. Вес колебался между 83 ф. и 84 ф. Такие весовые опыты, если только эти силы нас не морочат, очень убедительны, но желал бы я знать, что же остается от медиума в кабинете, когда фигура вытягивает его вес? Эти результаты, в сравнении с подобными же опытами, становятся еще интереснее. На проверочном сеансе (test-seance) мисс Ферлэм (медиум) была, так сказать, зашита в гамак и таким образом подвешена на столбиках, что они показывали вес медиума, и притом так, что все присутствовавшие могли одновременно видеть колебание. В короткое время стала заметна постепенная убыль в весе, и, наконец, появилась фигура, которая стала обходить присутствовавших, убыль в весе медиума дошла до шестидесяти фунтов, до половины нормального веса. Во время ухода и дематериализации фигуры вес медиума стал опять прибывать, и, когда по окончании сеанса его взвесили, оказалось, что он потерял от 3-4 фунтов. Разве это не доказательство, что вещество извлекается из медиума?’ (‘Ps. St.’, 1881, S. 52-53).

Из этого письма мы видим, что в третьем опыте с мисс Вуд вес материализованной фигуры во все время был равен почти половине нормального веса медиума, а в опыте мисс Ферлэм убыль веса ее тела дошла в свою очередь до половины нормального веса. Как согласовать этот факт с заметкой г. Гартмана? Не следует ли искать причину этого промаха также в области ‘бессознательного’? А эти три-четыре фунта, которые медиум потерял в своем нормальном весе во время опыта? Не новое ли это проявление нервной силы, объяснение которого остается в долгу за г. Гартманом?

Для тех, кто пожелал бы познакомиться с историей опытов этого рода в области материализации, я даю следующие указания: ‘Olcott. People from the other world’. Hartford, 1875, p. 241-243, 487. — ‘Spiritualist’, 1875, т. I, p. 207,290, 1878, т. I, p. 211, 235,268,287, т. II, p. 115,163. — ‘Light’, 1886, p. 19, 195, 211, 273.

Первая часть моей главы о явлениях материализации, имевшая доказать несостоятельность галлюцинаторной гипотезы Гартмана с точки зрения фактической, — закончена. Мы получили от этого явления все требуемые доказательства для убеждения, что телесные атрибуты, с которыми оно связано, хотя и временного характера, но тем не менее реально-объективны, каковыми бывают атрибуты настоящего тела, а не галлюцинации. Поэтому я считаю себя теперь вправе сказать, что для теории галлюцинации не только ничего не осталось ‘от узкой опоры, на которой она искусно балансировала’, но даже теория эта потеряла и всякую почву под собою (см. выше).

Я имею полное убеждение, что в явлениях материализации галлюцинация не играет ровно никакой роли, воображение, иллюзия — это другое дело, но если они и принимали тут участие, то разве только при самом начале этих явлений, что весьма понятно и извинительно, в настоящее же время приобретенная опытность принесла свои плоды и спириты относятся уже к этим поразительным явлениям гораздо трезвее.

Я перехожу теперь ко второй части той же главы, которая будет посвящена тому же тезису, но только с точки зрения теоретической

_______________________________________

¹ Воспроизводя здесь эту статью мою из ‘Ребуса’, я полюбопытствовал взглянуть, каким образом воспроизведена она в книге г. Петрова ‘Медиумическая материализация’, и, к удивлению своему, увидал, что это перевод с немецкого перевода той же статьи, помещенного в моем немецком журнале ‘Ps. Studien’. Между тем из примечания г. Петрова на первой же странице надо понять, что эта статья прямо перепечатана им из ‘Ребуса’. Для чего понадобилось г. Петрову вместо оригинала поместить перевод с перевода — понять трудно. Но я вынужден указать на это, потому что немецкий перевод верен, а перевод с немецкого грешит ошибками против смысла и слога, которые всякий, естественно, припишет оригиналу.

Б. Несостоятельность галлюцинаторной гипотезы г. Гартмана с точки зрения теоретической.

Первая часть этой главы получила такое развитие, которого я сам не ожидал, но я не отступал перед накоплявшимися у меня материалами, по мере того как я подвигался вперед, так как я считаю явление материализации самым замечательным и самым существенным результатом, добытым в спиритизме. Поэтому установление объективной реальности этого явления в противоположность отрицательным гипотезам д-ра Гартмана было для моего ответа главным пунктом. Достиг ли я намеченной цели — судить не мне. Обыкновенно философы влюблены в свои теории, они держатся за них во что бы то ни стало. Но так как все сочинение Гартмана о спиритизме основано на предположении реальности явлений (см. с. 19, 29), то я надеюсь, что он не откажется ‘высказать условное суждение’ (с. 29) и о фактах, упомянутых мною в этой главе, дотоле ему неизвестных, и что он не захочет уклониться от естественно вытекающих из оных заключений, прибегая именно для этих фактов к столь легкому и избитому объяснению обманом и обманутыми.

Без всякого сомнения, факты представляют основу всякого исследования в области природы, и лучший метод, которого я имел держаться в своем ответе Гартману, состоял, разумеется, в том, чтобы опираться на факты, представляя их, насколько было мне возможно, в условиях, им самим требуемых или необходимых для опровержения галлюцинаторной гипотезы. После всей массы материалов, собранных в отделе А главы I для доказательства, в силу логики фактов, негаллюцинаторного характера явления материализации, было бы почти бесполезным защищать тот же тезис с точки зрения теоретической. Но так как гипотеза г. Гартмана представляет, даже с точки зрения теоретической, такие несостоятельности, которые навязываются сами собой, то я не могу пройти их совершенным молчанием. Я буду краток насколько возможно, потому что теоретические рассуждения всегда эластичны и ничего не разрешают. Простой факт более убедителен, чем какие бы то ни было рассуждения, поэтому я и не придаю им большого значения. Трудно возражать против теорий г. Гартмана, коих факторы, подобно сказочным героям, одаряются, по воле его пера, магическими способностями. При всей артистической постановке их ролей есть, однако, логические требования, которые невозможно оставить без всякого внимания.

1. Остановимся, прежде всего, на общих началах теории Гартмана, им самим установленных.

Первое положение. Медиум одарен способностью по своей воле переходить в сомнамбулическое состояние и внушать себе самому в этом состоянии желаемые галлюцинации. Я не буду останавливаться на первой половине этого положения, но только на том утверждении, что медиум, будучи в трансе, имеет какие захочет галлюцинации. На чем основано это утверждение? Если мы спросим самих медиумов, и в особенности тех, у которых материализации не придерживаются стереотипных форм, они нам ответят, что, впадая в транс, они нисколько не думают о фигурах, имеющих появиться, что они не дают никакого ‘направления’ своему сомнамбулическому сознанию и что, просыпаясь, они ни о чем не помнят, но такое показание, с одной стороны, может быть и недобросовестно, а с другой — самовнушение может произойти и бессознательно, как результат деятельности сомнамбулического сознания. Нам остается проверить высказанное положение состоянием самого медиума в трансе. Гипнотические или сомнамбулические субъекты, когда галлюцинируют, всегда выражают происходящее в них какими-нибудь внешними знаками, но медиум в трансе подобен мертвецу — ни единое слово, ни единое движение не дают предположить, чтобы он видел что-нибудь, и еще менее фигуру, которую видят другие, если с ним говорят, он не отвечает. Что такое галлюцинация во время сна, как не сновидение, коего реальность доведена до последней степени напряжения и приводит спящего в такое состояние возбуждения, от которого он внезапно просыпается. В эту минуту он не может отрешиться от впечатления этой ужасной реальности. Очень часто спящий человек говорит и жестикулирует — значит, он видит сон. Ничего подобного не происходит с медиумом в трансе: он спит глубоко и спокойно. На чем же основано это коренное положение г. Гартмана, что медиум в трансе галлюцинирует, и даже ‘с особенною интенсивностью галлюцинации’? Оно совершенно произвольно.

Второе общее положение. Медиум, раз заснувши и галлюцинируя, внушает присутствующим свою собственную галлюцинацию. Вот слова Гартмана: ‘Сомнамбулически медиум имеет галлюцинации, принимаемые им за действительность, и обладает в то же время сильным желанием, чтобы присутствующие видели эту воображаемую действительность, т.е. имели бы те же галлюцинаторные представления, как и он сам’ (с. 69). Это легко сказать в общих словах, но вникнем ближе в то, что происходит. Медиум, находясь за занавеской, спит и видит во сне фигуру, которую ‘принимает за действительность’. Тогда ему приходит ‘сильное желание’ (ибо он не забывает своей роли медиума?), чтобы присутствующие видели эту фигуру — такова цель сеанса. По его желанию фигура выходит из темного кабинета, чтобы показаться зрителям, — так обыкновенно бывает на сеансах. Как только фигура выходит из кабинета, медиум не видит ее более, следовательно, он перестает галлюцинировать и присутствующие также ничего не видят, — ибо медиум не может внушить им галлюцинации, которой он больше не имеет. Если бы г. Гартман возразил, что галлюцинации есть явление субъективное, внушаемое мозгам присутствующих, неограничиваемое пределом кабинета или занавески, и что медиум может очень хорошо продолжать галлюцинировать, так сказать, и по ту сторону занавески, — я буду утверждать, что это не так, ибо вся постановка должна вполне соответствовать действительности, медиум должен видеть себя в кабинете, позади занавески, он должен быть убежден, что перед ним действительная фигура, которую, раз она вышла из кабинета, он не может и не должен более видеть. Если бы он продолжал ее видеть сквозь занавеску, это было бы противно законам действительности, противно установленному обычаю, он понял бы тогда, что это галлюцинация, раз это рассуждение явилось, галлюцинации более нет. Кроме того, не надо забывать, что если бодрственное сознание медиума дало ему такое внушение, что во время сеанса должна явиться перед зрителями фигура, то это же самое бодрственное сознание внушает ему, что во время этого появления, он должен быть в трансе, позади занавески, ничего не видеть. Такова ‘традиция спиритических кружков’. Будучи рабом этого внушения, его галлюцинация, если таковая имеется, не может переступить за занавеску. Итак, это второе положение Гартмана, в силу самого закона внушенных галлюцинаций, невозможно.

Перейдем к третьему положению. Каким образом медиум внушает свои галлюцинации присутствующим? Г. Гартман объясняет нам это: ‘Универсальный медиум должен быть более чем автосомнамбул, он должен быть также сильным магнетизатором’ (с. 41). ‘Медиумы в своем состоянии сомнамбулизма, скрытого или явного, обладают такой массой нервной силы — будет ли то сила их собственного организма или сила, извлеченная из организма присутствующих и сконцентрированная, — какую не развивал еще ни один магнетизер в своем совершенно бодрственном состоянии, вместе с тем и способность медиумов погружать присутствующих в состояние явного или скрытого сомнамбулизма при помощи этого большого запаса силы должна быть большей, чем способность какого бы то ни было магнетизера, действующего в состоянии бодрственном’ (с. 68). Это объяснение не согласуется с данными опыта. Медиум прежде всего существо пассивное, сенситивное, восприимчивое ко всякого рода влияниям, когда он переходит в транс или, по Гартману, в сомнамбулический сон, он переходит в состояние полной пассивности. Всякий сон есть состояние пассивное, отличительная черта которого — отсутствие воли. Это тем более имеет место в вызванном сомнамбулическом сне, где сомнамбул не имеет более своей воли — она принадлежит магнетизеру. У медиума-автосомнамбула место магнетизера занимает бодрственная воля, которая и дает сомнамбулическому сознанию медиума ‘определенное направление по отношению к имеющимся появиться галлюцинациям’ (с. 107). Но раз импульс дан, раз превращение совершено, медиум не что иное, как автомат, раб галлюцинации, его охватившей и подчинившей. И вот, по г. Гартману, этот автомат, не переставая галлюцинировать, вдруг делается деятельным, делается в свою очередь магнетизером, он располагает громадною силою, подчиняя своей воле, — без слов, без жестов, и весьма часто даже не показываясь, — умы присутствующих, он повергает их в гипнотическое состояние без сна, которое Гартман называет скрытым сомнамбулизмом, и навождает их своими собственными галлюцинациями. Сомнамбул-магнетизер поступает совершенно обдуманно. Когда он находит, что ‘все участники сеанса достаточно подпали под его власть’ (с. 115), он тогда только пускает в ход галлюцинации. Он обдумывает, какого рода галлюцинацию он будет иметь сам и какую внушит другим: покажется ли он сам в роли Джона Кинга или заставит видеть отшедшего и сколько чувств будут охвачены галлюцинациями (см. с. 118,119,126). Здесь г. Гартман забывает сказать нам, каким образом происходит изменение галлюцинаций в медиуме-автосомнамбуле? Откуда берется новое ‘направление’? Предположим, что он галлюцинирует, что он видит Джона Кинга и переносит эту галлюцинацию на присутствующих, потом эта галлюцинация исчезает и уступает место ‘усиленному желанию возбудить в близко находящемся воспринимателе галлюцинацию личного присутствия отшедшего духа’ (с. 119), каким образом совершается эта перемена в сомнамбуле? В магнетической или гипнотической практике перемена внушенных галлюцинаций совершается посредством пробуждения субъекта, вторичного усыпления и внушения другой галлюцинации. В нашем случае автосомнамбул проделывает все это сам. Заставив себя, а вместе с тем и других галлюцинировать, что он Джон Кинг, он находит, что пришло время сменить эту галлюцинацию другой, он возвращается к состоянию сомнамбулизма без галлюцинации, обозревает состояния маскированного сомнамбулизма в присутствующих, видит посредством чтения мыслей в ‘гиперэстезической сомнамбулической памяти’ одного из них образ кого-нибудь из отшедших, он внушает себе эту галлюцинацию и переносит ее в то же время на сомнамбулическое маскированное сознание этого присутствующего и всех остальных, затем проделывает то же самое с другой галлюцинацией и т.д., и т.д. Таким образом, мы имеем в медиуме-сомнамбуле существо пассивное и деятельное в то же время, галлюцинирующее и заставляющее галлюцинировать других, галлюцинирующее и сознающее свою галлюцинацию, галлюцинирующее и властвующее над своими галлюцинациями, которыми он играет перед зрителями как марионетками. Все это — целый ряд психических неодолимых противоречий. Гартман будет апеллировать к своему магическому фактотуму — сомнамбулическому сознанию медиума. Вот deus ex machinae. Но каков он ни бог, он не может делать двух вещей зараз!

Четвертое положение. Медиум-автосомнамбул не только заставляет присутствующих галлюцинировать вместе в собой, но в то же время он заставляет внушаемые им галлюцинации производить физические действия — двигать предметы, писать, делать оттиски и пр. Эти действия производятся посредством нервной силы медиума, которую он направляет по воле своего сомнамбулического сознания. Итак, к той двойственной психической деятельности, которую сомнамбулическое сознание медиума уже проявило, присоединяется теперь и третья, проявляемая одновременно с другими, — деятельность совершенно физическая, ибо таков характер нервной силы по г. Гартману. Эта теория весьма удобна, только она отвечает еще менее учению о единстве психического акта. И действительно, операция переноса своей собственной галлюцинации на кружок из нескольких лиц уже сама по себе такая затрата психической силы, которая, казалось бы, должна была поглотить весь запас психической энергии, потраченной оператором, но ничуть не бывало, она происходит одновременно с таким действием воли, ‘которое освобождает магнетическую или медиумическую нервную силу из нервной системы и направляет ее определенным образом на живые или мертвые объекты’ (с. 67). Тут есть кое-что, над чем нельзя не задуматься. Что значит ‘определенным образом’? Гартман нам ничего не поясняет. Посмотрим, однако, что происходит: фигура является, я подаю ей бумагу и карандаш, она берет их, пишет и кладет бумагу на стол. Чтобы проделать это, невидимый оператор-медиум (или его сомнамбулическое сознание) должен быть ясновидящим. Это не есть простое ‘чтение или перенос мыслей’, которые дают оператору понятие о форме и ‘умственном содержании фигуры’, нет, этого не достаточно, чтобы заставить совпасть движение галлюцинаторной фигуры с реальным содержанием внешнего мира: для этого требуется прямое ясновидение предметов, находящихся в реально-объективном пространстве. Вот что значит ‘определенным образом’! Итак, деятельность, проявленная медиумом-сомнамбулом, уже учетверилась! Эта множественность одновременных ролей, навязанных психическому единству, представляет такую смесь фантастических утверждений, перед которыми всякая критика отступает.

Пятое положение. Оно специально относится к участникам сеанса. Они должны находиться во время сеанса в состоянии маскированного сомнамбулизма, в это состояние их повергает сам медиум, ибо оно для него необходимо для внушения галлюцинаций. Это условие sine qua поп для наблюдения явления так называемой материализации. В чем же состоит этот маскированный сомнамбулизм? Каким внешним признаком отличается такое состояние от нормального? Никаким, отвечает нам Гартман. Почему же оно называется сомнамбулическим? Гартман этого не поясняет. Каким образом, по крайней мере, оно происходит? — Очень просто, медиум удаляется за занавеску, переходит в состояние явного сомнамбулизма, силою своей воли магнетизирует присутствующих и приводит их в состояние скрытого сомнамбулизма. Но где же доказательство? Оно ясно: они видят материализованную фигуру, которая не может быть ничем иным, как галлюцинацией, следовательно, они галлюцинируют, хотя и не спят, — следовательно, они находятся в состоянии маскированного сомнамбулизма. Разве это не ясное доказательство?

Сравним этот образ действий с тем, что происходит в магнетической или гипнотической практике при вызывании галлюцинаций. Прежде всего субъект должен быть усыплен, признано, что не более половины людей восприимчивы к магнетическому воздействию и что в этой половине степень восприимчивости более или менее различна в каждом, раз субъект усыплен, некоторое отношение (rapport) устанавливается между ним и магнетизером, который может внушить ему галлюцинацию посредством слова или иным внешним способом, чтобы прекратить галлюцинацию, магнетизер должен разбудить его, но по пробуждении субъект ни о чем не помнит. Ничего подобного, как мы знаем, не происходит с присутствующими на сеансе. Аналогии никакой. Правда, и г. Гартман говорит, ‘что между медиумом и участниками должно установиться тесное соотношение, прежде чем могут удаться трансфигурации и материализации’ (с. 114), это соотношение устанавливается, по его мнению, частым повторением сеансов одного и того же медиума с одним и тем же кружком. Но если соотношение и может установиться этим путем, то много случаев, где подобного соотношения и не существует: десяток лиц собираются, они никогда не были гипнотизированы, некоторые из них никогда не присутствовали на сеансах этого медиума, другие никогда не присутствовали ни на каких сеансах, и третьи, наконец, пришли с твердым убеждением, что при них ничего не произойдет, — все это нисколько не мешает тому, что медиум без малейших магнетических приемов подчиняет всех членов этой разнородной компании, нисколько их не усыпляя, одной и той же галлюцинации, которую они все запоминают очень хорошо. Так, напр., я сам в первый раз в жизни увидел материализованную фигуру (Кэти Кинг) на первом моем сеансе у мисс Кук. По г. Гартману, это именно была галлюцинация, а не трансфигурация медиума, так как я поднял занавеску вслед за исчезновением фигуры и убедился в неизменности положения медиума. Прибавлю, что я нисколько не сенситивен и никогда не чувствовал никакого действия от магнетизации. Прибавлю еще, что, противно утверждению Гартмана, частные кружки, постоянные и однородные по составу, так называемые гармонические, составляют исключение в спиритизме, а напротив большинство кружков состоит из публичных, изменчивых и разнородных.

Укажу здесь еще на замечательную особенность, из которой видно, сколь мало сходного имеют медиумические приемы с какой-либо магнетизацией. Известно, что Для успешной магнетизации или гипнотизации требуется согласие лица, т.е. чтобы оно не противилось опыту, чтобы приняло известную позу, чтобы наложило на себя несколько минут молчания и сосредоточенности. На медиумическом сеансе требуется как раз обратное. Обыкновенно говорят, и Гартман также повторяет, что медиумические явления обнаруживаются вследствие психического возбуждения, вызванного долгим ‘напряженным ожиданием’. Так предполагается и утверждается теми, кои нисколько не знакомы с предметом практически. Те же, которые имеют достаточную опытность в этом деле, знают очень хорошо, что для происхождения явлений требуется именно обратное условие — что сосредоточение мыслей всего более вредит на сеансах, в особенности когда явления еще не начались. Будь это сеанс светлый или темный, для явлений физических или для материализации -всегда налагается медиумом или невидимыми силами то же самое условие: не сосредоточиваться, слегка разговаривать, петь или играть па каком-нибудь инструменте. Что особенно вредит присутствующим впервые на сеансах -это возбуждение, ожидание чего-то необыкновенного. Привычные же участники их знают, что именно во время легкого разговора, не имеющего никакого отношения к спиритизму, и происходят самые замечательные явления. И вот, по г. Гартману, все члены подобного кружка, занимающегося музыкой, пением или пустою болтовней, должны сделаться жертвою той одной галлюцинации, которую спящему медиуму вздумается создать.

К чему же сводится теория г. Гартмана, относящаяся до явления материализации? Несмотря на все осложнения, нагороженные на упомянутых мною выше общих основаниях, она сводится в простейшем выражении своем к следующей формуле: медиум спит и грезит, а присутствующие грезят вместе с ним, но не спят. Вот что г. Гартман называет ‘научно-психической точкой зрения’.

2. Посмотрим теперь, как вяжется эта теория г. Гартмана с историческим началом спиритизма. В главе о материализациях он построил свою теорию, рассматривая это явление в тех условиях, как оно обыкновенно наблюдается в наше время. Эти условия следующие: 1) появление целой фигуры, 2) слабый свет или полумрак, 3) медиум невидим за занавеской, 4) медиум находится в состоянии сна более или менее анормального. — Такая постановка поддается некоторым образом объяснению, предлагаемому доктором Гартманом, что медиум есть автосомнамбул и пр. Но возвратимся к первым временам спиритизма, к годам 1848-1850-м и следующим, в ту пору сеансы происходили при свете, медиум сам участвовал в кружке, он не впадал в транс или в какое бы то ни было состояние усыпления, — он сам был в числе зрителей, все медиумические, физические явления, ныне нам известные, происходили уже и тогда во всей силе, только не было явления материализации полных фигур: оно ограничивалось прикосновениями и появлениями рук, с передвижением материальных предметов или без оного, прибавим к этому, что первыми медиумами были дети — девочки 10 и 12 лет. Как согласовать подобную постановку со словами Гартмана: ‘Этот произвольный переход в сомнамбулизм во всякое время, когда понадобится, требует в особенности значительного упражнения, чтобы проявляться с некоторою определенностью, по желанию чужих людей’ (с. 38). И далее: ‘Каждый участник медиумических сеансов должен, напротив, постоянно помнить, что он находится под влиянием весьма сильного магнетизера, которого интерес, им самим сознаваемый, состоит в том, чтобы погрузить присутствующего в скрытый сомнамбулизм и заразить его своими галлюцинациями’ (с. 70). И далее: ‘В явный сомнамбулизм медиум впадает обыкновенно: во-первых, при невольной речи, во-вторых, при физических явлениях, которые требуют особенного напряжения нервной силы, и в-третьих, для передачи галлюцинаций присутствующим, для чего, по-видимому, галлюцинации эти должны быть особенно интенсивны в самом медиуме’ (с. 38). Еще далее: ‘Произведение галлюцинаций в зрителях совершается, как кажется, вообще лишь при малом свете’ (с. 12).

Где найдем мы ‘значительное упражнение’, ‘сильного магнетизера’, ‘явный сомнамбулизм’ и ‘малый свет’ у девочек-медиумов 1849 года, вокруг которых медиумические явления так неожиданно разразились? Несмотря на все их усилия, чтобы отделаться от них, эти явления преследовали их без устали, подвергая всевозможным неприятностям. Ничто не могло остановить их. ‘Поведайте эти истины миру’, — вот что потребовали невидимые илы первым полученным по азбуке сообщением, и девочки-медиумы, несмотря на все свое сопротивление, были вынуждены наконец уступить и предать эти явления публичному расследованию. Я позволяю себе думать, что если б материализации остановились на этой первоначальной фазе своего развития и продолжали бы происходить при вышеупомянутых условиях, то г. Гартман не нашел бы тогда достаточных данных для построения своей галлюцинаторной теории. А между тем род явления, очевидно, одинаков.

3. Изучение явлений материализации доказывает нам что в основе этого явления лежит общий закон, который уже сам по себе опровергает теорию галлюцинаций. Этот закон состоит в том, что первые фазы материализации носят поразительное сходство с отдельными членами или даже всей фигурою медиума. Впоследствии, по мере развития медиума в этом направлении, сходство это может, не исчезая совершенно, дать место материализации фигур самых разнообразных, другие медиумы не переступают за этот предел, и все их материализации представляют такое сходство с медиумом, что, естественно, приходишь к предположению, что это сам трансфигурированный медиум, покуда, после достаточных мер предосторожности, не убедишься, что имеешь перед собою полное раздвоение медиума. Например, в классических случаях Кэти Кинг и Джона Кинга, имевших место в Англии и на разные лады обследованных, приходилось признать вообще большее или меньшее, а иногда и полное сходство с медиумом, так, Джон Кинг являлся при дневном свете, и портрет его был нарисован в то время, как медиума за занавеской держали за обе руки (‘Медиум’, 1873, с. 346), или он являлся в темноте, освещая себя собственным светом в то время, как медиума держали за руки в кружке или вне его, так, Кэти Кинг являлась в то время, как часть тела медиума была видима, или она мгновенно исчезала, когда кто-нибудь входил вместе с нею в кабинет, чтобы видеть медиума. Эти случаи, по Гартману, суть очевидные галлюцинации, а не трансфигурации, если же это галлюцинации, то к чему же это сходство с медиумами? Сходство это приводило медиумов в отчаяние, и, разумеется, если бы только они могли производить галлюцинации по своей воле и фантазии, то никак бы не стали изображать в этих галлюцинациях свои собственные фигуры, что вызывало только подозрения и всякого рода попытки изобличить обман.

То же самое относится и до материализации, образующихся на глазах присутствующих. Как галлюцинация этот способ явления нравится г. Гартману, но как объективное явление он ему не нравится, в доказательство того, что не сам медиум ‘бессознательно производит призрак’ (с. 138), г. Гартман требует нечто иное, он говорит: ‘Когда же полное отделение и призрак был наблюдаем в течение процесса своего происхождения и исчезновения, то оказывалось, что он вполне исходил из медиума и возвращался в пего, и притом не в виде готового образа, постепенно наполняющегося веществом и опоражнивающегося от вещества, но в виде бесформенного тумана, мало-помалу приобретавшего определенный вид и подобным же образом терявшего его’ (с. 137). Если подобный призрак был бы действительно только галлюцинацией, то фантазия медиумов даже превзошла бы все требования г. Гартмана: всякого рода ‘готовые образы’, отвечающие самым горячим ожиданиям присутствующих, появлялись бы и исчезали мгновенно.

Здесь представляется и другое соображение: если материализация не что иное, как галлюцинация, вызванная медиумом, и если медиум имеет способность видеть все образы, накопившиеся в глубинах скрытого сомнамбулического сознания присутствующих, и посредством чтения мыслей проникать во все мысли и впечатления, таящиеся в их памяти в скрытом состоянии, — то для него было бы делом самым легким доставить присутствующим на сеансе величайшее удовлетворение, давая им всегда возможность видеть близких и дорогих им отшедших. Какое торжество, какая слава, какой источник богатства для такого медиума! Но, к великому сожалению всех медиумов, дело обстоит не так: большею частью появляются фигуры, которых никто не узнает, несмотря на желание, и случаи, где сходство с отшедшим вполне установлено и доказано не только относительно внешней формы но и внутреннего содержания — очень редки. Первые составляют общее правило вторые — исключение. Все эти отрицательные стороны, не отвечающие возлагаемым на эти явления ожиданиям, служат, в моих глазах, доказательством, что мы имеем здесь дело с явлением естественным проявляющимся в известном виде и при известных условиях, настоящий смысл которого нам покуда не известен.

4. Если мы проследим историю материализации некоторых фигур, регулярно появлявшихся в течение более или менее продолжительного времени, мы встретимся с некоторыми случаями, которые также имеют значение для теории данного явления и представляют своего рода доказательство, что это не простые галлюцинации. Первый случай этого рода относится к появлению Кэти Кинг, и так как он был удостоверен наилучшими свидетельствами, то я на нем и остановлюсь. С самого начала своего появления она объявила, что будет материализоваться только в течение трех лет, что с истечением этого срока ‘ее дело будет закончено’, что она не будет более в состоянии проявляться физически, видимо и осязаемо, что, переходя в более высокое состояние, она уже не будет иметь возможности сообщаться со своим медиумом столь материальным образом. (См. ‘Спиритуалист’, 1874, т. I, с. 258 и т. II, с. 291.) Назначенный срок истекал в мае 1874 года, последний сеанс был назначен Кэти на 21 мая, он происходил у г. Крукса. Вот, по его словам, как произошло исчезновение Кэти: ‘Когда для Кэти пришло время нас покинуть, я просил ее, чтоб она позволила мне остаться с нею до последней минуты. После того она подзывала к себе каждого из присутствующих и говорила ему несколько слов, собственно до него относящихся, а затем дала несколько общих указаний для мисс Кук в руководство на будущее время. Окончив свои наставления, Кэти пригласила меня с собою в кабинет и позволила остаться там до конца. Опустив занавеску, она некоторое время разговаривала со мной и затем прошла чрез всю комнату к мисс Кук, которая лежала на полу в бесчувственном состоянии. Наклонясь, Кэти дотронулась до нее и сказала: ‘Проснись, Флорри, проснись, я теперь должна оставить тебя!’ Мисс Кук проснулась и со слезами просила Кэти остаться с нею хотя еще немножко. ‘Моя дорогая, я не могу, мое дело исполнено. Бог да благословит тебя!’ — отвечала Кэти и продолжала разговаривать с мисс Кук. Они проговорили между собою несколько минут, до тех пор пока слезы мисс Кук лишили ее возможности говорить. По указанию Кэти я подошел поддержать мисс Кук, упавшую на пол в истерических рыданиях. Я оглянулся кругом, но белая фигура Кэти уже исчезла’. (См. Н. Петрова ‘Материализации’, с. 187.) Г. Гаррисон, издатель ‘Спиритуалиста’, в своем отчете об этом же последнем сеансе говорит между прочим: ‘Кэти сказала, что она никогда не будет более в состоянии говорить или показывать свое лицо, что те три года, в продолжение которых она производила эти физические явления, были тяжким и грустным для нее временем ‘покаяния за грехи свои’, что теперь она собирается перейти на более высокую ступень духовного бытия, что только изредка она будет в состоянии сообщаться со своим медиумом письменно, но что он во всякое время будет иметь возможность видеть ее в ясновидении, когда его будут магнетизировать’ (см. ‘Ps. St.’, 1874, S. 488).

Я не могу достаточно остановиться на внутреннем значении этого факта. Как объяснить рациональным образом с точки зрения теории трансфигурации, или галлюцинации, или даже обмана это добровольное прекращение явления Кэти Кинг? Если бы это явление зависело только от медиума, то какой мотив мог бы побудить его положить ему конец? Мисс Кук как медиум находилась тогда на вершине своей славы, самолюбие медиумов в этом направлении развивается, весьма естественно, в высокой степени, ибо их необыкновенные способности раскрывают перед ними двери высшего общества и они становятся центром особенного всестороннего внимания и поклонения, что не может не льстить их самолюбию. Она была тогда единственным в Европе медиумом для материализации полных фигур. Для чего же ей добровольно сходить с этого пьедестала, чтобы остаться в забытьи? Она не могла знать, что станется потом с ее медиумическими способностями, достигнет ли она подобных же результатов? И зачем ей было менять верное на неверное? Г. Крукс со своей стороны был крайне заинтересован этими сеансами и ничего так не желал, как продолжать свои наблюдения и опыты. Участие в них г. Крукса, признавшего открыто всю подлинность явления, придавало им исключительный интерес и значение, и медиум не мог не понимать и не ценить этого. Какой же мотив, спрашиваю я опять, мог быть довольно сильным, чтобы заставить медиума прекратить это явление? Если оно зависело единственно от его воли, ему оставалось только продолжать и наслаждаться своей возрастающей славой. Можно бы еще предположить ослабление медиумических способностей и в прощаниях Кэти Кинг усмотреть только ловкую комедию для отступления. Но мы знаем, что явления, напротив, только возрастали и в последнее время становились все определеннее и удовлетворительнее и что по исчезновении Кэти способности мисс Кук нисколько не пострадали: вскоре новая фигура стала показываться с таким же совершенством, как это видно из письма г-жи Крукс в ‘Спиритуалист’ (1875, т. I, с. 312). И этот факт прекращения материализации фигуры, являвшейся в продолжение некоторого времени, не единственный в летописях спиритизма (см. ‘Medium’, 1876, р. 534). Насколько я понимаю, подобные факты доказывают, что в этих, по крайней мере, случаях мы имеем дело с волею иною, чем самого медиума, и что явление само по себе имело объективную реальность.

5. Чтобы закончить с теоретической стороной, я должен повторить здесь одно теоретическое возражение, мною уже высказанное в первом отделе этой главы, когда речь шла об отпечатках, производимых материализованными членами. Возражение это следовало бы оставить для теоретической части, но я увлекся желанием указать на логическую непоследовательность, вытекающую из теории Гартмана, когда мне пришлось говорить специально об этом явлении. Я напомню здесь в нескольких словах о чем идет речь, ибо эта самая непоследовательность, очевидно, не ограничивается галлюцинаторным объяснением появления какой-либо части человеческого тела, но одинаково относится и к появлению целой материализованной фигуры. Г. Гартман нашел себя вынужденным сделать уступку для появления рук: они могут и не быть чистыми галлюцинациями зрения, а могут иметь реально-объективный субстрат в нервной силе, сосредоточение которой может быть таково, что рука способна сделаться осязаемой и чувство осязания не будет в этом случае галлюцинацией этого чувства, что доказывается отпечатком, производимым этой рукой на закопченной бумаге. Но видимость этой руки для лица, ее осязающего, будет, по г. Гартману, уже галлюцинацией. Вот где кроется ‘логическая непоследовательность’, захватывающая, очевидно, всю галлюцинаторную теорию, предложенную Гартманом для объяснения материализации. Когда цельная фигура является, совершает всякого рода физические действия и дает до себя дотрагиваться, г. Гартман допускает, что эти действия могут быть реальными, негаллюцинаторными, произведенными нервною медиумическою силою, ‘представляющею аналога давящей поверхности руки без лежащего за этой поверхностью вещественного тела’ (с. 125). Почему же он не допускает, что этот самый ‘аналог давящей поверхности’ может произвести зрительное действие? Таким образом, для одной серии действий, вызванных тем же явлением, г. Гартман допускает, что причина его лежит ‘в чем-то материальном, существующем в объективно-реальном пространстве и действующем на органы чувств присутствующих’, а для другой серии действий, ощущаемых и заявляемых тем же субъектом, он утверждает, что эта причина ‘уже не нечто материальное, а субъективная галлюцинация медиума’ (с. 120). Нельзя не видеть противоречия в этих двух способах объяснения. И это тем более непоследовательно, что сам г. Гартман говорит, что нервная сила может принимать видимые образы, которые не суть галлюцинации. Так, напр., она может ‘превращаться в световые явления’ (с. 58) и тогда принимать определенные формы, но это большею частью формы кристаллические или, по крайней мере, не органические, напр.: кресты, звездочки, светлое поле с мерцающими на нем световыми точками’ (с. 61-62). Здесь нервная сила становится видимою и не есть галлюцинация. Почему же эта самая сила, становясь видимою в органическом образе материализации (которая бывает иногда и светящеюся), превращается в галлюцинацию? Вот на что г. Гартману будет трудно ответить. Его теория галлюцинации опрокидывается логикою его собственных гипотез.

Глава II

Физические явления

После того как я уже говорил о материализациях и признал в них явление объективнореальное, мой ответ г. Гартману относительно того, что касается явлений физических, понятен сам собою. Ибо ясно, что если явление материализации признается, то большая часть явлений физических сложных объясняется простым предположением, что они производятся материализованными органами, невидимыми для нашего глаза, но это не значит, что все физические явления должны объясняться этим способом и что никакая доселе неизвестная физическая сила тут не участвует, я думаю, напротив, что будет разумно допустить, что явления физические простые совершаются зачастую какою-то физическою силою, исходящею из нашего организма и доселе нам неведомою, я называю простыми те физические явления, которые получаются при прикосновении рук и без оного, происходят по прямой линии — горизонтальной или вертикальной — и имеют простой характер притяжения или оттолкновения. Так, напр., явление полного поднятия стола, виденное мною многократно при наложении на него рук, меня всегда удивляло совершенной вертикальностью своего направления, причем все четыре ножки одновременно отделялись от полу и таким же образом опускались, и даже когда случалось, что стол был приподнят под углом 45, он на воздухе принимал горизонтальное положение и оттуда уже падал вертикально на все четыре ножки зараз. Что касается явлений сложных, описывающих кривые линии, они, по-видимому, производятся каким-нибудь физическим невидимым органом, направляемым волею и разумом, ему принадлежащими. Это предположение, так сказать, не имело времени остаться в качестве гипотезы, ибо, как только необыкновенные физические явления обнаружились при самом начале спиритического движения, руки, их производившие, были часто видимы и осязаемы. Я показал в первой главе, что реальная объективность этих рук была констатирована всеми возможными средствами. Простейшее средство убедиться в непосредственном действии такой руки на физические предметы состоит в том, чтобы покрывать их жидкостью, светящейся в темноте. Так, когда я держал медиума (Кэт Фокс) за обе руки в темном сеансе, я увидел ясно на колокольчике, стоявшем возле меня на столе и отчетливо видимом благодаря светящейся жидкости, которою я его намазал, — темный силуэт нескольких пальцев, схвативших этот колокольчик и позвонивших им на воздухе. Обе руки медиума, равно как и мои, лежали на доске, светящейся в темноте, так что положение рук медиума и моих могло быть наглядно констатировано. Что руки, движущие предметы при свете, весьма часто невидимы — это происходит от степени материализации, а что невидимая материализация существует, мы имеем тому доказательство в трансцендентальной фотографии, и я напомню здесь, что на одной из фотографий Мумлера изображается физическое действие, произведенное невидимой человеческой фигурой, а именно приподнятие платья, видимое для глаза, произведено рукой, для глаза невидимой, но видимой на фотографии. (См. табл. VI, фот. 4.)

По Гартману, все физические явления в медиумизме — простые и сложные — одинаково производятся нервною силою медиума, которая не что иное, как ‘сила физическая, истекающая из его нервной системы’, он очень настаивает на этом определении и находит непонятным, ‘почему Кокс дал этой силе вводящее в заблуждение название психической вместо нервной’ (с. 45). Но каждый раз, когда Гартман пытается объяснить этой силой какое-либо сложное явление, то что мы находим? Оказывается, что воля ‘направляет’ эту силу, ‘овладевает ею’ (с. 61), что ‘распределение силы зависит от фантастического образа, находящегося в сомнамбулическом сознании медиума’ (с. 64), а в конце своей главы о физических явлениях Гартман считает необходимым пояснить: ‘не одна воля магнетизера сама по себе как таковая производит эти явления в других индивидуумах посредством чисто психического влияния, точно так же как и не одна воля медиума своим чисто психическим влиянием вызывает упомянутые физические явления в неодушевленных предметах, в обоих случаях ближайшее действие воли заключается в том, чтобы освободить магнетическую или медиумическую нервную силу из нервной системы и направить ее определенным образом на живые и мертвые объекты’ (с. 67). И так как это ‘направление определенным образом’ должно ежеминутно меняться для произведения кривой линии или системы линий ‘давления и натяжения’ (с. 62) (как, напр., в непосредственном письме), то ясно, что воля медиума неразлучна с этой силой. В свою очередь делается непостижимым, каким образом Гартман хочет непременно видеть в ней силу только физическую. С другой же стороны, я думаю, приверженцы психической силы никогда и не желали утверждать, что эта сила действует физически без всякого субстрата физической силы.

Утверждая, что нервная медиумическая сила есть физическая, имеющая аналогию с электричеством и магнетизмом, Гартман говорит: ‘Решительно непонятным и имеющим наихудшее значение по отношению к научному интересу со стороны спиритов является то обстоятельство, что никто из них еще до сих пор не сделал ни одного опыта для того, чтобы приблизиться к разрешению этих вопросов’ (с. 44). Но это утверждение, подобно другим, совершенно произвольно. Проф. Гер и физик Варлей проделали не мало опытов этого рода, но они не могли открыть никакого следа родства между силою медиумической и электричеством или земным магнетизмом (см. Гер. ‘Опытные исследования’, с. 98-109, немецкое издание, Варлей в ‘Отчете Комитета Диалектического Общества’, т. II, ‘Спиритуалист’, 1876,’ т. II, с. 205). В 1853 году была напечатана в Готе брошюра под заглавием ‘Верчение столов: 64 новых физических опыта с указанием полученных результатов’, автор брошюры, доцент математики и физики в Готской семинарии Христиан Герринг, приходит к следующему заключению: ‘Итак, новооткрытая сила совершенно противоположна магнетизму, ее даже можно назвать антимагнетизмом или нейтрализующей силой’ (с. 57).

Говоря в главе I об отпечатках, произведенных, по мнению г. Гартмана, нервной силой, я уже достаточно пояснил, насколько подобный результат несовместим с нашими понятиями о физической силе. Взглянем теперь на гипотезу нервной силы в применении к объяснению сложных медиумических явлений, как-то: летание предметов по воздуху, игра музыкальных инструментов, непосредственное письмо и т.п.

Физика учит нас, что всякая сила притяжения или оттолкновения действует по прямой линии и что тело, приведенное такою силою в движение, не может иначе описать кривой линии, как под влиянием других сил, присоединяющихся к первой ежесекундно. Таким образом, предмет, находящийся в расстоянии от медиума, насыщенный нервною силою, может быть только притянут или оттолкнут медиумом по прямому направлению, он мог бы еще, — предположив, что эта сила ‘изменяет динамические отношения между предметами и землею’ (с. 45), — подняться вертикально на воздух и притянуться медиумом в прямом направлении. Но никогда подобный предмет, по известным нам законам физики, не мог бы направляться налево или направо и описать самые фантастические кривые линии, произвести самые сложные движения, и притом с разумною целью. Для этого бы требовалось, чтобы данный предмет подвергся действию сил, исходящих из других центров, нежели сам медиум.

Каким же образом происходят явления, о которых мы говорим? По мнению г. Гартмана, это очень просто. Медиум есть центр нервной силы, излучающейся по всем возможным направлениям, он заряжает этой силой все точки комнаты и все в ней находящееся таким образом, что всякая точка и всякий предмет становятся в свою очередь центрами сил, действующих по воле медиума.

Посмотрим на modus operandi этой силы на сеансе. Возьмем для примера один из сеансов Юма, на которых я много раз присутствовал: несколько человек садятся за стол вместе с медиумом, две свечи горят на столе, все руки на нем, но, противно утверждению Гартмана (с. 59), не образуют цепи, в медиуме, также противно словам Гартмана (с. 38), не видать ни малейшего следа явного сомнамбулизма, он принимает участие в общем разговоре. И вот спустя десять или пятнадцать минут все общество порядком заряжено нервной силой и погружено в скрытое сомнамбулическое состояние. Явления начинаются, я чувствую прикосновение к коленам, опускаю свою руку под стол и чувствую пальцы, работающие около моего перстня с намерением снять его с пальца — это токи нервной силы медиума с внушением галлюцинации прикосновения как бы пальцев, мой сосед наклоняется, чтобы посмотреть под стол, медиум, видя это движение, тотчас внушает ему галлюцинацию руки, и мой сосед восклицает, что увидал руку. Я заявляю, что мой перстень снят, он не падает на пол — будучи хорошо заряжен нервной силой, он плывет по воздуху, медиум заряжает притягательной силой колена моего визави, и перстень, притягиваемый этим центром, касается его, он опускает руку под стол, и перстень ему вручается. — Мой сосед берет колокольчик и держит его под столом, он говорит, что чувствует прикосновение пальцев, отнимающих колокольчик, который затем плывет по воздуху и звонит, чтобы произвести такой результат, медиум заряжает ноги моего соседа нервной силой, образуя в них центр притяжения, он таким же образом заряжает ноги его визави и образует в них другой центр притяжения, колокольчик, хорошо заряженный, находится между двух противоположных центров притяжения, и медиуму остается только ‘регулировать’ его движения, чтобы он звонил. — Мой визави берет платок, держит его под столом, испытывает те же прикосновения и говорит, что платок тянут вниз — это пустое дело: маленький центр притяжения устроен на полу под платком, вот и все. Платок поднят и тотчас же передан из-под стола моему соседу с двумя или тремя узлами на нем. И это пустяки: платок уже насыщен нервной силой, медиум заряжает ею пол, стол и ноги присутствующих, образуя таким образом центры притяжения различной силы, которыми платок притягивается во все стороны, медиуму остается только ‘регулировать’ его движения, и узел готов. Наконец медиум берет аккордеон одной рукой, другая остается на столе, и, опустив его под стол между собой и соседом, держит его за нижний конец, а верхний с клавиатурой опрокинут вниз к полу. Слышится мелодия-это очень просто: центр притяжения, устроенный в полу, тянет аккордеон вниз и растягивает мех, но это могло бы дать только звук, чтобы получить мелодию, необходимо нажимать клавиши особым действием поперечных сил, для достижения этого результата медиуму стоит только устроить десяток центров притяжения или оттолкновения в собственной ноге или хоть в ножке своего стула и заставить действовать эти центры сил единственно на клавиши, затем ему остается только ‘регулировать’ их — вот и мелодия. — Надо предположить, что если бы все эти предметы, заряженные нервною силою, были предоставлены самим себе, не будучи ‘регулированы’ медиумом, то все они пришли бы в движение сами собой и стали бы выплясывать самым забавным образом. Из этого следует также, что медиум, по мнению Гартмана, мог бы зарядить мячик нервною силою и, бросая его вверх, заставить его летать на глазах зрителей самым фантастическим образом, или взять арлекина и заставить его выплясывать руками и ногами без помощи всяких ниток. Вещи очень простые, но проделать их спиритические медиумы еще никогда не могли.

Я полагаю, что в этом приложении теории к практике я остался верен той теории нервной силы, которую Гартман в общих словах применял для объяснения явлений, происходящих на спиритических сеансах. Комментарии здесь излишни, и мне остается только для завершения анализа и оценки этой теории дать этой чудесной силе надлежащее определение, от формулирования которого Гартман осторожно воздержался.

Что же такое, по г. Гартману, нервная медиумическая сила?

Это сила физическая, производящая все те физические действия, которые может произвести и человеческое тело, не исключая и действий пластических.

А так как эти физические действия имеют место очень часто вместе с явлениями материализации, то необходимо присовокупить здесь определение и этого явления.

Что же такое материализация, по г. Гартману?

Это галлюцинация человеческой фигуры, вполне совпадающая с действиями физическими, произведенными перепой медиумической силой, и, следовательно, имеющая всю видимость и все атрибуты реальной человеческой фигуры.

Надо поистине иметь отвращение даже от одной мысли о реальности человеческой трансцендентальной формы, чтобы выдавать подобные тавтологии за научные теории, ибо на самом деле трудно понять, в чем подобная галлюцинация отличалась бы от того, что спириты называют материализованной человеческой фигурой? Это только спор о словах. Откинем слово ‘галлюцинация’, и смысл остается тот же. Ибо спириты под своим словом ‘материализация’ вряд ли понимают что-либо более определенное, чем Гартман под своей галлюцинацией с подкладкой нервной силы. Но теоретически различие громадно, ибо гипотеза, которую я высказал в начале этой главы, сравнительно говоря, очень проста, и, навязываясь сама собой всеми данными непосредственного наблюдения и опыта, она не представляет ничего нерационального, между тем как обе гипотезы г. Гартмана суть гипотезы магические или фантастические, крайне сложные, одинаково насилующие разум и науку.

Я должен теперь предъявить против г. Гартмана формальное обвинение гораздо более серьезное, чем все возражения, которым я подверг его теории, всякий вправе формулировать свои теории по крайнему разумению, но мое обвинение касается метода, принципы которого неизменны для всякого критического исследования любой области природы. Что касается спиритизма, г. Гартман превосходно формулировал те ‘общие методологические законы’, которые должны быть положены в основание его научного исследования и состоят в следующем:

‘Есть общие методологические основы, за которые нельзя переступать безнаказанно. Во-первых, принципы не должны быть умножаемы без надобности, значит, не следует искать другой причины, покуда достаточно одной. Во-вторых, следует как можно больше придерживаться тех причин, за существование которых ручается опыт и несомненные выводы, и не браться без нужды за такие, которых существование сомнительно или не доказано и которые в качестве гипотезы для объяснения данных явлений еще нуждаются в подтверждении. В-третьих, следует как можно дольше обходиться причинами естественными и не переходить к сверхъестественным без настоятельной необходимости. Спиритизм грешит против этих трех основных правил. Правда, он хотя и признает первый, естественный род причин, являющийся нам в лице медиумов, но рядом с ним ставит еще другой, сверхъестественный, не выводимый из опыта — такой, которого существование именно и надлежит прежде доказать на почве той области явлений, о которых шла у нас речь’ (с. 147).

‘Для того чтобы рядом с причинами первого рода можно было допустить и вторые, спиритизм должен бы постараться в точности определить ту пограничную черту, за которой оканчивается возможность объяснения причинами первого рода, и доказать посредством самой тщательной критики, почему за этой границей упомянутые причины недостаточны. До тех пор пока эта граница не определена и это доказательство не дано — на допускающем лежит вся тяжесть обязанности доказывать содействие причин второго рода, но спиритизм т сделал еще ни малейшей попытки для решения такой задачи’ (с. 148).

Невозможно возразить что-нибудь против этих основ, они действительно ‘абсолютно неоспоримы’, как сам г. Гартман выражается в письме своем к Массей (см. ‘Light’, 1885, р. 432). Но есть еще четвертый методологический принцип, которого г. Гартман не высказал, он состоит в следующем: всякая гипотеза или теория, предлагаемая для объяснения явлений данной области природы, должна охватывать всю совокупность явлений этой области. Я полагаю, что г. Гартман со своей стороны найдет этот методологический принцип одинаково неоспоримым.

Посмотрим же теперь, остался ли г. Гартман верен этим принципам в своем исследовании спиритизма? По-видимому, он убежден, что сам остался им верен, ибо очень положительно говорит: ‘С другой стороны, мы видели, что при свободном критическом обсуждении этих явлений во всей их области, за исключением настоящего ясновидения, не представляется ни малейшего повода переступать за пределы естественных объяснений и что кажущаяся необходимость противного зависит от заблуждения, хотя и понятного психологически, но несостоятельного в научном смысле’ (с. 133).

Верно ли это? Одно ‘исключение’, как мы сейчас видели, допускает сам г. Гартман, и мы вернемся к нему впоследствии. Но единственное ли оно? Верно ли, что ‘необходимость противного’ есть только ‘кажущаяся’, порождаемая ‘заблуждением’? Со своей стороны я утверждаю, что ‘повод переступать за пределы естественных объяснений’ нам дан, и самым положительным образом. В ряду физических явлений спиритизма есть явление, обыкновенно называемое ‘проникновением материи’. Г. Гартман также говорит о нем в своем трактате и перечисляет различные его виды, как-то: продевание железного кольца сквозь руку медиума, проникновение монет, кусков грифеля и т.п. в совершенно закрытые ящики, надевание кольца на тумбу стола, завязывание узлов на шнурках и ремнях с припечатанными концами и т.п., принос в сеансовую комнату предметов из другой комнаты или других домов, а также принос цветов, растущих снаружи… ‘Поэтому спириты вообще принимают, что медиум в сомнамбулическом состоянии может вследствие проникновения материи освобождаться от всяких завязок и снова входить в них’ (с. 54-56).

Так как г. Гартман упоминает обо всех этих фактах, то мне нет надобности приводить подробно другие опыты несомненно, устанавливающие их реальность.

Что же думает г. Гартман об этих явлениях? Вот что он думает: ‘Особенно невероятная область явлений представляется нам в известиях, относящихся до проникновения материи’ (с. 54).

Итак, он их отвергает как ‘невероятные’? Ничуть не бывало. Он их принимает ‘условно’, как и все прочие явления, и широко ими воспользовался для подтверждения своих теорий трансфигурации медиума и галлюцинации, трактуя о материализациях с точки зрения естественной.

В таком случае он объяснил или, по крайней мере, попытался объяснить явление так называемого проникновения материи посредством какой-нибудь естественной теории, как он это сделал для других явлений? Ничуть не бывало, он даже и не попытался представить объяснение. Но он говорит о них и ссылается на них, как если бы такое объяснение было им дано.

Вот где я обвиняю г. Гартмана в проступке против метода.

Ибо одно из двух: или он отвергает явления проникновения материи, или не отвергает их. Если он отвергает их, то это было бы противно четвертому принципу, и в таком случае он не должен бы был пользоваться ими в своих объяснениях, если он не отвергает их, то он должен рассматривать их как явления естественные и, согласно второму и третьему методологическим принципам, дать им соответственное объяснение, но он этого не сделал. И это понятно, ибо явление проникновения материи такого рода, что мы не можем объяснить его естественными, известными нам причинами, с точки зрения нашего знания это явление трансцендентальное, или, если г. Гартман хочет так называть его, сверхъестественное. Таким образом, в признании ‘повода к переходу за пределы естественных объяснений’ не может быть никакого ‘заблуждения’. Следовательно, г. Гартман, принимая принципиально такой факт, как проникновение материи, когда идет речь об объяснении явлений материализации (напр., допуская, что медиум может пройти сквозь завязки или сквозь клетку, чтобы представиться в роли ‘духа’, или что драпировка фигур может быть приносима сквозь стены), через это самое переступил за те общие методологические основы, которые он сам установил.

Г. Гартман, разумеется, возразит на это, что он допустил проникновение материи только условно, становясь на точку зрения спиритов (с. 111), чтобы научить их, как должно рассуждать. Но речь совсем не об этом. Спириты давным-давно сами дошли до такого рассуждения. Речь идет о рассуждении самого г. Гартмана. Он говорит: ‘Верно то, что если допустить у медиумов способность проникать сквозь вещество, то нужно не материальное запирание или связывание медиумов для того, чтобы доказать нетождественность медиума с явлением’ (с. 111).

На это я отвечу: верно то, что ‘если допустить у медиумов способность проникать сквозь вещество’, то г. Гартман не имеет более права говорить, что ‘спиритизм не представляет ни малейшего повода к преступанию за пределы естественных объяснений’. Он не имеет права упрекать спиритов в том, что они прибегают без всякой надобности ‘к сверхъестественной причине, не выводимой из опыта, — к такой, существование которой именно и надлежит прежде доказать в той области явлений, о которой идет речь’ (с. 147), и, следовательно, он не имеет права обвинять спиритизм в том, что он ‘не сделал ни малейшей попытки определить ту пограничную черту, за которой оканчивается возможность объяснения причинами естественными’ (с. 148).

Пробел, находящийся в теориях г. Гартмана относительно ‘явлений проникновения материи’, его молчание относительно их объяснения — вот доказательство, данное им самим, что эта ‘пограничная черта’ существует, и, несмотря на всю свою диалектику, несмотря на все магические способности своей ‘нервной силы’, он не решился переступить через эту черту. Вот тот Рубикон, перед которым он сложил оружие, и я это констатирую. Роз это так — метод исследования, не объясняющий всех фактов, которые он берется объяснить, или допускающий их без объяснения, сам себе произносит приговор.

_____________________________

Примечание. Желающие ближе ознакомиться с физическими медиумическими явлениями могут обратиться к следующим сочинениям:

Гер. Опытное исследование спиритических явлений, с 4 рис. СПб., 1889.

Крукс. Спиритуализм и наука. Опытные исследования над психической силой, с 16 рис. СПб., 1872.

А.Н. Аксаков. Предвестники спиритизма за последние 250 лет. Отчет Миланской комиссии о явлениях чрез Евзапию Паладино. СПб., 1895.

М.М. Петрово-Соловово. Медиумические физические явления и их научное исследование. СПб., 1900.

Глава III

Умственное содержание сообщений

Исследование коренного вопроса в спиритизме: есть ли в нем такие явления, которые для объяснения своего требуют допущения причины, находящейся вне медиума.

Наконец-то я перехожу к той области явлений, где пункты разногласия между г. Гартманом и мною — и я скажу, большинством разумных спиритов — гораздо менее многочисленны, чем в предшествующей главе, ибо теория г. Гартмана, относящаяся до объяснения умственной стороны спиритических явлений, представляется совершенно допустимой для значительного числа их, и мои возражения будут иметь единственной целью выяснить: действительно ли она достаточна для объяснения фактов во всей их совокупности, как то утверждает г. Гартман?

Его теория относительно фактов этой области состоит в следующих общих основоположениях: ‘Сомнамбулическое сознание есть единственный под рукою находящийся источник содержания спиритических сообщений’ (с. 73). ‘Происхождение содержания сомнамбулического сознания обусловливается:

1) частью — наличным содержанием бодрственнного сознания,

2) частью — гиперэстезированной памятью тех частей мозга, в которых это сомнамбулическое сознание гнездится,

3) частью — прямою передачей представлений,

4) и, наконец, частью — действительным ясновидением’.

‘Тот, кто достаточно понимает все значение этих различных источников сомнамбулического знания, едва ли будет введен в искушение искать другого объяснения Для умственного содержания медиумических сообщений’ (с. 75). А в другом месте он прибавляет: ‘Как скоро Допущены эти три источника познавания вместе с чувственным восприятием, то уже вообще нельзя представить себе такого мысленного содержания, которое по своей природе не могло бы быть из них почерпнуто’ (с. 146).

Я позволю себе подпасть этому ‘искушению’ и хочу посмотреть, действительно ли нет места для ‘другого объяснения’? Только я поставлю свой тезис шире. Существенный пункт в спиритизме, с которого и необходимо начать, когда приступаешь к вопросу о теории, должен быть формулирован следующим образом:

Может ли вся совокупность медиумических явлений объясниться сознательными или бессознательными действиями, исходящими из природы самого медиума, т.е. причинами, пребывающими внутри его, или же есть и такие явления, причину которых приходится искать вне медиума?

В случае утвердительного ответа на второй вопрос предметом дальнейшего исследования будет определение природы внемедиумического деятеля. Займемся же теперь первым вопросом, объемлющим, очевидно, не только умственное содержание сообщений, но также физические явления и материализации.

Само собою разумеется, что мы должны прежде всего пытаться объяснить медиумические явления всякими естественными причинами разумно мыслимыми, и, покуда представляется какая-либо возможность подыскать для них причину естественную, было бы неразумно искать разгадки в причине сверхъестественной. К этим причинам естественным относятся именно те, которые перечислены Гартманом, и я вполне признаю, что значительная часть медиумических явлений может быть ими объяснена — как я это и допустил и развивал в своей критике на сочинение Дассье, появившейся за год до трактата Гартмана о спиритизме. Но я должен заметить здесь, что я не согласен с г. Гартманом в значении слова ‘сверхъестественны’, которым он желает обозначать причину спиритическую в этимологическом значении этого слова. Спиритизм совершенно отвергает эпитет сверхъестественного, обыкновенно придаваемый его явлениям, ибо если они и действительно производятся ‘духами’, то трудно понять, почему причина действия, приписываемая человеку живому, будет более ‘естественна’, чем причина, приписываемая человеку умершему или какому бы то ни было человеческому существу невидимому? Но с другой стороны, я совершенно понимаю, что признание существования ‘духов’ как факта, доказанного путем непосредственного наблюдения и опыта, имеет такое огромное значение, что до подобного признания должны быть исчерпаны все возможные средства объяснения указанных явлений причинами земными.

Прежде чем приступить к делу, я считаю необходимым обратить особенное внимание на то, что выдающиеся представители спиритизма — сами медиумы и ясновидящие — были в числе первых, утверждавших, что половина медиумических явлений должна быть приписываема причинам, присущим самому медиуму. Я воздам им только должное, приводя здесь их благоразумные слова.

Так, Дэвис, в самом начале спиритического движения в сочинении своем ‘Настоящий век’ (‘Present age and inner life’), напечатанном в 1853 году, говорит:

‘На следующих страницах мы помещаем объяснительную таблицу, которая представляет систематический взгляд на причины медиумических явлений и показывает, что многие явления, приписываемые сверхъестественным причинам, на самом деле вызываются действием естественных законов нашего существа, а именно общением невидимых физико-психодинамических начал — переносом и взаимодействием сознательных и бессознательных сил нашего духа, которые, как я выше определенно высказал, должны необходимо быть признаны при правильном объяснении некоторых низших видов этого великого проявления духовной жизни’ (с. 160-161).

Из классификации этой пояснительной таблицы видно, что, по Дэвису, только 40% явлений могут претендовать на спиритическое происхождение, остальное же должно быть отнесено в рубрику ‘ясновидения, мозгового сочувствия (cerebro sympathy), нервной психологии жизненного электричества и сознательного обмана’ (с. 197).

Далее он говорит: ‘Главная причина противоречий состоит в одновременном восприятии впечатлений из обеих сфер бытия, т.е. от умов, принадлежащих человеческому земному обществу, и от умов, принадлежащих обитателям духовного мира. Со стороны медиума, духовидца, сенситива и т.п. требуется значительная доля психологической опытности и знания, чтобы быть в состоянии, хотя бы с некоторой степенью истинного распознавания, найти различие между впечатлениями, воспринимаемыми из умов сего мира и исходящими из высших сфер’.

‘Поясню примером: медиум может почерпать мысли от лица, сидящего в кружке или даже находящегося где-либо на земном шаре, и при этом вполне обманываться относительно их источника. Ибо что касается первоначальных внутренних ощущений и личных доказательств, то эти впечатления воспринимаются медиумом и представляются ему совершенно такими же, как и те впечатления, которые происходят от ‘духа’, отрешенного от плоти. Это так, потому что законы духовной симпатии те же на земле, как и в том мире. От этого происходит, что некоторые медиумы и ясновидящие или умы, погруженные в молитву, часто получают ответы на свои мысли и молитвы из земных источников или умов, несмотря на то что субъект внутренне убежден и утверждает, что полученный им ответ исходит из сверхчувственного источника или от невидимой личности’ (с. 202).

‘В силу вышеизложенных соображений и возможностей легко допустить, что противоречия, которые многими уверовавшими приписываются ‘злым духам’, не на земле пребывающим, должны быть отнесены во всех этих случаях к причинам земным — к вмешательству человеческих деятелей… Ибо дух человеческий так чудно одарен и располагает столькими и столь различными способами действия и проявления, что человек может своими органическими силами и нервными динамическими элементами действовать на себя самого и внутри самого себя бессознательно. В некоторых случаях волевые начала, сосредоточенные во внутреннем мозгу, становятся непроизвольными и продолжают действовать без малейшего внушения или поддержки со стороны воли. Примеры такого состояния мы находим в случаях ипохондрии, истерии, пляски св. Витта, каталепсии и умопомешательства. Из моей таблицы мы видим, что 16% современных медиумических явлений относятся к этой причине. Единственно на этом основании некоторые лица считают себя медиумами для физических или мимических проявлений разных знаменитостей, давно тому назад покинувших нашу землю’ (с. 205).

Гудзон Тутль, также известный американский медиум-духовидец, еще в сочинении своем ‘Arcana of nature’ (‘Тайны природы’), вышедшем в 1862 году, говорил о духовном взаимообщении между живыми людьми (т. II, р. 132), позднее в своих ‘Arcana of spiritualism’ (‘Тайны спиритуализма’), вышедших в 1871 году, он говорит: ‘Когда ‘дух’ действует на медиума, он подлежит тем же законам, как и земной магнетизер. По этой причине получаются результаты смешанного характера и трудно различить в не вполне развитых медиумах магнетическое действие кружка от действия ‘духа’, пытающегося сообщиться. Необходима величайшая осторожность для избежания самообмана. Если медиум находится в том особенно восприимчивом состоянии, которое свойственно первоначальной стадии развития, он просто будет отражать умственное содержание кружка и то, что сочтется за духовное сообщение, будет не что иное, как эхо мыслей присутствующих лиц.

То состояние, в силу которого медиум бывает восприимчив к влиянию духа, делает его в той же степени восприимчивым к влиянию земной личности, вследствие сходства этих магнетических явлений трудно различить земное от неземного. Очень часто кружки впадают в ошибку благодаря перевесу своих положительных сил, они отталкивают влияние духовных внушителей и заменяют его эхом собственных мыслей. В результате — противоречие и путаница, которые они приписывают ‘злым духам’.

Истина нисколько не выиграет от утверждения или преувеличения значения одного факта в ущерб другому. Честные исследователи спиритизма, приступая к делу без предварительного знакомства с животным магнетизмом, относят всякое явление, свидетелем которого им приходится быть, к действию духов, между тем как, по всей вероятности, по меньшей мере половина всего ими наблюдаемого исходит из чисто земных источников (с. 194-195).

Во избежание недоразумения скажу, что цель моя состоит в том, чтобы провести определенную черту между явлениями поистине духовного происхождения и другими — происхождения земного. Мы можем откинуть половину или две трети всех явлений, почитаемых за спиритические, но зато остаток будет тем ценнее. Набор неподходящих фактов не помогает, а вредит делу истины, опровержение некоторых из них зачастую принимается за опровержение всех фактов этого разряда.

Надежное правило — ничего не приписывать духам, что может быть объяснено земными причинами, факты, таким образом процеженные, имеют истинную ценность для скептика и исследователя. Человек во плоти — такой же дух, как и вне ее. Как дух он подлежит тем же законам, магнетическое состояние может быть вызвано самим субъектом, или земным магнетизером, или не земным, и это одинаково относится ко всем его видам — сомнамбулизму, трансу или ясновидению.

Вполне признав это, нельзя не увидать, как легко наблюдателю ошибиться в природе этих влияний. Когда кружок составлен и с одним из его членов делаются нервные спазмы, то из этого не следует необходимо, что он находится под духовным влиянием, нельзя с уверенностью утверждать этого, пока дух не доказал своей самоличности. Только критическим исследованием явлений можно дойти до точного и здравого понимания духовных законов. Любителю чудесного может нравиться относить все явления к одному источнику — от невольной судороги мышцы, от утоления боли наложением руки, от бессвязных речей сенситивного медиума, подпавшего влиянию кружка, и до подлинных внушений неземных существ, но это не удовлетворит требованиям науки, которая со временем займется всеми этими фактами и будет стремиться согласовать их между собою’ (с. 196-197).

Тутль еще раз коснулся этой темы в статье ‘Мозговая деятельность’, напечатанной в ‘Religio-Philosophical Journal’ (1883, в N от 1 декабря).

Теперь мы перейдем к главному вопросу, и посмотрим, существует ли на самом деле этот ‘остаток’, есть ли какое-нибудь основание для притязаний спиритизма на такие явления, который должны быть отнесены к внемедиумическим причинам?

По теории г. Гартмана, сомнамбулическое сознание, сосредоточиваясь в средних частях мозга, находится, естественно, в зависимости от ‘тех частей большого мозга, в которых гнездится сознательная воля’ (с. 31). ‘Деятельность средних частей мозга обыкновенно имеет значение только подготовительное или исполнительное’ (с. 32). Бодрственное сознание и его сознательная воля дают ‘общее направление желаемому роду явлений’ (с. 41). Так как сомнамбулическое сознание — этот великий фактор всех медиумических явлений — проявляет одновременно не только деятельность умственную, но и волевую (‘понимание и хотение’, с. 26), то следует заключить, что эти обе деятельности составляют одно целое и что они не только согласны между собою, но также и с теми же самыми деятельностями бодрственного сознания, т.е. что понимание и воля сомнамбулического сознания находятся в согласии с пониманием и волей бодрственного сознания. Это же и следует понимать из слов г. Гартмана: ‘Отсюда и выходит, что сомнамбулическое сознание пишет слова и речения, отвечает на вопросы и принимает во внимание желания, продиктованные или сообщенные бодрственным сознанием при наступлении скрытого сомнамбулизма или во время его’ (с. 74). И далее: ‘Содержание сообщений обыкновенно бывает ниже духовного Уровня медиума и присутствующих: самое большее, оно иногда равняется с ним, но никогда не превосходит его’ (с. 145).

Действительно, во всем предшествующем мы видели, что явления повинуются воле сомнамбулического сознания согласно воле и представлениям бодрствующего сознания медиума. Но прежде чем нам заняться философией ‘умственного содержания сообщений’, которой г. Гартман посвятил отдельную главу, и рассматривать, находятся ли эти сообщения ‘ниже’ или ‘выше’ духовного уровня медиума, мы должны остановиться на волевом содержании явлений, ибо здесь представляется вопрос: верно ли, что сомнамбулическое сознание всегда ‘принимает во внимание желания, продиктованные или сообщенные бодрственным сознанием?’ Не случается ли так, что явления не только не повинуются желаниям и мыслям бодрственного сознания, но даже диаметрально ему противоположны? Если подобное несогласие возможно, что же тогда станется с теорией сомнамбулического сознания? А так как факты подобного рода действительно существуют, то я и начну указанием на те из них, которые противны воле бодрственного сознания, а затем естественно будет перейти к таким явлениям, которые противны убеждениям и характеру медиума.

I. Явления, противные воле медиума.

Здесь мы замечаем следующие градации: а) В спиритизме общеизвестен тот факт, что явления не подчиняются воле медиума, и это одинаково относится к явлениям как умственного, так и физического порядка. Медиум не может вызывать их по своему желанию. Я не говорю о явлениях на сеансах случайных, в кружке новичков или разномыслящих лиц, но говорю о явлениях, происходящих в целом ряде сеансов, в одном и том же кружке и с наилучшими результатами. Часто случается, что в следующем сеансе, при совершенно тех же условиях и когда ничего лучшего не желают, как получить те же явления, — не получается ничего: ни малейшего движения стола или карандаша в руке медиума. Даже известно, что настойчивое желание только вредит явлениям.

б) Раз явления начались, их нельзя продолжать по воле присутствующих. Так, когда проявляющаяся в письменном сообщении разумная сила заявляет, что она кончила, карандаш останавливается или даже падает из рук медиума, особенно если последний находится в трансе, и сколько бы вы ни повторяли свой вопрос, рука останется неподвижной. Точно так же и на сеансах физических явлений, раз прощание произнесено или конец заявлен (напр., словом ‘кончено’, как то было в обыкновении в семействе Фоксов, см. ‘Missing link’, p. 53), стол становится как мертвый — и сколько бы вы ни сидели — ни звука, ни движения.

в) И наоборот, явления не могут быть прерваны или приостановлены по воле присутствующих, разве только насилием. Вы желаете прекратить сеанс по какой-нибудь причине (напр., болезненного состояния медиума), вы берете из его рук карандаш, если он находится в трансе, а рука судорожно сжимает его, не выпускает или требует его обратно такими настойчивыми движениями, что вы вынуждены возвратить ей карандаш, или движения стола, или стуки настойчиво требуют азбуку, когда вы думаете, что все уже кончено.

г) Личный характер сообщений точно так же не зависит от воли медиума. Г. Гартман прав, говоря, что большинство сеансов устраивается ради ‘интересов сердца’, ничего так не желают, как войти в сообщение с близкими нам отшедшими, а это-то именно и удается весьма редко — если не удовлетворяться самыми банальными фразами. Вопрос о самоличности духов, как хорошо известно, есть камень преткновения в спиритизме. А между тем, по теории Гартмана, с помощью таких могущественных факторов, как гиперэстезия памяти и передача мыслей, ничего бы не было легче, как получать доказательства этой самоличности. Так, мне известен кружок, который был устроен вдовцом с целью получить сообщение от покойной жены, кружок состоял только из него, из сестры и сына покойной жены — всего из трех лиц, которым желанная личность была, разумеется, коротко известна, и тем не менее этот кружок, получая в продолжение нескольких лет сообщения более или менее замечательные, из коих некоторые были от имени личностей, известных членам кружка, или даже родственников, — ни разу не получил сообщения от имени жены вдовца. А ведь по теории Гартмана, ничего не могло быть легче.

д) И наоборот, сообщения, полученные от имени какой-либо личности единожды или несколько раз, не могут быть получаемы по желанию, напр., вы желали бы получить сегодня сообщение от А., как и в прошлый раз, но получается оно от Б., или А. даже никогда более не сообщается. Так, в кружке, который был устроен мною самим, среди самых банальных сообщений появился собеседник, который выказал столько остроумия, столько критического, глубоко философского ума, что было истинное наслаждение получать его ответы, но он появлялся только редко, несмотря на все наше желание беседовать с ним почаще, он укорял нас в том, что мы не умеем говорить с ним, что он теряет свое время с нами, и кончил тем, что перестал являться.

е) Имена, которые очень часто сопровождают сообщения, точно так же не зависят от воли медиума. Самые банальные сообщения подписываются великими именами — лучшее доказательство, что они исходят не от этих личностей. Но очень часто, когда сообщения выше обыкновенного уровня, собеседник не дает своего имени и отказывается представить доказательство своей самоличности, так, напр., невидимый собеседник, о котором я говорил в предшествующем параграфе, никогда не хотел назваться. Точно так же замечательные сообщения, полученные М.А. (Оxon) и напечатанные под заглавием ‘Spirit Teachings’, остались анонимными, несмотря на все старания медиума проникнуть в эту тайну. И наоборот, иногда заявляется имя, когда медиум ни за что на свете не желал бы его оглашения. Так, я был свидетелем следующего факта: на сеанс, где медиумом была моя жена, стуки в столе потребовали азбуку, и начало складываться слово, с первых же букв жена догадалась, что то было имя относившееся до семейной тайны, всею силою воли жена противилась складыванью этого имени, и тем не менее все имя, состоявшее из 10 букв, было сложено, к величайшему ее неудовольствию.

ж) Также и способ сообщения не зависит от воли медиума. Вы держите планшетку, а отвечают стол, или вы держите стол, а требуют планшетку. Вы говорите русскую азбуку, а требуют французскую, в случае недоразумения получаются русскими буквами слова французские или английские, иногда вместо букв вы получаете цифры, в которых ничего не понимаете, покуда та же разумная сила не даст вам ключа к соответствующим буквам, иногда это анаграммы, слова, писанные навыворот или с переставками и исчислениями весьма сложными, которые вам только надоедают, но сообщение идет своим порядком до конца, правописание сокращается и упрощается самым курьезным образом, так что, переписывая буквально полученное сообщение, с трудом сохраняешь это странное правописание и невольно впадаешь в обычное. Я знаю случай, где молодая особа, имевшая способность писать медиумически, получала сообщения от имени своей матери, она часто участвовала в кружке, где сообщения получались типтологически (стуками), и часто пользовалась этим случаем, чтобы обращаться к матери с вопросами, но мать ее никогда не хотела прибегать к этому способу, и каждый раз, если она тут проявлялась, она только отвечала своей дочери: ‘Пиши’.

з) Случается иногда, что сообщающаяся разумная сила идет прямо против воли медиума. Так, один мой знакомый, И.И. Мусин-Пушкин, убедившись на частном сеансе в постороннем доме в реальности этих явлений, захотел попробовать у себя дома, не имеет ли он сам каких-нибудь медиумических способностей? Раздаются стуки, он получает сообщение от имени своей матери, которая, сделав ему несколько упреков самого интимного характера, заканчивает словами: ‘Ты не должен заниматься спиритизмом, это тебе вредно’. После того всякий раз, когда он садился за сеанс, ничего другого не получалось кроме слов: ‘Не занимайся спиритизмом’.

и) Бывает так, что по проявлении медиумических способностей действующая в них сила ставит себе задачей нравственное и физическое воспитание медиума, стараясь побороть его дурные наклонности.

Мне известен случай, где молодая особа, пишущая в трансе, к великому своему смущению, сообщала другим своей собственной рукой, о таких своих поступках, в которых сознательно ни за что бы не призналась. Что касается до физического воспитания, то та же разумная сила дает медиуму указания, как сохранять и развивать свои способности, если же он не соблюдает ее предписаний, то она прямо противится его действиям и прибегает даже к насилию, чтобы заставить его повиноваться.

Д-р Никольс рассказывает следующее: ‘Медиумы поучаются своими руководителями соблюдению известной диеты, воздержанию от опьяняющих напитков и наркотически действующих средств, они признают такой образ жизни необходимым условием для достижения явлений высшего порядка. Лучший из известных мне медиумов в продолжение сорока лет не ел мяса, редко пил вино и никогда не употреблял ни чаю, ни кофе. Я знаю в Америке хорошего медиума для физических явлений, которого руководитель хотел отучить от дурной привычки курить табак. По этому поводу у них нередко происходили столкновения. Раз медиум сказал: ‘Если ты вынешь сигару у меня изо рта, то я перестану курить’. Сигара, которую он держал во рту, была тотчас же вырвана и исчезла. Но от такой привычки отделаться трудно, медиум продолжал курить и пить и кончил тем, что потерял свою медиумическую способность.

‘Один из лучших знакомых мне медиумов для различных явлений должен был пройти строгую школу у своих руководителей, желавших отучить его от дурных привычек, сделать его образ жизни чище и подготовить его к новому призванию. Он был молод и отличался жадностью к пище, вредно отзывавшейся на его здоровье. Мясо, чай, кофе и табак были ему совершенно запрещены, а молоко, масло и соль разрешались только в весьма ограниченном количестве, — это последнее вследствие особенных причин, связанных с состоянием его печени, почек и кожи. Если медиум намеревался нарушить диету, его предостерегали громкими стуками в столе, за которым он обедал или завтракал. Если же он продолжал упорствовать, стол от него отклонялся, а иногда слышался даже голос руководителя с увещанием не нарушать предписания. Здоровье медиума поправилось совершенно, и он стал получать удивительные явления. Табак чаще всего вводил его в искушение, как это бывает со многими. Однажды, будучи на море, соблазняясь примером товарищей, он выкурил сигару. Но, по возвращении на сушу, на первом же сеансе он был за это сильно наказан. Во время транса его бросили на пол и засунули ему в рот толстый окурок сигары, после чего он уже навсегда получил отвращение от табаку’ (‘Light’, 1881, р. 79).

к) Когда медиум злоупотребляет своими способностями и впадает в крайности, могущие иметь для него дурные последствия, руководящая им разумная сила прибегает иногда к особым средствам, чтобы вернуть его на путь благоразумия, как видно из примера, сообщаемого м-ром Брэккетом в лондонском ‘Light’ от 14 августа 1886 года (N392, р. 368):

‘Дама, пробывшая некоторое время в заведении для умалишенных в Соммервиле (Массачусетс), рассказывала, по своем возвращении оттуда, следующий случай из собственной жизни. Она была богатая вдова, получила прекрасное образование и вращалась в лучшем обществе Бостона и его окрестностей. С первого появления спиритизма она стала пишущим медиумом. Увлекаясь открывшейся ей возможностью сообщения с отшедшими, она широко растворила свои двери, приглашая всех желающих пользоваться ее способностью, не требуя при этом ‘платы за вход или иного вознаграждения’. Нередко приходилось ей просиживать с утра до ночи, доставляя сем приходившим к ней утешение и желаемые ими доказательства. Постоянное возбуждение, в котором она находилась, стало вредно отзываться на ее здоровье, и ее незримые друзья не раз убеждали ее не увлекаться и умереннее пользоваться своим даром. Но она не слушала их советов, считая дело слишком хорошим и не желая лишать кого бы то ни было отрады нового откровения.

У нее был брат, очень искусный врач, живший в соседнем доме. Как большинство его товарищей, он относился к спиритизму весьма скептически, внимательно следя за образом жизни сестры, он полагал, что она подпала опасному заблуждению, и часто намекал, что она кончит домом умалишенных, если будет продолжать такую жизнь. Однажды утром ее невидимые друзья предложили ей спуститься в подвал. Она спросила: ‘Зачем?’. Они отвечали, что скажут, когда она будет там. Неохотно повинуясь им, она увидала на нижней ступени большой чан. ‘Поставь его на пол’, — приказали ей. ‘Зачем?’ — ‘Сама увидишь. Теперь войди в него’. Она отказалась выполнить такое нелепое требование, но ее уговорили послушаться. ‘Теперь садись’, — было ей вновь приказано. Ей это показалось смешным, но ее уверили, что она вскоре увидит смысл этого требования. Едва она его исполнила, как брат зашел ее проведать. Не находя ее в комнатах и увидав дверь на подвальную лестницу отворенной, он спустился в подвал и застал там сестру в этом смешном положении.

Пристально взглянув на нее, он выразил свое удивление и затем удалился. Она в ту же минуту освободилась из-под бывшего на ней влияния, почувствовала, что наступил кризис в ее жизни, и не удивилась даже, когда вернувшийся через несколько минут брат пригласил ее с ним прокатиться. Хотя она и подозревала его намерение, но, чувствуя, что всякое сопротивление будет бесполезно, согласилась. Через несколько времени они остановились у ворот приюта для умалишенных Мэк-Лина, в Соммервиле, где брат сдал ее в качестве душевнобольной.

Оставшись наконец одна в отведенной ей комнате, она стала упрекать своих невидимых друзей за то, что они вовлекли ее в такую неприятность. Они ответили: ‘Мы сделали это нарочно для твоей же пользы. Ты не хотела слушать наших предостережений и советов, и мы привели тебя сюда, чтобы спасти от гибели физической и нравственной, к которой ты упорно стремилась.

Она поняла справедливость сказанного и охотно подчинилась своему положению. К счастью, приют Мэк-Лина находился в то время под надзором нашего старого приятеля д-ра Лютера Бэлля¹, который, признавая отчасти спиритические факты, занимался их исследованием и был знаком с различными видами медиумизма. Он очень скоро понял ее положение, увидал, что она нисколько не душевнобольная, а только медиум, и имел с ней много интересных сеансов. По прошествии нескольких недель или месяцев, необходимых для отдыха и успокоения, ей было дозволено оставить заведение. Она вернулась домой, где стала относиться к своему прежнему увлечению с надлежащей трезвостью’.

л) Бывает и обратно, что разумная сила, производящая явления, избирает себе известное лицо и заставляет его, несмотря на сопротивление, покориться ее влиянию. Один из замечательнейших примеров подобного случая представляет собой д-р Декстер, через посредство которого были получены в 1852 году сообщения, помещенные в сочинении судьи Эдмондса ‘Спиритуализм’ (1853). Свидетельство г. Декстера имеет тем более значение, что он доктор медицины и, стало быть, лицо, вполне способное наблюдать и анализировать подобные явления. В своем предисловии к первому тому упомянутого сочинения он, рассказывая о своей борьбе с силами, сделавшими из него медиума, говорит так:

‘Теперь прошло без малого два года, с тех пор как ‘спиритические явления’ впервые привлекли мое внимание, и я уже говорил, что неверие мое было так сильно, что я готов был признать их все за одно из величайших шарлатанств нашего времени. Соглашаясь же на предложение одного приятеля посещать сеансы спиритического кружка, я руководился двумя соображениями: во-первых, желанием удовлетворить собственное любопытство, а во-вторых, предположением, что если явления не обусловливаются преднамеренным обманом, то могут быть следствием естественного закона и что мне, может быть, удастся или раскрыть обман, или найти естественную причину, лежащую в их основании (с. 82).

Удовлетворив свое любопытство ежедневным их наблюдением и убедившись, что не было ни фокусничества, ни стачки, как в умственных, так и в физических явлениях, я должен был сознаться, что ни естественные, ни психические законы, доселе известные, не дают им надлежащего объяснения, тем не менее, как бы странным это ни казалось, несмотря на частые и поразительные доказательства, получаемые мною, я продолжал относиться к вопросу скептически. И хотя даже после нескольких месяцев внимательных исследований я не был в состоянии разрешить эту удивительную проблему и бывали минуты, когда я готов был признать себя почти убежденным спиритуалистом, все-таки я продолжал не верить. Ибо я не мог допустить возможности, чтобы дух, неосязаемый, невещественный, эфирный, каким я его всегда представлял себе, мог входить в общение с человеком, и в особенности не верил я тому, чтобы дух, по общему о нем мнению, не имеющий ничего осязаемого, мог двигать столы, стучать в стену, поднимать на воздух людей, вообще проявлять себя в этом материальном мире, им навеки покинутом. Беспристрастно сравнивая факт с фактом, доказательство с доказательством, я не мог не сознавать, что в любом спорном вопросе половины всех предъявленных фактов было бы достаточно, чтобы поверить. Но я знал, что этого не может быть, и потому не верил (с. 88).

Ни воля моя, ни желание нисколько не участвовали в моем медиумическом развитии, ибо оно шло против них, и когда в первый раз я почувствовал на себе то влияние, проявление которого я видал на других медиумах, то воспротивился этому всеми силами духа и тела (с. 89).

Однажды, поздно вечером, я сидел у себя в приемной комнате один, на кресле, правая рука моя лежала на ручке его. Мысли мои были заняты тем, что я только что читал. Я почувствовал во всей руке какое-то странное ощущение, как если бы у плеча схватили ее две руки, я попробовал поднять ее, но не мог и едва сделал усилие, как пальцы были прижаты к ручке кресла и невольно крепко обхватили ее. Вслед за тем рука моя стала дрожать и всю ее сильно дергало. В это время я ясно услыхал два громких стука в стене, и тогда мне пришло в голову, что та невидимая сила, проявления которой я так часто наблюдал на других, хочет подействовать и на меня. ‘Так ли это?’ -спросил я громко. Тотчас раздались три отчетливых стука. Тогда я встал, привел свои книги в порядок и пошел спать. Покуда я убирал стол, ощущение в руке моей прошло. Когда же я лег, опять послышались стуки в стене, и рука моя начала дрожать, но я всею силою воли противился влиянию, и оно отошло. Я желал бы понять, какому действию естественного закона может быть приписано подобное странное явление? Что касается меня лично, то я был тут ни при чем. Я даже не думал о спиритизме и еще менее ожидал, чтобы я сам мог подвергнуться какому-нибудь подобному влиянию. Зачем послышались стуки в то же время? зачем перешли они и в спальню? Я полагал до этого, что все так называемые спиритические воздействия на физическую природу медиумов возникают от действия какой-либо силы, исходящей из тела или духа присутствующих лиц, но я не мог не сознавать, что ум мой не был виновником ощущения, которое я испытывал в своем собственном теле, а так как я был один, то и не мог приписать его умственному влиянию другого лица. Сознавая, насколько я всей силою воли противился этим влияниям, я не могу иначе объяснить мое странное ощущение в руке, как приписав его действию невидимой разумной силы, избравшей меня своим орудием и действительно успевшей овладеть мной (с. 89-90).

Ввиду очевидного намерения ‘духов’ приспособить мой организм для их общения с нашим миром, возникает вопрос: если для установления влияния одной воли на другую требуется полная пассивность субъекта и если электрическое или психическое сродство лиц, составляющих кружок, также необходимо для установления требуемого соотношения, то каким образом могла моя рука поддаться такому влиянию, когда, как я уже не раз говорил, я был неверующим и мыслями и волей противился всякому роду подобных проявлений. Во всяком случае мое отношение к ним было не пассивное. Казалось бы по крайней мере вероятным, что мое враждебное отношение к этой силе электрической или психической делало меня физически и психически для нее недосягаемым, не допуская никакого воздействия ее на мой организм. Предоставляю разрешить этот вопрос тем, которые объясняют так называемые спиритические явления действием материальных сил (с. 91).

После таких попыток завладеть мною я перестал посещать сеансы и надеялся, что это меня избавит от всяких влияний, но вышло наоборот. Даже во время сна рука моя приходила в движение и тем будила меня. В тот промежуток времени, когда я избегал участвовать в каких бы то ни было сеансах, меня дважды приподнимали с постели и держали на воздухе. Первый раз это случилось со мной, когда я перешел из прежней спальни в другую комнату. Я еще не засыпал и сознавал все, что происходило вокруг меня. Лежа на постели с намерением заснуть, я заметил, что все мое тело слегка дрожит. Попробовал поднять руку, но не мог пошевельнуть ни единым членом, глаза мои были сомкнуты, и веки не поднимались. Умственная же деятельность была в полной силе, и все происходившее вокруг сознавалось мною яснее, чем когда-либо прежде. Телесная восприимчивость также заметно усилилась. Когда я таким образом лежал, лишенный всякой возможности движения, я почувствовал, как тело мое было приподнято и осторожно вместе с одеялом и простыней подвинуто к краю постели, там оно пролежало с минуту, затем было совсем снято с кровати и несколько секунд продержалось на воздухе. В эту минуту раздался набат, и тотчас же тело мое было перенесено на кровать, на прежнее место, причем я почувствовал толчок, точно державшие меня руки выпустили меня. Способность движения вернулась ко мне в ту же минуту, я встал с постели, осмотрел простыню и одеяло, они были стянуты к тому краю, с которого я был поднят, и волочились по полу (с. 91-92).

Такое очевидное проявление спиритической силы меня глубоко тронуло. Повторявшиеся раньше попытки овладеть мною по миновании их не оставляли во мне никакого впечатления. Прежде бывало, только одна рука попадала странному влиянию, теперь же все мое тело подверглось ему, несмотря на все мое усилие и желание ему противодействовать. В другой раз, когда я точно так же никак не ожидал этого, повторилось то же самое. Тут впервые мне пришло в голову, что если я отдамся вполне этому влиянию, которое, очевидно, хочет сделать из меня медиума, мне, быть может, удастся добраться до истины в этом деле. Я вздумал спросить: есть ли тут кто? Три отчетливых стука были даны в знак утверждения. Будучи слишком возбужден, чтобы расспрашивать далее, я лег опять в постель, раздумывая над этим неопровержимым для меня доказательством, что силы эти могут в самом деле влиять на человека (с. 92).

То же самое повторилось со мной и в другой раз во время моего пребывания в деревне. Тело мое двигали и поднимали точно так же, когда я уже был в постели. Как в первый, так и в этот раз я испытывал странные ощущения, и все произошло так неожиданно, что, казалось, невидимые деятели намеренно проявляли свое влияние надо мною, когда я всего менее ожидал этого. Такая возможность со стороны ‘духов’ действовать на меня без всякой предварительной подготовки с моей стороны открыла мне существование внутренней связи между духовным и нашим миром, а также их способность проявлять свое влияние независимо от разных условий и обстоятельств. Но чтобы дать мне еще большее доказательство их способности воздействия на меня, они показали, что могут через посредство моего организма проявлять ту разумность, которая характеризует их как существ мыслящих и чувствующих. Убедившись на опыте в их физической силе, я стал искать случая ближе ознакомиться с их проявлениями. Когда я стал с этой целью посещать спиритические кружки, невидимая сила схватывала мою руку и заставляла ее писать. Вначале фразы были коротки и выражали отрывочные мысли, но по мере моего развития исписывались целые страницы на разнообразные темы и вопросы. Но все-таки в том, что писалось тогда моей рукой, не проявлялось еще положительного намерения написать через меня целое сочинение’ (с. 92-93).

Один из самых поразительных примеров вторжения медиумических явлений и преследования ими определенной, разумной цели, несмотря на сопротивление субъектов, представляет нам возникновение спиритического движения через детей-медиумов семейства Фокс в 1848 году. Бесполезно будет входить во все подробности этого события, так как их можно найти в специальных сочинениях Капрона и Лии Ондергиль, одной из сестер Фокс (‘Modern Spiritualism, its Facts and Fanaticisms’, by Capron. Boston, 1855. — ‘The Missing Link in Modern Spiritualism’, by Lea Underbill of the Fox family. New York 1885), и также в русском издании сочинения Дэль-Оуэна ‘Спорная область’ (С.-Петерб., 1881), в специальной главе ‘Рочестерские стуки’, с. 267-281. Оуэн сам расспрашивал членов семейства Фоксов о всех подробностях. Поэтому я укажу вкратце только на главные моменты этого достопамятного события: начало стуков в феврале 1848 года, в Гайдсвиле. Они продолжаются каждый день, не дают покоя семейству и пугают детей. Невозможность сохранения тайны. Вторжение соседей и начало гонений. Фоксов публично обвиняют в мошенничестве или в сношениях с нечистой силой. Методистская епископальная церковь, к которой принадлежали Фоксы, пользуясь среди ее членов общим уважением, исключает их из среды своей. Открытие разумности стуков, посредством их заявляется, что в доме было совершено убийство, жертва коего зарыта в погребе, что потом и подтвердилось. В апреле 1848 года, в надежде избавиться от явлений, семейство переселяется в Рочестер, в дом г-жи Фиш, старшей дочери Фоксов, которая была учительницей музыки, но явления продолжаются и развиваются с еще большей силою, к стукам присоединяются движения и кидания всякого рода предметов, без прикосновения к ним, появления и прикосновения рук и пр. Любопытные вторгаются в дом с утра до вечера и делаются свидетелями явлений. ‘Беспорядок дошел до того, что музыкальные классы г-жи Фиш совсем расстроились и правильное течение домашнего хозяйства нарушилось’ (Capron, с. 63). ‘Методистский пастор предложил изгнать ‘духов’ заклинанием’ (там же с. 60), но это ни к чему не послужило. Только четыре месяца спустя после начала стуков случай открывает возможность войти в сношение с невидимыми разумными силами посредством азбуки. ‘Назвав себя, к великому удивлению семейства, их родственниками и знакомыми’ (Capron, с. 64), первым делом разумных сил было потребовать и настаивать, чтобы исследование этих явлений сделалось публичным: ‘Вы должны провозгласить эти истины миру’ — было первым сообщением (‘Missing Link’, с. 48). Такое требование встретило со стороны семейства самое упорное сопротивление. Чтобы составить себе ясное понятие о положении дела, я приведу слова Лии Ондергиль:

‘Я должна здесь обратить внимание на тот факт, что общее чувство нашей семьи, всех нас, было единодушно направлено против всех этих странных, диковинных вещей. Мы смотрели на них, как на великое несчастие, как на испытание, нам ниспосланное — кем, как и почему, мы знать не могли. Взгляды и понятия окружающих нас соседей и всего околотка совпадали с нашим собственным, привитым от воспитания убеждением, что все это дело было ‘нечистое’. Оно нас мучило и смущало, неестественность же его бросала на нас скорбную тень. Мы противились ему, боролись с ним и постоянно и горячо молились об избавлении, даже в то время, когда какое-то странное обаяние приковывало нас к этим чудесным проявлениям, нам против воли навязанным какими-то невидимыми силами или деятелями, которых мы не могли ни понять, ни осилить. Если бы наша воля, горячее желание и молитвы могли помочь нам, если бы они были услышаны, то все это дело и прекратилось бы тогда же, не пошло бы далее нашего маленького околотка, мир никогда бы не услыхал о рочестерских стуках или о несчастном семействе Фоксов. Но дело было не в наших руках, и не мы заправляли им’ (с. 55).

