Анекдоты об А. С. Пушнине, Пушкин Александр Сергеевич, Год: 1947 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

‘Я ЧИСЛЮСЬ ПО РОССИИ’

Анекдоты об А. С. Пушнине

‘ЗЛАТОУСТ’

Русское Зарубежное Издательство

Мюнхен-Шляйсгейм

1947

ПУШКИН В АНЕКДОТАХ

Во время пребывания Пушкина в Одессе там жила вдова одного генерала, который начал свою военную службу с низших чинов и дослужился до генеральского чина, хотя ничем не отличился. Генерал этот был, между прочим, в 1812 году ранен в переносицу, при чем пуля, раздробив ее, вышла в щеку.

Когда генерал умер, вдова его, желая почтить память покойного мужа, заказала на его могилу пышный памятник и непременно хотела, чтобы на нем были выгравированы стихи. К кому же было обратиться, как не к Александру Сергеевичу Пушкину, с которым генеральша была хорошо знакома?

Александр Сергеевич пообещал написать соответственные стихи, но не торопился с этим. Так проходило время, а он и не думал исполнить обещание, хотя вдова при каждой встрече не давала ему покоя.

Но вот настал день Ангела генеральши. Приехал к ней Пушкин с поздравлением. Хозяйка, что называется, пристала к нему с ножем к горлу:— Ну, Александр Сергеевич, уж теперь ни за что не отделаетесь обещаниями,— говорила она, крепко ухватив поэта за руку,— не выпущу, пока не напишете! Я все приготовила: и бумагу, и чернила. Садитесь к столику и пишите.

Пушкин с неудовольствием взялся за перо, и через минуту были готовы стихи:

Никто не знает, где он рос,

На службу поступил капралом,

Французским чем-то ранен в нос —

И умер генералом!

‘Что было с ее превосходительством после того, как она сгоряча прочла стихи вслух, не знаю’, рассказывает поэт: ‘потому что, передав стихи, я счел за благо уйти не замеченным и уехал по-добру по-здорову’.

Но с тех пор генеральша оставила поэта в покое.

После одного обеда, на котором было выпито изрядное количество шампанского, Пушкин беседовал со знакомой ему дамой. Дама была, после болезни, рябая.

Какая-то фраза, сказанная Пушкиным, показалась ей не совсем приличной, и она заметила:

— У вас, Александр Сергеевич, кажется, в глазах двоит.

— Нет, сударыня,— ответил он,— но рябит.

Однажды в приятельской беседе знакомый Пушкину офицер, по фамилии Кандыба, пристал к поэту:

— Скажи, Пушкин, поэму на ‘рак и рыба.’

— Дурак Кандыба,— ответил Пушкин.

— Нет, не то,— сконфузился офицер,— ну, а ‘рыба и рак?’

— Кандыба дурак,— невозмутимо подтвердил Пушкин.

Конечно, общий смех.

Один лицеист, после выпуска из Императорского Царскосельского Лицея в 1839 году, встретил Пушкина на Невском. Поэт, заметив на нем лицейский мундир, подошел к нему и спросил:

— Вы, вероятно, только что выпущены, из лицея?

— Да, только что, выпущен с прикомандированием к гвардейскому корпусу. А вы тоже воспитывались в нашем?

— Да.

— А позвольте вас спросить, где вы теперь изволите служить?

— Я числюсь по России, — ответил Пушкин.

Известный писатель, Ив. Ив. Димитриев, однажды посетил дом родных Пушкина, когда последний был еще ребенком.

Подшучивая над кудрявыми смуглым мальчиком, Димитриев сказал:

— Ишь какой арапчик!

На это десятилетний внук Ганнибала отрезал:

— Но зато не рябчик!

Все присутствующие смутились и удивились, что ребенок Пушкин высмеял Димитриева, обезображенного на лице рябинами.

Незадолго перед смертью Пушкин сидел в Александрийском Театре рядом с двумя молодыми людьми, которые беспрестанно, кстати и некстати, апплодировали Асенковой, в то время знаменитой актрисе.

Не зная Пушкина и видя, что он равнодушен к игре их любимицы, они начали шептаться и довольно громко обронили, что сосед их дурак.

Пушкин обратился к ним со словами:

— Вы назвали меня дураком. Я — Пушкин и дал бы теперь же каждому из вас по оплеухе, да не хочу: Асенкова подумает, что я ей апплодирую.

