A. Амфитеатровъ
Страждущія мужевладлицы.
Страждущія мужевладлицы.
Амфитеатров А. В. Страждущие мужевладелицы, Веселитская Лидия Ивановна, Год: 1905
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Женское нестроеніе. 3-e дополненное изданіе. Типографія т-ва ‘Общественная Польза’, Больш. Подъяческая, 39.
Прочиталъ я два романа. Авторы обоихъ — женщины: г-жи Вербицкая и О. Шапиръ. Произведеніе первой называется ‘Исторія одной жизни’, второй — ‘Любовь’. Оба романа имли заслуженный успхъ, a ‘Любовь’ уже потребовала второго изданія. Оба романа — хотя и женской руки, но отнюдь не ‘дамскіе’, въ томъ обидномъ смысл, какъ понимаетъ это колкое словцо насмшливая редакціонная и критическая кличка: не праздное или ремесленное рукодлье перомъ по бумаг о томъ, какъ онъ ее любилъ, она его любила, онъ ее забылъ, она его, ее, себя убила. Не ‘дамскіе’ даже при наличности именно того условія, что въ обоихъ только о томъ и рчь идетъ, какъ любятъ, измняютъ, умираютъ отъ любви. Замтны попытки сказать новое слово о взаимнополовомъ чувств — этомъ таинственномъ, безконечно разнообразномъ и вчно неизмнномъ создател и двигател человческаго общежитія, слышно между страстныхъ или сентиментальныхъ строкъ, какъ зарождаются и роятся новыя мысли, предтечи новаго образа дйствій, отношеній, условій уклада житейскаго. Об писательницы талантливы. Г-жа Вербицкая сильне чисто изобразительною способностью, художественнымъ реализмомъ въ созданіи лицъ и сценъ своего дйствія, г-жа Шапиръ богаче вдумчивымъ отношеніемъ къ психологическому развитію сюжета, стараніемъ понятно и ярко уяснить читателю логику и послдовательность, вдохновляющаго ея творчество, чувства. При всемъ томъ, сходство страстнаго, участливаго тона въ разсказ и мягкой манеры письма сводитъ обихъ писательницъ до такой близости, что г-жу Вербицкую часто можно принять за г-жу О. Шапиръ, a г-жу Шапиръ за г-жу Вербицкую. Сходство усилено точнйшею параллельностью типовъ, изображаемыхъ обими романистками, въ особенности, женскихъ. Послднихъ, какъ зврей въ Ноевомъ ковчег, можно раздлить на правильныя пары чистыхъ и нечистыхъ.
Пара первая: страждущія мужевладлицы — Ольга Девичъ y Вербицкой, Нина Безогалова y О. Шапиръ.
Пара вторая: фанатическія няньки мужскихъ талантовъ — Ганецкая y Вербицкой, Елена Ставлина y О. ІІІапиръ.
Пара третья: передовыя ‘мщанки’ — Семенова y Вербицкой, Ковригина y О. Шапиръ.
Пара четвертая: партійныя фанатички, ‘солдаты великой арміи’ прогресса — Колпикова y Вербицкой, интеллигентная огородница Васильева y О. Шапиръ.
Пара пятая: бабенки-сплетницы — фельдшерица Райская y Вербицкой, губернская сановница Клеопатра Львовна y О. Шапиръ.
И такъ дале.
Я заговорилъ о романахъ г-жъ Вербицкой и Шапиръ не съ тмъ, чтобы предложить читателю полный и послдовательный разборъ ихъ многочисленныхъ литературныхъ достоинствъ и весьма немногочисленныхъ промаховъ и недостатковъ. Нтъ, меня интересовала, какъ явленіе общественное, подмченное обими романистками очень тонко и изображенное очень художественно, первая изъ перечисленныхъ паръ: страждущія женщины-мужевладлицы. И тмъ она любопытне, что, близко схожія между собою, писательницы рзко разошлись въ ея оцнк. Г-жа Вербицкая разсматриваетъ свою Ольгу Девичъ, какъ живой матеріалъ для выработки типа положительнаго, y г-жи Шапиръ Нина Безпалова — характеръ отрицательный, несчастіе всхъ дйствующихъ лицъ романа. Об он, Ольга и Нина, — свтскія барышни, попавшія въ условія интеллигентно-трудовой жизни, совсмъ имъ неподходящей и не посильной. Ольга Девичъ, двушка съ образованнымъ умомъ и мрачнымъ, оскорбленнымъ съ юности, сердцемъ, — характеръ совсмъ не сильный по существу, но понимаетъ красоту самостоятельной борьбы съ жизнью, обладаетъ достаточнымъ умньемъ и упрямствомъ, чтобы эффектно подражать ея дйствительнымъ героямъ и тратить свои нравственныя силы и недюжинныя дарованія въ обстоятельствахъ, правда очень тяжелыхъ, но черезчуръ театрально создаваемыхъ ею самою, умышленно и безъ всякой къ тому настойчивой надобности, какъ принципіальной, такъ и практической. Этой женщин нравится мучительно страдать на людяхъ, и надо ей отдать справедливость: она — удивительная мастерица и сама измучиться, и всхъ другихъ вокругъ себя измучить до изстушіенія. По старому славянскому рецепту: ‘никмъ же не мучимы, сами ся мучаху’. Нина Безпалова просто красавица-барынька, недалекая умомъ, одержимая предрасположеніями къ сорока недугамъ, очаровательная своею женственностью и даже самою болзненностью. У нея куриные мозги и безумно-страстный темпераментъ. Она влюбилась въ ученаго, вышла за него замужъ ‘мезальянсомъ’ и считаетъ это приключеніе геройствомъ, за которое мужъ обязанъ заплатить ей, оптомъ, всею своею жизнью, и въ розницу, каждою минутою своей жизни. Нина повисла y своего Романа на ше, прильнула губами къ его губамъ, да такъ и виситъ, не огрываясь. Въ такой трогательной позиціи, супругу, кром любви, заниматься чмъ-либо, конечно, весьма неудобно, a Нин то и на руку. Ей не нуженъ въ муж ни мудрецъ, ни талантъ, ни дятель, ни даже просто умный и порядочный человкъ, — нуженъ красавецъ-мужчина, который принадлежалъ бы ей и которымъ она могла бы безотвтно помыкать когда угодно, какъ угодно и на что угодно. Какъ читатель видитъ, Ольга и Нина, по прирожденнымъ характерамъ и по міровоззрнію житейскому, казалосъ бы, стоятъ на двухъ концахъ діаметра и не могутъ ни въ чемъ имть общаго. И, однако, кандидатка въ общественныя героини, Девичъ, и пустая, балованная бабенка Нина Безпалова, въ своемъ отношеніи къ мужской любви, оказываются не только родными сестрами: нтъ, Девичъ — это Безпалова, a Безпалова — это Девичъ.