‘В ноябре 1848 года эти ‘деятели’ заявили семейству, что они не могут вечно бороться с ним, что ввиду постоянного невнимания медиумов к их просьбам, они должны покинуть их. На это последовал со стороны медиумов ответ, что они ничего лучшего и не желают’ (Cargon, с. 88). Действительно, в продолжение двенадцати дней все прекратилось — ни одного стука не раздалось. И вот тогда произошел в чувствах поворот: стали глубоко сожалеть о том, что мирские соображения были поставлены выше долга, налагаемого во имя истины, и, когда по просьбе зашедшего приятеля стуки раздались вновь, они были приветствованы с восторгом. ‘Это было для нас, — говорит Лия Ондергиль, — как бы возвращение долго отсутствовавших друзей, цены которым, покуда они были с нами, мы не знали’ (с. 60). Но стуки вернулись только, чтобы повторять: ‘Вам надлежит исполнить долг, мы требуем, чтобы вы предали это дело гласности’ (Cargon, с. 90). Невидимые деятели сами указали план действия со всеми подробностями: нанять большой публичный зал — ‘коринфский’, медиумы должны предстать на платформе с некоторыми из своих друзей, лица, назначенные для ознакомления публики с предметом, были Вильетс и Капрон (автор цитируемой книги), этот последний имел прочесть лекцию о возникновении и развитии явлений, комитет из пяти лиц имел быть выбран публикой для исследования предмета и представления о нем отчета на следующем митинге, сами невидимые распорядители обещали произвести стуки столь громкие, чтобы их было слышно по всей зале. Это требование было встречено положительным отказом. ‘Мы не имели желания, — говорит г. Капрон, — подвергать себя публичному осмеянию и вовсе не хотели получить известности таким путем… Но нас уверяли, что это был наилучший способ для прекращения всяких нареканий и утверждения истины и что таким путем откроется возможность для более широкого развития спиритического общения в недалеком будущем’ (с. 90-91).

Но страх мира сего брал верх, и никто не решался предстать публично, тогда те же ‘невидимые распорядители предложили, чтобы митинги устраивались в частных домах с большими залами, где бы можно было убедиться в возможности услыхать стуки в присутствии разнородного общества’. Целый год прошел в колебаниях и толках с одной стороны и увещаниях с другой, наконец попытка была сделана, и г. Капрон ‘приступил к устройству митингов в частных домах, залы всегда были полны — и стуки каждый раз раздавались громко и отчетливо’ (с. 91). Тогда только решились на великий шаг: публичный митинг был объявлен на вечер 14 ноября 1849 года в ‘коринфском’ зале, в Рочестере. Успех был полный. Три последовательных митинга состоялись с одинаковым результатом, и спиритическое движение возникло!

м) Мы видели в предшествующем случае, что явления, хотя и противные воле медиума, преследовали, однако, цель благую, что причины их или были поняты, или оправдывались результатом. Но это бывает не всегда. Случается весьма часто, что сообщения, получаемые автоматическим письмом, содержат только насмешки или вышучивания, первыми жертвами которых — сами медиумы, явления как бы находят удовольствие в мистификациях. Сообщения, имевшие до этого правильное и удовлетворительное течение, — исходившие постоянно от одних и тех же личностей, или известных медиуму при жизни своей, или знакомство с которыми было сделано целым рядом сообщений, — вдруг прерываются вторжением личности, которая говорит одни пошлости, напр.: изъяснения в любви, или брань, или, наконец, непристойности, что только надоедает медиуму и сердит его, и нет иной возможности отделаться от такого влияния, как прекратить сеансы. Точно так и с физическими явлениями: иногда это только шутки, шаловливые проделки, которые лишь надоедают медиуму: прячут от него необходимые вещи, стаскивают с него одеяло, обрызгивают водой, пугают разными шумами и т.п. (см. ‘Light’, 1883, р. 31), на темных сеансах проявления делаются иногда столь буйными, даже враждебными, что продолжение сеанса становится опасным и приходится немедленно прекратить его. Иногда проявления, не будучи вызваны никаким сеансом, внезапно вторгаются в семейство. Тут мы встречаемся с целым циклом явлений, известных под общим именем ‘нечистых’, привязывающихся к дому, жильцов которого они обращают в бегство, или к какому-нибудь семейству, принимая характер настоящего преследования, жертвою которого становится не только семейство медиума, но и он сам.

Я остановлюсь только на двух подобных случаях. Первый относится к беспорядкам, происходившим в Стратфорде (Соединенные Штаты), в семействе пастора Элиакима Фельпса, в 1850-1851 годах, они пространно описаны в упомянутом выше сочинении Капрона. Проявления начались, как обыкновенно, со стуков, движений и таинственных киданий различных домашних вещей, запирание на замок не препятствовало их исчезновению. ‘Видели, как стул поднимался с полу и ударялся об него несколько раз с такою силою, что дом приходил в сотрясение, ощущавшееся в соседних квартирах. Большой металлический подсвечник, стоявший на камине, был какою-то невидимой силой поставлен на пол и тут начал ударяться об него с такою яростью, что наконец сломался. Это была первая попорченная в доме вещь’… ‘Иногда громкие стуки заканчивались страшным криком’ (с. 141). ‘Посреди комнаты являлись чучелы, сделанные из находившегося в доме разного платья, нагороженного наподобие человеческой фигуры’ (с. 145). ‘Тогда еще не знали, что такое медиум, но заметили, что явления особенно привязывались к одиннадцатилетнему сыну Фельпса — Генри. Его шляпа и платье нередко разрывались на мелкие куски’ (с. 142). ‘Однажды его бросили в цистерну с водой, а другой раз связали и привесили к дереву’ (с. 146). ‘Когда его отдали в школу в Пенсильвании, то стали щипать его, колоть булавками и всяким образом надоедать ему, рвали его платья и книги, стуки преследовали его даже в школе’… ‘Семья, в которую его поместили, встревоженная этими странными явлениями, отказалась держать его, так что пришлось взять его домой’ (с. 170). ‘Вскоре началась порча и уничтожение имущества, главным образом фаянсовой и стеклянной посуды. В продолжение нескольких недель почти каждый день разбивались оконные стекла, общее число разбитых дошло до 71. Д-р. Фельпс видел, как щетка, лежавшая на камине, возле которого никого не было, полетела в окно и пробила его. Он видел, как стакан, стоявший на полке, поднялся со своего места, полетел в окно и пробил в нем последнее уцелевшее стекло, когда в комнате никого не было, кроме его самого и Генри, стоявшего все время рядом с ним возле двери, на далеком расстоянии от полки, так что для него было невозможно достать до нее’ (с. 148). ‘Около половины мая Фельпс с сыном отправились за семь миль в Хентонктон. Когда они отъехали от дома одну милю, в их экипаж брошен был камень величиною с куриное яйцо, за первым последовали другие… По возвращении домой в экипаже нашлось их шестнадцать’ (с. 157-158). Д-р Фельпс имел в своем столе две записные книжки, в одной из них он записывал в форме дневника подробный отчет о таинственных проявлениях. Однажды он заметил, что все исписанные страницы были из книжки вырваны и исчезли. После долгих поисков остатки их были найдены в подвале. Копии различных появлявшихся писаний, тщательно сберегаемые Фельпсом, исчезли без следа. В туалетном ящике сохранялось большое количество таинственно появившихся записок. Они были в этом ящике подожжены, о чем узнали, когда оттуда появился дым, записки оказались настолько уже обугленными, что ни к чему более не годились’ (с. 163). ‘Вечером 18 июля были опять подожжены в столе д-ра некоторые бумаги, и до двадцати писем и бумаг сгорело. Одновременно в обоих шкапах под лестницей были подожжены бумаги, о чем также узнали по дыму’ (с. 165). Когда наконец г. Фельпс, благодаря вмешательству г. Капрона, согласился войти в собеседование с действовавшими силами, тогда узнали, чего они добивались, требование было исполнено, и явления мало-помалу прекратились.

Другой случай, который я здесь приведу и который также окончился самовозгоранием предметов, произошел у нас на Руси, в Уральской области, на хуторе, недалеко от Илецкого городка. Владелец хутора, Василий Андреевич Щапов, сообщил ‘Ребусу’ в 1886 году (N 43-48) подробное описание таинственных преследований, коим подвергалось его семейство в течение шести месяцев начиная с ноября 1870 года. Случай этот, чисто русский, настолько интересен и замечателен, настолько поучителен по общим чертам своим с подобными же явлениями, — известия о которых нам приходится большею частию почерпать из иностранных источников, — и описание, сообщенное г. Щаповым, составлено им так обстоятельно, что я считаю необходимым воспроизвести его в следующих пространных выдержках:

‘Вот уже 15 лет минуло с того памятного для меня времени, когда вдруг ни с того ни с сего мирное существование всей нашей семьи встревожило происшествие, до того небывалое и необычайное, что ему в то время решительно не подыскивалось никакого более или менее реально-разумного объяснения, его попросту в конце концов свели на шарлатанство, в котором и обвинили нас, ни в чем не повинных, и не преминули оповестить о том в местной газетке (не помню, в каком N мартовских 1871 года ‘Уральских Ведомостей’). И хотя с тех пор мое знакомство с так называемыми медиумическими явлениями, почерпнутое мною из всего, что только писалось об этом на русском языке, и уяснило до некоторой степени бывшие у нас явления, но тем не менее былая действительность и, так сказать, невольное личное участие во всем происходившем далеко оставляют за собой всю силу впечатления прочитанного или слышанного, потому что тут, при прочтении напр., возможен еще простой выход, к которому обыкновенно прибегают многие, не испытавшие лично, — именно: не верить. Но что поделаете вы, когда при всем желании каким бы то ни было способом стряхнуть с себя эту обузу необычайности и неестественности происходившего, при желании даже насильственно измыслить что-нибудь подходящее к естественному понятию, — чувствуете между тем, что вы просто приперты, так сказать, к стене силою фактов, говорящих вам наперекор вашего так называемого здравого смысла — совершенно противное. И тем более еще, что при отсутствии тогда знакомства с каким бы то ни было даже намеком на существование медиумической силы — явления эти, кроме высшей степени странности их характера, своеобразности и неподатливости к наблюдениям, имели под конец какую-то враждебность и явное почти посягательство на наше благополучие, не говоря уже о той нелестной репутации, сплетнях и злословии, какие сложились о нас у общества верст на полтораста в окружности, по поводу этих явлений. Положим, я сам был виновником этой огласки, так как, не стесняясь нисколько и действуя единственно в интересах научной любознательности, рассказывал, писал и просил всех и вся объяснить мне по возможности: что все это значило? И ко мне приезжали, следили, слушали, смотрели все происходящее у всех на виду, но объяснений тем не менее не находилось. Были люди вполне образованные, с полным и обширным знанием науки, и всячески старались как-нибудь (именно как-нибудь!) свести все это на обыкновенную реальную почву, и мы всей нашей семьей с радостью ухватились за всякие объяснения этих явлений, происходящих, как нам объяснили вначале, при помощи якобы свободного электричества, магнетизма, а потом даже стали объяснять болезненностью моей жены, манией дурачеств, которыми она будто бы одержима и, дурача всех окружающих, сама якобы смеется в душе над нами, простаками. И охотно поверишь тому и другому, но через день, через неделю все эти теории рушились сами собою, при очевидной их несостоятельности. Именно все это надо было испытать на себе, видеть и слышать, не спать ночей, мучиться физически и нравственно до крайнего истощения сил, чтобы прийти наконец к неоспоримому убеждению, что действительно есть в природе то, о чем не снилось мудрецам…’

’16 ноября 1870 года, перед вечером, я вернулся из соседнего городка, верстах в 30-ти от нашего хутора, при мельнице, где года за полтора перед тем мы поселились всей нашей семьей, состоявшей тогда из двух старух — матери и тещи, лет по 60-ти каждой, жены моей, бывшей тогда лет 20-ти с небольшим, и дочери, еще грудного ребенка. С первых же слов после приветствий жена сообщила мне, что они без меня вот уже две ночи почти совсем не спали от каких-то неестественных, по ее словам, стуков на подволоке дома, в стены, в окна и пр. и заключила, ‘что у нас просто завелись в доме черти’.

Рассказав, как тотчас по своем приезде сам г. Щапов сделался свидетелем непонятных стуков, раздававшихся пять ночей подряд, почти постоянно то в окно, то в стены, как 20 декабря они на несколько дней возобновились и, кроме того, началось самопроизвольное летание разных вещей, причем мягкие тела ‘производили звук как бы от падения твердого тяжелого тела, а все твердые тела падали без всякого звука’, как накануне нового 1871 года стуки возобновились опять, и их наблюдали уже целым обществом, причем ‘стоявшие снаружи дома слышали звук исходившим изнутри, а оставшиеся в комнате слышали тот же звук исходившим снаружи’, — г. Щапов продолжает:

‘После того как 8 января в бытность у меня одного знакомого Ф.Ф. С., по миновании многочисленных манифестаций в форме различных стуков и самопроизвольных летаний вещей, с женой моей случился обморок от появления какого-то светящегося шара, вылетевшего из-под ее кровати, сначала небольшого, а потом увеличившегося, по ее словам, до величины обыкновенной суповой чашки, похожего на надутый гуттаперчевый пузырь красного цвета, — мы уж положительно стали относиться к ним (явлениям) враждебно и со страхом, тем более что на другой день, 9 января, эти проклятые стуки в окно жениной спальни раздались уже днем, часов около 3-х, когда она вздумала прилечь отдохнуть после обеда, и начали с этого времени преследовать ее всюду. Так, когда она сидела на диване в этот день за чаем часов в 5 вечера — забарабанило рядом с ней по ручке дивана, и когда я пересел на ее место, то звук перешел опять рядом с ней на клеенку дивана и по временам слышался в складках ее шерстяного платья, переходил за нею в шкаф, куда она ставила посуду, преследовал в кладовой и пр. Тут уж мы, надо правду сказать, даже оробели, потому что такая бесспорная реальность явлений среди белого дня, да исключительная группировка их около жены — ложились как-то тяжело на душу нам обоим, а она так даже всплакнула. Боясь каких-нибудь дурных последствий для ее здоровья, в особенности умственного расстройства, так как она говорила, что хотя и не испытывает особенного страха, но тем не менее перед началом явлений чувствует каждый раз какую-то безотчетную слабость в организме и как бы позыв ко сну, что действительно и было резко заметно: она в это время была как бы в забытьи, а когда находилась в постели, то спала неестественно крепко. Избегая еще больших бед — решили переехать в город, где и остановились в своем доме, намереваясь пробыть с месяц. Но в первый же день нашего приезда встретились с одним знакомым врачом Ш-вым, приехавшим по службе, который, выслушав мой рассказ обо всем и отбросив, разумеется, всякую таинственность и сверхъестественность его подкладки, отнес эти явления прямо к области электричества и магнетизма, проявивших свою силу, по его словам, вследствие, вероятно, или особого состава почвы под нашим домом, или, быть может, от особого индивидуального свойства в организации моей жены. Эти хотя и не особенно ясные, а главное, мало подходящие к данному случаю объяснения, но показавшиеся нам, людям малосведущим, довольно убедительными, подействовали на нас успокоительно, и хотя они, повторяю, по уровню наших научных познаний тоже были довольно отвлеченными, но все же мы могли понять из этого, что речь идет о естественных законах природы, и это для нас было уже находкой, лишь бы избавиться от гнетущей нас чертовщины, названием которой до этого мы окрестили эту силу за неимением более подходящего…

Но каково было наше изумление и даже ужас, когда 21 января, по возвращении нашем и наступлении ночи, как только жена моя улеглась в постель, стуки и бросание вещей в комнатах дома снова возобновились и вдобавок еще начали летать небезопасные вещи: так, например, столовый ножик, лежавший до этого на печке, с силою ударился в дверь, и мы стали тщательнее прятать всякие подобные и тяжеловесные вещи, но и это не помогало. Иногда среди ночи внезапно все ножи и вилки, бывшие с вечера положенными в шкаф с плотно затворенными дверцами, с силою разлетались по комнате, и некоторые оказывалась вонзившимися в стену у нашей кровати. Признаюсь, я уж не на шутку начал опасаться этих как бы угрожающих манифестаций и был благодарен тому, что многие из наших знакомых навещали нас в это время и ради любопытства оставались ночевать. И если доселе докторская теория электричества не вязалась как-то с странным характером явлений, то уж после 24 января, когда случайно обнаружилась новая способность этой силы, теория эта оказалась окончательно непригодной. Так, вечером этого числа, в бытность у меня в гостях одного знакомого Л.С. Алексеева, когда они с женой моей сидели в одной комнате, а я в другой в это время ходил с своей дочкой на руках, напевая ей какие-то куплеты, -слышу, что Алексеев и жена моя просят меня продолжать только что прерванный мотив цыганки, я пропел, и меня просят переменить на другой — я начинаю ‘Фигурантку’ и, подойдя к ним, узнаю, что под мое пение раздаются стуки в стену около них и совершенно точно воспроизводят тактами мотив песни. Запеваю опять что-то и действительно слышу, что в стену прямо против меня — без участия кого бы то ни было как внутри дома, так и снаружи (о чем справиться мы сочли, разумеется, первым долгом) — точь-в-точь как бы ногтями пальцев отчетливо выбивается каждый такт песни. Приятель мой при этом намеренно затягивает протяжную песню и нарочно прерывает ее, но, тем не менее, ритм звуков в точности следовал за каждым тактом, хотя в то же время, видимо, сбивался при намеренных перерывах со стороны Алексеева. Пробовали вести мотив тихо, доходя до шепота, а потом до простого шевеления губами и даже продолжали ради опыта перебирать разные мотивы только в уме, без всяких звуков — и тогда аккомпанемент получался совершенно верный. Словом, ясно и неоспоримо было видно, что сила эта одарена и слухом, и смыслом, и даже больше того, — способностью угадывания! Мы настолько были поражены разумностью этой силы, чего доселе в ней не примечали, что решили продолжать наблюдения в тот вечер и, чтобы иметь звуки отчетливее и громче, попросили жену мою переместиться с своей кровати на другую, которая находилась возле стеклянной двери, куда тотчас же, следом за ней, перенеслись и целые потоки стуков по стеклу. Тут, кроме воспроизведения аккомпанементов всевозможных маршей, полек и мазурок (а гимн ‘Боже, Царя храни’ вышел даже эффектен), обнаружена была способность силы и просто отзываться на стук по стеклу столько раз, сколько кто стукнет или задумает.

Считаю не лишним упомянуть снова, что мы во все это время самым тщательным образом контролировали возможность обмана и не выпускали из виду главную виновницу, около которой группировалось все это, т.е. мою жену, спавшую все это время самым спокойным образом.

Понятно, что после этого никакие теории электричества сюда не подходили, и я решился писать обо всем этом самому автору этой теории — знакомому доктору Ш-ву, тем более что к этому времени подоспела и более побудительная причина для описания именно запрос от Оренбургского отделения Императорского географического общества, которое через управляющего Илецкими станицами майора Погорелова просило сообщить о явлениях вообще, а главное, о метеорологических, как там было названо явление светящегося шара, о котором я упоминал как о причине обморока моей жены. И вот, изложив все как было, я послал по одному экземпляру в общество и д-ру Ш-ву в Уральск с просьбою, разумеется, объяснить, что все это значило? С своей же стороны, как ни стыдно было в этом признаться, совершенно откровенно окрестил все это чертовщиной, так как, несмотря на всю нелепость этого эпитета, иных никаких объяснений не подыскивалось.

‘Вскоре, к величайшему моему удовольствию, из Уральска к нам приехало три лица и именно таких, каких и было желательно в данном случае, по их образованности, развитости и прочим достоинствам, каковы в них нам были хорошо известны. 1-й — инженер-технолог, состоявший тогда чиновником особых поручений при губернаторе, есаул Александр Феогниевич Акутин, 2-й -бывший в то время, кажется, редактором ‘Уральских Войсковых Ведомостей’ (местный литератор и поэт) Никита Федорович Савичев, 3-й — тот же доктор, что приезжал в первый раз и к которому я адресовал свои описания — А.Д. Ш-в.

Приехали они, как сказали вначале, просто в качестве интересующихся моих знакомых, для исследования явлений. Оказалось же потом, что это была официальная комиссия, наряженная по распоряжению самого губернатора генерала Веревкина. Я был, повторяю, несказанно рад их приезду и, снова повторив им во всей подробности происходившее, отдался весь к их услугам, попросивши в то же время и жену свою отбросить на этот раз всякие излишние церемонии и щепетильности, так, например, чтобы спальня ее была доступна для нас всех во всякое время и всякие лишние уборы, драпировки и, по возможности, прислуга были бы удалены, на что она изъявила полное свое согласие и готовность к облегчению успеха исследований, тем более что люди эти были ей вполне известны и уважаемы, первые двое — как ее бывшие учителя того заведения, где она училась, а последний — как доктор. Понятно, что с первого же разу они приступили к строжайшему и подробному осмотру дома, в котором жилых комнат, где мы помещались в эту зиму, было только три, считая и переднюю, остальная половина дома с капитальной стеной была необитаема, как летнее помещение, служившее в эту зиму как кладовая. Так как до этого времени ничего не происходило и в доме все было тихо, то я, конечно, не мог ручаться за непременное повторение явлений. Но только в первый же вечер их пребывания явления обнаружились как в стуках в стены, в стекла окон, так и в летании предметов и пр. На другой день ими поставлены были привезенные с собою физические приборы, для чего даже взломали часть пола в спальной жены и поставили там железный прут (как он в физике называется, не знаю), один конец которого углубили в самую почву под полом, а другой, верхний, с загнутым и заостренным концом, приходился против той стеклянной двери, в которую обыкновенно раздавались удары и на стекле которой устроен был конденсатор из листов свинцовой бумаги. Привезена была ими и лейденская банка, компасы, магнит и всякая научная диковинка, но ни один из приборов во все время не оказался пригодным ни для одного опыта, и посредством их не удалось уловить ни малейшего намека на сродство явлений с электричеством и магнетизмом, равно как и химические реакции, производимые самим Акутиным, не показали никакого особенно напряженного состояния атмосферного электричества в помещениях дома или насыщения окружающего воздуха сгущенным озоном. Словом, все усердные старания их по этому предмету не привели ни к чему, а явления между тем своеобразно продолжались каждый вечер аккуратно. Для записывания их в последовательном и строгом порядке был заведен журнал, и все мы поочередно во все почти ночи дежурили в спальной жены, откуда они преимущественно и начинались.

Первое и главное желание было подвести их под какую-либо систему или правило, но как нарочно (а пожалуй, и действительно нарочно) выходило всегда наоборот. Так, например, с самого еще, кажется, начала, сидя все вместе за чаем, наблюдали самопроизвольное летание со стола разных вещей: ложечек, крышки с чайника и пр., и все эти вещи слетали непосредственно в направлении от моей жены в стороны, что навело на мысль о присутствии в ней отталкивающей силы, как бы отрицательного тока, но тут же вслед за этим обнаружилось и противоположное: идет, например, она к посудному шкафу и только что отворяет дверцы, как на нее сыплются вещи оттуда и летят далеко прочь. Но всякий раз это случалось так, что нам, собравшимся вокруг стола или шкафа вчетвером или впятером, никак не удавалось уловить того момента, когда вещь поднимается со своего места, а приходилось видеть ее уже только на лету и падающею. И вот заставляем жену мою дотрагиваться по очереди до вещей в шкафу, и все они у нас на виду остаются в спокойном состоянии, а потом вдруг откуда-нибудь из-за угла — куда никто из нас не смотрел в данный момент — срывается с своего места какой-нибудь предмет: подсвечник, ковш и т.п. — и летит из шкафа к ней навстречу и, перелетев через наши головы, падает далеко в сторону. Тут уже приходилось признавать в ней притягательную силу, и так во всем и всюду встречались противоречия, сбивавшие наблюдателей с толку.

Не помню уж, сколько именно дней мы сообща наблюдали и записывали разнородные явления, выражавшиеся то в различных звуках, то в передвижении предметов, и по-прежнему не приходили ни к какому результату, когда однажды обнаружилось случайно нечто уже более загадочное. Так, сам Акутин, сидя раз ночью очередным, так сказать, дозорщиком в спальне около глубоко спящего медиума, тревожным шепотом зовет нас из другой комнаты и сообщает, что он, слыша временами какой-то неопределенный шорох как бы по подушке и одеялу спящей, вздумал просто поцарапать ногтем по той же подушке и простыне и, к удивлению, услышал точно такой же звук в том месте, где он сам его перед тем произвел, и приглашает нас прислушаться, так как просто не доверяет уже себе. Действительно, как только он провел ногтем по шелковому или шерстяному, кажется, одеялу спящей — так тот же самый звук почти одновременно и на том же самом месте отчетливо повторился сам собою. Проведет ногтем же по наволочке два раза — и точно такой же двукратный звук отзовется в ответ. Начнет варьировать звуки, — напр., сделает два более сильных и третий слабее — в ответ повторится то же самое до точности поразительной. Сколько бы ни отсчитали звуков по одеялу, подушке, спинке кровати или стула — даже далеко от неподвижно спящей и иногда едва-едва слышным образом, — звуки повторялись и воспроизводились безошибочно — точно столько же раз, с одинаковой силой и по тому же самому месту, где были сделаны. Тогда Акутин просто начинает спрашивать, например: кто из нас 4-х или 5 произвел звук, и перебирает имена присутствующих, и каждый раз ответ таким же шорохом раздается именно при имени того, кто произвел звук. А за спящею мы между тем наблюдаем все, и она лежит совершенно неподвижно, даже с отворотившейся несколько головой к стене, и уж нас ни в каком случае видеть не может, даже если бы и полуоткрывала несколько глаза, что при достаточном освещении, на виду всех, тоже было бы неминуемо замечено.

Это Акутина ужасно взволновало, и он долго ходил молча, задумавшись и отдуваясь. Затем опять подсел и начал спрашивать о разных событиях из области политики, литературы и пр., например о ходе бывшей тогда Франко-Германской войны, — и ответы звуками получались до того верные и точные как о времени событий, так о месте и лицах, что только постоянно и внимательно-толково читавший газеты мог давать такие ответы, но никак уже не жена моя, не бравшая почти в руки газет, которых, кстати, в доме в ту пору у нас и не получалось. И сколько мы ни пытались и ни настаивали, чтобы получить звук на умышленно неверный вопрос — ни разу не получалось ни малейшего шороха, а соблюдалось полнейшее молчание, которое означало отрицательность. При этом Акутин задавал вопросы и на иностранных языках -французском и немецком, и результат был один: верность и безошибочность, что утверждал уже сам спрашивающий, так как большая часть из нас окружающих не знали этих языков… Тут уж я вплотную, что называется, пристал к Акутину: что же это такое? Если это опять-таки как-нибудь незаметно для нас жена моя проделывает шорохи (мы все-таки еще думали тогда про себя: не одурачены ли мы как-нибудь ею) — то как же она, например, буквально не читая газет (это я положительно утверждаю), может знать о событиях войны, о деятелях ее и прочих эпизодах, о которых она, наверное, и во сне не видала, или — почему ей известно, например, что один из известных писателей-социалистов — Лассаль — еще жив в то время, — тогда как я, например, кое-что еще зная о Лассале, думал, что он уже давно не существует, так как при получении утвердительного ответа, что он еще жив, я воскликнул тут же: что это уже вздор, но Акутин же и поправил тогда мою ошибку. А потом, каким образом получились точные ответы на вопросы, задаваемые по-французски и немецки, когда она, учась еще в детстве, знала по-французски только чуть ли не одну азбуку, а немецкому языку и совсем не училась? Понятно, что Акутин волновался при этом больше, чем мы, прося оставить его пока в покое, и не ложился во всю остальную часть ночи, прошагав до утра в глубокой задумчивости. А утром, за чаем, наведя нарочно разговор на политику, обратился к жене с некоторыми самыми обыкновенными вопросами о текущих военных событиях, но оказалось, что она не только о подробностях, сообщенных вчера шорохообразными ответами, не знала, но чуть ли не знала даже о существовании самой войны между немцами и французами, так же точно о Лассале и о другом прочем не имела никакого понятия (так как выйдя рано замуж, она исключительно была занята детьми и хозяйством).

Тогда Акутин должен был признать, что это уже проявления не электричества и магнетизма, хотя, быть может, и нечто сродное, и что, следовательно, жена моя во время сна находится в таком исключительном, как бы прозорливом, состоянии, что, воспринимая впечатления извне, дает на них ответы, так сказать, нутром (как он выразился на местном народном жаргоне), т.е. психически. Это было тем более ново как для него, так и для нас остальных, что в то время еще нигде не упоминалось о психических явлениях… От себя Акутин объявил приблизительно следующее: так как эти проявления не подходят ни под одну из общеизвестных и принятых в науке рубрик, а между тем факты налицо и для него они уже теперь не опровержимы, то он до времени пока отрешается от какого-либо предвзятого известного ему научного взгляда и ограничился пока тем, что окрестил эту силу словом ‘Еленизм’, — производя его попросту от имени жены моей Елены, — намереваясь писать об этом в одну из немецких газет. А между тем, для вящей убедительности, просил перенести место наблюдения в Илецкий городок, где мы и остановились опять в своем доме. Там повторялось почти то же самое, хотя в меньшей и слабейшей степени. Так, звуки, например, отдавались только в полу и именно около того места, где находилась жена, как будто стуки прятались за нее, а в каменных стенах дома их совсем слышно не было…

Как только в первых числах марта мы перебрались в хутор, так с первого же шага в доме опять пошла разгуливать эта сила. И на этот раз явления совершались даже без присутствия жены. Так, однажды, перед вечером, на моих глазах запрыгал на всех четырех ножках большой тяжелый диван, да еще вдобавок в то время, когда на нем лежала моя старуха-мать, перепугавшаяся, разумеется, ужаснейшим образом. Этот случай имеет для меня особое значение потому, что до этого я все как будто не так хорошо мог проверить себя во многом из виденного и слышанного, так как во все время был посторонний народ и я мог быть под чужим влиянием, хотя, повторяю, сомнений и тогда не было, но тут ведь весь диван был на виду, так как дело было днем, под ним никого и ничего не было, мать-старуха лежала на нем совершенно спокойно, в комнате, кроме меня и мальчика у двери в передней, тоже никого не было, а между тем пяти-шестипудовый диван, с лежащей на нем старухой, раза три-четыре подпрыгнул, как сказано, сразу на всех ножках, — ясно, что уж тут никак не галлюцинация. Затем в тот же или на следующий день, вечером, когда мы сидели в большой нашей комнате, вдруг у всех нас на виду из-под умывального шкафчика, стоявшего в передней, с треском вылетела синевато-фосфорического цвета искра по направлению к спальне жены (где ее в это время не было), и одновременно с стремительным вылетом этой искры мы увидели, что в спальне что-то моментально вспыхнуло. Опрометью ринувшись туда, я увидел, что горит ситцевое недошитое платье, лежащее на столике в переднем углу. Затушить его предупредила меня моя теща, находившаяся одна в этой комнате и успевшая вылить на вспыхнувшее пламя кувшин воды. Я, остановившись в узеньких дверях и не пропуская никого вперед себя в эту комнату, принялся первым долгом за исследование: не было ли причиной воспламенения платья чего-либо иного, помимо виденной нами искры, как-то: упавшей свечки, спички и т.п. Но положительно ничего такого вблизи этого места не было, а между тем в то же время в комнате чувствовался довольно сильный и смрадный запах серы, исходивший именно от залитого платья, горелые места которого, несмотря на то что были мокры от вылитой воды, на ощупь были еще горячие, и от них шел пар, как будто вода была вылита на горячее железо, а не на ситец.

Как ни тяжело и опасно было оставлять в такое время своих семейных — двух старух и жену с ребенком, но я по одному безотлагательному делу должен был на один день поехать в город, а чтобы семейным не было страшно оставаться одним (так как мы все уже не на шутку стали бояться этих явлений), я попросил одного юношу, соседа нашего А.И. П-ва, остаться с ними. Вернувшись через день, застаю всю семью в сборах с уложенными уже на воз вещами, мне объявляют, что оставаться долее никак нельзя, потому что начались самовозгорания в доме разных вещей и дошло до того, что вчерашним вечером на самой хозяйке дома (т.е. моей жене) воспламенилось само собою платье и П-в, бросившийся тушить его на ней, обжег себе все руки, которые у него и оказались действительно забинтованными и сплошь почти покрытыми пузырями. Вот что рассказал мне об этом П-в. Вечером, в день моего отъезда, явления, кроме стуков и пр., осложнились еще появлением светящихся метеоров, которые появлялись перед окном, выходящим в наружный коридор, числом их было несколько штук и разной величины, начиная от большого яблока и до грецкого ореха, формой круглые и цветом темно-красные и синевато-розовые, не совсем прозрачные, а скорее матовые. Довольно долго, по его словам, продолжалось это удивительное летание светящихся огоньков, сменявших один другого. Подлетит такой шарик к окну, повертится по ту сторону стекла несколько времени без всякого шума и только что скроется, как на смену ему, от противоположной стены коридора, — другой, третий, потом два, три вместе, и т.д. продолжалась эта игривая смена огоньков, как будто желавших проникнуть внутрь дома. Жена моя не спала в это время. На другой день к вечеру, только что они вышли посидеть на крыльцо (время настало уже теплое), как П-в сейчас же вернулся опять зачем-то в комнату и видит, что горит постель. Зовет на помощь, сбрасывают покрывало, простыни, прогоревшие уже довольно изрядно, и, затушивши все тщательно и осмотревши кругом, не осталось ли где огня, снова выходят на воздух от дыма в комнате и недоумевают, откуда мог появиться на постели огонь, когда там не было ни зажженной свечки, ни курящих папиросы… как вдруг снова чуют гарь в комнате. На этот раз оказался горящим волосяной тюфяк, с нижней его стороны, около угла, и огонь настолько уже успел проникнуть внутрь толстой волосяной (без всякой примеси) набивки тюфяка, что, по их мнению, этого никак не могло произойти от недосмотра при тушении первого воспламенения, потому что горящие места были потушены окончательно и огня не должно было остаться, тем более что волосяная набивка — материал не горючий — не то что мочала или вата, которых тут и не было.

Но и этим все не кончилось, а завершилось в тот же вечер такой катастрофой, после которой уже и решено было совсем оставить дом, переехать куда-нибудь, несмотря на то что уже снег таял и кругом бежали вешние ручьи.

Этот случай тот же П-в передал мне так: ‘Сижу, говорит, я и наигрываю на гитаре, а сидевший тут перед тем мельник вышел из комнаты, а вслед за ним вскоре вышла и Елена Ефимовна (моя жена), и только что затворилась за ней дверь, как я услышал откуда-то, как бы издалека, глухой и протяжно-жалобный вопль. Голос же мне показался знакомый, и, оторопев на мгновение от охватившего меня безотчетного ужаса, — бросился за дверь и в сенях увидал буквально огненный столб, посреди которого, вся объятая пламенем, стояла Елена Ефимовна, на ней горело платье снизу и огонь покрывал ее почти всю. Разом соображаю, что огонь не сильный, так как платье на ней тоненькое, легкое, — кидаюсь тушить руками, но в то же самое время чувствую, что их страшно жжет, как будто они прилипают к горящей смоле, раздается какой-то треск и шум из-под пола, и весь он в это время сильно колеблется и сотрясается. Прибежал со двора на помощь мельник, и мы вдвоем внесли на руках пострадавшую в обгорелом платье и без чувств’.

Жена же рассказала следующее. Только что вышла она за дверь в сени, как под ней вдруг затрясся весь пол, раздался оглушительный шум, и в то же время из-под полу с треском вылетела точно такая же синеватая искра, какую мы прежде видели вылетавшею из-под умывального шкафчика, и только что она успела вскрикнуть от испуга, как внезапно очутилась вся в огне и потеряла память. При этом весьма замечательно то, что сама она не получила ни малейшего ожога, тогда как бывшее на ней тоненькое жаконетовое платье кругом обгорело выше колен, а на ногах не оказалось ни одного обожженного пятнышка.

Что же действительно оставалось делать? Передо мною был с искалеченными от ожогов руками П-в, обгорелое платье, на тонкой материи которого не было ни малейших следов какого-либо горючего материала, — ясно, что оставалось бежать! Что мы и сделали в тот же день, переехавши в соседний поселок, в квартиру казака, где и прожили все время половодья без всяких уже тревог. Не было никакого повторения и по возвращении нашем в дом, который я, однако, тем же летом распорядился сломать’.

Не могу отказать себе в удовольствии привести здесь, хотя и не идущее прямо к предмету, но драгоценное по себе, столь редко удающееся наблюдение над материализацией, которым г. Щапов заканчивает свою статью:

‘Забыл еще в своем месте упомянуть о том, что было два случая видеть так называемую теперь — материализацию (тогда же просто мы называли дьявольским наваждением).

Так в первый раз жена видела в окне, снаружи, нежную, розовую, как бы детскую ручку, с прозрачными светящимися ногтями, которыми и барабанили в стекло. Потом в том же окне видела два какие-то темного цвета живые существа вроде пиявок, которые и напугали ее до обморока. А другой раз я уже сам, будучи один в доме и мучась несколько часов подсмотреть: кто и как (не жена ли сама, притворяясь спящею) барабанит по полу в ее спальне, — я несколько раз незаметно подкрадывался к Дверям спальни, где стуки по полу шли непрерывно, но каждый раз лишь только я чуть-чуть заглядывал в спальню, звуки приостанавливались и тотчас же возобновлялись снова, когда я отходил или отводил только глаза от внутренности спальни, как будто дразнили меня. Но вот, полагаю, в двадцатый, а то и больший раз, я как-то вдруг ворвался в комнату, лишь только там начались стуки, и… оледенел от ужаса: маленькая, почти детская розовенькая ручка, быстро отскочив от пола, юркнула под покрывало спящей жены и зарылась в складках около ее плеча, так что мне ясно было видно, как неестественно быстро шевелились самые складки покрывала, начиная от нижнего его конца до плеча жены, куда ручка спряталась. И пугаться-то, кажется, особенно было нечего, но меня, как я говорю, оледенил ужас, потому что спрятавшаяся ручка была вовсе не рука моей жены (хотя и у той руки были небольшой величины). Это уж я заметил ясно, и, кроме того, само положение спящей жены было такое (на левом боку отворотившись к стене), что при ее неподвижности, на моих глазах, невозможно было спускать руку на пол и потом так неестественно быстро поднять ее в одной вертикальной линии с плечом… Что тут надобно было думать — галлюцинация? Но нет, тысячу раз — нет! Я этому совершенно не подвержен. Обман со стороны жены, ее болезненное к тому предрасположение? Но форма, цвет, величина самой ручки, какую я видел? — Да, наконец, покойница была женщина вполне солидная, серьезная, любящая мать и жена, строго религиозная и никаким болезненным припадкам до самой смерти (от родов, в апреле 1879 года) не подвергалась. А между тем все почти явления, как-то: летание вещей и стуки как бы прятались за нее, отчего многим казалось, что это делает именно она сама, в особенности в тех случаях, когда наблюдали с недоверием или сомнением, хотя в то же самое время можно было привести сто шансов против одного за невозможность исполнить ею то, что совершалось, так как зачастую вылетали, например, вещи из закрытых помещений, шкафов, сундуков и пр., до которых она в данный момент и не дотрагивалась. Так однажды, когда наша комиссия в полном составе трех лиц, и нас посторонних столько же, сели обедать и жена в это время, возвращаясь из кладовой с полными руками банок с маринадами, только что начинала еще — с трудом от занятых ношею рук — отворять наружные из сеней двери, против которых находился обеденный стол, — как в этот самый момент к нам на приборы и на стол, через головы и в промежутки сидящих, посыпались разные мелкие вещи: свинцовые пули, старые ржавые гайки и прочий хлам в количестве нескольких горстей,— находившийся до этого (как я едва припомнил) в закрытом и заваленном разным громоздким старьем ящике, в той же кладовой, до которого, однако, по удостоверению прислуги, барыня и не дотрагивалась. Да и бросить ей такое количество вещей прямо на стол через одну комнату — занятыми руками — было невозможно.

Странно было еще и то, что, несмотря на силу, с какой упали эти тяжеловесные вещи на тарелки, ни одна из них не была разбита. А все же, казалось, что бросила она, хотя все, видя ее входящую в дверь, не могли заметить ни малейшего со стороны ее жеста или усилия. И так, повторяю, было во всем и всегда: т.е. желание этой силы как бы скомпрометировать самого медиума’².

В ‘Ребусе’ можно найти известия о многих других русских случаях преследования медиумическими явлениями, из коих упомяну здесь о немало нашумевшем в 1853 году случае, бывшем в Липцах, около Харькова, единственном в своем роде, так как явления были удостоверены полицейскими и судебными разбирательствами, замечательно, что и тут они окончились самовозгоранием. Производство по этому делу хранилось в упраздненном ныне архиве Харьковского внутреннего гарнизонного батальона, под заглавием ‘Дело Харьковского уездного суда о явлениях, бывших в квартире начальника Липецкой конно-этапной команды, капитана Жандаченко, и пожаре, происшедшем вследствие оных 25 числа июля, 1853 года, в слободе Липцы’. См. описание в ‘Ребусе’ (1884, с. 4), составленное по подлинному делу, находившемуся у меня и ныне сданному мною на хранение в Императорскую Публичную Библиотеку.

Упомяну еще о случае подобного же преследования, происшедшем в 1862 году, в семействе г-жи Каролины Плот, проживавшем в Ташлике, местечке Киевской губернии. Подробное описание помещено в ‘Ребусе’ (1888, с. 120), куда оно было сообщено доктором М.И. Кузнецовым в подлинном письме г-жи Плот к своей сестре — его теще.

Любопытно, что в этом самом году точно такие же по их типу преследования разразились над семейством почтенного Иоллера в Швейцарии и точно так же заставили его покинуть родительский дом. В случае г-жи Плот молитва совершенно изменила характер проявлений, в случае Иоллбра, несмотря даже на просьбы невидимых деятелей, к молитве не прибегли, вследствие чего и результаты вышли другие. Читателя, желающего познакомиться с злоключениями г. Иоллера, отсылаем к интересной брошюре самого претерпевшего, целиком переведенной в ‘Ребусе’, под заглавием ‘Описание таинственных явлений’ (см. 1888, с. 203 и следующие), или к вышеупомянутой моей книге ‘Предвестники спиритизма’.

Кстати, укажу еще на несколько подобных случаев, не входя в утомительные повторения. См. ‘Spiritual Magazine’, 1862, p. 499, и 1864, p. 49, ‘Human Nature’, 1875, p. 176, статью ‘Polter Geist’ в ‘Light’ 1883, p. 125.

Я не понимаю, каким образом подобранные мною здесь факты могут согласоваться с теориями г. Гартмана. По его мнению, все спиритические факты суть не что иное, как проявления сомнамбулического сознания и производятся либо через посредство мышц медиума, либо через посредство нервной силы. Сомнамбулическое сознание, как мы видели, есть не что иное, как функция мозга и находится в зависимости ‘от тех частей больного мозга, в которых гнездится сознательная воля’, ‘деятельность же этих средних частей мозга обыкновенно имеет значение подготовительное или исполнительное’. Далее г. Гартман прибавляет: ‘Так как этим средним частям мозга принадлежит также память, понимание и хотение, то результаты их деятельности могут представляться как бы исходящими от разумной индивидуальности… у натур анормальных некоторая самостоятельность средних частей мозга по отношению к частям, которым принадлежит сознательная воля, может достигать значительной степени’ (с. 31-32).

Как видно, эта теория не идет далее возможности приписать средним частям мозга ‘относительную самостоятельность’, принимающую вид ‘разумной индивидуальности’, ‘отличной от медиума’. Это допускаем и мы для значительной части явлений. Но нет возможности ни понять, ни допустить, чтобы низшие части мозга могли возмутиться против высших, не повиноваться ‘указаниям’ или еще менее приказаниям бодрственного сознания, категорически высказанным, чтобы сомнамбулическое сознание стало прямо противодействовать сознанию нормальному и, наконец, чтобы бессознательная воля взяла верх над волею сознательной и не только при стремлении к добру, но и к явному вреду носителя бодрственного сознания, до преследования его и причинения ему даже физического зла. Единственное место в сочинении Гартмана, которое могло бы относиться к разряду упоминаемых здесь фактов, следующее: ‘Часто случаются такие явления, что в доме в определенные часы звонят колокольчики… или известное место бомбардируется камнями, кусками угля, или другими лежащими вокруг предметами, а поставленные при этом полицией или частными людьми сторожа никак не могут заметить того, кто причиняет подобное беспокойство. Потом оказывается обыкновенно, что явления условливаются присутствием в данном месте какой-нибудь служанки, или истерической женщины, или девочки в возрасте развития и что именно вблизи этих лиц падают брошенные предметы. Власти, как и частные лица, обыкновенно и не подозревают подобного соотношения и скорее готовы верить сверхъестественному происхождению явлений, чем приписывать их к бессознательному влиянию медиума’ (с. 52). Но это место ничего не объясняет, нельзя понять, каким образом медиум заряжает нервной силой камни, находящиеся на улице, и заставляет их описывать параболы, нельзя понять, зачем бы он стал бомбардировать ими свой собственный дом, да, наконец, ‘беспокойство’ не есть еще явление, прямо противное воле медиума, или преследование, направленное прямо против его личности.

Еще серьезное затруднение: по теории Гартмана, ясно, что степень ‘относительной самостоятельности’ сомнамбулических функций зависит от степени самостоятельности бодрственного сознания: т.е. что высшая степень сомнамбулической самостоятельности имеет место при низшей степени бодрственного сознания — когда оно находится в состоянии усиления, сам Гартман говорит, что ‘физические явления, требующие особенного напряжения, происходят, когда медиумы впадают в явный сомнамбулизм’ (см. с. 38). Кажется, не может быть спора о том, что явления у Фоксов, Фельпсов, Щаповых и других должны были потребовать наивысшего ‘напряжения нервной силы’, и тем не менее они всегда происходили в то время, когда медиумы были в нормальном состоянии. Итак, мы должны предположить здесь, по Гартману, одновременную полную деятельность двух сознаний в борьбе между собою, причем так называемое сомнамбулическое сознание одерживает даже верх над бодрственным, подвергая его всякого рода неприятностям и мучениям.

_____________________________________

¹ См. о нем у Гера в его ‘Опытных исследованиях спиритических явлений’.

² Эти явления у г. Щапова, равно как нижеуказываемые случаи самопроизвольных явлений в слободе Липцы, в Харьковской губ., в семействе Иоллера в Швейцарии и другие, подробно описаны мною в моей книге ‘Предвестники Спиритизма’, изданной в 1895 году (см. также прибавление к ней: ‘Воспоминания очевидца о загадочных явлениях в слободе Липцы’, СПб., 1897).

II. Явления, противные убеждениям медиума.

Случаи этого рода многочисленны в летописях спиритизма. Все спиритическое учение сложилось из сообщений, противных общепринятым убеждениям толпы и самих медиумов, тут есть материал для целого специального трактата. Вот, напр., что д-р Декстер, который, как мы видели, сделался медиумом поневоле, говорит в своем предисловии: ‘Я никоим образом не мог поверить, чтобы духи могли иметь какое-нибудь участие в этих явлениях… мысль, чтобы души наших отшедших друзей могли сообщаться с нами на земле, не согласовалась с убеждениями, привитыми мне воспитанием, была противна всем моим прежним понятиям… Должен заметить, что получающиеся через меня сообщения писанием или физическим проявлением, когда я один или когда я в кружке, совершенно свободны от моего личного участия… я повторяю это утверждение, дабы ясно было, что полученные через посредство моей руки и напечатанные в этой книге учения, мысли, чувства и убеждения были совершенно противоположны моим воззрениям того времени’ (с. 85 и 95).

Один из самых замечательных случаев проявлений этого рода представляют нам сообщения, полученные г. М.А. (Оксон.)¹, личностью хорошо известною в спиритической литературе, они сперва помещались отрывками в ‘Спиритуалисте’ 1874 и следующих годов, а позднее, в 1883 году, были собраны и напечатаны в одном томе под заглавием ‘Spirit Teachings’ (‘Спиритические поучения’). Главный интерес этой книги состоит в том, что она знакомит нас с ходом и подробностями умственной борьбы между заветными убеждениями медиума и сообщениями, им получаемыми посредством своей собственной руки, так как в книге содержатся вопросы и возражения, возникавшие после каждого сообщения в уме того, кто сам писал их. Медиум, человек высокого умственного образования, имел уже твердо установленные религиозные убеждения, когда обнаружились его медиумические способности для явлений физических и умственных и в особенности для автоматического письма. Когда дело коснулось до верований, велико было его удивление и смущение при получении посредством его собственной руки сообщений, диаметрально противоположных его самым заветным убеждениям. Интересующегося подробностями этого случая я должен отослать, если не к подлиннику, то к цитатам из него, приведенным в немецком издании моего ответа Гартману (с. 375-377).

Случается также, что опыты, предпринятые с полным убеждением, что спиритические явления суть не что иное, как явления физического разряда, дают результаты, совершенно противоположные этому убеждению. Таков именно факт, описанный профессором Вагнером в ‘Ps. Studien’ 1879 года и относящийся до г. Д., химика и горного инженера, находящегося здесь, в Петербурге, на государственной службе по части технической химии. Я имею из его уст подтверждение того факта, что ни он, ни члены его семейства никогда не занимались спиритизмом, что их убеждения были совершенно противоположны его учениям и что опыты этого рода были предприняты им с целью доказать, что в его явлениях, если только таковые существуют, нет ничего мистического. Статья эта была переведена по-русски и помещена в мартовской книжке ‘Литературного журнала’ за 1881 год, издававшегося в Петербурге, заимствуем из нее следующие строки, указывающие на неожиданный результат первого сеанса:

‘Этот небольшой кружок приступил к спиритическим сеансам в полной уверенности, что ему удастся подвести медиумические явления под разряд явлений физических, в общепринятом ныне смысле этого слова. В этих видах стол, за которым происходили сеансы, был установлен на стеклянные подставки, и ножки его были обмотаны проволокой, проведенной к гальванометру. Но никаких физических явлений еще не произошло, как стол с первого же сеанса настоятельно потребовал азбуку. С помощью стуков составились фразы, и вот какой возник разговор:

— Я страдаю, потому что ты не веруешь.

— К кому относятся эти слова? — спросили присутствовавшие на сеансе.

— К Катерине Л.

— Кто же ты такой? — спросила К. Л.

— Я твоя подруга, Ольга Н.

Катерина Л. была глубоко поражена и взволнована этим сообщением, так как Ольга Н., одна из ‘самых дорогих и любимых ее подруг, такая же атеистка, как и она сама, скончалась за год перед тем’ (с. 394).

Наглядный пример того, что сообщение может быть противно воле и убеждениям медиума, мы находим в следующем факте, сообщаемом профессором Гером:

‘Однажды я достал из кармана книжку, которую медиум никогда не видал, открыл ее на странице с заголовком ‘Издатель читателю’ и поднес слова эти к азбучному кругу, обратив корешок книги к медиуму. Стрелка сложила изда — и остановилась, будто не в силах была продолжать, в это время медиум отвлекся на минуту, чтобы успокоить своего ребенка, а стрелка тотчас дополнила недостававшие буквы тель, чтобы сложить полное слово издатель. Медиум объяснил мне при этом, что по его соображению непременно должно было выйти слово издание и, чтобы помочь, она усиливалась сложить требуемые для этого буквы, но как только отвлечена была ребенком, сообщавшийся тотчас овладел ею и докончил заданное слово. (См. ‘Опытное исследование спиритических явлений Роберта Гера’, с. 37.)

_______________________________________

¹ Т.е. Magister Artium Oxoniensis (магистр философии Оксфордского университета).

III. Явления, противные характеру и чувствам медиума.

Было бы трудно говорить об этого рода явлениях с некоторою определенностью, если б не существовало внешнего, пребывающего процесса, в точности отражающего характер человека. Такой процесс представляет нам письмо. Оно носит на себе столь же оригинальную, как и верную печать своего автора. Это, так сказать, фотография характера человека. Графология, находящаяся еще только в зачатке, тем не менее признала факт, что почерк есть точное выражение бессознательных движений, характеризующих личность (см. ‘Revue Philosophique’, ноябрь 1885 года). Новейшие опыты в области гипнотизма констатировали, что внушение фиктивной личности влечет за собою в почерке субъекта изменения, соответствующие характеру внушенной личности. Будучи в 1886 году в Париже, я имел случай, благодаря любезности г. Шарля Рише, присутствовать на опытах этого рода, почерк и правописание субъекта (образцы которых я сохраняю) действительно изменились с внушенными ролями (см. ‘Ребус’, 1887, N 1, статью ‘Мое свидание с Рише’), но легко видеть, что это только модификация нормального почерка субъекта, соответствующая, равно как его выражения и жесты, внушенному типу. Известно, что в спиритизме медиумы довольно часто пишут почерком, который отличается от их нормального, и как для значительной части медиумических проявлений я допускаю, вместе с Гартманом, что они — результат наших бессознательных деятельностей, так точно и здесь я допускаю охотно, что изменение медиумического почерка, может во многих случаях быть только бессознательной модификацией нормального почерка медиума, смотря по воображаемым личностям, разыгрываемым его бессознательными способностями. Но как и во всех медиумических явлениях есть градации в сложности факта и прилагаемости гипотез, точно так же и здесь мы должны принять в соображение, почему медиум, пишущий автоматически от имени А., пишет своим нормальным почерком, а от имени В. и С. — почерком, ему чуждым? С точки зрения сомнамбулизма или гипнотизма условия за или против изменения почерка должны быть одинаковыми для всех случаев и дать одинаковые результаты. Затруднение возрастает, когда В., С. и D. всегда удерживают свой почерк с математическою тождественностью, ибо, если В., С. и D. суть случайные роли, созданные в данный момент, как могут они воспроизводиться постоянно с идентичными оттенками характера, выражающимися в идентичных оттенках почерка? Психические состояния, субъективные и бессознательные, не суть величины неизменные (как индивидуальные особи), и их повторение не может быть идентичным, мы не знаем снов, повторяющихся идентично, и редкие случаи подобного рода являются исключительными, почему их обыкновенно и приписывают личному, невидимому вмешательству. Затем представляются те случаи, где автоматический почерк совершенно отличается от почерка медиума, создать оригинальный почерк внезапно и всегда идентично воспроизводить его -вещь, трудно поддающаяся объяснению той же теорией. И, наконец, имеются и такие случаи, где в медиумическом почерке мы признаем почерк другого лица, которого медиум никогда и на видал. Здесь никакое внушение со стороны гипнотизера или бессознательной деятельности не объяснит факта, впрочем, я не стану распространяться теперь об этом предмете, о котором буду говорить подробнее в IV главе.

Но и содержание сообщений может быть противно характеру медиума. Как, напр., объяснить случай, где ругательства, богохульства и неприличия произносятся устами или пишутся рукою ребенка? Вот два случая такого рода, сообщенные г. Подмором в N ‘Light’ от 20 мая 1882 года.

‘Баптистский пастор, живший в Экшане, около Оксфорда, получал через своих детей письменные сообщения, исходившие от имени его покойной жены. В этих посланиях содержалось много утешительного для него и много доказательств самоличности. В продолжение некоторого времени пастор был убежден, что он находится в общении с женою. Внезапно, без всякой невидимой причины, характер сообщений изменился, библейские тексты и слова участия и любви сменились богохульством и сквернословием, и несчастный муж должен был прийти к заключению, что он все время был жертвою злостного обмана. Все подробности этого случая, крайне поразительного, читатель найдет в ‘Human Nature’ за 1875 год, р. 176.

Второй случай передан мне тем лицом, с которым он произошел. Вскоре после смерти его жены, двенадцатилетняя девочка, его родственница, начала писать психографически. Сообщения получались так же, как и в первом случае, от имени умершей жены и содержали в себе много веских доказательств в пользу такого происхождения. Было сделано не мало намеков на события, известные только мужу и жене, и на разговоры, происходившие между ними с глазу на глаз. Но, желая получить еще большие доказательства, приятель мой стал допрашивать сообщавшегося еще обстоятельнее. Тут оказалось, к его удивлению, что память или знание внушавшего эти послания простирались не далее, как за шесть недель до кончины его жены, все же происходившее ранее было ему неизвестно. Упрекая сообщавшегося в обмане, он пришел в ужас от посыпавшихся на него проклятий и грязной брани, и все это, вспомним, писалось рукою ребенка, который едва ли когда мог слышать, а еще менее понимать смысл употребленных слов’.

Другой корреспондент ‘Light’ сообщает: ‘Замечательная вещь, что при писании посредством планшетки весьма часто случается, что характер сообщений находится в полном противоречии с характером медиума. Так, напр., я видел, как ужаснейшие проклятия выливались из-под рук людей, которые скорее готовы были бы умереть, чем позволить себе подобные речи’ (‘Light’, 1883, р. 124).

Вообще факт получения сообщений грубо неприличных через медиумов, совершенно невинных и чистых душою, а иногда и неспособных понимать значение ими написанного, — один из самых обыкновенных и вместе поразительных, все опытно знакомые с медиумизмом подтвердят это.

IV. Сообщения, коих содержание выше умственного уровня медиума.

Только теперь, собственно говоря, я перехожу к разбору главы III, посвященной г. Гартманом вопросу ‘об умственном содержании сообщений’ и главный афоризм которой гласит: ‘Все сообщения имеют содержание, соответствующее умственному уровню и взглядам медиума’ (с. 142). И далее: ‘Содержание этих сообщений обыкновенно бывает ниже духовного уровня медиума и присутствующих, самое большее оно иногда равняется с ним, но никогда не превосходит его’ (с. 145). Что сообщения далеко не всегда отвечают ‘взглядам медиума’, это мы видели на предшествующих страницах, посмотрим теперь, верна ли первая часть этого афоризма. Справедливость требует сказать, что действительно большинство медиумических сообщений содержит общие места, пустые ответы или рассуждения, не превосходящие нормальных способностей медиума, а очень часто и чистые пошлости, бесполезно говорить, что было бы безрассудно искать причину подобных произведений помимо бессознательной психической деятельности самого медиума. Этот род сообщений объясняет и оправдывает отчасти то обычное со стороны критиков спиритизма утверждение, что медиумические сообщения никогда не превышают нравственный и умственный уровень медиума. Но слово ‘никогда’ является лишним в этом утверждении, формулированное таким образом оно служит доказательством недостаточного изучения литературы предмета или малого практического с ним знакомства, ибо спиритическая литература обладает немалым количеством фактов, доказывающих, что получаемые сообщения могут быть и выше умственного уровня медиума и нет такого опытного спиритиста, который не имел бы случая в этом убедиться. Но объективное установление этого факта — вещь не легкая. Как определить духовный уровень личности, как определить границы умственного возбуждения, которого человек может достичь под влиянием каких-либо случайных причин и во время которого он может создать из ряда вон выходящее произведение, причем мы не имеем однако права приписать его какому-либо другому фактору, как умственным способностям самого субъекта. Другое затруднение состоит в необходимости ссылаться или только на свидетельство самого медиума, или на свидетельство лиц, его знающих, это сводится к личному убеждению, основанному на близком знакомстве с субъектом, которое для посторонних не имеет никакого значения. И, наконец, чтобы судить и доказать, надо иметь документы налицо, надо представить факты конкретные и осязаемые, что не всегда возможно. Степень образования и познаний в положительных науках представляет, по-видимому, самое верное мерило для оценки явления, о коем идет речь. Если б мы могли удостоверить, что какой-нибудь медиум обнаружил в своих медиумических произведениях такие положительные познания, которыми он не обладает в нормальном состоянии, то этот факт послужил бы достаточным доказательством, что утверждение г. Гартмана неправильно. Между фактами подобного рода мы имеем медиумические произведения Гудзона Тутля, из коих всего замечательнее его первое сочинение ‘Тайны природы’ (‘Arcana of nature’), написанное, когда ему было восемнадцать лет, первый том которого был переведен и напечатан в Германии под заглавием ‘История и законы мироздания’ (‘Geschichte und Gesetze des Schopfungsvorganges’) доктором Ашером в Эрлагене в 1860 году и у которого Бюхнер заимствовал несколько мотто, не подозревая, что это было бессознательное сочинение молодого фермера, не получившего никакого научного образования, написанное в пустынях штата Огайо, в Америке (см. ‘Ps. St.’, 1874, S. 93 ‘Встреча Бюхнера с Гудзоном Тутлем в Америке’).

Если захотят возразить, что это произведение — научного, безличного характера — имело источником ясновидение, причем будут опираться на пример Дэвиса, утверждающего, что его сочинение ‘Principles of nature’ (‘Начала природы’) не имело другого источника (хотя одно и не опровергает другого), то я приведу для примера другое медиумическое произведение, личный характер которого не объяснит никакое ясновидение, я говорю о романа Чарльза Диккенса ‘Эдвин Друд’, оставленном автором неоконченным и законченном рукою медиума Джемса, молодым человеком без образования. Свидетели видели способ происхождения этого сочинения, и компетентные судьи высказались о литературном достоинстве его содержания. Я войду в некоторые подробности об этом единичном в летописях спиритизма произведении. Когда распространился слух, что роман Диккенса дописывается таким необычайным способом, газета ‘Springfield Daily Union’ отправила своего корреспондента в Братльборо (в штате Вермонт), где проживал медиум, чтобы разузнать на месте обо всех подробностях, я приведу здесь несколько выдержек из его отчета, напечатанного на восьми столбцах в N от 26 июля 1873 года названной газеты и перепечатанного в ‘Banner of Light’, а затем отчасти и в ‘Спиритуалисте’ (1873, с. 322), откуда мы их и заимствуем.

Вот что говорится о самом медиуме: ‘Он родился в Бостоне, и на четырнадцатом году стал обучаться механическому мастерству, которым занимается и по настоящее время, так что его школьное образование закончилось, когда ему было тринадцать лет. Не будучи нисколько неграмотным или непонятливым, он, однако, не имел никакого расположения к литературным занятиям и до этого никогда им не предавался — даже ни разу не пытался поместить в газете хотя какую-либо статейку. Таков человек, который взялся за перо Чарльза Диккенса, чтобы закончить и почти закончил ‘Эдвина Друда’.

‘Я был первым, кому посчастливилось узнать от него самого все подробности, рассмотреть рукопись и сделать из нее извлечения’.

‘Дело было так: месяцев десять тому назад молодой человек (которого для краткости я буду называть г. А., так как медиум до сих пор не желает оглашать своего имени) был приглашен своими приятелями присесть к столу для спиритического опыта. До этого времени он смеялся над всякими ‘спиритическими чудесами’, считая их шарлатанством, нисколько не подозревая, что он сам обладает какими-нибудь медиумическими способностями. Едва начался сеанс, как стали раздаваться учащенные стуки и стол после самых резких и разнообразных движений опрокинулся на колени к г. А., чтобы показать, что медиум был он. На следующий вечер его пригласили участвовать в другом сеансе. Проявления были еще сильнее. Г. А. внезапно впал в транс, схватил карандаш и написал сообщение от имени ребенка одного из присутствующих, о существовании которого г. А. ничего не знал. Но распространяться о дальнейших случаях этого рода мне здесь нет надобности…’

‘В конце октября прошлого, 1872 года на одном из сеансов г. А. написал сообщение к себе самому, подписанное именем Чарльза Диккенса, с просьбою дать ему специальный сеанс 15 ноября, по приближении этого срока ему постоянно о том напоминалось… Результатом сеанса 15 ноября, который, согласно данным указаниям, происходил в темной комнате, в присутствии одного А., было длинное сообщение от имени Диккенса, выражавшего желание закончить через него, как медиума, не оконченный им роман. В сообщении говорилось, что он (Диккенс) давно искал, каким бы способом этого достигнуть, но до сих пор не находил никого подходящего для успешного выполнения такой задачи. Он желал, чтобы первая диктовка происходила в канун Рождества, в ту ночь, которую он более всего любил на земле, и просил медиума отдать на это дело столько времени, сколько это было для него возможно без ущерба для его обычных занятий… Вскоре стало очевидно, что тут работает рука мастера, и г. А. стал охотнее покоряться постигшей его странной участи. Результат его труда от Рождества до настоящего времени (июля 1873 года), — труда вне ежедневных десятичасовых занятий своим ремеслом — представляет теперь 1200 страниц рукописи, которой достаточно для октавного тома в 400 страниц’.

Критикуя затем новую часть романа, корреспондент говорит: ‘Здесь перед нами прежде всего целая группа лиц, каждое с своими отдельными характеристическими чертами, и роли всех этих лиц должны быть выдержаны до конца — труд не легкий для человека, который никогда от роду ни о каком предмете не написал и трех страниц. И вот в первой же главе нас поражает полное сходство новой части с прежней: нить рассказа подхвачена с того самого слова, на котором она была прервана смертью, и повествование продолжается с такой цельностью, что самый острый глаз критика, не знающего, где кончилось старое и где началось новое, не будет в состоянии уловить тот момент рассказа, когда смолкло слово Диккенса! Каждое лицо романа продолжает быть столь же живым, типичным, верным самому себе во второй части, как и в первой. И это еще не все: мы знакомимся с другими новосозданными личностями (Диккенс всегда вводил новые лица даже в последних главах своих романов), и эти лица никак не дубликаты героев первой части, не просто манекены, а живые люди, цельные созданные типы. Кем же созданы они?’ (С. 323.)

‘Здесь некоторые подробности, — говорит критик, -могут представлять несомненный интерес. Рассматривая рукопись, я нашел слово traveller (путешественник), везде написанное с двумя 1, как это всегда соблюдается в Англии, и очень редко у нас в Америке. Также слово coal (уголь) всегда писано coals, как принято в Англии. Нельзя не заметить еще особенного употребления больших букв, как это встречается у Диккенса. Удивительно знакомство с топографией Лондона, как это видно из некоторых приведенных мною выдержек. Встречаются обороты речи, совершенно не слыханные в Америке, но обычные в Англии. Упомяну еще о внезапных переходах от прошедшего времени к настоящему, особенно в живом рассказе, переход, очень любимый Диккенсом, особенно в его последних сочинениях. Эти и многие тому подобные частности, быть может, и не важны, но именно о них бы и разбилась грубая подделка’.

Вот заключение, к которому приходит корреспондент: ‘Я приехал в Братльборо в уверенности, что найду это посмертное творение легко разоблачаемой подделкой. После двух дней тщательного и критического рассмотрения, я уезжаю, признаюсь, порядком озадаченный. Я отвергаю прежде всего как нечто невозможное — как сделает это и всякий после тщательного расследования дела — то предположение, что эта рукопись была написана самим медиумом. Он говорит, что никогда не читал первого тома, и мне нет дела до того, читал он его или нет, так как я совершенно убежден, что он не в состоянии написать даже одной страницы второй части. И в этом нет для него ничего обидного, ибо многие ли способны делать то, что Диккенс оставил недоделанным.

Я вынужден поэтому признать одно из двух: или какой-нибудь гениальный человек употребляет личность А. как орудие, чтобы необыкновенное произведение представить публике и путем необыкновенным, или эта книга, как и претендует ее неведомый автор, есть действительно диктовка самого Диккенса с того света. Едва ли второе предположение чудеснее первого. Если есть в Вермонте человек, доселе неизвестный, способный писать, как Диккенс, то ему, разумеется, нет надобности прибегать к таким приемам. Если же, с другой стороны, сам Диккенс ‘хотя и мертв, но глаголет’, то чего же ждать еще? Я должен по чести заявить, что при предоставленной мне полной свободе исследования я не нашел ни малейшего признака обмана, а если б я имел право обнаружить имя ‘медиума-писца’, то этого было бы достаточно, чтобы удалить всякую тень подозрения среди тех, кто его сколько-нибудь знает’.

Вот некоторые подробности относительно того, как писалось продолжение романа:

‘Сперва, медиум писал только три раза в неделю, по три или по четыре страницы зараз, но потом стал писать по два раза в день и по десяти, двенадцати и иногда даже по двадцати страниц в один присест. Почерк не его собственный, и, насколько удалось сравнить его, имеет некоторые особенности Диккенсова. В начале каждого сеанса почерк красив, изящен, точно женский, но с каждой дальнейшей страницей становится все грубее и грубее и на последней оказывается раз в пять, если не в десять, крупнее, чем на первой странице, такой порядок в изменении почерка наблюдается на всех написанных доселе полутора тысячах страниц, резко отделяя один сеанс от другого. В начале некоторых страниц стоят стенографические знаки, о которых медиум не имеет никакого понятия. Иногда писание было столь быстрое, что трудно разобрать его.

Способ ведения сеансов очень не сложен. Приготовив два остроочиненных карандаша и большое количество бумаги, разорванной на полулисты, г. А. уходит один в свою комнату. Обычное время писанья — шесть часов поутру и половина восьмого вечером, т.е. такие часы, в которые в это время года светло, впрочем, вечерние сеансы нередко переходят за половину девятого и позднее, и писание происходит одинаково хорошо в темноте, как и при свете, зимою же все сеансы происходят в темноте. Положив бумагу и карандаши так, чтобы удобно было достать их, этот ‘писец’ Диккенса кладет руки на стол ладонями вниз и беззаботно ждет результата. Впрочем, не вполне беззаботно, ибо хотя явление, давно потеряв свою новизну, стало для него уже привычным, а все-таки, по его собственному признанию, оставаясь один на этих сеансах и как бы вызывая умершего, он никогда не может отрешиться от некоторого чувства страха. Сидит он в ожидании, куря иногда в это время сигару, две, три, пять минут, а не то и десять, даже полчаса, но обыкновенно, если ‘условия хороши’, не более двух минут. Условия главным образом зависят от погоды. В светлый, тихий день и его машина, как и электрическая, работает безостановочно, буря производит помеху, чем буря сильнее, тем помехи больше, так что в очень дурную погоду сеанс отлагается. Просидев за столом в ожидательной позе потребное, смотря по условиям, время, г. А. не постепенно, а вдруг теряет сознание, и писание продолжается полчаса, час, однажды оно продолжалось целых полтора. Единственное воспоминание, сохраняемое медиумом об этом трансе, это видение им всякий раз Диккенса, сидящего возле него, склонившего голову на руки, как бы в сильной задумчивости, с серьезным, несколько грустным выражением лица. Он не говорит ни слова, но иногда внушительно взглядывает на медиума. — ‘О, какие это глаза!’

Вспоминается это медиуму так, как вспоминается нам тотчас после пробуждения только что виденный сон, т.е. как нечто реальное и вместе с тем неуловимое. В знак, что сеанс кончен, Диккенс всякий раз кладет на руку медиума свою холодную, тяжелую руку, в начале сеансов г. А. вскрикивал при этом прикосновении, да и теперь при воспоминании о нем невольно вздрагивает. Через это прикосновение он приходит в себя, но обыкновенно требуется еще посторонняя помощь, чтобы отнять его руки от стола, к которому они, по-видимому, магнетически притягиваются¹.

Придя в себя, он находит на полу исписанные в тот день листки, разбросанные по разным направлениям. Страницы не перенумерованы, и г. А. приходится впоследствии уже по смыслу проставлять страницы. Некоторое время после окончания сеанса медиум чувствует сильную боль в груди, но она скоро проходит, вот единственное испытываемое им неприятное последствие. Чрезвычайная нервозность, которою он страдал прежде развития своих медиумических способностей, теперь совершенно его оставила, и он никогда не был так крепок и здоров физически’ (с. 326).

Для больших подробностей отсылаю читателя к с. 322-326 и 375 ‘Спиритуалиста’ 1873 года, где помещены и выдержки из новой части романа, и еще к с. 26 1874 года, на которой г. Гаррисон, издатель ‘Спиритуалиста’, хороший знаток английской литературы, выражается по этому поводу следующим образом:

‘Трудно предположить, чтоб гениальность и художественность, проявляющиеся в этом произведении, носящем на себе такую печать сходства с Диккенсом, могли побудить его автора, кто бы он ни был, предстать перед миром только в роли искусного подделывателя’.

Могу указать еще для примера на книгу под заглавием ‘Отголоски из невидимого мира’ (‘Essays from the Unseen, through the Mouth of WZ, a Sensitive recorded by A.T. P.P. London, 1885), которая содержит в себе немалое количество весьма замечательных сообщений, идущих от имени различных исторических лиц, философов, поэтов, богословов и других, высказанных в глубоком трансе ремесленником среднего умственного уровня и обычного этому сословию образования, без всякой остановки и колебания, и так быстро, как только мог записывать их стенографически г. A.T. P.P., издатель этой книги.

Если хотят возразить, что эти случаи не представляют достаточной достоверности, так как не исключают возможности предварительной подготовки, или искусной подделки, то вот другой пример, где сообщения ценны тем, что получались тотчас, экспромтом, в виде ответов на неожиданные вопросы. Г. Баркас из Нью-Кестля, которого я имею удовольствие знать лично, так же как и медиума, о котором будет речь, напечатал в ‘Light’ (1885, р. 85) ряд статей под заглавием: ‘Импровизированные научные ответы чрез даму-медиума, очень обыкновенного образования’, из которых я приведу несколько выдержек:

‘В 1875 году я был приглашен на рад сеансов, происходивших в скромной квартире молодой дамы, не профессионального медиума в Нью-Кестле. Все вопросы вносились в тетрадь в тот момент, когда они ставились, и медиум тут же немедленно отвечал на них письменно. Все тетради с вопросами и ответами находятся у меня, и всякий может видеть их’.

‘Задача состоит в том: женщина, сравнительно малообразованная, отвечала на разные научные, критически обдуманные вопросы, в продолжение тридцати семи вечеров, по три часа каждый раз, таким образом, как, вероятно, ни ‘один человек в Англии не мог бы на них ответить… т. е., не мог бы ответить при тех же условиях на все эти вопросы с одинаковой точностью и верностью’.

Замечу, что подробное описание этих сеансов, автобиография медиума, примеры вопросов и ответов находятся в ‘Psychological Review’ (1878, октябрь, т. I, р. 215, октябрь).

‘Необходимо иметь в виду, что дама эта весьма ограниченного образования, что она находилась в присутствии наблюдателей, критически относившихся к происходившему, что вопросы писались и прочитывались вслух в тот момент, когда они ставились, что ответы писались рукой медиума в той же тетради, очень быстро, без всякой подготовки, без возможности для справок или поправок, что вопросы относились до разных научных и других предметов, с которыми женщины обыкновенно не знакомы, что дама-медиум, по личному ее заявлению, совершенно в этих предметах несведуща, что рука ее писала ответы автоматически, причем сама пишущая нисколько не сознавала, правильны ли они или нет, люди, близко ее знающие, утверждают, что она не имела расположения к научным занятиям, ни доступа к научным книгам и, насколько им известно, никогда и не занималась научными вопросами’.

Большая часть вопросов писалась самим Баркасом и до внесения их в тетрадь никому из участников сеанса не была известна, ответы писались медиумом в нормальном состоянии, в темноте.

Из целой сотни вопросов и ответов, приведенных Баркасом для примера, я, в свою очередь, ограничусь десятком следующих, переведенных для меня специалистами по части музыки:

Вопрос. Что такое гармонические тона?

Ответ. Гармонические тона суть те звуки, которые обусловливаются узлами или волнообразными сегментами струнных инструментов в последовательности тех и других.

Вопрос. Одинаковы ли гармонические тона одного и того же звука в духовой трубке и на струне?

Ответ. Разумеется, не одинаковы. В глухой духовой трубке они расположены по ее центральной линии, а на струнных инструментах они расположены в местах звуковых узлов.

Вопрос. Имеют ли различные звуки различное число гармонических тонов?

Ответ. Разумеется, различное, но число звучащих гармонических тонов зависит от температуры атмосферы.

Вопрос. Каким образом ощущение звука доходит до сознания?

Ответ. Это спорный вопрос. Вы, разумеется, знаете, что звук, подобно свету и теплу, есть движение и производится частицами воздуха, приведенными в колебание. То, что вы называете амплитудой, вибрацией — это частички воздуха, движущиеся взад и вперед и образующие распространяющуюся звуковую волну, эта волна, касаясь уха и барабанной перепонки, заставляет слуховой нерв вибрировать, и, таким образом, ощущение звука возникает в чувствилище.

Вопрос. Почему два тождественных звука вызывают прекращение звука, а два различных звука не вызывают такого прекращения?

Ответ. Потому что две тождественные звуковые волны при встрече взаимно уничтожаются. Возьмите в каждую руку по одинаковому камертону, ударьте ими обоими с одинаковой силой и приставьте их концы к столу, волны при этом встретятся, и вы увидите, что гребни каждой волны взаимно покрываются. Подобный опыт стоит проделать (с. 86).

Вопрос. Какая разница между гармоническими тонами 8-футовой открытой органной трубки и 4-футовой закрытой?

Ответ. В открытых трубках первый узел волны находится в середине трубки, первый верхний гармонический тон находится на половине между первым узлом и отверстием в середине трубки, первый верхний 1/6, 1/8, 1/10 этого расстояния. В закрытых трубках оконечность образует узел, соответствующий первому среднему узлу открытой трубки, отраженная волна образует первый узел на расстоянии 1/3 от конца трубки, а остальные узлы следуют на расстоянии 1/5, 1/7, 1/9 и т.д. (‘Light’, p. 128).

‘На сеансе 30 августа, — продолжает далее г. Баркас, -присутствовал ученый профессор музыки, которого я пригласил с собою для того, чтобы он ставил музыкальные вопросы, на которые человек с обыкновенными познаниями в музыке не был бы в состоянии отвечать без особой подготовки. Вопросы в нижеследующем порядке были поставлены профессором музыки, вписаны мною в тетрадь, прочтены вслух и затем очень быстро отвечены письменно рукою медиума. Следующее за сим есть дословная копия вопросов и ответов в том порядке, в котором они были даны. Правильны ли они или нет, я не в состоянии сказать, но, во всяком случае, это подходящие ответы на трудные вопросы и, весьма вероятно, при подобных же условиях могли бы быть отвечены так хорошо только одним музыкантом из пяти тысяч. Я еще не встречал музыканта, который мог бы на них ответить экспромтом так же хорошо, и встречал очень мало таких, которые вполне понимали бы их даже теперь, когда ответы налицо’.

Из двадцати пяти вопросов и ответов, приводимых г. Баркасом, я представлю здесь два следующих:

Вопрос. Можете ли вы мне сказать, как вычислить отношение между данными специальными колебаниями воздуха при постоянном объеме и неизменном давлении, основываясь на наблюдаемой скорости звука и определяя эту скорость по формуле Ньютона?

Ответ. Это отношение может быть исчислено только следующим образом: положим, вы ударили по двум струнам или по двум камертонам одновременно, если интенсивность звука та же самая или почти та же самая, то колебания будут происходить в следующей форме: пусть одна волна имеет 328 колебаний, а другая 220 в секунду, тогда колебания достигнут уха в размере 228-220=8 в секунду. Это вам даст 8 колебаний в секунду, что и будет наивысшим числом звуковых колебаний, могущих дойти до слуха.

Вопрос. Можете ли вы дать нам объяснение колебаний несовершенных созвучий?

Ответ. Этот вопрос относится собственно к области акустики. Удар или пульсация вызывается звуковой волной, и несколько звуков вызываются несколькими волнами. Звуки, исходящие из одной части комнаты, вызывают волнообразные звуковые комбинации, в непосредственном между собою соседстве, причем волны пересекаются друг с дружкой, что вызывает несовершенные пульсации или несовершенные удары, не достигающие уха одновременно (с. 189).

Заканчиваю последним вопросом, приведенным в статье Баркаса:

Вопрос. Не можете ли вы дать нам популярное описание человеческого глаза?

Ответ. Человеческий глаз есть выпуклость, впереди которой находится сферическая роговая оболочка. Он имеет три или — что не всеми признается — четыре оболочки: склеротическую, хороидную и сетчатую, последняя собственно не оболочка, но только распространение оптического нерва. С внешней стороны склеротика есть оболочка, закрывающая даже и роговицу, известная в медицине под именем соединительной, или adnata. Xopoидная оболочка находится внутри склеротики, она темно-коричневого цвета и известна под именем pigmentum nigrum, служит она для поглощения всех ненужных волн света. Возьмем прежде роговицу, или окно глаза, — прозрачное, слоистое, талько-подобное вещество, внутри которого, заключенная в мешочке, находится стекловидная жидкость, позади нее помещается ирис, действующий наподобие диафрагмы, устраняющей все внешние лучи, которые иначе попали бы в зрачок. Хрусталик есть выпуклая или обоюдовыпуклая чечевица, более выпуклая со стороны, помещающейся в стекловидной жидкости, наполняющей большую полость глаза и сосредоточивающей лучи света, которые входят через зрачок и, собираясь в фокус, фотографируются на сетчатке, эта последняя, будучи приведена в движение световыми лучами, вступающими в глаз — не теми, которые отражают предметы, -действует как стимул на оптический нерв, передающий ощущение мозгу. Глаз сам по себе видит не более чем инструмент, сделанный оптиком, он только отражает и фотографирует предметы. Я не уверен в том, что мое объяснение достаточно ясно. Я в состоянии лучше ответить на ваши вопросы относительно структуры этого органа (с. 202).

Когда в 1876 году, г. Баркас сообщил о своих вышеупомянутых опытах в публичном чтении в Нью-Кестле, впоследствии напечатанном в ‘Спиритуалисте’ (1876, II, с. 146,188), то закончил его следующими общими соображениями:

‘Приведенные мною вопросы и ответы представляют только небольшой отрывок из всего мною полученного через этого медиума. Всякий легко заметит, что данные ответы должны были исходить от лица, коротко знакомого со всеми не легкими предметами, о которых заводилась речь. Ответы не были только общими местами, но исчерпывали весь предложенный вопрос и даже заходили далеко за его пределы, явно свидетельствуя о коротком знакомстве со всеми затронутыми предметами. Я получал не только краткие ответы, касающиеся разных научных областей, но также писанные рукою того же медиума целые выработанные трактаты о тепле, свете, физиологии растений, электричестве, магнетизме, анатомии человеческого тела, и ни один из этих трактатов не был бы недостоин пера человека науки, при всем этом все они были писаны или, вернее, импровизированы без запинки, под импульсом минуты, очевидно, без всякой подготовки. Я могу прибавить, что во время всего сеанса медиум, по-видимому, был в своем нормальном состоянии. Он разговаривал с нами и отвечал на случайные вопросы, как всегда. Постороннее на него влияние проявлялось единственно в автоматически двигавшейся руке.

В чем я могу поручиться, это — что вопросы большею частью были задуманы и предложены мною самим, что никакого намека о них заранее медиуму не делалось, что никто, кроме меня, не знал о их содержании, а многие из них задавались под впечатлением минуты, без всякого приготовления, что ответы писались немедленно перед нами рукою медиума, что для него было совершенно невозможно какими-нибудь естественными, известными нам средствами заранее заручиться требуемыми ответами и, наконец, что дама-медиум никогда ни получала никакого вознаграждения за те сотни часов, которые она самоотверженно отдает другим для исследования замечательных явлений ее медиумизма’.

Лондонское Общество психических исследований, внимание которого было обращено на этот случай, не придало ему никакого значения ввиду некоторых ошибок, содержавшихся в ответах. Ошибки всегда возможны, г. Баркас не указывает на эти ответы как на образцы научной непогрешимости. Суть дела не в этом. Допустим, что даже половина ответов содержит в себе ошибки (критика, помещенная в журнале Общества за 1885 год, касается какого-нибудь десятка ответов), остается объяснить происхождение всех остальных, коих целые сотни. В этой критике все дело объясняется ‘хорошей памятью слов’, ‘чтением старинного учебника об акустике’ и некоторых ‘новейших популярных учебников’, и так опять дешевое объяснение посредством обмана, без мотивирования странного выбора ‘старинного учебника’. Не для того ли, быть может, чтоб придать более колориту индивидуальности невидимого ответчика? Но в таком случае одно неосторожное слово из ‘новейшего учебника’ могло бы изобличить источник.

По мнению же г. Гартмана, этот источник надо искать в таинственной способности чтения мыслей, это возражение, разумеется, более серьезно, ввиду его я обратился к г. Баркасу с некоторыми вопросами, имевшими целью выяснить приложимость этой гипотезы. Вот его ответ:

‘Нью-Кестль на Тайне, 8 февраля 1888 года.

‘М.г.! Вы спрашиваете прежде всего, насколько я был бы в состоянии сам дать те же самые ответы на предложенные мною вопросы по части физики, и во-вторых, насколько полученные через медиума ответы могли быть результатом чтения мыслей. Я могу сказать относительно вашего первого пункта, что на многие из вопросов по части физики я мог бы ответить и сам, но не так хорошо, как это было сделано медиумом, а во многих случаях не теми словами, так как ответы медиума были более технические и более точные, чем могли бы быть мои ответы в то время. В особенности я разумею ответы на вопросы о мозге и нервной системе, о кровообращении, о структуре и функциях глаза и уха, говоря вообще, ответы были лучше тех, которые я мог бы дать тогда, и тех, которые я — по прошествии двенадцати лет — мог бы дать теперь, без особенной и тщательной подготовки.

Я просматривал около трех четвертей вопросов, прежде чем ставить их, по даже и на эти я не мог бы ответить так правильно и изящно, как ответил медиум. Были употреблены такого рода обороты, которых, разумеется, я бы не употребил по незнакомству с предметом, такие названия, которых я до того и не слыхал, так, напр., выражение adnata вместо соединительной оболочки, и здесь я встретил только одного медика, которому это выражение было знакомо.

Сознаюсь, что мне трудно дать вам удовлетворительные ответы на ваши вопросы, тут многое в зависимости от моей собственной честности, знания и личного убеждения относительно того, что я знал и чего не знал в то время, когда ставил эти вопросы, но могу сказать утвердительно, что на многие из вопросов, поставленных мною и никому другому неизвестных, я не мог бы ответить сам так же хорошо, а на некоторые я не мог бы ответить и вовсе.

Относительно вопросов по части музыки совершенно верно, что я не мог бы ответить па них. Таких сеансов было три, на последних двух присутствовал профессор музыки.

На первом сеансе все вопросы по части музыки ставил я, позаимствовав их за день или два до этого от приятеля, хорошего музыканта, тщательно воздерживаясь от всякой попытки понять их. Эти вопросы я задал медиуму, и его рука немедленно дала напечатанные мною ответы. При этом не присутствовало никакого музыканта (а сам г. Баркас, как говорит это в другом месте — ‘Medium’, 1887, р. 645 — ‘не имеет понятия о музыке’. — А.А.).

На остальных двух сеансах большая часть критических вопросов была сделана профессором музыки, а остальная часть мною самим — я запасся ими от других знакомых музыкантов. Некоторые из ответов на вопросы профессора были, сколько мне помнится, несогласны с его собственными понятиями, а относительно ответов на остальные вопросы, я в то время не знал, верны они или нет.

Я очень рад был бы узнать хотя бы о едином, хорошо удостоверенном случае, где необразованный, незамагнетизировапный сенситив отвечал бы письменно, правильно и научным языком на музыкальные и научные вопросы посредством передачи мыслей от живого ученого или музыканта.

Я желал бы, чтобы г. Гартман проделал этот опыт, предложив мои вопросы кому-нибудь из своих месмерических или немесмерических сенситивов. Далее, чтобы опыт был добросовестен и вполне одинаков с моим, требуется, чтобы не только его мысли были дословно прочтены, но и мысли посторонних лиц, не состоящих в месмерическом общении с сеиситивом.

Вы спрашиваете, какие именно были вопросы, на которые пи я и никто другой в комнате не мог бы разумно ответить. На первом сеансе по части музыки никто в комнате не мог бы разумно ответить на вопросы. Ни единый человек в комнате не мог бы ответить на химические вопросы или на вопросы, касающиеся анатомии, кровообращения, уха, глаза, мозга, строения нервной системы, и на многие вопросы по части общей физики, за исключением м-ра Белля, который был несколько знаком с практической химией, но не имел дара слова, и меня, имеющего общие понятия о физике, все остальные присутствующие были люди без всяких познаний в этих предметах.

Примите уверение и пр. П.Т. Баркас’.

Вот еще другой случай, который, кажется, отвечает всем требованиям, он был сообщен генерал-майором Драйсоном в ‘Light’ (1884, р. 499) под заглавием ‘Разрешение научных проблем спиритическим путем’, и я здесь целиком привожу его.

‘Вследствие сделанного мне г. Стоксом запроса, могу ли я представить хотя бы один пример немедленного разрешения духом или выдающим себя за такового какой-нибудь научной проблемы, смущавшей европейских людей науки за последние сто лет, честь имею представить следующий отчет о моем личном опыте:

В 1781 году Уильям Гершель открыл планету Уран и его спутников, заметив при этом, что эти спутники двигались совсем не так, как другие спутники солнечной системы, а именно с востока на запад, вместо того, чтобы двигаться с запада на восток. Дж.Ф. Гершель в своих ‘Астрономических очерках’ говорит: ‘Орбиты этих спутников представляют совершенно неожиданные и беспримерные особенности в полном противоречии с постоянной аналогией, представляемой всей планетной системой. Плоскости их орбит почти перпендикулярны к эклиптике, и движения их по этим орбитам обратные, т.е. вместо того, чтобы двигаться вокруг центра своей планеты от запада к востоку, как это наблюдается повсюду, они движутся в противоположном направлении’.

Когда французский математик Лаплас провозгласил теорию, что солнце и все планеты образовались из туманоподобного вещества, эти спутники были для него загадкой.

Адмирал Смит в своем ‘Небесном Цикле’ говорит, что, к удивлению всех астрономов, движение этих спутников ретроградное, т.е. противоположно движению всех прочих небесных тел.

В ‘Галерее природы’ сказано, что спутники Урана обращаются вокруг него с востока на запад — странная аномалия, являющаяся исключением из общих законов солнечной системы.

Во всякой книге по части астрономии, изданной до 1860 года, говорится то же самое о спутниках Урана.

Со своей стороны я не имел объяснения для этой особенности, для меня это было такою же тайной, как и для упомянутых мною выше писателей.

В 1858 году у меня гостила дама-медиум, и каждый вечер мы устраивали сеансы. Однажды эта дама говорит мне, что она видит около меня личность, которая выдает себя за бывшего астронома. Я спросил ее: знает ли он теперь более того, что знал на земле? ‘Много больше’, -ответил он. Мне пришло на ум сделать вопрос, который, по меньшей мере, мог бы служить проверкой знания предполагаемого духа, и я спросил: может ли он сказать мне, почему спутники Урана движутся с востока на запад, а не с запада на восток?

Тотчас же был дан следующий ответ:

‘Спутники Урана не движутся вокруг него с востока на запад, но с запади на восток, точно так же, как луна движется вокруг земли с запада на восток. Ошибка произошла от того, что южный полюс Урана был обращен к земле, когда планета эта была открыта впервые, и подобно тому, как солнце, наблюдаемое с южного полушария, представляется движущимся справа налево, а не слева направо, так точно и спутники Урана двигались слева направо, но это не значит с востока на запад’. После другого вопроса с моей стороны было прибавлено: ‘Поколе южный полюс Урана был обращен к земле, спутники его для наблюдателя на земле казались движущимися с востока на запад, и это положение продолжалось около сорока двух лет. Когда северный полюс Урана будет обращен к земле, тогда спутники его будут двигаться справа налево, или, как говорится, с запада на восток’.

Я тогда спросил, каким образом случилось, что ошибка не была замечена в течение сорока двух лет после открытия Гершелем планеты, ответ был: ‘Потому что люди, по обыкновению, только повторяют сказанное прежними авторитетами и, будучи ими ослеплены, не думают самостоятельно’.