Будучи в Екатеринославе, Пушкин был приглашен на бал. В этот вечер он был в особенном ударе. Молния острот слетала с его уст, дамы непрерывно старались завладеть его вниманием.

Два гвардейских офицера, два недавних кумира екатеринославских дам, не зная Пушкина и считая его каким-то ‘вероятно, учителишкой’ порешили во что бы_ято ни стало ‘переконфузить’ его.

Подходят они к Пушкину и расшаркиваясь самым бесподобным образом, обращаются к нему:

— Милль пардон… Не имея чести вас знать, но видя в вас образованного человека, позволяем себе обратиться к вам за маленьким разъяснением. Не будете ли вы так любезны сказать нам, как правильно выразиться: ‘Эй, человек, подай стакан воды! ‘или Эй, человек, принеси стакан воды’!

Пушкин сразу понял желание подшутить над ним и, не смущаясь, совершенно серьезно ответил:

— Мне кажется, вы можете выразиться прямо: ‘Эй, человек, гони нас на водопбй!’

Александр Сергеевич, во время своего пребывания в Царскосельском Лицее, задумал удрать в Петербург — погулять. Отправляется к гувернеру Трико, тот не пускает, заявивши при этом, что он будет следить за ним.

Пушкин махнул рукой на это заявление и, захватив Кюхельбекера, удирает в Питер. За ними следом и Трико. К заставе первым подъезжает Александр Сергеевич.

— Фамилия?— спрашивает заставный.

— Александр Однако,— отвечает поэт.

Заставный записывает фамилию и пропускает едущего. За Пушкиным подкатывает Кюхельбекер.

— Фамилия?— спрашивает опять заставный.

— Григорий Двако,— отвечает товарищ Пушкина, придумавшего эту остроумную комбинацию.

Заставный записывает и сомнительно качает головой. Подъезжает, наконец, гувернер.

— Ваша фамилия? — окликает его сторож?

— Трико.

— Ну, врешь,— теряет терпение заставный,— здесь что-нибудь недоброе: один за другим — Одна-ко, Два-ко! Три-ко! Шалишь, брат, ступай в караулку!

Бедняга Трико просидел целые сутки под арестом при заставе, а Пушкин свободно покутил со своим приятелем в Питере.

Как камер-юнкер, Пушкин очень часто бывал у высокопоставленных особ, которые в то блаженное время на всякий выдающийся талант, как литературный, так и артистический, все еще продолжали смотреть, как на нечто шутовское, и старались извлечь из такого таланта как можно более для себя потешного. Пушкин был брезглив на подобные отношения к себе и горячо протестовал против них меткими, полными сарказма экспромптами. Явившись раз к высокопоставленному лицу, Пушкин застал его валяющимся на диване и зевающим от скуки. При входе поэта лицо, разумеется, и не подумало изменить позы, а, когда Пушкин, передав, что было нужно, хотел удалиться, то высокопоставленное лицо попросило поэта сказать экспромпт.

— Дети на полу — умный на диване,— сказал сквозь зубы раздосадованный Пушкин.

— Ну, что же тут остроумного,— возразила особа,— де-ти на по-лу, умный на диване. Понять не могу… Ждал от тебя большего.

Пушкин молчал, и когда, повторяя фразу и перемещая слоги, сановник дошел наконец: ‘Детина полуумный на диване, — то, разумеется, немедленно и с негодованием отпустил Пушкина.

18.

В одном литературном кружке, где собралось более врагов, нежели друзей Пушкина, куда он и сам иногда заглядывал, одним из членов этого кружка был сочинен пасквиль на поэта под заглавием ‘Послание к поэту’.

Пушкина ждали в назначенный вечер, и он, по обыкновению опоздав, приехал. Все присутствовавшие были, конечно, в возбужденном состоянии, а в особенности автор ‘Послания’, не подозревавший, что Александр Сергеевич о его проделке уже предупрежден.

Литературная часть вечера началась чтением именно этого ‘Послания’, и автор его, став посередине комнаты, громко провозгласил:

— Послание к поэту:

Затем, обращаясь в сторону, где сидел Пушкин, начал:

— Дарю поэта я ослиной головой… Пушкин быстро перебивает его, обращаясь в сторону слушателей:

— А сам останется с какой? Автор смешался:

— А я останусь со своею.

— Да вы ж сейчас дарили ею? Последовало общее замешательство.

Обескураженный автор замолк на первой фразе, а Пушкин продолжал шутить и смеяться.