Въ начал романа г-жи Вербицкой, Ольг Девичъ уже двадцать пять лтъ: слава Богу, не подростокъ, стало быть! Въ прошломъ y нея остались не только событія, но даже подвиги: разрывъ съ богатою и титулованною роднею ради самостоятельной, трудовой жизни, поздка сестрою милосердія на русско-турецкую войну въ грозный фратешскій госпиталь и т. п. Зарабатывая сто тридцать рублей въ мсяцъ, она сама живетъ на тридцать, a остальные сто отдаетъ на нужды учащихся бдняковъ. Она красавица изъ красавицъ. Она — исключительный вокальный талантъ, но не желаетъ пользоваться своими богатйшими голосовыми данными, потому что служить искусству — непозволительный эгоизмъ, надо жить для людей: Ольга стремится стать женщиною-врачемъ и готовится (не въ укоръ ей будь сказано, ужасно долго для такой способной натуры!) поступить на медицинскіе курсы. Въ ней видятъ ‘силу’, ее обожаетъ молодежь, ей поголовно завидуютъ женщины, ее стремятся завербовать въ свои ряды самые крайніе люди прогрессивной партіи. Словомъ, особа весьма достопримчательная и столь разнообразно со всхъ сторонъ искомая, что, покуда г-жа Вербицкая не показываетъ Ольгу въ слов и дйствіи, a только разсказываетъ о ней, познакомиться съ этою ‘царь-двицею’ весьма любопытно. Но когда Ольга въ роман сама налицо, интересъ и ореолъ необыкновенной женщины быстро таютъ, и только близорукій не разглядитъ, какъ изъ-за классическихъ драпировокъ, набросанныхъ авторомъ на Ольгу, сквозитъ красивенькая, хрупкая фигурка капризной, сластолюбивой мужевладлицы, Нины Безпаловой.
Ходили въ обществ слухи, будто ‘Исторія одной жизни’ — художественная біографія одной, очень замтной дятельницы восьмидесятыхъ годовъ. Я этому не врю, прежде всего потому, что между характеромъ Ольги Девичъ и характеромъ предполагаемаго оригинала нтъ ршительно никакого сходства. Что же касается нкотораго подобія во вншнихъ событіяхъ, то сильныя и острыя семейныя исторіи, съ разрывами, самопожертвованіями, одиночествомъ, тяжелымъ трудомъ, голодовкою, переживали въ то время сотни передовыхъ двушекъ. Вс шли къ свту науки и дятельности по одной тернистой троп, и г-жа Вербицкая описала въ своемъ роман отнюдь не исключительныя какія-либо тернія, но историческій шаблонъ терній, испытанный огромнымъ большинствомъ тогдашней женской молодежи. Я совсмъ не упомянулъ бы объ этомъ слух, если бы могъ отнестись къ героин г-жи Вербицкой съ большею симпатіей, потому что лицо, съ котораго она якобы написана, смолоду привыкъ цнить высоко, уважать глубоко. Но Ольга Девичъ, по моему искреннйшему убжденію, подобныхъ чувствъ человку, трезво размышляющему, внушить не можетъ и не должна, о чемъ и послдуютъ пункты. А, въ ожиданіи пунктовъ, настойчиво подчеркивая то предупрежденіе, что все, сказанное мною объ Ольг Девичъ, будетъ относиться только къ героин романа г-жи Вербицкой, и ни однимъ словомъ къ какому-либо дйствительному лицу, мнимый портретъ котораго она будто бы представляетъ.
‘Исторію одной жизни’ г-жа Вербицкая могла бы съ полнымъ правомъ назвать ‘Притчею о неразсудительной двиц, полагавшей, что дло не медвдъ, въ лсъ не уйдетъ’. Имя двадцать пять лтъ на плечахъ, не малую житейскую опытность, серьезныя, идейныя знакомства, перспективу долгихъ научныхъ занятій и затмъ полезной общественной дятельности, Ольга, въ одинъ прекрасный день, спохватилась и воскликнула:
— A любовь? Когда же я успю любить и быть любимой?