Руководствуясь этим известием, я проделал проблему геометрически и нашел объяснение здравым и разрешение весьма простым. Вследствие чего в 1859 году я написал статью об этом предмете в ‘Записках Института Королевской артиллерии’. После того времени я напечатал в 1862 году небольшое астрономическое сочинение, озаглавленное ‘Common sights in the Heavens’, в котором предложил это самое объяснение для предполагаемой загадки, но пагубное влияние авторитета так сильно, что только теперь писатели по части астрономии начинают говорить, что тайна, представляемая спутниками Урана, вероятно, происходит вследствие положения оси этой планеты.

В начале 1859 года я имел случай беседовать, через того же медиума, с тем же предполагаемым лицом и спросил его, не может ли он сообщить мне какой-нибудь другой факт по астрономии, доселе неизвестный. В то время у меня был телескоп с четвертьдюймовым объективом, при пяти футах фокусного расстояния. Мне было сказано, что у планеты Марс есть два спутника, которых никто еще не видал, и что при благоприятных обстоятельствах я мог бы открыть их. Я воспользовался первым случаем, чтобы отыскать их, но это мне не удалось. Я сказал трем или четырем приятелем, вместе со мною занимавшимся так называемыми спиритическими явлениями, об этом сообщении, и мы уговорились молчать, так как не имели доказательства его верности и могли бы только подвергнуться осмеянию. Будучи в Индии, я упомянул об этом сообщении г. Синнету, но когда именно — не могу припомнить. Восемнадцать лет спустя я узнал, что эти спутники действительно существуют, они были открыты астрономом в Вашингтоне в 1877 году.’

________________________________________

¹ Это не притягивание, а каталептическое состояние, которое я неоднократно наблюдал над женой своей по окончании писания. -А.А.

V. Медиумизм грудных и маленьких детей.

Г. Гартман говорит нам: ‘Только медиум, умеющий писать, может производить автоматическое писание или вызывать письмо на расстоянии (без участия руки)’ (с. 61). Очевидно, что грудные дети еще не умеют писать и что если нечто подобное удостоверено, то оно должно служить несомненным доказательством, что в этом случае мы имеем дело с разумной причиной, находящейся вне организма ребенка и превышающей его способность. В летописях спиритизма мы находим несколько случаев этого рода. Приходится сожалеть, что им не придали того значения, которое с точки зрения теории они заслуживают, и что не было проделано с этою целью надлежащих опытов, и нам остается лишь воспользоваться случайными наблюдениями или краткими упоминаниями, но каковы бы они ни были, они представляют существенный интерес.

Первый известный мне случай этого рода находится в упомянутом выше сочинении Капрона ‘Современный спиритуализм’ (с. 210) и относится к 1850 году. Вот он. ‘В домашнем кружке нашем, — говорит г. Леруа Сондерланд, — вопросы никогда не оставались без ответа. Обыкновенно они получались через нашу дочь Маргариту Купер, а иногда и через ее дочь, а нашу внучку, которой всего два месяца. Держа ее на руках в то время, когда никого не было возле, мы получали через нее ответы (стуками), и отвечавшие сами уверяли нас, что они производились через этого маленького медиума’.

Из случаев этого рода, относящихся к тому же времени, я могу упомянуть о следующем, который заимствую из сочинения г-жи Гардинж ‘Modern American Spiritualism’. New York, 1870 (‘Новейший американский спиритуализм’). Когда медиумические явления стали сильно распространяться в местности Уатерфорда возле Нью-Йорка, местные пасторы обратились к генералу Болларду с просьбою расследовать это дело вместе с некоторыми другими согражданами и положить конец соблазну. Комиссия отправилась в дом к г. Аттвуду, где, как было слышно, происходили удивительные вещи через медиумизм его ребенка. Члены ее были любезно приняты и отведены в детскую, где ребенок занимался своими игрушками. Посетители ему порядочно надоели, но леденцы сделали свое дело, и ребенка усадили за стол на высоком стульчике. Вскоре тяжелый стол заколыхался, посетители со своими стульями были сдвинуты с места, громкие стуки раздались по всей комнате, и посредством их стали складываться разные сообщения от имен родственников присутствующих скептиков. Между прочим, заявил желание свое сообщиться покойный брат генерала Болларда. Желая проверить подлинность явления, он мысленно проговорил: ‘Если это действительно брат мой, то пускай он придвинет ко мне этого ребенка вместе со стулом’. Каково же было удивление его и всех присутствующих, когда ребенок, сидевший за большим круглым столом против генерала, был внезапно поднят вместе со своим стулом на воздух, обнесен вокруг стола и осторожно опущен возле него. Он один понял смысл этого явления и, к великому смущенно наряженной комиссии, под впечатлением неудержимого чувства воскликнул: ‘Клянусь Богом, все это правда!’

Один из наилучше удостоверенных случаев медиумизма детей представляет нам целый ряд наблюдений над сыном г-жи Иенкен (Кэт Фокс), у которого первые признаки медиумической способности обнаружились, когда ему было от роду всего два месяца. Первую заметку об этом факте мы находим в ‘Спиритуалисте’ 1873, с. 425, (ср. также с. 455).

‘В воскресенье 16 ноября 1873 года интересные спиритические явления произошли в доме г. Иенкена, о которых он нам сообщил следующее: ‘По возвращении моем вместе с женою из поездки в Блакхиз, кормилица, на руках которой оставался наш ребенок, рассказала, что во время нашего отсутствия происходили удивительные вещи, голоса раздавались шепотом над кроватью ребенка, слышались шаги по комнате. Испуганная кормилица призвала горничную, и обе заявляют, что слышали голоса и шелест платья. Их показания тем ценнее, что ни одна из них не знала и не знает об удивительных медиумических способностях моей жены. Утром в день нашего приезда, в то время, когда я держал ребенка на руках, а жены в комнате не было, стали раздаваться стуки — явное доказательство присутствия медиумических способностей в этом ребенке’.

Неделю спустя г. Иенкен сообщает ‘Спиритуалисту’ следующее: ‘Развитие медиумической силы в нашем крошке продолжается. Представьте себе, кормилица рассказывает, что видела, как вчера вечером несколько рук делали как бы пассы над малюткой’ (с. 442).

Этот случай особенно интересен с точки зрения теории г. Гартмана: двухмесячный магнетизер, бессознательно внушающий своей кормилице галлюцинацию рук, делающих над ним пассы!

Имея от роду пять с половиною месяцев, ребенок начал писать. Вот что мы находим об этом в журнале ‘Medium and Daybreak’ от 8 мая 1874 года.

На первой странице означенного N под заглавием ‘Чудесная медиумическая способность ребенка’, находится сфотографированное факсимиле следующего сообщения: ‘Я люблю этого малютку, да благословит его Бог. Советую его отцу в понедельник непременно возвратиться в Лондон. Сусанна’. Под этой подписью стоит ‘Слова эти написаны 6 марта 1874 года в Брайтоне рукою маленького сына м-ра Иенкена, когда ему было 5 месяцев и 15 дней. Случилось это в нашем присутствии, причем карандаш был вложен в руку малютки невидимой силой, водившей и его ручкой’. Следуют подписи Уэсона, К. Фокс Иенкен и крест м-с Мэк-Карти, неграмотной кормилицы ребенка, державшей его на коленях.

Привожу вслед за сим из того же N относящееся до этого случая показание Уэсона:

‘Супруги Иенкен приехали из Лондона в Брайтон для здоровья матери и ребенка, и в указанное 6 марта исполнилось гораздо более трех месяцев их там пребывания, я же в то время был их гостем или, лучше сказать, разделял с ними их жилище. Здоровье м-с Иенкен, равно как и ребенка, заметно улучшилось, но м-р Иенкен, напротив, стал чувствовать себя очень нехорошо: сильные нервные головные боли, сопровождаемые невралгиями, общие расстройства желудка и пищеварительных органов с каждым днем усиливались. Я приписывал это его постоянным переездам из его лондонской квартиры в Темпле к семье в Брайтон, что составляло 105 английских миль ежедневно, а в четыре месяца пребывания в Брайтоне составило ни более ни менее как 8 000 английских миль. Но м-р Иенкен не разделял моего взгляда на причину своего недомогания и обратился за советом к своему большому приятелю доктору-немцу, который согласился с ним, а не со мною, и мне уже никак не удалось убедить его во вреде его ежедневных путешествий по железной дороге, в омнибусах и в кэбах.

В указанный день, т.е. 6 марта, приблизительно около часа с половиной пополудни, кормилица сидела в гостиной у камина, держа ребенка на коленях, а я писал на стоявшем поблизости столе, м-с Иенкен находилась в соседней комнате, дверь в которую из гостиной была отворена. Вдруг кормилица воскликнула: ‘У малютки в руках карандаш!’ Она не сказала при этом, что карандаш вложен в руку ребенка невидимой силой, а как я знал по опыту, как крепко может такой крошка схватить вас за палец, то и не обратил внимания на ее слова и продолжал писать. Вслед за первым восклицанием кормилица вскрикнула еще более удивленным голосом: ‘Малютка пишет!’, что обратило внимание м-с Иенкен, и она поспешила в гостиную, я тоже встал со своего места и, взглянув через плечо м-с Иенкен, увидал карандаш в руке мальчика, а под ним бумагу с написанным на ней сообщением, позднее нами сфотографированным.

Я должен еще прибавить, что Сусанна — имя моей отшедшей жены, которая, при жизни, чрезвычайно любила детей и чей дух (как предполагали) уже не раз проявлял себя и стуками, и автоматическим письмом через м-с Иенкен, которая до замужества носила знаменитое в спиритическом мире имя Кэт Фокс, через чью семью близ Нью-Йорка в Соединенных Штатах впервые проявились медиумические стуки, известные под именем Рочестерских, положившие начало спиритуалистическому движению в нашем веке.

Что же касается совета, высказанного Сусанной м-ру Иенкену в своем сообщении, — возвратиться в понедельник в Лондон, — то он оценится читателями по достоинству, когда они узнают, что, последовав ему и, прекратив свои постоянные переезды, Иенкен вскоре перестал чувствовать свои болезненные припадки и сделался здоров и крепок по-прежнему.

Примите и пр.

Джон Уэсон, Стряпчий.

Ливерпуль, собственный дом’.

Дальнейшие сведения о развитии медиумической способности ребенка сообщены отцом в ‘Спиритуалисте’ от 20 марта 1874 года, откуда мы их и приводим:

‘Способность к писанию, по-видимому, не оставляет нашего малютку. 11 марта, пока мы с женой обедали, в комнате находилась и кормилица с ребенком, сидела она напротив меня, в это самое время в правую ручку малютки вложили карандаш. Тогда жена положила на колени к кормилице под ручку ребенка листок бумаги, и он быстро написал следующую фразу:

‘Я люблю этого мальчика. Да благословит Бог его маму. Я счастлив!’

Ж. Б. Т.’

Я тогда выразил желание, чтобы малютка написал несколько слов своей бабушке, которой в настоящее время исполнилось более девяноста лет. Несколько минут спустя со стоявшего в стороне столика был взят невидимой силой листок бумаги и положен на колени к кормилице, в то же время в ручку моего мальчика вложили карандаш, и он тотчас же быстро написал: ‘Я люблю мою бабушку’, после чего карандаш и бумага были сброшены с кормилицыных колен и громкие стуки сказали мне, что духи исполнили мое желание.

Другой случай проявления необычайной силы медиумичного малютки имел место несколько недель тому назад, когда я вошел в детскую, чтобы зажечь ночную лампочку. Подойдя к кроватке, я увидел голову ребенка, окруженную сиянием, которое, постепенно расплываясь, осветило наконец всего мальчугана, отбрасывая свет на простыню и одеяльце. Посредством стуков сложилось: ‘Обратите внимание на свет’. М-с Иенкен не только не было в эту минуту в комнате, но и во всем этаже, так что явление произошло никак не посредством ее медиумической силы. В комнате, кроме кормилицы, никого не было’.

Очерк развития медиумизма этого ребенка вместе с описанием только что приведенного случая был напечатан мною в ‘Ps. St.’ (1875, S. 158-163). Г. Гартман не обратил на него никакого внимания и даже не упомянул о нем по той причине, быть может, что он объяснил бы его бессознательным действием медиумизма матери, тут присутствовавшей. Но из совокупности всех явлений, упомянутых на с. 159-160 ‘Ps. St.’ и которые я воспроизвел здесь отчасти из первых рук, — из тех случаев, которые произошли в отсутствие м-с Иенкен, и из тех, о которых упомяну вслед за сим, можно заключить, что медиумизм ребенка был самостоятельный. Так, три месяца спустя г. Иенкен сообщает (‘Спиритуалист’, 1874, т. I, с. 310, ср. также ‘Медиум’, 1874, с. 408):

‘Писание через посредство малютки продолжается. Несколько дней тому назад, поздно вечером, глазки его заблестели, из движения его рук мать поняла, что он хочет писать. Перед ним положили большой лист бумаги. Он написал длинное сообщение, занявшее весь лист. Оно было частного характера, и потому только я не передаю его. Другой раз он написал коротенькое сообщение и подписал его своими заглавными буквами. В этот вечер жены моей не было дома. Я взял ребенка к себе, чтобы поиграть с ним. В то время, как он забавлялся моей золотой цепочкой, раздались легкие стуки, сложилось несколько сообщений, свидетельствовавших о постоянном присутствии тех существ, которые, по-видимому, окружают нас и действуют на нас путями, доселе столь малопонятными. Иногда жена говорит мне, что она должна употреблять насилие, чтобы не давать ребенку писать, но его нежный возраст требует родительской заботы, не уступающей влияниям, которые могли бы отозваться вредно на его здоровье’.

Что скажет г. Гартман о следующем случае? ‘2 февраля 1874 года г. и г-жа Иенкен вместе с г. Уэсоном сидели вечером в гостиной за сеансом. Вдруг г-жа Иенкен почувствовала непреодолимую потребность пойти к ребенку. Вышедши на площадку между гостиной и детской, она встретила тут фигуру, несшую ее ребенка на руках. Крайне встревоженная, она взяла ребенка к себе на руки, а фигура немедленно исчезла. Г. и г-жа Иенкен тотчас отправились в детскую, где нашли кормилицу спящей на кровати, нисколько не подозревавшей того, что случилось’. (См. ‘Medium’, 1874, от 8 мая, р. 167 и 290.) Позднее в ‘Спиритуалисте’ (1875, от 13 августа, с. 75) г. Иенкен сообщает: ‘Представьте себе, прошлою ночью маленький Фредди был вынут из своей колыбельки и прямо через комнату перенесен в руки матери, и так осторожно, что даже наши крики удивления его не разбудили. Затем тотчас же стуками было сказано: ‘Мы выхватили его, чтобы прервать вредное влияние посторонних сил’. — Проявление нервной силы со стороны матери медиума, подхватившей своего ребенка на воздух, — скажет г. Гартман! Какая невинная забава для матери!

Некоторые дальнейшие подробности о развитии медиумизма этого ребенка можно найти в ‘Спиритуалисте’ (1875, т. II, с. 66) и в ‘Медиум’ (1878, с. 296), которые приведены в моем немецком издании, но из того, что приведено мною здесь, достаточно ясно, что маленький Иенкен был орудием для других посторонних сил, не исходивших от бессознательной психической деятельности его матери, достаточно стуков, раздававшихся в то время, когда матери не было в доме, чтобы установить этот факт (отец же вовсе не был медиумичен). С другой же стороны, зачем нервная сила матери будет искать себе орудия в своем новорожденном малютке, когда она (эта сила) не переставала производить те же самые явления через организм матери? Это предположение еще менее правдоподобно, когда мы видим, что мать всеми силами противилась развитию медиумических способностей своего ребенка из опасения повредить его здоровью.

Приведу еще несколько случаев детского медиумизма, так как они редки и драгоценны. Маленькая внучка барона Сеймура Киркупа писала, когда ей было девять дней. Вот письмо барона к г. Иенкену:

‘Дочь моя была медиумом двух лет от роду, теперь ей двадцать один год, а ее дочь, моя внучка, стала писать, когда ей было всего девять дней. Ее писание цело, и я пришлю вам с него фотографию. Она родилась семи месяцев и была непомерно мала. Мать придерживала ее одной рукой на подушке, а другой рукой держала книгу с лежавшим на ней листом бумаги, карандаш был вложен в ручку ребенка неизвестно кем, и Валентина, таково ее имя, держала его в кулачке. Сперва она написала заглавные буквы имен своих руководителей: Р. Л. Д. И. Тут карандаш упал, и я думал, что кончено. Дочь моя, Имогена, воскликнула: ‘Карандаш опять у нее!’ И ребенок быстро написал нетвердым почерком по прежним буквам следующие слова: ‘Non mutare, questa e buona prova, fai cosa ti abbiamo detto, addio’ (ничего не меняй, это хорошее доказательство, сделай то, что мы тебе сказали, прощай). Вы все это увидите на фотографии. Я также составил протокол, который вам посылаю. Ребенка отправили, по совету невидимых руководителей, на другой же день вместе с кормилицей в деревню, но мы послали за ним опять, чтобы попробовать получить фотографию, так как я был знаком с медиумом-фотографом. Мы отправились к нему, я старался, чтоб ребенок держал карандаш, надеясь снять его пишущим, но он карандаш бросил, посылаю вам портрет его, каким он удался, но зато на нем вышел образ его бабушки Реджины, которая умерла двадцать лет тому назад девятнадцати лет. Сходство полное, дочь и внучка тоже очень похожи’. Иенкен от себя прибавляет: ‘К письму, полученному мною от барона Киркупа из Логхорна (Kirkup of Leghorn), были приложены: фотография с написанных ребенком слов, протокол за подписью семи человек свидетелей и очень хорошая спиритическая фотография бабушки ребенка, известной Реджины’ (см. ‘Спиритуалист’, 1875, т. I, с. 222). К сожалению, здесь не пояснено, какого рода был медиумизм матери ребенка, по-видимому, она не была медиумом для физических явлений, и в таком случае не была причастна к писанию ребенка, ибо такое писание через ребенка равнялось бы физическому действию.

В ‘Медиуме’ (1875, с. 647) находим статью ‘Еще ребенок-медиум’, где говорится о семинедельном Артуре Омероде, личико которого в день смерти его деда преобразилось, приняв черты умершего. Он отвечал на вопросы, открывая и закрывая глаза условное число раз, отвечал улыбками, киваньем головы и пожатием руки. Ни о каких следах медиумизма в семействе не упоминается.

В ‘Banner of Light’ за 1876 год упоминается о следующем замечательном случае непосредственного письма через двухлетнего ребенка, перепечатанном впоследствии в ‘Спиритуалисте’ (1876, т. II, с. 211). ‘Дух Эсси Мотт, дочери Ж.М. Мотта, в Мемфисе (Миссури), покинул после продолжительной болезни свое бренное тело 18 октября, пяти лет одиннадцати месяцев от роду. Эсси была ребенком, духовно развитым не по летам, и через ее медиумизм получилось немало убедительнейших фактов. Будучи двух лет от роду, ей случалось держать совершенно одной грифельную доску под столом и получать, таким образом, писанные на ней сообщения в ответ вопрошавшим, когда сама она не знала ни единой буквы азбуки. За последние два года родители не позволяли употреблять ее в качестве медиума, считая это вредным для ее крайне нежного здоровья. Я был вызван телеграммой из Айовы, чтобы присутствовать на ее похоронах. — Уарренс Чез’. Это свидетельство достопочтенного Уарренса Чеза достаточно для ручательства в подлинности явления. Сведение это было мною перепечатано в ‘Ps. St.’ (1877, S. 467), но г. Гартман не обратил на него никакого внимания. А между тем чего же не достает этому свидетельству? Позднее я случайно нашел показание г. M’Call Black, который был убежден в истинах спиритизма именно тем фактом, что получал сообщения через двухлетнего ребенка (см. ‘Religio-Philosophical Journal’ 1890 года от 25 января).

В ‘Спиритуалисте’ 1880 года, с. 47, упоминается о случае медиумизма двухлетнего ребенка г-жи Марки, в г. Буффало в Америке, которая сама была некогда известным медиумом, но сообщаемые тут подробности слишком кратки, чтобы стоило воспроизводить их. Я очень хорошо понимаю, что приведенных мною в этой рубрике случаев недостаточно, чтобы установить вполне объективно факт самостоятельного медиумизма маленьких детей, но со временем, когда на подобные явления будет обращено должное внимание, они будут служить несомненным наглядным доказательством проявления внемедиумических разумных сил. В настоящее же время эта рубрика может служить только указанием на важное значение подобных фактов, возможность которых позволительно считать доказанной.

Заканчивая эту монографию медиумизма детей, я не могу не заметить, что случаи, когда маленькие дети видят привидения, — нередки, для примера сошлюсь на случай ребенка двух с половиною лет, игравшего своими игрушками вместе с духом своей маленькой покойной сестры (‘Light’, 1882, р. 337), я лично знаю случай, как двухлетний ребенок известного русского медиума, во время явлений отцу его знакомой ему личности, также видел ее и, потирая от удовольствия свои пальчики, повторял, указывая на видение: ‘Тетя, тетя!’

Здесь кстати упомянуть о тех детях — в числе их были и грудные — которые, во время гонения протестантов во Франции, исполнялись ‘духа’, как выражались в то время, и говорили, и пророчествовали, и проповедовали на хорошем французском языке, тогда как вокруг них, в глухих деревнях Севенских гор, все говорили на провинциальном patois. Один из свидетелей, Жан Берне, рассказывает: ‘Когда мы прибежали, тринадцатимесячный ребенок лежал спеленутый в колыбельке, и до этого он никогда не произносил ни одного слова и не ходил. Когда я вошел с моими приятелями, он отчетливо говорил по-французски голосом, для возраста своего довольно громким, так что его свободно можно было слышать во всей комнате. Он проповедовал, как и другие, которых я видел, под наитием ‘духа’, ‘о делах покаяния’ (см. ‘Figuier. Histoire du merveilleux’. Paris, 1860, т. II, p. 267, 401-402).

‘Весьма замечательно, — говорит сам Фигье, — то обстоятельство, что вдохновленные всегда выражались в своем экстазе на чистом французском языке, а не на местном наречии, не имеющем ничего общего с первым. Это было результатом той моментальной экзальтации умственных способностей, которая составляет одну из принадлежностей болезни севенских экстатиков’ (с. 402). Но, как мы вслед за сим увидим вместе с г. Гартманом и Эннемозером, никакая ‘экзальтация умственных способностей’ не может служить объяснением подобного явления.

VI. Речь па языке, медиуму не известном.

Я перехожу теперь к рубрике фактов, считаемых мною за абсолютное доказательство сообщения не только внеумственного уровня медиума, но и исходящего из источника, вне его находящегося. Г. Гартман дал явлениям этого рода определение, несоответствующее действительности, он говорит: ‘Так называемый ‘удар языков’ есть не что иное, как бессознательная речь в религиозном экстазе’ (с. 29 немец, подлин.). То же самое следует разуметь, когда он говорит: ‘Некоторые медиумы при своих мимических трансфигурациях обнаруживают особый дар языков’ (с. 109 рус. пер.). Несмотря на все магические способности, которыми г. Гартман наградил сомнамбулическое познание, он не решился одарить его даром языков, идущим далее того, ‘как передавать звуки, слова и фразы на чужих, непонятных наречиях, которые задолго до того медиум слышал случайно, не обратив на то внимания’ (с. 75), в другом месте он говорит: ‘Сомнамбулы в состоянии повторять письменно и устно слова и фразы на непонятных языках, когда эти слова и фразы внутренне произносятся магнетизером или лицом, поставленным в сношение с ними, сомнамбулы понимают даже их смысл, насколько понимает его передающий и насколько он его себе представляет, произнося слова громко или мысленно. Доказательством служит здесь то, что на вопросы, делаемые сомнамбулу на незнакомых языках, он отвечает осмысленно на языках, ему доступных, но ответа не получается, если вопрос ставится на таком языке, который непонятен для самого спрашивающего’ (с. 82). Итак, в сущности, это не что иное, как чтение мыслей, или, как выражается сам г. Гартман, это только самый ‘одухотворенный случай передачи мысли’ (там же). И в этом г. Гартман совершенно прав: никогда еще сомнамбул не говорил на языке, ему неизвестном. Эннемозер в своем сочинении ‘Магнетизм’ (Штутгарт, 1853), утверждает то же самое, вместе с Эшенмайером он считает подобную способность у сомнамбулов за ‘химеру’ (с. 29), далее он поясняет даже, почему это так:

‘Если даже допустить, — говорит он, — что ясновидящий подобно тому, как он проникает в мысли других людей, мог бы проникать и в чуждый для него язык, то, во всяком случае подобной способности можно было бы приписать только знание содержания или смысла речи, но не способа выражения, ибо этот способ только условный, установленный путем предварительного соглашения, которому надо наперед научиться. Способность говорить есть искусство техническое, подобно тому как и игра на каком-нибудь инструменте, и кто на каком-нибудь языке не упражнялся, хотя по крайней мере элементарно, тот не может даже повторить такую речь, а еще менее тотчас же заговорить на этом языке, точно так же, как он не может повторить сыгранную музыкальную пьесу, если не приобрел упражнением этой способности. Музыкальный гений будет создавать новые произведения, запоминать сыгранное другими, хотя бы раз только им слышанное, но он в состоянии повторить это лишь на своем инструменте, а никак не на другом, ему незнакомом. То же самое и с языком. Органы речи суть инструменты, которые для речи вообще и для каждого языка в особенности должны быть наперед подготовлены упражнением. Что же касается до смысла или содержания, то, каков бы он ни был, ясновидящие всегда будут передавать его на своем родном, или им известном языке, или таком, которого по крайней мере элементы им знакомы’ (с. 451-452).

Итак, по теории Гартмана невозможность как для сомнамбула, так и для медиума говорить на языке, которого он не знает, или играть на инструменте, не учившись музыке, твердо установлена. Тем не менее такие факты в спиритизме хорошо известны.

Здесь на первом месте мы имеем свидетельство, на которое можно вполне положиться, — судьи Эдмондса, наблюдавшего это явление в собственном семействе, в лице дочери своей Лауры¹.

В предисловии к II тому его сочинения ‘Спиритуализм’, 1855 год, мы находим интересные подробности о развитии медиумических способностей его дочери, которую он тогда еще не называет:

‘Она была молодая девушка, получившая порядочное воспитание, и ревностная католичка. Ее церковь учила ее не верить спиритуализму, и она отказывалась присутствовать при его явлениях, как ни были они часты в окружавшей ее среде. Наконец, дом, в котором она жила, обратился в то, что в былые времена называли ‘непокойным’. Так продолжалось около полугода: она почти постоянно слышала странные звуки и видела не менее странные явления, которые, как она в этом удостоверилась, происходили без человеческого участия и вместе с тем носили отпечаток разумности. Любопытство ее возбудилось, и она стала посещать сеансы. Вскоре она увидела достаточно, чтобы убедиться в присутствии духовного деятеля, а вслед за тем и сама сделалась медиумом. Этому прошло теперь около года, и медиумизм ее за это время переходил различные фазы. За всем этим я следил с живейшим интересом.

Вначале ее судорожно сильно подергивало, вскоре она стала механически писать, т.е. без всякого участия воли со своей стороны и без всякого сознания того, что она писала. Обладая сильною волею, она была в состоянии во всякую минуту остановить явления. Затем она сделалась говорящим медиумом. Она не впадала в транс, как многие другие, т.е. в бессознательное состояние, но вполне сознавала все, что говорила, и все вокруг нее происходившее… После того она начала говорить на разных языках. Она не знает никакого языка, кроме своего природного и французского, насколько ему можно выучиться в школе, тем не менее она говорила на девяти или десяти различных языках, иногда по целому часу, с легкостью и скоростью природной речи. Нередко случалось, что иностранцы беседовали через нее с своими отшедшими друзьями на своем природном языке. Недавно был такой случай: один из наших посетителей, родом грек, имел с ней несколько свиданий, во время которых, иногда по целым часам, он вел разговор на греческом языке и получал через нее ответы иногда на этом языке, иногда на английском, между тем дотоле она никогда не слыхала ни одного слова на новогреческом языке.

Около того же времени развились ее музыкальные способности. Она неоднократно пела на различных языках — на итальянском, индийском, немецком, польском и нередко в настоящее время поет на родном языке, импровизируя слова и музыку, причем мелодия замечательно хороша и оригинальна, а смысл слов глубоко возвышенный’ (с. 44-45).

Позднее, в 1858 году, Эдмондс напечатал серию ‘Спиритических трактатов’, из коих 6-й под специальным заглавием ‘Речь на неизвестных языках’, где он сообщает еще большие подробности об этом виде медиумизма своей дочери, не скрывая более, что речь идет о ней, называет ее по имени и указывает на многие другие подобные случаи.

‘Спиритический трактат N 10’ заключает в себе письма, напечатанные Эдмондсом в 1859 году в газете ‘Нью-Йоркская Трибуна’, из коих восьмое озаглавлено: ‘Медиумическая речь на неизвестных медиуму языках’. В этом письме собрано более пятидесяти подобных случаев. Все эти письма были изданы мною по-немецки в 1873 году в особой брошюре под заглавием ‘Американский спиритизм, исследования судьи Эдмондса’, там можно найти все подробности, здесь же я воспроизведу самые замечательные случаи, ибо придаю этого рода явлениям особенное значение, г. Гартман игнорировал их, равно как и парафиновые формы с материализованных рук и ног.

Прежде всего вот те случаи, которые наблюдал сам Эдмондс.

‘Однажды вечером, — говорит он, — пришла ко мне в дом молодая девушка из восточных штатов. Она явилась в Нью-Йорк, чтобы искать счастья. Воспитание ее ограничивалось тем, которое получается в обыкновенной сельской школе. Она была медиум, и через нее очень часто проявлялся какой-то француз, который не давал ей покою. Он мог говорить чрез нее, но только по-французски. Более часу продолжался разговор между моей дочерью и этой девушкой — мисс Доуд. Они обе говорили только по-французски и так быстро и свободно, как природные французы. Язык г-жи Доуд был какой-то patois южных французских провинций, а дочери моей — чисто парижский. Это происходило в моей библиотеке, в присутствии пяти или шести человек, и г-жа Доуд и теперь еще находится в городе.

В другой раз несколько польских джентльменов просили свидания с дочерью моей, она их вовсе не знала, во время этого свидания она несколько раз говорила на их языке слова и речи, которых сама не понимала, но они понимали, большую часть разговора они вели на польском языке и получали через нее ответы иногда на английском, а иногда на польском языке. Этот случай может быть удостоверен только свидетельством самой Лауры, ибо никто при этом не присутствовал, кроме нее и тех двух джентльменов, которые имен своих не сообщили.

Случай с греком произошел так: однажды вечером, когда у меня в гостиной было от двенадцати до пятнадцати человек посетителей, пришел г. Грин, здешний артист, в сопровождении джентльмена, которого он представил как г. Эвангелидеса, из Греции.

Он говорил по-английски плохо, но по-гречески свободно. Вскоре через мою дочь проявилась какая-то личность, которая заговорила с ним по-английски, по всему тому, что она сказала ему, он признал в ней приятеля своего, несколько лет тому назад скончавшегося в его доме, но о котором никто из нас никогда не слыхал. Иногда дочь моя выговаривала слова или целую фразу по-гречески, вследствие чего г. Э. спросил, не может ли он и сам говорить по-гречески? Остальная часть разговора продолжалась, в течение более часа, с его стороны по-гречески, с ее же — то на греческом, то на английском. Иногда дочь моя не понимала, что говорилось ею или им, а иногда понимала, хотя в это время и она и он говорили по-гречески. По временам он был так взволнован, что обращал на себя внимание общества: мы спросили его, что могло быть тому причиной, но он уклонился от ответа. По окончании разговора он сказал нам, что до этого никогда не видал никаких спиритических явлений и что он во время разговора делал разные опыты, чтобы проверить то, что было для него так ново. Эти опыты состояли в том, что он разговаривал о предметах, о которых дочь моя — он был вполне уверен — ничего не знала, и часто и внезапно менял предмет разговора, переходя от частных дел к политическим, от философских вопросов к богословским и т.д. В ответ на расспросы наши — так как никто из нас по-гречески не знал — он заверил нас, что медиум его греческую речь понимал и сам говорил по-гречески правильно.

При этом присутствовали: г. Грин, г. Аллен — председатель бостонского банка, два джентльмена — известные железнодорожные подрядчики одного из восточных штатов, дочь моя Лаура, племянница моя Дженни Киэс, я сам и многие другие, которых не помню. После того г. Эвангелидес имел с дочерью моей еще несколько свиданий, на которых разговор происходил по-гречески.

Упомянутая племянница моя, также медиум, часто пела по-итальянски, импровизируя и слова и мелодию, между тем как она вовсе не знает этого языка. Таких случаев множество.

Однажды дочь моя и племянница пришли ко мне в библиотеку и начали со мной разговор по-испански — одна из них начинала фразу, другая ее оканчивала. Они оказались под влиянием одной личности, которую я при жизни знал в Центральной Америке, и было упомянуто о многих вещах, случившихся там со мною и им обеим, как я это твердо знаю, точно так же неизвестных, как и испанский язык. Засвидетельствовать это можем только мы трое.

Дочь говорила со мной и по-индейски, на наречиях чиппева и маномони. Я знал их, потому что жил два года среди индейцев.

Таким образом, я указал на случаи, когда дочь моя говорила на индейском, испанском, французском, польском и греческом, я также слышал, как она говорила на итальянском, португальском, венгерском, латинском и других языках, которых я не знал. Случаи были слишком многочисленны, чтобы припомнить имена присутствовавших лиц.

Теперь я приведу подобные же случаи с посторонними лицами, бывшие в моем присутствии.

Г-жа Елена Лидс, живущая в Бостоне, 45, Carver Street, довольно известный медиум в той местности, очень часто говорила по-китайски. Она очень ограниченного образования и никогда не слыхала слова на этом языке, это случалось с ней так часто в одну пору ее медиумизма, что я не ошибусь, если скажу, что тысячи лиц были свидетелями этого. Я сам видел это по крайней мере сотню раз.

Я очень хорошо помню, что г-жа Свит, один из здешних медиумов, весьма мало образованная, очень часто говорила по-французски, а впоследствии также на итальянском и еврейском.

Мне случалось очень часто присутствовать при сродном явлении, когда сообщения происходили через стуки и давались на иностранном языке, тогда как медиум знал только по-английски.

Я также слышал у себя в доме, как дочь губернатора Тольмэджа говорила по-немецки в присутствии многих лиц.

Таков мой личный опыт по этому вопросу, между тем он обнимает весьма малую часть того, что происходило в этом роде, и, если не ошибаюсь, еще меньшую долю того, что уже было опубликовано’ (Tract. N 6).

Судья Эдмондс, проникнутый важностью явлений этого рода, обнародовал в спиритическом журнал ‘Banner of Light’ воззвание с просьбой сообщать ему подобные факты. Не прошло месяца, как он получил до двадцати писем с описанием подобных же случаев, их содержание составляет приложение к его ‘Спиритическому трактату’ N 10. Заимствую оттуда несколько наиболее удостоверенных случаев:

‘Куксвиль. 9 апреля 1859 года.

Г. редактор! Прочитав в ‘Banner’, воззвание судьи Эдмондса о сообщении ему медиумических случаев речи на неизвестном языке, я желаю передать вам о случившемся в нашем кружке два года тому назад. В продолжение трех месяцев мы имели сеансы каждое воскресенье по вечерам. Медиумами были два молодых человека: один — зять мой, а другой — мой приятель. Однажды на сеансе, на котором присутствовал один из этих медиумов, он впал в транс и в скором времени начал говорить на всем нам непонятном языке, но в котором отец мой и брат признали китайский, так как, будучи в Калифорнии, встречали немало китайцев, но говорить на их языке не могли. На следующем сеансе оба медиума заговорили на том же языке и, поговорив несколько минут, по-видимому, узнали друг в друге приятелей, и взаимные приветствия их сделались столь бурны, что жилец, помещавшийся в другой части дома и не веривший в спиритуализм, пришел посмотреть, не было ли у нас в гостях кого из китайцев, ибо, ведя с ними торговлю в Калифорнии, он был несколько знаком с их обычаями. После этого оба медиума нередко подпадали под это влияние, иногда один из них пел по-китайски, а другой переводил содержание его песен. Никто из присутствующих не мог говорить по-китайски, а медиумы никогда китайцев не видали. Кружок наш был открыт для всех желающих, и комната часто наполнялась любопытствующими. Все одинаково признавали, что слышали разговор на иностранном языке и, зная медиумов за честных юношей, никто не заподозревал их в подделке, равно как и другим путем не умел объяснить это загадочное явление. Примите и пр.

Б.С. Гокси’ (с. 75).

‘Флешинг, возле Нью-Йорка, 16 апреля 1859 года.

М. г.! Я прочитал о вашем желании узнать о лицах, говоривших на незнакомом языке. Я слышал Сусанну Гойт, говорившую итальянскую патриотическую речь, которая, по мере произношения, переводилась американцем, понимавшим по-итальянски. Я изучал итальянский язык и могу вполне быть уверен, что она говорила по-итальянски. Есть человек, живущий около Хемпстеда, близ Ньютоуна, которому 35 лет, его зовут, если не ошибаюсь, Шмидтом, но Гойты могут вам узнать о нем, его я несколько раз слышал декламирующим речи на итальянском языке, и бывает это с ним нередко. Он часто навещает Гойтов, и когда я в первый раз услышал его, то спрашивал других, уж говорит ли он хотя одно слово по-английски! Когда он пришел в себя, он мне сказал, кто он и что никогда не читал ни одного слова ни на одном языке, кроме английского. Честь имею быть

Уильям Р. Принс’ (с. 77).

‘Брайнтри, в Вермонте, 29 марта 1859 года.

М. г.! Прочитав ваше заявление, считаю долгом сообщить вам следующее. В феврале 1858 года я жил у Джона Пейна в городе Лейстере. Г-жа Сара Пейн, его невестка, — медиум. В это время туда прибыл француз для исследования спиритуализма. Будучи католиком, он не верил в него и сильно против него восставал. Через несколько минут медиум впал в транс и начал говорить с ним на его родном языке, так что француз вполне понимал его, проговорили между собой довольно долго, из присутствующих никто их не понимал, кроме них самих. Затем француз попросил медиума написать его имя по-французски. Г-жа Пейн исполнила это и, кроме того, таким же образом написала имя его отца и матери. Он сказал, что его отец и мать померли и что не было человека в Соединенных Штатах, кто бы знал их имена. Г-жа Пейн никогда до этого не видала его. Никакого языка, кроме своего родного английского, она не знает. При этом были многочисленные свидетели. Я не могу припомнить всех их имен, но назову следующих: Иосиф Морз, Д.С. Смис, Исаак Морз, Джон Пейн, Эдуард Пейн, — все из Лейстера, Нафанаил Чорчиль и жена его из Брандона и ваш покорный слуга.

Нельсон Лернед’ (с. 89).

‘Линн (Масс.) 8, North Commonstreet, 24 марта 1859 года.

Г. редактор, прочитав воззвание судьи Эдмондса, я могу сообщить следующее:

Г-жа Джон Гарди — медиум, бессознательно говорящий в трансе, — вовсе не знает ни французского, ни индейского языков, никогда им не учившись. Через нее говорит индейский дух под именем Сахми, через нее же он произвел многие исцеления. Он говорит по-индейски и затем передает сказанное им по-английски, насколько умеет. Этот случай весьма доказателен. Через г-жу Гарди говорит также французский дух — молодая девушка по имени Луиза Дюпон — актриса, мне кажется. Она говорила в присутствии учителя языков, и ее выговор и речь были найдены правильными. Учитель сделал ей по-французски неприличный вопрос, как он сам сознался, и получил ответ, который так его сконфузил, что он схватил шапку и ушел. Французская девушка говорила перед следующими лицами, имена которых я прилагаю, но не для печати. Судья Эдмондс может, если сочтет нужным, адресоваться к ним для справки по этому делу. Примите и проч.

Джон Аллей’ (с. 91).

‘Милан (Огайо), 4 апреля 1859 года.

М. г.! Прочитав в ‘Banner of Light’ о вашем желании, имею честь сообщить следующее:

В феврале 1857 года я был вместе с г-жою Уарнер в доме г. Льюиса, в Трое. Однажды вечером, когда г-же Уарнер нездоровилось, через нее проявился какой-то индеец, который и занялся ее врачеванием. В это время один немец — в семействе его называли Мильтоном — вошел в комнату. Он страдал сильною головною болью, но ничего не сказал об этом в присутствии г-жи Уарнер, она подошла к нему и в несколько минут, простым наложением рук, избавила его от головной боли. Затем она сказала ему на ломаном, индейцам обычном, английском языке, что тут находится ‘бледный дух’, который покинул тело по ту сторону ‘великих вод’ и который желает говорить с ним. Немного погодя она заговорила по-немецки и, между прочим, повторила молодому человеку, как он передал нам, последние слова, сказанные ему матерью его на смертном одре. Молодой человек, бывший до того упорным скептиком, прослезился и сказал, что ‘сдается’. На расспросы членов семейства г. Льюиса он повторил нам эти слова и перевел их, последние были: ‘Милый сын мой, не могу более дать тебе хлеба’. Г-жа Уарнер никогда ничего не слыхала о семействе этого молодого человека, и никакого языка, кроме английского, не знает…

М-р Пон, один из наиболее уважаемых граждан в Трое, многочисленные члены его семьи, с включением и молодого немца, подтвердят истину мною рассказанного. Почтовый адрес их: Уэлшфильд, Огайо…

В сентябре 1857 года г-жа Уарнер посетила Милан для публичных чтений. По окончании последнего она сказала небольшую речь на индейском языке и потом дала ее перевод, это было убедительное воззвание в пользу остающихся индейских племен. Житель Милана, по имени Мерилл, принадлежавший к пресвитерианской церкви, присутствовал при этом и так остался доволен подлинностью индейской речи, что признал себя убежденным. С самого детства своего и до восемнадцатого года он жил среди индейцев и говорил на их языке совершенно свободно, поэтому он и мог судить о подлинности слышанной им индейской речи. Прилагаю его свидетельство:

‘Сим свидетельствую, что факты, изложенные г. И. Уарнером, совершенно верны, а также, что из личных сношений моих с г-жою Уарнер я вполне убедился, что она в своем нормальном состоянии нисколько не понимает по-индейски, вместе с тем я убежден, что, когда она находится под так называемым ‘влиянием духа’, она, действительно, может говорить по-индейски.

Милан, апрель 1859 года.

Джемс Мерилл’.

Можете поступить с сообщаемым мною по вашему усмотрению.

Ибенизер Уарнер’ (с. 97).

‘Чикаго, 5 апреля 1859 года.

М. г.! Прочитав ваше заявление в ‘Banner of Light’, я могу сообщить вам следующее:

Четыре года тому назад я стал устраивать сеансы у себя на дому с целью исследования ‘современного спиритуализма’ и вскоре убедился, что жена моя — медиум. Такое открытие настолько ее огорчило и раздосадовало, что она готова была дать все на свете, чтобы этого не было, долгое время она боролась с тою силою, которая повергала ее в транс и говорила посредством ее организма, но предубеждение ее было, наконец, осилено… Подобно многим, принадлежащим к рабочему классу, она не получила никакого образования, кроме приобретаемого в народных школах.

Вот, между прочим, чему я был свидетелем:

На сеансе у д-ра Родда, на котором присутствовали гг. Миллер, Кимбаль, Кильберн и др., нам был задан концерт на испанском языке, который продолжался более двух часов. Вскоре после того, как мы соединили руки, жена моя, молодая дама (мисс Сконгаль) и молодой человек, которого они видели в первый раз, подпали одновременно влиянию и начали бегло говорить между собою по-испански. После пятнадцатиминутного разговора трио встало на ноги и начало петь какую-то трудную пьесу по-испански, все трое участвовали и пели в полной гармонии, таким образом было превосходно пропето до двенадцати пьес. Между каждой пьесой они оживленно разговаривали и обсуждали, какую следующую пьесу им петь… Закончив пение, все три медиума одновременно пришли в себя и были крайне удивлены, узнав о том, что происходило. Вскоре после того молодой человек впал в транс под другим влиянием и объяснил все виденное нами. Давшие нам чрез медиумов концерт были испанцы, брат и две сестры, бывшие во время земной жизни своей по профессии певцами и этим зарабатывавшие себе хлеб, в этот вечер они явились к нам не только ради удовольствия и назидания, а также и для того, чтобы доказать, что дни Пятидесятницы еще не миновали. Должен присовокупить здесь, что легко удостоверить самым положительным образом, что ни один из помянутых медиумов не может в нормальном состоянии своем говорить на каком-либо другом языке, кроме своего родного.

Однажды жена моя находилась под влиянием, по-видимому, немецких ‘духов’, говорила и пела на этом языке в течение нескольких вечеров, но никто из нашего кружка не знал этого языка. Желая хорошенько проверить это явление, я зашел к доктору-немцу, по имени Эйлер, и просил его зайти ко мне и обстоятельно исследовать это дело. Он приходил два раза и говорил с медиумом по целому часу на своем родном языке. Удивление его было велико, но радость еще больше. Кроме немецкого, жена моя говорила неоднократно и на итальянском языке, который, разумеется, ей точно так же неизвестен.

Джон Юнг’ (с. 108).

‘Толедо, 9 апреля 1859 года.

М. г.! Прочитав о вашем желании иметь сведения о медиумах, говорящих на неизвестных им языках, я могу сообщить вам, что я иногда говорю в трансе от имени индейского духа. Я не понимаю этого языка и не могу знать, насколько правильно я говорю на нем. Но на днях я встретила одного господина, заявившего себя скептиком, не верящим сношению с духовным миром. Мой индейский дух заговорил с ним по-индейски, я же, впав в состояние ясновидения, описала ему одного индейского вождя, умершего, по его словам, дня за три до отъезда этого господина из Айовы. Мой руководитель узнал названного духа и дал много убедительных доказательств упомянутому господину, знавшему язык этого племени, которое он назвал пауни. Прилагаю частное письмо, написанное мне этим господином, по его возвращении в Айову, можете извлечь из него все, что сочтете полезным для успеха нашего дела.

М-с Сара М. Томпсон’.

Из этого письма я приведу следующие, наиболее интересные строки:

‘Винтон (Айова), 17 февраля 1859 года.

Многоуважаемая мисс! Как вы знаете, я не верю в спиритическое учение, я остаюсь при том убеждении, что это не что иное, как проявление влияния человеческого духа на другой, таковой же. Так как я еще немного занимался этим предметом, то не знаю, к какому заключению я бы пришел, если б имел возможность вполне его исследовать. Но есть одно обстоятельство, которое я теперь вспоминаю и никак не могу понять — это то, что вы говорили на индейском наречии совершенно правильно, со всеми особенностями речи, употребляемой в индейских вигвамах (хижинах).

ЯковУэтц'(с. 110).

О других случаях, попавших мне под руки, я ограничусь краткими заметками.

В первом спиритическом журнале ‘Spiritual Telegraph’, издававшемся в Нью-Йорке Партриджем, я нахожу в т. III, 1854 года, на р. 62, следующее:

‘Уильям Бриттингам, будучи у нас несколько дней тому назад в конторе, рассказал интересный факт. Г. Уаль-ден, говорящий медиум из Элликотвиля, недавно посетил Спрингз, принадлежащий г. Чэзу. Тотчас по приезде своем, когда он стоял еще на крыльце, к нему навстречу вышла из дома горничная, шведка, с которой г. Уальден заговорил. Никто из присутствующих не понимал его языка, не понимал и сам медиум, что он говорил. Девушка, видя, что к ней обратились на родном языке, пустилась в разговор, она оказалась весьма заинтересованной и вскоре тронутой до слез. Г. Бриттингам спросил, что с нею? Она ответила приблизительно следующее: ‘Этот человек знает все про моих отца и мать, из коих первый умер шесть месяцев, а вторая восемь лет тому назад, мне сказали, что это они говорят со мною через него и могут говорить также и через других медиумов’. Девушка, никогда не видавшая ничего подобного, была поражена и, разумеется, не могла понять, как г. Уальден, американец, совершенно не знавший ни ее семейства, ни шведского языка, мог говорить с ней столь загадочным образом’.

В 1873 году Аллен Путнам издал биографию м-с Конант, бывшей когда-то очень известным в Америке говорящим медиумом, чрез уста которой получались в редакции ‘Banner of Light’ те сотни сообщений, которые печатались в каждом его номере. М-с Конант сама первая сомневалась в сообщениях, высказываемых ею в трансе. Она часто находилась под влиянием индейских духов, давших ей имя Тулулар, т.е. ‘нечто, через что смотреть’. — ‘Как могу я знать, что слова и выражения, употребляемые Спрингфлоуер, моей обычной внушительницей-индеанкой и другими, верны и правильны, — говорила она, -я не сознаю того, что говорю, и никто из присутствующих не может решить, есть ли какой-нибудь смысл в том, что говорится через меня этими индейскими духами?..’ Желая выяснить, насколько в этом было правды, она пользовалась всяким случаем для проверки сообщений… Однажды посетил ее полковник Таполь, член североамериканской комиссии умиротворения индейцев, вместе с некоторыми джентльменами, среди которых находился один господин, бывший в продолжение пятнадцати лет правительственным агентом по индейским делам, вследствие чего ему пришлось ознакомиться с большинством наречий, употребляемых туземцами, это был отличный случай для проверки. Спрингфлоуер тотчас же проявилась и свободно заговорила с агентом, даже не раз брала над ним верх, ибо ему нередко приходилось отыскивать в памяти требуемое слово, тогда как его невидимая собеседница казалась вполне в своем элементе… Г-жа Конант спросила его: как он думает, если б ей пришлось быть среди индейцев того племени, к которому принадлежала Спрингфлоуер, и там заговорить в трансе от ее имени, то поняли бы ее или нет? Он ответил, что в этом не могло быть никакого сомнения (с. 152-154).

Я прохожу молчанием все писаные сообщения, полученные медиумами на неизвестных им языках. Хотя эти случаи весьма многочисленны, но большею частью это цитаты из авторов или отрывочные слова, о которых всегда можно сказать, что они были подслушаны, или выучены наизусть, или списаны — сознательно или бессознательно, а не то это короткие фразы, происхождение которых всегда оставляет место подозрению. Есть много случаев, где, по личному убеждению присутствующих, медиум никак не мог знать языка, на котором писал, — в моем личном опыте есть несколько подобных фактов, — но такие убеждения не передаются. Вот почему сообщения этого рода не имеют почти никакого значения в сравнении с фактами живой речи, примеры которой были мною приведены выше.

Я должен упомянуть в этой рубрике и о случаях сообщений, полученных телеграфическими знаками, медиуму неизвестными, что равносильно неизвестному языку (см. Wolfe. ‘Startling facts’, p. 247-255). Интересный случай рассказан в биографии м-с Конант, который я здесь и приведу.

‘Однажды, в то время когда м-с Конант жила в Cummings House в Бостоне, к ней зашел незнакомый господин, заявивший, что, занимаясь исследованием спиритизма, он желал бы получить особенное доказательство самоличности от своего приятеля, это до сих пор ему не удавалось, но он только что был у одного медиума, на другом конце города, где ему сказали, что если он будет иметь сеанс с м-с Конант, то, быть может, ему удастся получить желаемое, почему он и явился к м-с Конант. Они уселись. Вдруг ее рука начала подниматься и опускаться каким-то странным, порывистым образом, и карандаш в продолжение нескольких минут производил по бумаге какие-то частые удары, медиум не мог понять, что все это означало. Наконец, отчаявшись в результате и весьма смущенная видимой неудачей, м-с Конант сказала своему посетителю: ‘Бесполезно продолжать, по-видимому, никого нет из ваших знакомых, кто желал бы теперь сообщиться с вами. Кто-то есть, но, очевидно, он не умеет проявиться’. Она была очень удивлена, когда посетитель ей ответил, что он, напротив, совершенно доволен, что сеанс был вполне удачен, что он получил от своего приятеля желаемое доказательство и даже незаметно для нее записал его. Из дальнейшего объяснения оказалось, что посетитель был телеграфист и что приятель, от которого он ждал сообщения, был также телеграфист, для доказательства своей самоличности он должен был сообщиться посредством телеграфных знаков, что и было исполнено механически при помощи карандаша м-с Конант, в то время как она, находясь в нормальном состоянии и нисколько не понимая телеграфного алфавита, удивлялась неудачным попыткам написать что-нибудь понятное. Таким образом, совершенное незнакомство орудия сообщения, т.е. медиума, с его содержанием было вполне и наглядно доказано посетителю’ (с. 199-201).

Замечательный случай рассказан Круксом: ‘На сеансе с Юмом маленькая дощечка подошла ко мне по столу при свете и дала мне сообщение, ударяя меня по руке: я говорил азбуку, а она ударяла меня при требуемых буквах. Другой конец дощечки опирался о стол, в небольшом расстоянии от рук Юма. Похлопывания были столь резки и отчетливы и дощечка, по-видимому, находилась в таком полном распоряжении невидимой силы, заправлявшей ее движениями, что я сказал: ‘Может ли разумная сила, управляющая движениями дощечки, изменить характер движений и дать мне телеграфическое сообщение посредством морзовского алфавита ударами по моей руке?’ (Я имею полное основание думать, что морзовские сигналы никому другому из присутствующих не были известны, и мне самому они известны только отчасти.) Едва я сказал это, характер похлопываний изменился и сообщение продолжалось указанным мною способом. Буквы указывались для меня слишком быстро, так что я только тут и там схватывал слово, и поэтому смысл сообщения утратился, но с меня было достаточно, чтоб убедиться, что хороший телеграфист находился на том конце линии, где бы он ни был’ (см. ‘Крукс, Researches’, р. 95).

Заканчиваю эту рубрику случаем музыкального исполнения ребенком, никогда не учившимся музыке, о котором свидетельствует бывший сенатор и губернатор Висконсинского штата (в С. Америке) Толмэдж, причем медиумом была его дочь. В предисловии к изданному им сочинению ‘The Healing of the Nations’, by Linton (‘New York, 1858) он говорит:

‘В июне 1853 года, возвратившись из Нью-Йорка, где я видел разные медиумические явления, я зашел к одному пишущему медиуму, живущему в моем соседстве, и получил сообщение, в котором мне советовали составить у себя дома кружок и обещали, что у меня разовьется медиум, имеющий превзойти все мои ожидания. Я спросил, кто это будет? Мне ответили, что моя дочь. Я спросил, которая? — так как у меня их было четыре. Мне сказали: Эмилия, затем прибавили, чтоб я, когда кружок у меня дома составится, посадил Эмилию за фортепиано. Я спросил: ‘Вы будете учить ее играть?’ — ‘А вы увидите’, -был ответ. Эмилия была моя младшая, в то время тринадцатилетняя, дочь. Здесь следует заметить, что она отроду не знала ни единой ноты и никогда в своей жизни никакой мелодии не наигрывала. Ибо, когда мы сюда переехали, страна была еще малонаселенная, так что иметь для нее учителя музыки не было никакой возможности. Остальным предметам я обучал ее сам или кто-либо из семейства. Вскоре мне удалось составить у себя дома кружок. Я дал Эмилии бумагу и карандаш. Рука ее начала проводить прямые линии и начертила наконец пять нотных линеек. На этом она написала ноты, потом поставила все различные музыкальные знаки, о которых не имела никакого понятия. Тут она бросила карандаш и стала стучать по столу так, как если б ударяла по клавишам. Тогда я вспомнил, что мне было сказано посадить ее за фортепиано, я и предложил это, хотя и с некоторым недоумением, но она тотчас послушалась и села к инструменту со спокойствием и самоуверенностью опытного исполнителя. Она смело ударила по клавишам и сыграла Большой вальс Бетховена с таким стилем, который сделал бы честь хорошему музыканту. Затем сыграла несколько известных мелодий, как то: ‘Sweet Home’, ‘Bonnie Doon’, ‘Last Rose of Summer’, ‘Hail to the Chief’, ‘Lilly Dale’ и пр. Потом она сыграла какую-то совершенно новую арию и пропела ее с импровизированными, или внушенными на этот случай словами’ (с. 61).

Что скажет г. Гартман на это? Ясно, что явления, совершающиеся против воли и убеждений медиума и особенно разговор на языке, ему неизвестном, не имеют положительно ничего общего ни с гиперэстезией памяти, ни с передачей мыслей, ни с ясновидением, образующими источник содержания сомнамбулического сознания. Эта последняя рубрика приобретает особенное значение ввиду категорического вердикта г. Гартмана относительно невозможности подобных явлений. Вот тот Рубикон в области умственных фактов, который г. Гартман не будет в состоянии перейти и перед которым, подобно тому как и перед физическим фактом проникновения материи, он должен будет еще раз сложить оружие. Так как эти явления не могут объясниться никакою деятельностью нормального сознания медиума и никакою деятельностью сознания сомнамбулического, то приходится по необходимости допустить проявление иного фактора — третьего, а как в самом медиуме мы найти его не можем, то мы, естественно, должны заключить, что этот третий фактор находится вне медиума.

__________________________________

¹ Судья Эдмондс пользовался в свое время большою известностью в Соединенных Штатах по занимаемым им высоким должностям, сперва председательствующего сенатора, а потом члена верховного апелляционного суда в Нью-Йорке. Когда внимание его было обращено на спиритуализм как на предмет общественного значения, он отнесся к нему со всею подозрительностью и умелостью человека опытного в деле оценки человеческих показаний. После обстоятельного исследования, он имел мужество печатно не только признать факты, но и придаваемое им духовное значение. Взрыв общественного удивления и негодования был так велик, что он тотчас же сложил с себя звание судьи и стал на стороне того, что почитал за истину. Его голос дал спиритуализму в Америке огромный толчок и пользуется там заслуженною авторитетностью.

VII. Различные явления смешанного характера.

Прежде чем перейти к рубрике фактов, для объяснения которых сам г. Гартман находит необходимым сделать исключение из своих ‘методологических основ’ и прибегнуть к ‘метафизическому, сверхъестественному объяснению’ — к абсолюту, я должен упомянуть здесь о роде явлений смешанного характера, служащих подтверждением и пояснением вышесказанного заключения.

Г. Гартман говорит: ‘Опытным доказательством, что писание это бессознательно лишь относительно, но сознательно для скрытого сомнамбулического сознания, -может служить то, что медиум, переходя в открытый сомнамбулизм, вспоминает, что было им бессознательно написано, и сообщает об этом изустно’ (с. 73). И далее: ‘Если медиум в сомнамбулическом состоянии может изустно сообщать в точности содержание того, что было прежде написано на расстоянии и что совершенно неизвестно его бодрственному сознанию, то этим дается несомненное доказательство, что сомнамбулическое сознание медиума не устранено из его медиумических действий, но принимает в них определенное участие’ (с. 142). Итак, если медиум будет писать в сомнамбулическом состоянии и не сможет ‘сообщить в точности’ содержание того, что им было написано, не будучи в этом сомнамбулическом состоянии, но возвратившись к нормальному, -то мы получим ‘несомненное доказательство’, что его сомнамбулическое сознание ‘.было устранено из его медиумических действий и не принимало в них определенного участия’. В следующем факте мы имеем это доказательство.

Корреспондент, подписывающийся буквами Т.П.Б., поручик армии, сообщает в журнале ‘Knowledge’ ‘Знание’, от 2 марта, следующий интересный случай писания планшеткой.

‘Несколько времени тому назад я начал производить опыты с планшеткой, держась в то время убеждения, что писание это (говорю о случае, где возможность обмана исключается) производилось бессознательным действием рук, покоившихся на машинке, но это объяснение, если оно правильно, повлечет за собою новое, весьма любопытное понятие о деятельности мозга. Мне посчастливилось иметь знакомую, у которой планшетка во всякое время писала замечательно хорошо, так что я мог предпринять разные интересные опыты. Когда я клал ее руку на машинку (которую я сделал сам, просверлив дырочку в край дощечки и воткнув туда карандаш) и ставил вопрос, ответ писался с изумительной быстротой, даже скорее, чем обыкновенное письмо, и весьма четко, хотя и различными почерками, нисколько не походившими на почерк медиума, что я считаю весьма замечательным. Сама дама не знала написанного, покуда не прочитывала его. В некоторых случаях сообщавшееся было известно только мне или кому-нибудь из находившихся в комнате и поэтому при теории бессознательного действия могло бы быть объяснено только посредством чтения мыслей.

Но опыт, на который я в особенности желаю обратить ваше внимание, следующий: я несколько раз магнетизировал эту даму, и, как бывает в подобных случаях, заснувши, она могла отвечать на всякие вопросы, но при пробуждении ни о чем не помнила. (Мимоходом замечу, что если ей случалось наяву что-либо потерять или куда-нибудь заложить, то во сне она всегда могла указать, где эта вещь находилась.) Поэтому мне пришло в голову положить ее руки на планшетку во время магнетического сна. На поставленный вопрос ответ был написан как всегда, еще не читав его сам, я спросил ее, что было написано, в полном убеждении, что она немедленно ответит. Но она не могла этого сказать. Не доказывает ли это, что написанные слова не были произведением ее мозга ни в его нормальном состоянии, ни в том особенном, которое свойственно месмерическому сну? Мы должны поэтому допустить или третье состояние, доселе неизвестное, или прийти понемногу к мысли о постороннем деятеле, признать которого я далеко не склонен’ (‘Light’ 1883, р. 124).

Ошибка г. Гартмана состоит в обобщении своего положения, во многих случаях писание будет делом сомнамбулического сознания, но это не исключает возможности того, что в других случаях оно подчиняется внушению, исходящему из постороннего источника. Эта возможность наглядно поясняется следующим случаем, рассказанным г. Юнгом, нам уже знакомым из цитат речи на неизвестном языке:

‘На сеансе, имевшем место у д-ра Гаскеля, в присутствии д-ра Бедда, гг. Кимбаля, Миллера, Кильберна и других, жена моя, находясь в трансе, говорила от имени итальянки, называвшей себя Леонорой, так как жена моя была часто магнетизируема, то один из присутствовавших выразил мысль, что говорящий ‘дух’ был не что иное, как ‘дух’ самого магнетизера, находившегося тут в числе других посетителей, и предложил, чтоб магнетизер устранил влияние, под которым она находилась, и, подчинив ее собственному влиянию, заставил ее говорить. Как только это было сказано, она тотчас пришла в нормальное состояние, затем была замагнетизирована и, повинуясь воле магнетизера, начала петь с большим чувством известную песнь ‘Annie Laurie’. Этот опыт доставил скептикам большое удовольствие и вполне доказал правильность их теории. Но ликование их было недолго: когда она пела последний стих и только допела его до половины, прежнее влияние выхватило ее из-под власти магнетизера, который уже ничего не мог сделать с нею. Он усиленно старался заставить ее окончить песнь, но напрасно, не успев в этом, он хотел освободить ее, по крайней мере, от овладевшего ею влияния, но впервые ничего не мог сделать с субъектом своим. Тогда один из скептиков, видя неожиданный оборот дела, заявил такое требование: если медиум находится под влиянием итальянского ‘духа’, то пусть запоет на этом языке. Как это ни покажется чудесным, но требование было немедленно исполнено, и все пришли в восхищение от превосходного музыкального исполнения. Между нами не было итальянцев, но были лица, настолько понимавшие язык, что могли судить о его правильности. Подобные опыты были повторены несколько раз, причем жена моя также и говорила по-итальянски’.

Мы видим здесь, что внушение, исходившее от видимого магнетизера, -должно было уступить внушению более сильного магнетизера, хотя и невидимого. Вот другой случай, где невидимый внушитель должен уступить место другому, также невидимому внушителю, или сообщение, диктованное, быть может, сомнамбулическим сознанием медиума, внезапно прерывается сообщением из другого источника. Г. Бриттен, писатель, очень известный в спиритической литературе, сообщает в письме своем к редактору ‘Religio-Philosophical Journal’ следующий факт:

‘Однажды утром, в 1852 году, я находился на сеансе в Гринфильде (Масс.), где медиумом был столь известный впоследствии Д.Д. Юм. В то время как кто-то из участвующих говорил азбуку и получалось сообщение посредством стуков, вдруг они сделались очень громкими и условным их числом (пять) была потребована азбука. Кто-то заметил, что не было никакого смысла в таком требовании, так как азбука и без того уже говорилась. Тот же сигнал был дан сильным движением стола, на что кто-то заметил, что дикий беспорядок заменил царившую гармонию. Догадываясь, в чем дело, я сказал кружку, что тут может быть и не беспорядок, что явилась другая личность и прервала получавшееся сообщение, имея, вероятно, сказать нечто важное, не терпящее отлагательства. Это тотчас было подтверждено громкими стуками в разных частях комнаты и сильнейшими движениями стола. Я стал говорить азбуку и получил следующую депешу: ‘Ступайте домой, ваш ребенок очень болен, отправляйтесь тотчас, а не то опоздаете к поезду’. Схватив свой дорожный мешок, я тотчас же отправился. Едва я вышел на улицу, как услышал свисток подходившего поезда, в тот день последнего, с которым я мог бы попасть домой. До вокзала было около одной осьмой мили. Бежавши изо всех сил, я прибежал на станцию, когда поезд уже трогался, и только успел вскочить на заднюю площадку последнего вагона. Вернувшись домой, я узнал, что спиритическая депеша вполне соответствовала действительности’ (‘Light’, 1881, р. 266).

Какая, по мнению Гартмана, могла быть причина перерыва этого сообщения? Что она не крылась в медиуме — это очевидно. Быть может, то была телепатическая депеша, посланная сомнамбулическим сознанием одного из членов семейства Бриттена? Но Гартман не допускает умственных сообщений на большом расстоянии иначе как в галлюцинаторной форме (о чем мы будем говорить далее), а здесь оно выразилось стуками и движениями стола, и откуда то отдаленное сомнамбулическое сознание могло знать о приближавшемся поезде?

Вот другой подобный случай, где причина перерыва не выяснена, но одинаково не представляется достаточного основания отыскивать ее в самом медиуме. Заимствую этот случай из книги пастора Баллу в цитате, приведенной проф. Гером в своем сочинении ‘Опытные исследования спиритических явлений’, 1602:

‘По приглашению невидимых деятелей я должен был говорить в назначенное время проповедь, с уверением с их стороны, что они при этом будут выражать стуками свое одобрение, что и было в точности исполнено. Однажды на сеансе совершенно неожиданно, когда никто об этом не думал, сложился вопрос: ‘Выбран ли вами текст для проповеди в следующее воскресенье?’ — ‘Выбран, но только один, — ответил я, — не укажете ли вы мне текст для вечерней проповеди?’ — ‘Хорошо’. — ‘Какой же?’ — спросил я. Сложилось слово ‘вторая’, и остановилось. Покуда я дивился этому молчанию, объявилась другая личность и стала сообщаться не стуками, как предшествовавшая, а движениями стола. Она сказала, что ее предшественник, сообщавшийся стуками, был отозван на несколько минут, но скоро вернется. Действительно, через четверть часа он вернулся и закончил сообщение словами: ‘Глава 1-го Послания к Коринфянам, стих 12 и 13. Никто из присутствующих не мог вспомнить содержания указанных стихов, оказавшихся вполне пригодными для проповеди’. — Если б этот перерыв был делом сомнамбулического сознания, где разумная причина замещения стуков движениями стола?

Вот другой случай, где нам приходится выбирать между признанием третьего фактора или alibi (нахождения в другом месте) сомнамбулического сознания:

‘Мисс Мэри Баннинг, медиум, находясь 14 июня 1852 года в доме г. Мура, в Уинчестере, желала получить сообщение от своего отшедшего брата Иосифа Баннинга, но он против обыкновения не заявлял себя. Вызов был повторен в продолжение вечера, и опять без результата, наконец поздно вечером, когда общество было уже готово разойтись, стуки неожиданно заявили о присутствии Иосифа Баннинга, который объяснил, что ранее он быть не мог, ибо ‘весь день был с сестрой своей Эдитой’. Эдита Баннинг проживала в Гартланде, в шестнадцати милях от Уинчестера, и занимала там должность школьной учительницы. Вскоре Мэри Баннинг получила письмо от Эдиты, писанное наутро после вышеприведенного случая у г. Мура, в котором она сообщала сестре, что брат Иосиф был с ней накануне в продолжение всего дня, проявляя себя стуками’ (S.R. ‘Britten and Richmond a discussion of the facts of spiritualism’, New York, 1853, p. 289).

Вот две сестры-медиумы, мисс Мэри и мисс Эдита Баннинг, и их сомнамбулическое сознание, одинаково настроенное в данную минуту, должно было дать каждой из них одинаковое удовлетворение или, иначе сказать, так называемый дух Иосифа Баннинга, их брата, должен бы был проявиться у обеих сестер одновременно! Но на деле вышло иначе.

Под этой рубрикой я могу упомянуть об одном случае из моего личного опыта в домашнем кружке, хотя первая часть его и не принадлежит собственно к этой рубрике, но я привожу ее здесь в виде вступления к следующей части его, где фигурируют те же личности. 17 (29) октября 1873 года, во вторник, я был в Лондоне, на сеансе профессионального медиума, г-жи Олив, один из ее невидимых внушителей Гамбо, называвший себя ямайским негром, обращаясь ко мне, сказал, между прочим, что любит заниматься развитием медиумов. Заметив на моем пальце изумрудное кольцо, он прибавил, что не любит изумруда, ибо эманации его нехороши, но что мне лично они не вредят, так как это кольцо память друга (это было верно, кольцо подарено мне В.И. Далем), и затем сказал, что он и вообще духи предпочитают алмаз, как символ чистоты. ‘Жена ваша, — продолжал он, — носит бриллиант на безымянном пальце’ (это было также верно). — ‘Видите ли вы ее?’ — спросил. — ‘Да, знатный медиум (и это было верно), добрая леди, ее левая рука не знает, что дает правая’ (и это опять была правда). Он обещал посетить нас в Петербурге, чтобы содействовать медиумическому развитию моей жены, и мы уговорились, что первое его посещение будет в пятый вторник, считая с 17 октября, т.е. 20 ноября, в 8 ч вечера, и что он будет сообщаться стуками, так как жена моя в трансе не говорила. Я выбрал вторник потому, что в ту пору всегда по вторникам имел с женою сеанс совершенно интимного характера. Когда я вернулся в Петербург, сеансы возобновились, я никому ничего не сказал об обещании Гамбо, и, когда настал сеанс 20 ноября, разумеется, я был занят мыслью, удастся ли этот опыт, чего, конечно, очень желал. Но из него ничего не вышло. Что помеха была не со стороны жены, это доказывается тем фактом, что сеанс не прошел без результата и мы получили разные другие сообщения, следовательно, ее сомнамбулическое сознание функционировало, представлялся отличный случай прочитать в моих мыслях и заставить говорить м-ра Гамбо. Условия к тому были самые благоприятные, ибо, как говорит Гартман:

‘Медиум всегда сильно заинтересован, чтобы угадать явные или скрытые мысли присутствующих, так как в его интересе вызвать удивительные явления, а между тем нет ничего поразительнее для ‘здравого человеческого смысла’ как проявления такого знания, которым присутствующий ни с кем не делился и которого, быть может, даже вовсе нет в его бодрственном сознании. Поэтому волю, направленную к воспринятию, надо предположить имеющейся у медиума всегда налицо. Если же медиум работает с людьми, которые со своей стороны также живо заинтересованы тем, чтобы удивительные явления совершались, то и в них должна развиться воля, направленная к поддержке медиума по мере возможности и к облегчению ему исполнения его задачи. А через это бессознательная воля побуждается к передаче представлений. Сверх того, в сеансах кружков руки соседних лиц прикасаются, так что условия для передачи мыслей становятся крайне благоприятными’ (с. 90). Почему же эта передача мыслей не состоялась — ведь все условия были налицо?

Как бы то ни было, опыт не удался, я этому не удивился, зная, сколь мало можно полагаться на обещания этих собеседников, и более об этом не думал, не имея чем похвастаться, я никому об этом ничего не сказал. В следующий вторник мы, по обыкновению, уселись за свой сеанс, но на этот раз втроем, с проф. Бутлеровым. Я потушил свечку, но комната весьма достаточно освещалась газом с улицы. Была потребована английская азбука, я стал ее говорить и записывать буквы, указываемые ударами ножки стола, за которым мы сидели. Так как я не мог схватить смысла, то остановился и зажег свечку, чтобы ориентироваться, жена уже была в трансе и на бумаге находились следующие буквы:

‘gamhereanewaslasttemewtghou’.

Увидав, что что-то складывается, что можно будет потом разобрать, я скорее погасил свечку и продолжал говорить азбуку. Смысла я опять схватить не мог, но когда сообщение кончилось и я зажег свечку, то оказалось, что на этот раз я записал почти без ошибок следующее:

‘As I promised, but I cannot yet take entirely control of her. Hambo’. (‘Как я обещал, но я еще не могу вполне овладевать ею. Гамбо’.)

Некоторые буквы указывались иногда и стуками в столе, а последнее слово сложилось сильнейшими его движениями. Жена моя все время была в трансе и по окончании сообщения спокойно пришла в себя. Тогда я принялся разбирать первую фразу и с заменою нескольких букв, очевидно, неправильно записанных, получил следующее:

‘I am here, and was last time with you (‘Я здесь и в тот раз также был с вами’.).

Зачем же сомнамбулическое сознание медиума открывает в моем мозгу представление Гамбо и персонифицирует его, когда я уже о нем не думаю и когда это представление находится в моем мозгу уже в скрытом состоянии, зарытым в глубинах моего замаскированного сомнамбулического сознания?

Познакомив моих читателей с Гамбо, я могу передать теперь тот случай — единственный в летописях спиритизма, — который прямо относится к этой рубрике. В следующий сеанс мы также были втроем и ожидали появления Гамбо, вместо того была потребована русская азбука, после нескольких русских фраз, относившихся до медиумизма жены, и когда они были нами прочитаны, снова была потребована азбука, я потушил свечку, говоря и записывая русские буквы и не имея возможности их читать, я заметил: ‘Тут написано у и ч, это, вероятно, английское слово which (которое произносится уич), следовательно, надо говорить английскую азбуку’ и я начал. Сообщение вскоре остановилось, я зажег свечку и увидал, что мною было записано совершенно правильно по-английски:

‘уоич wife’ (ваша жена).

(Английское прописное r, пишется как русское ч.)

Итак это не было уич, но уоич, и это слово было сложено, когда я говорил русскую азбуку, итак, диктовавший их воспользовался формою русских букв, отражавшихся в моей мысли по мере того, как я их произносил, чтоб составить таким образом английское слово уоич (ваша). Что сообщения на иностранном языке делаются русскими буквами, по созвучию их с иностранными буквами, когда говорится русская азбука, это мне случалось видеть не раз, почему я и принял русские буквы уич, за английское слово which, но, чтобы воспользовались формою русских букв, соответствующих формам некоторых иностранных букв, для составления иностранного слова, -это я увидал в первый и последний раз и нигде в летописях спиритизма я ничего подобного не встречал. Спрашивается теперь: зачем сомнамбулическое сознание моей жены, которая одинаково располагала азбуками русской и английской, не потребовало тотчас английскую азбуку или, наконец, не указывало на русские созвучные буквы для передачи английских слов, причем английское слово уоич передается легко и точно двумя русскими буквами юр? Но нет! Русская азбука была употреблена таким именно способом, каким употребил бы ее иностранец, не знающий этой азбуки и только выбирающий буквы, похожие по форме на буквы своего языка.

Случаи подобного рода, указывающие на достаточное основание предполагать участие третьего фактора, многочисленны в спиритизме, но их мало ценят. Вот, напр., что говорит д-р Вольф о медиуме Мансфельде, писавшем однажды обеими руками зараз и в то же время с ним разговаривавшем: ‘Я видел Мансфельда, писавшего два сообщения одновременно: одно правой рукой, другое левой и оба на неизвестном ему языке. Будучи занят таким образом, он в то же время вел со мной деловой разговор или продолжал беседу, начатую до этого двойного писания. Таким образом, пока он разговаривал со мной, его обе руки также были заняты разговором. Однажды, я помню это очень хорошо, когда он писал обеими руками на двух различных языках, он сказал мне: ‘Доктор, знали ли вы в Колумбии человека по имени Якобе?’ Я ответил утвердительно, он продолжал: ‘Он здесь и желает вам сказать, что он покинул тело сегодня утром’. Это известие оказалось верным, а случилось это на расстоянии нескольких сот миль. Какое объяснение может быть предложено для этого одновременного тройственного проявления разумности и силы?’ (Вольф, ‘Поразительные факты в современном спиритуализме’, 1874, с. 48).

Достопочтенный Дж. Б. Фергюссон свидетельствует о подобном же факте в своей книге ‘Supramundane facts’ (‘Сверхчувственные факты’) (London, 1865, р. 57).

О таком же более современном факте повествуется в ‘Трудах Лондонского Общества психических исследований’ (1887, с. 222).

Г. Крукс свидетельствует о подобном же факте: ‘Я видел как мисс Кэт Фокс (позднее м-с Иенкен) писала автоматически сообщение для одного присутствующего лица, в то время как другому лицу о другом предмете давала сообщение азбукой посредством стуков, и вместе с тем все это время она свободно разговаривала с третьим лицом о предмете, не имевшем ничего общего с получавшимися сообщениями’ (Крукс, ‘Researches’, p. 95).

Я сам помню, как м-с Иенкен, бывшая мисс Фокс, находясь в моем кабинете и сидя против меня за письменным столом, писала сообщение в то время, как стуки раздавались около нее в полу справа и слева от нее не попеременно, а одновременно.

В области физических явлений есть много случаев, когда игра производилась на многих музыкальных инструментах зараз (до шести), что также указывает на множественность сознательно действующих центров напр. (см. ‘Light’, N 372, или ‘Ребус’, 1888, с. 290).

Закончу эту рубрику рассказом о замечательном факте, происшедшем в самом начале спиритического движения и напечатанном в ‘Rochester Daily Magnet’ от 26 февраля 1850 года, за подписями всех восьми лиц, бывших его свидетелями. Заимствую его из книги Capron ‘Modern Spiritualism’, но в сокращенном изложении (с. 82-87). Речь идет о двух одинаковых слово в слово сообщениях, получившихся одновременно стуками в двух одна от другой отдаленных комнатах того же дома. Г. Дрэпер, имея у себя в семействе ясновидящую, обратился через нее к Бенджамину Франклину, которого, по ее словам, она видела, с вопросом: ‘Возможно ли устроить сообщение между двумя отдаленными пунктами посредством стуков?’ На утвердительный ответ Франклина и согласно полученным инструкциям, обе девицы Фокс, Катерина и Маргарита были приглашены Дэвидом Дрэпером вместе с несколькими приятелями на 15 февраля. Часть общества с одним из медиумов осталась в гостиной, а другая с другим медиумом удалилась в комнату на противоположной стороне дома. В обеих комнатах присутствующим в них слышались стуки. Но так как в обеих комнатах было много помех от беспрестанно входивших и выходивших, то первая компания в гостиной вскоре получила следующее сообщение: ‘Дело идет не так, как я указал, поэтому теперь продолжать нельзя, в каждой комнате должно быть не более четырех лиц’. Когда потом сличили это сообщение с полученным в другой комнате, они оказались тождественными. Второй опыт был назначен на 20 февраля. Требуемый порядок был на этот раз соблюден. Первая часть общества получила следующее сообщение: ‘Теперь, друзья, я готов. Большие перемены произойдут в XIX столетии. То, что теперь кажется темным и таинственным, станет для вас ясным. Мир просветится. Я подписываюсь своим именем — Бенджамин Франклин. В ту комнату не ходите’. Вторая часть общества получила буквально такое же сообщение, за исключением последней фразы, которая была заменена следующей: ‘Ступайте в гостиную и сравните записанное’ (с. 86). Как объяснить этот факт естественным путем? Бессознательной передачею мыслей между обоими медиумами, находившимися в разных комнатах? Но так как оба медиума должны были действовать одновременно, то передача впечатлений должна была скреститься и произвести путаницу, если предположить, что одно сообщение было получено одним медиумом раньше, а потом уже немедленно воспроизведено другим, то затруднений не меньше. Или это стачка между медиумами, заготовившими наперед два одинаковых сообщения? Но не надо забывать, что медиумы были почти дети и, кроме того, что никогда ни один медиум не вызывал стуков по желанию. И, наконец, все эти попытки объяснения рушатся перед тем фактом, что в первый раз медиумы даже не знали, что были приглашены для специального опыта и в чем он имел состоять, как это положительно утверждает г. Дрэпер (с. 84).

VIII. Сообщение фактов, не известных пи медиуму, пи присутствующим.

Мы переходим теперь к рубрике фактов, для объяснения которых сам г. Гартман ‘считает неизбежным прибегнуть к метафизическому, сверхчувственному объяснению’, речь идет о ‘передаче представлений на большие расстояния и о настоящем ясновидении’ (с. 102). Но совсем непонятно, какую связь желает установить г. Гартман между этими фактами и спиритизмом? Говоря о передаче представлений на большие расстояния, он утверждает, что ‘спиритизм по отношению к этому предмету не представляет никакого материала’ (с. 91), говоря о ясновидении, он старается объяснить его: для одной части фактов — ‘некоторым чувственным восприятием’, или посредством ‘особого сенситивного ощущения’ (с. 93), таковы факты ‘личных эманации, или людей, или животных, напр.: ощущение присутствия кошки, хотя ее никто и не видит, указание между многими стаканами воды того, в который магнетизер погружал палец, указание произвольно поставленного часа на спрятанных в ящик часах, прочитывание никому неизвестных изречений, заключенных в орехе, прочитывание слова, прикрытого пальцем наугад, написание непосредственным письмом какой-нибудь наугад указанной страницы в закрытой книге, определение сомнамбулом по пряди волос болезни отдаленного, чуждого ему лица, видение, вызываемое прикосновением слонового зуба или сухой крови’ и т. п. (с. 93-95), для другой части фактов — ‘соотношение (rapport) устанавливается не сенситивным, чувственным восприятием, а интересом воли, напр.: сильною любовью, дружбой, патриотизмом или тоскою по родине’ (с. 95), ‘таковы факты: видение на расстоянии особенных событий, как-то: пожаров, землетрясений, войны’ (с. 95), предузнавание будущего, предвидение случаев смерти с несущественными подробностями или видением самой погребальной процессии, предвидение пожара в данном месте, вызываемого случайностью’ (с. 95-97).

Все эти явления, за исключением чтения без посредства глаз, и в особенности явления последней категории, приписываемые Гартманом ‘чистому ясновидению’ (с. 97), имеют очень малое отношение к спиритизму, они принадлежат к разряду ‘явлений двойного зрения’ и магнетического ясновидения. Г. Гартман нисколько не определил, какие спиритические сообщения должны быть объяснены ясновидением, он не останавливается ни над каким примером, не входит ни в какие подробности приложения своей теории. Нам остается, следовательно, предположить, что это все те факты, которые не могут объясняться ни гиперэстезией памяти, ни чтением мыслей, ни передачей представлений. Поэтому мы должны посмотреть, в чем состоят эти явления и насколько гипотеза г. Гартмана соответствует условиям ее применения. Начнем с единственных фактов, на которые Гартман намекает и ясновидение которых он объясняет ‘некоторым чувственным восприятием’.

а) Зрение без посредства глаз (в темноте или замкнутом пространстве).

Факт зрения без посредства глаз был положительно доказан опытами в области сомнамбулизма, что это некоторого рода ясновидение, это очевидно, но теория ясновидения, предложенная Гартманом, единая ли возможная и приложима ли она одинаково ко всем фактам? имеем ли мы надобность всегда прибегать к ‘всезнанию абсолютного духа’ (с. 99) что, в сущности, то же самое, что прибегать к божеству in extremis (в крайних случаях)?

Чтобы ориентироваться в этом вопросе, нам нужно возвратиться к некоторым физическим явлениям медиумизма или, вернее, к одной особенности этих явлений, к той именно, что они могут происходить в полной темноте с совершенной точностью. Так, напр., на сеансах физических явлений принято сидеть в полной темноте, условие это даже существенно для большей части этих явлений, а на этих сеансах, как известно, музыкальные инструменты летают над головами присутствующих, никогда их не задевая, большие музыкальные ящики, носясь по воздуху, опускаются на головы сидящих тихо и верно, когда присутствующих трогают руки, это делается без малейшего нащупывания и часто согласно выраженному ими желанию, становится ясным, что сила, производящая эти явления, видит в темноте так же хорошо, как мы видим при свете. Мне случалось несколько раз тайно проверять этот факт, так, на темном сеансе у г. Эверитта, в Лондоне, один из невидимых деятелей, Джон Уат, имел обыкновение долго разговаривать прямо голосом через картонную трубку, положенную на столе, он держал ее на высоте нескольких футов над столом, и голос его раздавался оттуда, так как мы сидели вокруг стола в полной темноте, не делая руками цепи, то я поднял правую руку свою кверху, мысленно пожелав, чтобы она была тронута сверху трубкой, никто не знал ни о моем намерении, ни о моем движении, но едва только я поднял кверху руку, трубка несколько раз похлопала меня по концам пальцев. В другой раз на темном сеансе с мисс Кэт Кук мы сидели, держа руки в цепи, так как рука моя не была свободна, то я только поднял указательный палец кверху, пожелав, чтоб до него дотронулись, никто не знал о моем опыте, и остальная часть руки оставалась неподвижна: немедленно два пальца схватили мой ноготь и пожали его. В наших опытах с Бредифом, в то время когда он, сидя за занавеской, находился в трансе, я очень часто пробовал приложить руку к какому-нибудь месту занавески, и немедленно с другой ее стороны, в темном пространстве, пальцы похлопывали по моей руке или охватывали ее через занавеску. Комната, в которой мы сидели, находилась в полутьме, и видеть сквозь суконную занавеску движение и место моей руки для обыкновенного глаза — вещь невозможная. Если б мое желание могло быть узнано мысленной передачей, то этого было бы недостаточно для точного знания места, где находилась рука или палец. Интересный опыт в этом роде состоит в том, чтобы нарисовать на бумаге какую-нибудь фигуру и положить эту бумагу на стол вместе с ножницами. Слышно, как в темноте ножницы режут бумагу и потом фигура оказывается отчетливо вырезанной. Подобные опыты были проделаны с Эглинтоном у нас, в Москве, г. Ярковским (см. в ‘Light’, 1886, р. 604, ‘Интересный случай видения и различения фотографии в темноте’). Непосредственное письмо, происходящее в темноте в закрытом или открытом пространстве, известно, так же как и чтение. Не мало опытов было проделано в этом направлении, включая и чтение чего-либо, не известного присутствующим. См. также электрические опыты Варлея в темноте (‘Отчет Диал. Общ.’, т. II, с. 115 моего нем. изд.).

Г. Гартман достаточно говорил об этих явлениях, их физическую сторону он объясняет нервной силой медиума, а их умственную сторону — сомнамбулическим сознанием, но что касается собственно действий и видения в темноте, он не остановился над этою особенностью явления и не объясняет ее. Можно было бы предположить, что эта способность видения в темноте — одна из необычайных принадлежностей сомнамбулического сознания, но теперь надо заключить, что это не так, ибо в противном случае г. Гартман не пытался бы объяснить ясновидением тот факт, ‘когда магнетизер ставит палец на какое-нибудь слово в газете, не зная его сам, а сомнамбул узнает его’ (с. 94) — это опыт Крукса с дамою, писавшею планшеткой (‘Ps. St.’, 1874, S. 209), и такие случаи, как ‘списывание наугад указанной страницы в закрытой книге’ (с. 94), подобные случаи для теории г. Гартмана не должны бы быть затруднительнее других, ибо нервная сила проникает вещество без затруднения (см. опыты Цольнера с писанием и оттисками между двух досок) и медиум, находясь в трансе, за занавеской, видит очень хорошо присутствующих и предметы, приводимые им в движение согласно своим галлюцинациям, следовательно, видеть сквозь палец или в закрытой книге нисколько не труднее и, в сущности, сводится к зрению в темноте или без посредства органов зрения.

Как бы то ни было, очевидно, что происхождение этих явлений в темноте обусловливается некоторою степенью ясновидения, и надо это объяснить. Нам предстоит выбирать между двух теорий: по г. Гартману, это — способность ‘абсолютного знания, принадлежащая индивидуальной душе’ (с. 99-100), способность, которая в конце концов есть только ‘функция абсолютного субъекта’ (с. 99). Таким образом, когда нервная сила в темноте вырезывает фигуру, нарисованную на бумаге, или из нескольких цветных карандашей, положенных между двух грифельных досок, выбирает для письма карандаш указанного цвета — ясновидение, потребное для этого действия, есть ‘функция абсолютного субъекта!’ Но по теории, которая допускает существование в нас индивидуального трансцендентального субъекта, физическое действие на расстоянии производится раздвоением или проекцией члена организма трансцендентального субъекта, и зрение в темноте есть только одна из его функций, ибо его способности постижения именно трансцендентальны, не будучи для этого функциями абсолютного. Эта теория представляет для явления естественную причину, простую и рациональную, и не впадает в ‘сверхъестественное’, прибегать к которому Гартман считает неизбежным (с. 102).

Что способность ясновидения, о которой идет речь, не есть функция абсолютного, но органическая трансцендентальная, более или менее несовершенная, смотря по качеству этого организма, это может быть констатировано рядом постепенных опытов, исключающих мало-помалу возможность объяснения другими гипотезами.

Я сделал в этом направлении несколько опытов довольно интересных. Десять лет тому назад мне довелось иметь целый ряд медиумических сеансов в самом тесном семейном кружке, состоявшем всего из трех лиц: моей родственницы — пожилой дамы, моего близкого родственника — молодого человека и меня самого. Целью были не физические явления, которых я видел достаточно, а умственные для суждения о них по существу. Вопрос о подделке для меня лично не существовал, поэтому и способ экспериментирования был самый примитивный, удающийся в значительном большинстве случаев: на картон наклеена печатная азбука, лежащая на нем маленькая дощечка, с одного конца заостренная, служит указкой, участвующие кладут на нее руки, она приходит в движение и указывает буквы. Помянутые родственники мои никогда до этого в качестве медиумов не упражнялись, это была первая попытка, я посадил их за столик, не зная, выйдет ли что, в результате они оказались медиумичными, сперва получались наклоны стола, и произносимые буквы указывались этим путем, но так как этот способ крайне мешкотен, то мы перешли ко второму. Сам же я нисколько не медиумичен, и потому мое участие состояло только в том, что, сидя за другим столом, я записывал буквы, которые мне диктовали.

Сеансы эти в общем результате, дали очень интересный материал. Очевидно, вся цель сидений состояла в том, чтобы выяснить, насколько получаемые так называемые ‘сообщения’ могут быть отнесены к нашей собственной бессознательной деятельности или требуют допущения участия посторонней разумной силы. Получалось не мало вздору, иногда и ничего не получалось, но были и весьма замечательные вещи. Некоторые из сообщений я напечатал в своем журнале ‘Psychische Studien’, под заглавием ‘Филологические загадки, заданные медиумическим путем’. Здесь же желаю рассказать опыт, представляющий загадку психофизиологическую. От времени до времени нам приходилось получать сообщения, которые резко отличались от других как по умственному содержанию, так и по складу речи и по способу правописания: неизвестный автор их вскоре стал опускать твердый знак, двойные согласные, заменять древнеслав. простым е и вообще упрощал свое писание до возможности. Допытываясь, с чем мы тут имеем дело, мы постоянно получали ответы как бы от самостоятельной личности, которая, однако ж, назвать себя никогда не хотела. Хотя предполагаемый собеседник наш всегда иронически относился к моим попыткам выяснить индивидуальность проявляющейся разумности, но он, тем не менее, не отказывался от предлагаемых мною опытов. Теперь все эти сеансы напечатаны в издании моем: ‘Материалы для суждения об автоматическом письме’ (СПб., 1899). Так, однажды, на сеансе 10 марта 1882 года, я спросил его (см. с. 33):

— Видите вы нас? -Да.

— Видите и буквы азбуки? -Да.

— Нашими глазами или своими?

— Вместе.

— А если медиумы закроют глаза, будете ли вы в состоянии видеть буквы?

— Это все равно, немного труднее.

— Есть у вас свой особый орган зрения? — Медиумы, державшие правые руки свои на дощечке, закрывают глаза свои. Дощечка приходит в движение, я слежу за ней, не дотрагиваясь ни до нее, ни до стола, складывается совершенно правильно:

-Есть.

— Какой же это орган — телесный? — Медиумы опять закрывают глаза, указка указывает ряд букв, но слова сложить я не мог, азбука приходилась мне навыворот, я подошел к столу с другой стороны и попросил повторить, движения указки повторились те же самые, но слова я все-таки схватить не мог. Попросил медиумов открыть глаза, а собеседника нашего повторить слово, и сложилось:

— Конечно. (Оказалось, что дощечка до к не доходила, останавливалась на и, и это сбивало меня. На подобных сеансах очень часто случается, что дощечка от быстроты или иной причины не доходит до требуемой буквы, то же самое замечается и при выстукивании буквы ножкой стола.)

