АЛИНА.
РОЖДЕСТВЕНСКІЙ РАЗСКАЗЪ ПОЛЯ БУРЖЕ.
——
——
——
——
——
——
‘Русская Мысль’, 1889, No 12
Алина, Бурже Поль, Год: 1889
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Хотя я едва достигъ того возраста, о которомъ съ такою меланхоліей говоритъ поэтъ:
‘Nel mezzo del cammin di nostra vita…’
(‘Въ половин нашего жизненнаго пути’),
но уже изъ числа моихъ друзей почти столько же лежитъ подъ землей, сколько осталось на земл. Въ т дни года, когда праздники, установленные календаремъ, наполняютъ суетой улицы и квартиры и свтятся въ дтскихъ глазкахъ, мн случается съ грустною нжностью и иногда даже съ раскаяніемъ вспоминать о тхъ, для кого никогда уже не бываетъ праздниковъ. Можно ли думать объ умершихъ, не сожаля о томъ, что мы недостаточно любили ихъ при жизни? Сколько знакомыхъ лицъ проносится передо мною въ часы воспоминаній! Нкоторыя изъ нихъ усталыя, состарившіяся, потертыя временемъ, другія еще совсмъ молодыя, свжія, юношески-прекрасныя. Увы, въ вчной тьм, поглотившей безжалостно и тхъ, и другихъ, не существуетъ различія между молодостью и старостью. Какъ поститель картинной галлереи, осмотрвшій множество картинъ, останавливается, наконецъ, передъ одною изъ нихъ и любуется ею, такъ и я выбираю изъ толпы мелькающихъ передо мной видній одинъ образъ, одно воспоминаніе и устремляюсь вслдъ за нимъ. Призракъ этотъ становится почти осязаемымъ, воспоминаніе опредляется, сердце мое начинаетъ учащенно биться. Давно истлвшія щеки покрываются краской жизни. Навсегда потухшіе глаза блестятъ. Губы вздрагиваютъ и раскрываются. Еще мгновеніе, и он улыбнутся и заговорятъ. Вотъ выясняются руки, плечи, весь контуръ тла… Тнь дышетъ, — она ожила!… Это столь сильная галлюцинація, что я опасаюсь подобнаго напряженія памяти, такъ какъ оно неизбжно ведетъ за собою тревожащіе меня, тяжелые сны. Кто не испыталъ на другой день посл похоронъ близкихъ людей мрачныхъ кошмаровъ, такъ странно сплетенныхъ изъ наслажденія и ужаса, когда сознаніе какъ-бы раздваивается, когда явственно видишь передъ глазами только что похороненныхъ умершихъ и, въ то же время, отлично знаешь, что они умерли? Разговариваешь съ ними, обнимаешь ихъ, бродишь съ ними вмст въ повседневной жизни и, въ то же время, припоминаешь вс подробности ихъ похоронъ, на которыхъ присутствовалъ и даже которыми иногда распоряжался, не отдавая себ отчета, какъ они могли очутиться здсь, съ нами, когда знаешь, что они должны быть ‘тамъ’, въ невдомомъ мір.
Не знаю, вс ли люди одинаково подвержены грустнымъ приливамъ воспоминаній прошлаго. Надо полагать, что нтъ, такъ какъ столько стариковъ съ легкимъ сердцемъ переживаютъ всхъ своихъ друзей и товарищей. Мн судьба предназначила еще ребенкомъ потерять дорогихъ людей, которыхъ я даже тогда продолжалъ горячо любить и посл ихъ смерти. Такимъ образомъ, еще съ дтства, съ той блаженной поры, когда живешь съ такою полнотой, у меня накопилось много печальныхъ годовщинъ. Одна изъ нихъ совпала, начиная съ десятилтняго моего возраста, съ праздникомъ Рождества. Этотъ великій праздникъ для другихъ мальчиковъ вызываетъ одно изъ самыхъ грустныхъ воспоминаній, — воспоминаніе о моей первой маленькой подруг однихъ со мною лтъ, умершей за два дня до Рождества. Даже сегодня, когда со времени ея смерти прошло боле четверти столтія и когда передо мною встаетъ еще много другихъ, обвшанныхъ внками могильныхъ крестовъ на кладбищ угасшихъ привязанностей, — даже сегодня, вспоминая т прошлые годы, я какъ бы снова вижу передъ собою мою Алину, — такъ звали умершую малютку, — вижу старый домъ въ провинціальномъ городк, въ которомъ мы тогда жили, она въ третьемъ, а я во второмъ этаж, большой садъ при дом, полукругъ а вулканическихъ горъ на горизонт со всхъ сторонъ. Я вижу снова передъ собою почти черный цвтъ лавы, изъ которой построенъ весь городъ, его узенькія улицы, вымощенныя булыжникомъ, по которому въ базарные дни стучали деревянные башмаки крестьянъ, недостроенный соборъ, возвышавшійся надъ этимъ мрачнымъ городомъ, и разныя другія подробности: помню, что въ нижнемъ этаж нашего дома была булочная, гд пеклись жирныя пышки въ вид трилистника, а рядомъ съ булочной жилъ кузнецъ, ковавшій голыми руками среди дождя искръ раскаленное докрасна желзо, помню площадь передъ нашими окнами, украшенную статуей генерала первой республики, съ саблей въ рук, помню и мою подругу Алину въ траурномъ платьиц, — у нея умерла мать незадолго передъ тмъ, какъ она съ отцомъ поселилась надъ нами, — окруженную пышною зеленью сада, словно рамкой, — сада, бывшаго пріютомъ нашихъ лучшихъ игръ.