И, попросивъ вс дла свои не уходить медвдями въ лсъ, опредлила себ предварительно пройти полный курсъ амурныхъ времяпрепровожденій, a затмъ, когда потребность въ личномъ счасть будетъ совершенно удовлетворена, перейти къ устройству благополучія общественнаго, черезъ поступленіе на медицинскіе курсы. Нкто Семеновъ (мрачная энергическая фигура, кажется, и впрямь списанная, если не съ дйствительнаго лица, то съ легенды о дйствительномъ лиц) основательно пророчитъ Ольг, что, — покуда, молъ, вы отлюбите, пожалуй, и курсовъ-то для васъ уже не станетъ. Но Ольга упрямо стоитъ на своемъ: сперва полюблю въ полное свое удовольствіе, потомъ поучусь, и выйдетъ y меня всякому овощу свое время.
Нина Ставлина познакомилась съ репетиторомъ Романомъ Безпаловымъ, плнилась его кудрями:
— Ахъ, какой мужчина!
Затмъ бжала съ нимъ подъ снь струй и, вступивъ въ бракъ, принялась вертть благопріобртеннымъ кудрявымъ имуществомъ по своей прихоти и усмотрнію, что было очень скверно, вредно и какъ авторомъ, такъ и всми благомыслящими людьми справедливо осуждается.
Ольга Девичъ встртила бдняка-офицера Чарницкаго, влюбиласъ въ его цыганскій профиль:
— Ахъ, какой мужчина!
Мужчина оказался, дйствительно, недурнымъ, и не только со стороны цыганскаго профиля. Вотъ очень характерная послдовательностъ ихъ любовныхъ отношеній.
Чарницкій не любилъ Ольгу, когда на нее нашло вожделніе, чтобы онъ ее любилъ. Ольга сама назойливо объясняется ему въ любви, навязывается ему въ полномъ смысл этого слова. Чарницкій, съ самымъ настойчивымъ благоразуміемъ, указываетъ предпріимчивой двиц, что они во всхъ отношеніяхъ не пара. И Ольга тоже отлично сознаетъ правоту его. При всемъ томъ, — нтъ, хочу, чтобы любилъ, — и люби! Влюбиться въ красавицу, которая упорно вшается вамъ на шею, совсмъ не долго и не трудно, но Чарницкій, и потерявъ голову отъ влюбленности въ Ольгу, остается честнымъ человкомъ, объ понимаетъ весь бредъ связи, въ которую тянетъ его дикая двушка, и употребляетъ вс усилія, чтобы отстранить соблазнъ страсти, въ серьезность которой онъ не вритъ, a легко воспользоваться ею не хочетъ. Чтобы отвадить отъ себя Ольгу, онъ предлагаетъ ей испытаніе, очень тяжелое, компрометтирующее: придти къ нему во время его попойки съ товарищами. Ольга и на то согласна. Хорошо еще, что Чарницкій хотя и не ожидалъ отъ своей поклонницы столь геройской покорности, все-таки, сохранилъ въ душ нкоторое сомнніе: чмъ, дескать, чортъ не шутитъ? Отъ нея станется, вдругъ, возьметъ, да и придетъ? Потому что Ольга, дйствительно, пришла, и Чарницкій едва усплъ перехватить ее на лстниц меблированныхъ комнатъ, чтобы скрыть отъ пьяной компаніи. Когда же кто-то изъ товарищей, все-таки, замтилъ Ольгу, Чарницкій, до тхъ поръ выше всего на свт цнившій свою холостую свободу, торжественно объявилъ гостью своею невстою. Казалось бы, — ‘что и требовалось доказать’.
Не тутъ-то было.
— Возьмите меня, какъ вашу вещь… но никакихъ условій, никакихъ цпей… Замужъ за васъ я не выйду никогда… Я не могу измнить себ… Ахъ, это потомъ, потомъ… У васъ свои цли, y меня свои. Зачмъ намъ загораживать будущее другъ другу?
Когда Ольга отдалась Чарницкому, онъ умоляетъ ее выйти за него замужъ. Нтъ.
Когда о связи ихъ дозналось общество, — по бравадамъ самой же Ольги, — Ольга компрометтирована, Ольга лишается уроковъ и осуждена на нищету, — Чарницкій умоляетъ ее выйти за него замужъ. Нтъ.
Ольга беременна. Чарницкій умоляетъ Ольгу обвнчаться хоть ради будущаго ребенка. Нтъ.
Живутъ вмст, гонимые общественнымъ гнвомъ, безъ занятій, безъ средствъ, бднютъ, нищаютъ, голодаютъ, здоровье обоихъ разстроено въ конецъ, y Ольги что-то въ род чахотки, y Чарницкаго что-то въ род аневризма. Ребенокъ ихъ родится, измученный истощеніемъ и нервностью матери еще во чрев ея, онъ въ желтух и вскор умираетъ. Все время Чарницкій умоляетъ Ольгу о свадьб. Нтъ, нтъ, нтъ.
