Осип Дымов
Осип Дымов
Англичанин
Англичанин
———————————————————
Англичанин, Дымов Осип, Год: 1911
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Случилось, что в наш город приехал англичанин. Город у нас большой, торговый, население его мирное, заборы серые, а жизнь медленная и однообразная. Англичане, немцы или французы у нас не водятся. Лет пять назад была турецкая булочная, да скоро закрылась, а на её месте появилась портерная, где до сих пор ругаются, и исключительно по-русски…
Англичанин, неожиданно появившийся, был настоящий — из Лондона, большой, длинный, молчаливый, с серыми детскими глазами и подстриженными усами. Лет ему было за сорок, говорил он мало и по-русски выражался плохо. Приехал по торговым делам — открывать какой-то склад земледельческих машин, и, видимо, действовал не от себя, а по поручению большой солидной фирмы. Остановился он в лучшем номере нашей ‘Коммерческой гостиницы’, часто ходил на почту и получал множество телеграмм из Англии и Америки.
Наш город принял редкого гостя нелюбезно и даже как бы враждебно: возник было проект поколотить чужеземца — не за что-нибудь определенное, а просто так, чтобы в другой раз знал. За осуществление этой мысли особенно стоял сын подрядчика Мельгунова, местный лев и лидер золотой молодежи. Но англичанин с первых же минут произвел впечатление человека необыкновенной, можно сказать, исключительной выдержки и каменного характера. Видимо, он совершенно не подозревал об остроумной мысли Мельгунова, спокойным твердым шагом ходил на почту, не глядел на окружающих, не вступал в бесполезные разговоры, и, мало-помалу, идея нашей золотой молодежи захирела на корню.
При гостинице состоял некто Федя, обязанности и права которого были так неопределённы, что он сам себя называл ‘губернатором’. Этот губернатор бывал часто бит и редко трезв, но неопределённые обязанности свои нёс неуклонно с самого основания ‘Коммерческой гостиницы’. Жил он неизвестно где и, по-видимому, никогда не спал. Вот этот-то Федя и явился связующим звеном между приезжим англичанином и всем остальным внешним миром. Через него мы и узнавали всё, что касается нашего гостя, и он же впоследствии явился первым вестником случившейся катастрофы.
До сих пор Федя толком не мог объяснить нам, в чём именно заключалось дело, заставившее высокого и благообразного англичанина приехать за тридевять земель в наш город. Зато подробно рассказывал — теперь, после свершившегося, — о двух чёмоданах прочной и светлой кожи, о пледе и трёх зонтиках, которые приезжий привёз с собой. Что стало с чёмоданами и пледом — трудно сказать, но один из зонтиков, по каким-то непонятным юридическим соображениям нашей необъятной родины, в настоящее время находится в обладании Федьки-губернатора.
Всю картину произошедшего не трудно восстановить в достаточно отчетливой последовательности. И всё же, как бы тщательно не подбирать и сортировать подробности, окончательная развязка дела темна и загадочна, и, вероятно, такой и останется навсегда, мало-помалу превращаясь для следующих поколений в лёгенду…
Итак, англичанин занял лучший номер гостиницы и получал телеграммы. Через два дня к нему постучался Федя, а ещё через день Федя имел уже негласную доверенность на ведение дел англичанина. Повторяю: насколько можно догадаться, речь шла о складе земледельческих машин, который намеревался устроить англичанин в нашем городе. Таким образом, он непосредственно сталкивался с лицами, власть имущими, которые, быть может, и не снабжены особыми полномочиями, не блещут титулами, образованием или опытностью, но которые — дурно ли, хорошо ли — заведуют делом нашей внешней жизни.
Англичанин, как передавал Федя, предполагал открыть свой склад в течение трёх дней, затем уехать в Англию, оставив временного заместителя, а через неделю вернуться обратно, уже вместе с женой и четырьмя детьми, и обосноваться в городе окончательно. Этот несложный план, однако, не осуществился, по причинам, которые, повторяю, навсегда останутся невыясненными.
Федя отправился в полицейское управление с прошением о разрешении открыть злополучный склад. В управлении сказали: придти завтра. Федя передал ответ англичанину, и тот произнёс:
— Благодарю, хорошо.
На утро опять сказали — придти завтра, и опять англичанин произнёс:
— Благодарю, хорошо.
На другое утро сказали — придти во вторник, и англичанин произнёс:
— Благодарю, хорошо.
А во вторник прошение направили в губернский город, а с англичанина потребовали пять дополнительных бумаг. Федя передал результат переговоров, а англичанин вскинул на него свои серые бесстрастные, детские глаза и, несколько подумав, произнёс:
— Благодарю, хорошо.
