АЛЬФРЕДЪ ДЕ-ВИНЬИ.
АЛЬФРЕДЪ ДЕ-ВИНЬИ.
‘Отечественныя Записки’, No 8, 1846
Альфред де-Виньи, Виньи Альфред, Год: 1846
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Я твердо врую, что какое-то неизрченное призваніе ниспослано мн свыше, врую по причин безграничнаго состраданія, которое внушаютъ мн люди, спутники мои въ юдоли, бдствій, — также по причин ощущаемаго мною пламеннаго желанія протягивать имъ руку и пестовать ихъ безпрерывно словами сочувствія и любви.
За Елисейскими-Полями, въ одной изъ спокойнйшихъ улицъ Парижа, стоитъ домъ скромной наружности, къ которому разъ въ недлю направляется веселая фаланга молодыхъ и старыхъ, знаменитыхъ и безвстныхъ литераторовъ и артистовъ. Домъ этотъ обитаемъ самымъ граціознымъ, самымъ двственнымъ изъ поэтовъ Франціи. Этотъ мыслитель съ широкимъ челомъ, съ кроткою рчью въ устахъ, съ благороднымъ и меланхолическимъ взглядомъ, погруженный въ самосозерцаніе, размышленіе и уединеніе, графъ Альфредъ де-Виньи.
‘Никто изъ осненныхъ даромъ поэзіи (говоритъ одинъ изъ его біографовъ) не служилъ муз своей съ чувствомъ боле-пламеннымъ, боле-чистымъ. Нашъ поэтъ не влачилъ музы своей по стогнамъ, pour l’atteler hurlante au char des factions, онъ не искажалъ ея, чтобъ бросить въ сндь для утоленія ежедневной алчбы, не вынуждалъ ея производить, и никогда не исторгалъ у нея силою холодныхъ восторговъ и безплодныхъ ласкъ. Тмъ-мене онъ не отвращалъ ея отъ настоящаго затмъ, чтобъ заключить ее въ ребяческое и эгоистическое созерцаніе. Онъ показалъ ей жизнь, но съ возвышенной точки, не желая, чтобъ муза запятнала о землю свои блыя одежды. Онъ сказалъ ей: склони слухъ свой къ тысяч отголосковъ вселенной и воспроизведи ихъ въ мелодической псн, — и голосъ музы, сладостный и печальный, отозвался въ сердц поэта, и пснь поэта раздалась такъ же печально, но она дышала печалью кроткою, спокойною, подобясь отдаленному звуку, который становится чище, проходя чрезъ двойное эхо!’
Рискуетъ ошибиться тотъ, кто захотлъ бы построить біографію де-Виньи при пособіи его книгъ, или выпытать у его жизни тайну мрачнаго колорита, составляющаго основу и прелесть его вдохновеній. Способность страдать въ другихъ — преимущество прекрасныхъ душъ и неисчерпаемый источникъ поэзіи. Въ твореніяхъ де-Виньи видно, что тотъ, кто такъ хорошо понялъ тяжкія лишенія поэта и скрытыя мученія воина, усвоилъ себ съ любовію чужія страданія, что онъ проходилъ поприще жизни боле какъ зритель, нежели какъ дйствующее лицо, но то былъ зритель внимательный, доступный всмъ впечатлніямъ, безмолвный, съ пламенною любовью къ ближнему, любившій страданіе такъ, какъ другіе любятъ радость, преданный душою и тломъ этому страданію, которое онъ изслдывалъ во всхъ его изгибахъ, наконецъ зритель, извлекавшій уже въ молодости своей, какъ говоритъ онъ самъ, изо всего себ пользу для будущаго.
Графъ Альфредъ де-Виньи принадлежитъ къ старинному воинственному роду Беосской Провинціи, отецъ его, кавалерійскій офицеръ при Лудовик XV и Лудовик XVI, женился въ Турени на дочери адмирала Бародена, и въ прелестномъ городк Лотъ (Loches) родился поэтъ, 27 марта 1799 года. Младенчество его протекло въ замк Тронше, въ Беосской Провинціи.