Почему же, однако, нтъ? Не потому ли, что, по взглядамъ Ольги, законный бракъ формальность, пойти на которую значитъ сдлать уступки общественнымъ требованіямъ противъ своихъ убжденій? Ничуть. Разгадка совсмъ иная. Просто — все это: любовь, сожительство, ребенокъ, — въ представленіяхъ Ольги, — дло временное. А, отбывъ его, Ольга примется за давно общанное, вчное дло, приготовится на медицинскіе курсы и будетъ женщиною-врачемъ. Почему нельзя сдлать того же, не замучивъ до смерти своего ребенка, a себя и любимаго человка до полусмерти, — это тайна Ольги и, обожающей ее, г-жи Вербицкой. Женщинъ-врачей въ Россіи много: огромное большинство изъ нихъ замужнія и дтныя, и прекрасное, честное дло ихъ отъ того ничуть не страдаетъ, что он по паспорту дамы, a дти ихъ пишутся брачными. Изображать женщинъ, изучающихъ медицину, какими-то жрицами свободной любви, презирающими не токмо законные, но даже твердо постоянные гражданскіе браки, и неустанными въ производств внбрачныхъ ребятъ, — было до сихъ поръ незавидною привилегіей ретроградной печати, къ которой г-жа Вербицкая, конечно, не принадлежитъ и принадлежать не можетъ. Тмъ курьезне сходство идей Ольги о медицинскомъ образованіи съ идеями Мещерскаго, Грингмута и КR. Въ чемъ, собственно, таится опасность и угроза, предчувствуемыя Ольгою своему ‘длу’ въ брак, — постичь весьма трудно. Правда, Чарницкій противъ поступленія Ольги на курсы, но г-жа Вербицкая рисуетъ его такимъ сговорчивымъ и покладистымъ, въ рукахъ Ольги, малымъ, что это препятствіе не можетъ считаться серьезнымъ: Ольга, что хочетъ, то съ нимъ и длаетъ, и съ чмъ хочетъ, съ тмъ и заставляетъ его мириться, — заставила бы, конечно, примириться и съ курсами.
Что Ольга могла влюбиться въ Чарницкаго, хотя онъ и совсмъ другого поля ягода, разумется, вполн понятно и непредосудительно: отчего двадцатипятилтней двиц ‘съ темпераментовъ’ и не влюбиться въ красиваго офицера? Но — вотъ что удивительно: эта поборница свободнаго чувства, эта противница крпкихъ любовныхъ цпей, оказывается затмъ столь же требовательною и убжденною мужевладлицею, какъ и капризная салонная фея, Нина Безпалова. Разница только въ томъ, что Нина коверкаетъ жизнь молодого талантливаго ученаго, — и вс ее за то проклинаютъ, a Ольгу прихоть ея пристроила коверкать жизнь молодого и не очень блестящаго офицера, и г-жа Вербицкая негодуетъ… на Ольгу? Анъ, нтъ: на офицера, — какъ онъ сметъ, чтобы рукамъ необыкновенной Ольги было трудно ломать его, въ качеств живой куклы. Совсмъ — ‘ужъ такъ-то ли мн было жаль тебя, маменька, ты такъ устала, колотя папеньку’…
Да простится мн еретическое мнніе: какъ ни плоха жалкая Нина Безпалова, но однимъ своимъ достоинствомъ даже она лучше и человчне идеальной Ольги. Она очень глупо повисла на ше своего Романа, загубила жизнъ и свою, и его, по крайней мр, безумствуя, чувствовала и сознавала, что это уже — навкъ. Вотъ теб, Романъ — я, Нина, на всю жизнь, a ты за это подай мн цликомъ всю свою жизнь. Не смй отойти отъ меня безъ позволенія. Не смй любоваться или даже любезно говорить съ другою женщиною. Не смй заниматься любимымъ дломъ, разъ оно мн несимпатично. Не смй говорить о предметахъ, которые выше моего пониманія. Не смй имть своихъ знакомыхъ, своей переписки, вкусовъ, взглядовъ, выраженія лица, которое мн не нравится. Изучи мои вкусы, угадывай мои мысли и подчиняй имъ свой бытъ… Ужасно, отвратительно! Но Нина Безпалова даетъ въ этой безобразной программ мужу своему хоть то слабое преимущество, что, если любовь жены становится для него могилою, то и она-то сама, Нина, заключается съ нимъ въ могилу — врно, вчно, безъ обмана, она потребовала, чтобы онъ увязъ выше ушей въ неразсуждающей, красиво чувственной любви, но и сама ничего, кром неразсуждающей любви, не хочетъ и никогда не захочетъ. Она не уйдетъ отъ Романа ни для кого, ни для чего. Тутъ, какъ ни скверна ихъ супружеская жизнь, — да хоть, что называется, оба квиты. Между тмъ Ольга, чей любовный и ревнивый деспотизмъ г-жа Вербицкая изобразила гораздо боле рзкими и реальными красками, чмъ г-жа Шапиръ любовный и ревнивый деспотизмъ Нины, не оставляетъ своему возлюбенному даже и такого плачевнаго утшенія. Ея любовь — также могила для любимаго человка, но вырытая только на одно мсто, односпальная. Сама Ольга спускается въ могилу на время, a не навсегда. Отлюбитъ какой-то угодный и удобный ей срокъ, a потомъ, — къ ‘длу’. Дло выше Чарницкаго. Это, конечно, звучитъ честно и хорошо. Но Чарницкій-то, сходясь съ Ольгою, вовсе не разсчитывалъ быть ангажированнымъ только на время любви, съ перспективою безсрочнаго отпуска въ недалекомъ будущемъ, — иначе, сколь Ольга ни обольстительна, онъ отъ ангажемента ею въ первые любовники, наврное, уклонился бы. И Романъ Безпаловъ, и Чарницкій любятъ своихъ взбалмошныхъ женъ крпко, a т превращаютъ существованіе супруговъ въ адъ, хотя и сотканный изъ поцлуевъ.