11.

Император Николай Павлович всегда советовал Пушкину бросить карточную игру, говоря:

— Она тебя портит!

— Напротив, Ваше Величество,— отвечал поэт,— карты меня спасают от хандры.

— Но что стоит после этого твоя поэзия?

— Она служит мне средством к уплате моих карточных долгов, Ваше Величество.

И действительно, когда Пушкина мучили карточные долги, он садился за рабочий стол и в одну ночь отрабатывал их с излишком. Таким образом, например, им был написан ‘Граф Нулин’.

12.

Дельвиг, однокашник Пушкина, одно время стал вести очень разгульную жизнь. Однажды, сильно выпивши, растрепанный, явился он к Пушкину. Поэт стал убеждать товарища переменить образ жизни. Однако, на все доводы Пушкина Дельвиг отвечал с отчаянием, что, мол, жизнь земная не для него:

— А вот уж на том свете исправимся.

— Пожалуй, — говорит Пушкин, рассмеявшись, — да ты посмотри на себя в зеркало, впустят ли тебя с такой рожей?

13.

Пушкин не любил стоять рядом со своею женою и шутя говорил, что ему подле нее быть ‘унизительно’: так мал был он в сравнении с нею ростом.

14.

Забавен рассказ Гоголя о попытках его познакомиться с Пушкиным, когда он еще ‘не имел права’ на это в своем звании писателя.

Впоследствии он был представлен на вечере у П. А. Плетнева, но раньше, как только он приехал в Петербург (в 1829 году), Гоголь, особенно желавший видеть поэта, который занимал его воображение еще на школьной скамье, прямо отправился к нему. Чем ближе подходил он к квартире Пушкина, тем более овладевала им робость и, наконец, у самых дверей он постоял и… убежал в кондитерскую, где потребовал рюмку ликера… Подкрепленный им, он снова возвратился на приступ, смело позвонил, и на вопрос свой. ‘Дома ли хозяин?’ — услыхал ответ слуги: ‘Почивают’. Было уже поздно на дворе, и Гоголь с великим участием спросил: ‘Верно, всю ночь работал?’ — ‘Как же, работал’,— отвечал слуга:— ‘в картишки играл’. Гоголь признался, что был поражен. Он иначе не представлял себе Пушкина, как окруженным постоянно облаком вдохновенья.

15.

Пушкин любил веселую компанию молодых людей. У него было много приятелей между подростками и юнкерами. Около 1827 года водил он в Петербурге знакомство с гвардейской молодежью и принимал деятельное участие в кутежах и попойках. Однажды пригласил он несколько человек в тогдашний ресторан Доминика и угощал их на славу. Входит граф Завадовский и, обращаясь к Пушкину, говорит:

— Однако, Александр Сергеевич, видно, туго набит у вас бумажник:

— Да ведь я богаче вас,— отвечает Пушкин:— Вам приходится иной раз и проживаться и ждать денег из деревень, а у меня доход постоянный — из тридцати шести букв русской азбуки.

16.

Однажды Александр Сергеевич пришел вместе с Мицкевичем к сестре своей Ольге Сергеевне, когда обычные посетители были уже в сборе. Гости — одни в ожидании музыкального сеанса, другие — виста — расхаживали по комнате, и тут-то произошел известный обмен добродушных фраз между русским и польским поэтами. Пушкин и Мицкевич вошли вместе.

— Дорогу, господа, туз идет,— возвестил Мицкевич, указывая на Александра Сергеевича.

— Нет, вы проходите прежде! Козырная двойка туза бьет,— ответил Пушкин.

17.

Кто-то, желая смутить Пушкина, спросил его в обществе: ‘Какое сходство между мною и солнцем?’.

— Ни на вас, ни на солнце нельзя взглянуть, не поморщившись,— быстро ответил поэт.

18.

Однажды Пушкин вошел в школу гвардейских подпрапорщиков, где у него было много знакомых среди молодежи. Молодежь занималась ‘делом’: ловила мышь. Но расторопная мышь улизнула от погони уже перед глазами вошедшего Пушкина, который при этом воскликнул:

Победили, победили!

Так воскликнем-же ура!

Если мышь мы не убили,

То убили мы бобра!

19.

Завещание Пушкина.

Друзья, простите! Завещаю

Вам все, чем рад и чем богат…

Обиды, песни — все прощаю,

А мне пускай долги простят.

20.