Едва изъ колыбели, онъ былъ уже серьзенъ и внимателенъ: ‘я всегда любилъ слушать’, говорилъ онъ позже: ‘и когда былъ еще дитятей, рано пристрастился къ этому, сидя по обыкновенію на израненныхъ колняхъ моего престарлаго отца, онъ показывалъ мн войну въ своихъ ранахъ, войну на пергаментахъ и герб своихъ предковъ, войну на огромныхъ портретахъ, развшанныхъ по стнамъ стариннаго замка. Я смотрлъ на дворянство, какъ на огромное семейство наслдственныхъ воиновъ, и только о томъ и мечталъ, когда выросту, чтобъ сдлаться солдатомъ’.
Къ исходу временъ имперіи, молодой Альфредъ де-Виньи былъ посланъ въ Парижъ и отданъ въ лицей. Здсь еще разъ предоставимъ говорить ему самому. ‘Я былъ’ говоритъ онъ: ‘разсяннымъ ученикомъ. Война стояла у насъ въ лице, барабанъ заглушалъ въ нашихъ ушахъ голосъ учителей, а таинственный голосъ книгъ говорилъ намъ холоднымъ и педантскимъ язычкомъ. Логаримы и тропы были въ нашихъ глазахъ только ступенями къ достиженію звзды почетнаго-легіона, прекраснйшей изъ небесныхъ звздъ для дтей…»
Молодой человкъ не долго оставался въ пансіон, его семейство, испуганное этою пламенною страстью къ войн въ эпоху, когда Франція начинала уже думать о поко, вврило его стараніямъ одного наставника и старалось, но тщетно, развлечь его отъ этой склонности, надо было наконецъ сдлать изъ него солдата. Между-тмъ, наступили времена реставраціи, и едва 16-ти лтъ отъ-рода, молодой де-Виньи былъ опредленъ въ красные мушкетеры королевскаго двора. Въ этомъ качеств, онъ предпринялъ путешествіе въ Гентъ и судьба хотла, чтобъ въ-продолженіе четырнадцати-лтней его службы это было первымъ и единственнымъ его походомъ. Въ 1816 году, по уничтоженіи полковъ красныхъ мушкетеровъ, онъ перешелъ въ гвардейскую пхоту. Съ этихъ-то поръ начинается для воинственнаго юноши періодъ разочарованія, онъ мечталъ о пол битвы, и нашелъ Марсово-Поле, вмсто лагеря, казарму, и парадъ вмсто сраженія. Будучи ребенкомъ, онъ воображалъ себ, какъ будетъ входить побдителемъ въ покоренные города, сдлавшись солдатомъ, онъ долженъ былъ влачить свою саблю въ ножнахъ изъ гарнизона въ гарнизонъ.
Не находя въ военномъ ремесл того, чего искалъ, — войны, де-Виньи обратился къ поэзіи, или лучше почувствовалъ съ-тхъ-поръ то, что выразилъ позже, то-есть, что онъ принялъ пламя юности за непреложное призваніе, что его каррьера была непонятымъ дломъ, что онъ внесъ въ совершенно-активную жизнь природу совершенно-созерцательную, что онъ родился поэтомъ, что онъ ошибся, сдлавшись солдатомъ, но, какъ бы то ни было, онъ выжидалъ еще долго, не осмливаясь изъ чести оставить шпагу, и боясь, чтобъ на другой день посл его отставки не началась кампанія. Въ 1823 году онъ перешелъ въ линейное войско, надясь, что ему будетъ наконецъ позволено повоевать въ Испаніи: но судьба отказала ему въ этой милости, единственный трофей, вывезенный имъ изъ Пиренеевъ, были дв изъ его поэмъ, Долорида и Потопъ. Наконецъ, два года спустя посл своей женитьбы въ 1826 году, онъ ршился снять съ себя навсегда свои капитанскіе эполеты.