Пробывъ у Ольги въ гостяхъ нсколько дней подърядъ до трехъ часовъ утра (плюсъ обязателъная ночевка съ субботы на воскресенье), Чарницкій, ‘чувство въ сангвинической натур котораго не могло долго держаться на одной высот’, осмлился замтить невст, что ‘нельзя же постоянно лизаться’, ‘надо выспаться’, — драма. Собрался пойти къ знакомымъ, — драма съ бранью, истерикою, швыряньемъ вещей. Пріхалъ къ Чарніщкому братъ-мальчикъ лтъ двнадцати. Ольга ненавидитъ мальчика за родственную близость къ Чарницкому и считаетъ съ своей стороны чуть не подвигомъ, что она хоть вжлива съ бднымъ подросткомъ. Чарницкій иметъ хорошія, добрыя чувства къ своей далекой семь. Ольга ненавидитъ семью Чарницкаго именно за эти добрыя чувства. Чарницкому понравилась картина, изображавшая цыганку, — Ольга устроила ему бшеную сцену ревности даже на улиц. Затмъ пошли безобразныя драмы изъ-за каждой встрчной женщины, знакомой ли, незнакомой ли: изъ-за каждаго случайнаго женскаго взгляда, привлеченнаго красивымъ офицеромъ. Человкъ честный, врный, любящій, безупречно порядочный и правдивый, терпитъ безсмысленныя нравственныя пощечины изо дня въ день, изъ часа въ часъ.
За что? во имя чего? Что онъ получаетъ за это?
— Я не семьянинка, пойми меня… Я была безсильна бороться со страстію… Но мн не хотлось измнять своимъ принципамъ никогда… даже въ самыя высокія минуты наслажденій…
— Этотъ день пропалъ… Этотъ вечеръ погибъ… безъ любви и ласки, безъ радостей, въ ссор… A много ли y меня этихъ дней впереда? Вдъ скоро всему конецъ..
Если бы Чарницкій былъ просто чувственнымъ любовникомъ безъ совсти и деликатности, онъ, разумется, заботился бы объ одномъ: покуда Ольга ему нравится, держать ‘чувства своей сангвинической натуры’ на достаточной высот, чтобы ‘высокія минуты наслажденій’ выпадали ‘несемьянинк’ въ какъ можно большемъ количеств, a антрактовъ для ревности случалось какъ можно меньше. Но, повторяю, этотъ человкъ ршительно не въ состояніи понять, какъ это порядочные мужчина и женщина, отбывъ періодъ любви, точно какую-то службу другъ передъ другомъ, потомъ возьмутъ и разбгутся въ разныя стороны, какъ ни въ чемъ не бывало. Онъ твердо стоитъ на томъ, что, взявъ любовь честной двушки, онъ принялъ на себя въ отношеніи ея неразрывныя семейныя обязательства. Удивительно вотъ что: толкуя все время о своихъ оринципахъ и о томъ, какъ уйдетъ она отъ любви къ ‘длу’, Ольга хоть бы разъ задала себ вопросъ: a нтъ ли y человка, которымъ я завладла почти насильно, тоже своихъ принциповъ, не позволяющихъ ему сходиться со мною, только какъ съ временной любовницей? Нтъ ли y него своего ‘дла’ въ жизни, которое требуетъ его къ себ съ неменьшею властностью, чмъ ея будущее, многоглаголивое, но вчно трагикомически отсроченное ‘дло’?
Ради сознательно и предвзято временной связи Ольга ставитъ Чарницкаго въ необходимость разссориться съ горячо любимою семьею. У Чарницкаго жалкая служба (межевой инженеръ), но лучшей негд взять. Даютъ ему командировку, — Ольга не пускаетъ: нельзя ей остаться безъ ‘минутъ высокихъ наслажденій’. Изъ жизни Чарницкаго вынуто буквально всякое содержаніе. Ему даже музыка воспрещена, потому что отнимаетъ время y поцлуевъ. Онъ — любовный аппаратъ и только таковымъ обязуется себя понимать и чувствовать. Все что въ Чарницкомъ чуждо любовнаго о ней помысла, Ольга, съ самою откровенною яростью, ненавидитъ, презираеть, воюетъ со всмъ тмъ не на животъ, a на смерть. Совершенно та же логика любви y глупенькой Нины Безпаловой, которая ненавидитъ науку своего мужа, его лабораторію, его сотрудниковъ, его книги, все его ‘дло’, потому что съ ними надо длиться своимъ Романомъ, a онъ, когда обнялъ ее впервые, то, такъ сказать, безсловно обязался быть весь ея, безъ соперницъ въ мір женщинъ ли, идей ли. Моментомъ своей двственной страсти об эти особы купили себ мужей-рабовъ и съ наивною твердостью увряютъ, что, молъ, рабство это, рабство тла и духа, есть все ваше земное назначеніе: если вы рабы, послушно ходите по нашей струнк и ни о чемъ постороннемъ не размышляете, то, значитъ, любите насъ, а, если осмливаетесь думать о чемъ-либо кром прелести владычицъ вашихъ, то, значитъ, разлюбили, измнили, предали! И владычицамъ остается только покарать васъ такимъ трагическимъ скандаломъ, чтобы волосы стали дыбомъ на голов и упокойники въ гробахъ сказали ‘спасибо’, что умерли. Чувашъ, когда обиженъ сосдомъ, наказываетъ оскорбителя ‘сухою бдою’: вшается на воротахъ его дома. Японецъ наказываетъ обидчика, распарывая собственное брюхо. Дамы-мужевладлицы, подобныя Нин и Ольг, — словно бы чувашскаго и японскаго происхожденія, образа мыслей и поведенія.
— А! Ты бунтовать? У тебя свои мннія? свои знакомые? свои вкусы? разлюбилъ?! Такъ вотъ же теб! Помни на всю жизнь, что я твоя жертва, a ты мой убійца!
И — глядь: нахлебалась ни съ того, ни съ сего нашатырю, опіума, сулемы или другой мерзости…
Рабство чувства — и ревность, ревность, ревность! сцены, сцены, сцены! драмы, драмы, драмы!.. И все — ‘изъ-за выденнаго яйца’, какъ опредляетъ каторгу своей жизни Чарницкій.