Садъ принадлежалъ хозяйк дома, старой, набожной и больной дам, никогда не гулявшей въ немъ. Мы замчали иногда у одного изъ оконъ бельэтажа ея лицо, украшенное сдыми буклями, на которыхъ былъ наколотъ чепчикъ съ свтлыми лентами. Одно изъ стеколъ этого окна отливало зеленоватымъ цвтомъ разныхъ оттнковъ, что придавало еще боле старческій видъ лицу хозяйки, всегда склоненному надъ молитвенникомъ или надъ вязаньемъ, предназначавшимся для бдныхъ. Изъ-за стны забора сада, къ которому примыкали еще другіе заборы, виднлись горы, поднимавшія къ небу свои усченныя, остроконечныя или круглыя вершины, и очертанія разрушенныхъ замковъ, ютившихся на ихъ гребняхъ. Такъ живо помню я этотъ садъ, что могъ бы хоть сейчасъ нарисовать его окаймленнымъ буковыми деревьями, заросшимъ кустами смородины, которые на зиму обертывали соломой, и грушевыми деревьями, простиравшими свои втви, словно руки, черезъ заборъ сада. Стоитъ мн только подумать о томъ, и я какъ бы вновь ощущаю благоуханіе душистаго чубучника, подъ которымъ Алина, блдная, какъ цвты склонившагося надъ ней деревца, и зловще кашляя, сидла въ одинъ изъ послднихъ дней передъ тмъ, какъ совсмъ слегла въ постель. Кусты розъ росли въ рядъ, колеблясь на своихъ тонкихъ стебляхъ, и сколько бывало на нихъ великолпныхъ пурпурныхъ розъ! Подстрекаемый любопытствомъ, я иногда срывалъ бутоны и развертывалъ пальцами ихъ сложенные лепестки. ‘Ахъ, злой Клодъ, — говорила мн Алина, — ты, вдь, убилъ ихъ!’ Мн кажется, я нигд больше не видалъ такихъ бабочекъ, какія порхали тамъ, въ саду среди цвтовъ, хотя это были самыя обыкновенныя пестрыя крапивницы, свтло желтыя капустницы, махаоны съ крыльями, украшенными шпорами, свтлыя очковыя бабочки съ голубыми пятнышками. Съ увлеченіемъ охотника гонялся я за ними, хотя Алина не позволяла мн накалывать ихъ на булавки, о чемъ я мечталъ, когда я приносилъ ей хрупкое наскомое, она брала его двумя пальчиками, любовалась нжною окраской его крыльевъ, потомъ разжимала руку и слдила за измнчивымъ и кружащимся полетомъ исчезавшей бабочки. Садъ доставлялъ намъ лтомъ много радостей, но мы любили его и зимой. Снгъ заметалъ тогда аллеи, на втвяхъ деревьевъ и на забор ночной морозъ вытачивалъ настоящіе ледяные кинжалы, а мы съ Алиной принимались за наше большое, но не могущее осуществиться предпріятіе: выстроить изъ снга настоящій домъ, чтобъ укрываться тамъ всмъ тремъ: Алин, мн и — признаться ли? — большой кукл Алины, которую она звала то ‘Мари’, то ‘нашею дочкой’. Это была прекрасная кукла съ голубыми глазами, съ шелковистыми блокурыми волосами, съ двигавшимися руками и ногами, — словомъ, великолпная игрушка, которая покрыла бы меня вчнымъ стыдомъ, если бы только мои лицейскіе товарищи, — я ходилъ уже въ лицей, — могли подозрвать объ ея существованіи. Но когда Алина была со мной, она могла длать изъ меня все, что хотла, — такъ я любилъ ее, мою случайную сестру, данную мн близкимъ сосдствомъ.