Тмъ временемъ подросли крылья музы, и стихи потекли изъ источника поэзіи. Въ 1822 году во всей французской арміи едва-ли нашелся бы двадцати-трех-лтній офицеръ въ род де-Виньи. Между-тмъ, какъ вся эта суетная, курящая, играющая, дерущаяся юность толпилась въ естамине вокругъ бильярдовъ или въ другихъ мстахъ, серьзный и задумчивый поэтъ уходилъ прогуливаться съ нкоторыми старыми офицерами имперіи, съ согбенною спиною, съ сдымъ усомъ — выслужившимися солдатами, сыновьями собственнаго своего меча, молчаливыми и холодными, какъ трапписты,— въ обществ этихъ высокомрныхъ и заносчивыхъ подпоручиковъ, но благосклонныхъ и разговорчивыхъ съ этимъ молодымъ товарищемъ по оружію, который уважалъ ихъ мужественный характеръ, жадно вслушивался въ ихъ безъискусственные, но прекрасные истиною разсказы и любилъ ихъ, какъ Десдемона любила Отелло, всею великостью перенесенныхъ ими опасностей. Съ наступленіемъ вечера, де-Виньи возвращался въ свое уединенное убжище, раскрывалъ библію или Гомера, прочитывалъ въ полголоса отрывки изъ Андрея Шенье, напечатанные Шатобріаномъ въ Дух Христіанства (Gnie du Christianisme), и по мр того, какъ обожаемая имъ ночь покрывала небо, вдохновеніе нисходи по надушу поэта, изливалось гармоническими потоками, и онъ писалъ свои поэмы,— поэмы странныя для той эпохи, поэмы о которыхъ можно было бы сказать, что он родились скоре подъ клобукомъ какого-нибудь молодаго бенедиктинца, пламеннаго, наивнаго и мечтательнаго, нежели подъ шако подпоручика. Нельзя сказать, чтобъ эти поэтическія произведенія не имли ни какого отношенія къ общему движенію, начавшему тогда увлекать умы на пути идеализма, нельзя сказать, чтобъ они не могли въ извстной степени быть связаны съ первыми вдохновеніями Ламартина и Виктора Гюго, но въ ихъ форм господствуетъ какой-то странный характеръ, какая-то умышленная небрежность, неопредленность, которая не насыщаетъ, но нжно трогаетъ душу. За исключеніемъ нкоторыхъ поэмъ, каковы Элоа, Моисей, Елена, созданія полныя и законченныя, въ большей части произведеній де-Виньи видно, что вдохновеніе было обильно, но что поэтъ не хотлъ дать ему всего развитія, боясь, чтобъ оно не потеряло отъ-того своей свжести, это эпопеи въ первоначальномъ вид, удивительные эскизу, но при всемъ томъ эскизы.
Сдлаемъ имъ быстрый обзоръ, по старшинству ихъ появленія въ свтъ. Симета (Symetha), написанная въ 1815 году (поэту было тогда 16 лтъ),— греческая элегія въ род Андрея Шенье, это — воспоминаніе о блой Неер.
Neere, ne vas pas te confier aux tlots,
De peur d’tre desse, etc., etc.
сказалъ Шенье,
Je vais mourir, hlas! Symetha s’est fie
Aux flots profonds, l’Atlique est par elle oublie,
говоритъ де Виньи, здсь также ветъ античнымъ благоуханіемъ и отъ мысли и отъ Формы, но это подражаніе: де-Виньи еще не самостоятеленъ, тоже можно сказать о Дріад, Сомнамбул и нкоторыхъ другихъ произведеніяхъ, написанныхъ въ эту первую эпоху жизни поэта. Моисей проистекаетъ изъ другаго источника вдохновеній. Не смотря на библейское заглавіе, Моисей — произведеніе психологическое, исполненное смлыхъ и глубокихъ чертъ. Дочь ефая (La fille de Jephtè,), огромная и великолпная сцена Потопа, Блудница, блещутъ этимъ обиліемъ образовъ, свойственнымъ духу библіи. Долорида — лучшая изъ всхъ этихъ небольшихъ драмъ въ двсти стиховъ, которыя такъ любитъ де-Виньи. Долорида, задуманная при подножіи Пиринеевъ, — ревнивая Испанка, мужъ обманываетъ ее, онъ у ногъ другой, она ждетъ его, онъ возвращается, чтобы прежде, чмъ умереть, вымолить себ прощеніе, потому-что онъ чувствуетъ, какое-то внутреннее пламя пожираетъ его, она безъ жалости внимаетъ ему, а онъ
Oh! parle, mon coeur fuit, quitte ce dur langage.