Любопытно, что всмъ глупымъ и тупымь, недостойно сладострастнымъ рабствомъ своимъ эти злополучные все же не въ силахъ внушить своимъ владычицамъ хоть искру доврія. Нина Безпалова отравилась, вообразивъ своего, ни въ чемъ неповиннаго, Романа измнникомъ, — ей даже и въ голову не пришло, что надо бы хоть объясниться что ли съ мужемъ, проврить, что и какъ… Ахъ, кузина упрекаетъ меня, что я дурно обращаюсь съ мужемъ! Ахъ, значитъ, онъ жаловался на меня кузин! Ахъ, значитъ, онъ съ кузиною откровенне и ближе, чмъ со мною! Ахъ, значитъ, онъ измнилъ! Ахъ, значитъ, не хочу жить на свт!.. За Чарницкимъ Ольга слдитъ по незнакомымъ домамъ, подглядывая въ оконныя щели… и сцены, сцены, сцены! драмы, драмы, драмы!.. И это жизнь? Это любовь? Это честныя супружескія отношенія? ‘Пудель, на что врная собака, и тотъ сбжитъ’!
Но мужчины кисти г-жъ Вербицкой и О. Шапиръ, Чарницкій и Безпаловъ, въ особенности первый, оказываются выносливе пуделей. Чмъ имъ круче приходится отъ влюбленныхъ владычицъ, тмъ они смирне покорствуютъ любовной власти. Случайно вырвавшисъ изъ своего семейнаго ада въ командировку, Чарницкій соблюдаетъ по отношенію къ Ольг врность Тогенбурга, a она издалека шпигуетъ его письмами, полными того ядовитаго ревниваго ‘великодушія’, отъ котораго человку честному и самолюбивому можно съ ума сойти. И все это — опять-таки, точь въ точь по рецепту Нины Безпаловой: безъ данныхъ, безъ проврки, по однимъ слухамъ, предчувствіямъ, по молв людишекъ, которыхъ Ольга сама презираетъ. Ея любовникъ для нея богъ, но послднему червю, пресмыкающемуся y ногъ его, больше вры, чмъ этому богу.
Скажутъ:
— Но вдь ревнивыя опасенія какъ Нины, такъ и Ольги, въ конц концовъ, сбылись, какъ правдивый голосъ безошибочнаго инстинкта. Ихъ мужья, оставшись вн надзора, измнили-таки своимъ владычицамъ…
Увы, да! Но и — увы! не по другой какой причин, какъ именно, что ‘пудель, на что врная собака, и тотъ сбжитъ’. Жертва упрямой и неосновательной ревности, мужчина ли, женщина ли, не можетъ безконечно отдавать свою душу, свои нервы на медленное съденіе безумію даже беззавтно любимаго человка. По крайней мр, не можетъ безъ страшной усталости, и нравственной и физической. А, гд усталость, тамъ и реакція чувства, тамъ и потребность отдыха. Что съ этою потребностью можно успшно бороться, — врно. Но еще врне, что, ослабвъ въ борьб, усталый отъ ревниваго пиленія, отъ назойливо внушаемаго и провряемаго чувства рабской принадлежности, человкъ весьма легко падаетъ иной разъ, самъ того не ожидая, нечаянно и почти что невинно. Честна и прекрасна Дездемона, оклеветанная, безвинно умерла она, — жаль бдняжку Дездемону! A все-таки, пожалуй, судьба поступила не глупо, допустивъ ее умереть за небывалую любовь. Потому что, не ршись Отелло убить Дездемону, ревность его не умерла бы, но только размнялась бы по мелочамъ. И вотъ — прошло нсколько недль. Отелло замучилъ бдную женщину дикими сценами, гримасами, нелпо язвительными разговорами о платк, замучилъ до одури. Пылкой венеціанк жутко отъ пустой, оскорбительной жизни безъ любви, жизни, отравленной безсмысленными, придирчивыми обидами. A Kaccio хорошъ и добръ. A Лодовико красивъ и великодушенъ. И — о, какая длинная пара роговъ выросла бы, въ конц концовъ, на черномъ лбу ревниваго мавра!.. И одною прелюбодйною женою стало бы больше на свт, и однимъ возвышеннымъ образомъ женскаго благородства меньше въ царств поэзіи. Тонко и умно спрашиваетъ въ ‘Дворянскомъ гнзд’ Лаврецкій Лемма о шиллеровскомъ ‘Фридолин’:
— A какъ вы думаете: вдь, тутъ-то, какъ графъ привелъ его къ графин, Фридолинъ, и сдлался ея любовникомъ.
Потому что нтъ чувства, боле тяжко и обидно угнетающаго, чмъ безпричинная ревность, — животное отсутствіе уваженія и доврія къ человческому достоинству любимаго существа. Гд безвинное оскорбленіе, тамъ и инстинктивно мстительный отпоръ на него, созрвающій иной разъ даже незамтно и безсознательно для того, въ чьей угнетенной душ онъ родится.
Возможны два отношенія къ близкому человку.
Одно — положительпое:
— Я люблю тебя, — поэтому врю, что ты честенъ (честна) и вренъ (врна) мн, и буду врить, если ты не разрушишь моего доврія измною.
Другое — отрицательное:
— Я люблю тебя, — доказывай же мн изо дня въ день, изъ часа въ часъ, изъ минуты въ минуту, что ты не негодяй (—ка) и не развратникъ (—ца), иначе я не могу имть къ теб доврія ни на кончикъ мизинца.
Презумпція порядочности любимаго человка и презумпція его всенепремнной половой подлости. Мужчины и женщины разумные живутъ первою. Женовладльцы и мужевладлицы терзаютъ себя и другихъ второю.