Привлекательность Алины состояла въ какой то задумчивой мягкости и кротости, длавшей изъ нея ребенка, совершенно непохожаго на тхъ дтей, которыхъ я зналъ посл нея. Она была маленькая, нжная, слабая двочка и, какъ я уже говорилъ, слишкомъ блдная, такъ что при взгляд на нее невольно сжималось сердце, особенно при воспоминаніи, что мать ея умерла отъ чахотки. Съ тхъ поръ отъ Алины вяло преждевременною сосредоточенностью тхъ юныхъ созданій, которымъ не суждено долго жить и которыя отличаются уже чмъ то слишкомъ совершеннымъ, слишкомъ законченнымъ. Размренность, внесенная этою двятилтнею двочкой во вс ея движенія, скромность ея жестовъ, заботливое отношеніе ко всмъ вещамъ, окружавшимъ ее, невольная ея антипатія къ шумнымъ играмъ, безукоризненное поведеніе и удивительная чуткость души, — вс эти качества, казалось, должны были бы сдлать ее ненавистной для такого мальчика, какимъ былъ я, — запальчиваго, неуклюжаго, непослушнаго и грубаго. Но случилось какъ разъ наоборотъ: съ того дня, какъ я сдлался ея другомъ, она возъимла на меня такое непреодолимое вліяніе, что я инстинктивно покорился ей. Въ настоящую минуту, когда я стараюсь возстановить тогдашнія чувства моей дтской души, я прихожу къ убжденію, что маленькая невинная двочка, тихими, легкими шагами сходившая по каменнымъ ступенямъ лстницы стараго дома, первая пробудила во мн поклоненіе нжной душ женщины, поклоненіе, которое не могутъ совершенно вырвать изъ сердца самыя жестокія разочарованія. Въ обществ другихъ моихъ товарищей не было шалости, въ которой бы я не участвовалъ, сколько разъ бывалъ я строго наказанъ, когда, ускользнувъ изъ-подъ надзора моей бонны, я совершалъ множество подвиговъ, достойныхъ сквернйшихъ мальчишекъ нашего городка: взлзалъ на фонтанъ, украшающій площадь Потернъ, и пилъ воду прямо изъ пасти мднаго льва, садился верхомъ на желзныя перила громадной лстницы, соединяющей бульваръ госпиталя съ переулкомъ, проведеннымъ по спуску внизъ, и съзжалъ по нимъ. Конечно, я падалъ въ фонтанъ и летлъ кубаремъ съ лстницы, промокалъ до нитки, рвалъ платье, длалъ себ ссадины и, въ довершеніе всего, бывалъ строго наказанъ. Но въ послобденные часы по четвергамъ и по воскресеньямъ, когда намъ позволяли играть съ Алиной, я совершенно преображался, — столько новаго пробуждалось въ душ полудикаго мальчика. Я переставалъ кричать, прыгать, размахивать руками, боясь разсердить эту крошечную фею, на тонкихъ пальчикахъ которой не было никогда пятнышка, а на плать — ни одной дырочки. Мн ее ставили въ примръ и я нисколько не возмущался этимъ. Слушаться ее было для меня такъ же естественно, какъ не слушаться другихъ. Я соглашался играть въ ея игры, вмсто того, чтобы предлагать ей свои. Восхищался я въ ней всмъ, начиная съ ея мягкихъ блокурыхъ волосъ и нжнаго голоска и кончая малйшими проблесками ея благоразумія: напримръ, тою заботливостью, съ которой она сберегала буковую втвь, украшенную сладкими пирожками, которые давались намъ въ вербное воскресенье. Мое деревцо было ограблено мною въ тотъ же вечеръ, а ея — сохранялось еще до поздней осени. Правда, когда мы задумали состряпать обдъ изъ одного сохраненнаго такимъ образомъ Алиной пирожка, намъ пришлось растолочь его камнемъ, — такъ онъ быль сухъ. Но никогда мои пирожки не доставляли мн такого удовольствія, какъ этотъ.
Когда мы не играли въ саду, — а въ послдній годъ мы рдко могли сходить туда, до такой степени стала слаба моя маленькая подруга, — нашимъ любимымъ мстопребываніемъ была ея маленькая, узенькая комнатка съ однимъ окномъ, выходившимъ на площадь, откуда намъ были отлично видны перья, украшавшія шляпу бронзоваго генерала, стоящаго на пьедестал изъ пушекъ и бомбъ. Говорилъ ли я, что Алина жила одна съ отцомъ и съ бонной Міеттой, землячкой моей бонны? Отецъ Алины занималъ скромное мсто въ префектур. Но, вроятно, семья знавала боле счастливые дни, потому что квартира была установлена хотя и старомодною мебелью, а комнаты устланы коврами, заглушавшими звукъ шаговъ. Какъ бы для того, чтобы воспоминаніе о быломъ времени было еще полне, мы съ Алиной, случалось, раскладывали на выцвтшемъ ковр старыя игрушки, перешедшія къ ней отъ матери. Безъ сомннія, эта бдная женщина, будучи ребенкомъ, была такъ же аккуратна, какъ и ея дочь, и, вроятно, сама играла тми игрушками, которыми мы теперь забавлялись. Почти вс он хранили видъ другаго времени, изящный видъ хрупкихъ, уже поблекшихъ вещицъ. Особенно любили мы длинную процессію картонныхъ раскрашенныхъ фигурокъ, стоявшихъ съ помощью маленькаго кусочка дерева, приклееннаго къ ихъ ногамъ, и изображавшихъ деревенскихъ жителей среди соотвтствующей декораціи, но это была деревня, гд крестьяне и крестьянки носили костюмы пастуховъ и пастушекъ. Мы сравнивали ихъ, съ никогда не истощавшимся интересомъ, съ пригородными поселянами и поселянками, прізжавшими на площадь въ базарные дни продавать картофель, цыплятъ, груши и виноградъ, смотря по времени года. Мы любили также маленькія книжки и старинные альманахи, въ переплетахъ и въ выцвтшихъ шелковыхъ футлярахъ, и многія другія книги съ картинками, въ которыхъ мы до одуренія разсматривали маленькихъ мальчиковъ въ высочайшихъ шляпахъ, въ курточкахъ съ монументальными воротниками и маленькихъ двочекъ въ платьяхъ и причесанныхъ а ля Прудонъ. Была еще старинная фарфоровая посуда, потертая отъ времени, были волшебные фонари, на стеклахъ къ которымъ различали мы солдатъ въ мундирахъ имперіи. Умершая мать моей маленькой подруги воскресла на картин, гд она была представлена, по старому обычаю, среди своей семьи, еще совсмъ маленькою двочкой, положившею руку на голову ягненка. Спущенныя занавси ослабляли свтъ. Огонь тихо трещалъ въ камин. Въ этой комнат Алины не было другихъ часовъ, кром солнечныхъ лучей, пробивавшихся изъ-за занавсокъ и заставлявшихъ танцовать пылинки, кружившіяся вихремъ. На камин стоялъ барометрическій домикъ, изъ котораго поперемнно выходили и входили капуцинъ и богомолка, и я былъ бы вполн счастливъ, еслибъ не замтилъ слезъ, заволакивавшихъ глаза отца Алины, когда онъ случайно заходилъ посмотрть на наши игры и моя подруга кашляла тмъ раздирающимъ душу кашлемъ, который безпокоилъ меня смутно еще впервые подъ чубучникомъ.