Многочисленные опыты в этом роде были проделаны проф. Гером (‘Опытное иссл. спир. явл.’ СПб., 1889), он построил такие снаряды для сообщений, что медиум не мог видеть алфавита. Я сам на первых моих спиритических сеансах пробовал то же самое: во время получения сообщения посредством картонного алфавита, лежащего на столе, я поднимал картон вплоть к своему лицу и продолжал указывать буквы, так что никто, кроме меня, не мог их видеть, и, тем не менее, сообщение продолжалось по-прежнему. Мне недавно попался опыт подобного же рода в XI ч. ‘Трудов Лонд. Общ. псих, иссл.’, с. 221, где для большей осторожности, когда глаза медиума были завязаны, пустили в ход другой алфавит, которого медиум до этого не видал, с буквами в разбивку. Результат был тот же.

Во всех этих случаях есть, однако, глаза, которые видят, — глаза присутствующих. Можно предположить, что медиум действует посредством бессознательной, телепатической передачи букв, которые видят присутствующее, но это предположение неверно, потому что присутствующие видят только совокупность всех букв и их внимание направляется па одну букву только тогда, когда она уже указана медиумом, но если допустить даже, что сообщение буква за буквой передается бессознательно мозгом одного из присутствующих, то это могло бы привести только к мысленному чтению со стороны медиума, он мог бы повторить эти буквы, но это не помогло бы ему найти и указать эти буквы на печатном алфавите, некоторый процесс ясновидения, во всяком случае, необходим. В моем опыте, напр., я взглядывал на алфавит только тогда, когда указка останавливалась на какой-нибудь букве.

Продолжаю рассказ об этих опытах. Их надо было проделать так, чтобы исключить возможность участия каких бы то пи было глаз. Я воспользовался первым удобным случаем, чтобы довести их до конца, и на сеансе 28 апреля обратился к нашему собеседнику с такими словами:

— По поводу вашего зрения рождаются недоумения и вопросы. Вы говорили, что сами видите, не нуждаетесь в чужих глазах, с первого раза небольшая проба удалась, во второй же раз опыт с азбукой, даже при открытых глазах одного медиума, не удался. Вот это ваше независимое зрение крайне желательно проверить. Позвольте предложить такой опыт: я возьму из кошелька несколько монет, не считая их, и положу, напр., позади стула одного из медиумов. Таким образом, никто не будет знать их числа. Можете ли вы указать это число?

— Завяжите им глаза, попробую.

— Что именно?

— Показывать буквы (глаза завязаны, я слежу за указаниями и записываю буквы).

— Говори что нибтдь бтгторвычаеь, довольно с вас, можно и лучше, что вам и говорил заранее.

— Сначала и под конец у вас шло совсем хорошо, так не можете ли поправить, третье слово, очевидно, пибудъ, а потом? (Дощечка тронулась -)

— бтду.

— Очевидно, буду, далее…

— Отвелась (и когда я прочел вслух, было указано на ч).

— Значит, ‘отвечать’? -Да.

Сличая, можно ясно проследить, что и прежде складывались те же самые слова, — буду отвечать, — но неудачно. Снимаю повязку с глаз медиумов.

— Это уже весьма удовлетворительно. Но надо поставить опыт так, чтоб никто из нас не видел предмета опыта. Поэтому возвращаюсь к монетам за стулом. Можете увидеть их?

— Труднее.

Троекратная попытка не увенчалась успехом: складывалось — семь, девять, пять — и каждый раз было неверно.

— Это странно! Буквы на столе видите, а монеты на стуле не видите?

— Пространство между ними более всего в распоряжении моем, завяжите им глаза и положите ваши деньги на этот стол.

Завязываю медиумам глаза широкой повязкой, захватывающей и нос. Закрывши свои глаза, вынимаю из кошелька наудачу несколько монет и кладу их ощупью, не считая, на дальний край картона, на котором была наклеена азбука (точнее, это была картонная шашечница), закрываю себе глаза рукою так, чтобы видеть только азбуку, и начинаю следить, складывается: шдыъ, и опять шдр…

Попытки сложить слово правильно, очевидно, не удавались. Тогда, не глядя на монеты, я прикрыл их брошюрой, и мы все открыли глаза.

— Укажите теперь.

— Шесть.

Я отнял брошюру. ‘Шесть’, — вскрикнули мы в один голос. Но потом оказалось, что было семь, так как два гривенника лежали друг на дружке, я клал монеты сразу, чтобы при этом невольно не сосчитать их, так, что, ошибка необходимо вытекала из самого расположения монет. Теперь оказалось, что и при завязанных глазах все указывалось шд, даже шдр, т.е. шее — очевидная попытка сложить шесть.

Повторили опыт. Завязал медиумам глаза. Точно так же не глядя, взял и положил на стол несколько монет и, закрывшись от них, стал следить за указаниями азбуки, складывается совершенно правильно:

— Разложите лучше. (Провожу по монетам ребром ладони, чтобы друг на дружке не лежали, складывается…)

— Опять шесть.

Смотрим — верно!.. Еще раз. Диктуется при открытых глазах:

— На лист белой бумаги положите.

Опять завязываю медиумам глаза, кладу бумагу и монеты на нее таким же образом и спрашиваю:

— Хорошо разложил?

— Хорошо, семь!

Смотрим с возрастающим любопытством. Браво, верно!

— Положите часы, — говорит наш собеседник. — Беру с моего стола стоячие часы с будильником и ставлю их, спинкой ко всем нам, на столик, за которым сидели медиумы.

— Хотел карманные, положите их горизонтально.

Догадываюсь из этого, что их надо положить стрелками вверх, поэтому опять завязываю медиумам глаза и кладу часы горизонтально, не глядя, разумеется, проходит четверть минуты, указывается, записываю:

— Без пяти шесть.

Смотрим — верно и неверно. Стрелка будильника показывала шесть, а минутная и часовая на том же циферблате были на одиннадцати, и выходило как будто — без пяти шесть.

— Попробуем теперь карманные, как вы хотели.

— Положите на бумагу.

Повторяется та же процедура, я кладу часы свои не глядя. Четверть минуты проходит и складывается:

— Четыре минуты двенадцатого. Смотрим: пять минут двенадцатого.

— Значит, когда вы смотрели, было четыре минуты, одна минута ушла на складывание?

-Да-

— Положите деньги, мелочь, сосчитаю, будет финал, я

утомлен.

Завязываю медиумам глаза, кладу несколько серебряной мелочи не глядя. Складывается:

— Рубль серебра.

Смотрим, верно. Было четыре пятиалтынных, один двугривенный и два гривенника.

— Как было сложено, — переспросил я у медиумов, — серебром или серебра? — И тотчас указка сложила:

— Конечно, не серебром, было бы неверно.

Прежде чем перейти к критической оценке полученных результатов, я закончу этот ряд опытов теми объяснениями, за которыми я обращался к тому же источнику.

На сеансе 5 мая, когда мы имели дело с тем же собеседником, я, между прочим, сказал ему:

— По поводу наших опытов с монетами я имею сделать вам два вопроса: 1) вы говорили, что видите сами, имеете свой орган зрения и т.д., между тем из опытов наших следует заключить, что вы в зависимости от каких-то наших условий, 2) в чем состоят эти условия?

— Ответ на первый: я говорил, что вижу сам, я говорил: одно дело видеть самому, другое вам передать, я говорил: его глаза нужнее, сума (сумма): отдельные наши восприятия, в том числе и зрение, самостоятельны и независимы от вас, но потому-то и качественно и количественно разнятся от вашего, чтобы поделиться, нужна ассимиляция, и помимо того для всякого общения общение нужно. На второй — в чем оно состоит? Сфера моей деятельности в общении с вами, конечно, ограничена, вспомните теперь, куда вы клали, и что она заслоняла его. (Толкуем про себя и поясняем, что посредница сидела перед посредником, а деньги были положены на скамейку, стоявшую позади посредницы, и, следовательно, ее тело заслоняло их). Недурно: сфера же круглая, так ск(азать), и должна быть без перерыва, т.е. от него исходить и замыкаться.

Читаю вслух записанное, недоумеваем.

— Не ясно! ведь и не шутка, ну представьте себе, я хочу вступить с вами во внешнее общение, самое удобное воспользоваться им (т.е. посредником), вокруг него есть, т.е. (так сказать), его атмосфера, наиболее духовная часть каждого, мне предстоит, с.б. (стало быть), действовать вот уже под условием протяжения его атмосферы, потом круг этот должен быть замкнут, т.е. беспрерывен, как я сказал, перед ним сидит она, вот вам периферия.

— Итак, чтобы видеть, вообще, вы связаны медиумическими условиями?

— Никакими! Да что же вы про это знаете? т.е. пока я вас по-своему и для себя вижу, мне ничего не нужно, что ясно, даже очень, раз я хочу для вас вполне и по-вашему не только увидеть, но и с вами поделиться, другое дело¹.

— Еще один вопрос: для чего потребовали вы тогда белую бумагу?

— А это личное условие, бывает иногда и у вас такое чувство, что так увижу лучше, а у нас чаще.

Перечитывая теперь это объяснение, я вижу, что оно относится до тех случаев, когда монеты были заслонены телом одного из сидящих, поэтому, вероятно, было потребовано, чтобы я и часы клал горизонтально циферблатом вверх, ибо в противном случае корпус их точно так же заслонял бы стрелки. Но ведь и собственные веки медиумов, будучи опущены, и, сверх того, платок, которым глаза их были завязаны, точно так же заслоняли азбуку, монеты и часы — точно так же представляли ‘периферии’, почему же эти преграды не мешали? В то время я не догадался этого спросить.

Я очень хорошо понимаю, что подобная простая повязка на глазах, как бы она ни была тщательно и добросовестно сделана, нисколько не может служить доказательством абсолютного исключения всякого участия естественного зрения: даже гораздо более сложные повязки не могут служить этим доказательством и дают все-таки место для разных ухищрений. Все значение передаваемых здесь опытов основано на нравственном убеждении в их неподдельности. Мы делали их не для показа, мы лично были заинтересованы в разрешении нами самими поставленной задачи, и если глаза и завязывались, то это было единственно для того, чтобы оградить самих себя от невольного, хотя и самого ничтожного поднятия век, при повязке же потребовалось бы для зрения умышленное действие, приноровка.

Что же доказывают эти опыты? Кто же тут читал, считал, указывал время? Весь интерес сосредоточивается на том: было ли это результатом нашей или какой бы то ни было бессознательной деятельности или, наоборот, сознательной, и в таком случае чьей?

Если признать верным то положение, что ‘бессознательное не нуждается ни в одном из органов сознания’ (как однажды выразился наш собеседник), а логически нельзя не признать его абсолютно верным, — Гартман даже определяет бессознательное как ‘всеведущее, всевидящее и непогрешимое’, — то представляется непонятным, почему это бессознательное не видит вещей, положенных так, что и участвующие в сеансе не могли бы их видеть при открытых глазах, непонятно, почему оно может обусловливаться известным ‘пространством’ и ‘периферией’, еще менее понятно, почему, когда условия пространства удовлетворены, зрение остается тем не менее неясным, что доказывается ошибками в складывании букв, — ошибками не бессмысленными, а, так сказать, осмысленными, ибо указка в этих случаях всегда останавливалась около искомой буквы, еще страннее ошибки с часами и монетами: две монеты, лежащие одна на другой, принимаются за одну, стрелка будильника — за часовую, а часовая и лежавшая на ней минутная — за одну минутную — все это такие ошибки, которые свойственны только недостаткам действия какого-нибудь органа зрения. Поэтому мне представляется правильным заключить, что мы имеем здесь дело не с какою-нибудь бессознательною способностью нашего мозга, не нуждающеюся ни в каком органе, но со способностью сознательною, нуждающеюся в каком-нибудь органе зрения. Но как наша сознательная деятельность и сознательное отправление наших обычных органов зрения при данных условиях устранены, а факт зрения налицо, то представляется основание предположить, что в данном случае проявляется посторонняя сознательная деятельность, принадлежащая какому-либо иному организму, т.е. организму нашего трансцендентального субъекта.

Пойдем далее и мы найдем другие случаи, где ‘периферия’ уже не представляет препятствия к проницанию зрения. Так, проф. Гер пробовал брать карты, ‘вынутые наугад из колоды, и класть их позади медиума и самого себя, так что название карты не могло быть известно ни одному смертному, в некоторых случаях они назывались правильно, в других, с переменою сообщающейся личности, это не удавалось’ (см. Hare. ‘Experimental Investigation’, 112, p. 33).

Г. Капрон, автор книги ‘Modern Spiritualism’, рассказывает следующее об одном из своих первых спиритических опытов: ‘Другой раз, будучи вместе с Исааком Постом из Рочестера, я попробовал сделать такой опыт: я взял из коробки в кулак несколько маленьких раковин и потребовал, чтобы было указано их число. Указали правильно. Так как я знал, сколько было раковинок в моей руке, то я проделал опыт иначе, чтоб устранить возможность всякого при этом участия моего сознания. Я захватывал целую пригоршню раковин, не зная их числа, и ответы все-таки получались правильные. Тогда я попросил г. Поста, который сидел рядом со мной, опустить свою руку в коробку, взять оттуда несколько раковин без счета и положить их в мою руку, которую я тотчас же сжал и стал держать так, чтобы никто не мог ее видеть. Число раковинок продолжало указываться совершенно верно. Мы повторили эти опыты еще несколько раз, и ответы получались всегда без малейшей ошибки’ (с. 75).

Здесь, по теории г. Гартмана, то передача мыслей, то вслед за тем скачок в абсолютное.

Вот опыт г. Крукса:

‘Одна дама писала автоматически посредством планшетки. Я желал иметь доказательство того, что писавшееся ею не было делом бессознательной церебрации или какой иной деятельности мозга. Планшетка, по обыкновению, настаивала на том, что хотя она и приводится в движение рукою дамы, но проявляемая разумность принадлежит невидимому существу, для которого ее мозг все равно что музыкальный инструмент, посредством коего ее мышцы и приводятся в движение. Я обратился к этой разумной силе так: ‘Можете вы видеть находящееся в этой комнат?’ — ‘Да’, — ответила планшетка. ‘Видите ли эту газету и можете ли ее читать?’ — спросил я, положив при этом мой палец на экземпляр ‘Тайме’, лежавший на столе позади меня, но не глядевши на него. ‘Да’, — ответила планшетка. ‘Хорошо, — сказал я, — если так, то напишите слово, которое теперь прикрыто моим пальцем, и я вам поверю’. Планшетка пришла в движение. Медленно и с большим трудом было написано слово ‘однако же’. Я обернулся и увидал, что слово ‘однако же’ было накрыто концом моего пальца. Я умышленно избегал смотреть на газету, когда проделывал этот опыт, а для дамы не было никакой возможности, если б даже она и пыталась прочесть хотя единое печатное слово, ибо она сидела за одним столом, а газета лежала на другом, который загораживался моим телом’ (‘Ps. St.’, 1874, S. 200).

Опыты Эглинтона с написанием заданной наугад строчки из указанной закрытой книги — известны.

Первые опыты этого рода были проделаны в 1873 году медиумом М.А. Оxon’ом, о котором мы не раз уже упоминали. Они предпочтительнее всех прочих, как проделанные в интимном, домашнем кружке с целью собственного убеждения. Вот что мы читаем в ‘Спиритуалисте’ (1873, с. 293, см. также ‘Spirit Identity’ by М.А. Oxon, p. 79):

’22 мая 1873 года медиум имел следующий сеанс, причем он сам писал вопросы, а ответы получались тем способом, который проф. Карпентер назвал бы бессознательной церебрацией, управляющей движениями руки.

— Можете ли вы читать?

— Нет, друг, не могу, но Захарий Грей и Р. могут. Я не в состоянии материализоваться и управлять элементами.

— Здесь ли кто-нибудь из них!

— Я одного из них приведу. Р. здесь.

— Мне сказали, что вы можете читать. Так ли это? Можете ли читать книгу?

(Почерк изменяется).

— Да, друг, но с затруднением.

— Не согласитесь ли вы написать для меня последнюю строчку первой книги ‘Энеиды’!

— Подождите…’Omnibus errantem terris et fluctibus aetas’.

— Совершенно верно. Но я мог знать это. Можете ли вы пойти к полкам, взять предпоследнюю книгу на второй полке и прочесть мне последний параграф девяносто четвертой страницы? Я не видал этой книги, не знаю даже ее заглавия.

‘Я докажу кратким историческим рассказом, что папство — нововведение, постепенно возникавшее и развивавшееся после первых времен чистого христианства…’

По справке, книга оказалась весьма курьезной, под заглавием ‘Rogers Antipopopriestian’.

Указанное выше место было приведено верно, исключая одно слово, вместо ‘рассказ’ в книге стоит слово ‘отчет’.

— Как это я попал на такое подходящее изречение!

— Не знаю, это было совпадение, слово изменено по ошибке. Я заметил, когда это произошло, но не хотел поправлять.

— Каким образом вы читаете? Вы писали медленнее, порывисто и с остановками.

— Я писал то, что я запоминал, и затем читал далее. Такое чтение требует особенного усилия и полезно только как доказательство. Ваш друг был вчера прав: мы можем читать, но только когда условия хороши. Будем опять читать и писать и потом скажем вам, из какой это книги, и рукою медиума было написано: ‘Поп, последний великий писатель этой школы поэзии — поэзии разума или, вернее, разума, соединенного с фантазией’. Это написано верно. Идите и возьмите одиннадцатую книжку на той же полке. Она откроется вам на требуемой странице, прочтите и уразумейте нашу силу и дозволение, данное нам великим и благим Богом, чтобы доказать вам нашу силу над веществом. Ему подобает слава, аминь.

Я взял указанную книгу, заглавие которой было ‘Поэзия, романизм и риторика’. Открылась она на странице 145 и цитата была совершенно верна. Я перед этим в книгу не заглядывал и о содержании ее никакого понятия не имел’.

Здесь, как мы видим, феномен зрения без посредства глаз происходит при условиях абсолютных, но способность этого зрения, проявляющаяся у того же самого медиума и на одном и том же сеансе, не всегда одинакова: ее изменения соответствуют смене проявляющихся разумных сил, из коих некоторые признают за собою эту способность и доказывают ее, а другие заявляют, что не обладают ею, из чего должно заключить, что эта способность не всегда может быть приписываема трансцендентальному субъекту, условия деятельности которого в данное время оставались одинаковыми. Эта способность зрения сквозь вещество, сквозь непрозрачные тела принадлежит, по-видимому, судя по известным нам случаям, преимущественно медиумам универсальным, т.е. тем, медиумизм которых не ограничивается умственными проявлениями, но обнимает и явления физические. Проникновение материи принадлежит этому роду медиумизма, и отношения между этим явлением и зрением сквозь вещество очевидны. Мои опыты, напр., не дошли до этого, так как они происходили с лицами, коих медиумические способности были совершенно элементарны.

Я приписал эту способность зрения трансцендентальному субъекту, ибо с него надо начинать объяснение, но, как мы увидим ниже, эта психическая индивидуальность может проявиться или в состоянии временного воплощения или вне его, это будет уже вопрос условий и подробностей.

б) Знание фактов без посредства обычных чувственных орудий познавания.

Здесь я могу упомянуть об одном из самых замечательных случаев на моих домашних сеансах — в том самом кружке из трех лиц, где был проделан упомянутый выше опыт зрения без глаз. Это тот самый кружок, в котором я получал сообщения, напечатанные мною в ‘Ps. St.’ под заглавием ‘Из личного опыта. Филологические загадки, заданные медиумически’ (1883, с. 547, 1884, с. 1, 49, 153, 564 и 1885, с. 49). Г. Гартман два раза цитировал эти опыты, тем более для меня нет повода говорить о них, но я займусь только последним, представляющим исключительную особенность. Так как этот опыт мой единственный в этом роде и я придаю ему особенное значение, то я должен воспроизвести его здесь со всеми подробностями. (См. ‘Материалы’, с. 9.)

На нашем 57-м сеансе, 10 февраля 1882 года, стол пришел тотчас же в движение. Была потребована русская азбука. Здесь надо сказать, что на 57-м сеансе мы придумали такой прием, который дал нам возможность значительно облегчить и через это расширить наши сообщения с невидимым собеседником. Вместо того, чтобы устно повторять весь алфавит для указания требуемой буквы, я предложил употребить картон, на одной половине которого я наклеил русскую, а на другой французскую азбуку, маленькая планшетка (дощечка), положенная на картон, служила указкой, картон лежал на маленьком столе, а оба медиума, сидя один против другого, клали правые руки на планшетку, которая вскоре приходила в движение и указывала требуемые буквы. Не начиная прямо с картонной азбуки, мы присаживались к столику только для того, чтобы убедиться более наглядно в наличности какого-нибудь влияния, и переходили к картонной азбуке уже после ясно выраженного требования.

Таким-то образом на этом сеансе была потребована русская азбука. Из некоторых фраз мы узнали того нового собеседника, который проявился на последнем сеансе и никак не хотел себя назвать, его нельзя было не узнать по его остроумным выходкам и совершенно особенному способу выражаться. После нескольких русских фраз указка перешла прямо на французский алфавит и мне были продиктованы буквы. Не надо забывать, что я медиумически никакого участия в сеансе не принимал, что я сидел за особым столом и записывал буквы, диктуемые мне другими, но беседа велась мною. Вот записанные мною буквы:

‘Emekhabaccha’.

— Но в этом нет никакого смысла.

— Ужели смысла нет?

— Таких слов нет на французском языке.

— Кто вам сказал, что это по-французски?

— Скажите нам — по-каковски же это?

— Не знаете — тем лучше, а вам следовало бы знать, по-русски значит ‘долина слез’. Это ваше царство.

— Это какая-нибудь новая мистификация?

— Может проверить меня, кто знает по-еврейски.

— Так это по-еврейски?

-Да.

— Сложите то же слово русскими буквами.

Здесь я должен заметить, что медиумы, диктовавшие мне буквы, не видя в них никакого смысла, не могли бы, разумеется, повторить их, а записанного мною они не видали, тем не менее было продиктовано совершенно правильно: ‘емекхабакка’.

— Скажите мне первое слово.

— Емек.

— Откуда эти слова?

— Это очень известное изречение одного португальского врача-еврея.

— Можете сказать мне его имя?

— Кажется, Сардовий!

— Никогда не слыхал.

— Очень жаль.

Тут возникло длинное философское собеседование, которое воспроизводить здесь излишне. Сеанс был на несколько минут прерван для чая, я воспользовался этим временем, чтобы разыскать в еврейском словаре сообщенные еврейские слова. Лет тридцать тому назад я несколько занимался еврейским языком, так что могу навести справку в словаре, и я нашел при корне ‘бака’ (‘плакал’) и выражение ‘эмек-хабака’ (‘долина плача’). Я узнал из словаря, что это выражение встречается в Ветхом Завете всего один раз и именно в 83-м псалме, ст. 7. Оно было мне совершенно незнакомо, тем более что мои занятия еврейским языком ограничивались первой главой Книги Бытия и первыми десятью псалмами. Таким образом, цитата оказалась верной, только латинское правописание ее должно быть не ‘habaccha’, a ‘habbaca’.

Что касается имени Сардовия, то я в своих биографических словарях его не нашел. Оба эти результата моих справок, один утвердительный, другой отрицательный, были, разумеется, сообщены моему маленькому обществу, покуда оно занималось чаепитием, покончив с ним, мы опять принялись за сеанс. Медиумы уселись за столик еще до моего прихода, и в ту же минуту, едва они положили руки на планшетку, им было сказано по-русски:

— Посмотрите-ка в словаре В. Cardosio (при этом слове указка перешла на латинскую азбуку).

В эту минуту я вошел, и мне передали сообщенное. Я присел и сказал:

— Я сейчас справлялся — еврейская цитата верна.

— Знаю, что верна и что справлялись, я вспомнил, что он не Сардовий, а Кардовий (и переходя на латинскую азбуку, указка показывает): Cardosiob, Кардозий — все сбиваюсь.

— Что значить b?

— Его имя — В. Cardosio. Очень известный в свое время ученый врач.

— Но какое же это имеет отношение к еврейским словам?

— Знаменитое мотто.

Тут разговор опять перешел на философскую почву. Чтобы дать понятие о диалектике нашего собеседника, я приведу здесь некоторые из его ответов. Я спросил:

— Не можете ли вы нам сказать, в какой форме вы обретаетесь?

— Понимание сущности формы — ваша ахиллесова пята.

— Я не спрашиваю про сущность, а про форму.

— Да что, по-вашему, форма? — вот, по-моему, и спросить нельзя — живет или находится что-либо в форме, ибо форма — понятие, необходимое там, где речь идет о каком-либо бытии.

— Я и не спрашиваю, находитесь ли вы в форме, а в какой именно?

— Стало быть, вы спрашиваете о сущности формы, потому что я сказал, что форма — одно понятие, и вы согласились.

Тут возник оживленный разговор между мною и проф. Бутлеровым (который на этот раз присутствовал при сеансе), я обвинял нашего собеседника в увертливости от прямого ответа. Планшетка пришла в движение:

— Вникайте, я утверждаю, что форма есть понятие -это раз. Потом форма нужна для нас как понятие всюду там, где речь идет о чем бы то ни было существующем, и наконец, всякому бытию соответствуют свои понятия, в том числе и представление о форме, или, как сказал бы философ, о явлении.

Этот странный собеседник всегда выражался иронически, почти с некоторым презрением к нашим сеансам, он особенно насмехался над нашими стараниями добиваться доказательств самоличности духа, утверждая, что это вещь недоказуемая. В наших с ним философских прениях он всегда имел верх над нами, поражал нас своей диалектикой, полной философского смысла и в то же время сарказма. Посетив нас раз двадцать, причем он каждый раз высказывал надежду, что мы поумнеем, он наконец перестал и являться, мотивируя это тем, что мы не умеем говорить с ним — в чем он и был прав.

По окончании сеанса я поспешил опять справиться в словарях, и на этот раз справки оказались успешны. В ‘Nouvelle biographic universelle’, изданной Дидо в 46 томах, я нашел следующее:

‘Cardoso (Fernando), португальский врач, родившийся в начале XVII столетия, умерший во второй его половине. Собственно, Силорико — отчизна этого странного человека, который приобрел себе большую славу как врач начиная с 1630 года. Он переселился в Испанию, в Мадрид, и пользовался там званием Phisico Major (старшего врача). Поистине было замечательно в жизни этого человека, что, будучи воспитан в христианской религии, он от нее отрекся, чтобы перейти в лоно иудейства, которого стал горячим ревнителем’… и пр.

Итак, на этот раз наш собеседник ‘припомнил’ хорошо. Фамилия и характерные черты верны, только имя не В., но это не особенно важно. Что касается мотто, действительно ли оно принадлежит Кардозо, я выяснить не мог, ибо для этого надо было справляться в его сочинениях, а таковые в нашей Публичной Библиотеке вряд ли найдутся. Я об этом и не справлялся. Случай достаточно замечателен и без этой подробности (‘Ps. St.’, 1885, S. 49-63).

Объяснение, предложенное г. Гартманом для подобного факта, состоит в следующем: ‘Может случиться, что у кого-либо из присутствующих, вследствие возбуждения интереса в известном направлении, пробудятся в скрытом сомнамбулическом сознании воспоминания о прежде слышанных или виденных речениях на чужих языках, представления эти могут быть угаданы медиумом посредством чтения мыслей и непроизвольно написаны или указаны посредством стуков, причем бодрственное сознание упомянутого присутствующего вовсе не узнает в полученном результате своих собственных воспоминаний’ (с. 88).

Когда предшествующее было напечатано мною в ‘Ps. St.’ в 1885 году и затем в конце 1888 года перепечатано в настоящем моем сочинении (на немецком языке), я мог смело утверждать, что предложенное г. Гартманом для подобного факта объяснение нисколько не подходит к данному случаю, так как никто из нас не слышал и не видел прежде подобного еврейского изречения. Но как раз, в декабре 1888 года, когда эта перепечатка была уже окончена, мой лейпцигский секретарь и корректор г. Виттих надумался сообщить мне, что загадка Кардозо разгадана, так как он еще в марте 1885 года случайно прочел в немецком журнале ‘Der Salon’ (6-я тетрадь 1885 года) статью под заглавием ‘Поэзия поговорок и девизов’, в которой, между прочим, упоминалось и мотто ‘Эмек Хабака’, как принадлежавшее ученому португальскому еврейскому врачу Кардозио, причем была сделана ссылка на книгу Wichmann ‘Die Poesie der Sinnspruche und Devisen’ (Dusseldorf, J. Voss., 1882). Я тотчас выписал себе эту книгу, и действительно, в самом конце ее, на с. 312-313, я прочел следующие строки:

‘Возвратимся на землю и закончим единственным на еврейском языке мотто ученого португальского еврейского врача В. Cardosio:

‘Emek habbacha’.

(‘О, долина слез!’)

Теперь ясно, что продиктованное нам мотто было заимствовано из этой книги: все подробности тут налицо, особенно доказательно ошибочное имя В. Cardosio, которое было сообщено и нам вместо правильного F. Cardoso, как значится в словаре. Поэтому весьма естественно и просто заключить, что это мотто было кем-нибудь из нас прочитано в этой книге и затем на сеансе воспроизведено каким бы то ни было действием сомнамбулического сознания.

________________________________

¹ Ответ этот имеет свое философское значение. Если наш собеседник действительно принадлежит к миру сущностей, к миру нуменов, в котором он видит наши вещи не так, как они нам представляются, а каковыми они в себе, то он и видит их ‘по-своему’, но раз он должен видеть ‘по-нашему’, он должен вступить в мир явлений, в мир феноменов и приспособиться к условиям нашей организации, ибо какова организация, таково и миросозерцание.

Довольно трудно доказать, что кто-нибудь чего-нибудь не читал, даже когда никто не может найти источника цитируемой фразы, еще труднее сделать это теперь, когда источник цитат отыскан. Тем не менее и утверждать противное не так легко, как оно кажется с первого взгляда. Наш сеанс происходил, как было сказано, 10 (22) февраля 1882 года, книга издана, как на ней значится, в 1882 году, предположим, однако, что она вышла еще в конце 1881 года и появилась в Петербурге вместе с другими новинками к Рождеству. Следовательно, если книга эта попалась кому-нибудь из нас на глаза, то это могло быть только в течение двух месяцев, предшествовавших сеансу. А наружный вид книги бросается в глаза: красивый тисненый переплет с золотым обрезом, каждая страница в рамке, и весь текст испещрен короткими цитатами, отдельно, другим шрифтом напечатанными. Заглянув однажды в книгу, трудно совсем о ней забыть в течение двух месяцев — забыть до такой степени, что никто из нас не вспомнил даже, что видел какую-то книгу, содержавшую различные мотто, и не подумал поискать там столь заинтриговавшее нас изречение! Я сам, будучи несколько библиоманом, даже и не подозревал тогда существования подобных сборников девизов. Получив книгу, моим первым делом было показать ее моим двум медиумам, они заявили, что никогда ее не видали, проф. Бутлеров, присутствовавший на этом сеансе, не преминул бы, разумеется, упомянуть об этом источнике, если б за последние два месяца видел что-нибудь подобное. Но, как сейчас узнаем из последующего, присутствие г. Бутлерова и не имело значения для данного случая. Только несколько лет спустя, прочитав где-то объявление о книге: ‘Buchmann, Geflugelte Worte. Der Citatenschatz des Deutschen Volkes, 1882’, я тотчас ее выписал, чтобы поискать в ней латинские, греческие, итальянские цитаты, полученные на наших сеансах. Но я в ней ничего не нашел. Случилось так, что о книге Вихмана я как раз до этого времени не слыхал.

Но книга налицо. Следовательно, надо предположить, что кто-нибудь из нас ее видел, машинально открыл на странице 312-313 и затем немедленно и совершенно позабыл о ней, но машинальный взгляд не поясняет дела: слова эмек хабакка не из тех, которые невольно запоминаешь, они ничего не говорят сознанию, надо их прочитать и перечитать, чтобы запомнить, а затем прочитать и значение их, и еще па другой странице об их историческом происхождении с весьма определенными подробностями. Тут мимолетного взгляда недостаточно, требуется сознательное чтение, итак, новое затруднение для гипотезы бессознательного воспроизведения.

Но вот что еще курьезнее. Получив книгу, я, весьма естественно, пожелал посмотреть, нет ли в ней еще каких ‘изречений’ из числа сообщенных на наших сеансах. Так как в книге указателя нет, я перелистал ее страницу за страницей, мой труд не пропал даром: к крайнему удивлению, на с. 62 я нашел еще два мотто, которые — я тотчас это вспомнил — были нам продиктованы нашим таинственным собеседником. Прежде всего, приведу здесь эти места, как они находятся в книжке:

‘Позднее из имени этого папы (Григорий XIII) был составлен соответствующий девиз: Дракон с леммою

????????

(‘Бодрствую’ —

Игра слов с именем папы.)

Основанная во Флоренции в 1584 году с целью очищения итальянского языка academia della Crusca, намекая на слово ‘Crusca’ (мука), взяла для своего девиза сито со следующим мотто:

‘II piu bel fior ne coglie’

(‘Так остается тончайшее’).

А вот что я нахожу в своих записках. На сеансе 3 марта 1882 года, на котором наш собеседник проявился опять, я воспользовался этим случаем, чтобы спросить его, какой был разумный повод для подобной еврейской цитаты? Он ответил:

— Есть самый непосредственный. Я нарочно спросил о пожаре¹, думал, к чему вам это? Но видел, что вы на этом выводите что-то, вот я и подумал: как плачевна жизнь ваша, какими средствами ничтожной убедительности вы владеете, вместе хотел поразить тем же.

И когда мы толковали о значении последних слов, он продолжал:

— Тут у нас видно, что у вас сокрыто. // piu bel fior ne coglie.

— К чему эта итальянская речь?

— Тончайшее переживает.

— Это дополнение, что ли, к итальянскому?

— Вы должны довольствоваться вашей телесной темницей, мы лучший цвет.

— Хорошо, перейдем теперь к философии.

— Тут русскими буквами было продиктовано:

— Грегореи.

— Это по-каковски?

— По-гречески.

— Что же это значит?

— Это совет вам всем, ибо не ведаете ни дня, ни часа, а надо приготовляться.

— Таково значение слова грегореи?

— Да, custodite.

После того мы перешли к философским вопросам, о которых здесь говорить не место. Ни моя свояченица, ни мой пасынок (мои медиумы) не знают по-итальянски, фраза была указана по французскому алфавиту, без малейшей ошибки, она значит ‘срывает самый лучший цвет’. Греческое слово было неизвестно моему пасынку, который учился греческому языку в гимназии, в словаре греческих конкорданций я нашел только несколько раз ‘грегореите’, переданное в латинских переводах словом ‘vigilate’.

На следующем сеансе 10 марта проявился опять тот же собеседник, и я спросил его:

— Скажите мне грамматическую форму греческого слова на последнем сеансе?

— Второе лицо повелительного, единственного числа.

— А латинского слова?

— Множественного.

— Зачем эта разница?

— Не все ли равно?

— Удивляюсь, ибо в Новом Завете все повелительные этого глагола во множественном.

— На одном гербе читал.

— Вы по-гречески знаете хорошо?

— Плохо.

— Однако ж вы даете грамматический анализ?

— Разве это хорошо? можно хуже знать!

— А по-латыни знаете хорошо? -Да.

— А по-итальянски?

— Нет.

— Откуда цитата?

— Кажется, Тассо.

— А по-еврейски знаете?

— Нет.

— Однако цитируете?

— Мало ли что помнится, а по-еврейски все-таки не знаю.

Позднее мой пасынок подтвердил мне, что это было действительно второе лицо единственного числа повелительного наклонения и слов грегореин значит бодрствовать, следовательно, продиктованное слово значит бодрствуй.

Теперь еще более очевидно, что источником этих трех мотто послужила книга Вихмана. Невозможно избегнуть этого заключения. Но, с другой стороны, становится еще труднее предположить, чтобы кто-нибудь из нас троих (проф. Бутлеров не присутствовал на этих последних сеансах, из чего ясно, что и еврейская цитата на первом не может быть приписана его присутствию) имел в руках книгу Вихмана, прочел бы машинально эти три мотто, а потом, спустя несколько недель, а может быть, и дней, воспроизвел бы их на сеансах, вполне забыв, что видел эту книгу. Это не то, что одно слово, одна строчка на языке известном, которые внезапно и бессознательно отпечатались бы в нашем мозгу. Три мотто на трех различных страницах, на трех различных языках, неизвестных обоим медиумам, с соответствующими переводами их смысла, не удерживаются машинально и моментально в такой степени, чтоб не оставить в нормальном сознании ни малейшего следа, даже и на такой короткий срок, как несколько недель. Подобное объяснение сводится к тому, что бессознательная память могла проделать такую штуку в то время, как сознательная не сохранила даже смутного воспоминания о существовании книги, с содержанием которой бессознательная память так хорошо познакомилась. Я говорю ‘познакомилась’, ибо нельзя разумно допустить, что книга была раскрыта только на трех страницах и что взор упал лишь на эти три мотто. Такая вещь совершенно невозможна.

Но это еще не единственное затруднение. Что тут нечто более, чем бессознательное впечатление, это явствует из следующих соображений. Первое данное имя было Сардовий, после чего сеанс был прерван для чаю и справок, как только сеанс возобновился, сложилось имя В. Cardosio, точь-в-точь как у Вихмана, а несколько минут спустя Кордовый, потом Кардозий и, наконец, опять настоящее — F. Cardoso. Спрашивается, каким камертоном руководствовалась бессознательная память, чтобы выбирать между вариантами имени? И далее: слово гре-гореи не переведено ‘бодрствую’, как у Вихмана, что неправильно по грамматике, но словом ‘custodite’, что имеет другое значение и грамматическую форму более правильную. Когда я настаивал на происхождении слова грегореи, наш неведомый собеседник не сказал, что это девиз папы Григория XIII, но ответил парафразисом: ‘Я прочел это на гербе’, что одно и то же по смыслу. Следовательно, нельзя видеть во всем этом бессознательное воспроизведение бессознательных впечатлений.

Другое соображение. Зачем вместо уклончивого ответа: ‘Я прочел на гербе’, не сказать, по крайней мере: ‘Я прочел в книге девизов?’ Зачем на мой вопрос о происхождении итальянской цитаты указать на Тассо, а не настоящий источник? И зачем, когда я добивался узнать происхождение еврейского изречения, ответить, что это дело памяти, а не назвать прямо немецкую книгу? Есть полное основание для предположения, что личность — или бессознательная память медиума, или иной любой фактор, диктовавшие нам эти мотто, очень хорошо знали источник, из которого они почерпали их, но что ради мистификации или чтоб ‘нас удивить’, не хотели открыть этого.

Итак, тайна состоит в том: каким способом мозг медиумов находился в сообщении с содержанием книги? Чтоб это произошло путем естественным — непосредственным чтением, я этого допустить не могу. Я имею полное основание предположить путь оккультный. Мне кажется, что этот случай всего более подходит к случаям чтения в закрытых книгах, упомянутых мною выше. Припадок сомнамбулизма мог бы объяснить этот факт, если б книга находилась в доме и если б припадок сомнамбулизма был налицо, но не было ни того, ни другого. Чтение это или передача мыслей? Может быть. Но у кого и через кого -вот в чем вопрос, и он останется, я опасаюсь, без ответа. С моей точки зрения, загадка не разгадана, и случай остается столь же поучительным, сколь и таинственным. Абсолютные доказательства всегда трудны. Теперь, когда книга налицо, легко настаивать на предпочтительстве разгадок самых простых, но мы — участники сеанса — остаемся при полном и глубоком убеждении, что источник познавания находился вне нашего тогдашнего умственного содержания.

Могу упомянуть здесь еще о таком случае, бывшем на тех же наших сеансах. Невидимым собеседником нашим на этот раз был знаток латинского и греческого языков. После разных сообщений на латинском языке я попросил его сказать нам что-нибудь по-гречески, он потребовал греческую азбуку, и пасынок мой, учившийся по-гречески в гимназии, стал ее говорить, таким путем сложилась следующая фраза:

.

Я в греческом не сведущ вовсе, свояченица моя и подавно, пасынок же мой при помощи своих знаний не мог объяснить этого изречения. Понять первые два слова ‘сомата антропон’ было не трудно, это значит ‘тела людей’. Третье и четвертое слов: ‘дикайа ейси’ — означали в общеупотребительном смысле ‘справедливы суть’. Но какой же смысл в том, что ‘тела людей суть справедливы’. Вот в этой-то тонкости вся загадка. Пасынок мой справлялся в том словаре, по которому учился в гимназии, и другого значения для слова там не нашел, а других греческих словарей он никогда в руках не имел. Я обращался ко многим знатокам греческого языка, и они не могли понять смысла этой фразы, покуда справки в обширных греческих словарях не разъяснили, в чем дело. Это оказалось специальным выражением, принадлежащим Ипократу. Откуда же наши мозги почерпнули его? Загадку я напечатал в ‘Ps. St.’, 1884, S. 5, а разгадку — в немецком издании этого ответа, S. 494, куда и отсылаю интересующихся.

в) Сообщения, извещающие о совершении каких-либо событий, неизвестных участникам сеанса, и где объяснение посредством передачи мыслей, в силу самих условий сообщения, недопустимо.

Извещения о смерти всего чаще встречаются в случаях этого рода. Вот один из них, мне лично известный. 7 января 1887 года меня посетил полковник Кайгородов, живущий в Вильне, и сообщил мне о следующем факте. У гувернантки его детей, швейцарки из Невшателя, г. Эммы Штрам, проявилась способность к автоматическому писанию. На сеансе, происходившем 3(15) января, после 9 часов вечера, в доме полковника, в Вильне, получилось в его присутствии на французском языке сообщение, которое я цитирую здесь по доставленной мне копии с оригинала. Медиум, будучи в нормальном состоянии, спросил:

— Здесь ли Лидия? (Личность, проявлявшаяся на предшествовавших сеансах).

— Нет, Луи² здесь и хочет сообщить сестре своей новость.

— Что такое?

— Один твой знакомый отправился сегодня в три часа.

— Как понять это?

— Это значит — умер!

— Кто же это?

— Огюст Дюванель.

— От какой болезни?

— От кровоизлияния (engorgement de sang), молись об упокоении души его.

Две недели спустя г. Кайгородов, будучи опять в Петербурге, показал мне письмо отца медиума, г. Давида Штрама, из Невшателя, помеченное 18 января 1887 года (нов. ст.), следовательно, писанное три дня после смерти Дюванеля и полученное в Вильне 11 (23) января, в котором отец извещает дочь свою об этом событии в следующих выражениях. Я перевожу буквально из подлинника:

‘Любезная дочь!

…Теперь я хочу сообщить тебе большую новость: Огюст Дюванель умер 15 января в 3 часа пополудни. Его смерть была почти внезапна, так как он был болен всего несколько часов: с ним сделалось кровоизлияние (engorgement de sang), когда он был в банке. Он очень мало говорил, и последние слова его были о тебе, он поручает себя твоим молитвам’.

Виленское время на час вперед против швейцарского. Следовательно, в Вильне было 4 часа дня, когда последовала смерть Дюванеля в Швейцарии, а пять часов спустя известие о ней было получено автоматическим письмом.

Но кто же был Дюванель? Почему известие о его смерти могло быть большою новостью для Эммы Штрам? Вот сведения, доставленные мне г. Кайгородовым на мои расспросы. Когда г-жа Штрам находилась еще в Невша-теле с своими родителями, Дюванель просил ее руки, но он встретил со стороны молодой девушки самый положительный отказ, а так как ее родители, напротив, желали этого брака и уговаривали ее, она решилась покинуть отечество и искать места гувернантки. Последнее ее свидание с Дюванелем происходило за несколько дней до ее отъезда из Швейцарии в 1881 году, в переписке с ним она не была, семейство его она видела всего раза два или три. Год спустя после ее отъезда он уехал из Невшателя и проживал до смерти своей в Цюрихском кантоне.

Посмотрим теперь на объяснение этого случая по Гартману. Что это не была передача мыслей самого Дюванеля, это ясно из того, что сам передатчик во время сеанса, по понятиям г. Гартмана, более не существовал. Но, быть может, это была невольная и бессознательная передача со стороны друзей покойного? Мы находим этих друзей только в лице родителей г-жи Штрам, ибо в этом случае только между ними и ею можно искать эту ‘душевную связь’, но г. Гартман говорит: ‘Беда при этом в том, что, по имеющимся опытам, слова и мысли не передаются на далекие расстояния, а передаются только наглядные и, возможно, живые галлюцинации’ (с. 144). Следовательно, передача мыслей не объясняет дела.

Остается один выход — ясновидение: ‘Если все индивидуумы высшего и низшего порядка коренятся в абсолюте, то в нем и лежит их взаимная связь между собою, нужно только, чтобы сильный интерес воли установил в абсолюте соотношение или, так сказать, телефонное соединение между индивидуумами, чтобы сделать возможным духовное, бессознательное общение между ними без прямого посредства чувств’ (с. 99). Это объяснение здесь к делу не идет по той простой причине, что между Дюванелем и Эммой Штрам не было никакой симпатической связи, если же предположить, что сообщение было произведено сильным интересом воли со стороны одного Дюванеля, то эта ‘связь’ могла бы быть установлена только за несколько моментов до его смерти и должна была бы выразиться тогда лее каким-нибудь проявлением двойного зрения со стороны медиума, но ничего подобного не было.

Вот еще определение ясновидения, обнимающее ни более ни менее как все содержание вечности: ‘Всезнание абсолютного духа охватывает в настоящем мироздании как будущее, так и прошедшее, а потому индивидуум, благодаря напряженному интересу воли, может бессознательно черпать из бессознательного знания абсолютного духа частности будущих происшествий, точно так же, как и частности того, что происходит в мироздании, хотя бы то и в отдаленных местах’ (с. 99). И это объяснение не идет к делу, ибо все-таки в данном случае не достает главного условия — ‘напряженного интереса воли’ со стороны другого индивидуума, т.е. оставшегося в живых. Когда медиум приступил к сеансу, его интерес был на обычном уровне, не было никакого мотива, никакого повода, чтоб сделать его ‘напряженным’. И, кроме того, мы знаем, что не только г-жа Штрам не имела никакой симпатии к Дюванелю, но, напротив, имела к нему скорей антипатию, следовательно, никакой интерес не напрягал ее воли в этом направлении. И, наконец ‘беда в этом та’, что, по мнению г. Гартмана, ‘чистое ясновидение является всегда в галлюцинаторном виде, и нередко одетым в символический образ’ (с. 87). Ничего подобного в разбираемом случае. Медиум находится в нормальном состоянии, сообщение получается письмом, совершенно прозаическое, простое и точное, без всякого символизма.

Теория г. Гартмана сводится к следующему: покуда медиум получает сообщение от своего брата Луи и Луи говорит ему про А., Б., В. и т.д. — все это игра сомнамбулического сознания медиума, но вот Луи сообщает ему о внезапной смерти Дюванеля, и медиум переходит мгновенно в прямое сношение с абсолютным, с божественным, с прошедшим, настоящим и будущим мироздания! Когда мне предстоит выбор между этим метафизическим и поистине сверхъестественным отношением с абсолютом и отношением с Луи — это последнее в качестве гипотезы представляется более простым, более естественным, и я нахожу более рациональным предпочесть его первому.

Этот случай со многими последующими подробностями был сообщен мною Лондонскому Обществу психических исследований, в ‘Трудах’ которого он и напечатан (см. часть XVI, с. 343). Вот вкратце эти постепенно добытые мною подробности, очень сложные и в высшей степени интересные.

Сличая подлинное сообщение Луи о смерти Дюванеля с письмом отца Эммы Штрам, я был поражен буквальной тождественностью выражения engorgement de sang вместе с бросающеюся в глаза неопределенностью болезни и просил г. Кайгородова при личном с ним свидании в январе 1887 года в Петербурге разъяснить при первом удобном случае это обстоятельство.

Между тем выяснилось, что г-жа Штрам на другой же день после сеанса 3 (15) января, для проверки факта, написала к сестре, в Швейцарию, спрашивая ее о Дюванеле под тем предлогом, что видела во сне, что он умер. На что сестра, не знавшая, что отец уже известил ее о смерти, и, не желая по некоторым причинам сказать правду, ответила, что он жив, но уехал в Америку.

Когда г. Кайгородов после шестинедельного отсутствия вернулся в Вильну и узнал о содержании этого ответа, противоречие между двумя известиями крайне его озадачило и он воспользовался первым случаем, чтоб спросить Луи, что оно означает? В этом сеансе медиум находился в трансе и говорил от имени Луи. Вот ответ Луи, тут же буквально записанный г. Кайгородовым:

— Он умер, но сестра не желала, чтобы она узнала о его смерти, ибо он умер не от ‘кровоизлияния’, как я написал. Я не мог сказать правды, это повредило бы ее здоровью.

— Как же и где он умер?

— Он умер в Цюрихском кантоне, и сам лишил себя жизни, она не должна знать этого, ибо, если она узнает о его самоубийстве, это подействует на ее здоровье. Вы не должны ничего говорить ей, она уже подозревает истину.

— Каким образом случилось, что одно и то же выражение engorgement de sang находится и в вашем сообщении, и в письме отца?

— Это я внушил ему это выражение.

Несколько дней спустя после сообщения 3(15) января г-жа Штрам видела Дюванеля во сне всего в крови, и на основании этого сна и противоречивых известий отца и сестры она действительно начинала подозревать истину. Узнала же она ее только осенью 1887 года, во время своей поездки в Швейцарию для свидания с родными.

По дальнейшим наведенным по моей просьбе самым точным справкам оказалось, что отец ее сам узнал о смерти Дюванеля только 5(17) января, стало быть, двумя сутками позднее сеанса, при случайной встрече в вагоне с братом покойного, ехавшим на его похороны в местечко Цюрихского кантона Гирте, где Дюванель проживал последние два года совершенно один, вдали от всей своей семьи. Из этого следует, что известие о его смерти никак не могло быть результатом телепатического воздействия со стороны родственников Эммы Штрам или Дюванеля.

Остается один выход — построить объяснение этого случая на единственном отношении, существовавшем между медиумом и покойным Дюванелем, — отношении, состоявшем в том факте, что медиум знал это лицо. Если этого отношения достаточно для какой бы то ни было гипотезы, объясняющей этот факт, — тем лучше, а покуда я перейду к фактам, где даже и этого отношения не существовало.

Очень хороший случай этого рода мы находим в добавочных подробностях одного факта, о котором мы уже говорили. Я надеюсь, читатель помнит, что дочь судьи Эдмондса, мисс Лаура, сделавшись медиумом, несколько раз говорила с греком Эвангелидесом на его родном языке, которому никогда не училась. В упомянутой выше цитате Эдмондс не поясняет, чем именно был так расстроен г. Эвангелидес при своем разговоре с мисс Лаурой. Я нахожу эти подробности в частном письме Эдмондса, опубликованном лондонским доктором Голле в журнале ‘Spiritual Magazine’ (1871, p. 239), и воспроизвожу здесь целиком этот драгоценный документ, забытый в ворохе спиритических журналов, я позволю себе только вставить на должном месте имя мисс Лауры, о которой тут, очевидно, идет речь.

‘М. г.

Мне очень хочется после нашего свидания на прошлой неделе изложить вам еще обстоятельнее один случай, который, по-моему, настолько знаменателен, что ему стоит пожертвовать и побольше времени.

Я передавал вам, что Лаура говорила на разных языках, числом до четырнадцати. Позвольте для примера рассказать о следующем случае.

Однажды вечером меня посетил какой-то грек, и в скором времени он и Лаура стали разговаривать между собой по-гречески, во время этой беседы он был сильно взволнован и даже плакал. При этом было еще от шести до семи человек, и один из них спросил, что именно могло так его расстроить? Но он уклонился от ответа, извиняясь тем, что это касается его домашних дел.

На следующий день он возобновил этот разговор с Лаурой и, заставши нас одних, он пояснил мне, что именно так глубоко взволновало его. Он передал мне, что разговаривавшее с ним через Лауру разумное существо было его близкий приятель, умерший в его отечестве, в Греции, брат греческого патриота Марко Боцарриса, он ему возвестил через Лауру о смерти одного из его сыновей, оставленного им в Греции перед отъездом в Америку живым и здоровым.

После того он был у меня еще несколько раз и дней десять спустя после первого своего посещения он нам сообщил, что он только что получил из дому письмо, извещавшее его о смерти этого сына, — письмо, уже бывшее в пути во время его первого разговора с Лаурой.

Теперь я желаю, чтобы вы мне сказали, куда мне деваться с этим фактом, что с ним делать? Отрицать его -это не поможет: он слишком хорошо удостоверен. Я точно так же мог бы отрицать, что солнце светит.

Утверждать, что это иллюзия, — также не поможет, ибо по своей наружной форме он ничем не отличался от всякой другой действительности, любого момента нашей жизни.

При этом присутствовало от восьми до десяти человек, хорошо образованных, умных, толковых и, разумеется, способных не хуже всякого другого отличить иллюзию от действительности.

Не поможет и говорить, что это было отражение наших родственных умов: человека этого мы видели впервые, только в этот вечер он был нам представлен через общего знакомого, и каким же образом наши умы, если б даже они и могли сообщить ему о смерти сына, заставили бы Лауру понимать и говорить по-гречески, когда она даже никогда не слыхивала этого языка?

И опять я вас спрашиваю, куда мне деваться с этим фактом и многими другими ему подобными?..

Преданный вам

Джон В. Эдмондс.’

Действительно, факт подавляющий! И если где призывать на помощь ясновидение, так именно в этом случае, но, увы! все нити рвутся, нет никакой возможности прикрепить их! Медиум видел г. Эвангелидеса в первый раз в жизни, он не имел никакого понятия о проживавшем в Греции семействе его и еще менее о покойном его приятеле, где же тот ‘напряженный интерес’, тот могущественный повод, который внезапно сделал бы медиума ясновидящим? И сколько бы ни было напряжено это ясновидение, но никогда бы не научило Лауру говорить по-гречески! Не логично приписывать знание греческого языка одному источнику, а знание о смерти сына другому. Ясно, что эти оба источника познавания составляют одно.

Вот еще два случая известий о смерти, которые я заимствую также у Эдмондса.

Г. Юнг, которого я уже имел случай цитировать, пишет: ‘Однажды вечером на нашем сеансе жена моя заговорила под влиянием Мэри Дабиэль из Глазгова, в Шотландии, которая этим путем и заявила о своем переходе в другой мир. Я знал эту женщину, еще молодую, когда я жил в Глазгове, когда я покинул этот город, она находилась в доме умалишенных и в продолжение пяти лет я ни слова не слыхал о ней, желая проверить сообщение, я обратился к одному приятелю в Нью-Йорке, отец которого живет в Глазгове, с просьбой навести справку об этой молодой женщине. Три месяца спустя я получил от своего приятеля записку, в которой он подтвердил во всем сообщение, сделанное через жену мою. Никто из нас не имел ни малейшего понятия о ее смерти, кроме того, весь склад сообщения замечательно соответствовал характеру этой женщины.

В другой раз жена моя находилась под влиянием личности, которая на чистом шотландском диалекте назвала себя г-жой Н., из Пейслея, в Шотландии, и заявила о смерти своей в этом городе несколько дней тому назад. Личность эта оказалась бабушкой одного из членов нашего кружка, который с год или более переехал в Америку. Несколько дней спустя та же личность проявилась через мисс Сконгаль из Рокфорда, в Иллинойсе, которая вовсе не знает шотландского языка, и на том же чистом диалекте, свойственном этой личности, повторила то же самое о смерти своей и, кроме того, сообщила разные подробности о доме, в котором жила, о саде, деревьях и т.д. Мисс Сконгаль не присутствовала при первом проявлении этой личности и ничего о том не слыхала. Молодой человек, к которому сообщение это относилось, сделал много вопросов для проверки подлинности объявившейся личности, расспрашивал и об общих знакомых их в Шотландии и на все получил удовлетворительные ответы. Эта личность проявлялась в продолжение нескольких сеансов подряд и дала несомненные доказательства своей тождественности. Молодой человек до того в этом убедился, что тотчас же написал к своим родным в Шотландию, извещая их о смерти своей бабушки, с пояснением источника, откуда он почерпнул это известие. В полученных потом письмах все это было подтверждено’. Edmonds. ‘Letters on Spiritualism.’ New York, 1860, p. 118-120.

Здесь мы имеем тот же факт и при тех же условиях: известие о смерти лица, совершенно неизвестного медиуму, и вдобавок на языке, ему неведомом, но природном той личности, которая возвещает о своей смерти.

Медиумические случаи возвещения о смерти в трансе или письмом многочисленны. Вот один из них другого рода, где медиум видит лицо, уведомляющее о своей смерти и передает его слова. Генерал-майор Дрейсон на чтении в Обществе лондонских спиритуалистов, озаглавленном ‘Наука и так называемые спиритические явления’, сообщил следующий факт в доказательство, что теория ‘nihil est in medio, quod non prius fuerit in praesen-tibus’ (ничего нет в медиуме, чего не было бы прежде в присутствующих) — не всегда состоятельна:

‘Много лет тому назад получил я однажды утром телеграмму, которая возвещала мне о смерти очень хорошего приятеля, принадлежавшего к духовному званию и проживавшего на севере Англии. В тот же день мне довелось посетить знакомую даму, которая имела притязание видеть ‘духов’ и говорить с ними. Когда я вошел к ней, мысли мои были заняты известием о смерти моего приятеля. Побеседовавши с хозяйкой, я спросил ее, не видит ли она возле меня кого-нибудь, кто только что покинул эту землю. Она ответила, что видит кого-то, только что перешедшего в тот мир. На уме у меня был образ моего друга пастора. Тут дама заявила, что она видит кого-то в военном мундире, кто говорит ей, что он умер насильственной смертью. Затем она назвала мне его имя и фамилию и сообщила еще прозвище, которым я и другие товарищи офицеры имели обыкновение называть его. На расспросы о дальнейших подробностях его смерти мне было сообщено, что ему отрубили голову, а тело бросили в канаву и что это совершилось на востоке, но не в Индии. Прошло три года с тех пор, как я не видал этого офицера, и последнее известие о нем было, что он находится в Индии.

По справкам моим в Вульвиче после этого сообщения я узнал, что помянутый офицер находился в Индии, но, по всем вероятиям, должен был отправиться в Китай. Несколько недель спустя получилось известие, что он был взят в плен китайцами. За него был обещан большой выкуп, но он пропал без вести.

Много лет спустя, будучи в Индии, я встретился с братом этого офицера и спросил его, не было ли когда-нибудь получено каких известий о смерти его брата в Китае. Он сказал мне, что их отец ездил в Китай и узнал достоверно, что монгольский военачальник, взбешенный утратою близкого друга, приказал отрубить голову своего пленника на плотине какого-то канала и бросить туда его тело’.

Таков один из многих десятков мне известных случаев этого рода, и я желал бы знать, каким образом могла бы объяснить их упомянутая теория или какой-либо из известных нам законов?

‘Такие и им подобные факты существуют, и теория, которая их не обнимает и не объясняет, ничего не стоит. Старая ошибка — теоризировать на основании неполных данных’ (‘Light’, 1884, р. 448).

И тут нет ни малейшего повода для внезапного приступа ясновидения.

В других случаях передается не один голый факт смерти, но и подробности, относящиеся до частных дел сообщающегося, никому из живых неизвестные. Вот интересный факт этого рода, напечатанный в ‘Light’ (1885, р. 315) под заглавием ‘Таинственное дело’³.

‘У доктора Дэвея, живущего возле Бристоля, был сын, также медик, проживавший за границей. Надумавшись вернуться в Англию, он отправился на английском судне, идущем в Лондон, предложив взамен платы за проезд свои врачебные услуги. Во время плавания молодой врач умер. По прибытии в Лондон капитан судна сообщил об этом отцу и передал ему 22 фунта, оказавшиеся, по его словам, у покойного после его кончины, он вручил отцу и копию с корабельного журнала, в котором все эти обстоятельства были записаны. Доктор Дэвей был так доволен образом действий капитана, что в знак благодарности подарил ему золотой карандаш.

Несколько месяцев спустя доктору случилось быть вместе с женой на спиритическом сеансе в Лондоне. Наступившие беспорядочные явления, движение мебели, стуки и пр. были объяснены медиумом (дамой) в том смысле, что, вероятно, кому-нибудь из общества желают сделать сообщение. Просили указать кому именно. Тут с другого конца комнаты без всякого к нему прикосновения двинулся большой стол прямо к д-ру Дэвею. Тогда обычным порядком обратились к сообщавшемуся с вопросом — кто они? Сложилось имя умершего на море докторского сына, который, к общему ужасу, заявил, что он умер от яда. Д-р, желая убедиться в самоличности говорившего, просил его дать какое-либо в ней доказательство, на что невидимый посетитель назвал, какого рода подарок был сделан его отцом капитану, чего никто из присутствующих знать не мог. Тут д-р спросил, было ли отравление намеренное? Последовал ответ: ‘Может быть, да, может быть, и нет’. Затем было сообщено, что после него осталось не 22, а 70 фунтов стерлингов, и несколько других подробностей. Вследствие всего этого д-р выправил себе копию из корабельной книги от судовладельца, и она, как оказалось, существенно отличалась от копии, выданной ему капитаном. Открылись еще и другие таинственные обстоятельства, о которых мы не имеем права говорить. Мы слышали, что д-р Дэвей по этим данным ‘намерен привлечь капитана к суду’.

В октябре 1884 года, воспроизводя этот рассказ, мы обратились к д-ру Дэвею и получили следующий ответ:

‘4, Редланд-род, Бристоль, 31 октября 1884 года.

‘М.г.! В 1863 году сын мой, возвращаясь из Африки, умер на море от отравления. Относящиеся до этого обстоятельства были мне переданы капитаном корабля, как я полагал, совершенно верно, но в течение того же года мне довелось несколько познакомиться с спиритизмом, и однажды, на сеансе в Лондоне, я узнал от своего покойного сына, что известие о его смерти в том виде, как оно передано мне капитаном, — неверно, что смерть его фактически произошла по вине эконома, который, вместо потребованных сыном моим мятных капель с касторовым маслом, дал ему эссенции горького миндаля. Об упоминаемых денежных делах я ничего не знал. В возвращенных мне вещах сына было только несколько медных монет, хотя я имел полное основание предполагать, что у него во время кончины должно было находиться около 70 фунтов. Спиритизм — великий факт, и с 1865 года у меня было не мало сообщений от моего сына чисто личного характера. Раскрытые им в 1863 году факты впоследствии оправдались, к видимому неудовольствию капитана, который стал меня избегать и поторопился пуститься в новое плавание во избежание, сколько я полагаю, привлечения к суду. Преданный Вам

Дж. Г. Дэвей’.

Хороший случай этого рода мог найти г. Гартман в отчете Комитета Диалектического Общества. Он произошел в интимном кружке самих членов одной из подкомиссий, без всякого профессионального медиума. Было получено следующее сообщение от имени сводного брата хозяйки, в чьем доме происходил сеанс, умершего четырнадцать лет тому назад: ‘Я очень люблю мою дорогую М., хотя я о ней мало…’ На этом пункте хозяйка, вспомнив, что брат был очень ленивый корреспондент, воскликнула: ‘Помнил!’ — ‘Нет’. Тогда стали продолжать азбуку, и было сказано: ‘позаботился, когда был…’ ‘Жив’, -воскликнул один из присутствующих. — ‘Нет’. — ‘В теле’. — ‘Нет’. Тут последовал ряд стуков, как бы выражавших неудовольствие по поводу частых перерывов. Просили продолжать: ‘На земле, она должна бы получить…’ ‘Письмо!’ — опять воскликнула хозяйка, все думая, как редки были его письма. — ‘Нет’. Опять обратились к азбуке, перечитали все полученное, оно гласило: ‘Я очень люблю свою дорогую М., хотя я об ней мало позаботился, когда был на земле, она должна была бы получить…’ и далее было сказано: ‘Мое состояние. Оно заключалось в деньгах, они находятся у моего душеприказчика X.’ -На вопрос: зачем было сделано это сообщение, последовал ответ: ‘Как доказательство духовного существования и моей любви к М.’. Упомянутое здесь обстоятельство, совершенно неизвестное заинтересованным в нем лицам, оказалось совершенно верным. (См. ‘Report Dialect. Soc.’, 1873, p. 33.)

Мне лично известен следующий случай: мой друг и товарищ по лицею, тайный советник барон К.Н. Корф, лет двадцать тому назад сообщил мне, что по смерти его дяди, барона Павла Ивановича Корфа, в Варшаве, несмотря на все розыски, не могли найти его завещания, и только вследствие сообщения, полученного князем Эмилем Витгенштейном, оно было найдено в потайном ящике согласно данным указаниям (подробности будут мною сообщены в VI главе).

Есть и такого рода сообщения о неизвестных фактах, которые относятся до различных бед или несчастий, постигших или могущих постигнуть наших близких, и сообщения эти состоят из просьб о помощи или различных предостережений, иногда получаемых вне всякого сеанса или даже без всякого медиума.

Так, я уже привел в VII рубрике рассказ г. Бриттена о том, как однажды на сеансе с Юмом получавшееся сообщение было прервано, чтобы дать место следующему: ‘Вы нужны дома, ваш ребенок очень болен, ступайте тотчас, или опоздаете’. Какой разумный мотив, какой исключительный интерес к ребенку г. Бриттена мог внезапно прервать деятельность сомнамбулического сознания медиума, чтобы вдруг повергнуть его в припадок ясновидения, относящегося до болезни этого ребенка?

Следующий случай был мне сообщен покойным генералом П.И. Мельниковым, бывшим министром путей сообщения. Рукою частного медиума (г-жи Я.) были даны имя и адрес одного несчастного (он мне его назвал), находившегося в величайшей нужде, о котором ни он, ни медиум не имели никакого понятия.

Судья Эдмондс упоминает о подобном же случае, сообщенном ему г-жою Френч, очень известным в свое время медиумом: ‘Будучи в трансе под внушением духа одной итальянки, она была приведена ею в дальнюю часть города, где нашла в одной бедной небольшой комнате четырнадцать человек больных и изнуренных итальянцев, с которыми она совершенно свободно заговорила на их родном языке’ (см. Edmonds, ‘Spiritual Tracts’).

Мы читаем в ‘Light’ (1886, р. 147): ‘Другой раз было получено сообщение от очень бедной в своей земной жизни и совершенно неизвестной кружку женщины с просьбой передать весть о ней ее дочери, имя и адрес которой она в точности указала. По справке то и другое было найдено совершенно верным, только оказалось, что по этому адресу дочь жила во время кончины матери, а потом переехала’.

Или бывают случаи такого рода, без всякого медиума налицо: капитан Друско рассказывает, каким образом в зиму 1865 года, командуя судном ‘Гарри Буз’, шедшим из Нью-Йорка в Драй-Тортугаз, он был спасен от крушения. Передаю существенную часть рассказа его словами:

‘Увидавши, что на палубе все в порядке, я оставил на своем месте г. Патерсона, моего помощника, человека надежного и усердного, и сошел вниз немного отдохнуть.

В одиннадцать часов без десяти минут я услыхал голос, ясно, отчетливо сказавший: ‘Ступай наверх и бросай якорь’. — ‘Кто ты такой?’ — спросил я и выскочил на палубу, так как я не привык получать приказания от кого бы то ни было. Я нашел, что судно шло должным курсом и все в порядке. Я спросил г. Патерсона, не видел ли он кого входившего в каюту, но ни он, ни рулевой ничего не видели и не слышали.

Подумав, что это была галлюцинация, я опять пошел вниз. В двенадцать без десяти минут человек в длинном сером пальто и широкополой шляпе вошел в каюту и, взглянув мне прямо в лицо, приказал идти наверх и бросить якорь. Он спокойно вышел из комнаты, и я слышал его тяжелую поступь, когда он проходил мимо меня. Еще раз я выскочил на палубу и нашел все в порядке. Уверенный в своем курсе, я нисколько не был намерен принять это предостережение, от кого бы то оно ни исходило. Опять я вернулся в каюту, только не с тем, чтобы спать, и не раздевался, чтобы быть готовым вскочить опять.

В час без десяти минут тот же человек вошел в каюту и еще повелительнее, чем прежде, сказал: ‘Ступай наверх и бросай якорь’. Я тотчас признал в говорившем моего старого друга, капитана Джона Бартона, с которым я плавал, будучи мальчиком, пользуясь его особенным расположением. Я тотчас побежал на палубу, велел бросить якорь, убрать паруса, и мы стали на глубине 50 сажен’. И тем судно было спасено от крушения на рифах Багамских скал (см. подробности в ‘Light’, 1882, р. 303).

По теории Гартмана, это случай ясновидения, ибо чистое ясновидение всегда проявляется галлюцинаторным образом, но так как во многих предшествовавших случаях не бьшо ничего галлюцинаторного и так как им недоставало и условия sine qua non (‘напряженного интереса’) как для телефонного соединения с другими индивидуумами в абсолюте, так и для почерпания будущих событий из бессознательного знания абсолютного духа, — почему мы и не нашли основания объяснять их ясновидением, — то это дает нам право не прибегать к нему и в настоящем случае, хотя галлюцинаторная форма ему и присуща, но зато ‘усиленный интерес воли’ со стороны субъекта, имеющего быть ясновидящим, совершенно отсутствует, этот интерес может быть найден только со стороны отшедшего друга, и, таким образом, объяснение спиритическое берет верх над метафизическим. К моему предмету не относится оценка этого явления по его внутреннему содержанию: было ли оно объективное или субъективное, очень вероятно — последнее. Я утверждаю одно, что ‘causa efficiens’, т.е. причина, вызвавшая видение или внушение, находилась вне медиума, образ проявления ее видоизменяется (письмо, речь, зрение), смотря по условиям данного момента и организма, на который она влияет.

Если все предшествующие случаи, где факты сообщаются чрез посредство медиумов, вовсе не знающих тех лиц, до которых они относятся, мы не нашли необходимым объяснять путем сверхъестественным, обращением к абсолюту — то разумнее предпочесть более простое объяснение и для других фактов, более простых и также медиуму неизвестных, хотя бы личность, до которой они относятся, и была бы ему известна.

Беру для примера следующий случай, полученный мною из первых рук. Несколько лет тому назад, две мои знакомые г-жи М.Д. П-ко и В.И. Пр-ва, две живущие в Москве приятельницы, часто занимались с планшеткою. Первое время М.Д. получала очень хорошие сообщения от имени своего брата Николая. Но вскоре они прекратились, и характер сообщений совершенно изменился, ей постоянно говорили очень неприятные вещи, самым грубым образом упрекали ее в разных недостатках, предсказывали различные несчастия, что очень волновало ее и раздражало. Тогда В.И. посоветовала ей оставить это занятие, очевидно, для нее вредное, и М.Д. дала ей слово не принимать более участия в сеансах. Вскоре после того В.И. уехала в Петербург, приятельницы не переписывались и ничего не знали друг о друге. Г-жа Пр-ва, которая иногда пишет медиумически, однажды, нисколько не думая о М.П. и не предлагая никакого касающегося до нее вопроса, после целого ряда сообщений о религиозных предметах от имени ее обычного руководителя вдруг получила от него же следующее сообщение: ‘Напиши Марии, чтобы она перестала заниматься с планшеткой, об этом ее просит Николай. Она находится под дурным влиянием, и занятие это может сделаться для нее опасным’. На что В.И. возразила, что Мария давно оставила это занятие и дала ей слово не принимать участия в сеансах, но затем рука ее написала: ‘Последнее время ее уговорили, и она снова взялась за планшетку’. В ответ на отправленное на следующее же утро в Москву письмо Мария призналась, что не сдержала слова и, исполняя желание кружка, опять стала принимать участие в сеансах, которые снова действуют на нее раздражительно. Об этом факте я имею письменное свидетельство от Марии П-ко и В.И. Пр-вой.

Факт этот, в сущности, принадлежит к той же категории, как и известие о смерти Дюванеля. Я уже сказал, почему объяснение передачею мыслей и ясновидением к нему не подходит. В настоящем случае симпатия между двумя приятельницами — единственная основа для объяснения его ясновидением, но так как мы видели перед этим подобные же случаи, где не было места никакой симпатии, ибо медиум даже не знал лица, о котором шла речь, то мы не имеем достаточного основания прибегать к ясновидению и в этом простом случае. Г-жа В.И. Пр-ва никогда не была сомнамбулой, никогда не впадала в транс, она писала всегда в нормальном состоянии, на данном сеансе ее мысли были направлены к отвлеченным предметам, она нисколько не думала о том, что делала ее приятельница, и вот, по теории г. Гартмана, она внезапно вступает в общение с абсолютом!

По той же причине я не вижу надобности относить к ясновидению и целую серию аналогичных фактов, когда они совершаются путем медиумическим. Таковы, напр., факты, о которых судья Эдмондс повествует следующее: ‘Во время моего прошлогоднего путешествия по Центральной Америке друзья мои в Нью-Йорке постоянно получали обо мне точные сведения. Когда же в первый раз спросили обо мне, я уже четыре дня находился на море. Мы были в 800 милях от дома, под 73R восточной долготы, возле берегов Флориды. С выхода нашего из гавани мы ни с каким судном не переговаривались, так что оставшиеся в Нью-Йорке земным путем не могли знать о том, как я в то время себя чувствовал и что я делал. В тот вечер, в половине .десятого, собрался наш кружок и был поставлен вопрос: ‘Могут ли сообщающиеся известить нас о здоровье судьи Эдмондса?’ На что получился ответ: ‘Ваш друг чувствует себя хорошо, путешествие его покуда благополучно, и духом он повеселел. Он теперь думает о своем кружке и занят разговором о вас. Я вижу, он смеется и беседует с пассажирами’ и т.д. Я ничего об этом не знал до возвращения моего домой четыре месяца спустя, когда мне это было передано, я справился с моими заметками в дневнике и нашел, что час и все прочее было совершенно верно. Четыре дня спустя, когда я все еще был на море, через того же медиума и так же верно было сообщено: ‘Ваш друг судья чувствует себя не так хорошо и тоскует по дому. Он довольно много писал, и это вызвало его прежнюю тоску’. Три дня спустя они опять услыхали обо мне, ‘что мое морское путешествие кончилось, я нахожусь на материке и отдыхаю от пути’. Наше плавание окончилось накануне, и я отъехал около 90 миль от берега. Двадцать два дня спустя про меня было сказано: ‘Он подвигается теперь медленно, так как недостаточно еще привык к трудностям путешествия, теперь у него голова болит’. Справившись с дневником, я нашел, что я накануне проехал четыре мили, а в этот день восемь миль, и что в тот час, когда это было сказано в Нью-Йорке, я, будучи от него на расстоянии 2000 миль, лежал на своей постели, вследствие сильной головной боли’ (см. Edmonds, ‘Spiritualism’, т. I, p. 30).

Из числа подобных же случаев, записанных в моем указателе, я приведу здесь еще два. Г. Джон Кови в Дум-бардене, в Шотландии, тревожась о судьбе судна ‘Бре-чинкастль’, на котором находился его брат, возвращавшийся из Австралии, устраивает дома сеанс и получает следующее сообщение: ‘Бречинкастль’ прибыл в Тринидад, все благополучно, услышите о нем в следующую пятницу’. И действительно, телеграмма Гласгоу-Геральда в следующую пятницу (в день получки почты) подтвердила это известие (см. подробности в ‘Light’, 1881, р. 407). Точно так же г. Дж. Г.М., беспокоясь о судьбе сына своего Герберта, отправившегося в Австралию, в Аделаиду, чтобы там искать себе места, в августе 1885 года получает устами жены своей, находившейся в трансе, от имени ее сестры следующее сообщение: ‘Я была в Аделаиде, видела Герберта. Он вполне здоров, и ему удалось получить место’. И на вопрос ‘у кого?’ было прибавлено: ‘В мельничной компании Аделаиды’. 30 августа получили от сына письмо, подтвердившее это известие (см. ‘Light’, 1887, р. 248).

Главная цель этой рубрики — доказать, что иногда сообщаются факты, неизвестные никому из участников сеанса, и даже относящиеся до личностей, медиуму вовсе незнакомых, и что эти известия не объясняются передачей мыслей или ясновидением. Но, быть может, есть еще средство придерживаться этих теорий, утверждая, что неизвестный факт относится, правда, к личности, медиуму неведомой, но что эта личность кому-нибудь из присутствующих на сеансе все-таки известна. Так вот эта-то личность и может быть рассматриваема как ‘орудие некоторого чувственного восприятия’, которое ‘совершается уже не при посредстве зрения, слуха, обоняния, вкуса или осязания, но посредством особой сензитивности, восприятия которой лишь потом уже действием сомнамбулического сознания превращаются в ощущения зрительные или слуховые или в мысленные представления’ (с. 93). Вот нить между медиумом и личностями и фактами, ему неизвестными, для подведения явлений этой категории к ясновидению. Хотя тут и недостает других характерных его условий — ‘галлюцинаторной формы и возбужденного интереса воли’ — и хотя это ‘чувственное восприятие’ не что иное, как слово, ничего не объясняющее, все равно уловка все-таки есть, чтобы прибегнуть к ‘абсолюту’, который представляется более близким и естественным, чем любое человеческое существо.

Поэтому мне остается представить — [см. далее — webmaster]

_____________________________________

¹ Это относится к одной из мистификаций на наших сеансах.

² Имя покойного брата медиума, обыкновенно проявлявшегося на сеансах г-жи Штрам.

³ Помещаемый рассказ появился первоначально в ‘Бристольском журнале’ от 10 октября 1863 года, откуда был перепечатан в ноябрьской книжке ‘Spiritual Magazine’ того же года, с полным прописанием имени д-ра Джемса Г. Дэвей, врача в Норвудском доме умалишенных возле Бристоля.

IX. Сообщение от личностей, совершенно не известных ни медиуму, ни участникам сеанса.

Как прототип сообщений этого рода и, быть может, первое из удостоверенных надлежащим образом я приведу здесь описание сеанса, напечатанное в ‘Spiritual Telegraph’, издававшемся тогда доктором Бриттеном. Я заимствую его из сочинения Капрона: ‘Modern Spiritualism’ 1855 года, где оно цитировано на р. 284-287:

‘Уатерфорд, Нью-Йорк, 27 марта 1853 года, Г. Бриттену. — М. г.! На сеансе, происходившем здесь в конце февраля, произошли явления, которые настолько относятся к возгоревшемуся спору о совершающихся теперь странных фактах, что краткое известие о них не будет безынтересно для ваших читателей.

Присутствовало несколько медиумов в различных стадиях развития, и получалось много разнообразных явлений, преимущественно в форме одержания¹.

В течение вечера г. Джон Проссер, житель Уатерфорда, подвергающийся этому одержанию в самой его совершенной форме, находился под влиянием духа, который заявил, что никто из присутствующих в комнате даже никогда о нем не слыхал, но что он почувствовал себя привлеченным к кружку. Он сказал, что ему было более ста лет, когда он покинул землю, что он служил солдатом во время революции и часто видал Вашингтона, о котором отзывался с глубоким уважением. Он советовал нам, как плод своего долгого опыта, жить собственным умом и брать для руководства великую книгу природы… Привожу буквально последние его слова:

‘Все, что я вам говорю, верно, если только захотите несколько потрудиться, то увидите, что все это именно так, как я вам говорю. Я жил в Пойнт-Плезанте, Нью-Джерсей, и если пожелаете, то можете в точности узнать, говорил ли вам правду дядя Джон Чамберлен’.

Он перестал говорить, и показались обыкновенные признаки наступающего в трансе другого влияния, причем один из присутствующих заметил: ‘Как жаль, что он не дал больших о себе подробностей, при данных условиях это послужило бы отличным доказательством самоличности’. Вскоре стало ясно, что дедушка г. Проссера (медиума), который считался его духом-покровителем, овладел им. Окинув всех своим добродушным взглядом, он сказал, что так как многие желают, как он это видел, еще послушать старика, то последний на несколько минут вернется. После маленькой паузы г. Проссер весь преобразился в ту личность, которая перед тем говорила через него, и сказал:

‘Друзья мои, я не рассчитывал опять с вами беседовать, но я желаю сказать вам следующее как доказательство. Я умер в пятницу 15 января 1847 года и был отцом одиннадцати детей, и вот если захотите немного потрудиться, то увидите, что именно все это сущая правда. Моя речь — не ваша, но если вам любо слушать старика, то я приду опять. Прощайте, я должен идти’.

На следующий вечер был сеанс в другом доме, на котором присутствовали некоторые из членов вчерашнего кружка. Г. Проссер был единственным медиумом. Старый дядя Джон Чамберлен явился опять и повторил статистическую часть своего сообщения, причем оказалось, что накануне по ошибке было записано Плезант-Пойнт, вместо Пойнт-Плезант. Нашедши, что в штате Нью-Джерсей такая почтовая станция существует и что 15 января 1847 года действительно падает на пятницу, мы написали почтмейстеру и получили в ответ, что ‘старый дядя’ сообщал о себе сведения совершенно верные. Мы посылаем вам выписки из полученных писем, которые засвидетельствуют истину всего сообщенного им о фактах его земной жизни.

‘Мы, нижеподписавшиеся, присутствовали при первом упомянутом сеансе и свидетельствуем о правильности его описания. Мы заявляем также, что мы никогда ничего не знали и не слыхали о Джоне Чамберлене или о каких-либо фактах, до его жизни или смерти относящихся, не знали также и о том, что в штате Нью-Джерсей есть местечко Пойнт-Плезант.

Джон Проссер. Э. Уотерс.

Сара С. Проссер. М-с Н.Д. Росс.

Жюльет Е. Перкинс. Н.Ф. Уайт.

А.А. Тюрбер. Н.Д. Росс.

Летти А. Бойс. Ж. Г. Рейней.

Альбер Кендрик. М-с Ж.Г. Рейней’.

I. ‘Письмо к почтмейстеру Пойнт-Плезанта. — Трои, 28 февраля 1853 года. — М. г.! Будьте так любезны, известите меня, не умер ли в вашем городе несколько лет тому назад старик по имени Чамберлен. Если это так, потрудитесь сообщить мне, когда именно и каких лет он умер, также назовите мне кого-нибудь из его семейства, чтобы я мог с ним списаться.

Преданный вам

Э. Уотерс’.

II. ‘Ответ г. Э. Уотерсу. — Друг!²

Я получил твое письмо от 28 числа, с просьбою сообщить сведения о Чамберлене. Могу сообщить их тебе в точности, ибо я был знаком с ним в течение пятидесяти лет и жил в соседстве. Он скончался 15 января 1847 года, ста четырех лет от роду. Он имел семерых детей, доживших до брачного возраста, трое из них померли, оставив детей. Он имел четырех дочерей, которые и теперь живы, три из них — мои соседки, старшая дочь, вдова семидесяти восьми лет, три замужем, одна из них живет в двадцати милях от меня. Так как они очень малограмотны, то они просят тебя переписываться через меня. С удовольствием сообщу тебе все, что могу.

Преданный тебе

Томас Кук.

Пойнт-Плезант, 7 марта, 1853.

P. S. Он служил солдатом во время революции, был на войне и получал маленькую пенсию.

Томас Кук’.

III. ‘Любезный Бриттен! Получивши это письмо, я опять написал Куку и спросил о числе детей Чамберлена и получил ответ, что всего он имел их одиннадцать, но что двое умерли в детстве, а остальные девять дожили до преклонных лет.

Преданный вам.

Э. Уотерс’.

Издающийся в Бостоне с 1857 года еженедельный спиритический журнал ‘Banner of Light’ составил себе специальность из подобного рода фактов. В каждом N есть страница, озаглавленная ‘Отдел сообщений’, где печатаются разнообразнейшие сообщения, публично получаемые в кружке редакции, через уста ее медиума, миссис Конант, в состоянии транса. Эти сообщения, за редким исключением, исходят от личностей, медиуму и кружку совершенно неизвестных, но так как при них даются земные имена, фамилии и адреса умерших, с другими подробностями их частной жизни, то их проверка на месте весьма возможна. Так и делается. В ‘Banner’ есть рубрика под заглавием ‘Проверка спиритических сообщений’. Тут помещаются удостоверительные письма знакомых и родственников тех лиц, от имени которых получались сообщения. Недавно возникла в ‘Light’ полемика о подлинности этих удостоверительных писем. Известный английский спиритуалист С.С. Массей, хотя и признает все значение подобных сообщений, могущих служить доказательством, что разумный источник оных находится вне кружка и медиума, но все-таки, по его мнению, эти письма желаемой цели не достигают, ибо из журнала вовсе не видно, чтобы были предпринимаемы какие-либо правильные и систематические меры для проверки сих удостоверений (см. ‘Light’, 1886, р. 63, 172, 184).

Издатель ‘Баннера’ ответил на это в N от 26 февраля 1886 года следующее: ‘В первые годы издания ‘Баннера’ все сообщения, получаемые через миссис Конант, до их опубликования тщательно проверялись нами — следовательно, мы как раз делали то, чего требует г. Массей. Мы писали к упомянутым в сообщениях лицам, жившим в отдаленных штатах, о которых, как нам было подлинно известно, наш медиум не имел ни малейшего понятия, и в девяти случаях из десяти мы получали самые удовлетворительные удостоверения. Это ободрило нас продолжать доброе дело. Следующие года мы редко, за неимением времени, наводили личные справки и заменили их постоянным воззванием о доставлении нам справок и удостоверений, с того времени мы напечатали их целые тысячи, стекавшиеся к нам со всех концов нашего отечества, а иногда и из чужих стран’. Тут издатель рассказывает случай, как профессор Геннинг, геолог, сомневавшийся в истине подобных сообщений, явился в редакцию с требованием доказательств, и, все еще не доверяя им, захотел сам проверить это дело. Нашедши в одном номере сообщение какого-то шотландца к своей жене в Глазго, он заявил, что, отправляясь в Англию, нарочно поедет в Глазго, чтобы лично убедиться в этом факте, угрожая в противном случае изобличить всю эту наглую проделку. Несколько месяцев спустя он зашел опять в редакцию и передал о встрече своей с упомянутой вдовой и о полном подтверждении сообщения.

В биографии миссис Конант, изданной г. Путнамом в Бостоне в 1873 году, находятся интересные подробности о начале печатания этих сообщений в ‘Баннере’, причем все вышесказанное редактором подтверждается (с. 105). Затруднения возникли с той стороны, с какой их не ожидали, — со стороны родственников лиц, от имени коих шли сообщения, они усматривали в этом поношение памяти отшедших. Негодующий отец привлек даже ‘Баннер’ к суду за бесчестие (с. 108-109). В конце книги помещено несколько случаев особенно замечательных подтверждений, напр, сообщения, Гарриеты Шельдон, которое было лично удостоверено ее мужем 10 лет спустя после его появления на страницах ‘Баннер’ (с. 238-239).

Мне кажется, что фабрикация ложных подтвердительных писем была бы раскрыта очень скоро: ведь наши враги не спят! Проверка же удостоверительных писем весьма проста: их сочинители дают свое имя и адрес, поэтому нет легче, как убедиться в их существовании личною справкою на месте или письмом. Случаи подобного рода рассеяны тут и там в спиритической литературе, один из них совсем кратко и без подробностей приведен мною в предшествующей рубрике, а настоящую закончу фактом, случившимся у медиума г. М.А., честность и искренность которого в спиритическом мире стоят вне всякого сомнения. В ‘Спиритуалисте’ от 11 декабря 1874 года, с. 284, мы читаем следующее письмо г. М.А. к редактору:

‘Справка, затребованная из Америки.

М. г.! Вы меня очень обяжете помещением нижеследующего письма, ибо я надеюсь, что некоторые из ваших американских читателей помогут мне убедиться в самоличности проявившегося.

В августе 1874 года я находился вместе с др. Спиром в Шанклине, на острове Уайт³.

На одном из наших сеансов получилось сообщение от имени некоего Авраама Флорентина, заявившего, что он участвовал в американской войне 1812 года и что он недавно перешел в тот мир, в Бруклине, в Америке, а именно 5 августа, имея от роду восемьдесят три года, один месяц и семнадцать дней. Способ, которым было дано сообщение, был весьма необыкновенный. Мы сидели втроем около тяжелого стола, который с трудом могли бы двинуть. Вместо обычных стуков, стол начал наклоняться. Так нетерпеливо было влияние, что стол приподымался уже за несколько букв вперед, весь дрожал в каком-то неописанном возбуждении и затем при требуемой букве ударялся об пол с неимоверной силой. И так продолжалось до конца сообщения… В числе многих подобных случаев, происходивших на наших сеансах, я не знаю ни одного, который не оказался бы совершенно верным, я имею поэтому основание надеяться, что и этот случай окажется таким же. Я был бы очень благодарен, если бы американские журналы перепечатали это сообщение и кто-либо помог мне проверить этот факт. В виде догадки я позволю себе высказать предположение, что Авраам Флорентин был хороший солдат, настоящий рубака, и радость его вследствие избавления от тела, удрученного болезнью, сказалась и теперь с обычной ему горячностью.’

М.А. выразил ту же просьбу в частном письме к известному американскому спиритуалисту Сардженту (Epes Sargent), который и поместил публикацию об этом случае в ‘Banner of Light’ от 12 декабря 1874 года, а в номере от 13 февраля 1875 года уже появился следующий отзыв:

‘Г. Редактор. В последнем номере ‘Banner’ вы спрашиваете, слыхал ли кто об Аврааме Флорентине, солдате войны 1812 года. Находясь четырнадцать лет у принятия прошений от солдат 1812 года нью-йоркского штата, я имел в руках списки всех подававших прошение за службу в эту войну. В этих списках есть имя Авраама Флорентина из Бруклина, полное же сведение о его службе можете получить в канцелярии генерал-адъютанта нью-йоркского штата, по просьбе за N 11518, за войну 1812 года.

Уильсон Миллар, приемщик прошений.

Вашингтон, 13 декабря 1874 года.’

В том же номере ‘Banner’ помещена и справка, полученная от генерал-адъютанта. В ней значится:

‘М. г.! В ответ на письмо ваше от 22 января могу сообщить вам следующее сведение из записей этой канцелярии: Авраам Флорентин, рядовой солдат роты капитана Николя, первого полка нью-йоркской милиции, поступил охотником в Нью-Йорк 2 сентября 1814 года, служил три месяца и был уволен с правом на получение в награду сорока акров земли, по квитанции за N 63365.

Франклин Тоунсенд, генерал-адъютант.

Канцелярия генерал-адъютанта нью-йоркского штата, в Албани, 25-го января 1875 года’.

А в следующем номере ‘Banner’ от 20 февраля появилось такое письмо:

‘Г. Редактор. Прочитавши в последнем номере о проверке сообщения от Авраама Флорентина, я просмотрел бруклинскую адресную книгу и там нашел это имя и адрес — Коштюцкая улица, 119. Я отправился туда, мне отворила дверь пожилая женщина, у которой я спросил: тут ли живет Авраам Флорентин. Ответ был: ‘Он жил здесь, но его нет более в живых’.

— Могу я спросить, вы не вдова ли его?

— Так точно.

— Не можете ли сказать мне, когда он скончался?

— В прошлом августе.

— Которого числа?

— Пятого.

— Каких лет он скончался?

— Восьмидесяти трех.

— Слишком?

— Да, ему минуло восемьдесят три года 8 июня.

— Бывал он на войне? -Да, в войне 1812 года.

— Какого был он нрава — живого, самостоятельного или наоборот?

— Он был нрава довольно горячего, любил делать по-своему.

— Долго он хворал, страдал?

— Он более году пролежал в постели и выстрадал немало.

Я передаю вопросы и ответы слово в слово, как они были записаны мною на месте. После последнего ответа вдова Флорентин, которая казалась весьма почтенной женщиной лет шестидесяти пяти, спросила меня, почему я осведомляюсь о всем этом, тогда я прочитал ей статью в ‘Banner’, относящуюся до ее мужа, которая и озадачила и заинтересовала ее, и мне пришлось ей многое пояснить, к немалому ее удивлению. Она подтвердила каждую строчку и просила меня доставить ей экземпляр этого номера.

Евгений Кроуель, доктор медицины.

Бруклин, 15 февраля 1875 года’.

М. А., перепечатывая этот случай в книге своей ‘Spirit-identity’ (London, 1879), прибавляет: ‘Едва ли стоит упоминать, что ни имя Флорентина, ни относящиеся до него подробности никому из нас не были известны, да никому бы и не пришло в голову сообщить нам из Америки факты, не имеющие для нас никакого значения’.

Вот и русский случай, происшедший в 1887 году у г. Карцева в Тамбове. Прослышав о нем, я обратился к г. Нарцеву, которого я не имею удовольствия знать лично, с письмом, в котором просил его сообщить мне все подробности этого случая, на что он отозвался с величайшей любезностью. К счастью, в кружке г. Карцева велись протоколы сеансов, так что представилась возможность, при некоторой еще переписке, восстановить этот случай документально. Вышло, однако, так, что в печати он появился первоначально в ‘Трудах Лондонского Общества психич. исслед.’ (‘Proceedings of the Society for psychical research’. Part. XVI, p. 355), так как немецкий ответ мой Гартману был уже отпечатан, а г. Майерс как раз собирал в это время случаи подобного рода, я для него, собственно, и воссоздал его. Теперь он появляется наконец в своем настоящем русском виде, в следующих подлинных документах, хранящихся у меня.

Появление Перелыгиной на другой день по смерти своей.