— Доказывай, доказывай, доказывай, что не любишь никого другого! Доказывай, Дездемона! Доказывай, Чарницкій! Доказывай, Романъ Безпаловъ!
Древній мудрый императоръ, когда ему совтовали установить для государства обрядъ періодической присяги, возразилъ:
— Сколькимъ врнымъ людямъ опротивла бы ихъ врность, если бы ихъ заставляли клясться въ ней каждый день.
Точно такъ можетъ опостылть человку борьба съ недобросовстною презумпціей его безчестности. Опостылть не только до усталости, о которой шла рчь выше, но даже до озлобленія: до готовности Дездемоны отомстить за свои слезы и горести паденіемъ въ объятія хотя бы того же невинно подозрваемаго, мнимаго соучастника своего Кассіо, до тайной связи Романа Безпалова съ Еленою Ставлиною. Все равно, молъ, въ любимыхъ глазахъ я не человкъ, a вчно похотливая дрянь. Ну, такъ вотъ же, — чтобы хоть не напрасно терпть, я и впрямь, на зло, втихомолку, буду дрянь дрянью. Ho y Чарницкаго даже и этого озлобленія нтъ, хотя y ревнуемыхъ мужчинъ оно чаще, чмъ y ревнуемыхъ женщинъ. У него именно только усталость. Его измна — просто внезапный, непроизвольный сонъ, съ чувственнымъ видніемъ, охватившій человка, замученнаго жестокою, страстною тиранніей, какъ скоро онъ попалъ на отдыхъ въ среду ласковую, мягкую, нетребовательную. Это сонъ, a не дйствительность. И пробужденіе Чарницкаго отъ сна къ дйствительности очень тяжко. Г-жа Вербицкая, при всей своей строгости къ неврному офицеру, описала сцену его одинокаго раскаянія съ большимъ чувствомъ. У Чарницкаго нтъ ни одной минуты колебанія въ выбор между дйствительностью и сномъ, онъ любитъ и желаетъ одну лишь суровую мучительницу свою, полубезумную Ольгу. Онъ не связанъ съ нею никакими оффиціальными узами, не обязанъ ей никакимъ оффиціальнымъ отчетомъ, — не мужъ, вдь, и даже не общано ему производства въ этотъ лестный чинъ. Положеніе ‘временной любовницы’ г-жа Вербицкая въ одномъ, очень выразительномъ мст романа справедливо называетъ позорнымъ. Нельзя сказать, чтобы красиво и пріятно было положеніе ‘временнаго любовника’, въ которомъ оставляетъ Чарницкаго Ольга. Взятый, какъ ‘временгый любовникъ’, почему не въ состояніи онъ отнестись къ Ольг, какъ къ ‘временной-же любовниц’? Почему для него всего на свт страшне, чтобы Ольга какъ-нибудь не провдала объ его злополучномъ ‘сн?’ Почему, когда Ольга, все-таки, прослышавъ объ измн, исчезла, онъ мечется въ безумныхъ поискахъ за нею, бросивъ вс дла, службу, не говоря уже о соучастниц ‘сна’? на которую ему взглянуть противно? Почему онъ тоскливо ждетъ свою безвстно пропавшую Ольгу сердцемъ, полнымъ нжности, въ теченіе двухъ лтъ, отравленныхъ бдностью, семейными несогласіями, одиночествомъ, тогда какъ — стоитъ ему протянуть руку влюбленной и милой женщин, чтобы превратиться въ богатаго буржуа, успокоить старость любимой старухи-матери, осчастливить всю свою семъю? Онъ женится по разсчету, ради родныхъ, лишь убдившись, что Ольга больше не существуетъ, — по крайней мр, для него.
Г-жа Вербицкая очень умно избавила отъ порока ревности самого Чарницкаго. Онъ не могъ, не долженъ былъ ревновать Ольгу — не по самоувренности и не потому, что мало любилъ, но потому, что любилъ съ презумпціей ея честности. Думаю, что было бы очень трудно вложить въ него сомннія о врности Ольги, а, буде они и явились бы, то не поддался бы онъ имъ на одни слпые слухи, безъ доказательной, строгой проврки. Ольга любитъ Чарницкаго, наоборотъ, — съ презумпціей его мужского коварства. Поэтому, когда своекорыстные людишки сообщаютъ ей сплетни и намеки насчетъ похожденій Чарницкаго, она моментально и чисто ‘по-бабьи’ принимаетъ на вру то, о чемъ ‘кричитъ весь городъ’, не требуя иныхъ доказательствъ, кром собственнаго чутья. не изслдуя ни дйствительности, ни причинъ, ни обстоятельствъ вины. Она объявляетъ Чарницкому письмомъ полный разрывъ и исчезаетъ съ такою же быстротою, какъ Нина Безпалова отравляется.
— Конечно, исчезаетъ на ‘дло’?, на медицинскіе курсы?
То-то и бда, что Семеновъ былъ правъ. Хотя дло и не медвдь, однако и его можно переутомить отсрочками и переожиданіями до того, что оно махнетъ на васъ лапою и уйдетъ въ лсъ. И, покуда Ольга любила и привередничала на мужевладльческой стез, столь громко общанное, общественное дло ея, и впрямь, ушло въ лсъ: медицинскіе курсы были закрыты. Ольга осталась безъ любви и безъ дла, въ глупомъ положеніи синицы, которая надлала славы, a моря не зажгла.