Однажды Пушкин был очень не в духе. Он сильно нуждался в деньгах, а скорого получения их не предвидел. В эти неприятные минуты является какой-то немец-сапожник — и энергично требует свидания с Пушкиным. Раздосадованный поэт выходит и резко спрашивает:

— Что нужно?

— Я к Вам, господин Пушкин, прихожу за Вашим товаром,— ответил немец.

— Что такое?— с недоумением спросил снова поэт.

— Вы пишете стихи. Я пришел у Вас покупать четыре слова из Ваших стихов: я делаю ваксу и хочу на ярлыке печатать четыре слова, очень хорошие слова: ‘Яснее дня, темнее ночи’. За это я вам дам, господин сочинитель, 50 рублей. Вы согласны?

Пушкин, конечно, согласился, а немец, довольный вполне сговорчивостью поэта, ушел заказывать желаемые ярлыки.

21.

Однажды государь Николай Павлович в интимной беседе с поэтом спросил его:

— Пушкин, если бы ты был в Петербурге, принял бы ты участие в 14-м декабря?

— Неизбежно, Государь! — ответил Пушкин:— все мои друзья были в заговоре, и я был бы в невозможности отстать от них. Одно отсутствие спасло меня, и я благодарю за это Небо.

Этот прямой и откровенный ответ понравился Государю. Он один из всех его окружавших понимал значение Пушкина и сознавал в нем силу поэтического гения,

— Надеюсь, заметил Государь,— теперь будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем. Все, что ты сочинишь, присылай ко мне: отныне я сам буду твоим цензором.

В тот же вечер на балу у французского посланника, маршала Мармона, Император сказал графу Д. Н. Блудову:

— Знаешь ли ты, что сегодня я говорил с умнейшим человеком России? С Пушкиным.

——

Пушкин, узнав о восстании декабристов (он в то время жил в селе Михайловском), немедленно поехал в Петербург. По пути он в поле увидал зайца, трижды перебежавшего дорогу. Суеверный поэт немедленно вернулся домой. Это его спасло.

Деревенская жизнь и невольное одиночество в селе становились томительными и тяжелыми для поэта. Он рвался к друзьям, в столицу, к шумной жизни. По совету Жуковского Пушкин обратился к Николаю Первому:

‘Ныне с надеждою на великодушие Вашего Императорского Величества с истинным раскаянием и твердым намерением не противоречить моими мнениями общепринятому порядку, осмелился я прибегнуть к Вашему Величеству со всеподданнейшею моей просьбою. Здоровье мое, расстроенное в первой молодости и род аневризма давно уже требуют постоянного лечения. Осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие края’.

28-го августа 1826 года, через несколько дней после коронации, из Москвы Государь послал за Пушкиным, который следующим образом описывает свою первую встречу с Императором:

‘Меня ввели в кабинет Императора, который сказал мне:

— Здравствуй, Пушкин, доволен ли ты своим возвращением?

Потом Государь спросил:

— Пушкин, принял-ли бы ты участие в 14-м декабря, если бы был в Петербурге?

— Непременно, Государь, все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю Бога.

— Довольно ты надурачился,— возразил император.— Надеюсь, теперь будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем. Отныне я буду твоим цензором.

Но очень скоро поэта постигло полное разочарование, т. к. его фактическим цензором сделался Бенкендорф.

22.

Одна француженка допрашивает Александра Сергеевича о том, кто были его предки. Разговор происходил по-французски.

— Кстати, господин Пушкин, вы и сестра ваша имеете в жилах кровь негра?

— Разумеется,— ответил поэт.

— Это ваш дед был негром?

— Нет, он уже им не был.

— Значит, это был ваш прадед?

— Да, мой прадед.

— Так это он был негром… да… да.. Но, в таком случае, кто же был его отец?

— Обезьяна, сударыня,— отрезал наконец Александр Сергеевич.

23.

В светских кругах Петербурга смотрели на Пушкина, как на выскочку. Некогда близкие ему друзья находили возможным относиться к поэту с оттенком пренебрежения. Например, бывший товарищ Пушкина по ‘Арзамасу’, граф Уваров, как-то сказал про Пушкина:

‘Чего он важничает? Прадеда его, арапченка Ганнибала, продали за бутылку рома!’