I. Копия с протоколами сеанса, происходившего 18-го ноября 1887 года, в доме Нарцева (в г. Тамбове) па Инвалидной улице.

Присутствовали: А.З. Слепцова, Н. П. Тулушев, А. П. Иванова, А. Н. Нарцев⁴.

Сеанс начат в 10 ч вечера за круглым черным столом, поставленным среди комнаты, при свете ночника, стоявшего на камине, двери все были заперты. Цепь составили следующим образом: левая рука каждого лежала на правой руке соседа, а нога касалась чужой ноги, так что все время сеанса как руки, так и ноги были постоянно контролируемы. Сначала раздались резкие стуки в полу, затем перешли в стену и в потолок. После этого стуки сразу раздались в средине стола, сверху, как бы кто ударил кулаком, и настолько часто и сильно, что стол все время дрожал. Тогда один из присутствующих (Нарцев) спросил: ‘Можете ли вы разумно отвечать? Если да, то ответьте тремя стуками, если нет, то одним’.

Отв. (стуками). Да.

Вопр. Желаете ли вы отвечать азбукой?

Отв. Да.

Вопр. Сложите свое имя.

Произносится азбука. На известной букве три стука и т.д.

Отв. Анастасья Перелыгина.

Вопр. Теперь скажите, пожалуйста, зачем вы явились и чего вы хотите?

Отв. (складывается по азбуке). Несчастная я. Молитесь за меня. Вчера днем умерла в больнице. Третьего дня я спичками отравилась.

Вопр. Расскажите о себе подробнее. Сколько вам было лет? Сколько лет, столько и стукните.

Отв. (Раздается 17 стуков).

Вопр. Чем вы были?

Отв. Была горничной. Отравилась спичками.

Вопр. Почему отравились?

Отв. Не скажу. Больше ничего не скажу.

Затем тяжелый стол, стоявший около стены, вне цепи, три раза быстро подвинулся к сеансирующим, но каждый раз был отброшен назад неизвестно кем. В стене раздались семь стуков (заранее условленный знак, что сеанс окончен), и в 11 ч 20 мин сеанс окончен.

А.З. Слепцова.

Н.П. Тулушев.

А.Н. Нарцев.

А.П. Иванова.

С подлинным протоколом совершенно верно, что удостоверяю своею подписью. Алексей Нарцев.

II. Заявление.

Мы, нижеподписавшиеся, присутствовавшие на сеансе, происходившем 18 ноября 1887 года, в доме А.Н. Нарцева, сим свидетельствуем, что ничего не знали о существовании и смерти Анастасьи Перелыгиной и о имени ее услыхали в первый раз только на помянутом сеансе. Апреля 6 дня 1890 года, Тамбов.

Н.П. Тулушев.

А. Слепцова.

Алексей Нарцев.

А. Иванова.

III. Письмо д-ра Н.П. Тулушева к А.Н. Аксакову.

‘М. г.!

На сеансе, бывшем 18 ноября 1887 года у г. Нарцева, было получено стуками сообщение от имени Анастасьи Перелыгиной, просившей помолиться о ней и объяснившей, что она отравилась спичками и умерла 17 ноября. В первое время я не поверил этому, потому что мне, как тамбовскому городовому врачу, полиция дает немедленно знать о всех случаях самоубийства, но так как она объяснила, что смерть ее произошла в больнице, а в Тамбове эта больница богоугодных заведений в одно и то же время есть и городская и губернская земская больница и мне не подчинена, даже в подобных случаях сама приглашает полицию и судебных следователей, — то я и обратился с письмом к товарищу моему, доктору Зундблату, старшему ординатору этой больницы. Не упоминая ничего о случившемся, я только просил его уведомить меня, не было ли в больнице случая самоубийства в последние Дни, с кем именно и при каких обстоятельствах? Копия с его ответа (подлинник которого хранится при протоколах у г. Нарцева), засвидетельствованная им самим, г. Зундблатом, была уже доставлена вам.

С глубоким уважением имею честь быть Н. Тулушев.

15 апреля 1890 года.

Г. Тамбов, Семинарская ул., соб. дом.’

IV. Копия с письма доктора Зундблата к доктору Тулушеву.

’19 ноября 1887 года. Дорогой коллега Николай Петрович! 16-го числа я был дежурным и действительно в этот день поступили в больницу две больные, которые отравились фосфором. Первая — Вера Косович, 38 лет (кажется, жена чиновника), жившая в доме Богословской, в Теплой улице, была доставлена в больницу при отношении 3-й части, в 8 ч вечера, а вторая, служанка при доме умалишенных, Настасья Перелыгина, 17 лет, поступила в 10 ч вечера, последняя выпила, кроме настоя 10 коробочек спичек, еще полчашки керосина и была уже с самого начала плоха. Она умерла 17-го числа, в час дня, и была сегодня вскрыта судебно-медицинским порядком. Косович умерла вчера и на завтра назначено судебно-медицинское вскрытие ее трупа. Косович объяснила, что приняла фосфор в припадке тоски, а Перелыгина не высказала причины отравления. Вот все, что могу тебе сообщить об этом деле. Крепко жму твою руку.

Твой Ф.Зундблат.

Копия эта слово в слово списана с подлинника, что удостоверяем подписями.

Алексей Нарцев. С подлинным верно: Врач Ф.И. Зундблат.’

V. Письмо А.Н. Нарцева к А.Н. Аксакову от 4мая 1890 года.

Желая выяснить, не могла ли г-жа Иванова, экономка Слепцовой, случайно зайти в больницу и там узнать о смерти Перелыгиной или услыхать об этом от кого-либо другого, я просил г. Нарцева разузнать все это и вместе с тем сообщить мне, как далеко находится больница от их дома и была ли Перелыгина грамотна, ибо меня удивляло, что от горничной могло получиться сообщение по азбуке. На это г. Нарцев ответил мне следующее:

‘В ответе на письмо ваше спешу сообщить вам, что экономка моей тетки не просто экономка в буквальном смысле этого слова, а скорее друг семейства, живущий с нами уже более пятнадцати лет и пользующийся полным нашим доверием. Она не могла до сеанса знать о факте самоотравления Перелыгиной, так как у нее нет ни знакомых, ни родных в Тамбове и она никогда не выходит из дому.

Больница, в которой Перелыгина умерла, находится на противоположном конце города, в пяти верстах от моего дома. Д-р Зундблат сообщает мне, на основании протокола дознания, что Перелыгина умела читать и писать’.

В дополнение ко всему сказанному мне остается пояснить, что Перелыгина служила горничной в отделении умалишенных, находящемся в стенах той же больницы богоугодных заведений, куда и была доставлена накануне своей смерти.

Какое возможно объяснение для подобных случаев, по теориям г. Гартмана? Нечего распространяться о том, что тут не может быть переноса мыслей на далекое расстояние, ибо существенное для того условие — ‘душевная связь’ между двумя лицами, друг другу неизвестными, не может иметь места, остается опять ясновидение, но единственно возможное ‘чувственное посредство’ для восприятия сенситивного ощущения, предполагаемое в присутствующем на сеансе лице, знавшем отшедшего, также не имеет места. Поэтому возможно прибегнуть только к чистому ясновидению, но всякий случай ясновидения обусловлен достаточными причинами, а во всех этих фактах существенное условие — ‘напряженный интерес воли’ — как для установки в абсолюте телефонного соотношения между медиумом и живыми (т.е. друзьями отшедшего, а не с самим отшедшим, который равен нулю), так и для прямого соотношения медиума с ‘абсолютным знанием абсолютного духа’ одинаково отсутствует.

На самом деле, есть ли малейшая возможность допустить, чтобы медиум — возьмем для примера хоть случай с миссис Конант — в назначенный в неделе день и час, заняв свое место в редакции ‘Баннер’, несколько минут спустя входил в соотношение с абсолютом и чтоб в результате через уста находящегося в бессознательном состоянии медиума получался целый ряд сообщений от отшедших? Не была ли бы это комедия, навязанная нами абсолюту? Ибо ‘абсолютное знание’ должно же, по этой теории, знать, что эти отшедшие более не существуют, и роль, которую бы оно заставило разыграть медиума, была бы только жалкой ложью, несовместимой с понятием об абсолюте.

Сверх того, сам г. Гартман взял на себя труд пояснить нам, насколько всякие толкования ясновидением здесь неприложимы:

‘Настоящее ясновидение, по-видимому, потому только не встречается у профессиональных медиумов, что они обыкновенно чужды присутствующим и не питают глубокого участия к ним, а потому здесь нет интереса воли, достаточного для того, чтобы установить достаточно глубокое общение. При тех передачах представлений, которые лежат в интересах медиума, достаточна индукция посредством колебаний мозга, так что здесь вовсе нет надобности в установлении того общения в абсолютном, о котором была речь, по отношению же к прошедшей и будущей судьбе участников сеанса или их друзей и родных может еще тем менее пробуждаться интерес, достаточно глубокий для того, чтобы бессознательная воля принуждена была черпать из абсолютного знания, коренящегося в абсолютной основе. То, что спириты считают ясновидением в своих медиумах, не есть таковое, настоящего ясновидения, представляющего наиболее нежный, хотя и болезненный цветок бессознательной духовной жизни человечества, спириты не находят в своих медиумах, слишком ремесленно занимающихся своим делом’ (с. 103-104).

Итак, ясно, что, с точки зрения Гартмана, ни передача мыслей на далеком расстоянии, ни ясновидение не могут объяснить фактов этой рубрики, но, тем не менее, они существуют и, следовательно, должны иметь объяснение. И они как раз этими обеими гипотезами и объясняются, если только их рассматривать не с метафизической и не с сверхъестественной точки зрения, а с естественной, человеческой. Ибо что такое, в самом деле, передача мыслей на расстоянии? Это обмен сознательных или бессознательных впечатлений между двумя центрами психической деятельности. При обыкновенных опытах передачи мыслей магнетическим, гипнотическим или иным путем мы знаем, из какого центра психической деятельности исходит внушение. При медиумических опытах, когда получается сообщение факта, который известен нам лично или одному из участников, мы имеем право приписать это сообщение бессознательному обмену впечатлений между психическими деятельностями присутствующих лиц. Но когда идет речь о сообщении факта, присутствующим неизвестного, то, естественно, мы должны приписать его кому-нибудь отсутствующему, знающему этот факт, здесь необходимо симпатическое соотношение, когда же такового между живыми не существует, а только между живым и отшедшим, и когда притом этот отшедший имеет интерес сообщить живому данный факт — и к тому же факт, известный ему одному, — разве не естественно и логично сообщение этого факта приписать той индивидуальности, которая себя таковою заявляет? Здесь процесс передачи мыслей совершается непосредственно, естественным путем, не прибегая к сверхъестественному, к телефонному соединению с абсолютом.

Ясновидение подтверждает этот способ объяснения еще лучше. Что такое ясновидение, по мнению г. Гартмана? Это — ‘восприятие действительных объективных явлений без посредства органа чувств’ (с. 93). Так, напр., ясновидящий видит на большом расстоянии пожар, смертный случай и т.п., это — объективные явления, которые и воспринимаются как таковые, но когда этот самый ясновидящий видит ‘духа’, то это уже не что иное, как ‘субъективное явление’. Тут уже нет более ясновидения! К чему же было говорить, что ‘содержание сомнамбулического сознания’ имеет источником и ‘действительное ясновидение’? (с. 74). Лучше было бы об этом умолчать!.. И далее: ‘Индивидуальной душе принадлежит способность абсолютного знания… помощь извне какого бы то ни было посредника становится не нужной, и менее всего нужна помощь духов отшедших’ (с. 98). Вот медиум в трансе, через уста которого проявляется отшедший, всем присутствующим неизвестный, но известный тем, коих сам отшедший называет и кои подтверждают верность всех подробностей, сообщенных им о себе самом, о своей частной и общественной жизни. Это опять ясновидение. Его имя, фамилия, все эти подробности почерпнуты ‘из абсолютного знания абсолютного духа’, только факт его неземного бытия — ложь! Здесь абсолютное знание уже не достоверно, уже не абсолютно. Таким образом, это ясновидение участвует в нашем сомнамбулическом сознании не больше и не иначе, чем нам это угодно допустить.

Разве не гораздо разумнее для этих исключительных случаев принять психический центр деятельности, вне медиума находящийся? Раз таинственный факт индивидуации нам дан, восприятие сенситивом впечатления, исходящего от живого, хотя бы и вдали находящегося индивидуума, не менее чудесно, чем восприятие, исходящее от так называемого умершего индивидуума, доказывающего самым фактом внушенного впечатления, что он не умер, сенситив может даже видеть и чувствовать присутствие подобного индивидуума, не будучи ясновидящим в силу абсолюта, раз центр этой неземной деятельности дан, сенситив подвергнется всем его воздействиям, подобно тому как он подвергается воздействиям, исходящим из центра деятельности земной, как мы это видим в опытах магнетических и гипнотических, это будет только расширением вида и степени психического воздействия между данными центрами сознания, без призвания на помощь метафизики и абсолюта. Что подобные центры деятельности не суть только воображаемые, это видно не только из данных через фотографию доказательств, но также из способа проявления их деятельности, который никак нельзя назвать психическим и который никакого отношения к ясновидению не имеет. Возьмем случай Авраама Флорентина: медиум находился во время этого явления в трансе, не через уста его и не через посредство рук его проявляется эта разумная сила, но посредством движений стола, необычайно энергичных, — способ проявления для медиума совершенно необыкновенный, итак, движениями стола и его стуками выразился бы здесь этот приступ ясновидения! Неразрешимое для какой бы то ни было логики отношение причины и действия! Еще менее разрешимое для теории, которая допускает ясновидение только под формою галлюцинаторною. Мы приходим теперь к рубрике фактов, которые служат звеном между психическими и физическими проявлениями той же действующей причины, таких фактов, где необходимость признания этой причины за самостоятельный центр деятельности, вне медиума находящийся, или, по выражению г. Гартмана, за причину трансцендентальную, становится очевидною.

_______________________________________

¹ Теперь принято это называть трансом.

² По этому обращению видно, что Кук был квакер. — А.А.

³ На южном берегу Англии. — А.А.

⁴ Александра Захаровна Слепцова — землевладелица Кирсановского уезда, тетка г. Нарцева, живущая в его доме, Николай Петрович Тулушев — городской врач, А.П. Иванова — экономка г-жи Слепцовой, Алексей Николаевич Нарцев — землевладелец Кирсановского уезда.

X. Передача сообщений па большие расстояния.

Мы читаем у Гартмана: ‘До сих пор спиритические сеансы еще не представляют никакого материала по отношению к передаче представлений на большие расстояния, так как медиум пока оставался обыкновенно активной стороной, вместо того чтобы находиться — как это необходимо при подобных опытах — в пассивном отношении к другому медиуму, находящемуся в отдаленном месте’ (с. 91). Как это утверждение, так и теория одинаково опровергаются фактами. Случаи передачи сообщений на далекие расстояния, хотя и редки, но все-таки существуют в спиритизме. Первое место принадлежит опыту проф. Гера, который не без основания придавал ему большую цену, считая его за абсолютное доказательство проявления силы, вне медиума находящейся.

В сочинении своем ‘Опытные исследования спиритических явлений’ (С.-Петерб., 1889) он свидетельствует о следующем факте.

89. ‘3 июля 1855 года, находясь в Кэп-Мэн, Айленде, я попросил своего духа-покровителя отправиться в Филадельфию к моей знакомой, г-же Гурлей, с поручением к ее мужу-доктору Гурлею: справиться в банке о платежном сроке по векселю и сказать ей, что я в половине 4-го буду сидеть за спиритоскопом, в ожидании ответа. Это было в час пополудни, а в назначенное мною время мой невидимый друг возвратился и передал мне результат наведенной справки. Вернувшись в Филадельфию, я узнал от г-жи Гурлей, что мой невидимый посланец прервал сообщение, передававшееся в это время через нее (как медиума) посредством спиритоскопа, чтоб заявить ей о моем поручении, вследствие чего муж ее и брат отправились в банк и навели справку, которая, по сличении, оказалась та самая, что была мне передана в половине 4-го моим духом-покровителем’.

90. ‘Бухгалтер банка помнил об этом деле, но в ту пору не взял на себя труда заглянуть в банковую книгу, не имевшуюся тогда у него под руками. Поэтому сведение, полученное просителями, было неверно, но согласно с ответом, переданным мне моим посланным, и не согласно с тем, что я ожидал узнать, а следовательно, и не могло быть взято из моей головы. Об этом я ничего никому не говорил, покуда, вернувшись в Филадельфию и посетив г-жу Гурлей, не спросил ее: не имела ли она во время моего отсутствия какого сообщения от меня? Из ее ответа я узнал, что в то время, когда ее брат получал через нее сообщение от своей покойной матери, оно было прервано моим духовным посланцем с моим поручением к ее мужу, вследствие чего требуемая мною справка и была наведена’.

Перед нами факт, который никак не поддается объяснению посредством какой бы то ни было психической теории (передача мыслей, ясновидение и т.п.). И в самом деле, расстояние не малое, почти сто английских миль, нет никакой ‘душевной связи’, никакого ‘интереса воли’, сильной любви или дружбы, чтобы устроить в абсолюте ‘телефонное соединение’ двух индивидуумов (проф. Гера и г-жи Гурлей), нет ‘галлюцинаторных образов’, нет ‘мимической передачи внушенных галлюцинаций’ (с. 82), а, напротив, абстрактное понятие, поручение по векселю, второй медиум не находится ‘в пассивном состоянии относительно первого’, как того требует г. Гартман (см. с. 91), напротив, медиум находился в полной психической деятельности, давал сообщение, которое совершенно неожиданно и насильственно было прервано другим сообщением, и оба медиума были, сверх того, в полном нормальном состоянии. Более того, депеша была передана не посредством их мозгов, а посредством инструмента! Какое же объяснение даст нам г. Гартман? Он, пожалуй, скажет: ‘Это действие нервной силы на расстоянии, так как обмен сообщений произошел физическим путем, посредством спиритоскопа’. — Нет, возражаю я, это лишь запутывает вопрос, ибо спиритоскоп служил только внешним орудием для передачи мысли, этого-то именно и нельзя понять: к чему движение спиритоскопов, если это только умственное явление? Суть дела в том, что именно произошла передача мысли. Затруднение, при объяснении Гартмана, остается то же самое, да еще с усложнениями, ибо нервная сила должна при этом быть и ясновидящей, чтоб видеть вдали спиритоскоп, буквы на нем и пр.! Г. Гартману ничего другого не остается, как изменить условия своего воззвания к абсолюту, к этому Аллаху, выручающему его из всех затруднений.

Вот другой подобный же случай, который я заимствую также из книги проф. Гера ( 1485-1492 англ, изд., 201 рус. изд.). Он приводит следующее полученное им письмо:

‘Филадельфия, 6 сентября, 1855 года.

М. г.! При нашем последнем свидании вы пожелали узнать несколько фактов из моего личного опыта. Около трех лет тому назад я читал лекции в этом городе против духовности так называемых ныне спиритических явлений, защищая теорию нервного тока, послушного орудия воли. В то время я имел способность останавливать физические движения, впоследствии виновники сих движений отказались повиноваться мне. Они объяснили мне потом, будто они только на время дали мне власть над ними, с тем чтобы потом убедить меня, отняв у меня эту власть.

Прочитав ваш рассказ о послании, переданном вами прошлого июня из Кэп-Мэн в наш город спиритическим путем, мне показалось, что рассказ о подобном же послании, отправленном мною таким же способом в кружок здешнего города, будет для вас не лишен интереса. Вечером 22 июня 1853 года, сидя у стола г-жи Лонг (пишущего медиума, живущего в Томпсон-стрит, 9, в Нью-Йорке), я получал сообщения от имени жены моей. В это время я был назначен распорядителем кружка, собиравшегося каждую среду, вечером, в доме г. Гордона, 103, Норс-Фифс-стрит, в Филадельфии. Я спросил свою жену, может ли она передать послание кружку, собирающемуся в то же время в Филадельфии. Она отвечала: попробую. Я попросил ее тогда засвидетельствовать кружку мое почтение и передать ему, что я превосходно успеваю в исследованиях своих и все сильнее убеждаюсь в истине подобных явлений. Чрез семнадцать минут она снова заявила о присутствии своем и уведомила нас об исполнении поручения. В следующую среду, вечером, находясь в Филадельфии, я явился в кружок, и все члены заявили мне, что мое послание было им в точности передано, они тогда получали сообщение от другого лица, но оно было прервано, и жена моя, заявив имя свое, передала чрез руку г. Гордона сущность данного ей поручения. При этом присутствовало до двенадцати человек, достойных полного уважения, между которыми были: г. и г-жа Гоуель, г. и г-жа Лэрд, г. Аарон Комфорт, г. Уильям Кнапп и другие. Сам я не медиум, поэтому возражение о медиумической симпатии будет здесь неуместно.

И. Уэст. Джордж-стрит, 4.’

Вот еще хороший случай, который я заимствую из совершенно благонадежного источника. В книге г. Бриттена: ‘Рассуждение о фактах и философии древнего и нового спиритуализма’ (‘A discussion on the facts and philosophy of ancient and modern Spiritualism’, by S.B. Brittan and D-r Richmond, New York, 1853) на р. 289, мы читаем: ‘У г. Б.М. Фарленда, жителя Лоуэла в Массачусетсе, есть дочь Сусанна, одаренная медиумическими способностями. Зиму 1851-1852 годов она проводила на юге, в штате Георгии и в это время произошел следующий интересный факт. Передаю его, как он рассказан г. Фарлендом в адресованном ко мне письме:

‘Г. С.Б. Бриттену. — М. г.! Вечером 2 февраля 1852 года, на сеансе, который происходил у меня на дому, в Ло-уэле, жена моя спросила, тут ли Луиза (наша отшедшая дочь), и получила утвердительный ответ. На вопрос — часто ли ты бываешь с Сусанной (нашей единственной дочерью в живых, путешествовавшей в то время с друзьями своими в Георгии)? — был получен также утвердительный ответ. Тогда жена моя сказала: ‘Ступай и оставайся с Сусанной, и охраняй ее от всякого несчастья во время ее отсутствия’. На это Луиза ответила стуками, что она это исполнит. Это происходило, прошу помнить, вечером 2 февраля. Спустя неделю мы получили письмо от Сусанны, из Атланты, в Георгии, помеченное 3 февраля 1852 года, в котором значилось: ‘Вчера вечером у нас был сеанс, пришла Луиза, стуком потребовала азбуку и продиктовала мне: ‘Мать желает, чтобы я пришла к тебе, и оставалась с тобою, и охраняла тебя от всякого несчастья во все время твоего отсутствия из дома. Луиза’. Из этого вы видите, что какой-то невидимый деятель, именующий себя моей дочерью, получил от нас поручение в Лоуэл, в Массачусетс, и передал его слово в слово в Атланте, в Георгии (на расстоянии до тысячи миль), в течение одного часа’.

Преданный вам Б.М. Фарленд’.

Я заканчиваю эту рубрику фактом, особенность которого состоит в том, что сообщение было передано без названия лица, коему оно предназначалось, причем выбор этого лица был предоставлен на волю проявлявшейся разумной силы. Почерпаю этот факт из письма г. Фезерстонафа, напечатанного в ‘Light’ (1886, р. 603):

‘Согласно печатно выраженному вами желанию, сообщаю вам мой опыт с миссис Мауд Лорд … У меня есть миниатюрный портрет, писанный лет восемьдесят тому назад, и так как он лежал у меня очень давно запечатанным в конверте, то я имел намерение воспользоваться им для ряда опытов в темноте с различными медиумами. Не зная в ту пору адреса такого медиума, на которого я мог бы положиться, я мысленно выразил едва ли сбыточное желание, чтобы проявлявшаяся у меня личность, называвшая себя именем С. и утверждавшая, что всегда знает мои мысли, посетила какого-нибудь медиума и внушила бы ему прислать мне свой адрес. Через несколько дней я получил письмо от миссис Лорд, проживавшей от меня в двухстах милях, со следующими, между прочим, строками: ‘С. проявилась на одном из моих сеансов и просила меня выслать вам, согласно вашему желанию, мой адрес, что я и делаю’ (‘Light’, 18 декабря 1886 года).

XI. Перенос вещей па большие расстояния.

Мы сейчас видели, что сила, вызывающая спиритические явления, не ограничивается личностью самого медиума или комнатою сеансов, но может проявиться и передать сообщение и на большом расстоянии, что подобное проявление не есть передача мыслей от одного мозга к другому и не есть действие ясновидения, мы должны были заключить это из отсутствия тех условий, которые г. Гартман требует для подобных явлений, а также из того факта, что эта сила проявляется и на расстоянии через стуки и движения стола, мы теперь тотчас увидим, что это физическое действие на расстоянии не есть просто отражение или превращение психических впечатлений, получаемых находящимся в отдалении медиумом, но что это действие исходит из самостоятельного центра силы и что это не простая физическая сила, вызывающая звуки и движения в косных телах, но что это нечто гораздо более субстанциальное и сложное, ибо оно может не только передать сообщение, но и материальный предмет, и при этом не только при таких условиях, когда перенос происходит на большом расстоянии (что, будучи возможно для человеческих средств, не насилует наших физических понятий и не включает необходимо процесса, который мы бы назвали ‘сверхъестественным’), — но также и при таких условиях, когда перенос совершается при проникновении чрез плотную материю, что уже насилует наши физические понятия и уже не представляется нам ‘естественным’.

Таким образом, мы мало-помалу подошли к такому ряду явлений, которые, по собственному воззрению Гартмана, мы должны назвать сверхъестественными, или трансцендентальными, так как он не смог объяснить их причинами естественными, какой-либо деятельностью самого медиума, то из этого мы должны заключить, что они требуют допущения силы иного порядка, вне медиума существующей. Перейдем к примерам.

Перенос фотографии из Лондона в Лоустофт, на расстояние 175 километров (верст).

Это превосходный случай, почерпнутый из очень хорошего источника. Профессор Баррет ручается за него. Он повествует о нем следующее:

‘Я не имею права назвать имени, ни даже настоящих начальных букв лица, сообщившего мне следующий замечательный факт. Но я лично с ним знаком и имею о нем самые лучшие отзывы, в особенности от одного весьма известного духовного лица, который случайно оказался нашим общим знакомым… На основании моих расследований, наблюдений и перекрестных допросов во мне не осталось ни малейшего сомнения в совершенной правдивости рассказчика… Засим я просто передаю его письмо об этом случае. Получил я его в конце 1876 года.

‘М. г.! В 1868 году мне привелось иметь несколько сеансов в моем собственном доме вместе с некоторыми моими приятелями, причем мы получали обыкновенные результаты — движения и поднятие стола, стуки и пр. Это побудило меня предпринять, для основательного исследования предмета, целый ряд сеансов с приятелями моими и вместе с профессиональными медиумами. Происходили они в разных помещениях и при разнообразных условиях.

Я был твердо уверен, что полученные результаты были чужды всякого непосредственного участия медиума, который не имел никакого влияния ни на род явлений, ни на электрические или иные необходимые для них условия. Но я не был, однако ж, уверен в сверхъестественном характере этих явлений и сознавал, что невозможно было составить себе окончательного убеждения относительно участия медиума, покуда я не получил бы подобных же результатов в моем собственном кружке, без профессионального медиума и при условиях, исключавших всякую возможность обмана. Благоприятный к тому случай представился в 1870 году.

Я находился в ту пору на берегу моря в Лоустофте с моей женой, знакомой молодою дамой и одним господином — старым коротким приятелем. Все они, в особенности моя жена, были неверующими и над всем этим смеялись. Но все-таки мы порешили попытать, чего можем достигнуть.

Мы сидели в гостиной в первом этаже, дверь была заперта, и ключ в моем кармане. Мы завернули газ, но в окна светил полный месяц, и в комнате было достаточно светло, чтобы видеть друг друга и все, в ней находившееся. Стол был тяжелый, ореховый, продолговатый и четырехугольный. Своего приятеля я обозначу буквою Ф., а молодую даму — буквою А.’

Далее следует описание нескольких сеансов, на которых происходили разные явления физического порядка, как-то: движения предметов, прикосновения, появления огоньков, фигур, приносы цветов, ‘этот последний вид явлений дал нам мысль получить принос какого-либо известного, оставленного дома предмета’.

Ф. просит принести ему что-нибудь из его дома, тут его начинает бросать во все стороны, он впадает в транс, и на столе перед ним появляется какая-то фотография. Жена моя берет ее и, когда минут пятнадцать спустя он пришел в себя, показывает ему. Он прячет ее в кармане и, обливаясь слезами, говорит: ‘Я бы ни за что в мире этого не пожелал!’

Фотография эта была единственный экземпляр портрета молодой девушки, с которой он был некогда обручен. Она находилась в альбоме в ящике, запертом двумя замками, в его доме в Лондоне. Когда мы вернулись в город, она оказалась исчезнувшей, и жена его, вовсе не знавшая, что мы занимались сеансами, сказала нам, что в это самое время в его спальне раздался ужасный треск и все бывшие в доме сбежались, чтобы узнать причину’ (‘Light’, 1883, р. 30-31). Этот же случай, со многими интересными подробностями, появился теперь в ‘Трудах Лонд. Общ. пс. исслед.’ (1891, ч. XIX, с. 19).

Вот еще другой очень интересный случай: перенос деревянных спиц па двадцать миль расстояния, который также заимствую из ‘Light’ (1883, р. 117).

‘Я недавно был свидетелем переноса предмета не человеческими средствами из одной местности в другую на расстоянии более двадцати англ. миль. Буду по возможности краток, но должен наперед сказать несколько слов о нашем кружке. Он состоит всего из шести человек, из коих пятеро — старые, опытные спириты, но шестой из них — недавно обращенный из бывших веслеянцев, который с большим рвением ратовал за пропаганду методизма и уничтожение спиритизма. Он теперь отступился от этой секты и, к немалому своему удивлению, сделался хорошим трансмедиумом’.

Недели за две до этого замечательного сеанса один мой приятель, которого я назову г. Г., приехал в Йорк провести с нами праздники (он школьный учитель) и в это время участвовал в нашем кружке. На последнем сеансе г. Г. вздумал предложить нашим невидимым участникам, чтоб они по его возвращении домой принесли нам в Йорк какую-нибудь вещицу из его дома, на что получился ответ: ‘Мы попробуем’.

На следующих двух сеансах, уже в отсутствие Г., не произошло ровно никаких явлений — вещь для нас совершенно необычная, но на третьем, после того как мы просидели от восьми часов до половины десятого, как раз за моей спиною упали с быстротою молнии две деревянные вязальные спицы, длиною около фута. Это случилось при свете, несколько убавленном.

Медиум, через которого произошло это явление, — дама безупречного характера, стоящая вне всяких подозрений, не получившая никогда ни одного пенни за свой медиумизм. Во время этого сеанса она была в трансе и сидела против меня. Когда спицы упали, она заговорила и сказала приблизительно следующее: ‘Спицы, которые мы вам принесли, взяты из ящика в передней г. Г. На крышке ящика было несколько банок с вареньем, мы достали спицы не без труда. В продолжение дня г. Г. гулял по пригоркам, собирая ягоды’ и т.д.

Я тотчас же написал своему приятелю, сообщая ему подробно о случившемся, и он немедленно ответил, что все это совершенно верно. Он и жена его вечером, в половине десятого, когда принесены были нам спицы, уже ложились спать. Едва они вошли в спальню, как г-жа Г. услышала шум в передней, но так как он не повторился, то она и не обратила на него дальнейшего внимания. Спицы, вероятно, были в эту самую минуту вынуты из ящика, они упали за моей спиной как раз в это время. — Остаюсь с уважением преданный вам А.Р. Уильсон.

P. S. — Г.Г. приезжал в Йорк, осматривал спицы и признал их своими.

20, Оршард-стрит, Йорк, 27 февраля 1883 года’.

Заимствую еще один случай из ‘Спиритуалиста’ (1876, т. I, с. 177).

Перенос локона невидимой силой из Портсмута в Лондон на расстоянии 60 англ. миль.

Одно духовное лицо, проживающее в Портсмуте, сообщает редакции следующее:

‘Около девяти часов вечера одна молодая дама, одаренная медиумическими способностями, на домашнем интимном сеансе впала в транс и заговорила от имени Самуила, той самой личности, которая обыкновенно проявлялась через нее и еще через другого медиума, Монка, гостившего в то время у г. Ф., в Лондоне. Поговорив некоторое время с кружком, Самуил спросил ножницы, чтобы отрезать прядку волос с головы медиума, говоря, что он отнесет ее своему другому медиуму, Монку, и с этими словами оставил нас, но сеанс наш продолжался довольно долго и очень удачно. К концу его опять явился Самуил, веселый и очень довольный собою, а маленькая индианка Дэзи, в то время говорившая через медиума, сказала своим ломаным языком, что Самуил удивительно ловок и действительно исполнил то, что мы приняли за шутку.

Около двух часов на следующее утро, к великому нашему удивлению, пришло письмо от г. Ф. с следующим известием: ‘Сегодня вечером, пока я разговаривал с Монком о разных посторонних вещах, вдруг проявился Самуил и сказал: ‘Мне пора, я должен быть в Портсмуте’. Часа через два, на глазах у меня и моих домашних, рукою медиума внезапно овладела сила, и в то время, как он, продолжая разговаривать с нами, даже не смотрел на бумагу, рука его написала: ‘Добрый вечер! Я сейчас был в Портсмуте у X., в доказательство чего я отрезал прядь ее волос и принес ее сюда к моему медиуму. Сообщите это ее отцу и пошлите ему волосы. Вот они, смотрите! Самуил’. Мы взглянули на Монка и увидали: из юго-восточного угла комнаты летела прямо на его голову прядь волос и потом упала на пол, откуда я и поднял ее. Я должен прибавить, что все это произошло не на форменном сеансе, а совершенно неожиданно, при полном газовом освещении’.

Впрочем, для цели, которую мы преследуем в этой главе, безразлично, принесен ли предмет издалека или нет, суть дела в том, чтобы доказать действительность явления, известного в спиритизме под именем ‘проникновения материи’, перед которым естественные объяснения бессильны. Считаю бесполезным распространяться о том, что явления завязывания узлов на бесконечной нити и исчезновения и появления столика, как это описано Цольнером, с точки зрения Гартмана, ‘неестественные’, и, надо полагать, Цольнер не без достаточного основания нашел себя вынужденным принять для их объяснения не только гипотезу четвертого измерения пространства, но и располагающих этим пространством существ.

Между наилучше доказанными фактами я упомяну здесь об одном, констатированном самим Круксом. Вот что он говорит в своих ‘Заметках’, относящихся до исследований так называемых спиритических явлений в 1870-1873 годах:

‘Мисс Фокс прошлого года весной обещала дать мне сеанс у меня на дому. В то время, как я ее поджидал, мои два старших сына, одиннадцати и четырнадцати лет, вместе с нашей родственницей находились в столовой, где обыкновенно происходили сеансы, а я занимался у себя в кабинете. Услыхав подъехавший кэб и звонок, я сам отпер дверь для мисс Фокс и провел ее прямо в столовую. Она сказала, что наверх не пойдет, так как долго оставаться не может, и положила свою шляпу и шаль на стул в этой комнате. Тогда я сказал своим обоим мальчикам, чтобы они перешли в мой кабинет и там продолжали заниматься своими уроками, я затворил за ними дверь, запер ее и положил ключ себе в карман, как это делаю обыкновенно на сеансах.

Мы уселись, мисс Фокс справа от меня, а другая дама слева. Тотчас было сказано азбукой потушить газ, и мы остались в полной темноте, причем я обе руки мисс Фокс все время держал в одной из своих. Вскоре получилось сообщение такого содержания: ‘Мы что-нибудь принесем, чтоб показать свою силу’. Почти вслед за тем мы все услыхали звон колокольчика, не на одном и том же месте, но по всей комнате — то у стены, то в отдаленном углу, то колокольчик касался моей головы, то ударял об пол. После того как он таким образом, целых пять минут звонил по комнате, он упал на стол у самых моих рук.

В то время, как это происходило, никто не двигался и руки мисс Фокс были совершено покойны. Я сказал, что это звонит никак не мой маленький колокольчик, ибо он оставался в кабинете. (Незадолго перед этим, до приезда мисс Фокс, мне случайно понадобилось справиться в книге, которая лежала на книжной этажерке. Колокольчик стоял на этой книге, и, чтоб взять ее, я должен был его отставить в сторону. Благодаря этому ничтожному обстоятельству, я твердо знал, что колокольчик находится в кабинете.) Газ горел полным пламенем в комнате, куда выходила дверь столовой, так что отворить ее было невозможно, не впустив к нам света, если б даже у медиума и был в доме сообщник с двойным ключом, какового, разумеется, быть не могло.

Я зажег огонь. Передо мною на столе лежал мой колокольчик. Я тотчас прошел в кабинет и при первом взгляде убедился, что колокольчика на прежнем месте не было. Я спросил у своего старшего сына: ‘Не знаешь ли ты, где мой колокольчик?’ — ‘Да, папа, — ответил он, — вот там’, — и показал на то место, где ему следовало быть. Взглянув туда при этих словах, он заметил: — ‘Нет, его там нет, но он сейчас тут был’. — ‘Как же так, разве кто входил и взял его?’ — ‘Нет, — ответил он, — никто не входил, но я знаю верно, что он тут был, потому что, когда ты нас сюда послал из столовой, Д. (младший мальчик) начал им звонить, так что я не мог продолжать заниматься, и запретил ему’. Д. подтвердил это и сказал, что, позвонив в колокольчик, он опять поставил его на свое место’ (Crookes, ‘Researches’, p. 97).

О других случаях переноса вещей сквозь запертые двери, удостоверенных г. Круксом, см. его опыты с м-с Фай, описанные им в ‘Spiritualist’, 1875, т. I, с. 126.

Во всех этих случаях принос предмета был более или менее неожидан. Привожу здесь поэтому два таких, которые представляют из себя наперед обдуманный опыт. Г-жа Сайер (Thayer) была в Америке очень известным медиумом, выдающаяся черта ее медиумизма состояла в приносе цветов и других вещей. Полковник Олькотт специально занялся ею, придумывая различные меры предосторожности. Опишу здесь следующий опыт, заимствуемый мною из ‘Light’ (1881,p.416). Находясь однажды вечером совершенно случайно на кладбище Форест-Гиль, ему пришло в голову испробовать следующее доказательство.

‘Проходя через оранжерею, — говорит он, — я обратил внимание на одно редкое растение с длинными, узкими, белыми и бледно-зелеными полосатыми листьями. То была драцена регина. Я начертил синим карандашом на одном из ее листьев кабалистический знак — два друг в друга вставленные треугольника — и просил невидимых принести мне в следующий вечер этот лист на сеанс. Усевшись умышленно справа от г-жи Сайер, я крепко держал обе ее руки и вдруг почувствовал, как что-то свежее и сырое упало мне на руки. Когда зажгли свечу, я увидал помеченный мною листок. Я пошел в оранжерею и убедился, что отмеченный мною листок был действительно оторван’. (Из сообщения Олькотта в ‘New York Sun’, 18 августа 1875 года.)

Следующий опыт г. Роберта Купера, давно известного в спиритизме по своим долголетним и добросовестным исследованиям, может считаться за абсолютное доказательство упоминаемого явления. Вот его слова (‘Light’, 1881, р. 366-367):

‘Я часто присутствовал на сеансах г-жи Сайер и имел полную возможность убедиться в подлинности происходящих при ней явлений. Наконец мне пришло в голову, что если эти силы могут приносить цветы в запертую комнату, то они могут принести их и в запертый ящик. Поэтому я спросил г-жу Сайер, как она думает, может ли это удаться? Она ответила, что не знает, но против такого опыта ничего не имеет. Я купил себе у укладчика простой деревянный сундучок несколько более фута в длину, ширину и глубину. Чтобы не иметь надобности открывать его, я укрепил небольшое четырехугольное стекло с внутренней стороны крышки таким образом, что, когда ящик заперт, его вынуть невозможно. На этом, сколько мне известно, первом в своем роде опыте имели присутствовать до двенадцати человек. Когда они тщательно осмотрели сундучок, я запер его висячим патентованным замком, для этой цели мною купленным, ключ которого находился постоянно у меня. Кроме того, я наклеил вокруг сундука полоску бумаги и припечатал оба конца. Когда свет был потушен, г-жа Сайер сказала, что забыла свой носовой платок, которым она обыкновенно во время сеансов накрывает себе голову, чтобы защищаться, как она говорила, от действующих тут электрических влияний. Один из присутствующих достал из своего дорожного мешка пачку китайских бумажных салфеток и предложил ей одну из них. Г-жа Сайер ответила, что она ей не годится, потому что не шелковая, салфетка осталась на столе. Потушили огонь, и мы начали петь. В скором времени нам было сказано заглянуть в сундучок, посмотрев через стекло, мы увидали что-то, принятое нами за цветы, но, открыв сундучок, нашли в нем бумажную салфетку, оставшуюся на столе, узор которой мы ошибочно приняли за цветы.

Это ободрило нас на новый опыт, и через неделю собрался с этой целью кружок из восьми лиц, в числе их был и генерал Роберте, издатель журнала ‘Mind and Matter’. Сундучок был таким же образом заделан, как и в тот раз, и все присутствующие убедились, что в нем ничего другого не было, кроме китайской бумажной салфетки, появившейся в нем на первом сеансе. Потушив огонь, мы стали петь, спустя десять минут раздались по сундучку громкие, оживленные стуки, я спросил: ‘Продолжать петь?’ — Три удара. Мы продолжали и вскоре почувствовали в комнате очень определенное свежее веяние, что было тем ощутительнее, что вечер был необычайно жаркий. Тут раздался громкий треск, как если б сундучок был разбит вдребезги. Зажгли огонь, сундучок, по осмотре, оказался совершенно целым и печати невредимыми, а внутри его мы ясно увидели несколько цветков и других вещей, которым позднее была составлена опись, в коей значится: четыре тигровых лилии, три розана — желтый и бледно-розовый, гладиолус, лист папоротника и несколько небольших цветочков, еще по одному номеру журналов ‘The Banner of Lighit’ и ‘Voice of Angels’ и наконец, фотография г. Кольби. Цветы были без малейшего изъяна и казались только что сорванными, а номера журналов были сфальцованы как бы для продажи. После опыта с ящиком появилось на столе много пунцовых роз, и самую большую воткнули в волоса медиума. Обоим сеансам были составлены протоколы, подписанные тотчас же всеми присутствующими. И в самом деле, ничего не могло быть более убедительного. Полковник Олькотт, приехавший в это время в Бостон, выразил желание присутствовать на одном сеансе с сундучком. Явившись на сеанс, он припечатал своей печаткой крышку к одному из бочков сундучка. Через несколько минут нашли сундучок наполовину полным цветами, между которыми оказался кусок полотна около ярда длиною, полковник был вполне убежден.

Роберт Купер.

Истбурн, 14 ноября 1881 года’.

Нельзя не обратить здесь внимания на громкий треск, раздавшийся в минуту приноса цветов, напоминающий такой же треск при взятии фотографии из запертого ящика (см. выше).

Могу указать еще и на очень замечательный русский случай приноса наперед намеченной книги из запертого шкапа, описанный г. Гейнце (см. ‘Ребус’, 1891, N 32).

XII. Материализация.

Переход к этой последней рубрике, не относящейся, по-видимому, к умственным явлениям, напрашивается, однако, сам собою как естественное дополнение к явлениям двух последних рубрик. Из них вытекает достаточно ясно, что передача сообщений и перенос вещей на большие расстояния должны быть приписаны одной и той же причине, что сила разумная и сила, действующая физически, составляют тут одно целое, образующее независимое, вне медиума находящееся существо. В настоящей же рубрике это заключение вполне оправдывается непосредственным свидетельством внешних чувств. Носитель этой силы и носитель вещественного предмета являются перед нашими глазами в форме человеческого существа. Известно, что всякая материализация фигуры представляет собою и принос вещественного предмета в виде облекающего ее одеянии. Если принос этого одеяния есть бесспорный факт, то логично заключить, что этот принос совершается той таинственной фигурою, на которой это одеяние находится, точно так же логично будет распространить отношение между этим приносом и этой фигурой и на те случаи приноса, где действующий фактор остается невидимым, утверждение этого фактора, приписывающего в обоих случаях это явление (принос) себе самому, приобретает силу доказательства воочию. Подымаясь выше по лестнице явлений, указанных в этих двенадцати рубриках, утверждение этого невидимого фактора относительно своей самостоятельной индивидуальности приобретает все более и более достоверности и говорит в пользу гипотезы, столь же простой, сколь и рациональной.

Что касается факта необъяснимого появления одеяний на фигурах на сеансах материализации, то он был проверен и удостоверен самым тщательным образом. Во многих опытах медиума раздевали донага, не исключая и обуви, и одевали в белье и темное платье, приносимое самими экспериментаторами (см. Отчет Баркаса в ‘Медиуме’, 1875, с. 266 и в ‘Спиритуалисте’, 1878, т. I, с. 192), г. Адшеда в ‘Медиуме’ (1877, с. 186) особенности опыты г. Массея с частным медиумом, описанные в ‘Спиритуалисте’ (1878, т. II, с. 294).

Но возвратимся к Гартману, который не видит в материализациях ничего такого, что требовало бы гипотезы внемедиумического деятеля. Посмотрим, насколько это верно. Для Гартмана было очень удобно выйти из затруднения, признав, что явление материализации и все до него относящееся есть не что иное, как галлюцинация. Но эта гипотеза имеет свою слабую сторону. Вопрос о материализации не может быть отделен от вопроса об одеянии, для тех случаев, где фигура появляется и исчезает вместе с одеждой, галлюцинация торжествует. Но, к несчастью для этой гипотезы, были случаи, где части этого одеяния остались в руках присутствующих, г. Гартман не мог не знать этого, в таком случае, говорит он, это был ‘принос’. Но что такое принос? Г. Гартман оставил это без ответа. Таким образом, одна половина явления осталась без объяснения. Следовательно, г. Гартман молчанием своим признал, что по крайней мере одна часть явления не объясняется теми средствами, которые он называет естественными — что и требовалось доказать. Его теория галлюцинации, не будучи в состоянии дать объяснение для всей совокупности явлений в данном случае, оказывается поэтому несостоятельной. После всего сказанного в I главе возвращаться к этому бесполезно.

Но г. Гартман запасся возражением на случай, если его теория галлюцинации будет признана несостоятельной. Он говорит: ‘Впрочем, если и допустить, что спириты правы, принимая, что медиум может отдавать часть своего органического вещества, из которого образуется призрак, сначала в тонко материальном, а потом в более и более плотном состоянии, то не только все вещество этого объективно реального призрака происходило бы из телесного организма медиума, но также и его форма являлась бы порождением сомнамбулической фантазии медиума, а динамические действия, призраком совершаемые, имели бы источником нервную силу медиума, вообще призрак не был бы ничем иным и ничего бы другого не делал, как только то, что ему предписала сомнамбулическая фантазия медиума, и все это осуществлялось бы при посредстве силы и вещества медиума’ (с. 131). Как мы видим, тут нет ни места, ни повода для сверхъестественного. А одеяние? То же затруднение, то же молчание и, следовательно, то же заключение.

Но раз г. Гартман допускает предположение, что материализованная фигура может быть ‘объективно реальною’, то не мешает взглянуть на это поближе, чтобы вполне уразуметь, насколько это явление, по Гартману, естественно. Посмотрим же на его атрибуты, насколько они известны наблюдателям и о которых читатели г. Гартмана должны иметь понятие весьма несовершенное. Материализованная фигура представляет на вид человеческое тело со всеми деталями его анатомической формы, она более или менее походит на медиума или нисколько не походит на него, даже относительно пола и возраста, это тело одушевленное, одаренное разумом и волею, свободно движущееся, глядящее и говорящее совсем как живой человек, оно имеет известную плотность и известный вес, оно образуется, когда условия хороши в течение нескольких минут, эта фигура всегда является более или менее задрапированною, ее одеяние, по словам самой фигуры, или происхождения земного — ‘принесено’ каким-то необъяснимым способом, или оно тут же материализовано (фигура доказывает это, материализуясь иногда вместе со своей одеждой на глазах присутствующих), фигура эта вместе с своим одеянием имеет способность моментально появляться и исчезать в продолжение сеанса, даже на глазах у присутствующих как бы сквозь пол или в пространстве. Часть тела, таким образом материализованного, может даже сделаться пребывающею: волоса, отрезанные у таких фигур, сохраняются. Это неоспоримо на основании опыта Крукса, который отрезал прядь волос у фигуры Кэти Кинг после того, как он прощупал их до корней, до головной кожи, и убедился, что они действительно тут росли’. (‘Ps. Studien’, 1875, S. 22).

Вот чудеса, трудно переваримые, представляемые нам явлением материализации! Не более не менее как создание временного человеческого тела, помимо всяких физиологических законов. Морфологическое проявление сознательной индивидуальной жизни, столь же очевидное, как и таинственное! И, тем не менее, г. Гартман находит это явление совершенно естественным, — не чем иным, как делом ‘сомнамбулической фантазии’ медиума. Но если материализация происходит, когда медиум даже не в трансе, что же это такое — два сознания, две воли и два тела, действующие одновременно? Продолжает ли и тут сомнамбулическая фантазия творить это чудо? А когда появляются две и три фигуры одновременно, как тогда справляется с этим делом сомнамбулическая фантазия? Она размножает тела и сознания — не так ли?

Но и это не все. Тут есть маленькая подробность, которую не мешает выставить нагляднее перед читателями. Не надо забывать, что г. Гартман не признает существования в нас психической самостоятельной единицы как субъекта трансцендентального, как индивидуального, организующего начала, он не видит надобности в признании ‘метаорганизма’, т.е. астрального или психического тела, как подкладки физического организма. Ничего подобного. Сомнамбулическое сознание, творящее у г. Гартмана все чудеса медиумизма, есть нечто иное, как функция средних частей мозга, его субкортикальных центров. Итак, явление материализации есть нечто иное, как дело бессознательных функций мозга медиума — тех именно частей его мозга, где зиждется сомнамбулическое сознание! Вот и все. Как говорят французы, с ‘est aprendre ои a laisser.

Вот где ссылка г. Гартмана на статью Яниша, напечатанную в ‘Ps. Studien’ 1880 года, становится особенно интересною. Продолжая цитированную мною выше свою аргументацию, г. Гартман прибавляет: ‘Искать другую причину, вне самого медиума находящуюся, не было бы повода даже и в этом случае, как это пространно и убедительно доказано Янишем в его статье ‘Мысли о материализации духов’ ‘Ps. Studien.’ (1880, S. 115 и следующие, S. 132). Из этого можно бы заключить, что г. Гартман вполне солидарен с г. Янишем. Но какой сюрприз ожидает нас! Прежде всего г. Яниш признает самостоятельную индивидуальность души и ее предсуществование и видит в нашем теле ее первое воплощение или материализацию (с. 178). ‘Но душа вследствие присущего ей побуждения, а даже и без оного может стремиться к материализации и во время своей земной жизни, и в этом-то и состоит медиумическое явление материализации’ (с. 179), в этом и причина сходства между материализованной фигурой и медиумом (чему сомнамбулическая фантазия г. Гартмана никогда не дала и дать не может достаточного объяснения. — А.А.) ‘Дальнейшей ступенью было бы, что душа созидает себе другое тело, только сохраняющее общий человеческий тип, в деталях же совершенно отличающееся от своего прототипа, т.е. от тела медиума’ (с. 209). — ‘Различные материализованные фигуры могут быть и образами чистой фантазии, т.е. субъективного происхождения, но побуждающая причина может исходить и от объективного источника, ибо возможность сообщения с миром духов есть несомненная истина. Поэтому может случиться, что медиум посредством одного из присутствующих на сеансе входит в соотношение с одним из отшедших друзей этого лица, далее, медиум, по внушению этого отшедшего, может увидать образ, который принадлежал ему на земле, и в этом образе материализоваться. В такой фигуре один из участвующих на сеансе признает знакомую ему личность’ и т.д. (с. 211).

Теперь мы знаем, действительно ли г. Яниш ‘пространно и убедительно доказал’, как говорит г. Гартман, что ‘искать другую причину, вне самого медиума, нет никакого повода’.

Какое же заключение можем мы вывести из всего, что было сказано в этой главе?

Мне кажется, что, приняв в соображение все методологические правила, указанные г. Гартманом в его сочинении ‘О спиритизме’ и вкратце им перечисленный в семи пунктах его ‘Послесловия’, и пропустив через различные решета, соответствующие семи ступеням методологической лестницы, большую часть медиумических явлений, все-таки мы получим крупные зерна, которые не проходят через решета вышеупомянутой методики: зерна эти собраны мною в этой главе и представляют, насколько я понимаю, ряд таких фактов, на основании коих ‘получилась возможность говорить о той границе, за которой всех этих способов объяснения уже оказывается недостаточно и представляется надобность в новых дальнейших гипотезах’ (с. 150).

Если б спиритизм состоял только из физических явлений и из материализации без умственного содержания, нам приходилось бы логически приписывать их особенному развитию способностей человеческого организма (с. 154), и даже самое трудное из этих явлений — проникновение сквозь материю — мы были бы вынуждены, в силу той же логики, приписать магической власти нашей воли над материей в состоянии исключительного, анормального возбуждения.

Но так как физические явления медиумизма неотделимы от явлений умственных, так как эти последние заставляют нас, в силу той же логики, признать для некоторых случаев третий фактор, находящийся вне медиума, то естественно и логично видеть в том же факторе причину некоторых из ряда вон выходящих физических явлений, раз этот фактор существует, ясно, что он находится вне известных нам условий времени и пространства, что он принадлежит к сфере сверхчувственного бытия, поэтому и логично предположить, что этот фактор одарен только властью над веществом, какою человек не располагает. Итак, на вопрос, поставленный в начале этой главы (с. 297), мы можем ответить: на вершине громадной пирамиды, представляемой массою медиумических фактов всякого рода, является таинственный фактор, который нам приходится искать вне медиума. Кто он такой? По его атрибутам мы должны заключить, что этот фактор есть индивидуальное человеческое существо.

Такое заключение заставляет нас предположить одно из трех: это человеческое существо может быть:

1) или человеческое существо, живущее на земле,

2) или человеческое существо, некогда жившее на земле,

3) или человеческое существо неземное, неизвестного нам рода.

Эти три предположения, между коими нам приходится выбирать, исчерпывают собою все мыслимые для нас возможности, и мы займемся ими в следующей и последней главе. Во всяком случае заключение, к которому мы пришли, избавляет нас от необходимости прибегать к метафизике, к ‘сверхъестественному’, к ‘абсолюту’ — и мы позволяем себе думать, что, принимая это заключение, мы остались более верны методологическим основам, указанным г. Гартманом, чем он сам, ибо он нашел себя вынужденным преступить их.

Глава IV

Гипотеза духов

А. Анимизм — внетелесное действие живого человека как переходная ступень к спиритизму.

Предшествующая глава дала нам право — и, сколько мне кажется, достаточно мотивированное — заключить, что для объяснения некоторых медиумических явлений нельзя не допустить существования внемедиумического фактора. Из трех мыслимых гипотез, представляющихся нам для ближайшего определения этого фактора, мы оставим в стороне третью, которая упомянута мною только с точки зрения логической возможности, но нисколько не входит в рамку этого ответа, нам предстоит поэтому заняться специальным рассмотрением первой и второй.

Остановимся теперь на первой — будем игнорировать факты, которые для своего объяснения указывали бы на вторую гипотезу, попробуем обойтись без нее и посмотрим, к каким заключениям мы должны неизбежно прийти на основании всех предшествующих фактов, придерживаясь, разумеется, указанных г. Гартманом методологических правил (т.е. оставаясь на так называемых им ‘естественных основах’). Мы не будем представлять здесь никакого определения сущности явления — никакого определения, имеющего притязание на теорию, учение или объяснение, мы ограничимся заключениями в общих выражениях, которые были бы логически бесспорны для всякого исследователя, готового рассуждать на данных основаниях.

Первая глава, трактующая о материализациях, дала нам достаточно материала, чтобы заключить, что явления этого рода не галлюцинации, но явления реальные, объективные. Следовательно, мы должны признать, что человеческий организм имеет способность при некоторых условиях производить из себя бессознательно пластические образы, более или менее походящие на его собственное тело или вообще на человеческое тело, и с различными атрибутами телесности (г. Гартман также согласен допустить это, как только факт материализации будет неоспоримо доказал, с. 131).

Вторая глава, трактующая о физических явлениях, заставляет нас допустить также вместе с г. Гартманом, что человеческий организм имеет способность при некоторых условиях производить действия физические (в особенности движения неодушевленных предметов) вне пределов своего тела (т.е. без обычного употребления своих членов), — действия, не повинующиеся его сознательной воле и мысли, но повинующиеся некоторой воле и некоторому разуму, коих он не сознает. Г. Гартман приписывает эту способность силе физической, нервной, но мы этого не утверждаем.

Третья глава, трактующая о явлениях умственных, заставляет нас признать вместе с г. Гартманом, что человеческий организм обладает внутренним сознанием, которому принадлежат своя воля и свой разум, действующие бессознательным образом для сознания внешнего, нам известного, что это внутреннее сознание не ограничено пределами нашего тела, но одарено способностью умственного общения с человеческими существами — пассивного и активного, т.е. что это внутреннее сознание одарено способностью не только воспринимать впечатления умственного содержания постороннего сознания (внутреннего или внешнего), но также и передавать ему свои собственные, без обычного посредства внешних чувств (мысленное внушение), и более того, что это внутреннее сознание обладает способностью познавания настоящего и прошедшего как в мире физическом, так и в мире умственном, — познавания, не ограничиваемого ни временем, ни пространством, не зависящего от обычных путей познавания (ясновидение). Эти самые заключения были высказаны мною в моей критике сочинения Дассье, напечатанной в ‘Ребусе’ 1884 года, т.е. еще до появления сочинения Гартмана о спиритизме.

Итак, выражаясь короче, изучение медиумических явлений, если мы даже оставим в стороне всякую спиритическую гипотезу, заставляет нас признать следующие два факта:

1. Существование в человеке внутреннего сознания, по-видимому, независимого от сознания внешнего, одаренного своею волею и своим разумом и необыкновенною способностью познавания, это внутреннее сознание неведомо внешнему сознанию, не управляется им и не есть только особый вид проявления этого внешнего сознания, ибо оба эти сознания не всегда действуют попеременно, но очень часто и одновременно (по мнению г. Гартмана, это — способность, принадлежащая средним частям мозга, по мнению других, — это особая личность, индивидуальность, трансцендентальное существо. Я не вхожу в эти определения. Для нас достаточно признать, что психическая деятельность человека двойственна — сознательная и бессознательная — внешняя и внутренняя — и что способности этой последней во многом превосходят способности первой).

2. Возможность действия человеческого организма на расстоянии, действия внетелесного, не только умственного и физического, но и пластического, принадлежащего, по-видимому, специальной функции внутреннего сознания. Эта внетелесная деятельность также, по-видимому, независима от внешнего сознания, ибо это последнее не ведает и не направляет ее.

Что касается до возможности внетелесного разумного действия сознания внешнего, она также вытекает, но не исключительно, из медиумических явлений, ибо она уже давно была доказана, помимо спиритизма, посредством опытов над сомнамбулическими субъектами и в последнее время опытами телепатическими.

Вот уже громадное приобретение, вытекающее из спиритизма! Г. Гартман находит возможным и необходимым признать эти два факта, оставаясь в то же время, как он полагает, на почве научной и верным методологическим правилам, им установленным. И наука, следуя этим правилам, должна будет также признать когда-нибудь и провозгласить эти высокие истины! Она уже на пути, ибо и в наши дни она начинает признавать большую часть фактов, заявленных магнетизерами сто лет тому назад: она занимается, наконец, сомнамбулизмом, двойственным сознанием, сверхчувственной передачей мысли и т.д. Все это несколько лет тому назад в глазах науки было постыдной ересью. Ближайшая очередь за ясновидением, и оно уже стучится в двери святилища…

Для точного разграничения я предлагаю обозначать вообще словом анимизм (от слова anima — душа) все умственные и физические явления, заставляющие признать в человеческом организме способность производить какие-либо действия на расстоянии, без обычного посредства внешних органов, и в особенности все медиумические явления, которые могут объясняться действием живого человека за пределами его тела¹.

Слово же спиритизм будет обозначать только те явления, которые, не объясняясь всецело ни одной из всех предшествующих гипотез, представят достаточно данных для обращения к гипотезе взаимообщения с отшедшими. Если притязания этой последней гипотезы оправдаются, то слово анимизм будет прилагаться к специальному виду явлений, производимых началом анимическим (душевным — как самостоятельно мыслящим и организующим), поколе оно связано с телом, а под словом спиритизм будут разуметься явления, приписываемые действию того же самого начала, отрешенного от тела. Слово же медиумизм будет обнимать все явления, анимические и спиритические, без специализации гипотез.

Итак, наш тезис ставится следующим образом: действительно ли представляется надобность прибегать к спиритической гипотезе для объяснения медиумических явлений? Не найдется ли все требуемое для этого объяснения в бессознательной деятельности живого человека внутри и за пределами его тела? Чтоб ответить на этот вопрос, мы должны прежде остановиться с особенным вниманием на внетелесных проявлениях живого человека, — что имеет существенное значение для разрешения занимающего нас вопроса. Предмет этот настолько нов для людей, чуждых спиритизму, и так мало исследован даже самими спиритами, что я нахожу необходимым изложить его хотя в кратком очерке, сгруппировав относящиеся до него явления в несколько отделов, заимствуя факты как в самом спиритизме, так и вне его. Нам необходимо хорошенько опознаться в этой области, чтобы вполне понять, о чем тут идет речь, и иметь возможность вывести надлежащее заключение с точки зрения поставленного нами вопроса.

Для намеченной мною цели мне представляется достаточным сгруппировать явления анимизма под следующие четыре рубрики:

I. Внетелесное действие живого человека, выражающееся в явлениях психических (факты телепатические -восприятие впечатлений на расстоянии).

П. Внетелесное действие живого человека, выражающееся в явлениях физических (факты телекинетические² — движения предметов на расстоянии).

III. Внетелесное действие живого человека, выражающееся в появлении его образа (факты телефанические³ -явления двойников).

IV. Внетелесное действие живого человека, выражающееся в появлении его образа с некоторыми атрибутами телесности (факты телепластические — явления телесности на расстоянии).

Так как область эта громадна, я ограничусь приведением для каждой рубрики лишь нескольких примеров и ссылками на источники, не входя в подробности, ибо иначе мой ответ затянулся бы еще долее, а очень уж пора его заканчивать.

¹ Слово анимизм было впервые, если не ошибаюсь, пущено в ход Шталем, в построенной им медицинской системе душа (anima) принимается за жизненное начало, тело не только создается душою, но и все жизненные отправления совершаются ею. В наше время это слово употреблено Тейлором в его сочинении ‘Первобытная культура’ (Taylor, ‘Primitive Culture’. Русское издание в переводе Коробчевского. СПб., 1872), для обозначения очень широкого понятия, обнимающего не только учение о душе (как самостоятельной сущности) и разных видах ее прижизненного и посмертного проявления, но также учение и о всякого рода других духовных существах, или духах. Мною же, как видно, это слово принято в более тесном, совершенно определенном смысле. Слово психизм могло бы обозначать то же самое, что анимизм, но ввиду спиритизма лучше уже придержаться латинской этимологии для обоих слов, и этим ясно обозначить две отдельные рубрики для сходственных по форме, но совершенно различных по источнику явлений. К тому же прилагательное психический имеет теперь различные, не установившиеся значения.

² От греч. слов: теле — далеко и кинео двигаю.

³ От греч. слов: теле и файпо — являюсь.

I. Внетелесное действие живого человека, выражающееся в явлениях психических (факты телепатические — восприятие впечатлений на расстоянии).

Как тип явлений этого рода я приведу здесь следующий случай, сообщенный мне из первых рук — моей давнишней знакомой В.И. Прибытковой, в правдивости слов которой я не имею ни малейшего сомнения. Вот ее рассказ, переданный мне письменно:

‘В 1860 году я проводила лето в селе Белая Колпь (Московской губернии), принадлежащем князю А.В. Шаховскому. Мать его, княгиня С.Г. Шаховская, имела обыкновение лечить гомеопатией приходивших к ней больных крестьян соседних деревень. Однажды к ней привели больную девушку, недоумевая, какое дать ей лекарство, княгиня вздумала спросить через столик совета у Ганемана, против чего я сильно восставала, утверждая, что нельзя рисковать лечить больную со слов какого-то неведомого существа. Однако меня усадили за столик вместе с воспитанницей Шаховских, Н.Я. Ковалевой. (Я в то время гомеопатии не верила и была такого мнения, что серьезно больную девушку надо послать в город к доктору.) Несмотря на мое внутреннее сопротивление -орудовать руками я себе не позволяла — выстукалось ножкой имя Ганемана, что очень меня раздосадовало, и я

стала сильно желать, чтобы он отказался дать совет. Первая фраза была, что он совета дать не может. Тогда в свою очередь рассердилась княгиня, сказала, что я мешаю, и удалила меня из-за стола. Кто заменил меня, сама ли княгиня или кто другой, не помню. Я же села к окну, аршинах в двух или в трех от столика, и напрягла всю мою волю на то, чтобы выстукалась тут же задуманная мною фраза, которую я, понятно, никому не сообщила. На вопрос княгини по моем удалении: ‘Почему Ганеман не может дать совета?’ -столик выстукал: ‘Потому что я, как врач, рехнулся с той поры, как выдумал гомеопатию’. (Фраза была задумана и выстукана по-французски: ‘parceque je suis devenu fou comme medecin, depuis que j’ai invente 1’homeopathie’.) Я диктовала эту фразу, сосредоточивая мои мысли и волю на каждой очередной букве, помню, что не произошло ни одной ошибки, столик определенно останавливался на каждой требуемой букве. Но только что кончилась диктовка, у меня сильно разболелась голова’.

Здесь мы имеем положительное доказательство, что одно из самых обыкновенных умственных явлений спиритизма — выражающееся в движении стола — может быть вызвано умственным влиянием живого человека на расстоянии, ибо оно было вызвано его внешним сознанием, т.е. совершенно сознательно, в состоянии нормальном, между тем как обыкновенно эти явления вызываются действием внутреннего сознания, о котором сознание внешнее не имеет понятия.

Теперь я приведу несколько случаев сообщений от лиц живых, сделанных ими во время своего сна. Начну с факта, полученного мною также из первых рук, от нашего известного писателя Вс.С. Соловьева, и также переданного мне письменно. Вот его рассказ:

‘Это было в самом начале 1882 года. Перед этим я испытывал в течение нескольких месяцев странную потребность брать в левую руку карандаш и писать. Всегда писалось справа налево, так что можно было читать только на свет или в зеркало. Писалось обыкновенно чрезвычайно быстро и красивым почерком. Как-то очень поздно вечером, часов около двух, я с близкими мне людьми засиделся в разговоре и вдруг почувствовал потребность писать. Я взял карандаш, попросил одну мою приятельницу, г-жу П., взять карандаш вместе со мною. Таким образом, мы стали писать вдвоем. У нас вышло ‘Вера’. Мы спросили, что такое ‘Вера’? Тогда написалась фамилия одной моей молодой родственницы, с семейством которой после продолжительного перерыва я возобновил родственные отношения. Мы еще более удивились и спросили, та ли это В.М.? Ответ получился: ‘Да, я сплю, но я здесь и пришла сказать, что мы завтра увидимся в три часа в Летнем саду’. Тогда я бросил карандаш и мы расстались. На другой день около часа ко мне пришел А.Н. М-ов и, просидев у меня до двух с половиной часов, стал собираться уходить. Так как в тот день я еще не выходил на воздух, то я вызвался провожать его. Мы вышли вместе и продолжали разговаривать. Я машинально шел туда, куда он шел. Жил я тогда на углу Спасской и Знаменской. Шли мы по Спасской, по Пантелеймоновской, через цепной мост. Тут он посмотрел на часы и сказал, что ему пора, что он должен взять извозчика. Я простился с ним и опять-таки машинально вошел в открытые ворота Летнего сада. Обыкновенно я в Летнем саду никогда зимой не гулял. Нужно сказать, что я совершенно забыл о вчерашнем писании. Первое, что случилось, когда я вошел в Летний сад, — это, что я лицом к лицу столкнулся с В.М. и ее компаньонкой. В.М., увидя меня, была, видимо, очень смущена и совсем растерялась. Я тоже, ибо вспомнил вчерашнее. Мы молча пожали друг другу руки и быстро разошлись. Вечером я к ним отправился, и ее мать сказала мне, что В. — большая фантазерка, что когда она вернулась из Летнего сада, то находилась в возбужденном состоянии и как о чуде каком объявила, что меня встретила, что она видела меня во сне, будто была у меня, сказала мне, что встретит меня в три часа в Летнем саду. Через несколько дней повторилась подобная же история, при таких же обстоятельствах. Моя рука написала ‘В’, и затем было объявлено, что на следующий день В. приедет к нам в два часа. В два часа на следующий день она действительно была с матерью у нас. После этих двух случаев ничего подобного не повторялось’.

Явления этого рода рассеяны тут и там в спиритической литературе, так, напр., мы находим в статье проф. Перти ‘Новое исследование в области мистических фактов’, напечатанной в ‘Ps. Studien’ (1879, S. 295), следующий случай.

‘В 1858 году, вечером 20-го июля, молодая девушка, София Свобода, вместе с своим семейством сидела за столом, вполне спокойная и довольная и только немного уставшая от дневных занятий, по случаю предстоявшего на другой день какого-то семейного празднества. Но вдруг она вспомнила, что не сделала перевода с французского на немецкий язык, совсем забыв про него, а ее учительница В. должна прийти на урок к ней завтра, рано утром. Что делать? приняться за работу сейчас же, — поздно, уже одиннадцатый час, к тому же ей сейчас трудно работать, она так устала. Задумавшись об этом, сильно смущенная и озабоченная, Софи уходит от своих в соседнюю комнату и садится там одна, в углу, все думая о столь неприятной для нее небрежности по отношению к занятиям с любимой ею учительницей. Но вот Софи, нисколько сама тому не удивляясь, стоит перед своею учительницей г-жою В. и говорит с нею, шутливо объясняя и свою досаду, и свое горе, и причину всего этого. Затем видение исчезает так же быстро, как и появилось, а Софи, успокоенная, возвращается к своим и рассказывает им то, что случилось. На следующее утро приходит г-жа В. и, едва поздоровавшись, говорит, что ей известно уже о том, что урок, заданный ею Софи, не приготовлен. В присутствии ее матери учительница рассказывает следующее: ‘Вчера вечером, часу в одиннадцатом, она взяла карандаш для автоматической беседы со своим покойным мужем, который часто разговаривает с нею таким образом, но на этот раз, вместо желаемого и ожидаемого имени, ее карандаш стал писать по-немецки и почерком, в котором она узнала почерк Софи, карандаш написал несколько шутливых выражений неудовольствия на себя и досады по поводу не сделанного по забывчивости перевода. Г-жа В. показала и бумагу, на которой написались эти выражения, и Софи убедилась в том, что как почерк — ее собственный, так и фразы -те самые, которыми она вчера в своем видении говорила с учительницей. Софи удостоверяет, что г-жа В. -личность высокоправдивая, нисколько неспособная на обман’.

Далее в той же статье Перти мы находим другой случай медиумического писания, произведенного духом Софии Свободы на сеансе в Медлинге, в то время когда тело ее спало в Вене. Вот подробности в дословной выдержке из статьи Перти:

‘Весьма поучителен следующий случай, в котором наблюдается интересная комбинация такого рода: дух переносится через пространство в иную местность и обстановку и действует в ней через находящегося там медиума. Конечно, этот случай поучителен только при условии его несомненной достоверности, в которой я вполне убежден на основании полученных мною точных документов. В Троицын день, 21 мая 1866 года, Софи, жившая тогда в Вене, провела все утро на Пратере на сельскохозяйственной выставке, вернулась она домой усталая и с головной болью, наскоро чего-то закусив, она отказалась от обеда и ушла спать в свою комнату, думая таким образом и отдохнуть, и получить облегчение от головной боли. Легла она около трех часов пополудни, и вот, еще не заснув, она почувствовала себя в этот день особенно способной к так называемому раздвоению, ‘т. е. способной, оставив свое тело, нисколько от него не зависеть’. Устало сомкнулись ее веки, и сейчас же вслед за тем Софи увидала себя в известной ей комнате, принадлежащей известной ей личности. Увидя в комнате эту личность, Софи пожелала сделать себя ей видимою, но это не удалось. Тогда Софи возвращается в свою комнату, и, чувствуя в себе еще достаточно силы, она задумывает посетить тестя брата Антона, г-на Стратиля, зная, что этим доставит ему большое удовольствие. С быстротою мысли, ощущая в себе полную свободу передвижения, лишь мимолетно взглянув вниз на Вену и ее горы, она перенеслась в красивую местность, окружающую Медлинг, и очутилась в отлично ей известном кабинете г-на Стратиля, где увидала его самого и еще другое тоже хорошо ей знакомое и очень уважаемое ею лицо — г-на Густава Б., и остановилась возле них. Тут ей пришло желание дать г-ну Б. осязательное доказательство независимой деятельности духа, в возможности которой, как ей было известно, он постоянно сомневался. Возбужденная и приятно настроенная быстротою своего полета, Софи чувствовала себя отлично, ничто ее не беспокоило и не угнетало (считаю не лишним сравнить ее блаженное состояние с испытываемым обыкновенно в магнетическом сне, когда тоже является сознание особенной легкости, независимости и полного отсутствия болевых ощущений). Веселое настроение Софи выразилось в шуточном тоне ее беседы с r-м Б., к которому она прямо обратилась и продолжала с ним разговаривать, как вдруг в Вене, в детской ее маленьких племянников и племянниц, бывшей рядом с ее спальней, раздается громкий крик одного из детей и внезапно пробуждает Софи. С очень тяжелым ощущением досады и недовольства открывает она глаза на постели в своей комнате в Вене и не может уже припомнить подробности своего разговора в Медлинге, так некстати прерванного детским криком. К счастью, г-н Б. во время беседы вел протокол всего говорившегося, и протокол этот г-н Стратиль присоединил к коллекции получаемых и сохраняемых им спиритических сообщений. (Следовательно, беседа Софи велась тем же способом и вызвала у собеседников тот же прием, какой употребляют спиритуалисты, когда дух пишет рукою медиума.) Сведения, сообщаемые ниже, взяты из упомянутого протокола.

На следующий день, т.е. 22 мая, дочь г-на Стратиля, Каролина, получила в Вене письмо от отца из Медлинга, заключавшее, между прочим, следующие четыре вопроса: как провела Софи 21 мая? Что она делала? Не случилось ли ей в этот день спать от 3 до 4 часов пополудни? если -да, — что она видела во сне? Что Софи в это именно время, вследствие сильной головной боли, вместо обеда ушла спать — было известно всей семье, но того, что ей снилось, — не знали. Антон стал спрашивать об этом сестру, не сказав ей, однако, ни слова о письме, полученном от тестя. Но рассказ об этом сновидении, видимо, затруднял Софи, не зная цели братниных допросов, ей не хотелось вдаваться в подробности. Она ответила, что хорошо помнит только главное обстоятельство, а именно, что она оставляла тело и, вне его, посещала другие местности, а какие — не помнит. А между тем свое первое посещение Софи помнила вполне отчетливо и ясно, но она считала тогда, — как считает и теперь, — неуместным сообщать о нем кому бы то ни было. Что же касается второго посещения, то благодаря внезапно разбудившему ее детскому крику, она потеряла ясное о нем представление, память ей изменила и, несмотря на желание рассказать о нем брату, сказать ей было нечего. Но Антон настоятельно просил ее постараться припомнить хоть что-нибудь. И вот мало-помалу она кое-что вспомнила, а именно, что была она вместе с двумя мужчинами — пожилым и молодым и весело с ними разговаривала, и, когда они не согласились с чем-то ею высказанным, это ее неприятно взволновало. Все полученные от Софи сведения Антон отправил в Медлинг. В ответ на них, он получил от г-на Стратиля письмо со вложенным в него запечатанным пакетом. В письме была просьба — не вскрывать пакета до тех пор, пока Софи не заговорит с ними сама о письме, которое она получит от г-на Б. Всю эту переписку от Софи скрыли. О цели же и намерениях г-на Стратиля не знала не только Софи, но и никто в семье. Антон, так же как Роза и Каролина, могли только сообщать друг другу свои догадки на счет всех этих странных писем г-на Стратиля. Просьба же его о неприкосновенности, до времени, запечатанного пакета была в точности исполнена. Прошло несколько дней, и за домашними хлопотами про пакет совсем забыли, 30 мая Софи приносят с почты очень изящное, анонимное письмо со вложенным в него фотографическим портретом г-на Б. Вот это письмо буквально: ‘Милостивая государыня! Вот я, знаете ли вы меня? Если узнаете, то отведите мне укромное местечко или на полу, или поближе к карнизу. Прошу об одном: по возможности меня не вешать, чем крайне меня обяжете. Лучше уж заприте меня либо в альбом, либо в молитвенник, где я отлично могу сойти за одного из святых, память которого церковь празднует 28 декабря (Kindleintag). Если же вы меня не узнаете, то мое изображение не будет иметь для вас никакого значения, и в таком случае надеюсь, что вы будете так добры, возвратите его мне. С глубочайшим уважением и пр. N.N.’. Поразительно знакомы были Софи выражения этого письма, ей припоминается даже, что большая часть фраз — ее собственные, но как они туда попали, — остается для нее неясным, и она показывает загадочное письмо брату и невесткам. Тогда Антон принес и в присутствии Софи и всей семьи вскрыл забытый было ими пакет г-на Стратиля. В нем оказался протокол психографической беседы с невидимым существом, где вопрошающим был сам г-н Стратиль, а медиумом г-н Б., рукою которого и было написано сообщение.

Вот что они прочли:

‘Протокол. Медлинг, 21 мая 1886 года 3 1/4 ч пополудни.

1. Стратиль. Вот мы одни и желаем опять беседы с тем духом, который посещал нас 6-го числа этого же месяца. Луиза Т., ты сама назначила нам беседу сегодня, в Троицын день. Мы готовы, и…

— Милый Густав, я сплю, ты мне снишься, и я счастлива. Знаешь ли ты, кто я?

2. Густ Б. И представить себе этого не могу. Прошу назвать себя.

— Не могу и не хочу. Угадай меня.

3. Густ. Б. В таком случае я начинаю думать, что на мою долю выпадает большая неожиданность… Найти здесь…

— Ты ошибаешься, я знаю, о ком ты думаешь. Но и я — женщина, та, которой ты однажды обещал свой портрет. Я пришла напомнить тебе, твое обещание. Я счастлива во сне, но — тщеславный человек — не оттого я счастлива, что ты мне снишься, все это — только случайное совпадение.

4. Густ. Б. Я вовсе не так тщеславен, чтобы думать, что кто-нибудь может быть осчастливлен обладанием моего портрета или тем, что увидит меня во сне. Но скажи, незнакомка, как это ты приходишь сегодня напомнить мне такое незначительное обещание? Я мог многим дать его.

— Сегодня я имею прекраснейший случай потребовать исполнения твоего слова, не причиняя тебе ни труда, ни издержек. Зачем же заказывать три портрета и два из них уничтожать? Почему бы мне не получить один из осужденных на истребление?

5. Густ. Б. Пусть будет так, если уже ты про это знаешь. Ты получишь мой портрет даже в том случае, если мне придется еще раз сняться для этого. Но ты должна мне сказать, почему, во-первых, ты пишешь латинскими, а не немецкими буквами? Во-вторых, кто ты, милая незнакомка? Иначе я подвергаюсь риску отдать свой подарок не туда, куда следует, и тем себя скомпрометировать.

— Латинские буквы — мой детский каприз, я разрешаю себе поребячиться. Кто я? вот тебе мой адрес. Ты напишешь его на следующем письме, — так как я хочу видеть, вспомню ли я, проснувшись, о том, что мне снилось, — ты напишешь в письме…

6. Густ. Б. Пиши его сама, чтобы и нам иметь здесь проверку твоего сна.

— Милостивая государыня, вот я, знаете ли вы меня? Если узнаете, то’ и т. д. (Здесь следует слово в слово то анонимное письмо, которое было прислано Софи) Адрес: Fraulein S.S.M.G. Alservorstadt, Haus N 19.

7. Густ. Б. Тебе необходимо назвать улицу, иначе у нас не будет полного адреса.

— Хитрец, ведь ты ее уже знаешь! Ты также отлично вспомнил данное мне обещание — наколдовать для меня на листке бумаги свой облик. Все остальное-лишнее. Присылай же скорее портрет, чтобы меня порадовать.

Густ. Б. Так я верно угадал улицу: Mariannengasse.

—Да, и оба S.S. ты угадал также хорошо.

9. 10. Стратиль. Без сомнения. Но позволь же третьему S. обратиться к тебе с нежнейшим приветствием и назвать тебя своей милой сватьюшкой. (Здесь следует шутливое замечание, с которым старик обратился к Софи и на которое она сделала возражение.)

11. Стратиль. Хотя мы с тобой и поспорили немножко, ты не отказываешься, надеюсь, от приветствия третьего S. и не гневаешься на него?

— Как могла бы я гневаться на друга, которого люблю и почитаю, как отца? Но пора кончить наш разговор. Я слышу в полусне, как рядом с моей комнатой шумят и кричат дети, и чувствую, что мысли мои идут вразброд. Присылай мне письмо и портрет. Будь здоров.

12. Густ. Б. Благодарим тебя за посещение. Прими наш дружеский поклон и позволь надеяться, что ты не забудешь нас и тогда, когда проснешься. Письмо и фотография тебе будут присланы на днях. Почивай спокойно и будь здорова!

— Прощайте, я просы…

(Окончено ровно в 4 ч.)’

При чтении этого протокола воспоминания Софи становились более и более ясными, и она невольно восклицала: ‘Да, да!’ Когда протокол был прочитан, Софи владела уже всеми своими воспоминаниями об этом посещении, знала все подробности, исчезнувшие было из ее памяти, вследствие насильственного пробуждения. Антон же заметил, что почерк написанного латинскими буквами очень походил на почерк Софи в ее французских тетрадях. Сама Софи могла только согласиться с верностью замечания брата. В числе протоколов спиритических сообщений, хранящихся у г-на Стратиля, писанные г. Густавом Б. отличаются существенным различием почерков: когда он записывает вопросы, почерк обыкновенно его собственный, но когда как медиум пишет ответы, — почерк совершенно изменяется. Обо всем, что было с Софи при чтении протокола и полученного ею письма, Антон написал полный отчет г-ну Стратилю. Отчет этот находится в его богатой коллекции автоматических сообщений вместе с приведенным здесь протоколом.’

В сочинении баронессы Адельмы фон Фай ‘Studien Эber die Geisterwelt’ находим мы главу ‘Медиумические сообщения духа живого человека’ (с. 327 и следующая). Сообщения исходили от двоюродного брата баронессы, графа В., находившегося в сражении при Кенигсгреце, на другой день после сражения он сообщил ей во время своего сна, ее же рукой (баронесса писала медиумически), что он остался жив, что и оказалось верным, несмотря на то, что имя его появилось в списке убитых.

Г. Томас Эверитт, пользующийся среди лондонских спиритуалистов безупречной репутацией и жена которого — хороший медиум, в записке, прочитанной им перед Британской ассоциацией спиритуалистов в ноябре 1875 года, под заглавием: ‘Доказательства двойственной природы человека’, между прочим, говорит:

‘Для спиритуалистов не редкость получать сообщения от лиц, находящихся еще в живых. Подобные случаи часто происходили у нас дома, и в особенности бывало это при нашем первом знакомстве с спиритизмом. Сообщения эти (стуками или письмом) по своему характеру и складу речи вполне соответствовали личностям, которые себя заявляли этим путем. Так, один наш приятель, сам обладавший медиумическими способностями, часто беседовал с нами через мою жену, давая нам сообщения, вполне соответствующие его личности. В письмах своих он часто справлялся, верны ли те сообщения, которые он, в свою очередь, получал от г-жи Эверитт во время ее сна, нередко бывало, что сообщения, полученные нами от него, а им от жены моей и передававшиеся стуками, письмом или медиумическою речью, оказывались совершенно верными’. Далее Эверитт рассказывает в подробности, как на одном сеансе он получил сообщение, написанное рукою жены своей, от своего приятеля Мирса (также медиума) месяц спустя после его отъезда в Новую Зеландию (см. ‘Спиритуалист’, 1875, т. II, с. 244-245).

Известная английская писательница Флоренс Марриэт рассказывает о следующем факте сообщения, полученного ею от одного лица во время его сна:

‘Несколько лет тому назад я была хорошо знакома с одним господином, который еще до нашей первой встречи лишился нежно любимой сестры. Он часто говорил мне о ней, и я узнала все подробности ее жизни и смерти. Обстоятельства разлучили нас, и в продолжение одиннадцати лет я не имела никаких сношений с моим знакомым. И вот однажды я сидела за столом для медиумического сообщения от одной известной мне личности, как вдруг выстукалось имя сестры моего приятеля — это была ее первая попытка войти со мною в сношение. Между нами произошел следующий разговор: ‘Чего вы желаете от меня, Эмили?’ — ‘Я пришла, чтобы сказать вам, что мой брат находится в Англии и очень бы желал повидаться с вами. Напишите ему, адресуя в клуб города С., и укажите ему, где бы он мог увидать вас’. — ‘Это было бы для меня трудно, Эмили. Уже много времени, как мы не видались, и, быть может, он не пожелал бы возобновить знакомство’. — ‘Нет, он желает, он часто думает о вас. Напишите ему’. — ‘Я должна иметь сперва доказательство, что он этого действительно желает’. — ‘Он сам вам скажет таким же способом. Садитесь опять в двенадцать часов. Он будет тогда спать, и я приведу дух его сюда’.

Согласно сему, в двенадцать часов я села опять, Эмили явилась снова и сказала: ‘Я привела своего брата, он здесь, спрашивайте его сами’. — Я спросила: ‘Правду ли говорит Эмили, утверждая, что вы желаете видеть меня?’ — ‘Да, принесите карандаш и бумагу’. — Когда я исполнила его требование, он продолжал: ‘Напишите, что я вам буду диктовать’. И мною было написано следующее: ‘Правда, много лет прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз, но года, как они ни долги, не могут уничтожить воспоминания о прошедшем. Никогда я не переставал думать о вас и молиться за вас. — Немного погодя он добавил, — Сохраните этот листок и напишите мне, адресуя в клуб города С’. Я настолько не доверяю своему собственному медиумизму, что десять дней прошло, прежде чем я решилась написать к своему приятелю, о нахождении которого в Англии и адресе я до этого никогда не слыхала. Со следующею же почтою, однако, я получила ответ, и он содержал те самые слова, которые за десять дней до этого были мне продиктованы.

Может ли наука объяснить, каким образом слова, написанные 5 декабря в Лондоне, были перенесены естественным путем на мозг живого человека, на расстоянии 400 английских миль, а 15-го числа того же месяца в точности повторены им в своем письме? Сообщенные мне факты не только были мне неизвестны, но даже и неправдоподобны. И то были факты, еще не совершившиеся, но имеющие совершиться десять дней спустя. Это не единственный случай подобного рода, бывший со мною, мне даже случалось получать сообщения от живых через говоривших в трансе медиумов’ (‘Light’, 1886, р. 98).

Мисс Блэкуэль, серьезная спиритическая писательница, рассказывает со всеми подробностями факт даже вызывания духа живого человека во время его сна, в письменном медиумическом сообщении он признался в совершенной им краже (‘Human Nature’, 1877, p. 348).

Случалось, что сообщения от живых получались и через уста говорившего в трансе медиума. Положительное свидетельство о факте такого рода мы находим у судьи Эдмондса, который в своих ‘Spiritual tracts’, в специальной главе ‘О медиумических сообщениях с живыми’, говорит:

‘Однажды, когда я был в Роксбюри, ко мне явился через дочь мою Лауру, как медиума, дух человека, с которым я когда-то был очень хорошо знаком, но не видал его пятнадцать лет. Это был человек с очень своеобразным характером, столь резко отличавшимся своею оригинальностью от всех, кого я когда-либо знал, что ошибиться в его личности не было возможности. Я вовсе о нем не думал тогда, а медиум вовсе не знал его. Он проявился не только со всеми особенностями свойственного ему характера, но и говорил о предметах, известных только мне и ему. Я так и порешил, что он умер, а впоследствии был немало удивлен, узнав, что он еще жив. Я не могу теперь входить во все подробности нашей беседы, длившейся более часу. Я был уверен, что я не обманывался и что это было точно такое же спиритическое явление, как и многие другие, которых я бывал свидетелем или о которых слыхал от других. Но как же могло это происходить — вот вопрос, долго занимавший меня. Впоследствии я был свидетелем многих подобных явлений, так что я не мог более сомневаться в том факте, что иногда наши сообщения получаются от духов живых людей точно так же, как и от отшедших’.

Мы видим в биографии известного медиума, миссис Конант, что ей случалось давать сообщения от лиц, оказывавшихся еще живущими на земле, или что она сама проявлялась на сеансах через других медиумов (с. 91-107).

Другой медиум, известная писательница г-жа Гардинж-Бриттен. рассказывает в своей статье ‘О двойниках’, напечатанной в ‘Banner of Light’ от 6 ноября и 11 декабря 1875 года, как в 1861 году она, будучи в трансе, говорила от имени духа, несомненно признанного за человека, живущего еще на земле.

В той же статье своей она упоминает о случае, когда в 1858 году в Кливленде, в кружке г. Кетлера, дама-медиум заговорила в трансе по-немецки, хотя сама вовсе не знала этого языка. ‘Личность, проявившаяся через нее, называла себя матерью мисс Мэри Брандт, молодой немки, тут присутствовавшей’… ‘Мисс Брандт утверждала, что, насколько ей известно, мать ее жива и совершенно здорова’. Несколько времени спустя приехавший из Германии знакомый привез известие, что мать мисс Брандт, будучи очень больна и пришедши в себя после долгой летаргии, заявила, что она видела дочь свою, находящуюся в Америке, в большой комнате, в обществе других лиц, и что она с нею говорила (эти два случая цитированы также в статье М.А. Охоn ‘О внетелесном проявлении духа’, напечатанной в ‘Human Nature’ 1876 года, р. 106 и 107).

Г. Дамиани рассказывает, что на сеансах баронессы Черрапика в Неаполе кружок очень часто получал сообщения, исходившие от живых людей, и, между прочим, говорит: ‘Недель шесть тому назад через уста нашего медиума (баронессы) проявился дух нашего общего приятеля доктора Нерера, проживающего теперь в своем отечестве в Венгрии. Ничего не могло быть убедительнее этой персонификации: манеры, голос, произношение были переданы медиумом в точности, и мы не могли не убедиться, что перед нами сам д-р Нерер. Он сказал, что в ту минуту он дремлет, отдыхая от денной работы, и передал разные подробности, лично его касавшиеся, совершенно неизвестного участникам кружка. На следующий день я написал доктору… В ответ он уведомил меня, что сообщенные его духом подробности были вполне верны’ (‘Human Nature’, 1875, p. 555).

Из русских случаев сообщений, полученных медиумически от людей живых во время их сна, могу привести следующий, напечатанный в ‘Ребусе’ (1884, с. 57):

‘На одном из сеансов говоривший с нами назвался сыном нашей соседки-помещицы, живущей от нас в 8-ми верстах. Молодой человек этот, от имени которого велся разговор, состоит на службе в одной из южных губерний. Утром в день сеанса один из нас видел его мать, и о приезде его не было и речи, а между тем, беседуя с нами, он заявил, что два часа тому назад приехал в имение. На вопрос же наш, каким путем он может разговаривать с нами, ответил: ‘Я сплю’.

Заинтересованные этой, как нам казалось, мистификацией, двое из нас рано утром поехали к соседке. Приезжего мы нашли еще в постели и узнали от него, что он неожиданно по делам службы едет в Петербург, а по дороге заехал на одни сутки к матери, накануне же вечером, утомленный дорогою, вскоре по приезде лег спать. Самойлов, Трифонов, Мерецкий, Славутипской. Село Красные Горки (Костромской губернии), 19 января 1884 года’.

Если б на сеансе, здесь описанном, находился хороший пишущий медиум и если б сообщение, передававшееся от имени спавшего лица, ближайшего соседа, оказалось написанным его почерком, то это было бы для этой теории драгоценным фактом. Из русских случаев такого рода мне известен только один: здешний медиум, г-жа К., передавала мне, что однажды на домашнем сеансе, на котором присутствовали только ее сестра и мать, в то время как получались ее рукою обычные сообщения, карандаш, которым она писала, вдруг остановился и после минутной паузы начал писать порывисто и совершенно другим почерком. Было написано всего несколько слов, довольно мелко, их тотчас не прочитали, но написавшаяся вслед за тем подпись двумя крупными буквами была немедленно узнана и всех поразила. То была подпись родного брата-медиума, находившегося в Ташкенте. Первая мысль была, что он умер и пришел известить об этом. Стали разбирать написанное и прочитали: ‘Я скоро приду’. Это очень удивило всех домашних — тем более что незадолго до этого случая было получено от него письмо, в котором он извещал, что надеется приехать сюда курьером, но не скоро, ибо, состоя на очереди шестнадцатым, не может выехать ранее года. Был замечен день и час этого странного сообщения, это было 11 мая 1882 года, в 7 ч вечера. Оно тогда же было показано многим знакомым гг. К. В начале июня брат медиума действительно приехал. Ему показали необычайное извещение, на основании которого его почти что ожидали. Он сейчас признал свою подпись и пояснил, что в этот самый день он пустился в путь, по вычислению разницы часов, оказалось, что в то время, когда получилось это сообщение, он крепко заснул в тарантасе, а перед этим все время думал о своих домашних и о том сюрпризе, который доставит им своим приездом. Я видел подлинник этого сообщения и сличал его подпись с подписью г. К., сходство было несомненное.