Qu’un regard… Mais quel est ce blanchtre breuvage
Que tu bois longs traits et d’un air insens?
— Le reste du poison qu’hier je t’ai vers (*).
(*) О! говори, умоляю тебя, сердце мое замираетъ, оставь эту жестокость, хоть одинъ взглядъ… Но что за бловатый напитокъ пьешь ты такъ медленно и съ такимъ безумнымъ видомъ?— ‘Остатокъ яда, что я вчера подлила теб.’
Съ этою данною другіе составили бы претолстйшую книгу, де-Виньи написалъ прелестный миньятюръ, можетъ-быть неполный, потому-что переходы въ немъ отрывисты, но впрочемъ исполненный жизни и движенія, чистый, гармоническій, безукоризненный въ-отношеніи къ форм, за немногими исключеніями.
Въ томъ же 1823 году, написалъ де-Виньи свой поэтическій chef d’oeuvre: Элоа. Часто сравнивали Элоа съ Мессіадою Клопштока, но мы никакъ не можемъ понять, какое отношеніе между поэмою громадною, блистательною въ частяхъ, но неровною, лишенною единства и цлостности, исполненною мстами непостижимаго паоса, и теряющеюся въ нескончаемыхъ длиннотахъ, — словомъ, между твореніемъ Клопштока и поэмою, которой немалое достоинство состоитъ въ томъ, что она составляетъ одно цлое, дивно законченное въ маломъ объм, произведеніе, выдержанное съ удивительнымъ искусствомъ отъ перваго стиха до послдняго, постоянно ясное и гармоническое по форм, постоянно логическое въ вывод идеи, и столь счастливо соединяющее въ себ грацію, блескъ, теплоту и страсть. Фюссли не безъ основанія сказалъ, что первыя десять псней ‘Мессіады’ были лебединою пснію, а послднія десять — карканьемъ ворона. Элоа отъ начала до конца — лебединая псня. Темнота — камень преткновенія для всхъ поэтическихъ произведеній, основанныхъ главнйше на внутреннемъ созерцаніи, и этого камня преткновенія не могъ избжать ни даже самъ Мильтонъ. Въ-особенности этотъ недостатокъ проявляется въ описательной части. И дйствительно, трудно изобразить съ ясностью то, что видишь только внутреннимъ окомъ. Человкъ — падшій ангелъ, который носитъ въ себ воспоминаніе о неб, сказалъ какой-то поэтъ, да, но это воспоминаніе очень-смутно, какъ всякое воспоминаніе младенческихъ лтъ, и когда человкъ говоритъ о немъ, и особенно, когда онъ берется описать его, тогда слова человка бываютъ часто смутны, нелогичны, несвязны, velut aegri somnia. Альфредъ де-Виньи вышелъ съ честью изъ этого затрудненія: описывая небо, онъ не пренебрегаетъ земными красками. Элоа — женщина, но женщина обожествленная. Отъ-этого де-Виньи написалъ религіозную поэму, которая соединяетъ съ эпическими красотами самаго высшаго порядка весь интересъ простаго и трогательнаго разсказа.
Какъ поэтъ, творецъ поэмы ‘Элоа’ стоитъ, безъ сомннія, не ниже всего, что только есть во Франціи великаго въ этомъ отношеніи, и потому удивительно, что общее мнніе считаетъ его второстепеннымъ, ибо, надо сказать правду, стихи его далеко не такъ популярны, какъ стихи Виктора Гюгб или Ламартина, можетъ-быть, самый этотъ неуспхъ при вступленіи на поэтическое поприще былъ главнымъ поводомъ, обратившимъ къ проз организацію очевидно-римическую, если можно такъ выразиться. Эта холодность со стороны публики къ поэмамъ де-Виньи зависитъ, кажется, отъ многихъ причинъ, излагать которыя было бы слишкомъ-долго, удовольствуемся главнйшею изъ этихъ причинъ.