Показывая мн этотъ музей своихъ нсколько устарлыхъ, доставшихся ей отъ матери, игрушекъ, Алина была полна какой-то благоговйной граціи, переворачивая листы книги съ легкостью дуновенія втерка, прикрывая гравюры пропускною бумагой, не длая ни одной складки на нихъ, и казалась боле чмъ когда-либо воздушною феей возл такого пентюха, какимъ я чувствовалъ себя при всякомъ ея изящномъ движеніи. Но мы бы не были дтьми, если бы ребячество не примшивалось къ поэзіи нашихъ игръ, и этимъ ребячествомъ была кукла, о которой я уже упоминалъ. Она занимала въ мечтахъ Алины такое мсто, что и я кончилъ тмъ, что сталъ считать Мари состоящею изъ плоти и крови, и искренно участвовалъ въ комедіи, которую играли, играютъ и будутъ играть дти всхъ временъ, къ великой радости ихъ воображенія. Когда Алина начинала мн разсказывать о Мари, говоря: ‘Мари сдлала то-то… Мари сдлаетъ это… Мари любитъ этотъ нарядъ и не любить вотъ тотъ’…— мн все это казалось весьма естественнымъ и я помогалъ готовить обдъ удивительной кукл, накрывалъ столъ ей въ углу, около камина, — это мсто избрали мы ей комнатой и эту воображаемую комнату украшала, правда, очень миніатюрная для такой большой куклы мебель, подаренная когда-то матери Алины, конечно, вмст съ маленькою куклой, — наша же казалась, среди своей обстановки юною великаншей. Росту Мари соотвтствовало лишь одно кресло, купленное мною для нея, и въ которое Алина сажала ее во время визитовъ, притомъ, насъ ни мало не удивляло, что кресло это было вдвое больше предназначавшейся ей кровати. Пошлость неизмнной улыбки цвла на фарфоровыхъ губахъ куклы. Она сидла на своемъ кресл, положивши руки въ муфту, съ бархатною шляпой на голов, вчно неподвижная, но Алина, глядя на нее, не могла удерживаться, чтобы не сказать: ‘Не правда ли, какъ она прекрасна? Такъ и кажется, что вотъ-вотъ она заговоритъ’. Иногда эти изящныя губки, болтавшія о Мари и съ Мари, произносили удивительно глубокія вещи, произносить которыя не считаютъ дтей способными, потому, конечно, что слишкомъ силенъ контрастъ между ихъ обыденными вздорными забавами и грустью нкоторыхъ размышленій. Такъ, по поводу погибшей у меня птички, помнится мн, однажды въ той самой комнат, среди тхъ же предметовъ, мы заговорили о смерти, и она меня спросила:
— Разв ты боялся бы умереть?
— Не знаю, — отвтилъ я.
— Ахъ, — проговорила она, — жить такъ скучно!… Всегда одно и то же: встаешь, одваешься, шь, играешь, ложишься спать, а на завтра начинается то же… А когда умрешь…
— Когда умрешь, то сдлаешься скелетомъ, — сказалъ я, доканчивая начатую ею фразу.
— Нтъ, — продолжала она,— тогда увидишь маму и ангеловъ…
Я отдаю эти слова, съ таящимся въ нихъ преждевременнымъ утомленіемъ и наивностью, на обсужденіе философами, занимающимся дтскою психологіей. Слова эти подлинны, — вотъ ихъ заслуга. Самъ же я давно уже отказался постичь эту тайну изъ тайнъ — разцвтаніе ума и сердца. Въ какую минуту начинается въ васъ мука мысли? Въ какую секунду страданіе любви? Душа женщины и душа мужчины не сказались ли въ потрясеніи, произведенномъ на маленькую сиротку необъяснимою для нея разлукой съ умершею матерью, и въ страстной нжности, внушенной десятилтнему мальчику хрупкостью страдающей подруги его игръ? Хрупкая и страдающая… ахъ, моя бдная Алина была въ куда боле опасномъ положеніи, чмъ то могла прозрть тогда несвдущая моя дружба! Пришла время, — это было въ начал зимы, мн тогда какъ разъ исполнилось десять лтъ, — когда мн уже не позволили больше играть съ ней, чтобы не утомлять ее, пришла недля, когда она не вставала боле съ постели, и пришелъ день, канунъ Рождества, когда я, заливаясь слезами, вошелъ въ эту комнату, бывшую мн столь дорогой, чтобы видть Алину въ послдній разъ, она лежала мертвая на кроватк, такая же безмолвная, какъ кукла, оставшаяся подл нея, вроятно, по послдней фантазіи больной, и смотрвшая на нее, сидя въ своемъ большомъ кресл, въ ногахъ, у постели. Только глаза Мари, эти голубые, столь веселые, стеклянные глаза съ черными рсницами продолжали глядть и сверкать, а другіе голубые глаза съ ихъ любящимъ, нжнымъ взглядомъ были навсегда сомкнуты. Фарфоровыя щеки Мари, раскрашенныя подъ яркій румянецъ, ея розовыя губы сохраняли свой юношескій блескъ, между тмъ какъ восковая блдность покрывала ввалившіяся щеки Алины, а уста ея были изсине-фіолетовыя. Какъ усплъ я подмтить этотъ контрастъ въ т минуты, когда одно пребываніе въ комнат умершей вызывало у меня искреннія слезы? Повидимому, дти обладаютъ столь живою дятельностью ощущеній, что они дйствуютъ у нихъ почти совершенно самостоятельно даже тогда, когда ихъ душа наполнена самою сильною печалью. Да, я помню, что увидлъ все при первомъ же взгляд: мою мертвую подругу, куклу возл нея и нсколько подальше — отца Алины, согнувшагося на кресл, и тотъ жестъ, какимъ этотъ человкъ сжималъ правою рукой свою лвую руку, а также обрисовавшійся на ней кончикъ рукава коричневой фуфайки. По комнат распространялся сладкій запахъ цвтовъ блой сирени. Эти рдко встрчающіеся въ нашемъ городк, никогда не виданные мною цвты прислала старая дама изъ бельэтажа, та самая, чей профиль и сдыя букли очаровывали насъ съ Алиной. Когда я простоялъ нсколько минутъ неподвижно, пораженный этимъ зрлищемъ, Міетта, которая ввела меня въ комнату, взяла меня за руку и сказала:
— Пойди, простись съ ней.