Дополнительные бумаги не без трудностей были представлены, и именно в те учреждения и тем лицам, на которые указывало полицейское управление…
Конечно, не трудно догадаться, что разрешение на открытие склада земледельческих машин сильно затянулось, и что учреждения и лица делали всё, чтобы затормозить дело. Не об этом речь. Я хотел бы обратить внимание читателей на ту каменную выносливость и исключительную по редкости выдержку, с какой приезжий англичанин принимал всё удары своёй судьбы, с каким поражающим тактом относился к нравам чуждого ему государства и как, не изменяясь в лице, не повышая голоса, не делая лишнего жеста, произносил:
— Благодарю, хорошо.
Иногда он не понимал чего-либо и переспрашивал, требуя у Феди объяснений. Так, например, его изумило то обстоятельство, что городской архитектор интересуется вопросом, где он, англичанин, провел последние пять лет своёй жизни. Подобное изумление, ясно доказывающее полное незнакомство нашего гостя с русской жизнью и обычаями, разумеется, вполне извинительно и в себе самом уже носит если не прощение, то, разумеется, снисхождение. Когда же, после специального разговора с городским архитектором, Федя объяснил, что тот согласен заменить требуемую бумагу безвозвратным залогом в размере 300 рублей, англичанин, достав карандашик, перевел русские рубли на английские фунты и бесстрастно произнёс:
— Благодарю.
Несколько раз англичанин сам отправлялся в те учреждения, которые требовали представить такие странные, и, казалось бы, ненужные бумаги. Быть может, у него была маленькая цель: проверить, не морочит ли его Федя. Но Федя ничуть не морочил. Напротив, он, по-видимому, делал всё, чтобы облегчить тяжкое шествие англичанина по Голгофе русской государственности. Тысячи новых опасностей, тысячи непредвиденных мелочей ждали чужестранца. С неизменно покорным лицом, не протестуя, не повышая голоса, шел высокий благообразный англичанин по тернистому пути и неизменно благодарил.
Сторож говорил ему:
— Подождите с часик.
Он отвечал:
— Хорошо.
Помощник какого-нибудь письмоводителя, безусый щенок, с папироской в зубах, кричал ему:
— Здесь нельзя курить!
Он соглашался:
— Хорошо.
Пристав объявлял:
— Мы сделаем запрос в Лондон.
Он кивал головой:
— Благодарю, хорошо.
Иногда его выручал Федя, объяснявший, что вместо запроса согласны взять залог, вместо трёх фотографических карточек — тоже залог, вместо свидетельства лондонской городской управы о доброкачественности машин и орудий — тоже залог.
Англичанин вскидывал на ‘губернатора’ свои добрые детские глаза, доставал карандаш, внимательно вычислял и произносил:
— Это выходит 60 фунтов. Хорошо. Благодарю.
Даже наши купцы-подрядчики, опытные торговые люди, бывалый и тёртый народ, удивлялись ему.
— Каменный какой-то! — говорили они. — Этого не прошибешь. Порт-Артур, в самом деле.
И вдруг Порт-Артур сдался! Англичанин умер. Это было поразительно и, главное, совершенно неожиданно.
Утром он был у фабричного инспектора, где с него брали залог. Он дал и, вручив, произнёс своё знаменитое ‘благодарю’. Затем выслушал донесение Феди — о том, что его требует к себе брандмайор. Он деловито и корректно произнёс: ‘Хорошо’. Околоточный надзиратель принёс бумагу, в которой предлагалось в трёхдневный срок доставить свидетельство о благонадежном поведении. Англичанин осведомился: ‘Сколько?’ и вручил.
После обеда он отправился на телеграф. Шел он, как многие заметили, своим обычным, размеренным шагом, сдал телеграмму в сорок три слова с оплаченным ответом и также спокойно отправился обратно в свою гостиницу. Здесь его ждал господин с велосипедным значком в петличке и предложил англичанину пожертвовать в пользу местного кружка велосипедистов 150 рублей. Англичанин вскинул на него серые детские глаза, достал из жилетного кармана свой карандаш, перевёл рубли на английские фунты и вынул деньги. Господин со значком пожал чужестранцу руку и произнёс:
— По гроб жизни буду помнить.
На это англичанин ответил:
— Хорошо. — И, не дрогнув ни одним мускулом, не сделав лишнего движения против тех, какие полагаются в данном случае, — умер на месте.
Вскрытие не обнаружило ничего, кроме того, что покойный обладал железным организмом и несокрушимым здоровьем, которое во всякой другой стране гарантировало бы ему долгую и добрую старость.
Повторяю: причина этой загадочной смерти никому неизвестна. Сам полицеймейстер — человек не чуждый искусства и даже склонный к мистицизму — очень интересовался этим делом… Прекрасные лондонские чемоданы из светлой прочной кожи исчезли, одним из зонтиков пользуется Федя, и, вообще, следы пребывания высокого, благообразного англичанина, с каменной настойчивостью начавшего свой трудный путь на Голгофу русской государственности, мало-помалу стираются и скоро исчезнут совершенно.
Но в памяти людской останется образ каменного чужеземца, умершего загадочной смертью в нашем большом торговом городе, где заборы серы, жизнь медленна и однообразна, и население мирно…
Источник текста: журнал ‘Сатирикон’, 1911 г.