Въ 1821 году, въ эпоху появленія большей части поэмъ де-Виньи, направленіе спиритуальное и мечтательное было въ самомъ разгар. Байронъ съ одной стороны и потомъ Ламартинъ породили и усилили это движеніе, но это направленіе все было исполнено индивидуализма, поэзія была задушевная и личная, воспвали самихъ-себя или прямо, какъ авторъ Meditations, или не прямо, какъ авторъ Чайльд-Гаролда и въ ту самую минуту, какъ публика получила величайшій вкусъ къ этому аналитическому лиризму, къ этой поэтической психологіи, де-Виньи представилъ ей стихи, въ которыхъ самъ поэтъ не былъ видимъ, а видна была только поэзія,— стихи, которыхъ странная и новая форма не зависла ни отъ кого, разв только отъ Шенье, и то въ нкоторыхъ только мстахъ. И такъ, поэмы античныя, библейскія и новыя молодаго поэта были вообще мало оцнены, за исключеніемъ нкоторыхъ избранныхъ кружковъ Парижа.
‘Сен-Маръ’ (Cinq-Mars), начатый при подножіи Пиренеевъ, продолжаемый при переходахъ поэта изъ гарнизона въ гарнизонъ, пополненный съ помощью частыхъ путешествій въ Парижъ и продолжительныхъ посщеній королевской библіотеки, былъ изданъ въ 1826 г. Это произведеніе имло быстрый успхъ, и въ 1829 г. вышло его уже четыре изданія. Едва-ли кто могъ забыть очаровательное созданіе Маріи Гонзагъ, трогательный эпизодъ Урбана Грандье, величественную и благородную фигуру Де-Ту, легко, но врно наброшенный эскизъ Анны-Австрійской, немного-преувеличенно изображенную, по прекрасную голову Сен-Мара, жалкое и слабое лицо Лудовика XIII. Сознаемся, что намъ мене всего нравится портретъ Ришль, мы не слишкомъ довряемъ этому портрету, и при этомъ случа скажемъ, какимъ способомъ вообще де-Виньи поступаетъ съ исторіей. Онъ также обращается съ нею иногда очень-презрительно, онъ не преобразовываетъ ея сверху до низу, какъ длаетъ часто Викторъ Гюго, но не довольствуется также и тмъ, чтобъ вырыть ее, подобно Вальтеру Скотту, во всей ея истин, освтивъ поэзіей, онъ входитъ въ это святилище какъ человкъ, твердо-ршившійся передлать на свой ладъ всякую дйствительность, противоречащую его склонностямъ. Въ отличіе отъ школы фаталистовъ, Альфредъ де-Виньи проходить исторію съ инстинктивнымъ и сильнымъ отвращеніемъ ко всякому успху, онъ никогда не любитъ сильныхъ и побдителей, онъ любитъ слабыхъ и побжденныхъ. Такое чувствованіе, достойное великой души, будучи примнено къ созданьямъ чистой фантазіи, можетъ породить произведенія граціозныя, утшительныя, благодтельныя, но когда дло идетъ о воспроизведеніи исторической драмы со всми ея околичностями, о изображеніи фактовъ и людей, часто очень-близкихъ къ намъ, тогда, намъ кажется, нельзя позволить разскащику употреблять во зло свое поэтическое человколюбіе и творить изъ малыхъ — великихъ и изъ великихъ — малыхъ. Первая красота всякой исторической страницы — истина, поэзія уже слдуетъ за нею. Въ сочиненіяхъ де-Виньи множество страницъ. которыя, кажется намъ, если не противны истин, то просто невроятны. Такимъ-образомъ, не говоря уже о его Ришль, на котораго онъ часто смотрлъ глазами Бассомпьерра и который столько же похожъ на настоящаго Ришль, какъ и Ришль Виктора Гюго, укажемъ, въ примръ этого направленія все передлывать, украшать, умалять, и, слдовательно, искажать исторію, на страницу впрочемъ прекрасную по слогу и одушевленію, на которой де-Виньи разсказываетъ въ эпизод капитана Рено (Servitude et Grandeur militaires) разговоръ между папою Піемъ VII и Наполеономъ. Слова папы: Commediantel tragediantet очень эффектны въ разсказ, по ихъ надо было слышать, чтобъ поврить имъ.