Но г-жа Вербицкая слишкомъ любитъ свою красавицу-героиню, чтобы оставить ее въ ‘трагическихъ дурахъ’. Она заставляетъ Ольгу увровать въ моднаго соціальнаго проповдника Семенова. Посл поцлуя съ нимъ, — весьма скораго по разрыв съ Чарницкимъ изъ-за слуховъ о поцлуйномъ сн этого послдняго, — Ольга будто бы совершенно переродилась и вся ушла въ передовое общественное движеніе, которое въ ней, по словамъ Семенова, страшно нуждалось… Зачмъ? Ну, ужъ это опять секретъ Семенова и г-жи Вербицкой. Я склоненъ думать, да и недавняя лтопись событій тысячекратно подтвердитъ намъ, что русская прогрессивная сила семидесятыхъ и восьмидесятыхъ годовъ слишкомъ изобиловала женщинами твердыхъ убжденій и ршительной идейной стойкости, чтобы наряду съ ними оказалась драгоцнною находкою слабонервная, чувственная, вздорная барышня, которая, въ поцлуяхъ и ревнивыхъ капризахъ, ухитрилась прозвать даже завтную мечту свою, медицинскіе курсы. По словамъ Семенова, то-то и хорошо въ Ольг, какъ будущей обществевной дятельниц, что она потерпла полное крушеніе въ прихотяхъ личнаго счастья. Я смю думать, что г-жа Вербицкая черезчуръ поспшила этимъ необоснованнымъ положеніемъ: оно звучитъ напраслиною по адресу прогрессивныхъ женщинъ. Ужъ какая обществкнная дятельница, если — съ отчаянія, что любовникъ измнилъ? Разв можно разсчитывать на твердость и постоянство подобной героини? Ну, одинъ измнилъ, a другой утшитъ, — стало быть, тогда и ау, прощай, прогрессивная дятельность? Г-ж Вербицкой хорошо извстно, что именно поколніе Ольги было богато женщинами высокаго и чисто-идейнаго, безъ всякихъ заднихъ причинъ и двигателей, подвига, женщинами совершенно исключительной нравственной силы, самоотверженной работы на пользу ближняго, героинь, чуждыхъ хвастливости и показныхъ эффектовъ: сама же она показала читателямъ, рядомъ съ Ольгою Девичъ, такой мощный и величественный типъ, въ лиц Ганецкой (зри выше пару вторую). Гд дйствуютъ Ганецкія, тамъ Ольгамъ Девичъ трудно играть замтныя роли. Г-жа Вербицкая говоритъ, что общественная дятельность Олъги была знаменательна и не обошлась безъ тяжкихъ жертвъ. Пожалуй, и тому можно поврить. Вь способностяхъ Ольги Девичъ къ страстному энтузіазму, а, въ порыв его, и къ жертв, и къ подвигу, не слдуетъ сомнваться. Но откуда берется y нея самый энтузіазмъ? Изъ фанатическаго проникновенія гордымъ сознаніемъ своей полезности общественному прогрессу, какъ y Ганецкой? Боюсь, что нтъ: источника надо искать опять-таки въ новой влюбленности — въ Семенова, что ли, или въ другого носителя и глашатая прогрессивныхъ идей. Идеи-то вдь всегда были одн и т же, и Ольга отлично ихъ знала отъ того же Семенова, но, что называется, и ухомъ не вела на нихъ, пока на ум y нея были отчасти медицинскіе курсы, а, главнымъ образомъ, офицеръ съ цыганскимъ профилемъ. Офицеръ измнилъ, курсы закрылись, Семеновъ объяснился въ любви не то къ Ольг, не то къ сліянію идей съ Ольгою воедино, — ну, ‘не съ чего, такъ съ бубенъ!’ — Ольга улеглась къ Семенову на плечо и говоритъ: теперь я вся ваша. Ради пріобртенія въ собственность офицера съ цыганскимъ профилемъ, Ольга перенесла массу житейскихъ лишеній, тяжкаго труда, нравственныхъ самоистязаній. Весьма возможно, что, пріобртая въ собственность Семенова, она проявила не меньшую выносливость и смлость. Но проявила — ради Семенова, a совсмъ не ради тхъ прогрессивныхъ задачъ, въ служеніе которымъ ударилась не по собственному нравственному позыву, но только съ горя о потер Чарницкаго, о прозванныхъ курсахъ, о нсколькихъ годахъ жизни, убитыхъ напрасно для себя и вредно для множества близъ стоявшихъ людей. Еще одно недоумніе. Почему это принято многими писателями изображать русское передовое общество какою~то больницею для физически и нравственно изломанныхъ калкъ, послднимъ пристанищемъ, пріютомъ отчаянія для людей съ исковерканною жизнью и измыканною волею? Неужели къ сознанію честной общественной мысли, къ готовности на идейное и дльное служеніе обществу женщина не въ состояніи придти иначе, какъ, докапризничавшись въ любви чуть не до чахотки, мужа замаявъ до аневризма, уморивъ ребенка и опостылвъ всмъ добрымъ людямъ своимъ безпросвтнымъ эгоизмомъ? Сдается мн, что г-жа Вербицкая опять впадаетъ въ непріятную ошибку и жестокую напраслину, которую опять же сама и опровергаетъ и исправляетъ, затняя Ольгу представительницами здоровой, бодрой, сознательной энергіи, въ лицахъ Ганецкой, Колпиковой, Литвиновой и др. Общественный прогрессъ никогда не выходилъ, да и не можетъ выйти ни изъ госпиталя, ни изъ богадльни. Онъ созидается руками ‘бодрыхъ съ юными лицами, съ полными жита кошницами’, a не инвалидами съ ревматизмомъ во всемъ тл и съ пустыми мшками за спиною.