Эту пошлость подхватил и пустил в обращение недруг Пушкина — известный Булгарин. На это Пушкин ответил своим оскорбителям стихотворением ‘Моя родословная’, в котором он указал на предков многих знатных фамилий, бывших очень простого происхождения. Стихотворение это Пушкин закончил:

Видок Фиглярин*), сидя дома,

Решил, что дед мой Ганнибал

Был куплен за бутылку рома

И в руки к шкиперу попал.

Сей шкипер был тот шкипер славный,

Кем наша двинулась земля,

Кто придал мощно бег державный

Корме родного корабля:

Сей шкипер деду был доступен,

И сходно купленный арап

Возрос усерден, неподкупен,

Царю наперсник, а не раб.

И был отец он Ганнибала,

Пред кем, средь гибельных пучин,

Громада кораблей всплывала,

И пал впервые Наварин.

*) Ф. В. Булгарин.

Мало этого, вскоре он ответил и Уварову одной из язвительнейших своих эпиграмм, но все это не уменьшило, а, наоборот, увеличило число светских врагов поэта.

Хорошее отношение Государя к Пушкину возбуждало ависть. Многие из современников не понимали всего величия гения. Для них он ыл ‘писака’, ничем не отличавшийся от Булгарина, и только. Жизнь Пушкина становилась все неспокойнее и неспокойнее. Эта жизнь в свете всегда была ему противна, но он должен был волей-неволей вести ее, дабы не лишить свою любимую жену ее развлечений. Эта жизнь отрывала поэта от работы. Пушкин страдал невыносимо, и никто, даже такое близкое существо, как жена, не понимали и не замечали этих страданий.

24.

Ф. В. Булгарин был враг Пушкина. Не было злой сплетни, которую Булгарин не распускал бы про него.

Пушкин ему мстил злыми эпиграммами и четверостишьями:

На Ф. В. Булгарина

Все говорят: он Вальтер Скотт,

Но я, поэт, не лицемерю:

Согласен я — он просто скот,

Но что он Вальтер Скотт — не верю.

Фаддей роди Ивана,

Иван роди Петра —

От дедушки болвана

Какого ждать добра?

25.

‘Пушкин и чернослив’.

Быть может, в Лете не потонет

Строфа, слагаемая мной,

Быть может — лестная надежда!—

Укажет будущий невежда

На мой прославленный портрет

И молвит: то-то был поэт!..

Пушкин.

Осенью 1828 года Пушкин гостил в имении Вульфов — Малинниках. Слух о знаменитом госте быстро облетел соседей, и они зачастили в Малинники. ‘Соседи ездят смотреть на меня, как на собаку Мунито’,— писал Пушкин Дельвигу. (Мунито — пес Императора Николая Первого — славился необычайной дрессировкой). — ‘На-днях было сборище у одного соседа, я должен был туда приехать’ — продолжал Пушкин в том-же письме.— ‘Балованные ребятишки хотели непременно туда-же ехать. Мать принесла им изюму и черносливу и думала потихоньку от них убраться. Но Петр Маркович Полторацкий, гостивший в это время у нее в доме, неподалеку от Малинников, взбудоражил детей словами: ‘Дети, дети! Мать вас обманывает — не ешьте черносливу, поезжайте с нею. Там будет Пушкин — он весь сахарный, а зад его яблочный, его разрежут, и всем вам будет по кусочку.’ Дети разревелись: ‘Не хотим черносливу, хотим Пушкина!’ Нечего делать — их повезли к соседям, куда приехал и Пушкин. ‘И они сбежались ко мне, облизываясь’,— писал Пушкин,— ‘но увидев, что я не сахарный, а кожаный,— совсем опешили’,

——

Прошло более ста лет. Времена переменились. Россия стала Совдепией. Но большевики сочинили тысячу легенд, что Пушкин — ‘их поэт’. Забыли, что он дворянин, помещик и аристократ. Раз гений…О, конечно,— их. Но как отпраздновать, чем ознаменовать? Покуда-же делали весь 1936 год в память Пушкина пряники, ‘Мясо с огурцом — Пушкин’ и другие кулинарные блюда. История же с черносливом теперь повторилась… Но совершенно наизнанку. Мальчик в лавке на предложение взять ‘пряник Пушкин’, громко заявил: ‘Мама, не хочу Пушкина, а хочу чернослива. Чернослив вкусный, он в шоколаде, а в Пушкине вкуса никакого нет’.