То же можно сказать о многихъ сценахъ изъ эпизода Шенье въ Стелло, и въ особенности о сцен, происходящей у Робеспьерра. Избави Богъ, чтобъ мы хотли сдлать изъ гг. тріумвировъ гигантовъ: мы охотно допускаемъ, что убивать, чтобъ не быть убитыми, было основаніемъ тогдашней политической науки, по этихъ людей, которымъ сознаніе ихъ собственнаго положенія должно было насильно придать нкоторое величіе, де-Виньи изображаетъ такими ничтожными, такими смшными, такими нелпыми, что по-истин, если поврить поэту, то не будешь знать, какъ назвать ту націю, которая допустила водить и истреблять себя-самое такимъ глупымъ извергамъ!
Иногда случается, что де-Виньи, въ своемъ презрніи къ успху въ политик, доводитъ до ребячества вольтерьянскую теорію великихъ слдствіи и малыхъ причинъ. Напримръ, знаете ли почему побда осталась за членами Конвента въ знаменитый день девятаго термидора? какимъ образомъ Тальлнъ и прочіе ниспровергли кровавый тріумвиратъ Робеспьерра, Сен-Жюста и Кутона? Вы, можетъ-быть, приписываете этотъ важный результатъ ненависти, мщенію, энергіи, возбужденной страхомъ,— всмъ этимъ страстямъ, ворочающимъ великими политическими событіями? Разочаруйтесь! Если судьбы Франціи измнились 9-го термидора, это потому, что долговязый и безстрастный канониръ Блеро (котораго портретъ, впрочемъ, прекрасно очерченъ), въ ту минуту, какъ надобно было стрлять въ залы Лувра, и разсчь, или лучше сорвать ядромъ вопросъ, Блеро натыкается колесомъ своего орудія на избитый троттуаръ (petit trottoir us), который мшаетъ ему направить орудіе академически. Тогда онъ ложится на свою пушку, какъ обезкураженный артистъ, тушитъ фитиль, закуриваетъ трубку, и благодаря ему, ему одному, Конвентъ торжествуетъ надъ общиною. И вотъ де-Виньи длаетъ воззваніе въ цлую страницу Блеро, неизвстному великому человку! Все это очень-мило, очень живописно, очень-забавно, но такъ, какъ Стелло восклицаетъ: ‘Да, это, должно быть, происходило такъ!’ то читатель, немножко озадаченный, очень-радъ, что папа даетъ на отвтъ чернаго доктора.— ‘Мои исторіи’, говоритъ разскащикъ: — ‘какъ вс людскія рчи, въ нихъ правды на половину’. На половину! черный докторъ длаетъ себ очень-много чести. Какъ бы то ни было, но намъ кажется, что во всякомъ случа опасно злоупотреблять такимъ образомъ правомъ поэта изображать историческую дйствительность, особенно же, когда эта дйствительность такъ близка къ намъ, и когда она попадаетъ подъ руку такого таланта, какъ талантъ Альфреда де-Виньи. Этотъ презрительный фатализмъ, проповдуемый съ такой высоты, можетъ быть опасне другаго, въ обихъ системахъ человчество не боле, какъ маріонетка: только въ одной, нить этой маріонетки держитъ сынъ судебъ, въ другой-первый встрчный шарлатанъ. Посреди всего этого, что станется съ сознаніемъ, разумомъ, свободнымъ произволомъ?