Что касается констатирования и изучения этого рода явлений в области спиритизма путем экспериментальным, то я могу указать только на одно место из вышеупомянутого трактата судьи Эдмондса ‘О сообщениях с живыми’, где он говорит:

‘Около двух лет тому назад у меня был резкий пример этого рода. Составились кружки, один в Бостоне, другой здесь (в Нью-Йорке), собирались они в одно и то же время в обоих городах и разговаривали между собою через своих медиумов. Бостонский кружок получал через своего медиума сообщения от духа нью-йоркского медиума, а нью-йоркский кружок — через своего от духа бостонского медиума. Продолжалось это несколько месяцев, и оба кружка вели точные протоколы. Я намереваюсь в скором времени предать гласности полный отчет об этом опыте, интересном в смысле попытки устроить некоторого рода духовный телеграф, возможность которого таким образом доказывалась’.

Достойно сожаления, что это намерение Эдмондса не было приведено в исполнение.

Из русских опытов в этом направлении мне припоминается, что дочь одного из наших ревностных деятелей шестидесятых годов по части спиритизма, генерала Аполлона Петровича Болтина, живя в Петербурге и будучи пишущим медиумом, вела со своею замужней сестрою, г-жою Салтыковой, проживающей в провинции, медиумическую переписку по ночам, когда предполагалось, что одна из них спит, а другая в это время бодрствовала и получала сообщения от спящей, причем обыкновенная почтовая переписка подтверждала сообщенное во время сна. Мне передавала это г-жа В.И. П., которая в то время видалась часто с Болтиными и слышала это от самой Анны Аполлоновны. К сожалению, я не знаю, где она в настоящее время находится, и лишен возможности получить обстоятельное сведение об этом случае из первых рук.

Задолго до спиритизма возможность умственного сверхчувственного общения между людьми была доказана фактами животного магнетизма. Находясь в 1870 году в Париже, я имел возможность, благодаря г. Донато и его прекрасному субъекту, произвести такого рода опыт передачи мысли, какой, сколько мне известно, еще никогда не был проделан, он удался вполне. Отчет о нем напечатан в журнале ‘La Revue Magnetique’ от 16 февраля 1879 года. Г. Охорович в своем капитальном труде ‘De la suggestion mentale’ (‘О мысленном внушении’) (Paris, 1887) сделал мне честь привести этот опыт целиком. Русский перевод помещен в ‘Ребусе’ 1883 года, с. 286. В этом же году начались опыты Лондонского Общества псих. иссл. над передачею мысли, и они установили этот факт неоспоримо, опыты проф. Рише и некоторых других французских ученых подтвердили тот же факт иными способами (см. ‘Revue Philosophique’).

Таким образом, факты, мною здесь упомянутые, представляют только другой вид явления умственного общения, возвещенного спиритизмом, они нам доказывают, что действительно некоторые обыкновенные спиритические явления: сообщения столом, письмом и словом, могут быть приписаны причине, вне медиума находящейся, и что эту причину можно искать в сознательном или бессознательном действии живого человека, находящегося иногда даже вне кружка. Эти факты драгоценны, ибо мы можем тут связать причину со следствием путем непосредственного наблюдения.

II. Внетелесное действие живого человека, выражающееся в явлениях физических (факты телекинетические — движения предметов па расстоянии).

Раз признавши, что физические медиумические явления (из коих самые наглядные и убедительные — движения предметов без прикосновения к ним) существуют, мы должны признать бесспорным, что человек одарен способностью физического действия на расстоянии. Так как физическое действие по себе безлично, то невозможно утверждать, что данное физическое явление, напр, движение какого-нибудь предмета без прикосновения к нему, произошло через А. или через Б., принято приписывать его специально присутствию известного лица, называемого медиумом, и для нас всего важнее убедиться, что это действительно так, остальное будет только вопросом количества и качества. Что возможно для А., то может также более или менее быть возможным и для Б., присутствующего или отсутствующего на сеансе, и что возможно для А. на малом расстоянии, то может быть возможным для Б. на большом расстоянии, Б. мог бы проявиться, таким образом, в силу собственного медиумизма или в силу медиумизма А., в таком случае мы получили бы физическое явление не только внетелесное, но и внемедиумическое в том смысле, что оно произошло не от самого медиума, а от воздействия на него другого живущего на земле лица. Раз факт умственного проявления на расстоянии существует, физическое действие также на расстоянии есть только его естественное дополнение, и наоборот.

Покуда перед нами только физическое действие, мы, разумеется, приписываем его влиянию медиума, но это заключение основано лишь на логическом правдоподобии, доказательство же тому мы получим в рубрике IV, где мы увидим, что данное физическое действие было произведено двойником медиума, которого видели в самый момент действия.

Опыты, проделанные вне спиритизма с целью доказать возможность внетелесного действия посредством явления физического, немногочисленны.

М-р Уэджвуд свидетельствует в следующих словах об опыте подобного рода, произведенном миссис де Морган, женою покойного проф. де Моргана и автором книги ‘От материи к духу’ (‘From Matter to Spirit’):

‘Что при известных условиях внетелесная сила духа способна вызывать физические действия, это может быть доказано примером, о котором я неоднократно слышал от миссис де Морган. У нее лечилась магнетизмом больная девочка, у которой проявилась способность к ясновидению, она иногда проверяла эту способность тем, что посылала ее во время сомнамбулического сна в различные места посмотреть и рассказать, что там делается. Однажды она пожелала, чтобы девочка пошла к себе домой. ‘Хорошо, — ответила она, — вот я пришла и знатно ударила в их дверь’. Когда на другой день миссис де Морган наводила справку о том, что там в данную минуту делалось, ей на это ответили, и тут же хозяйка прибавила: ‘Какие-то озорники, сильно стукнув в дверь, удрали’ (‘Light’, 1883, р. 458, срав. ‘Hainan Nature’, 1877, p. 264).

Наглядное доказательство этого факта мы увидим в рубрике IV, где двойник замагнетизироваиного субъекта был даже видим в то время, когда он производил физическое действие.

Вот что мы находим у проф. Перти об известной ясновидящей из Преворста: ‘Г-жа Гауфе могла заявлять себя своим знакомым ночью посредством стуков, которые раздавались как бы в воздухе, хотя глухо, но совершенно явственно. Однажды, когда она ночью постучала у Кернера (врач, специально ею занимавшийся и издавший ее биографию), о чем он ей ничего не говорил, она на другой день спросила его, не надо ли постучать опять’ (Перти, ‘Мистические явления’, 1872, т. II, с. 124).

Подобные же случаи встречаются и вне спиритизма и вне месмеризма. Вот что мы находим также у Перти. Швейцарец-студент в Базеле так часто посещал одно из тамошних семейств, что приход его узнавали по звонку. Позднее, будучи в Берлине и захворав корью, он с тоскою вспоминал о своих базельских друзьях, а в их доме в это самое время услыхали его звонок, так что все подивились его возвращению. Когда же отперли дверь, то никого не оказалось. Этот случай послужил поводом к тому, что о студенте навели справки в Берлине (‘Магикон’, т. V, с. 495, Перти, там же, с. 125). Перти цитирует и другие случаи действия живых на расстоянии.

Вот пример стуков, произведенных вдали больной, которая спала и видела во сне, что она стучит, г. Гаррисон заимствует его из сочинения Генри Спайсера ‘Sights and Sounds’:

‘У миссис Лауриссон (фамилия несколько изменена), проживающей в Лондон, есть сестра, живущая в Саутгемптоне. Однажды, когда последняя в полуденное время сидела у себя в комнате за работой, послышались три легких стука в дверь. ‘Войдите’, — сказала она, но никто не появился. При повторившихся стуках она встала и отворила дверь, опять никого не оказалось. Как раз в то время, когда раздались стуки, болезнь миссис Лауриссон достигла кризиса, и она впала в бессознательное состояние. Придя в себя, больная рассказала, что, находясь под влиянием сильного желания видеть сестру перед своей смертью, она увидала во сне, что отправилась в Саутгемптон и постучала в дверь сестриной комнаты, что при вторичном ее стуке сестра показалась в дверях, но невозможность подойти к ней так взволновала больную, что она пришла в себя (‘Spirits before our eyes’, p. 146).

Здесь же можно упомянуть про стуки, приписываемые лицам, умирающим вдали от своих родственников или друзей, так как стуки эти совпадали с последними минутами их жизни.

Так, г. Босуэль, проживая в Эдинбурге, трижды был разбужен ночью сильными стуками в наружную дверь, вставши посмотреть, он никого не увидал. Позднее он получил известие о смерти брата своего в Калькутте, и было дознано, что эти стуки раздавались именно в тот час, когда брат его был опасно ранен (см. подробности в ‘Light’, 1884, р. 505).

Проф. Перти цитирует многочисленные факты этого рода в вышеупомянутом сочинении своем, в главе ‘О действии умирающих на расстоянии’, т. II, с. 125 и следующие. В сочинении ‘Современный спиритизм’ он цитирует по Даумеру ‘случай, где умирающий дед находящуюся у его постели дочь свою посылает за ее сыном, чтобы тот за него помолился, так как сам уже сделать этого не в состоянии, и в то же самое время сам духом переносится к внуку, сильно стучит в его дверь, называет его по имени и зовет к себе, вследствие чего тот одевается и на лестнице встречает мать, шедшую за ним, оба спешат к деду, который встречает внука с улыбкой, просит его молиться за него и через два часа тихо умирает’ (с. 209).

Эти последние факты имеют, правда, характер анекдотический, но теперь, когда медиумические явления устанавливают неоспоримо факт внетелесного физического действия, — известия о подобных случаях, повторяющихся испокон веку, не могут не быть приняты во внимание для пополнения этой рубрики.

Можно еще возразить, что факты подобного рода не более как галлюцинации слуха и ощущения. Может быть, но, во всяком случае, это будут галлюцинации телепатические, т.е. вызванные психическим и внетелесным действием находящегося на расстоянии агента, а в этом вся суть, но когда имеешь под рукою медиумические факты, нельзя утверждать положительно отсутствие всякого физического действия в подобного рода явлениях.

Есть основание предполагать, что часть явлений в так называемых непокойных домах могла бы быть отнесена к этой рубрике. Это могло бы послужить предметом очень интересного исследования, насколько мне помнится, оно еще ни разу не было предпринято с этой точки зрения. Так, в известном сочинении Герреса ‘Мистика’ (т. III французского перевода, с. 325), в главе ‘Стучащий дух в Тэдворсе’, мы читаем, что по признанию нищего, посаженного в тюрьму, это он производил в Тэдворсе, в доме г. Монпесана, весь тот гвалт и беспорядок, которые так обстоятельно описаны Гланвилем в его известном сочинении ‘Sadducismus triumphatus’, вследствие чего случай этот и сделался классическим, теперь я могу указать и на подлинные слова Гланвиля, (см. мое издание ‘Предвестники спиритизма’, с. 419).

Прежде чем перейти к следующей рубрике, надо ответить на вопрос, который здесь естественно возникает: если медиумические явления во многих случаях не что иное, как внетелесное действие живого человека, то для чего же эти явления, одаренные собственной разумностью, не заявляют себя сами таковыми? Такие факты существуют, но я думаю, что ими вообще пренебрегали, как можно видеть из следующего наблюдения г. Гаррисона, бывшего издателя ‘Спиритуалиста’:

‘В субботу 12 сентября 1868 года я отправился на частный сеанс к м-ру и миссис Маршаль, чтобы иметь длинный разговор с Джоном Кингом. Сперва мы сидели при свете и стуками было сказано: ‘Я ваш добрый дух-покровитель’ (esprit familier). — ‘В таком случае скажите мне, кто же вы?’ — ‘Хорошо, — это вы сами’. Я обратился к миссис Маршаль и спросил ее, что бы это значило? Она ответила, что сама не знает, что никогда прежде ничего подобного не слыхала, что, быть может, это был мой двойник, так как говорят, что некоторые люди имеют своих двойников в духовном мире. Я тут в первый раз услыхал о человеческом двойнике, но то была слишком необычайная гипотеза, чтобы сразу принять ее. Поэтому я и порешил, что это было нечто иное, как шутка Джона Кинга. Я ответил: ‘Быть может, в темноте вы скажете мне более?’ Стук ответил: ‘Да’. Мы перешли в темную комнату, где в скором времени какие-то светящиеся, кометоподобные тела около фута длиною, с ядром довольно плотным и хвостом, оканчивавшимся светящейся точкой, по временам мелькали около нас в дугообразных движениях. Немного погодя голос около меня сказал: ‘Я — ваше духовное я, я говорил с вами в той комнате’. Я все-таки думал, что это была шутка Джона Кинга, и не продолжал разговора, о чем я впоследствии всегда сожалел, так как теперь мы знаем, какую важную роль двойник, или нечто подобное двойнику, играет в очень многих спиритических явлениях (‘Спиритуалист’, 1875, т. I, с. 129).

Мне помнится, что нечто подобное я читал у Hornung’a в его сочинении ‘Neue Geheimnisse des Tages’, но не могу теперь найти этого места.

III. Внетелесное действие живого человека, выражающееся в появлении его образа (факты телефанические — явления двойников).

К этой рубрике относятся многочисленные факты, наблюдавшиеся во все времена и известные под названием появления двойников. Наука никогда не смотрела на них иначе, как на чисто субъективные галлюцинации. Но благодаря трудам Лондонского Общества психических исследований, воздвигшего себе вековечный памятник в капитальном труде своем ‘О прижизненных призраках’¹, это дешевое объяснение не может долее удержаться. Сотни фактов, собранных Обществом и проверенных со всевозможным тщанием, — фактов современных, полученных от самих очевидцев, — доказывают неоспоримо солидарность, существующую между явлением двойника и лицом живым, им изображаемым, так что если это и есть галлюцинация, то это, во всяком случае, галлюцинация правдивая (veridical, как выражаются авторы вышеупомянутого сочинения, а по-русски — вещая), т.е. соответствующая психическому действию, совершившемуся где-то вдали от того, кто видел явление. Поэтому мне совершенно бесполезно распространяться о примерах этого явления, тем более что приводимые мною в следующей рубрике случаи еще более соответствуют моей цели, но я должен остановиться на следующем соображении.

Теперь, когда мы знакомы с явлением материализации, мы имеем право допустить, что в некоторых случаях появление двойника может и не быть явлением чисто субъективным, но может также иметь и некоторую объективность, некоторый субстрат материальности — что сделало бы из этого рода двойников особый вид, представляющий переходную ступень от этой рубрики к следующей. Мы имеем несколько фактов, доказывающих, что это предположение не лишено основания.

Самый драгоценный, самый поучительный факт этого рода это, разумеется, факт обычного раздвоения Эмилии Саже, наблюдавшийся в течение нескольких месяцев целым пансионом молодых девиц и в то время, когда сама Эмилия была у них на глазах. Мы обязаны этим фактом Дэль-Оуэну, получившему его из первых рук — от одной из пансионерок, баронессы Юлии фон Гульденштуббе. Он сперва поместил о них краткую заметку в своем сочинении ‘Foot falls on the boundary of another world’, которую Перти не преминул цитировать в своей брошюре ‘Realitat der Magisehen Krafte’ (с. 367), но позднее более обстоятельные сведения, сообщенные самой баронессой Гульденштуббе, появились в ‘Light’ (1883, р. 366), а так как случай этот в высшей степени замечателен и мало известен, то я и привожу его здесь целиком.

Обычное появление двойника Эмили Саже

‘В 1845 году в Лифляндии, в тридцати шести милях от Риги и полутора милях от маленького городка Вольмара, существовало (да существует и теперь еще) воспитательное заведение для благородных девиц под именем пансиона Нейвельке, пользовавшееся самой лучшей репутацией. Директором его был тогда некто Бух.

В этом году в пансионе было сорок две воспитанницы, большею частью из лучших дворянских фамилий Лифляндии, и между ними тринадцатилетняя дочь барона фон Гульденштуббе, Юлия.

В то же время в пансионе была классная дама, девица Эмилия Саже, француженка из Дижона. Блондинка северного типа, с прекрасным цветом лица, светло-голубыми глазами и густыми светло-русыми волосами, худая и стройная, несколько выше среднего роста, она была покойного ровного характера, отчасти робкая и нервная по темпераменту. Здоровье у нее вообще было хорошее: в полуторагодовое пребывание свое в пансионе она хворала всего только два раза, и то несерьезно. Пансионское начальство во все время ее пребывания в заведении было вполне довольно ею, как умной и образованной девушкой, ревностно исполнявшей свои обязанности. В то время ей было тридцать два года от роду.

Несколько недель спустя по приезде Эмилии Саже странные слухи начали распространяться между воспитанницами. Когда случалось кому-либо, отыскивая ее, спрашивать, не знает ли кто, где она, некоторые девицы отвечали, что видели ее в такой-то комнате, на что кто-нибудь другой возражал, что этого быть не может, что ее сейчас встретили на лестнице или в каком-то отдаленном коридоре. Вначале, естественно, предполагали тут какую-либо ошибку, но как это стало повторяться чаще и чаще, то пансионерки стали толковать между собою, что это очень странно, и обратились с своим недоумением к другой воспитательнице, которая, быть может, действительно не зная, как объяснить это, ответила им, что все это вздор и фантазии, и посоветовала не обращать на эти глупые толки внимания.

Но вскоре стали происходить вещи, гораздо более странные, никак уже не объяснимые фантазией или ошибкой. Однажды Эмилия, давая урок в классе тринадцатилеток, к которому принадлежала и баронесса Гульденштуббе, что-то объясняя, писала на большой деревянной доске мелом, а ученицы внимательно следили за нею и вдруг, к великому своему ужасу, увидали двух Эмилий Саже, стоящих одна возле другой, из них одна с мелом в руке действительно писала, а другая только подражала ее движениям.

Случай этот взволновал все заведение. Было, несомненно, дознано, что каждая из бывших в классе учениц видела вторую фигуру и описывала ее и ее движения совершенно так же, как и все остальные.

Вскоре после того одна из воспитанниц, Антонина Врангель, получив позволение отправиться вместе с несколькими подругами на сельский праздник по соседству, доканчивала свой туалет, а Эмилия, всегда добрая и услужливая, помогала ей застегнуть назади платье. Обернувшись, Антонина случайно взглянула в зеркало и увидала там двух Саже, застегивавших ее платье. От неожиданности девочка упала в обморок.

Прошло несколько месяцев, а странные явления не прекращались. Иногда во время обеда двойник показывался стоящим за стулом своего оригинала, повторяя все его движения, только не имея ни ножа, ни вилки в руках. Раздваивалась одна фигура, видели ее как все сидевшие за столом, так и прислуга.

Однако двойник не всегда повторял движения своего оригинала. Бывало и так, что Эмилия вставала со стула, а призрак показывался сидящим на ее месте. Однажды Эмилия лежала с головною болью в постели, а Антонина Врангель, сидя возле, читала ей вслух и заметила, что больная вдруг сильно побледнела, осунулась, точно собиралась лишиться чувств. Испуганная девочка спросила, не хуже ли ей, но воспитательница ответила слабым, едва слышным голосом, что она чувствует себя все так же. Несколько секунд спустя Антонина, взглянув вокруг себя, увидала фигуру Эмилии, ходившую взад и вперед по комнате. На этот раз девочка настолько совладала с собой, что ничем не выдала своего испуга и даже не сказала больной ни одного слова о виденном, а вскоре сошла вниз, где обратила на себя общее внимание подруг своим побледневшим личиком, и тут только все им рассказала.

Самый же замечательный случай вполне самостоятельного действия обеих фигур происходил следующим образом.

Однажды все воспитанницы, в числе сорока двух, были собраны в одной комнате за классом рукоделия, сидели они в большой зале первого этажа, с четырьмя огромными окнами или, скорее, зеркальными дверями, выходившими в довольно обширный сад. Посреди комнаты стоял длинный стол, около которого сидели пансионерки всех классов, занятые различными работами, и с этого места отлично могли видеть все, что происходит в саду. В этот раз многие из них отлично видели в окна, как Эмилия Саже, стоя около цветочной клумбы поблизости от дома, окапывала небольшой лопатой цветы, до которых она была большая охотница. В конце стола, на хозяйском месте, в большом кожаном кресле сидела другая классная дама, наблюдавшая за воспитанницами. Вскоре она встала и вышла из комнаты, оставив кресло незанятым, но не надолго, вдруг на нем появилась фигура Саже. Пансионерки посмотрели в сад и увидали там Эмилию около той же клумбы, продолжавшую работать лопатой, но вместе с тем заметили, что она двигалась медленно, точно сонная или больная. Опять .посмотрели они в кресло и увидели ее, неподвижно в нем сидевшую, но на вид настолько реальную, что, не будь она в то же время у них на глазах в саду и не появись она в кресле вдруг, не пройдя предварительно через комнату, они были бы убеждены, что это действительно она сама. Теперь же, будучи уверены, что это не она, и несколько привыкшие уже к странному явлению, две самые храбрые между пансионерками решились подойти и дотронуться до фигуры и тут же заявили, что ощущают некоторое сопротивление, как бы от прикосновения к кисее или крепу. Затем одна из двух, проходя совсем близко к креслу, задела фигуру, т.е. прошла сквозь некоторую ее часть. Но видение не исчезло, а продолжало еще сидеть на том же месте, и наконец постепенно как бы испарилось. Тогда молодые девушки заметили, что по исчезновении его к Саже вернулась ее обычная живость и энергия. Все сорок две пансионерки видели ту же фигуру и совершенно одинаковым образом.

Впоследствии некоторые из них спросили Эмилию, не ощущала ли она в то время чего либо особенного. Она ответила, что помнит лишь одно, как, увидав, что воспитательница вышла, она подумала, что лучше было бы той не уходить, девочки, наверно, перестанут работать в ее отсутствие и еще наделают каких-нибудь шалостей.

Эти странные явления продолжались с различными изменениями во все время пребывания Эмилии Саже в Нейвельке, т.е. около полутора лет, с перерывами на неделю, а иногда и на несколько недель. Происходили они чаще всего в то время, когда она была чем-нибудь особенно занята, на чем-нибудь сосредоточена. Было вообще замечено, что чем живее, материальное являлся двойник, тем слабее и неподвижнее становилось живое лицо, а по мере постепенного исчезновения двойника к Эмилии возвращались ее нормальные силы.

По собственному опыту она не имела никакого понятия о своем двойнике, услыхала о нем в первый раз от других, а теперь догадывалась о его появлении по взглядам присутствующих, сама она никогда не видела его и сознательно не ощущала овладевающей ее слабости при его появлении.

В те восемнадцать месяцев, когда баронесса Юлия Гульденштуббе, сообщившая мне этот случай со всеми его подробностями, имела возможность лично наблюдать явление, она никогда не видала и не слыхала от других, чтобы оно происходило на большом расстоянии от своего оригинала, напр, на расстоянии нескольких миль. Иногда двойник являлся в некотором отдалении во время их прогулок, но большею частью только внутри дома. Вся прислуга без исключения видела его, стало быть явление было доступно всем при нем присутствующим.

Понятно, что такое странное явление, продолжавшееся целых восемнадцать месяцев, не могло не вредить заведению. Узнав об этом странном факте и убедившись, что это не басня и не фантазия и что от этого терпит здоровье воспитанниц со слабыми нервами, большинство родителей сочло необходимым взять из пансиона своих дочерей, после вакаций многие из них не вернулись. И когда наконец из сорока двух воспитанниц осталось всего двенадцать, как ни тяжело было пансионскому начальству расстаться с личностью вполне невинною, а только несчастною, всегда заслуживавшею полного его уважения и доверия, оно увидало себя, однако, в необходимости отказать Эмилии Саже от места.

Бедная девушка была в отчаянии. ‘В девятнадцатый раз! — воскликнула она в присутствии Юлии фон Гульденштуббе вскоре после полученного ею отказа. — Это слишком тяжело’! И когда у нее спросили, что означают эти слова, она неохотно объяснила, что ранее пансиона Нейвельке, она перебывала в восемнадцати школах, начав свое воспитательное поприще с шестнадцати лет, и отовсюду ее изгоняла ее несчастная способность, хотя во всем прочем ею всегда бывали довольны и давали ей наилучшие аттестаты. И все-таки ей приходилось вскоре искать себе новое место как можно дальше от прежнего.

Оставив Нейвельке, она некоторое время прожила по соседству вместе со своей невесткой, у которой были маленькие дети, и там преследовало ее то же явление. Баронесса Юлия, ездившая повидаться с нею, узнала, что трех- и четырехлетние дети все знали о двойнике и рассказывали, что видели двух тетей Эмилий.

Впоследствии Эмилия Саже уехала внутрь России и баронесса Гульденштуббе потеряла ее из виду.

Я получил все эти подробности от самой баронессы Гульденштуббе, любезно давшей мне позволение опубликовать их с обозначением имен, места и времени. Она оставалась в Нейвельке пансионеркой все время, покуда Эмилия Саже исполняла там обязанности классной дамы, стало быть, имела полную возможность наблюдать явление во всех его особенностях’.

Мы видим из этого случая, что двойник Эмилии Саже имел, как показывает пансионерка, решившаяся до него дотронуться, даже и некоторую плотность. Есть полное основание предполагать, что фотография доказала бы реальную объективность этого раздвоения. Я уже упомянул в первой главе о бывших трех случаях фотографирования двойников. Последний из трех, сообщенный г. Глендиннингом, неожиданно получает разъяснение в случае Эмилии Саже. Г. Глендиннинг говорит: ‘Однажды получили мы портрет медиума в той позе, в которой он был минут десять перед выставкой пластинки, когда он находился на полпути между камерой и фоном’, далее, когда за разъяснением обратились к планшетке, получился такой ответ: ‘Медиум оставил свой след на своем месте, и если б тут был ясновидящий, то он увидал бы его на этом стуле’. И что же мы читаем про Эмилию Саже? ‘Случалось так, что, когда она вставала с своего стула, образ ее видели еще сидящим’. Замечательное совпадение! Эти две строчки дают ключ для понимания другого случая фотографирования двойника, сообщаемого г. Пьераром в его ‘Revue Spiritualiste’ 1864 года, р. 84. Г. Курцио Паулуччи, фотограф из Киавари, возле Генуи, снимал однажды группу из трех персон, когда пластинка была проявлена, позади группы появилась четвертая фигура — двойник помощника фотографа, который за несколько минут до открытия объектива находился позади группы, усаживая ее в надлежащую позу. Г. Гвидо, инженер, приятель г. Паулуччи, сообщая об этом факте г. Пьерару, рассказывает и обо всех химических манипуляциях, посредством которых он убедился, что изображение фигуры находилось действительно на коллодиуме, а не на стекле по недосмотру.

Как дополнение к первой рубрике я могу привести здесь следующий случай, где сообщение, полученное от живого, сопровождалось и появлением его образа. Вот факт, напечатанный в ‘Human Nature’ 1867 года, р. 510, где г. Балдвин из Бирмингема рассказывает о появлениях своего собственного двойника:

‘Недели две тому назад, когда мисс Тейлор сидела у себя дома за чайным столом с теткой и двоюродным братом, она сказала им, что видит совершенно ясно г. Балдвина, стоящего у одного из углов стола, за которым они сидели. На этот раз никаких признаков разумности со стороны двойника, за исключением улыбки, заметно не было. Но несколько дней спустя, когда те же лица собрались для сеанса, мисс Тейлор опять сказала, что видит г. Балдвина, причем кузина ее, мисс Кросс, попросила его представить доказательство своей самоличности. Он тотчас же подошел к столу, овладел рукою мисс Тейлор (пишущего медиума) и расписался полным именем, тогда мисс Кросс потребовала другого доказательства и сказала, что если это он, то пусть напишет, о чем он ее недавно просил, — пусть повторит последние слова, сказанные им накануне. И тотчас же это было написано слово в слово’. — Для некоторых добавочных подробностей см. статью того же Балдвина в ‘Human Nature’ 1868 года, р. 151.

Факты прямого экспериментирования в этом направлении не многочисленны, но они существуют. Так, г. Кольман сообщает, что дочь судьи Эдмондса, мисс Лаура, ‘могла иногда по своему желанию проецировать дух свой и являться в образе, передавая сообщения людям, к которым она чувствовала симпатию’. А мисс Мэпс, дочь профессора Мэпса, с своей стороны подтвердила г. Кольману, ‘что ее приятельница, мисс Эдмондс, являлась ей и передавала сообщения, хотя телесно они жили на расстоянии двадцати миль друг от друга’. Г. Кольман передает еще другой случай этого рода (см. его сочинение ‘Spiritualism in America’, p. 4 и ‘Spiritualist’ 1873 года, p. 470 — см. также ‘Ps. St.’ 1877 года, S, 193-200).

Более современные случаи экспериментирования упоминаются в ‘Прижизненных призраках’, т. I. с. 103-109-т. II, с. 671-676.

Ссылаюсь еще на главу: ‘Маяви Рупа’ в сочинении Дюпреля ‘Монистическое учение о душе’ 1888 года и вообще на все главы этого сочинения, посвященного философскому исследованию явления двойников.

В биографиях медиумов мы находим многочисленные примеры появления их двойников (напр., в биографии миссис Конант, с. 112), и это, естественно, приводит нас к следующей рубрике.

¹ ‘Phantasms of the living’. Сокращенный перевод этого труда под заглавием ‘Прижизненные призраки и другие телепатические явления’, под редакцией и с предисловием Влад. Соловьева, издан мною в 1893 году.

IV. Внетелесное действие живого человека, выражающееся в появлении его образа с некоторыми атрибутами телесности (факты телепластические — явления телесности на расстоянии).

В этой рубрике внетелесное действие человека получает наивысшую объективность, ибо оно проявляется здесь и умственно, и физически, и пластически. И именно в спиритизме мы находим тому абсолютное доказательство. Раз факт материализации дан, он должен естественно и согласно методологическим принципам быть рассматриваем как произведение человеческого организма, и, когда, сверх того, констатируется как общее правило большое сходство материализованной фигуры с медиумом, мы должны точно так же естественно заключить, что имеем здесь дело с фактом телесного раздвоения. Факт этого сходства был много раз констатирован на сеансах материализации — полной или даже частичной. Хронологически первое наблюдение этого рода восходит, сколько мне известно, к 1855 году, когда оно было сделано случайно на одном из темных сеансов Дэвенпортов для физических явлений. Полицейский чиновник ‘в ту минуту, когда сеанс был в полном ходу, вдруг открыл фонарь, который обдал всю комнату ярким светом. Тут началась странная сцена: отец Дэвенпортов вскочил на ноги и в величайшем возбуждении заявлял, что видел своего сына Аира, стоявшего у стола и игравшего на одном из тамбуринов, как раз в тот момент, когда комната осветилась, и что он видел, как он скользнул к своему стулу’. Отец был вне себя от негодования, но каково было его удивление, когда, ‘как только восстановилась некоторая тишина, до двадцати человек торжественно заявили, что только они ясно видели не только фигуру стоявшего у стола двойника или призрака Аиры Дэвенпорта, но точно так же в то же самое время видели и его самого в плоти, спокойно сидевшего на своем стуле между двумя лицами. Призрак скользнул к сидевшему мальчику, но, насколько было видно, не достиг до него, исчезнув приблизительно футах в шести от его места’. (См. ‘The Davenport brothers, a biography’, by Randolph. Boston, 1869, p. 198-199, цитировано также в ‘Спиритуалисте’, 1873, с. 154,470.)

В той же книге мы читаем, как проф. Мэпс удостоверился, что физические явления производятся двойниками Дэвенпортов: ‘Когда гитара принеслась ко мне, я тщательно ощупал то, что принимал за молодого Дэвенпорта, свободно ощупывая его от головы до ног, но удержать его не мог, ибо он или это нечто выскальзывало из моих рук или растаивало с величайшею, по-видимому, легкостью’. Именно по совершенно особенному платью молодого Дэвенпорта Мэпс удостоверился, что он хорошо узнал его в темноте, но свет, немедленно потребованный, доказал, что молодой Аира сидел на своем стуле и оставался связанным точно так, как это было тщательно сделано самим профессором. На сеансе у себя на дому Мэпс и его дочь еще раз убедились в раздвоении рук и рукавов платья медиума (см. там же, с. 185-186).

Достопочтенный Фергюссон, сопутствовавший Дэвенпортам в Англию и там им покровительствовавший, близко изучил их и также свидетельствует: ‘Я видел собственными глазами руки, бюст, а два раза и всю раздвоенную фигуру Аиры Дэвенпорта на расстоянии от двух до пяти футов от того места, где он сидел крепко привязанный’. И далее: ‘При некоторых, еще малопонятных условиях пальцы, руки и одежда братьев Дэвенпортов раздвоялись как на вид, так и на ощупь’. (См. ‘Supramundane Facts in the Life of Rev. J.B. Fergusson.’ London,1865, p. 109).

Те же наблюдения были неоднократно сделаны в Англии и над другими медиумами и много раз обсуждаемы в специальных журналах. (См. статьи Гарриссона в ‘Спиритуалисте’, 1876, т. I, с. 205, 1879, т. I, с. 133, статья М.А. Охоn в ‘Light’, 1884, р. 351, Кьюлеманса в ‘Light’, 1884, р. 351, 1885, р. 509. Я говорил об этом также и выше. Так как опыт г. Крукса с миссис Фай, о котором я там упоминаю, был проделан при самых строго доказательных условиях, какие только наука может потребовать, и так как явление раздвоения медиума имело тут место, то мы можем считать этот опыт за наилучшее доказательство данного явления. Вот что подробно говорит о нем судья Кокс, присутствовавший на этом сеансе:

‘Г. Крукс в своем превосходном описании помянутого сеанса говорит, что целая фигура была видена мною и другими. Так оно и было. Когда моя книга была мне подана, занавеска отодвинулась настолько, что я мог видеть отчетливо, кто мне ее подал. Это была всецело фигура миссис Фай, — волоса, лицо, голубое шелковое платье, голые до локтя руки и браслеты с жемчугом. В этот момент гальванический снаряд не показывал ни малейшего перерыва в токе, неизбежного в случае отнятия рук г-жи Фай от электродов. Фигура показалась на стороне занавески, противоположной месту, где миссис Фай сидела, -по крайней мере на расстоянии восьми футов от ее стула, так что если б книга была взята с полки ею самой, то ей необходимо было бы оторваться от электродов. Тем не менее снаряд не показывал ни малейшего перерыва. Другой свидетель также видел голубое платье и браслеты, и ни один из нас не сказал другому до конца сеанса о том, что он видел, так что это были отчетливые впечатления, воспринятые каждым из нас отдельно’ (‘Спиритуалист’ 1875, т. I, с. 151).

Мы имеем также свидетельство и фотографии о факте раздвоения. Известно, что Кэти Кинг поразительно походила на своего медиума, мисс Флоренс Кук. И фотографии Кэти, снятые Круксом, неоспоримо о том свидетельствуют.

Факт раздвоения подтверждается также и посредством отпечатков, получавшихся на закопченной бумаге, и, наконец, полное доказательство его нам дано в парафиновых формах и гипсовых отливках. Выше я привел опыт с Эглинтоном, на котором получилась форма его ноги в то время, когда эта нога была на виду у комитета, производившего опыт (см. выше, с.). — Г. Гаррисон утверждает то же самое относительно слепков с материализованных рук (‘Spiritualist’, 1876, т. I, р. 298).

Превосходный телепластический опыт, первый в этом роде, был произведен в 1889 году, испанским доктором Отеро Асеведо, нарочно поехавшим в Неаполь, чтобы убедиться в подлинности явлений, происходящих в присутствии медиума — Евзапии Паладино, ныне прославившейся своими сеансами с проф. Ломброзо. Опыт, о котором я говорю, состоял в следующем: г. Асеведо желал получить отпечаток на глине при несомненных условиях достоверности. Для этой цели им была приготовлена тарелка с сырой глиной. По окончании сеанса и обычных явлений сама Евзапия заявила, что хочет проделать и задуманный опыт. По ее желанию тарелка с глиной была поставлена перед нею на стул, на расстоянии приблизительно двух метров от нее. Это было исполнено самим г. Асеведо, который, удостоверившись, что поверхность глины была совершенно гладкая, накрыл ее своим платком. Это было при полном свете. Все смотрели на Евзапию. Протянув руку и три пальца по направлению к тарелке, после нескольких непередаваемых судорожных движений она воскликнула: ‘Сделано!’ Когда отняли платок, на глине оказался явственный отпечаток трех пальцев (См. ‘Revue Spirite’, 1889, p. 587). Г. Асеведо в письмах своих ко мне, выразил свое полное убеждение в реальности этих фактов, а приступил он к их исследованию, будучи ярым материалистом — ‘un materialiste funbond’, по его собственному выражению.

Необычайный факт раздвоения человеческого организма, неизбежно выводимый нами из явления материализации, дает нам право придавать веру и тем рассказам вне спиритизма, где идет речь о физических явлениях, производимых двойниками, не прибегая непременно к гипотезе галлюцинации зрения, слуха или осязания. Раз основное явление существует, такого рода двойники представляли бы только различие относительно степени своей телесности и величины пространства, отделяющего их от живого прототипа. Различие в степени телесности было часто наблюдаемо на сеансах материализации, так, напр., г. Крукс свидетельствует о призраках, производивших физические действия, в следующих словах,

‘В сумерках, на сеансе с Юмом у меня на дому оконные занавески, находившиеся футах в восьми от Юма, стали двигаться на наших глазах. Все присутствующие увидали темную полупрозрачную фигуру, похожую на человеческую, стоявшую возле окна и своею рукою шевелившую занавески. В то время пока мы смотрели, фигура исчезла и занавески перестали двигаться’.

Следующий случай еще более поразителен. Медиумом, как и в тот раз, был Юм. Призрачная фигура показалась из угла, взяла в руки гармонику и, скользя по комнате, стала играть на ней. Фигура была видима всем присутствующим в продолжение нескольких минут, в то же время мы видели и Юма. Когда призрак подошел к даме, сидевшей в стороне от прочих, она слегка вскрикнула, и призрак исчез’ (‘Crookes Researches’, p. 94).

Очень приятно, что под пару этому редчайшему явлению мы можем указать и на русский случай, недавно опубликованный д-ром Кузнецовым в ‘Ребусе’ (1892, с. 97): он видел, как при полусвете ‘плавно пронеслась по воздуху детская фигура, лет пяти, с прекрасным профилем и курчавыми волосами, державшая в протянутой вперед руке светящуюся спичечницу, которую фигура повесила на филодендрон, причем цветок сильно зашумел листьями’. На сеансе детей не было, и участников было всего трое: г. Кузнецов, г-жа и г. М. Последний, когда фигура проносилась между г. Кузнецовым и им, ‘хотел быстро схватить ее, но рука рассекла только воздух’.

В указателе своем я нахожу еще случай наблюдения прозрачной материализации, о котором рассказывает г. Морс (лично мне известный) в месячном журнале ‘Facts’ (Boston, 1886, p. 205).

Есть разумное основание предположить, что степень плотности двойника уменьшается соответственно его расстоянию от того организма, который служит ему источником.

Как дополнение к случаю, приведенному во II рубрике, где месмеризованный субъект произвел действие на расстоянии, не будучи видимым, я приведу здесь следующий, где и физическое действие, и сам виновник оного были одновременно видимы: г. Десмонд Фиц-Джеральд, инженер, сообщает ‘Спиритуалисту’ следующий случай, озаглавленный ‘Физическое действие, произведенное духом замесмеризованного субъекта’:

‘Самый сильный магнетизер, которого я когда-нибудь видел, был Льюис, негр, при содействии которого покойный лорд Литтон Бульвер проделал свои разные полуспиритические опыты. Лет двадцать тому назад я познакомился с ним — также через магнетизера, г. Томпсона. Я был тогда горячим исследователем явлений месмеризма и этим положил основание моим настоящим твердым убеждениям по части спиритизма. Решив доподлинно исследовать некоторые явления, я нанял комнату в доме Льюиса, на Беккер-стрит, и сам распорядился устройством нескольких чтений по магнетизму в местностях, с которыми Льюис не был знаком.

В феврале 1856 года мы отправились с ним в Блэкхиз, где случилось одно обстоятельство, которое, полагаю, будет для вас небезынтересным. Мы остановились в гостинице, в общей зале которой Льюис вечером магнетизировал очень многих, сделал несколько поразительных электробиологических опытов и многих заинтересовал. Было решено нанять зал для чтения на следующий день. Чтение состоялось, после обыкновенных весьма удачных магнетических опытов Льюис перешел к некоторым явлениям сомнамбулизма и ясновидения и стал демонстрировать их над молодою девушкой, совершенно ему незнакомой, которая вместе с другими из публики вышла на эстраду. В то время как она была погружена в глубокий сон, он приказал ей пойти домой и описать, что она там увидит. Она описала кухню, в которой находились два лица, занятые по хозяйству. ‘Можете ли вы дотронуться до той особы, которая из двух к вам ближе?’ — спросил Льюис. В ответ послышалось какое-то мычанье. Положив одну руку свою ей на голову, а другую на солнечное сплетение, он сказал: ‘Я хочу, чтобы вы тронули ее за плечо, вы должны это сделать, я требую этого’. В эту минуту девушка засмеялась и сказала: ‘Я ее тронула, как она испугалась!’ Обращаясь к публике, Льюис спросил, знает ли кто из присутствующих эту девушку? Получив утвердительный ответ, он попросил, чтобы депутация отправилась к ней на дом для проверки ее показания. Лица, отправившиеся по этому поручению, вскоре вернулись в залу и сообщили, что все сказанное девушкой совершенно верно, что они застали всех ее домашних в сильном возбуждении вследствие того, что одна из женщин уверяла, что в то время, когда она работала в кухне какой-то дух тронул ее за плечо’.

Молодая девушка, послужившая в этом случае сенситивом, была в услужении у г. Тейлора, сапожника в Блэкхизе. В своей записной книжке я также нахожу имя г. Бишопа, зубного врача в Блэкхизе, который в то время вызвался в случае надобности засвидетельствовать рассказанный мною случай’ (‘Спиритуалист’, 1875,1 т., с. 97).

Проф. Даумер в своем сочинении ‘Царство духов’ (‘Das Geisterreich’. Dresden. 1867), в главе ‘Духоподобные явления живых’, цитирует из ‘Магикона’ Юстинуса Кернера случай автосомнамбулы Сусанны В., двойник которой явился д-ру Руфли и потушил его свечку.

Вот более современный случай, сообщенный надежным свидетелем, покойным г. Уэджвудом, бывшим членом Лонд. Общ. псих, исследований.

Призрак живого человека стучит в дверь.

‘Около конца сентября я был в гостях у миссис Т., одной медиумичной дамы из моих близких знакомых, муж которой ежедневно ездит по своим делам за двадцать миль, в Бирмингем. Однажды в субботу, за две недели до моего приезда и минуты за две до того, как муж ее должен был вернуться со станции, миссис Т. стояла в своей спальне у окна, выходящего на дорогу, когда увидала мужа, отворявшего садовую калитку и идущего по дорожке, в руках у него было несколько свертков, и она подумала еще, что такое он несет. Побежав вниз, чтобы отворить ему, она встретила своего деверя, остановилась поговорить с ним и сказала ему, что сейчас видела мужа, вошедшего в садовую калитку с несколькими свертками в руках. Пока они разговаривали, она услыхала стук мужа в парадную дверь, стук настолько явственный, что она была убеждена, что и деверь слышал его, однако тот ничего не слыхал. Между тем горничная, бывшая в кухне возле передней, слышала стук и, приписав его возвратившемуся хозяину, поспешила в переднюю, но была предупреждена миссис Т., которая подошла к двери прежде нее. Отворив дверь и не найдя там никого, она бросилась в столовую, по другую сторону дома, думая, что муж вошел туда через стеклянную дверь, горничную же послала к выходу во двор. Когда она возвращалась после своих напрасных поисков, горничная пришла ей сказать, что м-р Т. входит в большую калитку. Она пошла к нему навстречу и тотчас же спросила, зачем он, войдя в сад, вернулся назад. Он ответил, что ничего подобного не делал и пришел теперь прямо со станции. ‘Как со станции, я слышала твои стук и видела, как ты шел с двумя свертками в руках!’ Он очень удивился, так как из ее слов было видно, что она принимает ответ его за шутку, у него в действительности оказалось два свертка в руках, точно так, как это ей привиделось. Деверь, смотревший из своего окна, слышал, как горничная сказала, что в то время, когда м-с Т. видела своего мужа на садовой дорожке, она слышала его обычный стук. Она сама меня в том лично уверяла, и слова ее подтверждаются тем, что она пошла отворять дверь. Таким образом, несомненно, что стук был настолько объективен, что его слышали два лица, находившиеся на двух разных концах дома и не имевшие никакого общения между собою’ (‘Light’, 1883, р. 458).

Этот рассказ передан мне самими свидетелями две недели спустя после случившегося и тут же с их слов был мною записан.

Вслед за этим случаем г. Уэджвуд рассказывает еще о другом, который хотя относится собственно ко второй рубрике, но как в нем участвуют те же лица то я уже, кстати, приведу его здесь.

‘Однажды, ранее этого случая, призрачный образ м-ра Т. предупредил своим появлением его реальное возвращение домой и при этом дал ощутительное доказательство своего присутствия в доме, хотя его никто не видал. Было два поезда, с которыми м-р Т. мог возвращаться домой к обеду: в половине 6-го и половине 7-го. 12 июля он сказал жене, что ему, вероятно, придется возвратиться с последним, ввиду чего она около половины 6-го надевала в своей комнате шляпку, чтобы идти к нему навстречу, на станцию, когда услыхала из гостиной нижнего этажа два или три аккорда, взятых на фортепиано, затем быстрый пассаж на двух октавах и, наконец, несколько тактов маленькой пьески, сыгранных одним пальцем, как часто исполнял ее м-р Т. Из чего жена его заключила, что он возвратился с ранним поездом, и тотчас же, сбросив шляпку, побежала вниз, но нашла гостиную пустою, фортепиано закрытым и никого в целом доме, кроме нее самой, ибо горничная была занята в прачечной, на другом конце двора’ (‘Light’, там же).

Вот другой, еще более убедительный факт, сообщенный также вполне достойным доверия свидетелем, доктором медицины Уайльдом:

‘Мисс Ж. и ее мать в продолжение пятнадцати лет находились со мною в самых близких дружеских отношениях, это были женщины высокого ума и совершенно правдивые, кроме того, рассказ их подтвержден одною из служанок, а другую я не мог разыскать.

Мисс Ж. несколько лет до нашего знакомства употребляла много времени на посещение бедных, однажды, возвращаясь домой, она, чувствуя себя очень уставшей и озябшей, почувствовала желание погреться у кухонного очага. В минуту, приблизительно соответствующую этому желанию, обе служанки, бывшие в кухне, видели, как дверная ручка повернулась, дверь отворилась и в кухню вошла мисс Ж. Подойдя к огню, она протянула к нему руки и стала греться. Служанки видели еще, что у нее на руках зеленые лайковые перчатки. Вдруг она на их глазах исчезла, и обе в большом испуге побежали наверх и передали матери то, что они сейчас видели, включая и зеленые перчатки.

Мать подумала, что что-нибудь неладно, но стараясь успокоить служанок, напомнила им, что мисс Ж. всегда носит черные, а не зеленые перчатки, поэтому и призрак не мог быть призраком ее дочери.

Через полчаса настоящая мисс Ж. вернулась домой, пройдя в кухню стала греться у огня, и на руках у нее были зеленые лайковые перчатки, которые она купила, возвращаясь домой, не нашедши подходящих черных’ (‘Light’, 1882, р. 26).

В небольшой добавочной заметке г. Уайльд прибавляет:

‘Есть немало необстоятельных рассказов о психических фактах, но я всегда старался быть, насколько возможно, точным, так и в данном случае. Зная, насколько необходимо точное описание фактов, я наводил самые тщательные справки, и мать и дочь неоднократно повторяли, что из двух служанок, бывших в кухне, только одна видела движение замочной ручки, но обе видели, как отворилась дверь’ (‘Light’, 1882, р. 50).

В ‘Спиритуалисте’ 1877 года, т. II, с. 283, тот же доктор Уайльд пространно изложил свою теорию, которая вполне ясно формулирована в самом заглавии его статьи ‘Человек как дух и спиритические явления — как действия духа живого человека’.

Г-жа Гардинж-Бриттен в своей записке о явлении двойников, напечатанной в ‘Banner of Light’ 1875 года, от 6 ноября и 11 декабря, рассказывает следующий случай, воспроизведенный М.А. Охоп в своей статье ‘О внетелесном действии человеческого духа’, напечатанной в ‘Human nature’ 1876 года, р. 118 откуда мы ее и заимствуем:

‘В то время, когда один известный кружок собирался на сеансы в Нью-Йорке, покойный глубокоуважаемый пастор Беннинг часто принимал в них участие. В одну субботу, когда он должен был по приглашению говорить проповедь в городе Трое в штате Нью-Йорк, у него накануне сделался такой сильный припадок головной боли, что он очутился в невозможности исполнить наутро свое обещание. Поэтому он написал председателю пригласившего его общества извинительное письмо. Вечером, однако, он почувствовал себя лучше и решился отправиться на сеанс в упомянутый выше кружок. Находясь там, он стал раздумывать, получится ли его письмо вовремя, чтоб общество в Трое успело пригласить другого проповедника. Сообразив все обстоятельства, он пришел к заключению, что письмо его не может прийти вовремя, и по свойственной ему добросовестности очень этим смущался. Сознавая, что помочь уже нечем, он тем не менее настолько был этим озабочен, что не мог следить за происходившим на сеансе. В этом кружке явления двойников были заурядным фактом, г-н Беннинг об этом вспомнил, и ему пришло в голову: не удастся ли ему, настойчиво думая об ожидавших его в Трое друзьях, передать им о своем затруднении. Такая попытка не выразилась для него ни в каком определенном результате, кроме смутного чувства озабоченности, не покидавшего его часть вечера. Вдруг это чувство исчезло, и с того времени он предался занятиям кружка с обычным интересом и свойственной ему ясностью ума.

Теперь перенесемся в Трою и посмотрим, что там происходило. Там, как и в Нью-Йорке, существовал кружок, которого достопочтенный Беннинг был также членом. Кружок насчитывал восемнадцать членов. Так как г. Беннинг часто посещал Трою для воскресных проповедей, то и было решено иметь сеанс в субботу вечером, таким образом, ему было бы вполне удобно в нем участвовать. В означенный вечер собралось на сеанс 17 членов, но Беннинг, которого ожидали непременно по случаю приглашения его сказать наутро проповедь, в Трое не явился.

Прошло более 30 мин после назначенного для сеанса часа, когда послышался обычный стук в дверь, возвещавший о прибытии члена. Кружок помещался в нанятой комнате, во втором этаже. Было постановлено, что члены должны постучать в дверь условным образом, чтобы никто, кроме них, не допускался. Как только раздался хорошо известный стук, г. А., чья на этот вечер была очередь отворять дверь, сошел вниз, отпер ее и при ярком лунном свете увидал г. Беннинга. А. начал тотчас укорять опоздавшего и торопил его скорее войти, ибо его нетерпеливо ожидают. К его удивлению, г. Беннинг как будто вовсе не собирался входить, а стоял на пороге в какой-то нерешимости и только глухо проговорил несколько слов о том, что не может сказать завтра проповеди. Г. А., раздраженный этой нерешительностью, схватил г. Беннинга за плечо и силком втолкнул его в дом, жалуясь при этом на поваливший в отворенную дверь холод, пригласив затем г. Беннинга идти наверх, он поспешно запер дверь и, по обыкновению, когда все 18 членов были уже налицо, положил ключ в карман. Между тем кружок пришел в нетерпение от такой проволочки и послал двух своих членов вниз узнать, за чем дело стало. Эти двое, встретив г-на Беннинга на лестнице, стали также укорять его за опоздание. Беннинг стал извиняться перед ними тем же глухим голосом, но не в том, что опоздал на сеанс, а бормотал что-то о невозможности сказать завтра проповедь. ‘Хорошо, хорошо’, — ответил г. В., — только входите скорей, мы уж довольно вас прождали’. Говоря эти слова, он хотел взять Беннинга под руку, но, к великому его удивлению, Беннинг быстро отстранил его, оттолкнул остальных двух спутников своих, сбежал с лестницы прямо к наружной двери и сильно захлопнул ее за собой. Удивленные непостижимым поведением своего высокоуважаемого друга члены кружка не раз в продолжение вечера возвращались к этому странному случаю. Он был занесен со всеми подробностями в протокол заседания, и никто не мог найти для него ни малейшего объяснения. И только когда по окончании сеанса все спустились вниз и дверь оказалась запертою, стало закрадываться подозрение, не случилось ли тут чего-нибудь выходящего из обычного порядка вещей.

На другой день некоторые из членов кружка отправились в залу чтений на проповедь в надежде от самого г. Беннинга получить разъяснение этой загадки. Отсутствие уважаемого проповедника еще более усугубило таинственность этого случая. Здесь они узнали, что вследствие запоздания поезда письмо г. Беннинга было получено только в 10 ч вечера, но так как на конверте стояло слово ‘спешное’, то почтмейстер любезно доставил его по назначению в воскресенье утром. Но все-таки оно получилось только двенадцать часов спустя после того, как таинственный посетитель вчерашнего вечера сам сообщил находившееся в нем известие.

Пишущая эти строки не только слышала этот рассказ от самого почтенного и правдивого г. Беннинга, но он был подтвержден ей и теми двумя лицами, которые видели, узнали и трогали этот призрак на лестнице, они уверяли ее, что, как бы ни был призрачен образ их посетителя, его рука была достаточно сильна, чтобы одного из них оттолкнуть, а другого едва не сбросить с лестницы’.

Д-р медицины С.Б. Бриттен в своей книге ‘Man and his relations’ (New York, 1864, p. 449) приводит следующий случай из письма, полученного им от г. Уильсона, но так как г-жа Гардинж-Бриттен в своей статье помещает это письмо целиком, то мы его здесь и воспроизводим:

‘В пятницу 19 мая 1854 года я писал за своей конторкой и вдруг заснул, склонив голову на руку, продолжался мой сон около трех четвертей часа. Мне приснилось, что я нахожусь в г. Гамильтоне, в сорока милях на запад от Торонто, и что я захожу там в разные дома, собирая деньги. Окончив денежные дела, я решаюсь зайти к одной знакомой, очень интересовавшейся спиритическими явлениями. Затем мне снилось, что я пришел к ее дому, позвонил в колокольчик. Отворившая мне прислуга сказала, что миссис Д. не было дома и вернется не ранее как через час. Я попросил стакан воды и, когда мне его подали, поручил передать мой поклон хозяйке и отправился, как мне казалось, в Торонто. Тут я проснулся и забыл о своем сне. Несколько дней спустя одна дама, живущая в моем доме в Торонто, получила письмо от миссис Д. из Гамильтона, из которого я делаю следующую выписку: ‘Скажите м-ру Уильсону, что так добрые люди не делают и что я прошу его в первый раз, когда он зайдет ко мне, оставить свой адрес, а не заставлять меня бегать по всем гамильтонским гостиницам, чтобы ни в одной не найти его. В прошедшую пятницу он заходил ко мне, спросил стакан воды, сказал свое имя и велел мне кланяться. Мне кажется, что, зная, как я интересуюсь спиритическими явлениями, он мог бы провести с нами вечер, друзья наши очень огорчились тем, что он не остался. Непременно побраню его в первый же раз, как увижу’.

Когда миссис Ж. передала мне это поручение, я засмеялся и заметил, что миссис Д. и ее друзья, должно быть, ошиблись, а не то так с ума сошли: в Гамильтоне я не был целый месяц, а в указанное ею время я спал, сидя за конторкой в своей лавке. На это м-с Ж. возразила, что, вероятно, с той или другой стороны произошла ошибка, так как м-с Д. — особа, достойная полного доверия. Тогда я вдруг вспомнил свой сон и полушутя сказал, что это, вероятно, был мой дух, и затем попросил м-с Ж. написать м-с Д., что я через несколько дней буду в Гамильтоне, и не один, а с некоторыми другими лицами, и что мы все придем к ней, и еще, что я прошу ее не говорить своей прислуге, что она ожидает кого-нибудь из Торонто, а когда мы придем, то приказать ей посмотреть, нет ли в числе гостей, сидящих в гостиной, того м-ра Уильсона, который приходил 19 мая.

29 мая я в обществе нескольких других лиц отправился в Гамильтон, и мы все пошли к м-с Д. Она сама отворила нам входную дверь и ввела нас в гостиную. Тогда я попросил ее позвать свою прислугу, чтобы увидать, узнает ли она меня. М-с Д. исполнила мое желание и спросила, нет ли между этими господами того, кто недавно приезжал к ней из Торонто. Двое из прислуги признали во мне то лицо, которое приходило 19 и назвало себя м-ром Уильсоном. Я до этого времени никогда не видал этих двух девушек, и каждое слово из моего рассказа может быть засвидетельствовано ими, равно как и самой хозяйкой дома.

Преданный вам

Е.В. Уильсон’.

(‘Human Nature’, 1876, p. 112-113).

Вот другой, еще более замечательный случай, так как двойник производил и физические действия. Я заимствую его из ‘Spiritual Magazine’ 1862 года, р. 535, где он был перепечатан из Бостонского журнала ‘The Herald of Progress’.

‘Я хочу рассказать здесь случай, недавно сообщенный мне одной дамой, моей хорошей знакомой, живущей в нашем городе, правдивость которой вне всякого сомнения. У этой дамы прошлую зиму, да и теперь находится в услужении молодая девушка, немка, родители которой с своими другими детьми продолжают жить в Германии. Со времени приезда сюда она иногда переписывалась со своими близкими в отечестве с помощью своей хозяйки, писавшей за нее письма. Прошлой зимою Барбара заболела перемежающейся лихорадкой и слегла в постель. Так как у нее бывал легкий бред, то моя знакомая обыкновенно приходила по ночам навещать ее, кроме того, в одной комнате с нею спала молоденькая нянька. Это продолжалось целые две недели, и больная часто восклицала приходившей навестить ее хозяйке: ‘О миссис М., я каждую ночь бываю в Германии у своих!’ Две ночи в особенности бред ее доходил до исступления, раз она вскочила, собрала со своей кровати все одеяла и унесла их в соседнюю комнату. В другой раз она старалась стащить с кровати няньку.

Она, однако, выздоровела, и о болезни ее более не думали до получения письма из Германии от ее родных, в котором значилось, что мать о ней сильно сокрушается, так как в течение пятнадцати ночей она стучала в дверь своего далекого отеческого дома, ее впускали, видели и узнавали все члены семьи, не исключая и матери, которая часто восклицала: ‘О моя бедная Барбара, видно, она умерла!’ Однажды видели, как она схватила с кровати одеяло и перенесла в другую комнату, а в другую ночь, обхватив сестру руками, пыталась стащить ее с постели. Письмо это повергло девушку в глубокое смущение. Она сказала, что в Германии ее назвали бы колдуньей, и по настоящее время воздерживается от всякого намека на этот случай. Я прибавлю только, что я просто передаю голые факты, как я слышал их от этой дамы, которая и теперь еще вместе с помянутой девушкой живет в Дайтоне.

Преданная вам

Лаура Кеппи.

Дайтон (Огайо), 12-го сентября 1872 года’.

Роберт Дэль-Оуэн в своей книге ‘Footfall’ (p. 242) рассказывает со всеми подробностями крайне замечательный случай спасения корабля посредством внетелесного действия (личного появления и письменного сообщения) человека, спавшего на этом корабле. Я передам его здесь в кратком рассказе, помещенном проф. Перти в его ‘Mystischen Erscheinungen’ (т. II, S. 142:

‘Шотландец Роберт Брюс, в то время тридцати лет от роду, был в 1828 году старшим шкипером на торговом судне, совершавшем рейсы между Ливерпулем и Сен-Джоном в Новом Брауншвейге. Однажды утром, когда судно находилось у берегов Ньюфаундленда, старший шкипер, занимаясь в своей каюте, бывшей рядом с капитанской, вычислениями долготы и недовольный их результатом, спросил капитана, сидевшего, как он думал, в своей каюте: ‘У меня вот что вышло, а у вас как?’ Ответа не последовало. Взглянув через плечо, он увидал, как ему показалось, капитана, погруженного в вычисления. Тогда он встал и вошел к нему в каюту. Тут писавший на месте капитана обернулся к нему лицом, и он увидал в нем совершенно незнакомого ему человека, пристально на него смотрящего. Брюс бросился на палубу и сообщил об этом капитану, когда они оба вошли в каюту, то там никого не было, но на грифельной доске капитана оказались написанные совершенно чужим почерком слова: ‘Держите курс на норд-вест’. Написанное сличили с почерками всех находившихся на судне, сверх того, судно тщательно обыскали, но никого не нашли. Капитан, рискуя только потерять несколько часов, приказал взять курс на норд-вест. Через несколько часов они встретили затертое в льдинах полуразбитое судно с экипажем и несколькими пассажирами. Оно оказалось шедшим из Квебека в Ливерпуль купеческим кораблем, уже несколько недель затертым в льдинах, так что люди находились в самом отчаянном положении. Когда всех их перевезли на спасшее их судно, то Брюс, к крайнему удивлению своему, в одном из поднявшихся на палубу по костюму и наружности узнал того самого человека, которого он видел пишущим в капитанской каюте. Тогда капитан попросил его написать на другой стороне грифельной доски те же самые слова: ‘Держите курс на норд-вест’. Почерк оказался идентичным. Из расспросов узнали, что написавший эти слова около полудня того же дня впал в глубокий сон и, проснувшись через полчаса, сказал: ‘Сегодня мы будем спасены’. Ему приснилось, что он был на каком-то судне, шедшем к ним на помощь, он описал его, и погибавшие пассажиры, завидев приближавшееся судно, тотчас же узнали его по описанию. И вдобавок, когда он сам, видевший этот сон, вступил на спасшее их судно, то все на нем представлялось ему уже знакомым, но как это все случилось — оставалось для него тайной’.

К этому я должен прибавить следующие слова Дэль-Оуэна: ‘Все вышесказанное было мне передано Клерком, капитаном шхуны ‘Юлия Галлок’, слышавшим это от самого Брюса’.

Г. Гартман, упоминающий об этом факте, предлагает для него шесть объяснений, не делая даже намека на самое правдоподобное (см. ‘Спиритизм’, с. 126).

Достойно сожаления, что этот замечательный факт не был констатирован каким-нибудь документом, составленным на месте и подписанным всеми свидетелями, но и в том виде, в каком он дошел до нас, он драгоценен, ибо все подробности переданы в точности и они так необычайны, что трудно предположить, чтобы все это был вымысел, а главное, этот факт по существу своему находится в совершенном согласии с предшествующими.

Факты, изложенные мною в этих рубриках, хотя и без надлежащей полноты и систематичности, — а иначе пришлось бы написать целую книгу — представляются мне, однако же, достаточными для достижения намеченной мною цели, а именно для наглядного подтверждения тех двух важных заключений, которые мы должны были вывести из изучения медиумических явлений, придерживаясь естественной точки зрения. Как мы видим, все явления, с которыми я здесь познакомил читателей, соприкасаются между собою, это только различные виды проявлений и различные степени интенсивности одной и той же способности человеческого организма. Мы знаем теперь, что человек может действовать психически за пределами своего тела, может воздействовать на психическую деятельность другого организма и вызывать в нем свои собственные впечатления, мысли, ощущения и, наконец, как бы переноситься к нему в образ. Он может даже действовать физически на неодушевленные предметы на расстоянии, эта внетелесная деятельность доходит до того, что организм может даже раздваиваться, представляя как бы подобие себя самого, действующее некоторое время независимо от своего прототипа, и обнаруживая при этом несомненные признаки телесности.

Таким образом, мы пришли к факту, не слыханному до сих пор, но которому со временем суждено сделаться одним из блестящих приобретений антропологической науки и коим она будет обязана презренному спиритизму. Факт этот состоит в том, что физическая и психическая деятельность человека не ограничивается периферией его тела.

Теперь мы можем возвратиться к тому вопросу, который заставил нас ближе познакомиться с явлениями анимизма, а именно: действительно ли представляется надобность прибегать для объяснения медиумических явлений к спиритической гипотезе? Мы видели, что если даже и допустить необходимость искать для некоторых явлений объяснения в причине внемедиумической (т.е. находящейся вне медиума), то эта причина может оказаться внетелесным психическим и физическим действием живого человека. Раз этот факт установлен, тайны спиритизма могут объясняться ‘естественно’, без вмешательства ‘духов’. Если ‘дух’ тут и участвует, то это будет ‘дух’ человека живого — и ничего более.

Это заключение, по-видимому, ослабляется следующим соображением: если мы допускаем, что в человеке есть два сознания — одно внешнее, нормальное, другое внутреннее, которое нормальный человек не ведает, но которое тем не менее обладает собственной волей и собственным разумом, — что это последнее действует или проявляется не только, когда первое усыплено, но даже когда оно находится и в полной деятельности, так что оба сознания действуют хотя и одновременно, но независимо друг от друга, если, далее, внетелесная деятельность человека связана преимущественно с деятельностью внутреннего сознания (ибо, вообще, эта внетелесная деятельность не подчинена власти внешнего сознания) и, подобно внутреннему сознанию, может функционировать одновременно с нормальной деятельностью тела и проявляться независимо от него, если, наконец, это внутреннее сознание располагает средствами воспринятия впечатлений внешнего мира, не прибегая к обычному посредству телесных органов (сверхчувственное зрение и т.п.), — то не должны ли мы заключить из всего этого, что человеческая природа двойственна, что в человеке есть два сознательных друг от друга независимых существа: существо внешнее, обусловленное нормальными функциями нашего тела, и существо внутреннее, не подчиненное условиям телесным, — которое может хотеть, действовать и воспринимать впечатления помимо тела? что, следовательно, это тело не есть условие sine qua non (безусловно необходимое) для проявлений этого внутреннего существа и что, следовательно, это существо по сущности своей совершенно независимо от тела? что если тут и есть некоторая зависимость, то она только случайная, кажущаяся, -что тут просто только временное существование? Если так, то с устранением тела внутреннее существо должно сохранить свою независимость.

Вот аргументация в пользу пакибытия, которую мы вправе построить на данных, представляемых нам фактами сомнамбулизма и анимизма. На основании этих фактов независимая самобытность внутреннего существа могла бы быть рассматриваема как предшествующая рождению или последующая за ним, если тело развивается и образуется в силу пребывающего в нем внутреннего существа, то ясно, что это последнее ему предсуществует и может также переживать его, если же, напротив, оно является конечным результатом телесного организма, то не будет нерациональным допустить, что это существо есть продукт эволюции и, как ядро индивидуализированных сил, переживает тело.

Но все это только умозрения. Мы сказали в формулированных нами в начале этой главы двух заключениях, что деятельность внутреннего сознания, как равно и внетелесная деятельность человека, по-видимому, независима от внешнего сознания. Но эта независимость может быть только кажущаяся. И действительно, влияние внешнего сознания проглядывает очень часто в деятельности внутреннего, кроме того, глубокая связь внешнего сознания с телом есть факт неоспоримый, поэтому мы вынуждены, впредь до доказательства противного, рассматривать это тело как источник, хотя более отдаленный и еще более таинственный, также и деятельности внутреннего сознания, — и, следовательно, признавать существование этого внутреннего сознания, как неразрывно связанного с телом. Тело остается условием неустранимым.

А так как спиритический вопрос сводится, в сущности, к вопросу об этой независимости, то из этого следует, что, покуда эта независимость не будет доказана, медиумические явления должны искать себе объяснения в бессознательной деятельности — психической, физической и пластической — самого медиума или других живущих лиц — присутствующих или отсутствующих, смотря по данному факту. На этом-то естественном основании и должно начаться научное исследование фактов медиумизма, и его-то оно будет держаться впредь до доказательства противного.

Б. Спиритизм — медиумическое проявление отшедшего человека как дальнейшая ступень анимизма.

Процент истинно спиритического общения и теперь очень невелик.

A.J. Davis, ‘Fountain’, p. 187, 219.

Итак, дело сводится к тому: возможно ли доказать, что распадение тела не посягает на независимость и самостоятельность того, что мы назвали внутренним сознанием, или внутренним существом человека. Требуемое доказательство, по крайнему моему разумению, может быть найдено именно в некоторых явлениях из области медиумизма, которые и будут тогда в настоящем смысле слова явлениями спиритическими.

О каких же явлениях идет речь?

Разумеется, говоря вообще, речь идет не о физических явлениях, включая сюда и материализацию, или, во всяком случае, мы должны начать не с этих последних. Вот что я писал пятнадцать лет назад: ‘Между констатированием факта и его объяснением могут пройти целые века. Предмет этот необъятен и необыкновенно запутан, его изучение представляет трудности, которые ни в какой другой области не находятся. Так, напр., замечательнейшее явление из числа объективных медиумических — явление временного образования человеческой фигуры — нам доказано, но заключить из этого, что мы имеем перед собою явление отшедшего духа — что с первого взгляда представляется заключением самым простым и неоспоримым — и, следовательно, видеть в этом неопровержимое доказательство бессмертия души — это значило бы сделать заключение, которое критическое и более глубокое изучение фактов еще не оправдывает. Выражусь сильнее: чем более мы видим материализации, тем более эта гипотеза отступает назад — для меня, по крайней мере. Итак, если даже после достижения полного развития в том явлении, которое, казалось, должно было все объяснить, мы еще не пришли ни к какому решению этой проблемы, то еще менее имеем мы право многие другие, второстепенные медиумические явления приписывать действию отшедших душ. Поэтому в журнале своем я никогда не высказывался о теории физических медиумических явлений. Я никогда не создавал доктрины, а излагал одни факты, относясь с одинаковым беспристрастием ко всякой критике, стремящейся к истине. Но эти явления составляют только часть, только основу, только грубый фундамент совсем другого разряда медиумических явлений, которые в противоположность первым можно назвать явлениями умственными, они-то и составляют истинную силу и сущность того великого социального и религиозного движения, которое называется современным спиритуализмом’ (‘Psych. Studien’, 1878, S. 7-8).

Поэтому-то я присоединяюсь вполне к воззрению г. Гартмана, когда он говорит, ‘что спор о содействии духов или об отсутствии такого содействия может быть решен только на основании умственного содержания сообщений, или по крайней мере этим путем можно приблизиться к решению задачи, и что, напротив все физические явления, а также и материализации, непосредственно вызываемые организмом медиума, по самой натуре своей мало пригодны для разрешения этого вопроса’ (с. 151). Эти строки, принадлежащие послесловию сочинения г. Гартмана о спиритизме, находятся в противоречии со следующими заключительными словами помянутого сочинения: ‘Как скоро мы допустим эти три источника познавания (сомнамбулическую гиперэстезию памяти, чтение мыслей и ясновидение) вместе с чувственным восприятием, то уже вообще нельзя представить себе такого мысленного содержания, которое по природе своей не могло бы быть из них почерпнуто’ (с. 146). Поэтому мы должны смотреть на слова, приведенные из послесловия, как на поправку, как на последнее мнение, тем более для меня приятное, что оно отвечает на вопрос, который я намеревался поставить г. Гартману и который я формулировал бы следующим образом: допустим, что дух человеческий переживает тело, в чем же состоят доказательства, посредством которых этот факт мог бы быть установлен при соблюдении всех методологических правил, указанных г. Гартманом? Или, приходится нам окончательно признать, что всякая попытка представить подобные доказательства должна рушиться пред ‘натурализмом’ трех источников познавания, указываемых этой методой, — словом, что это доказательство невозможно?

Теперь же мы оба сошлись на том, что если это доказательство существует, то оно может быть почерпнуто лишь из умственного содержания медиумических явлений. Ниже я покажу, почему даже и явления материализации, без достаточного умственного содержания, не представляют требуемого доказательства.

Я уже говорил не раз, повторяю и теперь, что изучение умственной стороны медиумических явлений заставляет нас признать прежде всего, что большая часть этих явлений — самые обыкновенные из них — должны быть приписаны бессознательной деятельности самого медиума.

В предшествующем отделе я вкратце указал, что другая часть этих фактов может быть отнесена к причине внемедиумической (.вне медиума находящейся), но вместе с тем ‘естественной’, земной, исходящей от внетелесного действия других живых лиц (явления анимические).

В главе III я собрал большое количество таких фактов, которые также заставляют нас допустить для их объяснения причину внемедиумическую. Но в чем же она состоит? Для некоторых из этих фактов можно, пожалуй, пытаться искать объяснения в области анимической, и это, разумеется, прежде всего для явлений физических, о которых тут идет речь, но затруднение в том, что в большей части этих явлений есть также и умственная сторона, которая трудно поддается анимической гипотезе, так, напр., расширяя до крайних пределов внетелесную физическую силу живого человека, можно было бы сказать, что ‘преследования медиумическими явлениями’ (о которых я говорил в рубрике I главы III) были вызваны внетелесными действиями, сознательными или бессознательными, каких-нибудь живых лиц. Логически это объяснение возможно, но оно не имеет достаточно разумного основания. Так, трудно было бы разумно допустить, что преследования, которым подвергались члены семейства Фокс, — преследования, имевшие целью вызвать публичное исследование медиумических явлений, — были результатом анимической мистификации, т.е. исходящей бессознательным образом от человека живого. Кроме того, не надо забывать, что явления происходили постоянно, во всякое время и очень часто по просьбе посетителей, как же тогда объяснить это согласование действия живого, вдали находящегося человека со всеми требованиями данного момента и всею обстановкою той среды, где это анимическое проявление должно совершиться? Для чего во многих других случаях эта просьба о молитве, после которой преследования прекращаются? и пр. и пр. Из этого, однако ж, не следует, чтобы для некоторых случаев таинственных беспорядков (‘Spuckerei’) нельзя было гипотетически предположить, что они были произведены причинами анимическими, мы видим, что анимические явления всегда имеют разумное объяснение в известных отношениях между заинтересованными сторонами, эти самые отношения должны бы были точно так же существовать и в случаях таинственных беспорядков, если б они зависели от той же причины, и тогда настоящий их источник не замедлил бы обнаружиться.

В рубрике XI той же главы я привел некоторые случаи из разряда физических явлений, а именно приносов на большом расстоянии. Допустив, что внетелесное физическое действие человека безгранично властвует как над пространством, так и над веществом (г. Гартман найдет себя вынужденным дать своей теории именно такое развитие), можно было бы подвести эти физические случаи под рубрику анимизма — ибо их умственное содержание не представляет затруднения. Я упомянул о них в главе III ввиду настоящей теории г. Гартмана, и в особенности в связи с фактами рубрики X — ‘передачи сообщений на большие расстояния’. Если б мы захотели объяснить эти последние также посредством анимической гипотезы, то затруднения были бы уже значительнее. Возьмем случай проф. Гера, передающего сообщение из Кэп-Мэн, возле Нью-Йорка, в Филадельфию посредством спиритоскопа. Опыт длился два с половиной часа, если б в продолжение этого времени проф. Гер находился в трансе, подобно г-ну рубрики XI во время переноса фотографии на большом расстоянии, то можно бы предположить, что все это было анимическим проявлением самого проф. Гера. Но его медиумические способности были ничтожны, никакого анимического явления вообще через него не совершилось, он в транс никогда не впадал и пр. В час дня, находясь в общении с отшедшей сестрою посредством спиритоскопа, он дает ей поручение к д-ру Гурлею в Филадельфию с просьбою доставить ему ответ в три с половиной часа. Давши поручение, он снова садится за спиритоскоп только в три с половиной часа для получения ответа. Кто же в продолжение этого времени действовал в Филадельфии? Требовалось не только передать поручение д-ру Гурлею, но и получить его ответ для дальнейшей передачи проф. Геру. Таким образом, дух его должен был бы проявиться в Филадельфии два раза (посредством спиритоскопа), покуда он находился в Кэп-Мэн в нормальном состоянии, мы не знаем ничего аналогичного в анимизме, что оправдывало бы подобные объяснения. Итак, то не был дух самого Гера, который под именем своей сестры совершил эту операцию, еще менее одна из способностей средних частей его мозга, по мнению Гартмана.

Остановимся, однако, несколько минут над этим отрицательным утверждением и посмотрим поближе, каким путем эта операция могла бы быть проделана, с точки зрения г. Гартмана. Вот проф. Гер сидит за спиритоскопом, его сомнамбулическое сознание разыгрывает роль его отшедшей сестры, и он сообщается с нею посредством спиритоскопа. Ему приходит на ум сделать опыт, послать сестру в Филадельфию с поручением, касающимся дела в банке. Как он взялся за передачу этого поручения? Он высказал его громко, как если бы говорил своей сестре. Она ему ответила ‘да’ через спиритоскоп, и дело было кончено. Так практикуется это в спиритизме. Как же разыгралась эта сцена в Филадельфии? Г-жа Гурлей тоже сидела за спиритоскопом, и ее сомнамбулическое сознание давало ей сообщение от имени ее матери. Это сообщение внезапно прерывается, и вот спиритоскоп начинает буква за буквой передавать сообщение проф. Гера. Кто же приводил в движение стрелку спиритоскопа буква за буквой, после того как Гер уже дал сестре своей поручение? Кто приводил его в исполнение? Вот наибольшая и непревозмогаемая трудность для теории д-ра Гартмана! Если б проф. Гер высказал свое поручение буква за буквой, то это было бы другое дело: можно было бы предположить телепатическое воздействие — не передачу мыслей, но передачу одна за другой букв от одного сомнамбулического сознания к другому. Но этого не было, сообщения так называемых ‘духов’ получаются через спиритоскоп, но с нашей стороны разговор ведется устно. То же самое, но только наоборот произошло в Филадельфии, где уже была очередь г-жи Гурлей дать устно ответ невидимому посланцу проф. Гера, который в свою очередь получил это сообщение через спиритоскоп. Кто же приводил в движение его стрелку, когда г-жа Гурлей была уже занята другим делом? И кроме того, какого рода ясновидением читались буквы спиритоскопа с той и с другой стороны? Или это также в силу соотношения с абсолютом? (Здесь, вдобавок, я напомню только вскользь, что, по толкованию г. Гартмана, передача мыслей на большие расстояния может происходить не иначе как в форме галлюцинаторной. См. рубрику X главы III.)

Прибегать для ‘естественного’ объяснения этого факта к бессознательному вмешательству какого-нибудь живого существа, очевидно, слишком нелепо, чтобы нам на этом останавливаться.

Но, с другой стороны, правда, ничто не доказывает, чтоб невидимым деятелем была действительно сестра профессора Гера. Одно только можем мы логично предположить: что тут был разумный и самостоятельный деятель — сознательный передатчик сообщения, — исполнивший поручение, и что этим деятелем не мог быть ни сам медиум, ни другое живое существо. Те же затруднения и те же заключения представляются нам относительно случая Луизы Мэк-Фарленд (см. выше), где сообщение было передано стуками на расстоянии тысячи миль. Кроме того, кто тут совершил превращение личности и грамматического построения речи? Анимические сообщения не имеют этой особенности — они передаются не от имени сообщающегося, но им самим.

Для объяснения некоторых других фактов главы III можно опять-таки, прибегая к анимической гипотезе и доводя ее до крайних пределов, утверждать, что кто-нибудь, где-нибудь и как-нибудь бессознательно произвел данное явление. Возьмем, напр., случай Кардозо. Можно всегда сказать, что какой-нибудь человеческий мозг, находящийся в бессознательном соотношении с мозгами моих медиумов, был источником активным или пассивным знания, не принадлежавшего этим мозгам. Или когда медиум пишет целые речи, или говорит на языке, ему неизвестном, можно опять предположить, что причина сего не сверхземная, а земная, что мы имеем тут зрелище бессознательной игры какого-нибудь сомнамбулического сознания, находящегося где-нибудь вне кружка. Это трудно, это странно, нить, долженствующая служить соотношением, ускользает из наших рук, но логически это не невозможно. Не достает только доказательства: мы не можем найти того живущего, который был причиной явления.

Но то же самое затруднение встает перед нами, если мы хотим доказать, что эта причина не находится в живущем. Чем же мы можем руководствоваться в отыскании этой причины? Ответ прост: покуда явление безлично, мы не имеем достаточного основания приписывать его причине неземной, но если сообщение имеет характер личный, это другое дело, и мы можем идти далее.

Здесь-то умственные влияния анимизма приходят к нам на помощь как основа для дальнейших заключений. Вот почему изучение анимизма должно предшествовать спиритизму. Раз анимические явления будут хорошо установлены, переход к спиритической гипотезе уже не представляет неодолимых затруднений, когда мы наталкиваемся на факты, которые один анимизм объяснить не в состоянии, он расчищает нам путь и устраняет все возражения, которые обыкновенно предъявляют против спиритизма. Он-то и приводит нас шаг за шагом к тому убеждению, что то, что возможно для человека живого, возможно также и для отшедшего.

Мы видели выше в рубрике I анимического отдела, что г-жа В. (учительница) имела обыкновение получать через собственное медиумическое письмо сообщения от покойного мужа, но вот 20 июля 1858 года совершенно неожиданно ‘карандаш не написал обычного, ожидаемого имени, но чужим почерком, в котором она тотчас узнала почерк Софии Свободы, какие-то шутливые слова, выражавшие ее неудовольствие по поводу неисполненного урока’ и т.д. Когда наутро г-жа В. посветила Софию Свободу и показала ей полученное сообщение, то последняя тотчас признала в нем и свой почерк, и свои обычные обороты речи.

Далее я привел также случай медиумического письма, полученного на сеансе в Медлинге через внетелесное действие Софии Свободы в то время, когда тело ее спало в Вене, и сама личность Софии была констатирована сходством почерка и всеми частностями сообщения.

Мы видали также случаи, где сообщения получались из уст медиумов, находившихся в трансе, и что эти сообщения были без всякого колебания приписаны людям живым, ибо они носили на себе печать их личности.

Так, мисс Мэри Брандт, находясь в Кливленде, в Америке, получила на сеансе немецкое сообщение от своей матери, находившейся в Германии, через уста дамы-медиума, совершенно для нее чужой и не знавшей немецкого языка, и этот факт совпал с тем обстоятельством, что мать Мэри Брандт в это самое время находилась в летаргии, и пр.

Опираясь на эти факты, не имеем ли мы права прийти к такому умозаключению: если мы получаем медиумическим путем сообщения, носящие в себе все признаки, характеризующие человека живого, нам известного, и если мы находим логичным и естественным приписать помянутое сообщение этому живому человеку и заключить, что он и есть действительная причина этого проявления, то не будет ли столь же логичным и естественным в случае сообщения, носящего на себе все характеристические черты лица, которого мы знали в среде живых, ныне же отшедшего, приписать это сообщение именно этому лицу и точно так же заключить, что оно и есть действительная причина этого проявления?

Очевидно, что аналогия тут полная и что логика требует этого заключения. Вот, насколько я понимаю, то единственное доказательство умственного порядка, то ‘умственное содержание’, которое одно может разрешить этот вопрос. Факт этого рода имел бы огромное значение, ибо он представил бы нам положительное доказательство полной независимости нашего внутреннего существа от тела и, следовательно, доказательство независимого, самостоятельного бытия этого существа — короче, души, переживающей тело. Подобный факт был бы спиритическим фактом в истинном, специальном значении этого слова.

Проведем далее аналогию, представляемую нам явлениями анимическими. Когда мы видим двойника живого человека, естественно и логично искать причину этого видения или этой галлюцинации в том именно лице, которого этот двойник изображает. Будь это явление телепатического или иного рода, все равно: когда говорят о явлении А. живого к Б. живому, никто не думает приписать его самому Б. или другим живущим — С. или D., из дальнейших же справок оказывается, что, действительно, в момент явления двойника А. к Б., в чувствах и мыслях А. произошло что-то такое, что служит достаточным основанием, чтобы видеть в самом А. действительную причину его явления к Б. Вещь действительно поразительная, что в специальном труде об этом предмете (‘Прижизненные призраки’), где сотни случаев подобных явлений, мы не находим почти ни единого, где явление А. живого к Б. могло бы быть рассматриваемо как чисто субъективная галлюцинация без всякого признака телепатии. Раз ее чисто галлюцинаторный характер в большинстве явлений живых установлен, естественно спрашиваешь себя: что же должны мы заключить, когда вместо явления прижизненного призрака перед нами явление призрака посмертного? Ответ ясен: возможность приписать его телепатическому действию, исходящему от А. отшедшего, доказана, дело стоит только за фактами. Конечно, придет время, когда и об этом разряде явлений мы будем иметь труд столь же доказательный, как и капитальный труд Лондонского общества психических исследований о ‘прижизненных призраках’.

Отсюда до материализации один шаг. Если двойник живого человека может явиться не только как телепатическая галлюцинация, но и облечься в пластическую форму и если мы приписываем тогда это явление каким-нибудь таинственным способностям органических и психических сил находящегося среди нас живого субъекта, то не можем ли мы заключить в силу той же логики, что когда материализованная фигура, несомненно, представляет все характеристические черты отшедшего лица, то действительная причина этого явления, временно облеченного в атрибуты телесности, должна находиться в этом лице.

Как мы видим, цепь аналогии полная. Но то, что было сравнительно просто и очевидно для фактов анимических, становится весьма сложным и сомнительным для фактов спиритических, ибо, что касается первых, нам легко связать причину со следствием, оба конца психической телеграфной нити могут подлежать нашему исследованию: и воспринявший воздействие, и вызвавший его нам доступны, мы констатируем, что некоторое психическое состояние в А. соответствовало некоторому воздействию в Б. И мы принимаем эту теорию причинности, не прибегая ко всякого рода гипотезам для опровержения ее. Другое дело, когда приходится констатировать явление спиритическое. Средств для проверки мы не имеем, перед нами явление, а причина его представляется только вероятною во имя логики. Положительные доказательства ускользают от нас.

И вот, когда мы приступаем к этой проблеме, перед нами восстает во всей своей неизмеримой глубине таинственный вопрос о личности.

Благодаря философским трудам Гелленбаха и Дюпреля, понятие личности получило развитие совершенно новое и затруднения, представляемые спиритической проблемой, уже значительно облегчены. Мы знаем теперь, что наше внутреннее сознание и наше обыденное внешнее сознание не одно и то же, что наша личность, которая есть результат нашего внешнего сознания, не может быть отождествлена с тем я (ego), которое принадлежит внутреннему сознанию, или, короче, что то, что мы называем нашим сознанием, не одно и то же, что наше внутреннее я. Итак, следует делать различие между личностью и индивидуальностью. Личность есть результат организма, а организм есть временный результат индивидуального трансцендентального начала. Экспериментирование в области сомнамбулизма и спиритизма подтверждает эту великую истину. Как только личность или внешнее сознание усыплено, появляется что-то другое, мыслящее и водящее, не отождествляющее себя с усыпленной личностью и отличающееся своими собственными характеристическими чертами, для нас это индивидуальность, которую мы не знаем, но она знает ту личность, которая спит, помнит ее поступки и мысли.

Если мы хотим допустить спиритическую гипотезу, то ясно, что только внутреннее ядро, это индивидуальное начало и может пережить тело и все, что некогда принадлежало его земной личности, будет для него только делом памяти.

Вот ключ для уразумения спиритических явлений. Если трансцендентный субъект был соединен с телом во время своего феноменального проявления, то не логично допустить, что по отрешении от тела это проявление может опять иметь место так или иначе в мире феноменальном через посредство какого-нибудь другого человеческого организма, более или менее открытого для впечатлений трансцендентального порядка. Раз это будет допущено, ясно, что подобного рода проявление, если оно имеет целью признание своей земной феноменальности или личности, может быть достигнуто не иначе как усилием памяти, воссоздающей черты земной личности. Это усилие должно, естественно, становиться все более и более трудным, ибо память о земной личности должна с течением времени все более и более слабеть. Короче, индивидуальность удерживается, личность стушевывается. Вот почему вопрос о ‘самоличности духов’ есть камень преткновения в спиритизме, вот почему доказательные случаи этого рода очень редки, вот почему они более или менее, необстоятельны или содержат только какие-нибудь характерные обычные черты, воскресающие в памяти с тою единственно целью, чтобы личность была признана, и вот почему случаи этого рода обыкновенно относятся ко времени, более или менее близкому к смерти. Здесь не мешает, кстати, указать, почему медиумические сообщения не могут дать нам удовлетворительного понятия о мире духовном и его жителях, мир трансцендентный есть понятие, столь же несоизмеримое для мира феноменального, как и понятие о четвертом измерении пространства, мы не можем иметь о нем никакого представления, нужно хорошенько проникнуться этой истиной.

Нам остается теперь проверить из опыта, существуют ли случаи сообщений из того мира, где самоличность сообщающегося, несомненно, доказана. При этом нам прежде всего надлежит установить, что именно мы должны признать критериумом личности. Умственное и нравственное содержание — вот что составляет личность. Умственное содержание кристаллизуется в памяти, верной хранительнице событий и совокупности всех отношений целой человеческой жизни, которые никогда не могут быть тождественны с событиями и отношениями жизни другого человека, память же есть верный отпечаток умственных приобретений, верований и убеждений, являющихся результатом целой жизни, отличной от всех других. Что касается до нравственного содержания, то выражением его является характер: он также имеет свои отличительные черты, настолько отличительные, что они налагают печать индивидуальности даже на внешние формы своего проявления, которые, так сказать, кристаллизуются в некоторых внешних принадлежностях организма. Таковы: речь, почерк, орфография и, наконец, вся внешность.

Итак, если мы получим медиумическим путем сообщение, которое носит в себе вышеупомянутые несомненные черты личности, то разве мы не имеем права, — устранив сперва всякую возможность ошибки и подвергнув данный случай критике, имеющей в виду все три источника познавания, указанные нам Гартманом, и все ‘семь способов объяснения’, изложенные им в его послесловии, — отнести это сообщение к той причине, которая сама себя указывает.

Посмотрим же, можем ли мы представить факты, отвечающие подобным требованиям. Случаи, свидетельствующие более или менее удовлетворительно о тождественности проявляющейся личности, разбросаны по всей спиритической литературе. Каждый случай подобного рода должен отвечать за себя, выдерживая или не выдерживая критики, смотря по вескости предъявляемых доказательств.

Большинство этих фактов убедительно только для заинтересованного лица, которое большею частью одно только и может судить о самоличности сообщающегося, и вот тут-то с точки зрения критики и представляется слабая сторона сообщений, ибо присутствующее лицо всегда может быть принято за бессознательный их источник. Следовательно, чтобы подобное сообщение имело объективное, удовлетворительное значение, надо, чтобы оно или получилось в отсутствие заинтересованного лица, или носило в себе такие внутренние или внешние черты, на которые присутствие этого лица не может иметь влияния, доказательство будет полным, когда оба условия будут соединены.

Национальный язык и почерк вот неотъемлемые, существенные и несомненные атрибуты всякой личности, представляющие в то же время наглядное мерило ‘личного уравнения’, как выражается г. Дассье. Речь и почерк — вот внешняя форма, так сказать, вещественное доказательство, коим личность заявляет себя во всех общественных отношениях, и здесь (в явлениях медиумических) независимо от влияний присутствующих лиц. Я начну с фактов этой категории, а потом перейду к тем, кои содержат в себе внутренние существенные черты, свидетельствующие о тождестве лица. В главе III мы уже видели немало фактов, отвечающих всем требуемым доказательствам этого рода, и это значительно сократит нам объем настоящей последней главы. Для систематического изучения совокупности фактов, происходящих при помянутых выше условиях, и имеющих поэтому служить оправданием спиритической гипотезы, я подведу их под несколько общих рубрик и для каждой из них представлю несколько соответствующих примеров.

I. Самоличность отшедшего, доказанная сообщениями на его родном языке, медиуму не известном.

Я уже сказал в рубрике VI главы III, специально посвященной явлениям этого рода, что я смотрю на них как на абсолютное доказательство влияния, идущего из источника, вне медиума находящегося, и представил к тому основания. Совершенно понятно, что подобное внемедиумическое влияние не может быть ничем иным, как влиянием, исходящим от человеческого существа живого или мертвого. В отдел анимизма я представил случай, где умирающая в Германии мать говорила по-немецки с своей дочерью в Америке, через американского медиума, не знающего по-немецки. Если б эта самая мать явилась к своей дочери тем же путем и способом столь же убедительным, но только после своей смерти, — разговаривая с ней, как при жизни, упоминая о подробностях и частностях, ведомых только ее дочери — то тут представились бы те же достаточные основания для признания ее самоличности. В упомянутой рубрике есть несколько фактов подобного рода, и между ними первое место принадлежит случаю, рассказанному судьей Эдмондсом: он наблюдал его сам над своей дочерью Лаурой, беседовавшей по-гречески с греком г. Эвапгелидесом, который из всего сказанного ему невидимым собеседником устами мисс Эдмондс не мог не признать в нем своего старого друга, умершего за несколько лет перед тем в своем отечестве в Греции, именно брата греческого патриота Марко Боцарриса. Эти разговоры повторялись несколько раз и длились по нескольку часов, в продолжение которых Эвангелидес самым тщательным образом пытал своего невидимого собеседника ‘относительно разных домашних и политических дел’. Особенное значение придает этому случаю то обстоятельство, что этот самый собеседник при первом же их разговоре сообщил г. Эвангелидесу ‘о смерти одного из его сыновей, которого он при отъезде своем из Греции в Америку оставил живым и здоровым’ (см. подробности выше). Я не нахожу никакого разумно мыслимого способа объяснить этот факт иначе, как спиритической гипотезой, ясновидение не объясняет греческого языка, а греческий язык не объясняет ясновидения, а анимическая гипотеза сводится здесь к абсурду.