——

Жизнь в столице Пушкина не удовлетворяла, и его тянуло в деревню к природе, к уединению и покою. Осенью 1826 года Пушкин поехал к Вульфам в Малинники. Здесь он много работал, закончил седьмую главу ‘Евгения Онегина’, но w много развлекался и ухаживал за барышнями. Письма его из Малинников полны беззаботной веселости, одно свое письмо он подписывает: ‘Тверской Ловелас’.

‘Здесь очень много хорошеньких девченок, и я вожусь с ними платонически, и оттого толстею и поправляюсь в моем здоровьи… Здесь мне очень весело, ибо я деревенскую жизнь очень люблю. Здесь думают, что я приехал набирать строфу в Онегина, а я езжу на пароме, играю в вист по восьми гривен роббер и таким образом прилепляюсь к прелестям добродетели и гнушаюсь сетей порока’… Его веселый припев в то время:

Хоть малиной не корми,

Да в Малинники возьми.

Жизнь в деревне среди друзей подбодрила поэта, но не надолго: Бенкендорф не прекращал своих придирок.

26.

В 1833 году приятель поэта П. Н. Нащокин приехал в Петербург и остановился в гостинице.

Это было 29 июня, в день Петра и Павла. Съехалось несколько знакомых, в том числе и Пушкин. Общая радость, веселый говор, шутки, воспоминания о прошлом, хохот. Между тем, со двора, куда номер выходил окнами, раздавался еще более громкий хохот и крик. Это шумели каменщики, которые сидели на кирпичах около ведра водки и деревянной чашки с закускою. Больше всех горланил какой-то мужик с рыжими волосами,

Пушкин подошел к окну, прилег грудью на подоконник, сразу заметил крикуна и сказал приятелям: ‘Тот, рыжий, должно-быть именинник’, и крикнул, обращаясь к нему:

— Петр!

— Что, барин?

— С Ангелом!

— Спасибо, господин.

— Павел!— крикнул Пушкин опять, и, обернувшись в комнату, прибавил:— В такой куче и Павел найдется.

— Павел ушел.

— Куда? Зачем?

— В кабак… Все выпили. Да, постой, барин, скажи: почем ты меня знаешь?

— Я и старушку — матушку твою знаю.

— Ой?

— А батько-то помер?

— Давно, царство ему небесное!… Братцы, выпьемте за покойного родителя!

В это время входит на двор мужик со штофом водки. Пушкин, увидав его раньше, закричал:

— Павел, с Ангелом! Да неси скорее!…

Павел, влезая на камни, не сводил глаз с человека, назвавшего его по имени. Другие, объяснял ему, пьют, а рыжий не отстает от словоохотливого барина:

— Так, стало, и деревню нашу знаешь?

— Еще б не знать: Ведь она близ реки?

— Так, у самой речки.

— Ваша изба, почитай, крайняя?

— Третья от края… А чудной ты, барин! Уж поясни, сделай милость, не святым же духом всю подноготную знаешь?

— Очень просто: мы с вашим барином на лодке уток стреляли, вдруг гроза, дождь, мы и зашли в избу к твоей старухе.

— Так… Теперь смекаю.

— А вот жаловалась на тебя: мало денег посылаешь!

— Грешен, грешен!..— Да вот все на проклятое выходит,— сказал мужик, указывая на стакан, из которого выпил залпом и прокричал: ‘Здравствуй, добрый барин!’…И… закусил.

27.

‘Моя эпитафия’.

Здесь Пушкин погребен: он с музой молодою,

С любовью, леностью провел веселый век,

Не делал доброго, однако ж был душою

Ей-Богу, добрый человек.

28.

Однажды Пушкин сидел в опере. Господин, рядом с ним сидящий, все дремя подпевал артисту Петрову. Раздосадованный Пушкин громко сказал: ‘Что за идиот, мешает слушать!’ — ‘Позвольте, сударь, это кого вы так изволили назвать?’ — ‘Ну, конечно, Петрова, который мне мешает наслаждаться вашим пением’,— ответил Пушкин.

29.

Всем известна замечательная поэма Пушкина ‘Цыгане’, начинающаяся:

Цыгане шумною толпой

По Бессарабии кочуют…

Эта поэма была написана под впечатлением встреч с вольными детьми степей и постоянного наблюдения над их жизнью.

Все население в ту пору относилось к цыганам благосклонно. Для мужчин последние были постоянными поставщиками лошадей и ветеринарами, а черноглазые гадальшицы всегда умели развеселить и заинтересовать скучающею публику.

В то далекое время цыгане располагались по берегам реки Бычка и по горе Инзова. На этой же горе находился и дом, в котором жил Пушкин.

Поэт любил в хорошее летнее утро любоваться с этой горы восходом солнца. Здесь-же он увидел в первый раз цыганку Стешу, игравшую впоследствии такую большую роль в кишеневской жизни поэта. По всей вероятности, на Инзовой горе расположился кочующий цыганский табор, и Стеша, увидев прогуливающегося здесь молодого барина, подошла к нему с предложением погадать. Красота Стеши поразила Пушкина, и он до того увлекся ею, что начал довольно часто посещать табор, где его любили за веселый нрав и щедрость. Следует добавить, что к этому же времени относится и другой роман Пушкина, бьющего или воображавшего себя страстно влюбленным в молдаванскую аристократку Людмилу И-за. В то время, как с последнею Пушкин встречался по вечерам, на гуляниях, пикниках и т. п., Стеше он посвящал каждое утро и добрую половину дня.

Пока дело ограничивалось посещениями Пушкиным табора, подарками, песнями и пляскою, табор смотрел на поэта дружелюбно и даже любил его, но вскоре вольные сыны степей заметили, что Стеша все больше и больше привязывается к Пушкину, да и последний не всегда сдерживал свой пылкий, страстный нрав.

Но последствием этих обстоятельств было то, что в одно прекрасное утро Пушкин на месте табора нашел лишь черепки разбитой посуды, сор и ямки от кольев, к которым прикреплялись шатры. Сначала поэт пришел в бешенство, хотел пуститься в погоню за табором, но потом так же скоро и успокоился, к большой радости своих кишеневских друзей, замечавших, что он начинал не на шутку увлекаться дикой красавицей.

Однако, эта радость была преждевременна. Лето стояло на исходе, но погода попрежнему была жаркая, и вдруг разразилась страшная гроза с ливнем.

Проливной дождь, ливший, как из ведра, сразу наполнил водою все пересохнувшие ручьи и мелководный Бычек. Дом Пушкина, находившийся на склоне горы, был залит водою, т. к. на него хлынули сверху целые водные потоки. В это время у Пушкина находились его друзья. Молодые люди смеялись, шутили и помогали хозяину убирать с полу разные вещи, как вдруг отворилась дверь, и вошла усталая и измокшая Стеша. Все позабыли о наводнении и с любопытством глядели на сцену неподдельно-радостного свидания двух любящих друг друга людей.

Стеша искренне любила поэта, а последний, надо полагать, больше увлекся ее красотою, нежели любил, и… часто изменял ей.

В то время в Кишеневе был Романовский Сад, куда Пушкин часто ходил с Людмилой И-за. Здесь Пушкин постоянно декламировал ей свои стихи, горячо признавался ей в любви и, вероятно, сорвал не один поцелуй.

Стеша, часто остававшаяся одна, мучилась ревностью и тосковала. Наконец, она решилась подстеречь Пушкина с соперницей. Благодаря ее врожденной хитрости и беззаботности Пушкина, эта задача не стоила ей большого труда. Узнав заранее место и час, в который Пушкин и Людмила И-за посещали сад, Стеша спряталась в кустах смородины и стала их поджидать. Как назло, в этот день прогулка поэта и красавицы-молдаванки отличалась особенною интимностью. Стеша не выдержала и, как дикая кошка, кинулась на И-зу.

Пушкин сначала было растерялся, но затем, видя, что И-за лежит без чувств на земле, в свою очередь ударил цыганку толстою палкою, служившею подпоркой для виноградной лозы. Стеша закричала от боли и, оставив соперницу, хотела была броситься на Пушкина, но потом, как-будто раздумав, даже не взглянула на коварного изменника и гордой поступью вышла из-сада. Больше ее не видали в Кишеневе: цыганка иди покончила с собою, или — что вероятнее — вернулась в табор.

Конечно, на крики и шум сбежались садовники и гуляющие. Избитую и лежавшую без чувств И-зу унесли в экипаж, а слух о происшествии с быстротою молнии облетел весь город. Гордая молдаванка не могла вынести скандала и куда-то уехала.

——

Константин Коровин о Пушкине.
(Из ‘Воспоминаний детства’)

Многим бы хотелось видеть Пушкина. А бабушка моя, Екатерина Ивановна Волкова, видела его, И много говорила мне и брату моему, когда мы были детьми. Говорила об Александре Сергеевиче Пушкине, что это был самый умный человек России… И мне представлялся он красивым, на белом коне, как наша лошадь Сметанка, и в каске с перьями. А бабушка сказала мне, что нет, он был маленького роста, сгорбленный, курчавый блондин, с голубыми большими глазами, блестящими, как-будто на них были слезы. Серьезный, никогда не смеялся. Одет был франтом, носил большое кольцо на пальце и смотрел в золотой лорнет. Зачем это,— подумал я,— маленького роста? Неправда, что бы мне ни говорили. Мой дед, Михаил Емельянович, был огромного роста, и мне хотелось-бы, чтоб и Пушкин был такой-же, и приносил бы мне игрушки. Но мне всегда нравилось, когда бабушка читала мне Пушкина. И я, слушая, сидя на лежанке, думал: а ведь его убили. Как это гадко!

Несказанно я любил слушать бабушку, когда она читала Пушкина. И все как-то было полно им: и вечер, и зимняя дорога, тройка, когда меня взял с собой мой дед в Ярославль, остановки на постоялом дворе, калачи, поросенок, икра, и месяц, и страшный лес да дороге. Как верно и хорошо он написал про все это, все самое мое любимое!

И я знал уже много стихов Пушкина наизусть. Из дому деда, на Рагожской улице, уходил на соседний большой двор, к ямщикам, в ямскую избу, где было тепло, пахло щами. Такие хорошие ямщики, отдыхали, сидели, пили чай. Ели баранки, ситный, и любили меня, хозяйского внука. Я всей душой любил ямщиков. Я им говорил наизусть:

По дороге зимней, скучной

Тройка борзая бежит…

и видел,— нравилось ямщикам.

— Ну-ка,— говорили они мне,— скажи, Костя, вот ему… про разгулье удалое аль сердешную тоску… Как это, скажи-ка…

Ямщики слушали.

Один из них, Игнат, с черной бородой, часто просил меня:

— Скажи, да скажи… про старушку родную…

Тогда я ему говорил стихи:

Буря мглою небо кроет…

Игнат плакал. Всегда плакал. Поразило меня однажды, что приятель отца моего, судебный следователь Поляков, сказал про Пушкина: барин, камер-юнкер. И что-то нехорошо говорил.

Я сказал бабушке, Екатерине Ивановне:

— Поляков не любит Пушкина.

— Да,— ответила она,— не слушай его. Он нигилист.

Я не понял, но подумал: нигилист — это должно-быть вроде дурака.

Странно, что Ларион Михайлович Пряничников, впоследствии художник, родственник наш, часто бывая в доме у нас, тоже не любил Пушкина, тоже сказал: камер-юнкер!

Мой дед был именинник. Лежал в постели, прихварывал. Утром я пришел к нему и сказал стихи:

Птичка Божия не знает…

Он меня погладил по голове и, смотря добрыми глазами, сказал мне:

— Это, Костя, хороший барин сочинил.

Потом, вздохнув, сказал:

— Эх, грехи, грехи. Ты, Костя, когда молишься на ночь—то поминай его. Он, ведь, был добрый, как Божий серафим. Мученик — ведь его убили.

Вот,— думал я,— что такое.

— Дедушка,— говорю я,— а Игнат… я ему сказал стихи, а он заплакал.

— Ишь-ты,— удивился дед.— Он, Игнат, хороший мужик. Бедный, бездомный. Пьет только частенько…

Почему-то дед запретил мне ходить в ямщицкую, к ямщикам.

— Есть,— говорит,— запойные… Всякого наслушаешься. Не надо,— говорит,— ходить тебе туда.

Когда дед умер, то после я спрашиваю няню Таню:

— Вот, дед мне велел молиться о Пушкине.

— А кто он тебе доводится?— спросила няня Таня.

— Он серафим от Бога был, камер-юнкер, убитый…

— Ишь-ты!— вздохнула няня.— Ну, молись так: Помяни, Господи, во царствии Твоем раба Твоего камер-юнкера Серафима.

Я на ночь, стоя на коленях в постели, поминал деда, покойную сестру и доброго, убиенного ‘Камер-юнкера Серафима’.

Завещание Пушкина.

‘Пушкин и чернослив’.

‘Моя эпитафия’.

Константин Коровин о Пушкине.(Из ‘Воспоминаний детства’)

Читайте также:

Константин Коровин о Пушкине.
(Из ‘Воспоминаний детства’)