Я подошелъ къ маленькой кроватк и приподнялся на цыпочки. Тогда, среди запаха сирени, почувствовалъ я одновременно на губахъ своихъ холодъ щеки умершей, на щек — нжное щекотаніе какъ бы живыхъ еще локоновъ ея, которыхъ я коснулся, нагибаясь къ ней, а на сердц — невыразимую тоску.
Время шло и мои родители продолжали жить въ томъ же город въ старомъ дом. Только меня нашли нужнымъ отдать пансіонеромъ въ лицей, вроятно, потому, что я посл смерти Алины и по минованіи ея благотворнаго на меня вліянія сталъ неукротимымъ сорванцомъ, настоящимъ разбойникомъ. Меня отпускали домой разъ въ мсяцъ, если я велъ себя не слишкомъ дурно, а два раза въ недлю — по четвергамъ и по воскресеньямъ — вс ученики отправлялись на прогулку и проходили черезъ весь городъ попарно и молча, — таковы были порядки въ тогдашнихъ лицеяхъ. Мн часто случалось, идя такимъ образомъ по бульвару мимо префектуры, встрчать отца Алины, шедшаго на службу или возвращавшагося оттуда. Одтый въ черное, онъ шагалъ, нсколько сгорбившись, хотя ему не было еще и сорока лтъ, держа въ рукахъ столь знакомую мн тростниковую палку съ набалдашникомъ изъ слоновой кости. Онъ всякій разъ искалъ меня глазами въ рядахъ лицеистовъ въ темныхъ блузахъ и кланялся мн съ печальною, нжною улыбкой. Съ своей стороны я всякій разъ, придя домой въ отпускъ, заходилъ къ нему. Міетта открывала мн дверь и, наговоривъ комплиментовъ насчетъ моей наружности и фигуры, вела меня въ комнату, совмщавшую въ себ гостиную и кабинетъ, гд поселился вдовецъ и дверь изъ которой вела въ бывшую комнату моей маленькой подруги. Однажды, когда эта дверь оказалась открытой, я не могъ удержаться, чтобы не бросить туда тайкомъ взгляда, замтивъ этотъ взглядъ, отецъ Алины очень просто спросилъ меня:
— Можетъ быть, ты желаешь снова повидать ея комнату?— Мы вошли. Это было лтомъ. Отецъ ея открылъ запертыя ставни и солнечный свтъ вторгнулся въ комнату умершей. Потокъ веселыхъ лучей залилъ истертый коверъ, на которомъ мы столько разъ играли съ Алиной, и кровать, теперь обтянутую саржей, на которой я въ послдній разъ видлъ мою подругу такою блдной, такою грустно-недвижимой, и шкафъ, гд спали фигурки нашихъ деревенскихъ жителей, и Мари, нашу куклу, сидящую на своемъ кресл на коммод, съ вчно открытыми голубыми глазами, съ улыбающимися губами, въ визитномъ плать.
— Помнишь, какъ Алина любила эту куклу? — сказалъ отецъ ея, беря куклу въ руки и показывая мн.— Повришь ли, она просила меня, когда она умретъ, дать ей куклу съ собой, чтобъ отнести на небо и показать мам. Міетта хотла похоронить ее съ куклой… Но я никакъ не могъ ршиться разстаться хотя бы съ одной изъ тхъ вещицъ, которыя Алина такъ любила…
Мсяцы и годы протекли съ тхъ поръ. Настало уже третье Рождество посл смерти Алины и многое измнилось. Мн было тринадцать лтъ и я, отпущенный въ одинъ изъ четверговъ домой, курилъ первую папироску въ саду, столь любимомъ когда-то Алиной, недалеко отъ того ряда кустовъ розъ, гд я ловилъ для нея красивыхъ зеленыхъ бабочекъ съ коричневымъ отливомъ и золотыхъ жучковъ, забирающихся въ сердцевину прекрасныхъ розъ. Какъ и прежде, старая дама съ сдыми буклями сидла у окна бельэтажа, но лстница, стукнувшая при паденіи объ это окно, разбила въ немъ вс стекла и, такимъ образомъ, исчезло стекло боле зеленое, чмъ другія. Исчезла и Міетта. Однажды, во время рекреаціи въ четыре часа, увидлъ я, какъ она подошла къ подъзду лицея. Вызвавъ меня въ пріемную, добрая женщина съ землянистымъ цвтомъ лица — цвта каленыхъ орховъ, принесенныхъ ею мн въ своемъ синемъ передник, — сообщила мн чудовищную для меня новость. Отецъ Алины собирался жениться во второй разъ и бралъ за себя вдову съ восьмилтнею дочкой. Эта маленькая двочка будетъ жить въ комнат Алины. Міетта разсказала мн, какъ она попросила разсчета, когда свадьба была ршена.
— Вы, баринъ, вольны поступать, какъ знаете, — сказала она ему, — но я слишкомъ любила барыню и барышню, чтобы видть другихъ на ихъ мст. По моему глупому разумнію, если огорчаешь мертвыхъ, то этимъ непремнно навлекаешь на себя несчастіе…
И Міетта, воспользовавшись случаемъ, передала мн повствованіе о нкоемъ вдовц, который собирался жениться во второй разъ и, проснувшись въ ночь передъ свадьбой, почувствовалъ, какъ кто-то сжималъ ему руку своею холодною рукой.
— Эта была его умершая жена, — добавила Міетта, — черезъ годъ и онъ умеръ…
Міетта ухала въ свою деревню. Свадьба состоялась. Я не нуждался въ томъ, чтобы моя дорогая Алина пришла ночью пожать мн руку, чтобы всмъ сердцемъ возненавидть ту, которая заняла ея мсто въ нашемъ дом и въ сердц ея отца. Было весьма естественно, что этотъ несчастный человкъ желалъ вновь начать свою жизнь. Но такъ же естественно было и то, что тринадцатилтній мальчикъ не понялъ этого. Я почти совершенно прекратилъ мои посщенія въ верхній этажъ, и когда стало приближаться Рождество, третье со времени смерти Алины, думаю, что я за это время не говорилъ и десяти разъ съ маленькою Эмиліей, — такъ называлась вновь прибывшая двочка. Этотъ бдный ребенокъ, ни мало неповинный въ той ненависти, которую я питалъ къ нему, была толстою, весьма обыкновенною двочкой и, конечно, была бы очень рада поиграть со мной въ саду. Но одна мысль объ этомъ возбуждала во мн гнвъ противъ нея, — гнвъ, который увеличился еще вслдствіе того, что на второй мсяцъ посл ея перезда въ нашъ домъ я увидлъ въ ея рукахъ куклу моей прежней подруги, ту Мари, которая была ея дочерью, нашею дочерью. Живо помню я приступъ охватившаго меня бшенства, когда, въ одинъ изъ четверговъ, на прогулк, глазамъ моимъ представилось только что описанное святотатственное для меня зрлище, — я встртилъ отца Алины, его новую жену и маленькую двочку. Теперь-то я, конечно, могу какъ нельзя боле ясно представить себ сцену, разыгравшуюся у нихъ тогда… Мать находитъ куклу въ шкафу и отдаетъ ее не надолго поиграть дочери. Отецъ входитъ. Онъ видитъ игрушку въ рукахъ ребенка. Его сердце сжимается. Онъ встрчаетъ взглядъ жены, которая старается уловить на его лиц слдъ волненія съ тою ревностью, которую вторыя жены всегда питаютъ къ первымъ. Мужъ ничего не осмливается сказать. Мертвые еще разъ забыты для живыхъ. Но я, свято помнившій мою столь рано угасшую подругу, чувствовалъ нчто врод инстинктивной ненависти противъ маленькой Эмиліи посл этой встрчи. У насъ была когда-то очень дикая ангорская кошка она жила всегда на крышахъ или въ саду и возвращалась домой только пость. Однажды утромъ явилась она къ намъ съ этою же цлью и встртилась лицомъ къ лицу съ собакой, только что пріобртенной въ тотъ день отцомъ. Кошка осталась сидть на подоконник, глядя на незваннаго гостя, не отваживаясь броситься на своего врага. Въ продолженіе четырехъ дней мы видли ее сидящею въ такомъ вид неподвижно, съ выраженіемъ испуганнаго оцпеннія въ зеленыхъ зрачкахъ. Потомъ она исчезла, чтобы никогда боле не возвращаться. Совершенно такая же животная злопамятность таилась во мн, и она одна оправдывала ту скверную штуку, которую я сыгралъ Съ этою толстою Эмиліей, столь же неловкою, неуклюжею и грубою, насколько Алина была граціозна и очаровательна. Но нтъ. Чувство боле благородное, чмъ злоба, побудило меня такъ дйствовать, чувство это было благоговніе, почти смшное по своей форм, но, тмъ не мене, трогательное, — когда я вспоминаю все дло, я не могу раскаиваться въ немъ.
И такъ, три года прошло съ тхъ поръ, какъ умерла Алина, и хотя въ тотъ день была какъ разъ годовщина ея смерти, но я вовсе не помнилъ о томъ. Снжный коверъ покрывалъ садъ и одинъ изъ товарищей пришелъ навстить меня въ этотъ сочельникъ, чтобы выстроить длинный катокъ на главной алле сада. Скользить по льду было нашею любимою забавой, а продолжительность зимы въ нашихъ краяхъ какъ разъ благопріятствовала этой зат. И вотъ, мы съ товарищемъ, подъ яснымъ морознымъ небомъ, несемся по льду одинъ за другимъ, то во весь ростъ и нога въ ногу, то на корточкахъ или на одной ног, поднявъ высоко другую, падая, кувыркаясь, крича и хохоча во все горло. Случилось такъ, что во время сильнйшей нашей возни Эмилія возвращалась съ прогулки. Ее привлекли наши возгласы и мы увидли ее съ няней, остановившейся на минуту подъ воротами дома, выходившими въ садъ. Въ рукахъ у нея была кукла Мари, предметъ моего глубокаго гнва противъ нея. Я не былъ бы тмъ завзятымъ повсой, какимъ я былъ тогда, еслибъ не удвоилъ крики и хохотъ, и не бсился бы вдвое, предаваясь на ея глазахъ удовольствію, котораго она не могла раздлить. Зависть маленькой двочки слишкомъ усилилась, она посадила куклу у воротъ и бросилась къ намъ. Ноги ея поскользнулись на льду. Она упала въ снгъ. Няня догнала ее. Эмилія, совершенно сконфуженная паденіемъ, начала рыдать. Няня бранила ее и, взявъ за руку, увела переодваться. Он изчезли, забывъ про куклу, продолжавшую улыбаться красными губами и голубыми глазами у воротъ, какъ прежде, когда Алина выводила ее подышать чистымъ воздухомъ, или какъ тогда она сидла въ кресл въ ногахъ постели бдной умершей двочки.
Какъ могла такъ внезапно оснить меня мысль украсть эту куклу, столь любимую Алиной, — меня, который за пять минутъ до того былъ весь углубленъ лишь въ свою забаву? Еще вопросъ, предлагаемый мною дтскимъ психологамъ. Какъ бы то ни было, но появленіе этой мысли и осуществленіе ее заняло, наврное, мене пяти минутъ. Это было однимъ изъ тхъ быстрыхъ и непреодолимыхъ искушеній, какихъ, по моимъ воспоминаніямъ, у меня было всего лишь нсколько въ моей школьной жизни, — скачокъ дикаря на своего врага или звря — на свою добычу. Совершилъ я эту кражу, столь внезапно задуманную, дйствительно, съ тою простою хитростью, какую выказываютъ дикари и животныя. Я воспользовался тою минутой, когда товарищъ мой повернулся ко мн спиной и стукалъ обувью о пень, чтобы отколотить снгъ, набравшійся между каблукомъ и подошвой. Быстро поднявъ Мари съ того мста, гд она лежала, и несясь бгомъ къ верхнему концу нашего катка, я усплъ бросить ее въ находившійся тамъ открытый сарай, рискуя при этомъ разбить ее красивое фарфоровое лицо о лежавшіе тамъ дрова. Я видлъ, какъ она полетла кубаремъ по полньямъ и скатилась въ тачку, стоявшую около нихъ. Бросая куклу, я испустилъ такой пронзительный крикъ, что онъ заглушилъ стукъ ея паденія по дровамъ и товарищъ мой ничего не замтилъ и не догадался о преступномъ дйствіи, только что совершонномъ мною. И вотъ мы опять гоняемся другъ за другомъ, скользимъ по льду и бсимся всласть, въ то время, какъ няня Эмиліи появляется снова подъ воротами дома. Она осматривается направо и налво, потомъ ищетъ подъ сводомъ воротъ и, наконецъ, въ саду.
— Вы не видли куклы m-lle Эмиліи? — спрашиваетъ она насъ.
Съ моему счастью, она обратилась къ товарищу, который отвтилъ ей съ тмъ чистосердечіемъ невинности, принять на себя видъ которой такъ трудно для нкоторыхъ дтей.
— Куклу? Нтъ, не видали.
— Она сказала, что посадила ее тутъ, когда побжала скользить по льду, — проговорила няня.
— Это невозможно, — отвтилъ мой товарищъ, — мы не уходили отсюда ни на минуту… не правда ли? — настаивалъ онъ, обращаясь ко мн.
— Ни на минуту, — подтвердилъ я, приближаясь. Вроятно, лицо мое сильно покраснло, но, вдь, было такъ холодно и мы такъ много бгали.
— Вотъ странная вещь, — проговорила няня, — гд она могла ее оставить?… Получитъ же она за это нагоняй…
Я не былъ злымъ мальчикомъ, но мысль, что Эмилія, кром огорченія, что пропала ея кукла, подвергнется еще строжайшей головомойк, не только не вызывала во мн ни малйшихъ угрызеній совсти, а еще доставила величайшую радость. Радость эта была бы еще полне, еслибъ, вернувшись домой, я не былъ принужденъ задать себ вопросъ: какъ поступить, чтобы Мари никогда боле не нашлась? Эта забота мучила меня весь вечеръ и всю ночь. Ни традиціонный гусь къ обду, начиненный каштанами, ни елка бгавшаго со мной по льду въ это утро товарища, ни полученные имъ подарки, ни позднее возвращеніе домой по блымъ улицамъ рода, освщеннымъ луной и волшебно-сверкающимъ отъ снга, ни проектъ нашъ отправиться съ товарищемъ кататься на конькахъ по расчищенному льду ближайшаго пруда, — словомъ, ничто не могло разсять запавшей въ голов у меня мысли: ‘Лишь бы только не отыскали куклу сегодня вечеромъ! Лишь бы только не нашли ее завтра утромъ!’ Особенно, когда я улегся въ постель, забота эта разрослась даже до боли, чувство негодованія и злобы, вызванное во мн вторичною женитьбой отца Алины, ожило снова, смшавшись съ нжнымъ чувствомъ къ умершей моей подруг. Комната, оскверненная теперь присутствіемъ пришлой двочки, встала передъ моими глазами такой, какой я ее зналъ прежде. Нчто врод той галлюцинаціи, о которой я говорилъ въ начал этого моего повствованія о столь далекой дружб моего дтства, воспроизвелась у меня въ ту ночь съ необыкновенною силой. Моя маленькая подруга предстала передо мною, улыбающаяся, блдная, худощавая, граціозная, а съ нею вмст и вс старыя игрушки, которыя она берегла такъ тщательно и нжно. Тутъ же рядомъ мелькнуло передо мной видніе и той, другой двочки, завладвшей кроватью, въ которой умерла Алина, трогающей своими гадкими, нечистоплотными руками старинные шелковые переплеты книгъ Алины, грязнящей своими башмаками со стоптанными каблуками, — я усплъ это подмтить у нея, — коверъ, на которомъ мы раскладывали наши лакомства съ моею подругой, — словомъ, обкрадывающей Алину, потому что для моего дтскаго сердца это присвоеніе себ игрушекъ моей мертвой малютки было кражей. Мертвой! Машинально повторялъ это слово и видлъ могилу, которую постилъ перваго ноября этого года, прежде всегда украшенную живыми цвтами, а теперь почти заброшенную, съ колнопреклоненнымъ гипсовымъ ангеломъ, уже боле не возобновляемымъ, съ отбитыми руками. Я былъ слишкомъ религіозенъ въ то время, чтобы не быть увреннымъ, что душа Алины теперь на неб, — какъ она сама надялась, — вмст съ матерью и ангелами, настоящими ангелами, сотканными изъ лучей свта и съ лиліями въ рукахъ.Но, въ то же время, воображеніе мое рисовало мн и маленькое, бдное ея тло, лежащее въ земл такимъ, какимъ я видлъ его, когда прощался съ умершей въ комнат, благоухавшей блою сиренью. Страшное чувство одиночества давило мн душу. Я вспомнилъ о желаніи ребенка унести свою ‘дочку’ съ собою ‘туда’. Ахъ, какъ мн хотлось пойти на кладбище съ куклой, которую я взялъ къ себ изъ сарая, и дать денегъ могильщику, чтобы Мари покоилась около Алины навсегда!
Если бы кто-нибудь пришелъ на другое утро, около десяти часовъ, въ пустынный садъ, въ наиболе отдаленный его уголокъ, то увидлъ бы здсь у подножія чубучника, — теперь совсмъ чернаго и обнаженнаго, — мальчика въ мундир лицеиста, поспшно копающаго заступомъ землю. Покровъ тумана вислъ надъ городомъ, густаго тумана, среди котораго мерцало красное солнце, на подобіе огненнаго шара, поглощаемаго мракомъ. Вдали снгъ покрывалъ крыши. Въ дом вс были, вроятно, заняты приготовленіями къ обду. Многіе были у обдни. Непривычною ногой налегалъ мальчикъ на желзо заступа и старательно складывалъ черную землю въ кучу, для того, чтобы слдъ его работы былъ мене замтенъ. Иногда онъ взглядывалъ на небо, покрытое низкими свинцовыми тучами, надясь, не пойдетъ ли, наконецъ, снгъ, который бы лучше всего прикрылъ слды предпринятаго имъ дла. Около мальчика лежала какъ бы фигурка маленькаго ребенка, но съ перваго же взгляда можно было разсмотрть, что это просто кукла, въ бархатной шляп, съ руками, засунутыми въ крошечную муфту, висвшую у нея на ше. Эта кукла должна была быть когда-то очень красивой, но потомъ о ней врно плохо заботились, такъ какъ платье ея было разорвано, одна нога, лишенная башмака, обнажилась, фарфоровое лицо было поцарапано. Неподвижная улыбка застыла, однако, еще на губахъ, оставшихся красными, и въ ея стеклянныхъ глазахъ. И вотъ изъ зловще нависшаго небеснаго свода начали падать медленно и тихо снжныя звзды. Мальчикъ снова взглянулъ на небо съ необычайною радостью. Яма была теперь достаточна глубока, почти въ аршинъ. Онъ взялъ куклу и дтскимъ движеніемъ запечатллъ поцлуй на ея холодной фарфоровой щек, поцловалъ также и мягкіе, шелковистые блокурые волосы, потомъ старательно положилъ это тло въ землю, словно это были бренные останки существа, имвшаго душу. Тогда онъ началъ засыпать могилу, торопясь, какъ преступникъ. Окно втораго этажа въ дом въ глубин сада открылось. Какой-то голосъ прокричалъ имя Клода, добавивъ: ‘Надо идти домой’.— ‘Я здсь’, — отвтилъ мальчикъ, пронося заступъ вдоль стны, и въ плать, поблвшемъ отъ снга, онъ весело побжалъ на звавшій его голосъ.
— Что ты длалъ? — спросилъ тотъ же голосъ изъ окна.
— Приготовлялъ прекрасный катокъ на завтра, — отвтилъ онъ, добавивъ, такимъ образомъ, къ краж еще и ложь.
И, однако, когда онъ, нсколько дней спустя, исповдывался со всмъ рвеніемъ дтской вры, онъ никогда никогда не могъ раскаяться въ томъ, что укралъ, чтобы похоронить въ это рождественское утро въ мирной земл, подъ мирнымъ снгомъ голубоглазую, румяную, блокурую дочку своей первой подруги.