Подобный же случай мы имеем в рубрике VIII, с. , где миссис X. из Пейслея в Шотландии заявила о своей смерти па шотландском наречии устами мисс Сконгаль, не знавшей этого наречия. Внук миссис X., к которому обращено было сообщение, также задал ей всякого рода вопросы, чтоб убедиться в ее самоличности, и ответы ее все па том же наречии были вполне удовлетворительны. См. подробности там же.

Основываясь на этих фактах, мы имеем полное право заключить, что и другие случаи ‘речи на неизвестном медиуму языке’, упомянутые в рубрике VI главы III, суть не только случаи внемедиумического явления, но и спиритические, ибо нет никакого достаточного основания приписать их причинам анимическим, главное условие для подобного объяснения — отношение между этой причиной и ее последствием, т.е. какое-либо отношение между живущими — известными и неизвестными, видимыми и невидимыми — совершенно отсутствует. Можно возразить, что нет также основания утверждать существование отношения между живущим и неизвестным отшедшим. Это правда. Но когда нам даны предшествующие факты, то разумно предположить, что отшедший располагает несравненно более легкими средствами для установления подобного отношения, чем мог бы то сделать живущий, — причем целью является желание доказать факт своего посмертного существования.

Между фактами этой рубрики еще более доказательными являются такие, когда разговор на неизвестном медиуму языке происходит в отсутствие лиц, знакомых с этим языком, и когда для объяснения сказанного приходилось приглашать других лиц, его знающих. Вполне удовлетворительный факт такого рода был упомянут мною в той же рубрике VI, а недавно я напал на другой еще более замечательный факт этого рода, приведенный в бостонском журнале ‘Facts’ в февральском выпуске 1885 г. Миссис Элайза Тернер из Монпелье, в Вермонте, подробно рассказывает, как ее муж, Куртис Тернер, в 1860 году захворал. Проболев два года, он слег в постель, и доктора объявили его неизлечимым. Он и жена его были оба несколько медиумичны. Как к последнему средству, они прибегли к сеансу. М-р Тернер впал в транс, и невидимый внушитель на ломаном английском языке сказал: ‘Мне надо француза, чтобы с ним говорить’. Далее привожу слова миссис Тернер: ‘Послали за д-ром Прево — французом, и муж мой разговаривал с ним точно так, как если б знал французский язык, он даже давал советы другим больным. Это удивило д-ра Прево, и он решил попытать духов. Пришедши в другой раз, он принес с собой анатомический атлас, но дух, называвший себя доктором, выдержал экзамен с честью, ибо он указывал и называл все различные мышцы и нервы по-латыни и по-французски не хуже самого д-ра Прево, получившего медицинское образование’. В результате больной выздоровел в десять дней, как ему было обещано невидимым врачом. Миссис Тернер прибавляет в конце: ‘Мой муж не знал французского языка и не умел играть на скрипке, но под влиянием доктора Ганнибала, своего невидимого внушителя, мог и говорить по-французски и играть на скрипке’. Издатель журнала ‘Facts’ присовокупляет: ‘Д-р Прево на Ватербургском съезде, в штате Вермонте (в Северной Америке), происходившем в октябре 1884 года, на одном из митингов нашей редакции рассказал об этом случае согласно помещенному здесь сообщению миссис Тернер’.

К этой же рубрике должны быть отнесены и те случаи, когда медиум выражается не на языке, ему неизвестном, но посредством условного, ему неизвестного алфавита, так, напр, алфавита глухонемых. Вот случай, где сообщение было сделано посредством этого алфавита, так как отшедший при жизни был глухонемой. Я заимствую его из месячного журнала, издававшегося миссис Гардинж-Бриттен в Бостоне в 1872 году под заглавием ‘Западная Звезда’, где на с. 261-й она приводит следующий за сим рассказ г. Сторера, напечатанный первоначально в журнале ‘Духовная Эра’:

‘В субботу 2 августа 1872 года я читал лекции в Сиракузе, в штате Нью-Йорк, и между утренней и вечерней присутствовал на сеансе в доме миссис Барс, на котором было до двадцати человек. Между ними находились две дамы и два господина, приехавшие из соседнего города, чтоб слушать мои лекции, и неожиданно явившиеся на сеанс, тут один медиум, живший в этом городе (миссис Корвин) был повергнут невидимой силой в транс и протянул руку к одному из вышеупомянутых господ. Тот встал с противоположного конца комнаты и сел возле медиума. Тогда, по-видимому, дух стал делать большие усилия, чтоб заговорить, но никак не мог овладеть органами речи медиума, так что возбудил жалость во всех присутствующих. Тут было замечено, что левая рука медиума по временам поднималась, а пальцы как-то двигались, и вскоре упомянутый господин заметил, что дух доказал ему свою самоличность и это — ‘надлежащим образом’. Все предполагали, что это был какой-нибудь частный условный знак, ожидали дальнейшего и указывали на условия, которые могли бы облегчить проявление. В это время медиум перешел под влияние другой личности, которая спокойно заявила, что если будут сидеть смирно, то жена джентльмена, сидящего возле медиума, постарается опять сообщиться, что она была на земле глухонемою и будет сообщаться посредством алфавита глухонемых. Вследствие сего все затихли, и вскоре отшедшая жена проявилась опять и в продолжение двадцати минут разговаривала со своим мужем, причем пальцы медиума складывали ответы и фразы посредством условных знаков, известных под названием ‘немого алфавита’.

Зрелище было в высшей степени трогательное! Муж молча сидел перед медиумом, погруженным в транс, делая жене своей вопросы посредством складывания пальцев, а жена отвечала на его мысли через чужой организм, двигая пальцы, которые никогда не были приучены к подобному способу выражения. Дух отвечал также на его мысленные вопросы, писавши ответы рукою медиума, тем и другим способом он совершенно удовлетворительно отвечал на каждый вопрос. Остается прибавить, что медиум и упомянутый джентльмен вовсе не были знакомы между собою, а медиум никогда дотоле и не видывал, каким образом разговаривают посредством алфавита глухонемых.

II. Самоличность отшедшего, доказанная сообщениями, отличающимися складом речи или особенными выражениями, ему свойственными, полученными в отсутствие лиц, его знавших.

Эта рубрика служит дополнением к предшествовавшей рубрике, случаи которой хотя и драгоценны, но очень редки и, кроме того, трудно уловимы, не оставляя объективных пребывающих доказательств — если только речь на незнакомом медиуму языке не была тут же стенографирована. Большинство сообщений получается, конечно, на языке родном или, по крайней мере, знакомом медиуму, но это, однако, не мешает тому, что иногда они представляют особенности настолько резкие, что невозможно не признать в них отпечатка личности. В рубрике IV главы III я привел выдающийся случай этого рода: роман Диккенса, не доконченный им при жизни, был закончен им по смерти рукою молодого, литературно не образованного медиума, весь роман теперь напечатан, и всякий может сам судить, насколько конец достоин начала. Не только драма романа продолжается и закончена мастерской рукой — так что самый тонкий критик не мог бы сказать, где кончается подлинник и где начинается его медиумическое продолжение, — но, кроме того, много особенностей в слоге и правописании свидетельствуют о личности автора.

Вот случай совершенно частного характера, полученный мною из первых рук. Он был передан мне моей хорошей знакомой В.Н. П-вой, которую я уже неоднократно . здесь называл. Она находилась однажды вечером у княгини С.Г. Шаховской (мачехи моего товарища по лицею, кн. Александра Шаховского). Это было в Петербурге в 1874 году. Г-жа П-ва несколько медиумична, и княгиня от времени до времени имела с ней маленькие сеансы посредством планшетки. Один ее знакомый, С.Н. Фустов (которого я тоже знаю), случайно зашел к княгине в этот вечер. Он заведовал делами грузинского князя Георгия III, с которым ни княгиня, ни г-жа П-ва не были знакомы. Зная, что эти дамы занимаются спиритизмом, ему пришло в голову спросить их, не могут ли они доставить ему случай войти в сношение с покойным отцом князя Георгия, имея предложить ему очень важный вопрос, В. П-ва взялась за планшетку, и когда отец князя назвался, то г. Ф. спросил его, что сталось с большой суммой денег, которую не нашли после его кончины? Ответ был: ‘Что с возу упало, то пропало, но я этому рад, Георгию вредно иметь так много казны’. Это последнее выражение очень удивило всех присутствующих, которые никогда не слыхали, чтобы оно употреблялось в этом смысле, но когда г. Ф. рассказал об этом ответе кн. Георгию, тот сказал, что слово ‘казна’ для него неудивительно, что покойный отец его, человек старинного века и большой оригинал, никогда иначе не называл деньги, говорил, напр.: ‘Подайте мне шкатулку с казною’. Здесь следует прибавить, что не только медиум, но и никто из присутствующих, не исключая и г-на Фустова, никогда не видали покойного, проживавшего и скончавшегося в Грузии. Был еще предложен один вопрос, касавшийся домашних дел кн. Георгия, и получен на него ответ, вполне удовлетворительный, впоследствии оправдавшийся обстоятельствами, но так как эти подробности не относятся до настоящей рубрики, то я и считаю лишним здесь об этом распространяться. Что касается первого факта, то г. Фустов был так любезен, что подтвердил мне письменный рассказ г-жи П-вой своей подписью.

Иногда случается, что достаточно одного слова, чтобы установить факт самоличности для того, кто один может понять значение этого слова. Вот такой случай, столь же простой, сколь и убедительный, происшедший в отсутствие того лица, до которого относилось данное доказательство. Почтенный литератор С. Голль (S.C. Hall) рассказывает следующее: ‘Однажды я получил через медиума Юма сообщение от имени дочери Роберта Чэмберса, относившееся до их семейного дела, очень интимного. Когда она меня попросила передать его моему высокоуважаемому другу, я отказался от этого, если только не получу какого-нибудь несомненного доказательства, которое могло бы убедить меня, что сообщение действительно исходило от духа его дочери. Ответ был: ‘Скажите ему: папа, любовь моя’ (‘pa love’). Я спросил Чэмбер-са, понимает ли он, что это значит? Он ответил, что это были последние слова, выговоренные его умиравшей дочерью в то время, как он приподнимал ее голову на подушку. Тогда я счел себя вправе передать ему поверенное мне сообщение’ (‘Light’, 1883, р. 437). По счастливой случайности этот факт подтверждается совершенно независимо свидетельством другого лица, также присутствовавшего на этом сеансе, а именно Гомфрейса, в его статье: ‘Experiments in spiritualism’, напечатанной в том же томе ‘Light’, p. 563.

Я не могу не упомянуть здесь, хотя бы только в виде ссылки, о сообщении, полученном судьею Эдмондсом от имени мальчика, продавца газет, через уста дочери своей, находившейся в трансе, и составляющем содержание его ‘Spiritual tracts’ N 3. Оно было стенографировано самим Эдмондсом, и надо его прочесть, чтобы увидать, насколько оно непередаваемо характеризует уличного бесшабашного нью-йоркского мальчугана.

III. Самоличность отшедшего, медиуму не известного, доказанная сообщениями, написанными его прижизненном почерком.

Я склонен думать, что это доказательство даже берет верх над фактами первой рубрики. Как доказательство почерк столь же характеристичен, как и речь, но для цели, которую мы преследуем, язык сообщения должен быть неизвестен медиуму, сверх того, если оно не письменное, то документальное доказательство отсутствует, большею же частью эти сообщения на неизвестном медиуму языке передаются устно, живою речью, в чем, правда, и заключается их ценность. В этой же рубрике мы имеем доказательство самоличности не менее убедительное, но представляющее еще и то преимущество, что оно может быть дано на родном языке медиума, сверх того, оно является вещественным, пребывающим документом, всегда доступным для критики, и, наконец, что особенно важно, оно может быть получено и в присутствии заинтересованного лица, ибо я отрицаю, чтобы почерк отшедшего, медиуму неизвестного, благодаря только одному присутствию лица, знавшего отшедшего, мог быть воспроизведен вполне тождественно деятельностью сомнамбулического сознания медиума. Я утверждаю это по следующим причинам: во-первых, мы можем узнавать почерки знакомых нам лиц, но мы не можем воспроизводить их на память, если бы даже и хотели, и, во-вторых, если б данное сообщение воспроизводило только фразу, которая была бы у нас на уме вместе с представлением знакомого почерка, то еще можно было бы сказать, что фраза была воспроизведена механически, вместе с почерком, посредством передачи мысли. Но, как известно, сообщения имеют свое собственное содержание и свою собственную фразеологию. Я не говорю, разумеется, о нескольких отдельных словах или о подписях имен, представляющих facsimile почерка, их авторов, что всегда может дать повод к оспариванию, я говорю о сообщениях более или менее длинных или частых, полученных от того же отшедшего лица и писанных его почерком. Это доказательство, по-моему, должно быть признано совершенно убедительным, ибо почерк всегда был признаваем как неоспоримое доказательство личности — ее верным и постоянным выражением. Это фотографический портрет своего рода (см. сказанное выше о графологии и об изменениях почерка в гипнотических персонификациях. Глава III, рубрика III). А что касается возможности писать чужим почерком, то здесь должна быть прилагаема та же аргументация, как и относительно возможности говорить на языке, которого не знаешь (см. глава III, рубрика VI).

Сообщения, писанные почерком, принадлежавшим отшедшему, упоминаются тут и там в медиумической феноменологии. Но вообще они редки, подробное описание почерка отсутствует, и приходится полагаться на слова тех, к коим относятся сообщения, будучи большей частью интимного характера, они, естественно, не предаются гласности, кроме того, чтоб быть документальным доказательством тождества почерка, они должны бы были быть напечатаны вместе с facsimile почерка данного лица до и после его смерти, но очень редко заботятся о том, чтобы представить такое доказательство, которое вдобавок и обходится недешево. Тем не менее эти доказательства или необходимые подробности иногда и были представляемы, и о них-то я и буду теперь говорить.

Первое место среди сообщений этого рода принадлежит, бесспорно, тем, кои были получены банкиром Ливермором от имени его отшедшей жены Эстеллы на многочисленных его сеансах с Кэт Фокс, в течение нескольких лет подряд — с 1861 по 1866 год. Ниже, в рубрике V, читатель найдет все необходимые подробности об этих замечательных сеансах, из коих приведу здесь только относящиеся до сообщений. Их было получено до сотни, они писались на карточках, которые Ливермор помечал и приносил с собою, они все были написаны не рукою медиума (обе руки которого Ливермор держал в своих в течение всего сеанса), но непосредственно рукою самой Эстеллы, и даже иногда на глазах у Ливермора при спиритическом свете, позволявшем ему вполне узнавать не только руку, но и всю фигуру писавшей. Почерк этих сообщений — совершенный facsimile прижизненного почерка Эстеллы. В письме м-ра Ливермора к м-ру Кольману (познакомившемуся с ним в Америке) мы читаем: ‘Мы теперь дошли до тог_о, что письма пишутся с пометкою числа. Первое из них, помеченное: ‘Пятница 3 мая 1861 года’, было написано очень старательно и правильно, и тождество почерка жены моей было вполне доказано сличением всех мелких деталей. Слог, почерк и характер этих писем служат для меня положительными доказательствами самоличности писавшей, если даже и не принимать во внимание полученные другие, еще более убедительные’. Далее, в другом письме, м-р Ливермор говорит: ‘Ее самоличность установлена выше всякого сомнения. Во-первых, ее наружностью, во-вторых, ее почерком, в-третьих, умственной индивидуальностью, не говоря уже о многих других доказательствах, вполне достаточных в обыкновенных случаях, но из коих, однако, я не одним не удовольствовался, принимая их только в качестве подтверждений’. М-р Ливермор, посылая м-ру Кольману некоторые из этих подлинных сообщений, приложил к ним и образцы прижизненного почерка Эстеллы для сличения, и м-р Кольман нашел посмертные сообщения совершенно сходными с земным почерком миссис Ливермор (В. Coleman. ‘Spiritualism in America’. London, 1861, p. 30, 33, 35). Два facsimile подобных сообщений находятся в этой брошюре м-ра Кольмана, а также ‘Spiritual magazine’ 1861 года, где статья м-ра Кольмана первоначально появилась. Имеющие у себя письма Кэт Фокс могут убедиться, что ее почерк даже нисколько не напоминает почерка сообщений Эстеллы.

Кроме этого умственного и вещественного доказательства, мы имеем еще и другое, а именно что некоторые сообщения Эстеллы писаны по-французски, па языке, совершенно неизвестном медиуму. Вот свидетельство самого м-ра Ливермора: ‘Карточка, которую я принес с собой, была взята из моей руки и несколько спустя возвращена мне видимым образом: на ней я нашел сообщение, превосходно написанное правильным французским языком, с чисто французскими оборотами, ни единое слово которого не было понято мисс Фокс, ибо язык этот был ей совершенно чужд’ (Оуэн ‘Debatable land’. London, 1871, p. 390). А в письме м-ра Ливерморак Кольману я нахожу следующее: ‘В последнее время получилось еще несколько карточек, исписанных по-французски. Моя жена отлично владела этим языком и писала и говорила на нем, тогда как для мисс Фокс и то и другое было недоступно’ (‘Spiritualism in America’, p. 34).

Итак, мы имеем здесь двойное доказательство самоличности: оно установлено не только почерком, совершенно сходным с земным почерком отшедшего, но и языком, медиуму неизвестным. Случай этот из самых драгоценных и представляет, на мой взгляд, абсолютное доказательство самоличности.

Опубликованные facsimile этого рода очень немногочисленны. Есть книга, озаглавленная ‘Двенадцать посланий от духа Джона Адамса к своему другу Иосии Брейгаму через Иосифа Стайльса, медиума’ (‘Twelve messages from the spirit of John Quincy Adams to his friend Josiah Brigham through Joseph D. Stiles, medium’), напечатанная в 1859 году. К предисловию приложены facsimile почерка Адамса и его матери до и после их смерти, представляющие поразительное сходство, тут же приложен и facsimile нормального почерка медиума. Мы находим в ‘Спиритуалисте’ (1881, т. III, с. 111) заметку об этом издании, подписанную Эмметом Кольманом, который, как известно, далеко не снисходительный критик, он приходит к следующему заключению: ‘Книга эта единственная в спиритической культуре и, по-моему, содержит в себе вполне решающие доказательства самоличности автора этих сообщений — внутренние и внешние доказательства одинаково вески’.

В журнале ‘Spiritual Record’ (1884, p. 554-555) нахожу facsimile сообщения, полученного доктором Никольсом от имени отшедшей дочери своей Уилли, написанного непосредственным письмом между двух грифельных досок. Оно совершенно тождественно с приложенным образцом прижизненного почерка Уилли и не имеет никакого сходства с почерком медиума Эглинтона, образчик тут же приложен. Другой facsimile сообщения от Уилли находится в том же журнале (1883, р. 131). Вот все, что я нахожу в настоящее время в своем указателе по части подобных facsimile.

С того времени, как способ непосредственного писания был упрощен и облегчен употреблением грифельных досок, это явление, окрещенное именем психографии, сделалось довольно заурядным, и случаи тождества почерков стали упоминаться гораздо чаще, только их facsimile как оправдательные документы отсутствуют. Для примера я приведу здесь случай, который содержит в себе не только доказательства внешние (почерк), но и внутренние, вполне характеристичные. Вот факт, который м-р Дж.Дж. Оуэн обнародовал в ‘Religio-Philosophical Journal’ (от 27 июля 1884 года) и который я заимствую из ‘Light’ (1885, р. 35) где он был воспроизведен. Я привожу его собственными словами Оуэна с некоторыми выпусками.

‘Двенадцать лет тому назад в числе моих близких друзей был один известный сенатор Калифорнии, вместе с тем и собственник банкирской фирмы в Сан-Хозе. Доктор Нокс был глубокий мыслитель, завзятый материалист… Страдая медленно развивавшеюся болезнью легких, он чувствовал постепенное приближение конца своих дней и часто откровенно говорил об ожидавшем его вечном покое с его вечным забвением, но смерти он нисколько не боялся. Однажды я сказал ему: ‘Доктор, уговоримся: если вы там очутитесь в живых, то буде окажется возможным, вы дадите мне весть о себе в следующих кратких словах: ‘Я все-таки жив’. Он серьезно обещал мне это… Когда он умер, я нетерпеливо желал получить от него какое-либо известие, я стал особенно желать этого, думать об этом, когда к нам однажды приехал из восточных штатов медиум для материализации, честность которого была для меня вне всякого сомнения. Этот медиум сказал мне, что через него иногда даются доказательства самоличности и, предложил мне сделать подобный опыт… Я вычистил грифельную доску и прижал ее к столешнице снизу¹.

Медиум положил одну руку на мою под столом, а другую на верхнюю сторону столешницы… Мы услыхали звук писания, и я нашел на доске следующие строки:

‘Друг Дрэн, факты, которые природа являет перед нами, не терпят сопротивления, и философ, мнящий быть мудрым, часто борется с одним из них, подрывающим его излюбленные теории и затем повергающим его в целое море сомнений и колебаний. Не совсем так было со мною, ибо хотя мои убеждения относительно будущей жизни и были беспощадно опрокинуты, но я должен признаться, что мое разочарование было для меня приятно, и я рад, что могу сказать вам, друг мой: ‘Я все-таки жив’.

Ваш по-прежнему, Уильям Нокс’.

Следует заметить, что этот медиум приехал в Калифорнию только три года спустя по смерти моего друга, что он никогда его не знал и, наконец, что почерк его сообщения на доске был настолько тождествен с его земным почерком, что был признан за его собственный и в том банке, где он был председателем’.

Если бы тут не было тождества почерка, то мы могли бы объяснить этот случай, как и тысячи других, передачей мыслей, но характер почерка налагает на него печать самоличности.

Из сообщений, полученных тем же способом, но в большом количестве в продолжение долгого времени и все от одной и той же личности, мне известен только замечательный случай миссис Мэри Берчет, рассказанный ею самою в ‘Light’ (1884, р. 471 и 1886, р. 322-425). В продолжение двух лет она получила до пятидесяти сообщение почерком близкого ей друга, утраченного ею в 1883 году. На земле он так же, как и Нокс, ‘нисколько не верил в возможность будущей жизни’, вот почему во втором сообщении он и говорит: ‘Это такое же откровение для меня, как и для вас, ибо вы знаете, как сильно я противился всякой вере в возможность пакибытия’. До поездки моей в Лондон в 1886 году я обратился к миссис Берчет письменно с различными вопросами, и она была так обязательна, что прислала мне следующие ответы, в коих содержатся подробности, большею частью не находящиеся в ее напечатанных статьях.

‘The Hall, Bushey, Herts (England).

20 мая 1886 года.

М.г.! К сожалению, не могу исполнить вашей просьбы, послать вам образцы прижизненного и посмертного почерков моего друга, так как его письма ко мне, будучи самого интимного характера, для меня святы, и, кроме того, он неоднократно просил меня никому их не показывать… Но я с удовольствием отвечу на ваши другие вопросы. 1) Относительно почерка моего друга. Я получила до этого дня тридцать четыре письма от него через медиума Эглинтона, первые два на грифельных досках, все прочие на бумаге. Одно из них было написано на листе почтовой бумаги, которую я по углам приклеила к своей собственной грифельной доске так, чтобы ее легко можно было снять (см. ‘Light’, 1884, р. 472). Хотя почерк первых двух или трех полученных мною писем и очень походил на почерк моего друга и хотя слог и способ выражения были совершенно его собственные, я в то же время находила в них некоторое сходство и с почерком Эрнеста, одного из руководителей медиума, что немало меня озадачивало… Это небольшое сходство постепенно исчезало, пока наконец не осталось от него ни малейшего следа, и почерк был настолько тождествен с прижизненным почерком моего друга, насколько писанное карандашом может походить на писанное пером. Друг мой был родом австриец, и почерк его, замечательно красивый и мелкий, носит на себе явную печать своего немецкого происхождения… 2) Все эти письма, за исключением одного, написаны по-английски, хотя нередко содержат немецкие цитаты. Будучи на земле, он также часто писал мне по-английски. Перед Рождеством 1884 года, к великому своему удивлению, я получила сообщение по-немецки готическим почерком, слог которого безукоризнен…²

Несколько затрудняясь чтением моего немецкого письма, так как в то время я плохо знала по-немецки, я сказала, что очень была бы рада получить несколько строчек на своем родном языке. Эглинтон любезно вызвался попробовать, а так как лист бумаги был исписан только с одной стороны, то он перевернул его на доске, которую мы держали обычным способом, после некоторого времени я опять услыхала звук писания и получила несколько слов по-английски, как обыкновенно…³

3) В его-письмах содержится достаточно указаний на его земные дела, чтобы убедить меня в его самоличности, не говоря о других доказательствах, коих было не мало. Вы быть может, читали описание замечательной материализации в сочинении Фармера ‘Между двух миров, очерк жизни Эглинтона’ (Лондон, 1886, с. 167)? Оно было сообщено мною…⁴

В одном из его первых писем я получила, между прочим, одно поразительное доказательство: он случайно упомянул название одного местечка в Германии, и я вспомнила, он говорил мне, что был там однажды. Название это очень оригинальное, и я никогда не слыхала его ни до, ни после. Сидя однажды за медиумическим писанием — с прошедшей осени я развила в себе способность, правда, очень слабую, к автоматическому письму, — я намекнула на это обстоятельство и спросила своего друга, не может ли он написать моей рукой название страны, где находится это местечко. Я старалась быть мысленно совершенно пассивной, чтобы не повлиять на ответ, но ожидала, что напишется Австрия либо Богемия. К моему удивлению, медленно написалось название города, и только тогда я вспомнила, что в упомянутом разговоре, моем с ним, на мое замечание об оригинальности названия этого местечка он ответил, что оно находится возле города Д. Я всегда смотрела на этот случай как на весьма замечательное доказательство, хотя сам по себе он довольно ничтожен…⁵ Примите… и пр.

Мэри Берчет’.

Мне остается прибавить, что, находясь в 1886 году в Лондоне, я не упустил случая познакомиться с миссис Берчет, она, разумеется, подтвердила вышеописанное и показала мне образцы почерка своего друга, не дозволив мне, однако же, читать эти письма, так что я не имел возможности тщательно и подробно рассмотреть оба почерка, я мог только хорошенько сличить способ писания частицы ‘The’, который оказался одинаковым, что касается остального, я могу только констатировать общее сходство обоих почерков, но сходство не есть тождество, и, кроме того, писание карандашом всегда несколько отличается от писания пером.

Вот другой случай, в котором за недостатком facsimile мы имеем, по крайней мере, несколько точных подробностей относительно формы некоторых букв, что доказывает, что сличение почерков было сделано самым тщательным образом. Все подробности этого случая можно найти в ‘Light’ (1884, р. 397). Передаю его вкратце: Г. Смарт, автор статьи, пребывая в Мельбурне, в Австралии, жил у м-ра Спригса, весьма известного медиума, и спал с ним на одной кровати. 27 марта 1884 года, когда они оба легли спать, г. Смарт заметил, что его приятель немедленно впал в транс. После некоторых переговоров посредством стуков было сказано, что ‘пишут и чтоб через десять минут посмотрели’. Вскоре после того медиум пришел в себя, зажгли свечку, и г. Смарт нашел на столе, стоявшем недалеко от кровати, сообщение от имени своей матери, только что умершей в феврале месяце, писанное пером на листе бумаги. Вот его содержание:

‘Милый Альфред, Гарриета писала тебе и сообщила, что я покинула землю. Я рада была перейти. Я счастлива: ‘Я скоро приду опять. Скажи Гарриете, что я была. Господь с тобою. Твоя любящая мать’.

Вот что говорит г. Смарт о почерке: ‘Я тщательно сравнивал почерк полученного таким образом сообщения с почерком прижизненных писем моей матери букву за буквой и слово за словом. Помимо общего сходства, которое для всякого очевидно с первого же взгляда, есть в почерке букв, слов и фраз, встречающихся как в подлинных письмах, так и в данном сообщении, полное тождество. И тут и там постоянно встречается старинная форма буквы г, та же привычка (очень редкая) начинать слово ‘affectionate’ (любящая) с большой буквы, писать первое/в этом слове с нижним хвостом, повернутым влево, а не вправо, по обыкновению, и, что особенно доказательно, видна та же привычка (происшедшая во время земной жизни от слабости правой руки вследствие разрыва мышц) выводить почти каждую букву отдельно вместо того, чтоб писать их, по обыкновению, слитно, не говоря о многих других пунктах сходства, очевидных для глаза, но не поддающихся описанию. Что касается слога сообщения, то видна та же привычка, свойственная ей и при жизни, выражаться кратко, без лишних слов’.

Редактор журнал ‘Harbinger of Light’ (‘Вестник Света’), издающегося в Мельбурне, где первоначально появилась статья г. Смарта, замечает со своей стороны: ‘Мы видели помянутое сообщение и тщательно сличали его с несколькими письмами миссис Смарт. Почерк идентичен, и все особенности в писании букв повторяются и в посмертном сообщении’.

Слабая сторона этого случая с точки зрения подделки состоит в том, что г. Смарт был очень дружен с медиумом, который поэтому мог иметь в руках письма матери г. Смарта и т.д.

Абсолютным доказательством для сообщений тождественным почерком было бы получение подобного сообщения в отсутствие лиц, знавших почерк покойного. Я не нахожу в моем указателе случаев, где целое сообщение подобного рода было бы получено в сказанных условиях, но я знаю некоторые, где почерк сообщения имел, по крайней мере в некоторых буквах, полное тождество с почерком отшедшего. Я могу привести подобный случай из личного опыта и расскажу его подробно.

В продолжение двух или трех лет я имел обыкновение от времени до времени иметь совершенно интимные сеансы вдвоем с женой (она же была и медиумом), и только иногда с участием проф. Бутлерова. Я уже упоминал о них выше. Вначале мы употребляли планшетку, но вскоре мы ее бросили, и мне довольно было положить руку на правую руку жены, державшей карандаш, чтоб минут через 10-15 она заснула, а немного спустя ее рука начинала писать. Я никогда не делал никакого вызова, не выражал никакой просьбы, я просто ждал, что выйдет. Смотря по написанному, я ставил вопросы, карандаш отвечал, и беседа продолжалась, пока он не выпадал из руки. Осень 1872 года была для меня особенно тяжкой, возвращаясь в Петербург из Уфы, я едва не утонул на Каме вследствие столкновения пароходов, это было ночью, и 15 минут спустя после столкновения пароход, на котором я ехал, был уже под водою. К счастью, я был один. Едва вернувшись в Петербург, я узнал, что дом, в котором жил мой старик-отец в своей деревне, в Пензенской губернии, сгорел вместе с семейным архивом и прекрасной библиотекой, которую отец и я собирали в продолжение полувека. Через несколько дней мне предстояло опять уехать, чтобы повидать отца и помочь ему в этом затруднительном положении. Перед отъездом моим из Петербурга мне вздумалось устроить сеанс, думалось: не получится ли чего-нибудь, относящегося до предстоящего мне путешествия. Вместо этого, как только жена заснула, вот что было написано почерком твердым и крупным, не походившим на обыкновенный почерк жены:

‘.Скорблю о пастве своей, болею о пей с богопаречеппым сыном моим, ищущим путей Господних’.

Иерей Николай’.

Я ничего не понял из этого сообщения — к чему и от кого оно могло быть — и просил разъяснения, тут было написано:

‘Напрасно, государь мой, вы мыслите об упреждении, оное было немыслимо, ибо могло бы послужить к отвращению случившегося, отвратить же опое было невозможно, оное предначертано было благим провидением ради души… нуждающейся во молитве многой!..’.

На сделанный мною вопрос о поездке, было отвечено:

‘Жертва ваша велика есть, но неизбежна’.

Когда жена пришла в себя, мы стали разбирать написанное, от кого бы оно могло исходить? И пришли к заключению, что иерей Николай не кто иной, как покойный тесть священника с. Репьевки, где отец постоянно проживал, а так как имя жены нашего настоящего приходского священника — Ольга Николаевна и мы знали, что она была дочерью бывшего репьевского священника, передавшего, как это водится, место зятю, — то естественно было заключить, что упомянутое сообщение получено от него, теперь становилось понятным, почему он называл своего приемника ‘богонареченным сыном’, он же был и духовником отца моего. Что же касается до слов ‘скорблю о пастве моей’ и до всего остального в сообщении, то смысл его совершенно интимный и распространяться о нем я не могу, но для нас он был совершенно ясен. Слова ‘напрасно вы мыслите об упреждении’ относились, вероятно, к высказанной мною когда-то мысли, что в данном случае, где был не просто пожар, а поджог, т.е. явный умысел, могло бы, пожалуй, быть и какое-нибудь предупреждение из невидимого мира.

Это сообщение представляет две особенности: слог его устаревший, семинарский, который теперь не встречается, оно содержит обороты, для нас обоих совершенно невозможные. Кроме того, оно представляет особенности в почерке, которые поразили меня, это была смесь почерка моей жены с посторонним, я находил в нем буквы такой формы, какие жена никогда не писала. Мне любопытно было сличить этот почерк с прижизненным почерком отца Николая. Я знавал его в своей молодости, когда приезжал в деревню на вакации. Он умер в 1862 году, но с 1851 года, найдя себе приемника в зяте, он уже не жил более в Репьевке. Я никогда не видал его почерка, а жена и вовсе не знала его. Когда я обратился к его ‘богонареченному сыну’ с просьбою дать мне несколько писем или какую иную рукопись своего тестя, он не мог найти ничего другого, как страницу старого календаря с пометками покойного отца Николая, которые он вырвал и прислал мне. Уже и эта страница была для меня ценным материалом для сличения почерков. Но только гораздо позднее в 1881 году удалось мне навести справки в церковных архивах, где я нашел целые страницы, исписанные рукою отца Николая. Сличая его почерк с нашим сообщением, я нашел следующее.

В сообщении буква л всюду написана как греческая буква.

В рукописях отца Николая эта буква пишется двояко — то как л, то как ?. На одном листе ведомости об умерших в приходе я нашел 35 подписей иерея Николая, из коих 8 написаны с буквою л, а 27 с греческой ?.

Жена же моя никогда не писала этой буквы как греческую . В сообщении буква д всюду написана по-старинному? хвостом вниз.

В рукописях я нахожу эту букву также в двух видах, но только форма д попадается изредка, а употребляется почти всегда форма д хвостом вниз. Передо мною страница рукописи в лист, на которой форма д кверху встречается три раза, а форма д книзу — 41 раз.

Жена же моя никогда не писала этой буквы с хвостом вниз.

Я умалчиваю о менее резких особенностях, напр., букву б жена моя всегда писала хвостом вверх, а в сообщении она написана постоянно крючком вниз как греческое ?, что согласно с постоянной формой этой буквы в рукописи.

Откуда же это странное совпадение нескольких букв? Надо объяснить это сколько-нибудь правдоподобно. Не достаточно сказать, что сомнамбулическое сознание медиума, в роли старого священника, писало старинным почерком, употребление формы греческого ?, встречается иногда и в настоящее время, а старинное д писалось обыкновенно как цифра 2, форма же д с хвостом вниз попадается теперь очень редко. Следовательно, вопрос не в подражании какому-нибудь почерку, а в том: зачем формы этих букв в полученном сообщении совпадают именно с теми формами, которые употреблял ‘иерей Николай’?

Я нахожу в ‘Light’ (1887, р. 107) в статье ‘Самодоказательное сообщение’, случай, где почерк сообщения также сходствует с прижизненным почерком сообщавшегося только в форме некоторых букв, которые тут и описаны, медиум же этого почерка никогда не видал. Из статьи не видно, было ли получено сообщение в присутствии или в отсутствие лица, знавшего отшедшего и почерк его.

_____________________________

¹ Весьма убедительные условия, ибо это обыкновенно проделывает сам медиум .-А. А.

² Значение этого письма по-немецки соответствует значению письма Эстеллы по-французски. — А.А.

³ Я упоминаю здесь об этом случае, как о хорошем подтверждении подлинности предыдущих сообщений. -А. А.

⁴ В этом сеансе миссис Б. вполне узнала материализованную фигуру своего друга, голова которого нисколько не была закрыта, миссис Б. видела его очень близко, даже держала его за руку, причем свет был нарочно усилен. -А.А.

⁵ Я привел здесь и эту подробность из сообщения, полученного миссис Б., как добавочное доказательство подлинности непосредственного письма, получавшегося через Эглинтона и столь упорно отрицаемого Лондонским Обществом психических исследований.

IV. Самоличность отшедшего, доказанная сообщением от него, исполненным разных подробностей, до его жизни касающихся, и полученным в отсутствие лиц, знавших его.

В главе III, рубрика IX я представил несколько случаев, отвечающих этому условию и вполне удовлетворительных.

Таков случай устного сообщения старика Чамберлена кружку из двенадцати лиц, которым он был совершенно неизвестен, и немедленно вслед за тем проявившегося опять, чтоб сообщить еще несколько подробностей о своей личности, — так как кружок жалел, что не спросил о них при первом сообщении для полного доказательства самоличности. И по справке все сказанное оказалось верным.

Таков и случай Авраама Флорентина, умершего в Америке и проявившегося в Англии стуками, в кружке, который не имел никакого понятия о его существовании, и давшего на все о нем расспросы биографические подробности, оказавшиеся, по справке в Америке, верными.

Я указал в этой главе на специальный источник, где подобные сообщения находятся сотнями, из которых можно было бы сделать предмет особого исследования, проверяя их на месте самым строгим и тщательным образом. Я говорю об ‘отделе сообщений’, печатаемых еженедельно в журнале ‘Banner of Light’. Документы, имеющие изобличить шарлатанство или установить правду, находятся налицо, напечатаны, в руках всякого, кто дал бы себе труд предпринять это исследование. Было бы весьма интересно, взявши подряд сотню сообщений, установить процент ложных, верных и сомнительных. Среди этих сообщений находятся такие, в которых намекается на совершенно частные семейные дела. Так, напр., в N от 15 марта 1884 года я нахожу сообщение от имени Монроэ Мерилла, в котором он намекает на бывшее с ним ‘на дальнем западе’. В N от 5 апреля брат покойного, Геман Мерилл, удостоверяя подлинность сообщений, пишет: ‘Я очень хорошо понимаю, на что он намекает, говоря о ‘дальнем западе’, это обстоятельство, которое было известно только ему, нашему брату — д-ру Мериллу, в Сандуски (где Монроэ умер), и мне’.

Другой пример. В N от 9 февраля 1889 года я нахожу сообщение от Эммы Ромэдж из Сакраменто, в Калифорнии, в котором она упоминает о видении подруги своей Женни, о котором эта последняя говорила на смертном одре своем. В N от 30 марта 1889 года г. Эбен Оуэн из Сакраменто, пишет, что он показывал это сообщение сестре Эммы Ромэдж и та подтвердила факт этого видения, о котором Эмма говорила ей перед смертью.

Я мог бы, помимо этого источника, указать на многие другие случаи этого рода, по и приведенные мною очень хороши. Ограничусь, для завершения этой рубрики, приведением случая, к которому мы можем отнестись с полным доверием, ибо он взят из личного опыта Р. Дэль-Оуэна. Он рассказан им со всеми необходимыми подробностями в его сочинении ‘Debatable land’, под заглавием: ‘Доказательство самоличности, полученное чрез незнакомое лицо из-за 500 миль’. Невозможно изложить этот случай вкратце, и потому привожу его буквально, по русскому изданию этой книги ‘Спорная область’, с. 176-179, а для полноты привожу и предшествующие страницы, имеющие к нему прямое отношение.

‘Более сорока лет тому назад умерла одна молодая дама-англичанка, которую я коротко знал. Она пользовалась в жизни всеми дорогими преимуществами, какие дает совершеннейшее воспитание, доступное для женщины в культурной стране, говорила свободно по-французски и по-итальянски, путешествовала много по Европе, где сходилась с разными выдающимися людьми своего времени. Природою она одарена была так же щедро, как и судьбою: была так же мила, как и образована, способна глубоко чувствовать, очень проста, богата внутреннею жизнью, как натура топкая, по преимуществу духовная. Буду называть ее Виолетой¹.

Когда, через двадцать пять лет после ее смерти, я предпринял свои первые изыскания по спиритуализму, мне пришло на мысль, что если только лицам, когда-либо принимавшим в нас участие во время земной своей жизни, дозволяется продолжать общение с нами и по переходе в другой мир, то дух Виолеты скорее всякого другого мог бы мне объявиться. Но я никогда не позволял себе вызывать того или другого духа, находя более благоразумным выжидать его добровольного проявления. Между тем месяц проходил за месяцем, и я не получал пи малейшего знака или намека от имени Виолеты, наконец я перестал уже и ждать, и вообще предполагать возможность чего-нибудь подобного.

После того читатель поймет мое изумление и смущение, когда на одном из сеансов, 13 октября 1856 года, в Неаполе (при участии г-жи Оуэн и еще одной дамы, непрофессионального медиума), произошло следующее:

Вдруг сложилось имя Виолеты. Несколько оправившись от удивления, я спросил мысленно, с какою целью объявляется это столь памятное мне имя.

Ответ: Дала об….

На этом сложение букв остановилось. Повторенные приглашения продолжить сообщение не привели ни к чему: мы не могли получить далее ни одной буквы. Наконец мне пришло на мысль спросить: ‘Верны ли полученные буквы о, 6?

Ответ: Нет.

Вопрос: Верно ли слово ‘дала’ (gave)?

Ответ: Да.

Тогда я сказал: ‘Прошу сложить слово, следующее за ‘дала’, опять сначала’. И вслед за тем, буква за буквой, из которых некоторые переправлялись, сложилась фраза:

‘Дала письменное обещание помнить вас даже и по смерти’.

Надо быть самому в моем положении, чтобы понять чувство, овладевавшее мною по мере того, как складывались эти слова. Если какое-нибудь из воспоминаний молодости выдавалось у меня особенно, стояло в моих глазах выше всех других, — это была память о письме, написанном мне Виолетой ввиду смерти, — письме, содержавшем дословно то самое обещание, которое теперь спустя полжизни звучало мне опять из-за гроба. Такого значения, как для меня, доказательство это не может иметь для других. Письмо у меня еще цело, но знал о нем только я один, никто, кроме меня, никогда его не видел. Мог ли я ожидать, когда читал это письмо в первый раз, что спустя четверть века в далекой, чужой стране писавшая его будет в состоянии сказать мне, что она сдержала свое слово?

Через несколько дней после того, именно на сеансе 18 октября, когда объявился тот же дух, я предлагал ему опять разные мысленные вопросы, и ответы его были также удовлетворительны и точны. Между тем вопросы мои касались подробностей личной жизни, которые могли быть известны только мне. Не сделано было ни одной ошибки, мало того, в этих ответах встречались еще новые указания на такие обстоятельства, о которых, по крайнему моему убеждению и разумению, ни одна живая душа, кроме меня, не могла тогда знать.

Полученные результаты нельзя приписать никаким образом тому, что разумеют под термином ‘напряженное выжидание’, — предполагаемой причины подобных явлений. Мы в то время добивались различных физических проявлений, про которые слышали от других наблюдателей, — напр., движения предметов без прикосновения к ним, непосредственного письма, появления рук и т.п. Происшедшее было совершенно неожиданно — даже для меня, лица ближе всех заинтересованного, не говоря о других присутствовавших. Когда давно заснувшие представления вдруг пробудились во мне в связи со знакомым именем, то это произошло отнюдь не в ответ на какую-нибудь наличную мою мысль, надежду или желание, если только сознание наше — достаточная порука в наличности мысли или чувства. Еще менее оснований предполагать подобное влияние со стороны других присутствовавших. Они не знали о письме ничего, даже о его существовании. Они не знали ничего о моем вопросе, потому что он предложен был мысленно. Возможность постороннего земного влияния ограничивалась тут одним мною.

Но вот еще доказательство, что в этом случае действовали вовсе не мои ожидания. Когда при первой попытке получить ответ будущая неизвестная мне фраза определилась уже буквами ‘дала об…’, у меня мелькнула догадка, что из начатого слова, может быть, выйдет ‘обещание’, и я подумал, не будет ли это относиться к тому торжественному уверению, которое дала мне Виолета много лет тому назад. Но что же случилось? Буквы о, б объявлены были неверными, и я хорошо помню, с каким смущением и разочарованием я стирал их. Но каково же было мое удивление, когда оказалось, что исправление требовалось так настоятельно только затем, чтобы дать место более полному неопределенному выражению! — да, настолько определенному, что если бы документ, о котором идет речь, мог быть предъявлен весь как есть, то он не мог бы быть означен точнее. При таких обстоятельствах просто немыслимо, чтобы мой ум, или какое-нибудь мое побуждение могли играть роль в полученном результате.

Но это было только вступление к целому ряду проявлений, которые на протяжении многих лет постоянно удостоверяли меня в продолжающемся бытии и в самоличности моего духовного друга. Доказательства эти я получил, главным образом, уже по возвращении (в 1859 году) из Неаполя в Соединенные Штаты.

Пять или шесть недель спустя по выходе в свет моей книги ‘На рубеже другого мира’, в феврале 1860 года, мой издатель представил мне одного господина, только что возвратившегося из Огайо, который сообщил мне, что книга моя обратила на себя внимание в этом штате. Он прибавил, что я помог бы немало ее распространению, если бы отправил один экземпляр г-же Б., жившей тогда в Кливленде, собственнице книжного склада и издательнице одной из местных газет. ‘Она сильно интересуется этим предметом, — сказал он, — да и сама, кажется, медиум’.

Я никогда до того времени не слыхал об этой даме, однако послал ей экземпляр книги, при короткой записке — с просьбою принять его, а затем получил и ответ, помеченный 14 февраля.

В этом письме, после некоторых деловых объяснений г-жа Б. сообщала мне, что была вполне удовлетворена главою книги, носящею заглавие ‘Перемена со смертью’. Далее она пишет: ‘Я — так называемый ‘видящий медиум’. Когда я читала эту главу, дух женщины, которой до тех пор я никогда не видала, стоял возле меня, как будто слушая, и сказал: ‘Я руководила им, когда он писал это, я помогла ему убедиться в бессмертии’. Вслед за тем г-жа Б. описала мне наружность видения — цвет волос, глаз, лица и т.д., и описание это вполне соответствовало наружности Виолеты. Она прибавила, что один кливлендский торговец, сам импрессиональный медиум (хотя и неизвестен и не желает быть известным в этом качестве), войдя к ней как раз в то время, сказал: ‘Вас должен посетить сегодня новый дух — женщина. Она говорит, что знала некую г-жу Д., английскую даму, теперь уже умершую, известную вам (но не мне) по своей литературной репутации, — лично же, по ее словам, ни вы, ни я ее не знали’.

Замечу теперь, что эта г-жа Д. была сестра Виолеты. Но в своем ответе, имевшем отчасти деловой характер, я не касался ни сообщенного мне описания наружности, ни того, что было сказано в письме относительно г-жи Д. Чтобы проверить факт возможно строже и убедительнее, я не допустил в своем письме ни одного выражения, из которого г-жа Б. могла бы заключить, что я узнал явившуюся ей личность. Я ограничился припискою к деловой части письма нескольких строк — в том роде, что г-жа Б. очень обязала бы меня, если б попыталась узнать имя духа или какие-нибудь другие подробности о его личности, и обо всем этом сообщила мне.

В ответ я получил два письма: от 27 февраля и 5 апреля. В них сообщались, во-первых, имя, во-вторых, показание духа, что г-жа Д. была его сестра, и, в-третьих, две-три дальнейшие подробности о Виолете, и все это было вполне согласно с действительностью. Г-жа Б. писала далее, что ей сообщены еще некоторые сведения, но они касались обстоятельств такого частного и интимного характера, что она находит лучшим передать мне их при личном свидании, если бы мне пришлось ехать обратно на запад через Кливленд. Я должен был, однако, через две недели выехать по делам в Европу и просил г-жу Б. письмом изложить мне эти подробности на бумаге, что она и сделала в четвертом письме, от 20 апреля. Сведения, которые она сообщила мне, получены были ею отчасти непосредственно, отчасти через помянутого торговца-медиума.

Сказав выше, что для других эти доказательства никогда не получат того значения, какое имели лично для меня, я дал лишь самое бледное понятие о действительном значении факта. Но часть тех чудес, которые раскрылись передо мною, читатель может все-таки оценить. Он видел, что мною было написано краткое и чисто деловое письмо к совершенно незнакомому лицу, живущему за пятьсот миль, в город, который Виолета никогда не видала и где я сам (сколько могу припомнить) тоже никогда не бывал. О чем-нибудь вроде нечаянного намека, передачи мыслей или магнетического общения тут при подобных обстоятельствах не могло быть и речи. Также немыслимо, чтобы кливлендская издательница или кливлендский торговец могли что-нибудь знать о даме, ничем не прославившей своего имени и умершей за тысячи миль от них, на другом полушарии. И между тем от этих далеких незнакомцев ко мне приходят, непрошенно и нежданно -как посещение с неба, сначала описание личности, вполне подходящее к Виолете, и указание на имя, явно дававшее понять, что это именно она вошла с ними в общение, затем открывается ее собственное имя, затем — ее родство с г-жою Д,. — и все это без малейшего содействия, обмолвки или намека с моей стороны.

Эти все частности могут быть оценены моим читателем, и уже сами по себе они поразительно удостоверяют самоличность. Но когда объявились, как это было в последнем письме г-жи Б., разные ближайшие обстоятельства, связанные с жизнью Виолеты и моею в наши молодые годы, — обстоятельства, неизвестные ни одной живой душе по сю сторону великого предела, — обстоятельства, указанные только намеком, так что сама писавшая письмо могла лишь очень отдаленно понимать их значение, — обстоятельства, схороненные глубоко не только в прошедшем, но и в тех сердцах, для которых они были самым святым воспоминанием, — когда эти частности всплыли на свет перед очами того, кто еще оставался в живых, они были для него внутренним доказательством того, что человеческие воспоминания, мысли, привязанности еще продолжают существовать за пределом земной жизни, таким доказательством, которое не может быть передано никакому лицу и которое по самой своей природе получается только непосредственно’.

_____________________________

¹ Ее настоящее имя (из числа малоупотребительных) я называть не смею, но оно, как и выбранное мною подставное, означает тоже один из любимых цветков (violet фиалка).

V. Самоличность отшедшего, доказанная сообщением фактов, которые могли быть известны только ему самому или могли быть только им самим сообщены.

Только что приведенный мною случай Виолеты относится, по некоторым подробностям своим, и к этой рубрике.

В главе III, рубрика VIII, я привел несколько случаев, также отвечающих условиям настоящей рубрики.

Таков, напр., случай, засвидетельствованный членами Комитета Диалектического Общества, когда сводный брат хозяйки дома, в котором происходили сеансы, умерший четырнадцать лет тому назад, объявился в сообщении, чтобы сказать ей, что она не унаследовала всего состояния своего, а что часть оного осталась в руках исполнителя его духовного завещания, что оказалось верным.

Таков также случай д-ра Дэвей, коему сын его, умерший на море, объявился на сеансе, чтобы сказать ему, что он умер не от болезни, как о том известил его капитан корабля, но от отравы и что капитан не передал отцу его всех денег, находившихся при нем, — что оказалось верным.

В той же рубрике я вкратце упомянул о лично мне известном случае находки завещания барона Корфа. Помещаю здесь подробности, относящиеся до этого случая, в том виде, как они напечатаны в ‘Трудах Лонд. Общ. псих, иссл.’ (‘Proceedings’, 1890, т. XVI, р. 353-355).

Желая выяснить этот факт возможно обстоятельнее, я, разумеется, обратился за расспросами к своему товарищу, барону К.Н. Корфу. Он ответил мне, что всего ближе получить мне эти сведения от самого сына покойного барона — Павла Павловича Корфа, живущего здесь в Петербурге, на Почтамтской улице, к которому он тотчас же со мною и отправился.

Последний обязательно сообщил мне следующее. Отец его, генерал Павел Иванович Корф, умер в Варшаве 7 апреля 1867 года. Было известно, что он оставил завещание, но, после смерти его, несмотря на все розыски, его не могли найти. В июле 1867 года замужняя сестра Павла Павловича, баронесса Шарлотта Павловна Врангель, жила вместе с сестрою своего мужа Дарьей Егоровной Обуховой в Плоцке, недалеко от Варшавы. Мать ее, вдова генерала П.И. Корфа, находилась в это время за границей, получавшиеся на ее имя письма она поручила вскрывать своей дочери, в числе таких писем оказалось одно от князя Эмилия Витгенштейна, также находившегося за границей, в котором он извещал вдову генерала, что получил от имени ее покойного мужа спиритическое сообщение, в коем указывалось место, где находится его завещание Баронесса Врангель, знавшая, что отсутствие этого завещания было источником немалых затруднений для ее старшего брата, барона Иосифа Павловича Корфа (сына умершего), на коего было возложено ведение дел по наследству и который в то время находился в Варшаве, тотчас отправилась туда вместе со своей золовкой, чтоб известить его о важном содержании письма князя Витгенштейна. Первыми словами брата при встрече их было, что завещание только что найдено им, а когда было прочитано письмо князя В., то, ко всеобщему удивлению, оказалось, что место, где завещание, согласно спиритическому сообщению, имело находиться, было то самое, где барон наконец и нашел его.

Барон П.П. Корф обещал мне поискать у себя это письмо князя Витгенштейна, которое было у него в руках не далее как два года тому назад, когда он разбирал семейные бумаги. Но до сего времени ему не удалось найти его. Он боится, не уничтожил ли он его вместе с другими ненужными письмами.

Относительно даты этого письма, вот что я мог выяснить из последнего свидания моего с бароном П.П. Корфом. Свадьба сестры его, баронессы Шарлотты Павловны Корф, с бароном Врангелем имела место в Варшаве 5/17 июня 1867 года, неделю спустя баронесса Врангель с мужем своим и золовкой — Д.Е. Обуховой — переехали в Плоцк, а мать их уехала за границу. В это время завещание еще не было найдено. А так как приводимое ниже письмо князя Витгенштейна к родителям его, в котором он извещает их о нахождении этого завещания спиритическим путем, помечено 5/17 июля 1867 года, то из этого следует, что письмо князя В. к вдове барона Корфа о спиритическом сообщении, а посему и само сообщение были получены между 5 июня и 5 июля 1867 года.

Относительно места, где завещание было найдено, я спросил барона П.П. Корфа, правда ли, что завещание было найдено ‘в шкафу’, как было сказано в спиритическом сообщении? Он ответил мне: ‘Так слышали мы оба — и сестра, и я’.

Подтвердительные документы.

I. Совершенно случайно, как раз в то время, когда я писал об этом случае, мне попалась в руки книга ‘Souvenirs et correspondance du Prince Emile de Sayn-Wittgenstein-Berlebourg’ (‘Воспоминания и переписка князя Эмилия Зайн-Витгенштейна-Берлебурга’), только что изданная в Париже, в 1889 году: где в т. II, на р. 365 я нашел нижеследующее письмо:

‘Варшава, 5/17 июля 1867 года.

Дорогие родители! Целую вечность не имею вестей от вас, последнее письмо матушки было помечено 5 июня. В это последнее время я много занимался спиритизмом, и мои медиумические способности развились удивительным образом. Я часто пишу, совершенно легко, различными почерками, я прямо получал сообщения от духа, который появляется в Берлебурге, — женщины из нашего дома, убившейся сто два года тому назад. Я еще получил очень любопытный результат. Один из моих приятелей, генерал-лейтенант барон Корф, умерший всего несколько месяцев, объявился мне (когда нисколько о нем не думал), чтоб через меня указать своему семейству то место, куда, по недоброжелательству, запрятали его завещание, а именно в шкафе того дома, где он умер. Я и не знал, что ищут его завещание и не могут его найти. Оказалось, что его нашли в том самом месте, которое мне было указано в сообщении. Это документ чрезвычайно важный для заведывания его имениями и для разрешения вопросов при совершеннолетии детей. Вот факты, которые выдержат всякую критику… Скоро буду писать вам опять, дорогие родители, обнимаю вас.

Эмилий Витгенштейн’.

П. Письмо барона Павла Павловича Корфа, скрепленное сестрой его, баронессой Шарлоттой Павловной Врангель, адресованное А.Н. Аксакову в подтверждение вышеизложенного случая, французский подлинник отослан г. Майерсу, секретарю Лондонск. Общ. псих, исслед.. 27 февраля 1890 года.

‘Милостивый государь!

Я прочитал с большим интересом сообщение ваше, помещенное в журнале ‘Psychische Studien’ (1889, S. 568) о случае с завещанием моего покойного отца. Факты переданы вами с совершенною точностью. Опасаюсь только, не сжег ли я письма князя Витгенштейна, когда, около года тому назад, я приводил в порядок отцовские бумаги, находившиеся в деревне.

Примите и пр.

Барон Павел Корф. С.-Петербург, 29 января 1890 года’.

‘Присоединяю мою подпись к братниной, чтобы подтвердить содержание этого письма.

Баронесса Ш. Врангель, рожденная баронесса Корф’.

Случаи, когда отшедшие являются на помощь для устройства своих земных дел, не редки. Вот еще таковой, столь же простой, сколь и доказательный, который я также заимствую у Дэль-Оуэна, получившего его из первых рук и напечатавшего его в своей ‘Спорной области’ под заглавием ‘Отшедший, приводящий в порядок свои земные дела’. Невозможно сократить его, так как вся ценность его в подробностях, привожу его целиком, по русскому изданию, с. 134—137.

‘Г-жа Г., жена капитана армии Соединенных Штатов, жила в 1871 году со своим мужем в Цинциннати. До того времени, конечно, она часто слыхала о спиритических явлениях, но избегала случаев проверить подлинность их на опыте, держась мнения, что искать сообщений из другого мира грешно. Она никогда не встречалась ни с одним так называемым профессиональным медиумом.

Случилось так, что в упомянутом году одна из ее знакомых, г-жа С., открыла в себе способность получать сообщения посредством стуков, по временам она сходилась для этой цели с некоторыми из самых близких к ней лиц, и в том числе с г-жою Г. Эти сеансы продолжались в 1861 и весь 1862 год и до некоторой степени победили в г-же Г. отвращение к спиритизму, возбудив ее любопытство, но убедить ее вполне они не могли.

В декабре 1863 года, брат ее мужа, Джек (как его называли попросту), скоропостижно умер.

В марте 1866 года, г-жу Г., проживавшую тогда в сельском уединении близ Цинциннати, посетила одна знакомая, мисс Л.Б. Девушка эта обладала некоторою медиумическою силою, и г-жа Г. однажды устроила с нею сеанс. Через несколько времени гостья встала из-за стола, и хозяйка осталась одна. Тогда под ее руками при самом легком прикосновении стол стал двигаться и перешел через открытую дверь в смежную комнату. Впоследствии он двигался в присутствии г-жи Г. без всякого прикосновения. Таким образом ей открылась в первый раз ее собственная медиумическая сила.

Когда она села опять с мисс Б., сложилось по алфавиту совершенно неожиданно имя ‘Джек’.

Г-жа Г. спросила: ‘Не желаете ли дать мне какое-нибудь поручение?’ Ответ был: ‘Отдайте Анне то кольцо’.

Анна М. — было имя девушки, с которою брат г-на Г. в год своей смерти был помолвлен. Г-жа Г. не знала, что это за кольцо, но вспомнила, что после смерти Джека гладкое золотое кольцо — единственное, какое он носил, -было подарено ее мужем одному приятелю умершего, г-ну Г. Она спросила, это ли разумеет он кольцо, и ответ получился утвердительный.

Через несколько дней после того мать Джека навестила их. Ей ничего не было сказано о полученном сообщении. Между разговоров она передала им, что у нее была мисс Анна М. и заявила, что при помолвке с Джеком дала ему гладкое золотое кольцо, которое желала бы теперь получить обратно. Ни г-же Г., ни мужу ее не было известно, что кольцо, о котором идет речь, получено было от мисс М., так как сам Джек не говорил им об этом ни слова. Приняты были меры, чтобы возвратить кольцо.

После смерти Джека, три лица, Г., С. и 3., заходили отдельно к капитану Г. и заявили ему, что умерший брат его остался им должен. Капитан Г. просил их доставить письменные счеты.

Между тем, не зная ровно ничего о суммах, которые задолжал брат этим людям, капитан Г. попросил жену сделать сеанс, в надежде получить этим путем какие-нибудь указания. Результат был следующий: Джек объявился, и брат его спросил:

— Был ли ты должен Г., когда умер? -Да.

— Сколько?

— Тридцать пять долларов.

— Был ли ты должен С.? -Да.

— Сколько?

— Пятьдесят долларов.

— А сколько З.?

— Ничего.

— Но З. говорит, что ты у него в долгу.

— Это неверно. Я занял у него сорок долларов, но уплатил пятьдесят. Он возвратил мне только семь, и еще должен три.

Счет, предъявленный потом Г., оказался действительно в 35 долларов, а счет С. в 50, 3. подал счет в 40 долларов. Когда капитан Г. при предъявлении его заметил, что Джек уплатил уже 50 долларов, З. смешался и сказал, что ‘не принимал в расчет этой суммы, полагая, что она назначалась в подарок его сестре’.

— Капитан Г. впоследствии спросил через стол:

— Джек, должен ли ты еще кому-нибудь?

— Да, Джону Гр. — десять долларов за пару сапог. (Ни капитан, ни г-жа Г. не знали ничего об этом долге.)

— А не должен ли кто тебе?

— Да, С.Г. должен мне пятьдесят долларов. Капитан Г. обратился к С.Г., спрашивая его, не остался ли тот должен его брату.

— Да, — отвечал он, — пятнадцать долларов.

— Но брат дал вам взаймы пятьдесят.

— Правда, — но я выплатил ему все, кроме пятнадцати долларов.

— У вас есть, вероятно, расписки?

С. Г. обещался поискать их, но потом пришел и заплатил пятьдесят долларов.

Наконец, капитан Г. зашел к Джону Гр., сапожнику, который, однако, не прислал счета. Желая дать своей проверке возможно более доказательности, он спросил:

— Считаете вы что-нибудь за мною, г. Гр.?

— Нет, сэр. Вы заплатили мне за все, что брали. Капитан Г. повернулся, как будто собираясь уйти. Тогда сапожник прибавил:

— А вот на вашем покойном брате, г. Джеке, остался небольшой должок.

— За что это?

— За пару сапог.

— А сколько вам за них следует?

— Десять долларов.

— Г. Гр., вот ваши деньги.

Все это было мне рассказано самими гг. Г., в мой приезд к ним в их загородный дом, 9 апреля 1865 года. Я записал все тогда же и по этой записке составил настоящий рассказ. Рассказ я показал потом капитану Г., который проверил его и одобрил. Капитан Г. вел дневник всем получавшимся сообщениям и имевшим к ним какое-либо отношение обстоятельствам, так что мог каждую подробность передать мне совершенно точно. Фамилии всех лиц, обозначенных здесь только заглавными буквами, мне известны, и, если я не получил позволения огласить их в удостоверение факта, пусть наше общество пеняет за то на самого себя.’

Все эти факты представляют из себя только упрощенный метод для некоторого рода посмертных проявлений, имевших место во все времена, и сравнение с которыми невольно здесь напрашивается в силу аналогии. Я говорю о сообщениях путем впечатлений или видений, во сне или иначе, фактов, известных только отшедшему, — начиная с долгов в три шиллинга и шесть пенсов (см. ‘Owen. Footfalls’, p. 294) и заканчивая откровениями о совершенных убийствах (см. необычайный случай открытия ‘Уайтчепельского убийства’, в ‘Спиритуалисте’, 1875, т. II, с. 307), под пару к случаю с неотыскивавшимся завещанием барона Корфа можно указать на известный случай с неотыскавшейся распиской г. Гартевиля, найденной по указаниям, полученным Сведенборгом от самого отшедшего. Э. Фихте, говоря об этом случае, в своих ‘Memorabilia’, справедливо признает его за совершенно спиритический, и поясняет основания к тому (‘Ps. Studien’, 1879,8.203-204).

Возвращаюсь к своему предмету и заканчиваю эту рубрику случаем, который мне известен из первых рук. Он не принадлежит к категории фактов, известных только отшедшему, но к категории тех, которые могли быть сообщены только самим отшедшим, так как речь идет о политическом секрете, касающемся живого, и раскрытом близким отшедшим другом этого живого с целью спасти его. Я изложу этот случай со всеми возможными подробностями, так как я считаю его одним из самых доказательных в пользу спиритической гипотезы. Скажу более, как доказательство самоличности настолько абсолютное, насколько доказательство такого рода вообще возможно.

Мои читатели уже знакомы с моей родственницей г-жой В. по участию, которое она принимала в моих домашних сеансах, происходивших в 1880-1883 годах. У нее есть единственная дочь, которая в то время была занята своим гимназическим курсом, она никогда не участвовала на каких-либо сеансах и никогда ничего не читала о спиритизме. Мать ее также, помимо наших сеансов, никогда им не занималась.

Однажды вечером, в октябре 1884 года, во время визита дальнего родственника, разговор зашел о спиритизме, и в угоду ему попробовали сесть за столик. Но сеанс ничего особенного не представил и только доказал, что у этих дам все-таки кое-что может получиться. Первого января 1885 года, вечером, оставшись вдвоем с дочерью, г-жа В., желая чем-нибудь развлечь ее в охватившем ее нервном настроении, предложила ей устроить маленький сеанс. Тотчас приступили к делу. На большом листе бумаги написали азбуку, и опрокинутое чайное блюдечко, с проведенной на нем черною чертою, послужило указкою. Минут через двадцать сложилось имя Андрей. В этом не было ничего необычайного, так как Андрей было имя покойного мужа г-жи В. Содержание всего последовавшего не представляло ничего особенно цельного, но тем не менее было решено продолжать сеансы раз в неделю, по вторникам, так как и этот день был вторник. В продолжение трех недель характер сообщений не изменился, и они постоянно получались от имени Андрея.

На четвертый вторник, 22 января, к немалому удивлению сидевших, вместо обычного имени Андрея, сложилось: Зина. Затем, при очень определенных и поспешных движениях блюдечка, сложилось:

— Тебе дано спасти Колю.

— Что значит это? — спросили озадаченные дамы.

— Он замешан, как Миша, и погибнет. Шайка негодяев увлекает его.

— Что же делать?

— Поезжай в Технологический институт до трех часов, вызови Колю и назначь ему свидание у него в кабинете.

Вся эта речь была обращена к дочери г-жи В., она ответила, что при тех чисто светских отношениях, в которых она находится к Коле и его семейству, ей трудно будет поступить по этим указаниям.

— Нелепые светские приличия, — последовал на это раздраженный ответ Зины.

— Но каким же образом могу я повлиять на него?

— Силой слова. Будешь говорить ему от моего имени. На вопрос, кого сообщавшаяся называет ‘негодяями’, было отвечено:

— Шайка, в которой замешан Коля.

— Стало быть, вы изменили своим прежним убеждениям?

— Возмутительное заблуждение, — был немедленный ответ.

Теперь я должен пояснить смысл этого таинственного сообщения, которое, однако ж, не было таковым для сеансировавших, знавших всех тут упомянутых лиц, Коля и Миша были двоюродные братья Зины, недавно скончавшейся девицы (Зинаиды О.), бывшей товарки дочери г-жи В. по гимназии. Михаил С., будучи еще совсем молодым человеком, имел несчастие увлечься революционными идеями наших анархистов, был арестован и приговорен к тюремному заключению в отдаленном от Петербурга городе, где при каком-то столкновении был убит. Зина очень любила его и вполне разделяла его политические убеждения и стремления, чего нисколько не скрывала. После его смерти, в сентябре 1884 года, она упала духом и настолько почувствовала себя разочарованной в своих революционных надеждах, что приняла яду и скончалась 15 января 1885 года, имея от роду семнадцать лет. Это произошло как раз за неделю до помянутого сеанса. Младший брат Михаила, Николай, был тогда студентом Технологического института.

Г-жа В. и дочь ее знали все эти обстоятельства, так как они давно были знакомы с родителями Зины и ее двоюродными братьями, принадлежащими к лучшему петербургскому обществу. Понятно, что я не могу предать гласности эти фамилии и даже изменил имена молодых людей. Но это знакомство далеко не было коротким, оно поддерживалось редкими свиданиями, и только. Ниже я распространюсь о других подробностях, а теперь возвращусь к продолжению рассказа.

Само собою разумеется, что ни г-жа В., ни дочь ее ничего не знали о внутренних убеждениях и поведении Николая. Полученное ими сообщение было столь же неожиданно, сколь важно. Оно налагало большую ответственность. Положение дочери г-жи В. было весьма затруднительное. Выполнить буквально требование Зины было для молодой девицы просто невозможно, именно с точки зрения светских приличий, затем, по какому праву могла бы она, как простая знакомая, позволить себе вмешиваться в семейные дела столь щекотливого характера? И наконец, все это могло, да по всей вероятности и было бы признано Николаем за неправду, а быть может, и в самом деле была неправда. В каком положении очутилась бы тогда г-жа В.? Она слишком хорошо знала по сеансам, на которых она участвовала со мною, как мало можно доверяться спиритическим сообщениям. Руководствуясь этим опытом, она и посоветовала дочери своей прежде всего убедиться в самоличности Зины, что и было ею немедленно принято как ближайший выход из затруднения.

В следующий вторник Зина объявилась немедленно, и дочь г-жи В. попросила ее дать ей доказательство своей самоличности, на что Зина немедля ответила:

— Пригласи Колю, устрой с ним сеанс, и я явлюсь.

Из этого ответа видно, что Зина, которая еще при жизни не признавала никаких светских приличий — как это водится у нигилистов, — оставалась верною себе и опять требовала вещи невозможной. Ни разу еще Николай С. не был в доме у г-жи В. Поэтому она и попросила ее представить какое-нибудь другое доказательство своей личности без вмешательства Николая и чтобы это доказательство было убедительное.

— Я явлюсь тебе, — ответила Зина.

— Каким же это образом?

— Увидишь.

Несколько дней спустя дочь г-жи В., ложась спать — это было около 4 ч утра, так как она возвратилась с вечера, -находясь у двери из спальной в столовую, где было уже темно, увидела на стене этой комнаты, насупротив двери, у которой она стояла, световой круг как бы с предплечиями, продержавшийся не более 2-3 секунд и исчезнувший, поднимаясь к потолку. Это не было отражением какого-нибудь света с улицы, в чем она тотчас же удостоверилась.

На следующем очередном сеансе попросили у Зины объяснения, этого явления, и она ответила.

— Это было очертание головы с предплечиями, яснее не могу, еще слаба.

Хотя разные другие подробности, которые я здесь опускаю, все более и более убеждали дочь г-жи В. в самоличности Зины, но тем не менее она не решалась поступать согласно ее требованиям и предложила ей как нечто более подходящее сообщить обо всем этом родителям Николая. Это предложение вызвало в Зине сильнейшее неудовольствие, выразившееся в порывистых толчках блюдечка и следующем резком, почти бранном ответе:

— Ни к чему не поведет — кислятины, рохли…

Как впоследствии оказалось, Зина имела обыкновение именно в этих характерных выражениях высказывать свое презрительное негодование по поводу апатичности своих близких. На прямой запрос об отце, последовало нетерпеливое:

— Не говори, не говори…

На каждом следующем сеансе возобновлялись настойчивые требования Зины немедленно приступить к делу, и эта настойчивость, как увидели впоследствии, имела особое значение. Но дочь г-жи В. все-таки не решалась… Что ты мямлишь’, — нетерпеливо обращалась к ней Зина, видя ее колебания. Такая нетерпеливость упорно приписывалась Зиной влиянию матери — г-жи В. К ней она все время относилась очень недоброжелательно, заявив с самого начала, что желает обращаться исключительно к ее дочери, и при первой попытке, когда случалось г-же В. обратиться к Зине с вопросом, она обрывала ее резким: ‘Молчите, молчите…’ Между тем как, обращаясь к ее дочери, она постоянно осыпала ее самыми нежными, ласкательными словами, также не совсем обычными, как-то: ‘Милка, любка’, которые, как потом узналось, были именно ее выражениями.

Каково же было удивление и смущение этих дам, когда на следующем затем очередном сеансе, 26 февраля, первыми словами было:

— Уже поздно, будешь горько раскаиваться и мучиться от угрызений совести, жди ареста.

И то были последние слова Зины, с тех пор она замолкла. В следующий вторник попробовали опять поговорить с Зиной, но она не отзывалась. Вслед за тем сеансы г-жи В. с дочерью совсем прекратились.

В то время как они происходили, г-жа В., разумеется, сообщала мне о них и советовалась со мною, как быть, ввиду странных требований Зины. Несколько времени по прекращении сеансов г-жа В. решилась для очистки совести и ради успокоения дочери сообщить обо всем этом родным Николая С. На это они не обратили никакого внимания, тем более что поведение его находили безупречным. Семейство его в этом отношении было совершенно покойно, но важно констатировать, что эти спиритические сообщения сделались известны родителям до развязки дела. А так как в течение года все обстояло благополучно, то молодая В. пришла к окончательному убеждению, что все эти сообщения были не что иное, как ложь, и, бросив их в огонь, дала себе слово никогда более спиритизмом не заниматься.

Еще год истек без всякого приключения, но 9 марта 1887 года в квартиру Николая С. совершенно неожиданно явилась тайная полиция и произвела обыск. Он был арестован и немедленно выслан из Петербурга в один из отдаленных городов империи. Как впоследствии оказалось, вся вина его состояла в том, что он принимал участие в сходках анархистов, и как раз в январе и феврале 1885 года, что совершенно совпадает с тем временем, когда Зина настаивала, чтобы немедленно были приняты те меры, которые, по ее убеждению, должны были предотвратить участие Николая С. в этих сходках.

Вот когда сообщения Зины были оценены по достоинству, записанное о них г-жою В. было с полным вниманием перечитано в семействах Зины и С., самоличность ее во всем этом проявлении была признана несомненною как на основании главного факта, относящегося до Николая и других интимных подробностей, так и совокупности всех отдельных характерных черт. Это печальное событие разразилось над семейством С. как новый громовой удар, и ему оставалось благодарить Бога, что увлечения молодого человека не имели более печальных последствий.

Для критической оценки этого случая весьма важно выяснить отношения, существовавшие между обеими девицами. Я попросил г-жу В. составить мне об этом записку (как это было сделано и для всего предшествующего), сколь возможно подробную, и вот что я узнал: в 1880 году в декабре, около Рождества, г-жа В. с дочерью были с визитом у дедушки Зины и тут впервые ее увидали. Дочери г-жи В. было тогда тринадцать лет, а Зина была еще моложе, первая была сильно удивлена, когда увидела стол Зины, заваленный книгами, это были, по ее словам, ее лучшие друзья, ее страстью было чтение исторических сочинений, и она поразила молодую В. своею памятью, закидывая ее разными цитатами из своих излюбленных авторов. Весьма понятно, что дочь г-жи В. не может припомнить всех подробностей их разговора при этом свидании, которое, прошу заметить, было их первым и последним в настоящем смысле этого слова. Она помнит только о хорошем впечатлении, произведенном на нее ранним развитием и серьезными стремлениями ее молодой подруги. Несмотря на такого рода раннюю зрелость Зины, наклонности к политике и к тому нигилистическому направлению, которое впоследствии и сгубило ее, не было тогда и тени, напротив того, она была совершенно беспечна и весела. Уже гораздо позднее, именно после эпизода 9 марта, молодая В. узнала, что после этого первого свидания Зина почувствовала к ней и все время сохраняла живейшую симпатию, вызванную, вероятно, тем участливым вниманием, с которым ее новая знакомая отнеслась к ее стремлениям. Этим и объясняются те ласковые слова, которыми она осыпала ее в сообщениях.

Эти обе девицы ходили в одну и ту же гимназию и в продолжение этой зимы они виделись несколько раз издали в рекреационной зале, но вскоре Зина была переведена в другую гимназию, так что и эти мимолетные встречи обеих девиц должны были прекратиться. Два года спустя, летом 1882 года, они встретились однажды на даче, но не обменялись ни единым словом. И, наконец, еще два года спустя, в октябре 1884 года, они еще раз увидели друг друга издали в театре — это было за три месяца до смерти Зины.

Итак, мы видим, что все отношения между этими двумя девицами ограничивались, строго говоря, одним, единственнным свиданием, длившимся час или два, когда им было 12-13 лет, и за четыре года до смерти Зины. Что касается г-жи В., то ей не выпало даже и такой доли знакомства с Зиной, так как, покуда девицы были в комнате последней, она оставалась с ее родителями и, помимо этого раза, не видела ее ни больше, ни чаще своей дочери. Из этого ясно, что отношения г-жи В. и ее дочери к Зине были весьма далекие и что, следовательно, ничего относящегося до ее политических секретов они знать не могли, сказанное же о ней в начале этого рассказа они узнали только после ее смерти.

По моему крайнему убеждению, случай этот соединяет в себе все необходимые данные, чтобы признать его за чисто спиритический, и для объяснения его всякие другие гипотезы оказываются несостоятельными. Рассмотрим его поближе с точки зрения естественных объяснений и метода, указанного Гартманом. Случай этот, по простоте своей, представляет для критики исключительную легкость. Нам предстоит проследить игру бессознательных сил только у трех факторов, из коих главный — Николай С. — специальный объект сообщения — отсутствует и не только никогда не участвовал на сеансах этих дам, но даже никогда и не был в их доме и даже, как и все его семейство, ничего и не знал об этих сеансах.

Первый источник медиумического познавания, по Гартману — гиперестезия памяти. Здесь он совершенно недопустим, ибо политические тайны сохраняются хорошо и молчаливость революционных деятелей известна. Не только обе дамы, отношения которых к семейству С., как я сказал выше, были только чисто светские, но даже и сама семья Николая С. не имела ни малейшего подозрения о его прикосновенности к анархическим деятелям. А что за ним, после скорбной потери первого сына, наблюдали хорошо — это понятно само собой.

Перейдем ко второму источнику — передаче представлений. Из четырех возможностей, приводимых Гартманом, ясно, что первые три, а именно:

1) желаемое воспринятие при желаемой передаче,

2) желаемое воспринятие, помимо воли, направленной к передаче,

3) невольное воспринятие при желаемой передаче — здесь вовсе неуместны. Ни обе дамы не имели никакого желания воспринять, ни Николай С. не мог иметь никакого желания передать подобного представления.

Остается, следовательно, логически возможным только последнее, самое трудное предположение:

4) невольное воспринятие, помимо чьей-либо воли, направленной к передаче (‘Спиритизм’, с. 77).

Следует прежде всего заметить, что все эти четыре возможности объяснения, предлагаемые Гартманом, прилагаются единственно к медиумическим сообщениям, получаемым в присутствии тех лиц, до которых эти сообщения относятся, и что, следовательно, вообще эти четыре возможности неприложимы к настоящему случаю, здесь эта передача представления или мысли могла бы иметь место только на расстоянии, но Гартман нам сказал 1) ‘что отвлеченные мысли как таковые никогда не передаются на расстоянии’ и 2) что ‘все передачи па значительные расстояния состоят в галлюцинаторных образах зрения’ (‘Спир.’, с. 81-82). Следовательно, даже с допущением расстояния эти четыре возможности не разъясняют случая.

Гартман не мог привести пи одного примера передачи ‘отвлеченной мысли’ на большом расстоянии, даже при ‘желании воспринять ее’, чтобы вообще это было возможно, необходимо, говорит он, чтобы существовало прежде всего симпатическое соотношение между субъектом восприемлющим и субъектом передающим, подобно тому как между магнетизером и сомнамбулом. Он говорит положительно: ‘Лица, между которыми нет симпатического соотношения, не могут рассчитывать па успешную передачу представлений па большие расстояния’ (с. 79). И точно так же, в случаях передачи представлений па большие расстояния, помимо сознательной воли (напр., ‘когда спящий переносит свои сновидения на отдаленное лицо, спящее или бодрствующее’), все-таки постоянною основою для явления служит ‘симпатическое соотношение’, ‘с устранением побуждающих чувств (тоска по родине, любовь) обыкновенно исчезает и бессознательная воля, направленная к передаче представлений’ (с. 78). Но здесь, как нам известно, ‘симпатического соотношения’ не было, могло бы быть только обратное: ‘побуждающее чувство’ могло бы действовать только в противоположном направлении — могло бы только желать скрыть от всех свои политические действия и убеждения. Нельзя ни понять, ни допустить, чтобы ‘средние части мозга’, где гнездится, по Гартману, сомнамбулическое сознание, сделались вдруг бессознательными изобличителями секретов бодрствующего сознания.

Итак, допустив даже, что ‘отвлеченные мысли’, из коих состоят сообщения Зины, могли бы быть переданы даже ‘на расстоянии’, даже ‘без желания этой передачи’, тем не менее необходимой для того основы — симпатического соотношения и побуждающего чувства — не имеется налицо ни с одной, ни с другой стороны.

Итак, гипотезы ‘передачи представлений’ не разъясняют дела.

Факты анимизма вдут далее гипотезы Гартмана. Они доказывают нам, что передача мысли может совершиться и на большом расстоянии, нисколько не облекаясь в галлюцинаторные образы и сохраняя даже все обороты речи, по и для этого рода явлений ‘соотношение’ и ‘побуждение’ остаются необходимостью, поэтому затруднение в данном случае не устранено. Кроме того, отличительная черта сообщений на расстоянии, идущих от живых, состоит в том, что они вполне сохраняют свой личный характер — они всегда исходят от имени говорящего, никогда они не исходят от постороннего лица и не персонифицируют его. Следовательно, данный случай не мог быть ни по форме своей, ни еще менее по содержанию явлением анимическим. Останавливаться здесь далее на этой гипотезе, значило бы впадать в абсурд.

Остается последний выход — ясновидение. Первая степень ясновидения — ‘посредством некоторого чувственного восприятия’ или ‘особого сенситивного ощущения’ (с. 93), — очевидно, не может относиться до настоящего случая, приходится, значит, допустить ‘чистое ясновидение’, под которым следует разуметь, по Гартману, ‘способность абсолютного, т.е. независимого от пространства и времени, знания’ (с. 98), а раз допустив это, ‘помощь извне какого бы то ни было посредника становится ненужной, и менее всего помощь отшедших духов’ (с. 98). Пусть так, но эта трансцендентная способность души должна иметь, как и все прочее в природе, свои условия и свои формы проявления. И Гартман нам указывает их, это все те же ‘усиленный интерес воли’ и галлюцинаторный образ’ (с. 99). Вот существенные атрибуты ясновидения. Ничего подобного нет в разбираемом случае.

И действительно, ясновидящий видит, — вот специальная и характерная черта этой высшей способности, которая имеет, кроме того, свои степени ясности и, вообще, обусловлена усыплением, более или менее полным, внешних чувств. Поэтому, рационально говоря, нельзя прибегать к такого рода объяснению, когда медиум ровно ничего не видит — никакого галлюцинаторного образа, когда он находится в полном нормальном состоянии — занят писанием или указанием букв алфавита и ведет разговор, нельзя же рационально утверждать, что это разговор с абсолютом, или, что то же, с Богом!! Когда проявлялся Андрей, то было бессознательное действие сомнамбулического сознания, а когда в следующий вторник проявилась Зина со своими откровениями — это приступы ясновидения, ‘абсолютного знания’, это ‘телефонное соединение с абсолютом’ между молодою В. и Николаем С., дабы ‘духовное, бессознательное общение между ними, без прямого посредства чувств, сделалось возможным’ (с. 99), хотя ни с той, ни с другой стороны ни малейшего желания к ‘духовному общению’ не существовало. И это каждый вторник, в продолжение нескольких недель, а затем полная приостановка — даже несмотря уже на желание! Почему же так? Надо представить достаточную причину.

И наконец, что сказать об этом внутреннем, немыслимом противоречии — абсолютная ложь, высказываемая абсолютным знанием!? Гартман говорит нам: ‘От чтения мыслей ясновидение отличается именно тем, что при последнем воспринятие обращено уже не на содержание чужого сознания, но на действительные, объективные явления, которые и признаются за таковые без посредства органов чувств’ (с. 93). И вот дочь г-жи В., сделавшись вдруг ясновидящей, познала бы политические секреты Николая С. и опасности, ему угрожавшие, но не познала бы, что Зина уже ничто, нуль, и, следовательно, ее утверждение о самоличности есть не что иное, как ложь, присвоение чужого имени — словом, комедия совершенно неуместная. Абсолютному знанию не было надобности для достижения своей цели прибегать к обману — переряживаться в личность, которая была для него абсолютным небытием, это переряживание было для него метафизической невозможностью. Сам Гартман выразил это нам категорически: ‘Абсолютное знание в какой бы то ни было помощи извне не нуждается, а менее всего в помощи отшедших духов’ (с. 98).

Из этого ясно, что данный случай не объясняется и ясновидением.

Следовательно, как я сказал выше, ‘естественные’ гипотезы бессильны для объяснения сообщений, полученных от имени Зины. Спиритическая гипотеза, напротив, покрывает здесь все затруднения, она столь же проста, как и рациональна. Чего естественнее, что Зина, познав после смерти своей ‘заблуждение’, которого она сделалась жертвою, подобно Михаилу С. и многим другим, и зная, что Николай С. увлекался — под ее влиянием, быть может, — по тому же пути, чего в семье никто не мог знать, кроме нее (ибо она одна была посвящена в планы и секреты Михаила С.), воспользовалась первым случаем, чтобы спасти своего друга от увлечения, которое не могло не иметь рокового исхода? Здесь ‘сильный интерес воли’, ‘побудительное чувство’ очевидны. Симпатия, которою она возгорелась к молодой В. при первом же их свидании, — вот та душевная связь’, которая привлекла ее к ней, чтобы избрать ее орудием сообщения. Все в этом случае отвечает тому критериуму личности, который мы установили выше (сообщение, по содержанию своему возможное только для отшедшего, отличительные черты характера: непризнавание светских приличий, личные симпатии, излюбленные выражения и пр.). Вот почему я и смотрю на этот случай как на истинно спиритический, и именно на основании ‘умственного содержания’, как того требует Гартман.

VI. Самоличность отшедшего, доказанная сообщениями, не самопроизвольными, как предшествующие, но вызванными прямым обращением к самому отшедшему и полученными в отсутствие лиц, знавших последнего.

Эта рубрика отвечает логическому требованию, вытекающему из предшествующих, ибо если сообщения самопроизвольные существуют, то логично заключить, что и вызванные сообщения должны быть возможны и должны поэтому быть еще более доказательными. Но чтобы ответ был удовлетворителен как доказательство, он должен быть получен в отсутствие лиц, знавших отшедшего и обращающихся к нему, дабы объяснение посредством чтения или передачи мысли было устранено. Единственное средство достичь этой цели состоит в том, чтоб обращение было сделано третьим лицом, не знающим отшедшего, или отсутствующим лицом письменно, в таком конверте, чтоб чтение письма обычными путями было невозможно. Первое средство не так просто и удобно, как кажется, ибо мы ниже увидим, что желаемое сообщение не может быть получено в какое угодно время и, кроме того, это третье лицо не представляет никакой связи между живым и отшедшим, а какая-нибудь связь да необходима. Остается, таким образом, одно средство — запечатанное письмо, и действительно, к этому средству уже и прибегали издавна, но медиумы этого рода весьма редки. Выше я представил пример ответа, полученного на такое письмо чрез медиума Флинта, но наибольшую известность в этой специальности приобрел Мансфильд. Всевозможные предосторожности были принимаемы, чтоб посылаемые ему письма не могли быть им вскрыты и прочитаны, но подозрения ничем не устранишь. Чего проще, казалось мне, как разрешить сомнения непосредственным наблюдением? И никто не дал себе труда произвести его! Если б даже тут было простое (?) ясновидение, то разве не стоило изучить этот факт поближе, можно ли желать более простого и объективного средства для разрешения вопроса о существовании этого явления? К счастью, я нашел желанного наблюдателя, и я имею теперь возможность говорить об этом роде сообщений, иначе я и не отвел бы этой рубрики.

Когда доктор медицины Н.Б. Вольф, приступил к изучению медиумических явлений, он, между прочим, специально занялся Мансфильдом. Чтоб решить, чего держаться относительно его необыкновенного медиумизма, он водворился в его доме и в течение нескольких месяцев наблюдал вблизи всю процедуру ответов на запечатанные письма. Вот что мы читаем об этом в его сочинении ‘Поразительные факты в области спиритизма’: ‘Эта неведомая способность отвечать на письмо, не зная ни слова о его содержании, была новостью, которая очень заинтересовала меня. Бывало вместе с Мансфильдом мы отправлялись на почту за получением корреспонденции, я приносил его письма, а он мои, при таком способе действия я был первым, в руки которого попадали письма, адресованные к ‘спиритическому почтмейстеру’, за очень немногими исключениями я не выпускал их из виду, покуда они не были отвечены и отправлены по принадлежности, способ печатания этих писем — их заклеивали крепким клеем, покрывали краской или лаком, обливали воском, прошивали на машинке — доказывал, что люди, обращавшиеся к Мансфильду, были настороже против обмана, но мне не пришлось открыть ничего такого, что на сколько-нибудь оправдало бы эти подозрения, а уж, разумеется, я имел достаточно случаев напасть на что-нибудь походившее на обман.

Полагаю, что для многих будет небезынтересно знать в точности, каким образом Мансфильд отвечал на запечатанные письма. Сидя за его письменным столом, я клал перед ним до полудюжины писем, полученных, судя по маркам, с разных концов Соединенных Штатов. Он вскрывает наружные конверты и бросает. Перед ним лежит теперь до полудюжины писем, тщательно запечатанных, без всякого знака или надписи, которые хоть бы сколько-нибудь указывали на их авторов или тех отшедших, коим они адресованы. До этих конвертов он теперь очень легко дотрагивается кончиками своих пальцев, большею частью левой руки. Он касается их так осторожно, что можно подумать — он подбирает золотые пылинки, одну за другой. От одного письма он переходит к другому, покуда не перетрогает их все. Если ответа нет, он кладет их в стол и запирает. Через полчаса или более он возобновляет попытку получить ответы на письма. Они опять перед ним, и, подобно пчеле, перелетающей с цветка на цветок, кончики его пальцев переходят от одного конверта к другому. Он переворачивает и ощупывает их. Клей, краска или воск почти уничтожили в письме всякий магнетический след, но наконец он нападает на него, и левая рука его судорожно сжимается. Это сигнал успеха, значит, личность, коей адресовано письмо и которая вызвала это странное ощущение в его руке, — тут и готова отвечать. Тогда другие письма откладываются в сторону, а это единственное остается перед медиумом, который указательным пальцем левой руки продолжает его касаться. У него на том же столе длинные полосы бумаги и карандаш. Он берет его в правую руку, все готово для письма. Интерес сосредоточивается теперь в пальце левой руки, прикасающемся к письму. Он начинает ударять по письму, подобно телеграфному ключику, производя такие же неправильные звуки. Одновременно с этим постукиванием начинается и писание правой рукой и без перерыва продолжается, покуда сообщение не окончено. Я видел до двенадцати полос бумаги, плотно исписанных за один присест, но обыкновенно сообщение берет от трех до четырех полосок. Писание совершается очень быстро и разнообразится по слогу точно так же, как это бывает и между людьми.

Когда писание окончено, левая рука, которая была все время спазматически сжата, разжимается и влияние прекращается, но это только на несколько секунд, оно опять возвращается, чтоб надписать на конверте адрес того лица, к которому письмо должно быть отослано. Как только это сделано, присланное запечатанное письмо и полученный на него ответ вкладываются в надписанный конверт и тотчас сдаются на почту. Я наблюдал за всей этой процедурой близко и видел ее повторение тысячу раз’ (с. 34-35).

С точки зрения г. Гартмана, все это было бы не что иное, как ясновидение. Запечатанное письмо было бы как раз то ‘чувственное посредие’, которое устанавливало бы отношение между медиумом-ясновидящим и живым автором письма. И трудно ответить на это возражение, покуда не знаешь подробностей всей процедуры и результатов. ‘Отношение’, разумеется, необходимо, но таково ли оно, как и в опытах ясновидения, — вот в чем вопрос. Если б это было ясновидение, то Мансфильд должен бы был перейти в это состояние, выждать его наступление, ибо это не делается по приказанию, и тогда уже приступить к ответу на письма по очереди, вместо этого мы видим, что в психическом состоянии Мансфильда никакой видимой перемены не происходит, что его рука всегда готова писать как покорное орудие, но что он должен выжидать, чтобы рука его подпала влиянию того или другого письма, мы видели, что он отвечает не всегда и не на все письма одно за другим, но только на то письмо, которое подает знак о присутствии запрашиваемой личности. Следовательно, способность его к воспринятию всегда одинакова, но не он располагает ею в любое время, а ею располагает — она сама в зависимости от влияния, которое может быть налицо или отсутствовать, смотря по обстоятельствам.