Въ 1828 году, де-Виньи перевелъ шекспирова ‘Отелло’, который и былъ данъ на Французскомъ-Театр 25-го октября 1829 года. Но эта попытка была не слишкомъ-удачна.
Маршальша д’Анкръ, представленная въ 1830 году, имла очень ограниченный успхъ, мы не имемъ мста разбирать этотъ трудъ. Въ 1832 году, де-Виньи выпустилъ въ свтъ Стелло, отсюда онъ взялъ эпизодъ Чаттертона, передлалъ его для сцены, и эта пьеса представлена была въ первый разъ на Французскомъ-Театр 12-го февраля 1835 года. Потомъ, де-Виньи собралъ три прелестныя повсти, напечатанныя имъ въ Revue des Beux Mondes, въ одну книгу, вышедшую въ свтъ подъ заглавіемъ: Servitude et Grandeur militaires
Не имя возможности разбирать здсь всхъ произведеній Альфреда де-Виньи, удовольствуемся сказать нсколько словъ о Чаттертон.
Вотъ что говоритъ объ этой пьес очевидецъ:
‘Эта драма имла огромный успхъ, и, по моему мннію, она — величественное созданіе. Никогда не забуду, какой эффектъ произвела на меня эта толпа, едва переводившая дыханіе, жадно вслушивавшаяся въ слова, произносимыя актрами, — толпа, которую поэтъ съумлъ расшевелить, тронуть, проникнуть страстью, поработить безъ треска, безъ шума, безъ великолпія, безъ помощи декоратора, костюмра, машиниста — единственно вліяніемъ простаго и трогательнаго созданія, облеченнаго язычкомъ самымъ чистымъ, самымъ гарконическимъ’.
‘Чаттертонъ’ былъ мощною реакціею въ пользу идеи, которая умирала, задушаемая этими драмами, исполненными ядовъ, прелюбодяніи, кинжаловъ и сценической фантасмагоріи. ‘Чаттертонъ’, подобно всему прекрасному, не обошелся безъ порицаній. Одни даже стали отъискивать досконально біографію молодаго англійскаго поэта, они доказывали де-Виньи, съ доводами въ рукахъ, что Чаттертонъ не былъ ни великъ, ни великодушенъ, ни несчастенъ, что это былъ крикливый мальчикъ, писака остроумный, но недобросовстный, низкій и злой. Что онъ умертвилъ себя не отъ нищеты, но отъ припадка гордости, изъ всего этого они заключили, что драма гршила въ основаніи, и потому ничего не стоила.
Такое умозаключеніе вовсе не врно, не подлежитъ никакому сомннію, что поэтъ не иметъ права брать изъ исторіи то или другое лицо, извстное, опредленное, прославившееся добромъ или зломъ, чтобъ сдлать себ по произволу изъ героя — труса, изъ тирана — патріарха, изъ развратницы — весталку, такимъ образомъ, искаженная исторія не ведетъ ни къ чему, она тлитъ и унижаетъ народъ, позволяющій уничтожать свою славу или давать себ такіе чудовищные предметы для удивленія. Альфредъ де-Виньи въ своихъ романахъ, правда не совершенно, безукоризненъ въ этомъ отношеніи, какъ мы и сказали, говоря о его манер выводить на сцену нкоторыя историческія лица: но здсь обвинять де-Виньи за то, что ему вспало на мысль нарисовать голову молодую, благородную, вдохновенную и прекрасную, и надписать надъ ней имя ребенка, едва только рожденнаго къ жизни, ребенка, котораго неизвстны съ точностью ни нравы, ни характеръ, и котораго талантъ и смерть одни только не подлежатъ сомннію,— это значитъ хотть отнять у поэта всякую свободу и приковать его къ настоящему прокрустову ложу.
Альфредъ де-Виньи не довольствовался тмъ, что питалъ свой геній прошедшимъ и будущимъ,онъ былъ великимъ поэтомъ, но въ то же время человкомъ своей эпохи, видлъ вокругъ себя множество страданій, тмъ боле ужасныхъ, что они были гордо скрываемы. Будучи солдатомъ, онъ вызналъ все, что таилось на сердц у солдата, возвратясь къ гражданской жизни, онъ услышалъ, какъ говоритъ онъ самъ, выстрлъ уединенныхъ пистолетовъ (le bruit des pistolets solitaires), онъ содрогнулся предъ отвратительнымъ зрлищемъ переполненнаго общества, которое неблагодарно къ человку, посвящающему ему на службу и свое разумніе и свой трудъ,— и тогда принялся говорить громко и за воина и за поэта, которыхъ онъ называлъ двумя новйшими паріями, и говорилъ объ этомъ, какъ самый пламенный, самый страстный адвокатъ, пріобртающій уже въ самой важности своей роли право быть нсколько-пристрастнымъ.
Теперь скажемъ, существуетъ ли зло или нтъ? и здсь, оставивъ въ сторон военные виды Альфреда де-Виньи, обратимъ вниманіе только на сдланную имъ апологію поэта (въ предисловіи къ Чаттертону), эта агіологія стсняетъ вопросъ и длаетъ его неразршимымъ. Альфредъ де-Виньи требуетъ, чтобъ правительство давало хлбъ поэту, т. е. человку, пишущему стихи, котораго, но его словамъ, не должно смшивать ни съ литераторомъ, всегда выпутывающимся изъ затруднительныхъ обстоятельствъ, ни съ настоящимъ писателемъ, который силенъ уже самъ-по-себ и не иметъ нужды въ состраданіи. Представляется первое затрудненіе, во-первыхъ, почти вс начинаютъ тмъ, что пишутъ стихи, дурные или хорошіе, и потому правительство должно заняться различеніемъ дурныхъ и хорошихъ стиховъ. Къ-тому же, по какому признаку отличить въ зародыш того, кого де-Виньи называетъ истиннымъ поэтомъ здсь де-Виньи даетъ намъ какъ образчикъ, какъ терминъ сравненія, Оду молодой плнниц (Ode la jeune captive). По истин, если правительство обязано давать пенсіоны на содержаніе однимъ только настоящимъ или будущимъ Андреямъ Шенье, то издержки его по этой части не будутъ обременительны. Сверхъ-того, Альфредъ де-Виньи говоритъ: ‘Но не-уже-ли вы думаете, что поэтъ вещь очень обыкновенная? Знаете ли вы, что всякая нація почтетъ себя счастливою и будетъ гордиться, имя даже двухъ поэтовъ въ-теченіе десяти вковъ?’ Два въ десять вковъ! отвтитъ общество, но въ такомъ случа, къ чему же платить такъ дорого за столько безплодныхъ опытовъ?
Намъ кажется, что поэтъ много бы выигралъ въ этомъ произведеніи, еслибъ развилъ предметъ свой шире и съ боле-высшей точки зрнія. Во Франціи теперь ежегодно выходитъ изъ всхъ коллегій по-крайней-мр до десяти тысячь людей, получающихъ званіе bacheliers è,s-lettres, многіе и многіе изъ нихъ не будутъ ни адвокатами, ни медиками, ни купцами, ни чиновниками, ни ремесленниками, ни земледльцами, а поступятъ въ ряды пишущей братіи, которая возрастаетъ со дня-на-день въ ужасающей прогрессіи, все это, по-большей-части, народъ очень и очень бдный, съ дарованіями часто посредственными, изрдка необыкновенными, но всегда съ огромнымъ запасомъ честолюбія. Боле-сильные или боле-счастливые изъ нихъ пристроятся какъ-нибудь въ литератур или въ журналистик, но слабйшіе… что будетъ съ ними? ‘Что намъ за дло до слабыхъ?’ говорятъ нкоторые экономисты: ‘они пристроятся какъ съумютъ, общество ‘обязано дать имъ только свободный ‘доступъ на конкурсъ жизни и ничего ‘боле, жизнь — битва, горе побжденнымъ!..’