Нельзя не протестовать против этого злоупотребления ясновидением, коим грешат антиспиритические теории, когда они не знают более, как выйти из затруднения. Ясновидение — это квинтэссенция психических способностей человека, оно проявляется весьма редко, оно имеет свои причины, свои условия, свои способы обнаружения, коих главный, как утверждает сам г. Гартман, — галлюцинация, видение, обыкновенно во время усыпления внешних чувств и короткими приступами. Тут же перед нами медиум, пишущий ежедневно, в полном состоянии бодрствования, и мы хотим, чтобы он, без всякого достаточного психического повода, был постоянно ясновидящим! — Это философская вольность, не имеющая оправдания.

Вникнем поближе, каким образом могло бы это быть объяснено с точки зрения Гартмана. Вот Мансфильд касается запечатанного письма, которое воздействует на его ‘сенситивное чувство’. Прежде всего его ‘скрытое сомнамбулическое сознание’ должно сделаться ясновидящим, чтобы прочитать содержание письма. Если ответ, написанный рукою Мансфильда, будет только переделкой запечатанного письма, даже за подписью отшедшего, коему оно адресовано, — дело объясняется довольно просто и можно еще утверждать, что это только ясновидение — только действие, вызванное тем или другим письмом, вот и достаточный повод. Но если письмо содержит в себе точные вопросы, относящиеся до покойного, как тогда получить ответ? Дело усложняется: медиум должен войти в соотношение с автором письма, чтобы почерпнуть в его нормальном или скрытом сознании необходимые сведения, относящиеся до отшедшего, ибо сам отшедший — надо это помнить — более не существует, он существует только в памяти живущих. Таким образом, задача усложняется: становится опытом ясновидения и чтения мыслей на расстоянии. Как происходит это? Письмо, которое у Мансфильда в руке, послужит ему ‘чувственным посредием’ для установления соотношения с автором письма. Но это соотношение, к какому результату приведет оно? Предположим, что М. в полном сомнамбулизме. Вот что имеет произойти, судя по практике и нижеследующим словам Гартмана: ‘Сомнамбул, приведенный в соотношение с лицом, ему совсем неизвестным, — будет ли то сделано при помощи прямого прикосновения, или через магнетизера как лицо посредствующее, или прикосновением с предметом, носящим на себе личную атмосферу (aura) того человека, о котором идет дело, — получает некоторое общее впечатление относительно этого лица… более или менее несовершенное, неопределенное и неточное, но все-таки не совсем неверное понятие об этой личности, ее характере, ее чувствах и настроений в данную минуту, а иногда и о тех представлениях, которые присущи ей в этот момент’ (с. 83).

Следовательно, письмо, которое Мансфильд держит в руке, приводит его в соотношение только с теми чувствами и представлениями, которые присущи автору в тот момент, когда М. держит его письмо в руке своей, и которые не имеют никакого отношения к письму, написанному несколько дней до этого. Каким же образом сомнамбулическое сознание М. опознается в лабиринте содержания сомнамбулического сознания автора письма, чтоб почерпнуть в этом сознании необходимые сведения? Каким образом в массе находимых тут представлений, относящихся до живых и мертвых, которых автор письма знавал и знает еще, выделит он те именно, которые относятся к отшедшему адресату письма? Ему нечем руководиться. Эти отношения не существуют для него.

Если мы допустим, вместе с Дюпрелем, что ‘чтение мыслей простирается не только на такие представления, которые находятся в данное время в сомнамбулическом сознании, но и на скрытое содержание памяти’ (с. 91), то сам Гартман отвечает на это, что в таком случае представляется трудным понять, ‘каким образом из смеси существующих одновременно важных и неважных воспоминаний сомнамбулического сознания избираются важнейшие в правильной последовательности’ (с. 92). И это, как мы видим, относится только к воспоминаниям жизни самого живущего, трудность для выбора из этих воспоминаний тех именно, кои относятся до отшедшего, — одинаковая.

Пойдем еще далее и предположим, что все эти затруднения преодолены: что чтение мыслей с помощью ясновидения нашло наконец в различной или скрытой памяти живущего, хотя бы и на расстоянии, все необходимые данные для ответа от имени того отшедшего, к коему живущий обращается, даже со всеми требуемыми подробностями, которые последний находит верными. Но вот в этом ответе встречаются подробности, о которых живущий и не спрашивал, которые вовсе не вытекают из содержания его письма и о верности которых он даже и судить не может, потому что он их не знает: их приходится проверять другими лицами, знавшими отшедшего. Каким образом объяснить тогда психическую процедуру ответа, полученного медиумом?

Опять воззвание к великому богу психизма — ясновидению, которое может привести медиума в соотношение с абсолютом, со ‘всезнанием абсолютного духа’. Но и ясновидение имеет свои законы, и это соотношение с абсолютом не может иметь места иначе, как на основании исключительных отношений между двумя живущими, близко знающими друг друга. Но здесь медиум не знает ни живущего, ни знакомых его, а что касается главного лица, отшедшего, то его более нет, это — нуль. Следовательно, ясновидение не может иметь никакого отношения к основе, на которую оно должно быть направлено. А когда мы припомним законы, формулированные Гартманом: что ‘отвлеченные мысли, как таковые, никогда не переносятся на расстояние’ (с. 82), что ‘чистое ясновидение проявляется всегда в галлюцинаторном виде’ (с. 97), что мотив всякого ясновидения есть ‘интенсивный интерес воли’, и примем в соображение, что этот процесс совершается в то время, когда ‘воспринимающее сомнамбулическое сознание прикрыто сознанием бодрствующим’ (с. 84), т.е. под условием наиболее трудным для чтения мысли или ясновидения, — то мы должны, естественно, заключить, что эти гипотезы не будут в состоянии объяснить все случаи этой рубрики.

Я не буду распространяться приведением других примеров, они находятся во множестве в журнале ‘Banner of Light’, я предпочитаю отослать читателя опять к книге Вольфа, где напечатаны со всеми подробностями случаи поистине замечательных ответов, полученных им на свои собственные письма, они ослабляются, правда, в некотором отношении его присутствием, но надо заметить, что и его письма, несмотря на его присутствие, должны были также выжидать момента наличности желаемого влияния (с. 56-65), с другой же стороны, они выигрывают вследствие условий их получения, исключающих всякую возможность обмана, как мы это сейчас увидим.

Вот как Вольф описывает свои личные опыты с Мансфильдом: ‘Я имел наготове зараз до 25 писем, я носил их с собою заделанные, каждое особо, в кожаные конверты без всякой надписи. Так как конверты были совершенно одинаковы по величине, форме и цвету, то я не имел никаких признаков для отличения одного от другого. Когда случай представлялся, т.е. когда медиум не слишком был утомлен денной работой и свободен, я выкладывал перед ним всю пачку своих писем, чтоб посмотреть, не присутствует ли хоть одно из 25 лиц, коим письма адресовались и не может ли оно вызвать писание. При таких условиях было весьма редко, чтоб попытка оставалась без ответа хоть от одного или двух лиц. Он проводил руку по письмам, выхватывал одно, как уже написано, и приступал к ответу. Достойно замечания, что я не запомню случая, чтобы он не получил точного имени адресата, и тогда — или сообщения от него, или пояснения — почему оно не может быть дано. Ответ всегда свидетельствовал о полном знакомстве с предметом, обстоятельствами, датами или лицами, упоминаемыми в моем письме, когда сам отвечающий был налицо. Ответы эти бывали иногда самые поразительные, отличались не только точностью, меткостью, но часто заключали в себе и новые мысли, новые факты, новые имена, обстоятельства, даты, под новыми я разумею те сведения, которые никоим образом не могли бы быть почерпнуты из моего письма, если б даже и стал их отыскивать в нем любой придирчивый критик’ (с. 57-58).

Достопочтенный Самуил Уатсон в сочинении своем ‘The Clock Struck One’ (New York, 1872) приводит немало сообщений, полученных им чрез Мансфильда на свои запечатанные письма, правда, что ответы эти были написаны в его присутствии, но это ослабляющее с точки зрения нашей критики условие возмещается тем фактом, что иногда полученные ответы содержали биографические подробности, которые были Уатсону неизвестны, а иногда на письма было отвечено не теми лицами, коим они были адресованы, но другими, не только ему знакомыми, но даже и незнакомыми, но которых знал отшедший (см. продолжение того же сочинения ‘The Clock Struck Three’. Chicago, 1874, p. 79-85).

Само собою разумеется, что я далек от того, чтобы утверждать, что всегда и все ответы, которые Мансфильд давал на запечатанные письма, — спиритического происхождения, все объяснения, не исключая и объяснения посредством обмана, должны быть приняты в соображение, смотря по обстоятельствам данного случая, я говорю только, что некоторые случаи представляют, по-видимому, достаточно данных, чтоб искать для них действующей причины вне анимизма.

Как дополнение к этой рубрике мы имеем то же явление получения ответов на вопросы, недоступные медиуму, с тем, сверх того, осложнением, что ответ получается непосредственным письмом. Мы заметим тут ту же особенность, что медиум не отвечает безразлично на все вопросы, но на тот, который вызывает в нем особое ощущение, и еще ту замечательную особенность, что медиум даже не касается до бумажки, содержащей вопрос. Вот что издатель ‘Banner of Light’, г. Кольби, в N от 9 марта 1899 года, сообщает о своем сеансе с Уаткинсом: ‘Очень недавно мы имели другой сеанс с Уаткинсом, захватив с собою свои грифельные доски, складные на петлях. Нас было трое. Когда мы присели к столу, У. предложил нам написать на полосках бумаги несколько имен наших от-шедших знакомых, мы написали их до двадцати, и каждая полоска была скатана так, что ни единый смертный не мог бы отличить один сверточек от другого. На одной из полосок было мною написано следующее:

‘Г. У. Морилл, не желаете ли передать что-нибудь вашему приятелю — капитану Уильсону в Кливленде?’

В то время, как я карандашом указывал поочередно на сверточки, мне было сказано взять один из них и крепко держать его в левой руке — медиум говорил, что он чувствует, что мы должны так сделать. Тогда он попросил нас положить наши доски на стол. Это было сделано, и он бросил между них маленький кусочек грифеля. Тогда нам было сказано положить руки на доски, а медиум с другой стороны положил на них свои пальцы. Тотчас мы услыхали звук грифеля между досок, как если б кто писал им. Когда звук прекратился, нам было сказано раскрыть их. На внутренней стороне доски, прилегавшей к столу, было найдено следующее сообщение, писанное и подписанное бойкой рукой.

‘Любезный друг мой, капитан Уильсон в Кливленде, я желал бы, чтоб вы убедились, когда будете читать это, что сила, движущая этим карандашом, есть действительно я, ваш старый друг, кстати, будьте так любезны, скажите моему зятю Уатсону, что его жена очень хочет дать ему сообщение и что девочка его будет очень больна, если она не переживет, то пусть не печалится, так как дочь моя позаботится о ней еще лучше его. С вами, друг мой, мне не пришлось теперь поговорить больше, так как дочь моя с таким нетерпением желает добраться до мужа своего и Франка.

Гео. У. Морилл’.

Согласно сему, я передал это сообщение г-же Морилл, которая тотчас заявила, что не имеет ни малейшего сомнения, что оно было написано ее мужем, что почерк, очень похож на его почерк и что он всегда подписывался ‘Гео. У. Морилл’, ребенок, о котором говорится, действительно болен у нее дома в Эмсбюри, и она очень боится, чтоб его болезнь не имела рокового исхода’.

Я не привожу этот случай как доказательство самоличности, ибо г. Кольби, очевидно, знал г. Морилла и капитана Уильсона, так как он был налицо, то сообщение могло бы объясниться отчасти ясновидением, отчасти чтением мысли, хотя, на мой взгляд, трудно объяснить ясновидением первое действие этого психического проявления, а именно выбор и чтение одного из двадцати сверточков, без всякого ‘чувственного посредия’, так как медиум даже не касался до них. Но я привел этот пример как способ экспериментирования, который может быть доведен до доказательности абсолютной, если принять необходимые меры, устраняя всякую возможность соотношения или бессознательного внушения, для этого было бы потребно, чтобы сверточки были заготовлены заранее не тем лицом, которое предъявляет их на сеансе, но другим, не присутствующим, и чтобы лицо, приносящее их на сеанс, ничего не знало об их содержании. Сомневаюсь, однако, чтобы при этих условиях опыт мог удаться, так как всякое соотношение с отшедшим совершенно устранено, а между тем какое-нибудь соотношение должно же служить основой! В этом же случае имело бы служить посредием только присутствие письма, до которого медиум не должен дотрагиваться!!

А между тем вот случай, который почти что отвечает этим условиям, так как записка была получена из вторых рук — условие редкое! В указателе моем случай этот единственный и настолько замечателен, что я хочу привести его здесь. Заимствую его из бостонского журнала ‘Facts’ (1886, т. V, р. 207).

‘Несколько дней тому назад на частном сеансе с медиумом Поуэлем из Филадельфии произошло нечто совершенно особенное. Присутствующие были хорошо известные жители этого города.

Каким образом Поуэль поступает на своих сеансах, давая ответы на скатанные бумажки, это уже было описано на этих столбцах. Достаточно сказать, что эти сверточки с именем отшедшего, к коему обращаются, изготовляются без всякого ведома медиума. На этот раз одному из присутствовавших знакомая дама, написав имя на бумажке, свернула ее и вручила ему. Она па сеансе не присутствовала, и oн не знал, какое имя было написано, во время сеанса сверточек был незаметно присоединен к остальным. Когда Поуэль приложил его к своему лбу, действие было поразительное. Ужас выразился на его лице, и, вскинув руки, он упал навзничь на пол, ударившись головою об стул. Так падает человек, убитый наповал. Пролежав несколько минут как сраженный, он медленно поднялся, с глазами открытыми, но блестящими и гневными, одну из присутствующих дам взял за руку и тихим, слабым голосом, как бы говоря с трудом, сказал: ‘Скажите Гэтти (даме, написавшей имя на сверточке), что это не было ни случайность, ни самоубийство… это было гнусное убийство, и муж мой совершил его. Есть письма, которые уличат его, они найдутся. Я Солли Лэнэр’. Это и было имя, написанное на бумажке, — имя женщины, которая за несколько дней до этого была убита в Омахе, — было ли это делом ее мужа или ее самой, в то время еще не выяснилось. Она жила в Кливленде и знала даму, написавшую бумажку. Продолжение этой истории можно оставить до другого раза, но теперь вопрос в том: каким образом мог медиум узнать то, что содержится в его ответе? Он сверточка не раскрывал, он ничего не знал о случившемся, содержание билетика никому в комнате не было известно. Между тем сказанное выше произошло, как только медиум приложил на минуту этот свернутый билетик к своему лбу. Имя было сказано им верно, ответ -верный или нет — прямо относился к вопросу и был решительный, а на другой день муж, Лэнэр, был арестован, обвиняемый в убийстве своей жены. Тут не было предварительного знания, не было стачки, не было ни отгадывания, ни чтения мысли. Какая же разумная сила тут проявилась? Был ли это дух убитой женщины? А если нет, то кто же’? (Из газеты ‘Cleveland Plaindealer’.)

В практике спиритического магнетизма или сомнамбулизма можно найти опыты, подходящие к этому. См. ‘Cahagnet. Arcanes de la vie future devoiles’, т. 2-й и 3-й, и в особенности опыты вызывания личностей, неизвестных присутствующим, т. 2-й, р. 98 и 245. В т. 3-м, р. 166-187, мы находим интересный рассказ вызывания аббатом Альминьяном, относящийся до денежного дела, со всеми подробностями и документами. В напечатанной им (в 1858 году?) брошюре под заглавием ‘О сомнамбулизме, о вертящихся столах и медиумах’ он вкратце упоминает об этом случае и говорит о другом вызове, сделанном в его присутствии, чрез сомнамбулу, которой он сообщил только имя одного отшедшего, полученное им от другого лица специально для этого опыта, — имя лица, которое было ему совершенно неизвестно (см. ‘Revue Spirite’, 1889, кн. 4 и 5).

VII. Самоличность отшедшего, доказанная сообщениями, полученными в отсутствие лиц, знавших его, и обнаруживающими психические состояния или вызывающими физические ощущения, свойственные отшедшему.

Вот рубрика, которая служит переходной ступенью от доказательств самоличности умственных или внутренних к доказательствам физическим или внешним. Хотя приводимые мною факты представляют и такие черты самоличности, по которым они могли бы иметь место и в предшествующих рубриках, но они представляют также особенности совершенно отличного характера, на которые я и хочу обратить внимание и которые я определил самим заглавием этой рубрики.

Одно из самых обыкновенных возражений против спиритической гипотезы медиумических сообщений состоит в том, что они только эхо составившихся людских понятий о посмертном состоянии души и вообще о духовном мире. С обыкновенной или легендарной точки зрения казалось бы невозможным предположить, чтобы ‘духи’ по смерти сохраняли психические недостатки или физические, от коих они страдали при смерти. Так, напр., никто не мог бы себе представить, чтобы люди, одержимые умственным расстройством и умершие в этом состоянии, могли при проявлении вскоре после смерти своей сохранять еще следы своего помешательства. А между тем таков факт, констатированный спиритическою практикою. Очевидно, что этот факт совершенно неожиданный, совершенно противоположный ходячим понятиям, и, следовательно, он мог быть получен только a posteriori.

Вот случай как пример. В ‘Banner of Light’, 24 ноября 1883 года, в отделе сообщений я нахожу следующее, которое воспроизвожу целиком:

‘О, мне совсем нехорошо. Я не знала, что буду испытывать эти ощущения, возвращаясь сюда, но я вижу, что еще многому надо поучиться. Я пришла сюда в надежде, что друзья мои узнают, что я теперь совсем здорова и что я счастлива… Я сгорела здесь. Я не могу рассказать этого, потому что не люблю думать об этом, но на меня нашло какое-то затмение, и мысли мои помутились, я не понимала, что делала, поэтому и попала в огонь и жестоко обожглась… Мои наставники говорят, что такого расстройства никогда более со мною не будет, что физические причины произвели повреждение в уме моем, но что все это земное и отошло навсегда… Я была еще молода… Я жила в Уэст-Грандби, в Коннектикуте. Моего отца очень хорошо знают в этом городе… Имя его Эбер Раис. Когда я говорю обо всем этом, мысли мои путаются, поэтому я не могу сказать вам в точности, когда я перешла сюда, кажется, уже несколько времени, но как я рада, что имела возможность прийти сюда, и надеюсь чрез несколько времени опять вернуться. Эмма Раис’.

Три недели спустя в ‘Banner’ от 15 декабря я нашел в рубрике ‘Проверка сообщений’ следующее письмо:

‘Г. издателю ‘Banner’.

Я увидал в N от 24 ноября сообщение от Эммы Раис из Уэст-Грандби. Всем спиритистам известен тот факт, что лицо, страдавшее здесь умственным расстройством, проявляясь чрез медиума, обнаруживает следы этого состояния. Я узнал, что настоящее имя ее было Эмма Руйк, но что иногда, во время припадков помешательства, она называла себя Эммой Раис. Сообщение очень хорошо. Она сгорела, как и говорит, прыгнув в горевшую кучу хвороста. Все факты верны, и сообщение будет с благодарностью принято ее земными друзьями. Геман Мер-риль. Гартфорд, в Коннектикуте 24 ноября 1883 года’.

Следующий случай я имею из первых рук. Моя давнишняя знакомая, М.П. С.-ва, уже несколько лет занимается сеансами вдвоем со своей племянницей, пишущей в трансе, однажды она получила странное сообщение по-французски, подписанное именем Наполеона, приняв это за мистификацию, она не придала этому никакого значения: тотчас вслед за тем обычный руководитель медиума (это слово этимологически верно передает способ получения сообщений: водит руку) пояснил, что французское сообщение исходило от человека, который при жизни был помешан и считал себя за Наполеона, потому что вообще душевнобольные по смерти своей, в продолжение некоторого времени еще носят на себе следы умственного расстройства, коим страдали. Г-жа С. была этим очень удивлена и передала это как нечто очень странное и еще более была удивлена моим ответом, что факт этот находит себе подтверждение во многих других ему подобных.

По-видимому, не только анормальные психические состояния, находящиеся в зависимости от некоторых физиологических недостатков, коими человек страдал последнее время своей жизни, но даже и физические ощущения боли, испытанные им до самой смерти, вызываются в медиуме, как индивидууме, перешедшем чрез эти страдания, и снова проявляются в земной сфере. Вот несколько примеров этого рода.

Заимствую первый из ‘Light’, 1882, р. 74, где физические ощущения последней болезни отшедшего воспроизводятся в медиуме: ‘В начале лета 1879 года я случайно встретил в моем соседстве господина, который, очевидно, доживал последние дни. Однажды, когда я провожал его до дома, разговор зашел о спиритизме. Он, по-видимому, был очень удивлен, узнавши, что я верю в такую дикую вещь, но был поражен некоторыми моими словами. Когда я встретил его опять, он тотчас вернулся к нашему первому разговору и расспрашивал меня о полученных мною лично доказательствах, после этого он уже избегал говорить об этом предмете, и я, зная, как неуместен был бы всякий возбуждающий разговор с человеком в его состоянии, молчал.

В июле этого года я был в Бормаусе в северном Валлисе и однажды вечером я заговорил в трансе от имени этого господина. Он выражался так: ‘Как все это странно, как непохоже на то, что я ожидал, жалко, что не воспользовался случаем узнать от вас кое-что про духовную жизнь’. Во время его одержания я испытывал болезненное ощущение во рту и горле. Два дня спустя я узнал из письма одного моего приятеля, что мой знакомый умер вскоре после моего отъезда.

В мае прошлого года через меня опять заговорило то же лицо и в этот раз сказало через меня очень настойчиво: ‘Скажите Мэри, что я видел Уилли’. И опять я почувствовал то же болезненное ощущение во рту и горле. Мэри была сестра его, заведовавшая его хозяйством в доме. Мое впечатление во время транса было такое, что между Мэри и Уилли существовала привязанность. Так серьезен был тон сообщавшегося, что я просил жену свою зайти к его сестре и передать сказанное. Последняя ответила, что знает только двух лиц, коих называют Уилли — один ее двоюродный брат, а другой, с которым она была помолвлена несколько лет тому назад, но, что, насколько ей известно, они оба живы и здоровы. При этом она пояснила, что брат ее перед смертью своей очень страдал от молочницы в горле. Этим объясняется мое болезненное ощущение во рту.

Никакого разъяснения, однако ж, о сообщении не получилось, и я пришел к заключению, что, как и многие другие, оно исказилось при передаче, и я забыл о нем. На той неделе упомянутая сестра зашла ко мне и уведомила меня, что она недавно узнала, что человек, с которым она была помолвлена, умер в Австралии около того времени, когда я получил последнее сообщение.

Мне остается только прибавить, что о личных отношениях этой дамы к этому господину я ничего не знал.

Эдмонд Уэд.

Льюшэм, 13 февраля 1882 года’.

Вот другой случай, где медиум, будучи одержим духом человека утонувшего, холодеет и зябнет. Я заимствую его из журнала ‘Facts’, июнь, 1835 год, которому г. Эли Понд из Вунсоккета, в штате Род-Айленд, сообщил следующее:

‘С год тому назад я навещал моего сына и жену его. У нее болела голова, и я сказал ей: ‘Быть может, я помогу тебе, делая пассы над головою’. Она согласилась. Едва я сделал несколько пассов, как она подпала влиянию духа, употреблявшего алфавит глухонемых, ни я, ни сын мой не могли понимать его, и влияние скоро отошло. Тогда проявилась другая личность и назвала себя Сарой Мэкпис, она сказала, что жила в западных штатах и утонула, что очень рада, что этот старый господин дал ей случай проявиться. Медиум тотчас пришел в себя. ‘Странно, — заметил он, — мне холодно’, стал зябнуть и чувствовать себя так нехорошо, что я просил Сару оставить его и прийти ко мне чрез другого медиума, г-жу Энни Вуд, в такое-то время. Она ответила, что придет, и в указанные часы исполнила свое обещание.

Я никогда не знал ее имени, но порешил разузнать, действительно ли жила такая личность и утонула. После нескольких месяцев тщетных поисков, я нашел человека по имени Мэкпис, жившего в Провиденсе. Тем временем я уже имел несколько собеседований с Сарой и узнал, что у нее были родственники в Провиденсе. Я спросил ее, спиритуалисты ли они? Она ответила: нет, сказала, что ей было двадцать лет, когда она умерла, и что это случилось около трех лет тому назад, и прибавила еще, что она утопилась при очень тяжелых обстоятельствах и что родня очень порицала ее за это. Она казалась очень несчастной.

Вскоре после того мне привелось быть в Провиденсе, в штате Род-Айленд, справившись в адресной книге, я нашел имя родственника, данное ею, и улучив свободный час, я зашел к нему. Я нашел его очень занятым, он попросил меня зайти в другой, им назначенный час, что я и сделал. Когда мы уселись, я спросил его, знавал ли он девушку по имени Сара Мэкпис, проживавшую в западных штатах и утопившуюся. Он ответил что знавал, но не коротко. Я спросил его, когда приблизительно это было? Он ответил, что наверное не знает, но когда я сказал ему, что слышал, что это было года три тому назад, он ответил, что это будет верно. Тогда я спросил его о ее летах. Он ответил: около двадцати. Я спросил, не может ли он дать мне адрес ее отца. Он ответил с неудовольствием, для чего мне это? Я пояснил ему. Он рассердился. ‘Я не желаю, чтоб заводили речь о чем бы то ни было, что могло бы бросить тень на мое семейство’, — сказал он и без церемонии попросил меня удалиться. Я и ушел, но получил доказательство, что сказанное Сарой было верно’.

Я привел эти два случая целиком, потому что они сами по себе представляют, помимо особенностей, относящихся до этой рубрики, интересные случаи сообщений, доказывающих самоличность отшедшего в отсутствие лиц, знавших его.

Вот еще случай, где отшедший погиб в огне, а медиум во время сообщения задыхается как бы от дыма. Заимствую в ‘Religio-Philosophical Journal’ от 9 марта 1889 года, следующее место, находящееся в статье г. Климента:

‘Все, что я на свете имел, сгорело в 1856 году. Сестра моя погибла в огне. Мне часто приходилось сидеть на сеансах с посторонними, из коих никто не знал обо мне, и медиум при этом почти задыхался, а другие сенситивы, когда сестра проявлялась чрез них, даже чувствовали дым и начинали кашлять, как бывает, когда входишь в комнату, полную дымом.

В этом последнем случае речь идет о сообщениях, полученных в присутствии лица, знавшего род смерти отшедшего, но если бы возможно было допросить г. Климента, то более, чем вероятно, что при первом сообщении этого рода ощущение задыхания у медиума было и для г. Климента совершенною неожиданностью.

Мне кажется, что сообщения, коим присущи эти характеристические черты самоличности, имеют совершенно особенное значение и могут бросить некоторый свет на законы сообщений вообще. Очевидно, что ощущения чисто физические, как-то: боль в горле, озноб, задыхание не могут быть нормальными ощущениями человеческого посмертного состояния, очевидно также, что эти ощущения не могли быть вызваны в медиуме с тою целью, чтобы служить доказательством самоличности, ибо в случаях, приводимых гг. Уэдом и Пондом: в одном — род смерти или страдания, в другом — сама проявляющаяся личность — были неизвестны медиумам, и, следовательно, это, доказательство не могло быть ни требуемо, ни ожидаемо. Поэтому есть основание предположить, что воспроизведение этих ощущений является скорее результатом закона, который мог бы, пожалуй, быть формулирован следующим образом: когда трансцендентальная индивидуальность снова проявляется в сфере земного бытия, она не может сделать этого иначе, как облекаясь па некоторое время в последние условия своего феноменального существования. Тут происходило бы, так сказать, временное забвение трансцендентального существования и возврат к феноменальному бытию в момент его прекращения¹.

Вот почему ‘глухонемой’, о котором говорит г. Понд, не мог употребить другого алфавита, кроме своего, ему знакомого, и не мог добиться, чтобы его поняли. Вот почему помешавшаяся Эмма Раис забыла свое настоящее имя и пр. Перенося этот закон в область умственных проявлений, нам становится понятно, почему сообщающийся как бы возвращается в свое земное существование и знает и говорит только о принадлежавшем этому существованию. Точно так же и в материализациях и фотографиях: всегда явление облекается в последний земной образ, будь он молодой или старый, и даже с теми телесными недостатками, которые были ему присущи. И что это совершается не с единственной целью представить доказательство самоличности, мы имеем тому доказательство, напр., в той трансцендентальной фотографии, полученной М.А. (Охоп), о которой я упомяну ниже. Она изображает крошечного ребенка, покинувшего землю более пятидесяти лет тому назад, когда ему было всего семь месяцев от роду (см. ‘Spirit identity’, by М.А. (Охоп), р. 117-121). Этот ребенок называл себя сестрою доктора Спира, но так как. он был одинаково незнаком, как доктору, так и медиуму — М.А., то очевидно, что детский образ этот ничего не представлял в смысле доказательства самоличности. Напрасно спрашиваешь себя, для чего этот образ был принят, не только для первого проявления, но и все время дальнейших проявлений этой личности, длившихся целые годы? Но, с другой стороны, есть, правда, факты, которые свидетельствуют, что этот закон не всеобщ, это значило бы, что он видоизменяется, смотря по времени и индивидуальности.

_________________

¹ Написав это, я вспомнил о сообщении, полученном мною в моем домашнем кружке, от одного знакомого, которого я очень любил и который очень живо интересовался философской стороною спиритизма. Еще не назвавшись, он прямо начал следующими французскими словами, будучи сам почти французом:

‘Naitre — c’est oublier, mourir — c’est savoir’ (Родиться — значит забыть, умереть — значит узнать.)

Не знаю, цитата это или оригинальная мысль. В этих немногих словах целая философия, столь же прекрасная, как и глубокая, которая, имею полное основание полагать, была совершенно чужда мозгам моих обоих медиумов.

VIII. Самоличность отшедшего, доказанная появлением его земного образа.

Теперь, когда посредством явлений умственного характера мы получили желаемое доказательство — доказательство того, что индивидуальный принцип не зависим от тела, что он есть нечто самостоятельное, переживающее его распадение, и что он сохраняет достаточно элементов своей личности, чтоб установить великий факт продолжения своего бытия после этого распадения, мы можем перейти (как я это сделал и в главе III) к подтверждению того же факта посредством явлений внешнего характера, даже физического. Мы можем теперь исследовать, при каких условиях эти проявления могут быть рассматриваемы как более или менее доказательные, не стесняясь тем априорным убеждением, что притязание на спиритическое толкование подобных явлений не имеет достаточного основания. Само одухотворенное явление этого рода будет:

а) Появление отшедшего, удостоверенное внутренним зрением медиума, в отсутствие лиц, знавших отшедшего.

Здесь мы имеем явление телепатическое, соответствующее вещим (veridiques) галлюцинациям прижизненных призраков, но с тою разницею, что внушитель, вызывающий явление, не находится в числе живых. Этого рода явления образуют особенную разновидность медиумизма. Хотя все хорошие медиумы суть более или менее видящие, но у некоторых из них развитие этой способности составляет их специальность. Они описывают личность отшедшего, которого они видят возле живущего, со многими подробностями в доказательство самоличности: они не ограничиваются описанием внешности, но передают и слова, и фразы от имени отшедшего. Доказательства, данные этим путем, бесчисленны. Но так как они большею частью даны в присутствии лица, знавшего отшедшего, и могут, следовательно, быть объяснены бессознательной передачею мыслей этого лица, то я должен оставить их в стороне. Чтоб они имели значение с нашей точки зрения, необходимо, чтоб явившийся сообщил подробности, неизвестные другу отшедшего, или чтоб явление случилось в отсутствие этого друга.

Случай первой категории уже представлен мною в главе III, рубрика VIII, где медиум описал генералу Дрэйсону явление друга, которого тот считал живым, со всеми подробностями его необыкновенной смерти.

Случай второй категории я нахожу в собственных записках. 26 февраля 1873 года у меня был обычный тогда сеанс с женою. Мы были вдвоем. Вскоре она уснула и рука ее написала сообщение по-французски интимного характера, намекавшее на предшествовавший сеанс, на котором присутствовала наша знакомая, графиня А.И. Толстая, супруга вице-президента Академии художеств. Сообщение это было от имени покойной дочери графини и обращалось к ней. Бесполезно говорить о его содержании, так как доказательность случая в следующем за сим. Когда жена моя пришла в себя, она сказала: ‘Странно, ведь я что-то видела’. — ‘Что же именно?’ — ‘Фигуру’. — ‘Мужскую или женскую?’ — ‘Женскую, очень красивое лицо, поражавшее блеском голубых глаз, они казались как бы освещенными изнутри. Фигура держалась передо мною как бы на некоторой высоте, молодая, стройная, одетая в белое’. — ‘Брюнетка?’ — ‘Да’. — ‘Узнаешь ли кого?’ — ‘Нет, но она сделала на меня самое приятное впечатление, правда, я спала, но это не был обыкновенный сон’.

Этот разговор происходил вслед за пробуждением моей жены, она не знала, было ли что-нибудь написано, и еще менее, что или от кого. Тогда только я передал ей содержание сообщения. Но мы не знали, имело ли появление фигуры какое-либо к нему отношение. Полтора месяца спустя жена моя посетила графиню, только что потерявшую своего мужа, пройдя в ее кабинет, где она до этого никогда не бывала, она очутилась лицом к лицу с портретом женщины во весь рост, который она никогда не видала, но в котором немедленно узнала прекрасное видение, представшее ее умственному взору на том сеансе. То был портрет покойной дочери графини.

В предшествующей рубрике я привел случай, рассказанный Дэль-Оуэном, о появлении его покойного друга (Виолеты) двум медиумам, которые вовсе не знали ни Оуэна, ни Виолеты, это явление, во всем согласное с земною внешностью Виолеты, дополняло картину личных и интимных подробностей, сообщенных ею тем же медиумом.

б) Появление отшедшего, удостоверенное внутренним зрением медиума и одновременно трансцендентальной фотографией, или одной фотографией в отсутствие лиц, знавших отшедшего.

Явление самое одухотворенное из области физической — это, разумеется, трансцендентальная фотография, удостоверяющая факт объективной реальности призрака или невидимой материализации. В главе I я представил все исторические подробности развития этого явления. Его основной прототип мы имеем в замечательных опытах Битти, где медиум в трансе давал описание светящихся образов, появлявшихся перед его внутренним зрением, — начиная с различных неопределенных образов и кончая постепенным развитием их в определенные человеческие, — и неоднократно совершенно согласовавшихся с полученными фотографиями.

Мы имеем подтверждение того же факта в свидетельстве столь же надежном, а именно достопочтенного М.А. (Охоп). Вот каким образом он описывает свой первый опыт по части трансцендентальной фотографии:

‘Первая фотография, полученная с Гудзоном, замечательна почти полным застланием снимавшегося. Я стал в профиль и уставил глаза в потолок фотографического кабинета. Я имел определенное ощущение окружавшего меня светящегося тумана и чьего-то возле себя присутствия, это ощущение настолько усилилось, что до окончания выставки я уже находился почти в трансе. По проявлении, фигура моя на пластинке была едва видна, а на том месте, где я ощущал чье-то присутствие, стояла ясно очерченная, задрапированная фигура. Лицо совершенно явственно, а поза соответствует вполне тому, что я ощущал. Ощущавшийся мною светящийся туман почти совсем застлал мою фигуру. В добавление к другим предосторожностям я просил м-ра Гудзона перевернуть пластинку, чтобы таким образом еще более оградить себя от подготовленного обмана’ (‘Human Nature’, 1874, p. 426).

Вот еще два случая, где невидимые индивидуальности, постоянно находящиеся при медиумах и часто показывающиеся их внутреннему взору, появляются также и на сенситивной пластинке, когда эти медиумы снимаются. Первый из этих случаев был уже цитирован мною в главе I, это тот, где весьма известный медиум, миссис Конант, за мгновение до выставки видит свою маленькую приятельницу индианку Вашти, она протягивает к ней руку, и фотография воспроизводит обе фигуры рука в руку (см. табл. VII, фот. 3). Второй случай относится к тому же М.А. В ту минуту, когда снимали с него фотографию, он увидал маленькую Полину, обыкновенно появлявшуюся в его интимном кружке, и описал ее позу, она не упустила случая сняться и сама. Вот краткий рассказ М.А.:

‘Месяц тому назад мы отправились для фотографического опыта с м-ром Парксом. Полина появилась опять. Я сидел за маленьким столом и почти тотчас же впал в транс. В моем состоянии ясновидения я видел девочку стоящей или колыхающейся возле моего левого плеча. Она, казалось мне, была возле стола, и я тщетно старался обратить на нее внимание д-ра Спира. Как только выставка окончилась и я проснулся, я передал, что видел, и по проявлении пластинки на ней оказалась как бы стоявшая на столе фигура маленького ребенка. Поза ее совершенно такая, как я ее видел и ощущал. В этом портрете, носящем на себе следы семейного сходства, девочка тотчас же признала себя и запрыгала в восхищении от успеха опыта. Так ясно было мое видение и настолько был я уверен в том, что окажется на пластинке, что я готов был держать о том пари на что угодно, прежде чем увидал ее’ (‘Human Nature’, 1874, p. 397).

Сюда относятся в некотором смысле и случаи трансцендентальной фотографии индивидуальностей, которые также обыкновенно являются у некоторых медиумов, но уже путем видимой материализации (я говорил об этом пространно в главе I).

До сих пор только предполагается, что трансцендентальные фотографии суть образцы отшедших, но доказательства самоличности мы еще не находим. Верховным развитием явления, понятно, будет констатирование самоличности на основании сходства. Подобные случаи многочисленны. В главе I я также упомянул о некоторых из них. Случай Моисея Доу должен быть признан за совершенно убедительный, так как он подтверждается и многими доказательствами умственного порядка. Для некоторых дополнительных сведений я обратился в 1886 году к самому Моисею Доу, но мое письмо уже не застало его в живых.

Из позднейших случаев я могу упомянуть о приводимом известным А.Р. Уаллесом на публичном чтении в Сан-Франциско 5 июня 1887 года, где он говорит:

‘Одно из самых интересных доказательств самоличности было дано мне, может быть кому-нибудь из вас знакомым, м-ром Бландом из Вашингтона, хорошо известным другом индейцев. У него бывали частые сеансы с одной дамой из числа его личных друзей, медиумом непрофессиональным. Через эту даму как медиума он часто получал сообщения от своей матери. Он ничего не знал о спиритических фотографиях, но однажды мать сказала ему через медиума, что, если он пойдет к одному фотографу в Цинциннати (кажется мне, что в Цинциннати, ибо он жил там), она постарается явиться на пластинке вместе с ним. Никакого имени фотографа сообщено не было, а просто сказано ‘к фотографу’. Он просил медиума идти с ним, и они отправились вместе и зашли к первому попавшемуся им по дороге фотографу и заявили желание сняться. Они сели рядом, и фотограф снял их обоих, когда же он проявил пластинку, то сказал, что тут что-то неладно, ибо вместо двух фигур вышло три. Они же ответили, что знают это и что все в порядке, но, к великому удивлению м-ра Бланда, третье лицо на пластинке оказалось не лицом его матери. Это имеет особенное значение ввиду того, что следует дальше. М-р Бланд вернулся домой и спросил через медиума, как это случилось, что чье-то чужое лицо вышло на пластинке. Тогда мать его ответила, что то был один из ее друзей, ей сопутствовавший как более ее опытный в этом предмете, почему и взялся первый за дело, но что если сын вторично пойдет к фотографу, то этот раз появится она сама. Они так и сделали, и в этом втором случае действительно появился портрет его матери. Тогда один из его знакомых подал ему мысль, чтобы устранить всякие сомнения относительно фотографа, который мог бы достать где-нибудь портрет его матери, попросить ее опять появиться на пластинке с каким-нибудь незначительным изменением в своем туалете, которое послужило бы доказательством, что тут не было никакой подделки. Они пошли к фотографу в третий раз и в этот сеанс получили опять портрет матери, очень сходный с первым с той разницей, что на ней была другая накидка. Он мне показывал все три фотографии, и рассказ о них я получил прямо из его уст. Допустив, что он сказал правду, я едва ли вижу возможность прийти к иному заключению, что тут было действительное общение между ним и его отшедшей матерью (‘Light’, 1887, р. 308).

Могу указать еще на недавний случай трансцендентальной фотографии Нелли Поуэр, полученной частным лицом — Джонстоном с частным же медиумом — Ритой, что отвечает требованиям г. Гартмана (см. подробности в переводе статьи г. Джонстона, помещенном в ‘Ps. Studien’ 1880 года и ‘Ребусе’ 1888 года, с. 265). К новейшим случаям относятся: фотография г. Пардо, полученная тем же г. Джонстоном в темноте (‘Medium’, 1892, 15 июля) и фотографии ребенка в четырех различных позах полученные г. Эдина (‘Light’, 1892, 7 мая).

Единственная слабая сторона узнанных спиритических фотографий, с точки зрения Гартмана, состоит в том, что личность, получающая таковую, обыкновенно сам позирующий, знавший отшедшего, и, следовательно, позирующий может быть рассматриваем как бессознательный источник полученного образа, причем медиум посредством процесса ясновидения и бессознательного объективирования умудряется поставить этот созданный им образ в требуемый фокус, или одна мысль позирующего производит все это с помощью эманации медиума и т.д. Это трудно, даже очень трудно, потому что обыкновенно медиум и позирующий находятся во время этих фотографий в состоянии вполне нормальном, натянутость этого объяснения бросается в глаза, но все же оно не нелогично с точки зрения анимической.

Узнанные фотографии, полученные с мысленно затребованным доказательством (задуманная поза, задуманная принадлежность туалета и т.п.), составляют драгоценную разновидность этого рода явлений (см., напр., случаи, упоминаемые в ‘Human Nature’ 1874 года, р. 394, ‘Light’, 1885, р. 240), но и они, очевидно, подпадают под то же возражение.

Итак, чтоб случай узнанной трансцендентальной фотографии был совершенно доказателен, требуется, чтоб она была получена в отсутствие лиц, знавших отшедшего. В случае, приведенном Уаллесом, мы уже имеем доказательство, что на фотографии не всегда воспроизводится образ, мысленно задуманный позирующим, ибо г. Бланд ожидал получить образ совершенно иной. Но есть тоже случаи, которые совершенно отвечают вышепоставленному условию. Я подробно привел в главе I, с воспроизведением самой фотографии, случай Бронсона Муррея, получившего через Мумлера фотографию женщины, которой ни Муррей, ни Мумлер не знали и которая потом была узнана своим мужем, г. Боннером, позднее он сам получил такую же фотографию с переменою позы, согласно данному духом обещанию, причем Мумлер не знал, что то был муж этой женщины. Ее появление и даже ее имя были указаны женою Мумлера (она была видящим медиумом) за несколько минут до фотографирования.

Д-р Томпсон, с которым мы уже знакомы как с участником сеансов Битти, свидетельствует о следующем факте, напечатанном-в ‘Spiritual Magazine’ 1873 года на р. 475:

‘4, Уорстер-Лоун, Клафтон, Бристоль.

4 августа 1873 года.

М. г.! Пишу вам согласно моему обещанию, чтоб сказать, что спиритический образ на моей фотографии был признан за портрет моей матери, которая скончалась 44 года тому назад при моем рождении, так как никакого портрета ее не осталось, то я сам и не мог судить о сходстве и послал фотографию к ее брату с просьбою уведомить меня, не найдет ли он в ней сходства с кем-либо из наших отшедших родственников, он ответил, что это портрет моей матери’.

Ваш и пр.

Ж. Томпсон.

Я не думаю, чтобы дядя имел какое-либо понятие о спиритизме или спиритических фотографиях, так как он живет в отдаленной части Шотландии, это явствует всего более из его восклицания в письме: ‘Но я не могу понять, как это могло быть сделано!’

Интересные подробности об этом случае можно найти в ‘Human Nature’ (1874, p. 426).

Другой случай этого рода, совершенно доказательный, сообщается также г. Моисеем Доу. Он изложен им пространно в статье, напечатанной в ‘Banner of Light’ от 14 августа, 1875 года.

Вот вкратце ее содержание: г. Доу продолжает получать сообщения от Мэбль Уаррен, историю которой мы знаем. Она много говорит ему о своей подруге в новом мире, которую называют Лиззи Бенсон, последняя обещает ему в знак благодарности (мотивы которой пояснены в статье) свой портрет вместе с Мэбль: г. Доу отправляется к Мумлеру и действительно получает свою собственную фотографию с изображениями Мэбль и Лиззи, которой он никогда не видал, одновременное появление обеих фигур также заявлено г-жою Мумлер в момент выставки. Г. Доу посылает этот портрет матери Лиззи Бенсон, она признает полное сходство и в письме, которое г. Доу напечатал, мы, между прочим, читаем: ‘Едва ли возможно этому поверить, но я должна поверить, потому что знаю, что никогда никакой фотографии Лиззи не существовало’. Как мы видим, здесь доказательство абсолютное. Я имел случай видеть эту фотографию в Лондоне в 1886 году в коллекции г. Уэджвуда.

Подобный же случай, быть может, еще более доказательный, появился в ‘Liglit’ 15 декабря 1888 года, р. 614, который заимствует его из ‘Британского Журнала Фотографии’. Передаю его вкратце. Г. Фредерик Ивенс узнал этот факт и все подробности из уст тех самых лиц, до коих он относится. Г. X., частное лицо и вместе с тем медиум, отправился однажды с другом своим, доктором С., к г-ну У., любителю-фотографу, который, как то было известно доктору С., уже получал иногда трансцендентальные фотографии. Г. X. не верил этому. Доктор С. проделал сам все требуемые манипуляции, и когда получилась фотография его приятеля X., то на негативе оказалась еще другая фигура, стоявшая впереди, г. X. Никто ее не узнал, а так как г. X. желал иметь только доказательство возможности подобного факта, то он положил фотографию в свой стол и забыл о ней. Это было в 1874 году. Вот что случилось восемь лет спустя, т.е. в 1882 году. Предоставим теперь слово даме, которая, по странной случайности, узнала в этой фотографии несомненный портрет своего мужа.

‘В 1878 году я познакомилась с г. X. и очень подружилась с его сестрою. Они оба были очень добры ко мне и к моим детям во время моих несчастий. Когда он решился провести несколько месяцев в К., я нашла ему квартиру и помогала сестре его раскладываться и приводить все в порядок. Когда я открыла ящик с бумагами, чтобы переложить их в письменный стол, мне попалось несколько фотографий г. X. Перебирая их, я взглянула на одну, представлявшую два лица. ‘Как странно…’, — начала было я, но, разглядев ближе вторую фигуру, я почувствовала, как кровь застывает в моих жилах. ‘Что странно?’ — спросила мисс X. ‘А! — сказала она, взглянув мне через плечо, — вы нашли ее, а я думала, что она давно пропала. -Но что с вами, — продолжала она, заметив мое молчание и бледность, — вам дурно?’ — ‘Скажите мне, — начала я, — где вы достали эту фотографию и каким образом была она снята?’ Пока я стояла пораженная, не спуская глаз с портрета, она рассказала мне все вышеизложенное. ‘Разве вы никогда не старались узнать, кого изображает вторая фигура?’ — ‘Нет, старались, но все безуспешно’, — ответила мисс X. Тогда я сказала ей, что это портрет моего мужа, умершего в 1872 году. Я взяла фотографии с собою и, не говоря ни слова, показала ее моей сестре, жившей много лет вместе с нами, она тотчас же узнала мужа. Точно так же узнали его немедленно, без всяких подготовлений, мои трое детей, мать и сестра мужа, равно как и многие из наших старинных знакомых, один из них, знавший нас обоих еще до нашей свадьбы, сказал, что фотография мгновенно вызвала в нем такое яркое воспоминание о муже, как никогда ни один портрет. Особенно характерными чертами лица моего мужа были большая прядь совсем белых волос, падавших на широкий лоб, и очень густые брови. Остальные волосы у него были только с проседью. Ему было тридцать три года, когда он умер, а на вид он казался старше сорока. Все эти черты воспроизведены на спиритической фотографии с поразительным сходством’.

И наконец, мы имеем случаи, где узнанные фотографии были получены в отсутствие кого-либо позирующего, где последний был просто заменен фотографической карточкой. Вот два интересных случая, приводимых г. Снайпом, которые я цитирую здесь из ‘Light’ 1884 года, р. 396.

‘Сосед наш, большой скептик, после разговора со мною об одном фотографе-медиуме вздумал, чтоб убедиться, послать к нему свою фотографическую карточку и вскоре получил копию с нее с изображением возле себя своей умершей сестры. По сличении его с ее портретом, снятым при жизни, оно оказалось совершенно схожим. Я познакомил скептика с одним частным медиумом, говорящим в трансе, и без малейшего намека с нашей стороны сестра его проявилась через упомянутого медиума и признала полученное изображение за свой портрет. Тогда я послал тому же фотографу свою фотографическую карточку, назначая день и час для опыта. В указанное мною время я мысленно пожелал, чтобы вместе со мною на пластинке появилось изображение кого-нибудь из отшедших друзей моей матери, могущее служить доказательством для нее. С первою же почтою я получил копию с моей фотографии и на ней вторую фигуру в белом одеянии. Мой покойный отец сообщил через одного медиума, никого из них не знавшего, что вторая фигура — брат моей матери, что признала и она сама, и дочь покойного дяди’.

В ‘Летописях фотографии’ Мумлера упоминается о нескольких случаях этого рода.

в) Появление земного образа отшедшего путем материализации, подтвержденное умственными доказательствами.

На основании всего предшествующего нам приходится допустить материализацию троякого рода: 1) материализацию двойника медиума¹ под различными заимствованными именами, 2) материализацию искусственную человеческих органов или фигур, не походящих на медиума, сформированных с большим или меньшим искусством, с большей или меньшей жизненностью, 3) материализацию самостоятельную или самобытную — появление материализованной фигуры со всеми атрибутами самоличности, совершенно особливой от медиума и одаренной резко выраженной, вполне самостоятельной жизненностью.

Материализации под N 2 имели иногда служить доказательствами самоличности: то это рука с двумя недостающими пальцами (‘Spiritual Magazine’, 1873, p. 122), то это рука с двумя пальцами, пригнутыми к ладони вследствие обжога (‘Light’, 1884, р. 71), или с согнутым указательным пальцем (см. там же) и т.п. Мы имеем отливки с материализованных рук, признанных по их уродствам, о чем я говорил выше, мы имеем в случае, описанном проф. Вагнером (о котором также упомянуто выше), отпечаток между двух досок узнанной руки: ‘Она была для женской руки необыкновенно велика, длинна, с искривленным мизинцем’ (фототипия этого оттиска находится в ‘Ps. Studien’ 1879 года). Этот случай содержит также умственные особенности, которые придают ему исключительную цену.

Материализации под N 3 фигур, вполне узнанных, очень редки, хотя в настоящее время этот факт встречается гораздо чаще, чем то было десять лет тому назад.

С точки зрения критического анализа можно возразить, что во всех этих случаях материализации, где мы можем констатировать сходство внешнего образа, — это сходство не есть сходство самоличности. Ибо обыкновенно сходство это удостоверяется одним из присутствующих лиц, следовательно, это лицо и есть носитель того образа, того типа, по которому бессознательная деятельность медиума созидает материализующуюся фигуру, с точки зрения анимизма материализация двойника-медиума — факт бесспорный, если это так, то изменения в полноте сходства логически допустимы, и опыт свидетельствует, что так и бывает, напр, в случае Кэти Кинг, сходство которой с медиумом было поразительно, наблюдались, однако, и несходства, относившиеся до роста, волос, ушей, ногтей и т.д. Мы знаем также, что эта самая Кэти могла в одно мгновение изменять цвет своего лица и рук: из белого в черный и наоборот (см. ‘Спиритуалист’, 1873, с. 87, 120), иногда она ‘походила на манекена с подвижными членами’… ‘или на гуттаперчевую куклу’… ‘без костей в руках’ и в одно мгновение показывалась опять с вполне образовавшимися костями’ (см. ‘Спиритуалист’, 1876, т. II, с. 257), или появлялась ‘с костлявой, трупообразной головой, вдвое меньшей против головы медиума хотя и сохранявшей некоторое с ним сходство’ (см. ‘Спиритуалист’, 1874, т. I, с. 207), при этом она часто, вместо всякого объяснения, давала следующий многозначущий ответ: ‘Я соорудила себя, как могла’ (см. ‘Спиритуалист’, 1876, т. II, с. 257). Итак, та же действующая причина может довести это различие до такой степени, что сходство с медиумом совершенно исчезнет. Таким образом, материализованная фигура, походящая на отшедшего, была бы, по Гартману, не чем иным, как делом сомнамбулического сознания медиума, распоряжающегося эманациями своего тела.

С точки зрения спиритической затруднение представляется еще большим, ибо если мы допустим, что дух медиума может быть бессознательной производящей причиной материализации узнанной фигуры, то тем более дух, отрешенный от тела, может быть причиной, производящей эту фигуру, и, таким образом, материализованная форма никак не будет тождественна с духом, которого она изображает. Ибо очевидно, что если дух медиума одарен способностью видеть представления и созидать какой-либо пластический образ, этим представлениям соответствующий, то тем более дух, отрешенный от тела, обладает этою способностью в размере, о котором мы не можем составить себе надлежащего понятия, и, следовательно, может путем материализации персонифицировать любую фигуру. Вот почему сходство не есть доказательство самоличности. Таков смысл заключений, к которому я пришел в 1878 году и которое было цитировано мною выше.

Я очень рад, что могу сослаться здесь на следующие слова Брэккета, которого можно считать за эксперта в вопросе о материализации: ‘Зная, что есть призраки, которые могут облекаться в какие угодно образы, внешнему сходству этих существ я не придаю никакого значения при отсутствии умственных характерных черт’ (Brackett. ‘Materialised apparitions’. Boston, 1886, p. 76, см. рус. Пер. г. Петрова ‘Медиумические материализации’. С.-Петербург, 1891).

Итак, чтоб материализованная фигура могла быть признана за явление самобытное, — причем ее сходство с отшедшим принималось бы не как доказательство тождества, а только как добавочная принадлежность, служащая для полнейшего заключения о самоличности, — необходимо, чтоб эта фигура отличалась умственным содержанием, которое отвечало бы вышеформулированным нами требованиям для умственных доказательств самоличности, — доказательств, которые, кроме того, не могли объясниться передачею мыслей или ясновидением. Дело весьма трудное, ибо нужно же, чтобы какое-либо присутствующее лицо могло судить о сходстве и об этом умственном содержании — условие, тем самым ослабляющее ценность явления. Но к счастью, есть некоторые атрибуты личности, которые не подпадают влиянию этого присутствия, — которых ни передача мыслей, ни ясновидение не могут предоставить в распоряжение иной действующей силе, кроме силы той личности, которой они принадлежат. Эти атрибуты суть: почерк, тождественный с почерком проявляющейся личности, речь на языке, медиуму незнакомом, хотя бы и известном присутствующим, подробности о жизни, присутствующим неизвестные, и т.п.

Случаи этого рода существуют. Я приведу здесь один весьма замечательный, представляющий особенности, редко встречающиеся на материализационных сеансах, он был сообщен журналу ‘Facts’ г. Шерманом и перепечатан оттуда в журнале ‘Light’ (1885, р. 235), из которого я его в сокращении и заимствую

‘В дни моей молодости, между 1835 и 1839 годами, занятия мои привели меня на острова Тихого океана. В числе экипажа на нашем корабле были туземные жители -островитяне, от которых я несколько научился говорить на их языке. Затем сорок лет я прожил дома, состоя членом одной церкви, теперь мне шестьдесят восемь лет. Из желания знать истину я присутствовал на многих спиритических сеансах и последние два года вел им запись.

‘Февраля 23 1883 года. Я был на сеансе в Род-Айленде у миссис Аллен из Провиденса, когда материализовался дух островитянина с Тихого океана, я узнал его из его рассказа о падении его с мачты: он этим повредил себе колено, на котором и осталось постоянное затвердение, на этом сеансе он положил мою руку на свое колено, материализованное с этим самым затвердением. На корабле его звали Билли Марр.

Апреля 6-го. В этот раз я принес с собою кусок ткани, вырабатываемой туземцами из коры одного дерева, растущего на их острове (Tapper tree), и находившейся у меня в продолжение сорока пяти лет. Он подержал ткань в руке и сказал ее туземное название.

Сентября 1-го. Меня и жену мою потребовали к кабинету медиума, пока мы стояли перед ним, на полу появилось белое пятно, из которого постепенно образовалась материализованная фигура, признанная мною за мою сестру. Затем появилась фигура моей первой жены, потом занавески раздвинулись, и между ними мы увидали стоящую женщину в одежде островитянки Тихого океана, какую носили, сколько мне помнится, сорок пять лет тому назад. Женщина говорила со мной на родном языке.

Сентября 18-го. Женщина эта материализовалась опять, она пожала мне руку и сказала, что она с Нью-Хи-вера, одного из Маркизских островов. Она напомнила мне, как она была поражена, услыхав пушечный выстрел, когда она была у нас на корабле с своей матерью — королевой острова.

Сентября 29-го. Она явилась опять. В этот раз материализовался и Билли Марр и сказал, что это он уговорил ее прийти. Называл он ее Иеней.

Октября 17-го. На сеанс миссис Аллен пришла королева и сказала, что ее имя Перфеней. Она прохаживалась по комнате со мною и позволила мне вырезать кусочек из своей одежды, совершенно из такой же туземной ткани, кусок которой я привез домой сорок пять лет тому назад.

Ноября 5-го. У того же медиума Перфеней дозволила мне вырезать для образца четыре кусочка из своей одежды, которую для этого держала в руках. Ткань оказалась точно такою же, как и кусок, отрезанный мною раньше. Тогда она напомнила мне о туземной пище, называющейся ‘поуэй’ (powey), села на пол и стала показывать, как берут ее из блюда пальцами’.

Можно было бы привести еще несколько случаев этого рода, но я думаю, что нельзя найти лучшего, более убедительного в смысле доказательства самоличности материализованной фигуры, как случай явления Эстеллы (умершей в 1860 году) своему мужу г. Ливермору — весьма известному в свое время банкиру в Нью-Йорке. Этот случай соединяет в себе все необходимое, чтоб считать его классическим отвечающим всем требованиям бесспорного доказательства. Подробности можно найти в ‘Spiritual Magazine’ 1861 года, в статье г. Кольмана, получавшего эти сведения прямо от г. Ливермора, отпечатанные потом в отдельной брошюре ‘Spiritualism in America’, by Benjamin Coleman (London, 1861), а также в сочинении Дэль-Оуэна ‘Спорная область’ (см. рус. изд.), который позаимствовал все подробности из рукописи самого Ливермора².

Я укажу здесь только на главные черты: материализация одной и той же фигуры продолжалась в течение 5 лет, с 1861 по 1866 год, в течение которых г. Ливермор имел 388 сеансов с медиумом Кэт Фокс, подробности которых были немедленно записываемы в дневник. Сеансы происходили в совершенной темноте, г. Ливермор большей частью был один с медиумом, которого все время держал за обе руки, медиум постоянно находился в состоянии нормальном и был сознательным свидетелем всего происходившего. Фигура Эстеллы материализовалась постепенно, только на 43-м сеансе Ливермор мог наконец узнать ее, благодаря сильному освещению, производившемуся какой-то таинственной силой при появлении Эстеллы. То и другое происходило под ближайшим руководством второй фигуры, которая сопровождала Эстеллу и называла себя Франклином³.

С того времени материализация Эстеллы становилась все более и более совершенною и могла выдерживать свет фонаря, приносимого Ливермором. К счастью для ценности этого факта, фигура не могла говорить, за исключением нескольких слов, и вся умственная сторона явления должна была облекаться в такую внешнюю форму, которая оставила навсегда пребывающие следы. Я говорю о письменных сообщениях, полученных Ливермором от Эстеллы на карточках, приносимых им с собою, они писались не рукою медиума, а непосредственно рукою самой Эстеллы, и даже иногда на глазах Ливермора при свете, нарочно для того производимом. Почерк этих сообщений совершенный facsimile прижизненного почерка Эстеллы. Подробности я представил выше. Содержание, слог, выражение — все в этих сообщениях свидетельствовало о самоличности проявлявшейся. Помимо умственных доказательств многие из этих сообщений были писаны на французском языке, которым Эстелла владела в совершенстве, медиуму же он был вовсе неизвестен (подробности также смотри выше).

Прекращение появлений Эстеллы путем материализации представляет сходные черты с прекращением появления Кэти Кинг. Мы читаем у Оуэна: ‘Последний раз фигура Эстеллы явилась на 388-м сеансе 2 апреля 1866 года. С этого дня хотя Ливермор и продолжает получать даже до сего времени (я пишу в 1871 году) самые сердечные сообщения от Эстеллы, но хорошо знакомого образа он более не видал’ (‘Debatable Land’, p. 398). Также и Кэти Кинг после некоторого времени не могла более проявляться чувственными образом, т.е. облекаться в телесную форму, но продолжала выражать свою симпатию более утонченными способами (смотри выше).

Подобно этому и Эстелла, не будучи в состоянии долее проявляться путем видимой материализации, продолжает, однако, являться путем материализации невидимой. Это единственное из более утонченных ее проявлений, ставшее гласным и завершающее драгоценные для пас опыты Ливермора. Я говорю о трансцендентальных фотографиях Эстеллы, полученных Ливермором в 1860 году, о коих вкратце было упомянуто выше. В то время еще не прибегали к отпечаткам, парафиновым формам и фотографиям для констатирования объективности материализации, когда он услыхал о спиритических фотографиях Мумлера, он им не поверил и принял всевозможные меры, чтоб уличить обман, мы имеем об этом его собственные показания, данные перед судом во время процесса Мумлера, приведенные в ‘Spirit. Magaz.’ (1869, p. 252-254). У него было два сеанса с Мумлером, на первом негативе появилась возле г. Ливермора фигура, которая впоследствии была признана доктором Греем за одного из его родственников, на втором сеансе было пять выставок подряд, и для каждой Ливермор принимал другую позу, на первых двух пластинках получилось только что-то туманное, на трех последних, в трех различных позах, появилась Эстелла, и с каждым разом сходство ее увеличивалось. ‘Сходство было полное, — говорит г. Ливермор, -таким оно было признано не только мною самим, но и всеми моими знакомыми’. На один из вопросов судьи он ответил, что у него есть несколько портретов жены, ‘но не в таком виде’.

Дополнительное свидетельство об этом факте мы находим в следующих словах, сказанных г. Кольманом на одной из конференций лондонских спиритуалистов по вопросу о спиритических фотографиях: ‘Г. Ливермор прислал мне портрет своей жены. Он отправился к Мумлеру с целью доказать, что спиритическая фотография есть ничто иное как обман, перед самым открытием объектива он принял другую позу, чтоб этим расстроить всякое возможное со стороны Мумлера приспособление для проявления на пластинке фигуры в позе, соответствовавшей его первоначальной. Ливермор заявил об этом гласно не из какого-либо энтузиазма к предмету, а только по убедительной просьбе судьи Эдмондса явился на скамье свидетелей, чтоб засвидетельствовать о факте’ (‘Spiritualist’, 1867, т. 1,р. 77).

Мне остается только формулировать последнее требование по части доказательств самоличности путем видимой материализации, оно состоит в том, чтобы — как это требовалось нами для умственных сообщений и для трансцендентальной фотографии — оно было дано в отсутствие лица, могущего узнать материализованную фигуру. Я думаю, что можно было бы найти в летописях материализации несколько случаев и этого рода. Но существенный вопрос в том: допустим, что факт нам дан, будет ли он служить абсолютным доказательством? Очевидно, что нет. Ибо, допустив, что ‘дух’ может таким образом проявляться, он поэтому самому всегда может воспользоваться всеми атрибутами личности другого духа и персонифицировать его, даже в отсутствие лица, могущего его узнать. Подобный маскарад был бы вполне бессмысленным, будучи совершенно лишенным побуждающего мотива, но с точки зрения критики его возможность не была бы иллогична.

Очевидно, что эта самая возможность подражания или персонификации (подстановки личности) одинаково допустима и для явлений умственного порядка. Умственное содержание земного существования какого-нибудь духа, скажем А., должно быть еще более доступно для другого, скажем Б., чем внешние атрибуты этого существования. Возьмем даже случай речи на языке, медиуму неизвестном, но знакомом отшедшему, вполне возможно, что мистифицирующий дух как раз знает и этот язык. Итак, остается только доказательство, основанное на тождестве почерка, которое не могло бы быть подделано, но для этого требовалось бы, чтоб это доказательство было представлено с особенною полнотою и совершенством, как, напр., в случае Ливермора, ибо иначе, мы знаем, что почерк и всего более подписи также подлежат подделкам и подражаниям. Таким образом, после подстановки личности в сфере земной — посредством бессознательной деятельности медиума — нам приходится иметь дело с подстановкою личности в сфере сверхземной, посредством сознательной деятельности какого-либо фактора, находящегося вне медиума, и такая подстановка логически не имела конца. Qui pro quo было бы всегда возможным и предполагаемым. То, что логика заставляет нас допустить в принципе, спиритическая практика доказывает на деле. Элемент мистификации в спиритизме — факт бесспорный. Он был признан с первых его шагов. Ясно, что далее некоторых границ он не может уже быть отнесен к бессознательному и становится аргументом в пользу деятеля внемедиумического, сверхземного. (Как например мистификации, столь же совершенной во всех подробностях, сколь назидательной для гипотезы о духах, я укажу на рассказанный в ‘Light’ (1882, р. 216, см. также р. 238, 275, 333.).

Каково же будет заключение всей нашей работы над спиритической гипотезой? Мы должны формулировать его так: хотя мы и пришли нелегким путем к убеждению, что индивидуальный принцип переживает распадение тела и может при некоторых условиях снова проявляться чрез посредство человеческого организма, способного к восприятию подобных влияний, но тем не менее абсолютное (в строжайшем смысле слова) доказательство самоличности проявляющейся индивидуальности — невозможно. Мы должны довольствоваться только доказательством относительным, только возможностью допустить факт. Вот истина, которою нам надлежит хорошенько проникнуться.

Итак, неоспоримое доказательство самоличности ‘духов’ посредством каких бы то ни было проявлений невозможно именно по той причине, что мы вынуждены допустить существование этих так называемых ‘духов’, в этом последнем факте вся суть, его-то и требовалось доказать.

_____________________________________

¹ Смотри для примера случай, описанный в ‘Ребусе’ 1888 года, с. 212.

² Так как все относящееся до этого случая драгоценно, то я укажу здесь на те года ‘Spiritual Magazine’, где можно найти еще некоторые очень интересные подробности: 1862, passim, 1864, р. 328, 1865, р. 456, 1866, р. 34, 1867, р. 54, 1869, р. 252, об этих последних мы поговорим ниже. — Интересующиеся найдут в ‘Ребусе’ 1893 года всю главу Д. Оуэна, относящуюся до явлений Эстеллы.

³ Очень известный в конце XVIII века американский государственный деятель, подписавший трактат независимости Северных Американских Штатов, и вместе с тем ученый физик, особенно занимавшийся электричеством, изобретатель громоотвода Веньямин Франклин, по спиритическим преданиям, он был инициатором установления правильного общения между обоими мирами и принимал деятельное участие в развитии различных видов медиумизма в первые годы этого движения (см. напр., и выше).

Несколько заключительных слов.

Теперь, когда факт индивидуального посмертного существования человеческого духа установлен, вопрос о его самоличности с точки зрения субъективной приобретает права, в которых до сих пор ему было отказано. Точка зрения объективная неумолима, ее требования совершенно иные, с этой точки зрения утверждается во имя логики, что абсолютное, математически несомненное доказательство невозможно. Точка зрения субъективная совсем другая, ее требования далеко не так строги, то, что было недостаточно для логики, оказывается достаточным для вердикта по чувству, по внутреннему убеждению, которое основывается на совокупности данных, неуловимых для суждения объективного, но неотразимой силы для убеждения субъективного. То, что для меня совершенно убедительно и доказательно — ничто для другого. Напр., что касается лично меня самого, то у меня не было ни одного случая доказательства самоличности, который я мог бы представить, но на одном сеансе, совершенно обыкновенном, даже с лицами, хорошо мне знакомыми, сложилось имя моей покойной сестры, — она сказала мне всего четыре слова самых простых, но в этих четырех словах, в том, как они были сказаны, — заключалась вся драма моей интимной жизни, и я имею глубокое убеждение, что никакая бессознательная игра сознаний присутствующих на сеансе лиц не смогла бы формулировать эти простые четыре слова. Есть тысячи подобных доказательных случаев, полученных обыкновенным путем, письмом или словом в присутствии лиц, знавших отшедшего, для этих лиц все хитроумные гипотезы, помимо спиритической, — пустые увертки, я прошел эти случаи молчанием, ибо цель была представить объективные неоспоримые доказательства, полученные в отсутствие лиц, знавших отшедшего, — чтоб угодить требованиям неумолимой, придирчивой критики. Но такого рода доказательства очень трудны, очень редки и попадаются только случайно, требовать их во что бы ни стало есть насилие, ибо они противны и смыслу, и сущности дела: очевидно, что главная цель отшедшего — заявить, удостоверить свое существование тому, кто его знает, — тому, для которого одного факт этот дорог.

Необходимо и здесь упомянуть, что, подобно тому как в анимизме реальность его фактов подтверждается также и фактами самопроизвольными, помимо всякого экспериментирования, — так точно реальность бытия индивидуальных существ неземных, сверхчувственных, установленная на основании фактов спиритических, также подтверждается и фактами самопроизвольными, помимо всякого экспериментирования, — фактами, существовавшими во все времена, но которые, вследствие невозможности подвергнуть их экспериментированию, были отнесены к области предрассудков. Я говорю о явлениях лиц умерших — во сне или наяву. Аналогия этих фактов с фактами анимизма и спиритизма совершенно очевидна. В случаях ‘телепатических’ бывает часто трудно определить момент, когда случай анимический переходит в спиритический: проявляется ли тут энергия умирающего или умершего? Лондонское Общество психических исследований, специально занявшееся явлениями прижизненных призраков, допускает, что призраки, являющиеся даже через двенадцать часов после смерти, могут быть еще отнесены к числу прижизненных (‘Прижизненные призраки’, т. I, с. LXIV, 511). Далее этого срока ‘доказательства недостаточны’. Вот мнение трудолюбивых авторов этого краеугольного в области психизма сочинения: но они далеки от того, чтоб отрицать возможность факта. ‘Смерть, — говорят они, -может быть рассматриваема, насколько нам представляется, не как прекращение, но как освобождение энергии’ (там же, с. 231), следовательно, телепатическое действие может одинаково быть приписываемо и причине внеземной: ‘так как наша телепатическая теория чисто психическая, без всякой примеси чего-либо физического, то она совершенно приложима и к состояниям внетелесного бытия’ (там же, с. 512). Их требования для допущения причины внеземной гораздо менее строги, чем наши. Они говорят: ‘Совершенно специальные черты должны быть налицо, чтоб допустить даже предположение о какой-либо действующей причине, находящейся вне духа самого перципиента: напр., если б одну и ту же галлюцинацию имело несколько лиц, каждое отдельно и в разное время, или если б призрак сообщил сведение, о котором перципиент никогда ничего не знал и которое потом оказалось бы верным, это последнее условие, вероятно, единственное, могущее доказать внешнюю разумную причину’. И мы с удовольствием констатируем следующее за этими словами признание: есть налицо несколько доказательств обоих этих типов, такого свойства, которое налагает на нас обязанность оставить этот вопрос открытым для дальнейшего исследования. Для суждения о настоящем положении вопроса смотри статью г-жи Сиджвик ‘О доказательствах, собранных Обществом психических исследований по вопросу о посмертных призраках’ в части VIII ‘Proceedings’ (там же, с. 512). Поэтому можно утверждать, что придет время, когда факты этого рода будут наконец собираемы и изучаемы, не подвергаясь презрительному остракизму науки и общественного мнения.

Теперь, когда мы знакомы с явлениями анимизма и спиритизма, вопрос о появлении призраков представляется в виде совершенно ином. Наши настоящие понятия о силе и материи должны будут подвергнуться радикальному изменению. В явлении материализации мы имеем, так сказать, демонстрирование творчества воочию, наглядный опыт ‘экспериментальной метафизики’, как выразился Шопенгауэр, нам доказано фактами, что материя есть только выражение силы — превращение воли в бытие, или, другими словами, что материя есть только объективация, представление воли (смотри мою статью ‘Медиумизм и философия’ в Русском Вестнике’ 1876 года). Мы можем допустить, что появление призрака есть нечто иное, как явление психическое — ‘вещая галлюцинация’, вызванная внушением, исходящим из центра сознания внеземного, и мы можем точно так же допустить, что этот призрак способен произвести и физическое действие, будучи в таком случае материальной объективацией воли, принадлежащей тому же центру сознания. То и другое возможно, смотря по данным условиям.

Не бесполезным будет напомнить здесь, в конце моего труда, сказанное мною уже в начале главы I по поводу трансцендентальных фотографий, а именно что человеческие фигуры, принимаемые за изображения ‘духов’, представляющиеся либо внутреннему зрению медиума, либо являющиеся путем трансцендентальной фотографии или путем материализации, вовсе не действительно присущие им образы в принадлежащей им сфере бытия, а только образы временные, созданные усилием памяти и воли для специальной цели признания личности в здешней сфере. Именно слово ‘дух’ является источником недоразумений, когда дело касается спиритизма. Мы привыкли ассоциировать слова ‘дух’, ‘душа’ с нашими обычными понятиями о человеческом существе, и мы переносим те же самые представления в область трансцендентальную. Между тем, на самом деле, мы вовсе не знаем, что такое ‘дух’ — как тот, который, по нашему предположению, одушевляет человеческое тело, так и тот, который, по тому же предположению, переживает его. Эти смутные понятия наши о ‘духе’ порождаются еще и другим источником недоразумений, а именно нашими понятиями о времени и пространстве, коими мы невольно обусловливаем наше представление о ‘духе’. Мы, правда, допускаем по логике, что ‘дух’ должен находиться вне времени и пространства, а вместе с тем мы придаем ему образ, телесность — что необходимо должно быть обусловлено временем и пространством. Противоречие очевидное. Критическая философия пользуется именно этим противоречием, чтоб смеяться над учением о ‘духах’ и их проявлениях. Она отрицает индивидуальное посмертное бытие, основываясь именно на той аксиоме, что время и пространство суть только формы познавания, обусловливаемые человеческим организмом, с исчезновением этого организма исчезают и эти формы познавания, а следовательно, исчезает и индивидуальность, находящаяся в зависимости от понятий времени и пространства. Но если вещь в себе существует (как то допускает эта самая философия) не в единстве, а во множественности, то мы можем предположить, что человеческий дух, как нечто индивидуальное, есть также одна из этих вещей в себе, и, следовательно, ее отношения к другим вещам в себе также образуют формы познания, ей одной свойственные и ничего общего с нашими не имеющие. Монада, как центр силы и сознания, на дальнейшей ступени развития, — индивидуальная сущность, одаренная разумом и волею, — вот единственное определение, которое мы могли бы попытаться дать понятию о ‘духе’. Проявляясь снова в земной сфере, он необходимо должен облекаться в форму человеческую, земную. Таким образом, появление призрака, видимого или осязаемого, было бы не чем иным, как временною объективациею человеческой трансцендентной индивидуальности, облекающейся в ту или другую форму личности в мире феноменальном.

Перечень спиритических гипотез по Гартману

После всего сказанного в этой главе мне нет надобности подвергать подробной критике главу V сочинения Гартмана ‘о гипотезе духов’, но я коснусь только некоторых наиболее интересных пунктов.

В первой части этой главы г. Гартман обозревает прогрессивное развитие гипотез в области спиритизма. Вот краткий очерк этих гипотез.

Первая из них состоит в ‘чувственно-наивном веровании народа, что умершие продолжают жить в своем прежнем образе и прямо действуют членами своего невидимого астрального тела’ (с. 133 и 135).

Вторая гипотеза столь же грубо чувственна: ‘…сообразили, что ведь медиум тоже дух и должен быть в состоянии сделать и все то, что могут делать духи умерших. Можно< следовательно, думать, что дух медиума вместе со своим астральным телом покидает свою вещественную оболочку, лежащую теперь как бы в состоянии смерти (в сомнамбулизме), ходит по комнате и производит явления, также действуя прямо членами своего невидимого астрального тела. Первый удар наивному верованию' (с. 133, 135).

Третья гипотеза: ‘доказанное существование медиумической нервной силы (ошибочно названной психической), с ее действием на расстоянии, совсем перевернуло наивное понимание’… ‘Начинают сознавать, что наибольшая часть явлений может быть сведена на медиума как на единственную их причину’ (с. 135, 136).

Четвертая гипотеза: ближайшее занятие явлениями материализации еще более пошатнуло гипотезу ‘духов’. Материализация есть большею частью только трансфигурация самого медиума: ‘Когда же происходит действительное отделение призрака от медиума, то оказывается, что этот призрак целиком исходит из медиума и в него же возвращается’ (с. 137).

Пятая гипотеза: таким образом, тело медиума есть только орудие или материальный источник явлений, производимых одержащим духом, являющимся теперь трансцендентальною причиною явлений. Эту гипотезу можно назвать ‘гипотезой одержания’, и она уже представляет большой шаг вперед (с. 139, 140).

Шестая — ‘гипотеза внушения’. Сомнамбулическое сознание медиума пишет только те речения или вызывает появление только тех образов, которые одержащий дух передает из своего сознания в сомнамбулическое сознание медиума. ‘Только теперь умственное авторство духов является сведенным к его настоящему и более тонкому смыслу… Лишь при таком повороте гипотеза духов вступает в ту стадию, которая позволяет психологии и метафизике, сохранив приличие, серьезно, критически заняться ею’ (с. 143).

Историческое изложение хода этих гипотез далеко неверно, но это — последнее дело. Изложение это было сделано г. Гартманом с целью выставить на вид отсутствие ‘критической осмотрительности со стороны спиритов, и только последнюю из этих гипотез он находит достаточно приличною, чтоб наука могла заняться ею. Что же касается меня, то я позволю себе сказать, что изложение постепенного развития этих гипотез, как оно ни несовершенно, есть тем не менее лучшее похвальное слово, которое было когда-либо сказано в пользу спиритистов. Ибо все эти гипотезы свидетельствуют о постоянных усилиях спиритистов до искаться истины. Ни философы, ни люди науки не оказали им никакой помощи, не дали никаких указаний, чтоб разобраться в этом трудном вопросе. Массы были представлены себе самим, встречая только презрение и насмешку со стороны науки и общественного мнения. Только благодаря настойчивости и практическому смыслу англосаксонского ума, вопрос этот постоянно разрабатывался на почве экспериментальной, и развитие явлений привело к таким результатам, которые наука волею или неволею должна будет когда-нибудь признать, подобно тому как она вынуждена была признать факты животного магнетизма сто лет спустя после их открытия. Гипотезы передачи мысли и ясновидения были также часто обсуждаемы в спиритизме — более чем где-либо, ибо спиритизм немедленно понял отношения, существующие между ним и сомнамбулизмом, — он был, так сказать, ближайшим наследником последнего, и эти оба чудесные способности нашего духа неоднократно принимались в соображение при критическом обсуждении спиритических фактов. И вот сам г. Гартман строит все здание своей критики на этих двух гипотезах, развивая их до крайних пределов, — это было для него единственным выходом из затруднения. Но эти обе гипотезы с точки зрения современной науки совершенно еретичны: наука смеется над ними, как и над самим спиритизмом¹.

Таким образом, г. Гартман одно, в глазах науки, еретичное учение толкует посредством двух других, столь же еретичных. Если наука докажет со временем, что гипотезы передачи мыслей и ясновидения действительно лишены всякого основания, то спиритическая гипотеза только выиграет от этого, если же, напротив, наука в конце концов даст им свою санкцию, то время покажет, достаточны ли они на самом деле, чтобы объяснить все, что есть в медиумизме. А покуда остановимся на самом интересном пункте и посмотрим, почему гипотеза внушения, которую г. Гартман признает за самую разумную за самую приличную из спиритических гипотез, по его словам, должна, во всяком случае, быть отвергнута? Вот в кратких словах причины, им выставленные.

1) Формальные трудности. ‘Если духи существуют, то можно допустить, что передача происходит и от ‘духа’ к человеку, ибо она возможна между двумя человеческими личностями. Однако же такое допущение представляет немалые трудности. Дух умершего не имеет мозга, колебания которого могли бы вызвать в находящемся вблизи человеческом мозге подобные же вибрации, механическая передача посредством колебаний эфира, которую мы можем предположить как средство передачи представлений между людьми, находящимися близко друг от друга или даже соприкасающимися, не может, стало быть, допускаться по отношению к передающему духу, и остается только другой род передачи представлений — без материального посредничества и без зависимости от расстояния. В самом деле, новейшие спириты и принимают на основании медиумических сообщений, что одержащий дух может находиться на каком угодно расстоянии от медиума, служащего ему орудием, и что тесное отношение между ними нисколько этим не нарушается. Но беда в том, что по имеющимся опытам слова и мысли не передаются на далекие расстояния, а передаются только наглядные и возможно живые галлюцинации’ (с. 143-144).

Мы имели достаточно случаев убедиться в противном. Что касается отсутствия ‘мозга’, то на такое гипотетическое отрицание можно ответить гипотетическим утверждением о существовании трансцендентального субъекта или метаорганизма. (См. ниже.)

2) Трудности, касающиеся содержания сообщений. ‘Это содержание обыкновенно бывает ниже умственного уровня медиума и присутствующих, самое большее -оно иногда равняется с ним, но никогда его не превосходит’ (с. 145). Мы также достаточно видели, что и это не так.

Следующие за этим слова достойны внимания: ‘Если духи не имеют или по самому существу дела не могут сообщить ничего лучшего, как только то, что нам уже известно, то вместе с тем отпадает единственный мотив, на который можно было бы указать как на побуждающий их являться к нам — желание сделать нас умнее и лучше’ (с. 145). Итак, единственным допустимым мотивом было бы желание сделать нас умнее и лучше. Этот мотив и существует, но, чтоб оправдать его, разве необходимо сказать что-нибудь новое, чего мы сами не знаем? Тема о любви к Богу и к ближнему будет вечно старой и вечно новой, покуда будет речь о нравственном прогрессе человека. Кроме того, г. Гартман допустил же для ясновидения магическую силу ‘интереса сердца’! Зачем же не хочет он допустить ее и здесь как достаточный мотив? И действительно, если можно допустить, что нечто переживает смерть, то это, разумеется, любовь, сострадание, участие к тем, кто нам близок, — желание сказать им, что мы все еще существуем, и именно эти чувства и служат большею частью мотивом для духовного проявления. Язык сердца везде одинаков, но представления трансцендентального мира, как и представления четвертого измерения пространства, всегда будут для нас недосягаемы. Неудивительно, что о них ничего не сообщается, и требовать их — бесполезно и нелогично.

3) И наконец, ‘помимо этих затруднений, относящихся к форме и содержанию, гипотеза духов является совершенно лишней, если мы раз уже дошли до гипотезы внушения, то она становится пятым колесом в колеснице. При гипотезе внушения приходится, опираясь на умственное содержание проявлений, доказать, что сомнамбулическое сознание медиума не в состоянии их произвести. Пока не принимаются в расчет сомнамбулическая гиперэстезия памяти, чтение мыслей и ясновидение — все сообщения приписываются внушению духов, дающих такое мысленное содержание, которое чуждо бодрственному сознанию медиума или недоступно для него путем чувственных восприятий. Но как скоро допущены эти три источника познавания вместе с чувственным восприятием, то уже вообще нельзя представить себе такого мысленного содержания, которое по своей природе не могло бы быть из них почерпнуто’ (с. 145).

В главе III мы достаточно видели, что и это не так.

И затем г. Гартман заключает: ‘Таким образом, вся гипотеза духов обращается постепенно в ничто, по мере того как приходится перенести с предполагаемых духов на медиума сначала прямые физические действия силы, потом происхождение самого умственного содержания сообщений’ (с. 147).

Я позволяю себе высказать предположение, что после всего сказанного в моем труде это заключение будет, быть может, исправлено самим г. Гартманом, если только он останется верен своей точке зрения, ибо, к счастью, мне нет надобности убеждать его в реальности предъявляемых фактов. Я никогда не терял из виду, что предмет его просвещенной критики — ‘не фактичность сообщаемого, а лишь заключения, выводимые из сообщенных фактов’ (с. 158).

Заканчивая труд свой, мне приятно иметь возможность констатировать, что притязания спиритической гипотезы вовсе не находятся в противоречии с философией Гартмана, как это довольно часто предполагают. Мы имеем об этом его собственное свидетельство в следующих словах:

‘Думают, что я предубежден против спиритического доказательства бессмертия, потому будто бы, что моя философская система несовместима с бессмертием и должна рушиться вместе с его признанием. Это заблуждение. Индивидуальная душа или индивидуальный дух, по моим понятиям, представляют относительно постоянную группу бессознательных психических функций абсолютного духа, направленных на тот организм, в котором они находят выражение своего совместного и последовательного единства. Если бы можно было доказать, что существенная часть этого индивидуального организма, т.е. те элементы его формы, которые являются носителями свойств его характера, его памяти и сознания, продолжают существовать в виде, способном действовать даже и по распадении вещественного тела, то неотразимым выводом явилось бы для меня и допущение, что вместе с тем продолжает существовать индивидуальный дух, так как абсолютный дух стал бы по-прежнему направлять соответствующие бессознательные психические функции на продолжающий существовать организм. Наоборот, если бы доказано было, что индивидуальный дух продолжает существовать по смерти, то я из этого заключил бы, что, несмотря на разрушение тела, существенное в организме продолжает существовать в образе, не подлежащем чувственному восприятию, ибо лишь при этом условии я могу представить себе продолжающееся существование индивидуального духа. Таким образом, если бы было доказано, что непосредственно после смерти индивидуальный дух продолжает жить, то это не вызвало бы даже изменения в принципах моей системы, а только расширило бы область ее приложения в известную сторону, другими словами — это не затронуло бы метафизики бессознательного, а только его феноменологию².

(См. Послесловие Гартмана к ‘Спиритизму’ в ‘Ps. Studien’, 1885,8.503-504.)

Спиритизм с самого своего начала высказывал и утверждал это sine qua поп условие для продолжения существования — индивидуального духа’. Он именно всегда исходил из того краеугольного положения, что ‘те элементы организма, которые являются носителями свойств его характера, его памяти и сознания, продолжают существовать в образе, способном функционировать даже и по распадении вещественного тела’. Если таково формальное условие a priori, предъявляемое философией, то спиритизм имеет притязание, что представил на него ответ а posteriori. Великая заслуга его состоит именно в том, что он доказал, что темные вопросы, связанные с проблемою нашего бытия, могут быть изучаемы путем экспериментальным. С первых шагов своих он заявил, что мистическая сторона этой проблемы во всяком случае естественная и что все явления, сюда относящиеся, суть явления естественные, подлежащие своим законам. Поэтому совершенно несправедливо со стороны г. Гартмана обвинять спиритизм в том, что ‘рядом с естественным родом причин он устанавливает еще другой, сверхъестественный, не выводимый из опыта’ (с. 147), что спиритизм ‘допускает особую сферу существования, лежащую за пределами природы’, что позади существующей природы он допускает ‘скрывающийся, ожидающий нас мир сверхъестественных индивидов’ (с. 103).

Спиритизм дает нам сырой материал, каков и тот, который мы почерпаем в нашем ежедневном опыте. Дело философии — подвергать его анализу, критике и толкованию. Наблюдение явлений — дело легкое, но для их объяснения потребны века — даже для объяснения явлений физического порядка. Факт нашего бытия, нашего сознания остается по сие время тайной, надо покориться — эта проблема никогда не будет разрешена, следовательно, мы уже и здесь находимся в ‘сверхъестественном’, но мы можем расширить его пределы, проникнуть глубже в его бездны. Одна форма сознания не значит еще, чтоб эта форма была единственною возможною, одна форма — та, которую мы знаем, — не менее чудесна, чем другая, которой мы не знаем.

Раз спиритические факты будут признаны и установлены во всей своей совокупности, философия должна будет вывести из них заключение не о существовании мира сверхъестественного с индивидами сверхъестественными, но о существовании мира трансцендентных восприятий, принадлежащих трансцендентной форме сознания, и ‘спиритические’ явления окажутся только проявлением этой формы сознания в условиях времени и пространства мира феноменального. С точки зрения монистической философии спиритизм как в своих явлениях, так и в своей теории легко допустим, более того, он представляется даже необходимостью, ибо он дополняет, завершает это все более и более устанавливающееся мировоззрение, коему недостает только одного — самого существенного: понимания цели бытия вообще и человеческого в особенности. Верховный результат эволюции, столь же очевидный, сколь для нас и понятный, — развитие высших форм сознания — не обрывается внезапно и бессмысленно, как раз в тот момент, когда эта высшая цель достигается. Нельзя допустить, чтобы дело эволюции остановилось на результате, который, даже в наших глазах, еще далеко не совершенен.

________________________________________

¹ ‘Чепуха все это’, — сказал недавно великий Вундт (‘Гипнотизм и внушение’. Москва, 1893, с. 9).

² Ср. ‘Бессознательное с точки зрения физиологии и теории наследственности’ (‘Das Unbewusste vom Standpunkte der Phisiologie und Desecndenztheorie’), 2-е изд., S. 293-304, 356-358, — Философия бессознательного’ (‘Philosophic des Unbewussten’), 9-е изд., т. II, S. 362.

Анимизм и спиритизм

Критическое исследование медиумических явлений и их объяснение гипотезами

‘нервной силы’, ‘галлюцинации’ и ‘бессознательного’

В ответ Э.ф.Гартману

Предисловие к немецкому изданию

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Вступление

Глава I

Материализация

А. Несостоятельность галлюцинаторной гипотезы Гартмана с точки зрения фактической

а) Материализация чувственно невосприемлемых объектов. — Трансцендентальная фотография

б) Материализация и дематериализация чувственно восприемлемых объектов

1. Материализация и дематериализация предметов неодушевленных

2. Материализация и дематериализация человеческих форм. — Логическая несостоятельность галлюцинаторной теории Гартмана в связи с его гипотезой нервной силы

3. Получение парафиновых форм с материализованных органов

Дальнейшее получение парафиновых форм с материализованных органов

Б. Несостоятельность галлюцинаторной гипотезы г. Гартмана с точки зрения теоретической.

Глава II

Физические явления

Глава III

Умственное содержание сообщений

I. Явления, противные воле медиума.

II. Явления, противные убеждениям медиума.

III. Явления, противные характеру и чувствам медиума.

IV. Сообщения, коих содержание выше умственного уровня медиума.

V. Медиумизм грудных и маленьких детей.

VI. Речь па языке, медиуму не известном.

VII. Различные явления смешанного характера.

VIII. Сообщение фактов, не известных пи медиуму, пи присутствующим.

.

IX. Сообщение от личностей, совершенно не известных ни медиуму, ни участникам сеанса.

Появление Перелыгиной на другой день по смерти своей.

X. Передача сообщений па большие расстояния.

XI. Перенос вещей па большие расстояния.

Перенос фотографии из Лондона в Лоустофт, на расстояние 175 километров (верст).

Перенос локона невидимой силой из Портсмута в Лондон на расстоянии 60 англ. миль.

XII. Материализация.

Глава IV

Гипотеза духов

А. Анимизм — внетелесное действие живого человека как переходная ступень к спиритизму.

I. Внетелесное действие живого человека, выражающееся в явлениях психических (факты телепатические — восприятие впечатлений на расстоянии).

II. Внетелесное действие живого человека, выражающееся в явлениях физических (факты телекинетические — движения предметов па расстоянии).

III. Внетелесное действие живого человека, выражающееся в появлении его образа (факты телефанические — явления двойников).

Обычное появление двойника Эмили Саже

Призрак живого человека стучит в дверь.

Б. Спиритизм — медиумическое проявление отшедшего человека как дальнейшая ступень анимизма.

I. Самоличность отшедшего, доказанная сообщениями на его родном языке, медиуму не известном.

III. Самоличность отшедшего, медиуму не известного, доказанная сообщениями, написанными его прижизненном почерком.

IV. Самоличность отшедшего, доказанная сообщением от него, исполненным разных подробностей, до его жизни касающихся, и полученным в отсутствие лиц, знавших его.

V. Самоличность отшедшего, доказанная сообщением фактов, которые могли быть известны только ему самому или могли быть только им самим сообщены.

VIII. Самоличность отшедшего, доказанная появлением его земного образа.

Несколько заключительных слов.

Перечень спиритических гипотез по Гартману

Последние новости.

Читайте также: